26
Читателей прошу не ругаться, эта часть написана с большой долей психологизмов.
МОЁ ПОРАЖЕНИЕВ начале марта, через день после того, как Юсеф вышел по амнистии, захватив на воле моё письмо, начался месяц Рамадан. Это праздник для всех мусульман и в тунисской тюрьме он проходит следующим образом: вначале Рамадана все поздравляют друг друга и начинается «пост» - с самого утра нельзя есть, вплоть до начала вечерней молитвы, а уж отмолившись начинается обжираловка. Родственники арестантов в Рамадан пытаются максимально подогреть сидельцев – и с воли идёт обильный поток передач, да плюсом к тому администрация обеспечивает в этот месяц обильное питание – в дополнение к двум выдачам собы дают вечерний обед, а также каждый день (!) выдается куриная ножка или рыба. Ах да! Еще йогурт, каждый день.
Помимо еды в Рамадан был еще один огромный плюс – мусульмане до вечерней молитвы в камере не совершают намаз, и лично мне это принесло огромное облегчение, потому что уже писалось, что 5-разовые отправления молитв сильно выматывают силы, постоянно создают атмосферу нервозности и общей неприязни в камере.
Начало месяца Рамадан совпало с тем моментом, когда подошла моя очередь к получению своей шхонки: в камере ведется учёт прибывших сидельцев, и по мере освобождения камеры в силу амнистий, переводов в другие тюрьмы, ну и тех, кто вышел отмотав свой срок «от звонка до звонка» - очередь потихоньку подвигается и рано или поздно тебе, как старожилу камеры, достаётся свой «байас», что на нашем языке и означает – своя шхонка.
Хотя мне по очереди досталась лучшая койка в камере (на втором ярусе во втором ряду), но один хитрожопый тунисец, тот, с которым мы однажды схлестнулись из-за того, что ночью ему надо было молиться, настойчиво уговаривал меня поселиться на противоположной стороне. Долго он отстаивал своё мнение, настойчиво лез ко мне, чтобы я обменялся койками, и хотел, чтобы уступленное мной место перешло в его семью, однако выучив арабские уроки тюрьмы я ответил: «Давай сегодня я посплю на этой койке, посмотрю, а ЗАВТРА уже с тобой договоримся». Завтра, как вы уже поняли из моего повествования – это вежливый эвфемизм слова «никогда». Но моего оппонента такой вариант, как ни странно, устроил.
Немного отступая от повествования, хотелось бы сказать, что несколько раз я пытался с тунисцами шутить на тему того, что «завтра – означает никогда», но ни разу я не видел, что тунисиец воткнул бы, что это шутка и хотя бы улыбнулся. В их глазах было видно явное недоумение, как будто я ему сказал сейчас какую-то тарабарщину на неведомом языке. Вполне возможно, что тунисцы, говоря слово «завтра» у себя в сознании не держат того, что они хотят человека кинуть, но на практике очень часто происходит именно так. Возможно, что это не от хитрожопости, а действительно от какой-то инфантильной африканской беспечности. «Если банан не упал с пальмы в рот сегодня, то он непременно упадет туда завтра».
Огромным подарком на Рамадан было то, что в ходе амнистии и на следующий день переводов между тюрьмами из нашей камеры «вымело» весь биомусор – все душные персонажи, рекордсмены по тому, как тебе испортить настроение и ухудшить атмосферу в камере одним своим присутствием, - как мановением волшебной палочки испарились из нашей камеры, а тех немногие люди, которых завели к нам во время Рамадана, оказались относительно приличными и никому кровь не сворачивали. Дело в том, что за день до Рамадана была большая амнистия и из камеры вышло что-то около 8-ми человек, а еще через день был перевод в другую тюрьму еще 4-х человек и как говорится, жизнь заиграла новыми красками.
В один из первых дней Рамадана, мой сосед по новоприобретенному байяасу по имени Бассем, объявил мне, что теперь я буду есть вместе с ними, то есть меня берут в семью. После трех месяцев питания на собе, моему счастью не было предела: в первый же вечер, после молитвы я не мог остановиться есть, все уже минут 15 как встали из-за стола, а я всё продолжал и продолжал запихивать в себя всё то, что оставалось на столе, пока мой живот уже не мог вместить еды больше. Благо, что еда, которая оставалась, должна была идти в помойное ведро, поэтому я никого не объедал.
Можно так и эдак описывать как много я ел в Рамадан, с каким благоговением, больше, чем любой правоверный мусульманин, я ждал вечерней молитвы, потому что после поедания домашней еды испытываешь почти что состояние опьянения, но теперь, спустя уж пости полгода можно сказать, что в тюрьме меня ничто не могло сильно поколебать и все непонятные моменты я прокачивал на психокатарсие, а вот еда стала моей ахиллесовой пятой. В определенном смысле можно сказать, что за еду в тюрьме я продался.
