Зачем им дети?Чем дети мешают? Симферополь.Зима 1941 года.

11.ХII.41 (продолжение)
К коменданту меня не пускали. Я спорил, кричал. Наконец меня пропустили. «Для чего забирают евреев? Что будут делать с ними?» — спрашивал я. Переводчик в немецкой форме спросил меня: «Кто вы такой?» Несмотря на волнение, я сообразил, что должен придать себе значение, и ответил, что я русский дворянин, профессор: «Какое вам дело до евреев?» Я выкрикнул: «Среди них мои друзья Розенберги. Я предлагаю за них поручительство — прошу отпустить их со мной». И добавил: «Ходят слухи, что евреев будут уничтожать, я не могу этому верить. Я не верю тому, что культурные германцы уничтожают неповинных людей, но прошу опровергнуть этот навет на германскую нацию».
Пока я объяснялся с переводчиком — сам комендант рассматривал мой паспорт и вложенный в него портрет генерала Лашкевича с кучей орденов через всю грудь и вдруг спросил меня по-русски: «Кто это такой?» — «Мой отец», — ответил я по-немецки.

После этого мне предложили сесть, обращались вежливо, заверили, что уничтожать евреев не будут, а только вышлют их как вредных людей и виновников войны, пояснили, что со своей просьбой я должен обращаться к военным властям, что комендатура помочь мне не в состоянии, однако обещает своё содействие. Фамилию Розенбергов записали, обещали облегчить их участь, переводчик проводил меня до выхода, на самый тротуар, называя меня «ваше сиятельство». А вид-то у меня был совсем не сиятельный, да ещё с этой проклятой кошёлкой, как я не догадался её бросить по дороге. Дома я не говорил о своих хлопотах, так как это повергло бы всю семью в ужас.

12.XII.41

11.XII я нашёл мальчика-армянина, провожавшего за обещанную плату Розенбергов до самого места назначения. Несмотря на все мои просьбы и убеждения, меня не пропустили вовнутрь этого здания. Я обращался ко всем входившим и выходившим из здания немцам, просил, требовал, но от всех получал отказ. Несколько часов я ходил перед зданием.

Наконец я начал просить, чтобы к Розенбергам пропустили мальчика-армянина, однако без меня. Но и в этом мне было отказано. Этого мальчика самого схватили, принявши его за еврейского ребёнка, и я ещё отстоял его.

На следующий день, 12-го, я пришёл к зданию с заготовленной запиской такого содержания: «3-й этаж, 4-я комната направо, Розенбергу. Рувим Израилевич! Я второй день пытаюсь войти к Вам, но меня не пускают. Я буду следить за Вами и узнаю, куда Вас вышлют. Немцы не уничтожают евреев. По месту Вашей высылки я буду заботиться о Вас».

В этот день я так же настойчиво пытался пройти в здание, но так же неудачно. Громадный немец то и дело прогонял от здания русских мужчин и женщин, собиравшихся большими толпами. Я обратил внимание на то, что здесь были исключительно русские.

Они приходили с вещами и едой для заключённых, вещи немцы принимали. Несколько человек русских просили, чтобы им выдали из заключения еврейских детей, таким отказывали в просьбе. «Зачем им дети? — недоумевали просящие. — Ну взрослых евреев вышлют, посадят в лагеря, а детей зачем высылать? Чем дети мешают?» Некоторые пришли с готовыми заявлениями, некоторым тут же на улице механической ручкой писали просьбы о выдаче им еврейских детей. Просящие обыкновенно добавляли в своих прошениях, что они готовы усыновить выданных им детей и крестить их. Одна пожилая, но крепкая ещё чета просила «господина начальника» дать им мальчика по выбору самого господина начальника, так как они бездетные. Другие просили дать им знакомых детей. В разговорах слышалось общее сочувствие евреям, были слёзы.

Велик русский народ в своей сердечности! Сотни людей часами толклись около Дворца труда, но среди них не было ни одного иноплеменника, ни татарина, ни караима, ни армянина, за исключением упомянутого мной мальчика, который за обещанную мною награду нёс чемодан и потом проводил меня к месту заключения.

