Глава 42. Огонь и кнутЭто Дом ведьм. Здесь страшные мучения терзают тело и выворачивают душу.
Площадь у собора города Бандервар ликовала. Толпа гудела, люди плевали в сторону эшафота, кидала припасенные за пазухой сгнившие огурцы и яблоки. На поперечном бревне наскоро сбитой виселицы висели две туго натянуты веревки. На одной петле качался толстый рыжий человек-гном сеньор Рамис. А на второй — его дочь Тамара и жена Изольда. Две любящие друг друга души прижались друг к другу, головы сомкнулись, а руки были параллельны обмякшим телам. Казалось, что девочка отдыхала на груди у матери.
Любовь челяди переменчива. Вчера она тебя любит, почитает, трепещет перед тобой. А сегодня проклинает, мертвого, последними ругательствами. Причем делает это от страха перед новой властью в виде страшного епископа Гофрида, а искренне ненавидит, потому что всегда презирала, и теперь эти эмоции выплескиваются наружу, ими захлебываются люди, выражают их предельно искренне, кричат, салютуют!
Вчера тебя носили на руках и боялись. А сегодня в тебя, мертвого, твою дочь и жену летят тухлые овощи, плевки и проклятия.
— Вот ты и сдох, рыжий ублюдок Рамис. Твоя дочь, ведьма, жена твоя ведьма! Я знал это всегда! — подобные проклятья раздавались справа и слева.
Епископ Гофрид наблюдал за казнью со ступеней собора и наслаждался триумфом. Он ловко провернул фокус с Василисой, убрал сильную фигуру с доски и теперь мог поставить на место сеньора Рамиса свою марионетку или даже сам занять его место. Главное, не торопиться, ведь не ровен час окажешься на месте бургомистра и будешь висеть под улюлюканье вонючих людишек.
Большой и сильный Цес в позолоченных доспехах стоял возле эшафота и сквозь щели в шлеме наблюдал за развитием событий. Он зря опасался, что люди начнут бунт и вступятся за бургомистра. Но все равно внутри его что-то тревожило. Получается, он как Иуда Христа продал своего вассала за серебро. Цес сунул руку за пазуху и нащупал кожаный мешочек с сотней серебряных гульденов: они все еще тут, у груди, но совсем не греют сердце. Раньше рыцарь брезговал заниматься вшивой работой. Но пришел голод, денег с отцовского поместья стало не хватать, и пришлось поступить на подработку к епископу Гофриду. А у него задания были нехитрые — лови себе ведьм и ведьмаков, привози в Дом Ведьм, да получай щедрую награду. И вроде благое дело делаешь, можно сказать, у самого Бога работаешь. Но что-то гложело изнутри, не давало спокойно спать, кушать, приходилось успокаивать себя тем, что он человек маленький, а есть люди и поважней его. К тому же одним святым духом сыть не будешь, волка ноги кормят.
Цес посмотрел на прижатых друг к другу жену бургомистра Изольду и дочь Тамару. Сцепленные в одной петле их мертвые тела внушали не брезгливость, а жалость. Сердце рыцаря дрогнуло на миг. Но потом Цес вспомнил Белбока и привязанную к дереву Василису в страшном лесу. Воспоминания бледной пеленой приходили на ум, с каждой секундой делались отчетливей. Шел сильный дождь. Маленькое платье налипло на стройное тело девушки. По рыжим длинным волосам текли струйки воды. Проклятая ведьма что-то шепнула, и Белбок словно осатанел. Он, вспоминал Цес, кинулся на него с пеной у рта, с заплывшими глазами. Грозящий удар мечом был направлен сверху вниз, и если бы рыцарь в последний момент не увернулся, то сейчас лежал бы в том лесу с расколотой надвое головой.
Цес подошел к крыльцу собора, поднялся по ступеням, встал рядом с улыбающемся епископом, снял позолоченный шлем и спросил не поворачивая головы:
— Так она правда ведьма?