Нет, я не стал шнырём, не стал оказывать каких-либо услуг своей семейке, не стал таханом (педерастом) или мибуном (стукачем). Но когда очень хочется жрать и ты дорываешься до вкусной жратвы, то начисто перестаешь задаваться вопросами, и моё критическое мышление сползло почти до нулевой отметки. Всё ради того, чтобы поток кайфа в виде жратвы не прекратился. Более того, спустя долгие месяцы после выхода из тюрьмы, я часто ловил себя на мысли, что благодарен своей семейке за то, что они так сильно мне помогали. Якобы.
Спустя 5 месяцев после освобождения я сподобился разобрать на психокатарсисе – а что, собственно, означает это чувство благодарности, да и вообще, что это вообще такое было, когда меня взяли в семью?
Как ни странно, всё это время я не хотел увидеть и обобщить тот факт, что в семью, в которую меня взяли, входил кабран и кабран-корфи (помощник кабрана), а это по тунисским правилам – официальные стукачи тюремной администрации. Наш кабран не был внешне откровенным скотом, был молодым парнем лет 26-ти, занимался спортом в камере, насколько это возможно, а также показывал боевые приемы всем желающим. На фоне других тунисцев, которые не интересуются вообще ничем, это был светоч энтузиазма, хотя и в таких примитивных формах.
У этого парня по имени Монтассар было лицо если не детское, то нарочито невинное, гладкое, без единой морщинки, с чуть приоткрытыми глазами, выражающими как будто, что он всегда открыт к новому в своей жизни, любознателен и доброжелателен ко всем, даже к такому иностранцу с заблудшей душой как я, «неверному», питавшемся запрещенной свининой. Однако же, когда он начинал выполнять свои обязанности кабрана, его как подменяли – он становился злобным, гавкающим и всем недовольным. Например, мог вечером встать в проходе в туалет и начать кричать на всю камеру, что будет проклята мать того, кто кидает бычки мимо урны – он найдет этого человека, изобьет его самого, а потом найдет его мать и трахнет его мать тоже, и всю родню и так далее. Отцов при этом он не упомянал, в этом вопросе я не разбирался, но возможно это – харам для мусульман (даже для кабранов). Лекция об избиениях и коллективных изнасилованиях с главным актором, где будет выступать он, Монтассар, могла продолжаться более 15-20 минут, при этом он был серьезен и не на шутку зол. Так или иначе, кабран, которого звали Монтассар, был кабраном.
Возвращаясь к теме главы, вопрос, который я удосужился задать себе лишь на психокатарсисе: а почему раньше, когда та же семейка (чуть в другом составе) жрала до того состояния, что потом некоторым нужно было идти в туалет и отрыгивать съеденное, но делиться не хотела, то почему сейчас её вдруг стало распирать от благотворительности и они решили меня взять к себе?
Тема еще интересней, с жирным знаком вопроса, на которую я уж точно обратил бы внимание, будь я в адекватном состоянии, - с какого такого перепугу глава нашей семейки каждый вечер получает кофе с воли? Кофе в стаканчике Старбакс, вкус которого уж точно отличался от дешевого «Нескафе», который только мы и могли купить в тюремном буфете? Примечательно то, что этот кофе ему приносили каждый раз затемно, то есть в те часы, когда время посещения родственниками арестантов в тюрьме давно закончилось. И за какие такие заслуги вертухаи носили кофе старшему в нашей семейке?
Наверное, нужно немного описать этого старшего: лет 27-28 (единственное, что я запомнил, что возрасте его не доходил до 30-ти лет), среднего роста, поджарый, даже мускулистый, этот чел по имени Бассем всегда носил чуть презрительную гримассу на лице, которая по ощущению выражала то, что он отсидев уже 5 лет за торговлю наркотиками,- по тунисийским тюрьмам повидал виды, и знает все ходы-выходы и все порядки. Внутреннее состояние, которое он излучал из себя на других людей, в том числе и на меня, было ощущение спокойствия, холодности, некоей отстраненности, и уверенности в своей правоте, как будто он освоил тайный тюремный кодекс, который в глаза, конечно, никто не видел. Своё «ведение» он никому не навязывал, а лишь был его носителем, к которому хотелось тянуться и внимать эти сокровенные истины (которые были ли?). Единственный прокол, который выдавал этого Бассема и который был мне смешон (до того, как я начал нахаляву питаться в их семейке) была его татуировка на шее переходящая на трапеции – текст «Je ne regret rien» означающая на русском языке «я не сожалею ни о чем». Знал ли этот персонаж о существовании на бренной земле Эдит Пиаф, автобиографичной песнью которой было произведение с тем же названием - мне неизвестно. По меркам Туниса, где татуировки делают из рук вон плохо и с художественным вкусом у этих мастеров – тоже очень плохо, татуировка Бассема была выполнена вполне достойно: упомянутую надпись на французском (языка, который, к слову, Бассем почти не знал) обрамляли раскидистые вензеля, на которые была насажена корона. Бассем, в отличие от других «долгоходов» с большими сроками, воспринимался старожилом, который знает о тюрьме всё и его гримасу легкого презрения могли превратить в улыбку только какие-нибудь игры заключенным между собой. Одной из таких забав, к примеру, было найти большого живого жука и закинуть за шиворот своему приятелю, который до ужаса, до паники, боялся любых насекомых.