Опоздавшие явиться в срок еврейки и евреи входили в здание. С такими входящими ожидавшие на улице люди передавали записки, узелки, поручения на словах. С одной такой еврейкой я передал и мою записку.
Люди надвигались на здание, немцы гнали их свирепыми криками и побоями. Один немец дрался плёткой. Упомянутый мною верзила больно ударил меня четыре раза в грудь и плечо, отгоняя от дверей здания. И русские люди переносили и брань и побои, но шли с посильной помощью к тем, кто в ней нуждался, невзирая на неприятности, на затруднения, на обиды.После нескольких часов бесплодных попыток добиться чего-либо я отошёл в сторону — присесть и отдохнуть.

Тут меня встретила свояченица Б. с необыкновенно красивой девушкой: овальное лицо, громадные удлинённые тёмно-голубые глаза, прямые брови, прямой нос, средней величины чистый лоб, нежные щёки и уши, слегка припухшие губы и прелестные зубы. Я долго любовался ею. Звали её Миррой Винц. Она должна была также отправиться в заключение со своей матерью. Я горячо уговаривал её скрыться куда-нибудь. У неё был русский паспорт, были знакомые в отдалённой части города. Я советовал ей спешно найти русского мужа и за его фамилией скрыться от преследований.

В эти жуткие дни я видел русских мужей, оплакивавших своих жён евреек. Видел русских жён, оплакивавших своих мужей евреев, видел я и посторонних заключённым людей, которые, подобно мне, часами торчали у здания, выпрашивая у немцев, как милости, разрешения увидеться с заключёнными или передать им вещи или еду.

Я слышал вздохи, сожаления, выражения печали и сочувствия к евреям, но не слышал ни одного вслух высказанного протеста, ни одной угрозы, ни одного ругательства по адресу немцев, настолько был силён страх перед немцами.

Но несмотря на этот безмерный страх, на ужас перед завоевателями, несмотря на то, что они могли навлечь на себя неудовольствие и репрессии немцев, русские люди шли к преследуемым евреям, которых немцы объявили отверженными людьми, шли просить себе этих самых отверженных детей. Это был бессознательный, но великий в своей духовной красоте протест слабых, униженных, самих беззащитных и беспомощных людей против несокрушимой силы победоносного врага. Это был вызов, сделанный побеждёнными людьми одной культуры духа людям другой, противоположной по смыслу культуры духа.

Если в таком безнадёжном положении дух русского народа не сломлен, то каких же ещё доказательств надо для убеждения в конечной победе русского народа?

13.XII.41
Я так безрезультатно проторчал у места заключения несколько часов. Некоторым людям удавалось увидеть своих знакомых евреев в окна здания и обменяться с ними знаками и даже словами, но я, к сожалению, не видел Розенбергов. Среди собравшихся шли разговоры о судьбе евреев. Все предположения сводились к одному: немцы отвезут евреев на Украину в концентрационные лагеря и заставят их работать физически. Никто не придавал значения появившимся слухам о предстоящем истреблении евреев немцами; это казалось настолько несуразным, диким, что опровергалось даже с негодованием такими возражениями: во-первых, немцы не звери, а люди с человеческими чувствами, и потому не будут истреблять мирное население; во-вторых, истребление мирного населения противоречит международным законам, которым подчиняются и немцы.

Так думал и я, причём я подкреплял эти соображения такой мыслью: «Немцам невыгодно истребление евреев, так как это оттолкнёт от немцев их политических друзей, а число немецких врагов увеличится; кроме того, это поведёт за собою страшное наказание всего немецкого народа».

Все вокруг меня были уверены в окончательной победе немцев. Один я, несмотря на разгром моей родины, верил, что моя страна ещё соберёт силы и разгромит немцев. А в таком случае возмездие немцам будет страшное.
Опоздавшие с явкой евреи и в этот день шли в заключение.