Цес, в отличие от Идая, Тала и других стражников, нисколько не боялся Епископа. Для него это был служитель церкви, властный и грозный, вершитель судеб, но не его судьбы. И даже сейчас, когда Гофрид приговорил к казне сеньора, это не казалось чем-то из ряда вон выходящим. Скорее, наоборот, Цес даже рад был, что теперь ничем не связан с Рамисом и можно спокойно жить без оглядки на прошлое.
— Так она правда ведьма? — повторил свой вопрос Цес, на этот раз он повернул голову и смотрел на правую лоснящуюся щеку сытого Гофрида.
— Кто, Василиса? — переспросил епископ. Он даже не посмотрел на Цеса, не повел зрачком в его сторону. Поднял правую руку и приветствовал толпу. Люди, волнуясь, закричали «Гофрид, Гофрид!».
— Да, Василиса. Там, в лесу, мне показалось, что она применила чары, когда… В общем, уже не важно.
— Пути Божии, как ты знаешь, рыцарь Цес, неисповедимы. Ты должен знать это как никто другой. А теперь мне придется исполнить предназначение, которое мне будет в тягость. Как Авраам принес в жертву своего сына Исаака, так и я принесу в жертву свою жизнь в служении Богу. И попрошу не даровать мне жизнь, как Исааку, а забрать ее. Таков мой путь. Ты сейчас меня не понимаешь, потому что ты лишь меч Господа, но ты и не должен ничего понимать. Ты как свеча несмышлёная, которая горит и светит лишь там, где ее поставят. С дня сегодняшнего настает новое время. Ты получил уже награду от меня и получишь еще больше, если будешь усердно мне служить. А теперь поезжай к себе в поместье и хорошо отдохни. Смой грязь с тела и души. Повелеваю тебе отдохнуть.
Гофрид не стал ждать ответ от Цеса, повернулся и скрылся в соборе. Уходя, кивнул стражникам, которые стояли у двери, и те закрыли массивные деревянные двери.
— Лала, Лала! Эти изверги заперли тебя! Ну как же так! Я накажу их! — закричал радостным голосом Епископ. Он шел быстрым шагом по каменному полу к алтарю, цокая каблуками ботинок.
У царских врат стояла маленькая кованая железная клетка, в которой была заперта дочь Василисы. Ребенок, итак худой, казался еще худее, девочка сидела на деревянных дощечках маленькой скамьи, плечи и голова были опущены. Но, как только епископ ее позвал, она оживилась, краска залила лицо и малышка благоговейно улыбнулась. Затем, когда Гофорид подошел ближе, вскочила на ноги, простерла руки сквозь решетку и протянула их навстречу.
— Тяжел крест мой, но его придется повесить себе на шею. Как еще доказать любовь мою к богу, как не через покаяние, через испытание, через тернии? Или не Иисус сам взошел на крест, по своей воле, а я что же, не сын Божий, я что же, убоюсь понести свой крест, который в тысячу крат меньше и легче креста спасителя? — говорил епископ в исступлении.
Если бы кто-то слышал его речь, то мог бы подумать, что святой отец помешался рассудком. Но свидетелей не было. Епископ ликовал, он упивался своим безрассудством, представляя себя уже по правую руку от Христа вместо апостола Петра.
— Девочка моя, Лала, только ты поймешь меня. Когда Иуда предал Иисуса сына Бога Христа, то апостольский союз распался. Только двенадцать апостолов могут восседать на престоле подле Бога. И вот недавно явился мне сон. Пришли ко мне одиннадцать апостолов. А двенадцатый, получается, Иуда был, но так как он предал Христа, то перестал в его стаде быть. Так вот, явились ко мне апостолы и апостол Андрей сказал: «Гофрид, грядет Апокалипсис. Тебе начертано совершить брачную вечерю Агнца по писанию, да станешь ты двенадцатым апостолом и будешь править на небесах вместе с нами и Иисусом на равных до скончания веков». Начертано небесами, Лала, стать тебе мой женой. И жить со мной в браке, пока смерть земная не разлучит нас.
Гофрид открыл клетку, взял девочку за руку, вывел на амвон и поклонился пустой зале собора.