Говоря о том, а в чем собственно было моё поражение, можно привести параллельный пример из жизни нашей экспедиции. Однаждый, Алексей Александрович Меняйлов, предложил нам сыграть одну сцену из «Гамлета», тот эпизод, когда Гамлет в сопровождении Горацио приходит на кладбище, находит там могильщика и ведёт с ним очень странную беседу. Наизусть я Гамлета не помню и возможно, что это было авторской интерпретацией текста Шекспира: в этой сцене при разговоре Гамлета с могильщиком Горацио сказал два раза одну и ту же реплику: «Какое совпадение!», указывающую Гамлету на то, что никаких совпадений как раз то и нет и встреча эта неслучайна.
Актёр из наших, который должен был играть Горацио в перерывах между репетициями поехал вместе с нами на реку Кура, что протекает мимо города Гори, Грузия, где мы и жили на тот момент времени. Раздевшись до трусов, мы полезли в воду, искупались, а актёр, когда испробовал освежающей водицы холодной тогда реки вылез на берег и в трусах исполнил танец, напевая «Какое совпадение, ура ура ура! Какое совпадение тра-та-та-та-та!». Все мы вповалку лежали от смеха, когда видели такое вот его исполнение роли.
Если кто не понял, что произошло тогда на реке Кура поясняю: актерское дело и участие в постановках Шекспира, которые имели сокровенный смыл (как и всё у Шекспира) – всё это было для нас ново. Можно сказать, что мы были как чистые листики, на которых можно написать что угодно, и вылепить что угодно. Это состояние – податливое, но в то же время уязвимое, когда ты хоть на короткий миг вылезаешь из скафандра, который слепил за всю свою жизнь из самооправданий и выхода из этого уязвимого состояния всего два: ты или начинаешь впитывать что-то новое, учишься тому, что не умел делать раньше, или ищешь себе того, кто предоставит тебе новые оправдания, кощунствуя на священных темах. Вот, тот актер то и делал, что кощунствовал, как бы влегкую, на сакральном смысле сцены из Гамлета, тем самым подкинул идею, что, дескать, Шекспир, да и Меняйлов тоже – никакие нам не учителя а так… подельники, чтобы слобать вместе с ними тусовку и весело провести время.
Такое состояние человека без скафандра можно передать образом из фильма «Изгой», когда персонаж Тома Хэнкса, прожив на острове, в довольно суровых для современных зумеров условиях изменился – тяжесть испытаний, одиночества, по-настоящему самостоятельной жизни содрали с него скафандр из самооправданий и в конце фильма он видится как бы растерянным, символично показанным на перепутье дорог на перекрестке.
Если описывать поражение людей, а если хотите и предательство тоже, то можно привести еще более доступный случай из жизни. Один мой знакомый, оказавшись в ситуации, когда от него ушла и любовница и жена, а сам он лишился работы - оказался уж точно в состоянии близком к «белому листочку», но вместо того, чтобы развернуть свою жизнь в позитивном ключе и сделать правильные выводы о том, почему всё сложилось так как сложилось – он поддался соблазну и влился в тусовку своих «друзей», которые нахаляву возили его то на охоту, то на рыбалку, то на бесконечные попойки. Денег то у него не было, вот и нахаляву. Откуда такая щедрость? Такое видимое человеколюбие и забота о ближнем своём? Да всё оттуда же – тусовщикам нужно перечеркнуть человеку положительный вариант выхода из состояния, которое воспринимается как незащищенность, ранимость, открытость, а по сути – предверие больших и светлых перемен в его жизни. Возможно, преддверие какой-то его победы. «Быть цербером – судьба моя» - залог их небывалой активности.
Но большинство людей не хотят ничего менять в своей жизни, и уж тем более они до ужаса боятся собственного роста, поэтому за то, что человека втянули в кощунственную тусовку – он сам будет благодарен. Тот чел, потерявший разом и жену и любовницу и работу был благодарен своим друзьям, которые его «бесплатно» развлекали. Я был благодарен тому, что устроил свои пляски на берегу Куры. Я же был благодарен и той семейке, которая начала меня закармливать домашней едой, лишь бы я предал и перестал думать.
Кофе из «Старбакс» в тюремной камере, Карл! Удивляет то, насколько ты можешь отупеть, когда вливаешься в тусовку, которая спасает тебя от мыслей о жизни.
yaplakal.com