14.XII.41
14.XII. я опять пошёл к Дворцу труда. В этот день я решил не отлучаться от места заключения весь день, чтобы не прозевать отправки евреев из города. Когда я проходил Совнаркомовским переулком, мимо меня с шумом, с необычной быстротой промчалось несколько громадных длинных грузовиков, закрытых со всех сторон. Из грузовиков неслись дикие женские крики. В последнем грузовике задние занавески были сорваны, мелькнули какие-то лица и множество размахивающих рук. Из грузовика нёсся неразборчивый вопль. И вдруг впрорез этого вопля я услышал женский крик: «Александр Гаврилович!»
Я окаменел. Вот когда я впервые в своей жизни испытал, что значит литературное выражение — окаменеть. Мыслей у меня не было никаких. Я только смотрел и видел пятна белых лиц в темноте чёрного грузовика. Грузовик домчался до перекрёстка Салгирной улицы и внезапно остановился. Осознание положения ещё не проникло в мой мозг. Я хотел рвануться к грузовику, но ноги мои не двигались, как приросшие к месту.

Воспользовавшись немецкой аэрофотографией конца 1941 года, можно представить себе, где всё это произошло.
Большой кружок справа — здание Дворца труда, кружок слева вверху — тот самый перекрёсток Салгирной улицы
и короткого Совнаркомовского переулка. Лашкевич только-только успел пройти этот перекрёсток, как ему
навстречу из-за поворота выехали грузовики. Он находился примерно там, где проставлен красный крестик

Я осознал, что разговариваю с переводчиком, и как будто со стороны услышал собственный голос: «Меня уверили, что евреев не будут уничтожать. Я хочу видеть коменданта». Переводчик ответил: «Комендант не примет. Уходите».

Переводчик ушёл. Я чувствовал себя, как просыпающийся от тяжёлого сна, и обратился к часовому: «Меня уверили, что немцы евреев не будут уничтожать». Часовой повернулся ко мне спиной. Я простоял, тупо воспроизводя в памяти крик из грузовика: «Александр Гаврилович!» И пошёл вниз по улице.
Наконец я сумел закурить скрученную папиросу и пришёл в себя. Я начал рассуждать: вероятно, из грузовика мне кричала Анна Соломоновна, её крик «Леночка!» означал, что я должен сообщить её дочери о судьбе матери. В этот день я не сомневался, что евреев в автомобилях увозили на казнь. […]
Итак, погибли Розенберги, погиб подававший надежды стать гением Иосиф Альберт, погибла красавица Мирра, и я никого не смог спасти.

на фото-«Грузовик ринулся налево и мгновенно исчез из вида»… Теперь этих домов и самого этого переулка — уже давно нет.
Повернув на перекрёстке налево, грузовики с обречёнными людьми выехали на Феодосийское шоссе и направились на 10-й километр, к месту расстрела — бывшему противотанковому рву

В озлоблении я стал поносить самого себя за свою недальновидность. О, если бы я знал наперёд о немецкой расправе, я нашёл бы возможность помочь спастись хотя бы одному человеку. Но я ведь знал это. Я не только думал, но даже высказывал свой взгляд на логическое развитие фашистско-немецкого мировоззрения, я прямо говорил своим друзьям и знакомым, что фашистские немцы должны логически дойти до мысли об уничтожении славян и прочих неугодных им народностей.

Почему же я не подумал о том, что немцы не только так рассуждают, но и сделают то, что думают? Да просто потому, что самая мысль о таком зверстве противна человеческому мнению, не свойственна нормальному человеку.
Если я не предусмотрел такого вывода, то что же говорить о прочих людях? Другие люди не предвидели такого конца, а я предвидел и сам опровергал возможность его. Я привожу подлинные мысли того дня, потому что впоследствии часто, очень часто повторял их и про себя, и вслух перед другими людьми.
Но такова уж природа человека — в последующие дни я разуверил себя в своих убеждениях: я стал сомневаться в самом факте уничтожения евреев. Настолько это казалось мне противоестественным, что я мог бы поверить этому только тогда, когда увидел бы казнь евреев своими глазами. Я начал собирать справки, расспрашивать. Мне передавали, что шофёры, возившие в автомобилях евреев, рассказывают жуткие подробности их казни.