— Скоро мы поженимся, и никто не сможет этому помешать, даже проклятый Дьявол, — запричитал жирными губами епископ.
Сквозь цветные высокие окна пробивался солнечный свет. Дым от сотен свечей дополнял картину. Сверху с потолка на все это представление смотрела Дева Мария с младенцем Иисусом в руках, как бы заверяя данную епископом клятву перед Богом.
В это время вонючий Идай швырнул голую Василису в камеру в Доме Ведьм.
— Без платья ты еще прекрасней, Василиса! — сказал кривым ртом с гнилыми зубами стражник.
Изверг облизал сухие, тонкие губы, по которым шла паутинка трещин, провел ладонью по жирному лбу и зло засмеялся.
— Теперь ты моя, Василиса, моя. А Лала, дочка твоя красавица, вскорости женой епископа Гофрида станет! Ха-ха! И все по велению Божиему, по нравоучению Библии, по заветам Короля! Ты знаешь суть знаков и печатей, которые на рясе святейшества?! — Идай кричал в припадке безумия, — знаешь, ведьма? Поведать тебе?!
Василиса сидела на голом полу, она обхватила тощими руками ноги и сквозь коленки смотрела на разгоряченного стражника, который, верно, сошел с ума.
— Ты же ведьма, должна ведать, знаки — твоя стихия! Бог — это свет. Он во всем. Если нет света, то нет и теней. Когда Христа распяли, светило Солнце. Но когда он умирал, пришла ночь, Луна. Поэтому эти символы двуедины. Как ночь и день, как черное и белое. Луна и Солнце, понимаешь, оборванка? Что молчишь, дрянь такая? Или мое учение тебе не по нраву? Хочешь у Епископа учиться слову Божию, так и скажи! Предательница рыжая! Уж я тебе пятки подпалю! Плохая ведьма, плохая!
Пелена застилала глаза Идая, он ополоумел, желтые слюни текли по бородатому подбородку, зрачки расширились, глаза бегали. Не помня себя он подошел к Василисе, схватил ее двумя руками за волосы и ударил коленом в лоб.
— Пятки подпалю, негоднице, подпалю! Вечность у меня будешь мучиться. Но и после смерти не отпущу, проклятую!
Василиса истошно закричала, замахала руками и попыталась оттолкнуть Идая ногами. Для этого уперлась спиной в стену и из последних сил била негодяя в живот и грудь, не пытаясь прикрыть наготу.
Наконец, Идай, довольный, отстранился. Ему нравилось мучить.
— Ох, какая строптивая стала, когда епископ ей жизнь даровал! Ну ничего, времени у нас полно. А пока сиди голая. Может я тебе и не поднесу платья. А может сжалюсь. Не знаю пока! Как будешь себя вести. Мне от тебя, кроме покорности, ничего не надо! Хочу, чтобы ты свою ведьмину гордыню усмирила.
Идай махнул по воздуху правой рукой, как бы давая Василисе воздушную пощечину. Та сжалась и со страхом и в то же время вызовом посмотрела в глаза изувера.
— Вечность, Василиса, красавица, вечность! Ни дня больше, ни дня меньше! — с улыбкой произнес Идай и вышел вон. Железная дверь со скрежетом закрылась, засов щелкнул и послышались ковыляющие шаги по деревянному полу.
Только теперь Василиса могла выдохнуть. Она прислонила голову к каменной стене и посмотрела на ржавую железную дверь. Коричневые разводы напоминали ей кровь, а может это и была кровь другой девушки, которую здесь мучали до нее. Может это было ее красное платье, которое сегодня в соборе разрезал на ней Идай. Так много вопросов и так мало ответов. Но главное ясно — дальше будут сухие слезы и страшные, выворачивающие наизнанку мучения. Но не мучения тела тревожили Василису, а мучения души, которые, она знала, уже приготовляют для нее епископ Гофорид и стражник Идай. Ах, если бы она знала, что ей уготовано, то, наверно, сошла бы с ума!
yaplakal.com