Клара Готта-расстреляна

Мне говорили о том, что русские пленные категорически отказались исполнять приказ немцев — расстреливать евреев и что расстрел производили или сами немцы, или татары. Мне передавали такие подробности: евреев мужчин отвозили на казнь отдельно от женщин и детей, всех казнимых немцы раздевали, оставляя их в одних только рубашках. Многие евреи перед смертью кричали: «Мы умираем за Сталина». Передавали рассказ одного немца-убийцы о том, что перед казнью одна красавица еврейка просила пощадить её, предлагая саму себя в награду, и что этот немец при рассказе сжимал свою голову руками и говорил, что он никогда не испытывал такого ужаса, как в тот раз.

Мне рассказывали, что крестьяне слышали выстрелы при расстрелах, слышали крики евреев, что они видели засыпанные окопы, в которых похоронены евреи. И все-таки я не верил: это были передачи от третьих лиц, но не рассказы самих очевидцев. В таких сомнениях прошло две недели.

В таких сомнениях прошло две недели

Дети Клары Готты-расстреляны

17.VIII.42
Немцы не пошли бы на такое дело, если бы не были уверены в своей окончательной победе. Значит, они уверены в своей победе. Уверены в немецкой победе и все те мои знакомые, с которыми я обмениваюсь мнениями. Неужели я ошибаюсь? Нет, я знаю свой народ: его можно бить много раз, но после каждого поражения он проникается большим сознанием опасности, собирает свои силы и обязательно выходит победителем из борьбы. Жестокости немцев будут известны по ту сторону фронта, покажут, чего можно ждать от немцев, русский народ напряжёт свои силы и сломит врага. […]

21.VIII.42

В конце 1941 г. немцы заполнили здание пединститута, занятое под гестапо заключёнными. Были там и выловленные евреи, и пойманные «грабители» (грабёж, конечно, по понятиям немцев), и преданные доносами партийцы. Женщины и старики жались около гестапо с узелками еды, немцы гнали этих людей, а татары-часовые били их и даже стреляли в них, чему я и бывал свидетелем. Население жаловалось на зверства татар больше, чем на немцев. Но несмотря на весь ужас положения, угнетённое население находило в себе мужество укрывать и спасать обречённых на смерть. Я отметил уже действовавшую в этом направлении доктора Языджи, караимку, были и другие.

Так, священник кладбищенской церкви и священник другой церкви, находящейся по улице Розы Люксембург, крестили несколько евреек, которые как христианки на некоторое время спаслись от угрожавшей им смерти. Эти и другие священники крестили много еврейских детей, которых приютили у себя соседи и русские родственники погибших евреев. Теперь эти дети, числясь христианскими и усыновлённые мужественными сердечными людьми, живут, причисляясь к русским арийцам, и таким образом спаслись от гибели.
Некоторых знаю и я. Упомянутые священники пострадали за своё человеколюбие. Оба были посажены немцами в тюрьму и просидели в ней по нескольку месяцев. Мы ожидали их расстрела, но немцы всё-таки выпустили их. В течение этого года я встречал и встречаю и теперь евреев: значит, кто-то, рискуя своей жизнью, спасает своих ближних. Есть же счастливые люди, которые могут это делать. Такими соотечественниками можно гордиться.

О звериной жестокости немцев ходит много рассказов. Были такие семьи, в которых мужья евреи эвакуировались, а жёны русские остались с детьми полуевреями. Таких детей немцы выискивали и увозили в гестапо, матерям немцы разрешали жить дальше, но, как общее правило, матери следовали за детьми, не желая жить без них, подвергались казни вместе с детьми.

Называли мне и мужей русских, погибавших со своими детьми от жён евреек. По некоторым причинам я не могу теперь обосновать свои воспоминания именами. Но будущий исследователь заполнит этот пробел.

Профессор Балабан, женатый на бывшей княжне, был похищен. В конце декабря 1941 г. он высказал мне свои опасения насчёт своей собственной судьбы. Я тотчас вынул свой паспорт и дал ему: «Возьмите и бегите с ним, приклейте только вместо моей свою карточку».
Он разговаривал со мною, держа в руках мой паспорт. «А как же вы будете без паспорта?» — «Я подожду месяц-два после вашего отъезда, и когда немцы придут ко мне, объявлю, что паспорт утерян. Самое большое, что они мне могут сделать, это оштрафовать меня, да и то едва ли успеют, так как возвращение наших войск не за горами». — «Так вы верите в поражение немцев?» — «Я убеждён в этом». — «А я не верю. За услугу спасибо, но воспользоваться ею не могу».

Он, вероятно, был-таки уверен в своей застрахованности на том основании, что он как доктор был необходим немцам и что его жена, русская (или грузинская) княжна, будучи переводчицей, имела у немцев влияние. В апреле 1942 года немцы забрали Балабана. Жена не пожелала расставаться с мужем. Говорят, что чета Балабанов садилась в ожидавший их автомобиль в весёлом, как бы повышенном настроении, как будто после приёма вина или эфира. В квартире до последней минуты играл патефон. Оба они почувствовали себя дурно, стоя перед следовательским столом в гестапо: это была смерть.

По некоторым рассказам, эта чета вела себя мужественно перед немцами, по другой версии Балабан унижался перед своими палачами, умоляя о помиловании (как будто он был преступником, которого можно миловать за преступление). Я верю только первой версии — не мог такой человек, как Балабан, дойти до самоунижения.

Аналогичный случай был и с доктором евреем М., погибшим тогда же, жена разделила его участь. Также не пожелала отстать от мужа и русская жена еврея доктора Ш. О, русские матери и жёны! Вы поддержали честь русского имени. Но есть и теневые стороны моих соотечественников. Кто доносит немцам на скрывающихся евреев? Кто предаёт немцам партийцев? К какому племени относятся эти гнусные полулюди, полуживотные?

Я думаю классифицировать их как интернациональное племя предателей, являющихся противоестественными выродками человечества. Каждое человеческое племя с отвращением и с гадливостью отмежёвывается от родства с этими полуживотными.

на фото-10-й километр шоссе Симферополь — Феодосия. Те самые «засыпанные окопы, в которых похоронены евреи»

23.VII.42
О цыганах.
Цыгане не признают нашу страну своей родиной, кажется, у них нет понятия о родине. Нет у них понятий и о честности, и о своих обязанностях по отношению к приютившей их стране. Поэтому среди призванных в армию цыган г. Симферополя было особенно сильное тяготение к дезертирству.

С приходом немцев цыгане особенно усиленно принимали участие в грабежах. Целыми подводами они свозили к себе муку, зерно, они разбивали магазины и первые бросались в них с заготовленными мешками и наполняли эти мешки всякими припасами и вещами. В начале немецкого владычества цыгане были весёлыми, особенно оживлёнными и предприимчивыми. Они первые из городского населения начали громко выражать свою радость по поводу падения советской власти. Цыгане же делали нападения на городские статуи Ленина и Сталина. Это они, цыгане, разбили камнями и потом свергли наземь статую Сталина возле пединститута. Они без стеснения кричали проходившим по улицам евреям: «Прошла ваша жидовская власть». Но радость и оживление цыган скоро померкли.

27.VII.42

Цыгане, как и евреи-крымчаки, явились 6.XII.41 г. на свой сборный пункт. Цыгане старались внушить немцам, что, будучи магометанами, они как правоверные находились и находятся во вражде с советской властью. Ничего не помогло. Вот два рассказа цыган, переживших ужас истребления народностей.

Первый мой знакомый (имени его не знаю) рассказывал: «Я уже сидел в машине со своей дочерью, и мы ждали отправки. Увидевши разговаривавшего с немцами знакомого татарина, я закричал ему: „Спаси меня, скажи немцам, что я не цыган, а татарин, ведь мы с тобой друзья“. И этот татарин стал говорить немцам, что я не цыган, а туркмен, и они выпустили меня и мою дочь. Тогда я стал просить, чтобы отпустили мою жену и других моих детей и внуков, сидевших в других машинах. Но другие цыгане, видя, что меня отпустили, стали все разом кричать, что они не цыгане, а тоже, как и я, туркмены, и просили и их отпустить. Тогда приятель мой татарин сказал мне: „Спасайся скорее сам, а то и семью свою не спасёшь, и тебя самого возьмут обратно в машину, да и мне достанется за моё заступничество“. И я убежал с дочерью, а моя жена со всеми моими детьми и со всеми внуками погибла…»

Алим Д. (ул. Курбатовская) рассказывает: «Я был в районе и ничего не знал об истреблении цыган. Когда я возвратился, то узнал, что погибли моя жена, мои три сына, мои дочери, мои братья и сёстры, все мои родственники, ни одного родного человека не осталось, теперь я один на свете».

Я спросил: «А где же твой сын, Джелял, первенец, комсомолец, окончивший семилетку, которым ты так гордился? Ведь он служил в Красной Армии. Он будет тебе утешением». — «Этот мой сын тоже погиб вместе с остальной семьёй».

Из этого я понял, что старший сын Джеляла дезертировал из Красной Армии и что дезертирство не спасло его от гибели.

Измена родине несёт гибель и виновным, и невиновным… Много цыган спаслось от истребления своевременным бегством из города. Кроме того, часть цыган немцы не успели захватить, а затем пощадили по неизвестным причинам и не стали больше их преследовать.

После такого разгрома цыгане стали очень скромными, перестали быть такими назойливыми, как были раньше, и потеряли всю свою живость. За этот год я ни от одного цыгана не слышал ругательства по адресу советской власти. Очень уж показательным оказался урок, данный им немцами. […]
8.I.42
На сегодняшний день положение такое — Ленинград осаждён уже больше трёх месяцев. Москва окружена с трёх сторон, Ростов-на-Дону переходит из рук в руки. Крым занят весь, кроме Севастополя, Севастополь осаждается с 5.XI.41 г. (Позднейшее примечание: о занятии нашими войсками с 1.I Феодосии и Керченского полуострова мы не знали долгое время: немцы скрывали этот факт.)
Немцы чуть не каждый день объявляют или о том, что Севастополь взят, или о том, что он будет взят в ближайшем будущем — с указанием даже точных дат: 7.XI, 15.XI, 20.XI, 25.XII и 1.I.
[…] Но, к счастью, все сроки проходят, а Севастополь стоит! Почти каждый день летают наши самолеты. Мерзавцы, радовавшиеся приходу немцев, приуныли: они видят, что немцам нет до них никакого дела. За 20 лет существования в Крыму советской власти население привыкло к тому, что всякого рода снабжение исходит от власти.
Теперь я наблюдаю такой курьёз — население упрекает немцев в том, что они не заботятся о нас, например, не снабжают нас хлебом. Русское население требует от немцев заботы о нём. Летают наши самолёты, подростки радостно провожают их. Ползут слухи — только слухами и кормимся. […]

Наши самолёты летают и бомбят, но бомбы по большей части не разрываются. Недалеко от нашего двора упала неразорвавшаяся бомба. Жители, у которых вновь начинает проявляться патриотизм, скрипят зубами от негодования. Они говорят: «Лучше бы эта бомба разорвалась и нас поубивала бы, чем нам наблюдать такой позор: неразорвавшиеся бомбы означают, что у нашей армии оружие не годится ни к чёрту».
Действительно позор: уже десятки неразорвавшихся бомб упали на город.
В декабре и январе немцы вылавливали скрывавшихся евреев сотнями. В декабре, когда уничтожались евреи, немцы не трогали евреек, находившихся в замужестве за русскими мужьями. Но на днях (дней пять назад) последовал приказ: всем таким еврейкам явиться с вещами в гестапо. Это значит на казнь. Ходят слухи, что расстреляны те священники, которые крестили евреек и пытались этим спасти их. Теперь очередь за крестившимися. Воображаю чувства людей, которым приказано «явиться»! Спрятаться негде: после фактов вылавливания прятавшихся евреев нельзя больше найти людей, способных на самопожертвование без надежды принести этим самопожертвованием пользу. Едва ли найдётся кто-нибудь настолько благородный, чтобы под страхом собственной казни стал прятать обречённых евреев. Но кто знает, может быть, и есть такие люди. Я, например, безусловно сделал бы это, если бы у меня были возможности, т. е. место, где прятать этих несчастных. Обречённым бежать некуда: согласно немецким приказам, всякий приютивший у себя какого-либо человека без прописки будет наказан вплоть до расстрела. Кто рискнёт принять к себе постороннего под угрозой собственного расстрела?

Из татар составляются войска для борьбы с Красной Армией и с партизанами. Вояки из татар выйдут, конечно, паршивые, но мирное русское население они, наверное, повырежут основательно. Уже и теперь ходят слухи, что татары режут по деревням русских. Несчастным русским крестьянам помощи ждать неоткуда, а защищаться они не могут за неимением оружия: за хранение русскими жителями оружия немцы грозят им расстрелом. Над головами горожан навис голод. Немцы говорят о том, что завоёванное ими население «спасено от большевиков», но не видно, чтобы это население спасалось от голодной смерти.

Серёжа принёс сногсшибательную новость, имеющую почтенную давность. Какой-то шофёр, прибывший из Феодосии, рассказал, что в ночь на 1 января с. г. немцы встречали Новый год с ёлками, танцами, с патефоном и ровно в 12 часов ночи в честь Нового года палили из ружей, из револьверов и горланили песни. Поднятый ими шум и гам прекрасно замаскировал выстрелы высадившегося русского десанта, который застал врасплох уверенных в своей безопасности немцев. Наши войска легко завладели городом. О сопротивлении немцы не думали. Многие были убиты на месте, но были и спасшиеся, которые без пиджаков и без оружия бежали пешком или в наспех захваченных автомашинах. […]

Мой дорогой Серёжа, уже полгода не улыбавшийся, весело смеётся, передавая этот рассказ. Глядя на Серёжу, и я смеюсь, смеётся и Павлик К., смеётся и наш новый знакомец Иван Иванович. Да, это смешно и радостно. Смешна картина прерванного немецкого праздника, но радостно потому, что рассказанное событие определённо выявляет неистребимую силу нашей армии и даёт надежду на спасение и нас, и нашей родины.

Иван Иванович повышает наше настроение рассказом о том, что Керчь захвачена нашими войсками.

На базаре есть продукты питания. Колхозники денег не берут, подавай им носильные вещи. У возов торгуются: за хорошие брюки колхозники дают полпуда зерна. Жиры недосягаемы. Ещё в декабре 41 года я продал валенки с галошами за два пуда муки. По базару ходят немецкие офицеры и солдаты. Жиры и мука их не соблазняют, этим они снабжаются, очевидно, исправно. Скупают они по преимуществу женские безделушки, золотые кольца, серьги, шёлк, перчатки. Немецкие солдаты продают часы, вероятно, снятые с убитых евреев. […]

https://feldgrau.info/memory/21027-kh-g-las...slednyaya-chast

это продожение.. начало здесь

Горечь от поражений переходит в чувство неописуемого страха.1941 год в Крыму глазами очевидца.Продолжение дневника.

https://www.yaplakal.com/forum7/topic1971859.html?hl=

начало здесь

Дядя! А чулочки тоже снимать?

https://www.yaplakal.com/forum7/topic1971334.html?hl=

Спасибо

Тайлак
всегда пожалуйста

Свою историю надо знать. Какой-бы горькой она не была.

Вот так с ними надо!

в фильме Хуциева "Был месяц май" есть момент, эмоционально перекликающийся с мыслями автора дневника, когда нормальный человек даже представить себе не может, что будут вот так массово, по плану уничтожать тысячи людей. в фильме группа советских офицеров, прогуливаясь в окрестностях немецкой деревни, натыкается на брошенный концлагер, с печами и душегубками. они смотрят на всё это и не могут понять, а что это, для чего? им даже и в голову прийти не может, что тут планомерно уничтожали людей, а пеплом удобряли огороды.