3
Добрый всем вечер али день. Заметил, что не нравится все, что читал за последнее время. Решил начать писать то, что хочется читать. Предлагаю прочесть первую главу. Стоит ли продолжать? Конструктивная критика приветствуется.
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Петербург тонул в тумане. Он застилал Неву, сгущался между чёрными львами на набережных и ложился на мостовые мягкой серой пеленой. Город казался выдохшимся после долгой зимы — и всё-таки живым, как большое, нервное сердце.
Туман стлался низко, цепляясь за кованые фонари, словно пытаясь спрятать город в своих влажных объятиях. Дома с мокрыми фасадами выглядели как немые свидетели чьих-то давних шагов, а воздух звенел прохладой, будто Петербург держал дыхание в ожидании перемен. Здесь всё казалось временным — и в то же время вечным, как старая имперская печать на промокшей от сырости бумаге.
Алексей Корвин вышел из дверей госпиталя на Садовой улице, ощущая непривычную легкость после долгих недель в постели. На нём была парадная офицерская форма поручика — строгая, выверенная, с блеском пуговиц и аккуратными погонами. Несколько боевых наград тихо отсветили на солнце, когда он сделал шаг вперёд. Снег давно стаял, оставив на мостовой грязные разводы, а утренний ветер приносил запах влажного кирпича, печного дыма и далёкой Невы.
У обочины ждал извозчик — седой, с обветренным лицом, хмурым, но внимательным взглядом. Конь у него был коричневый, крепкий, в белых обмотках, аккуратно перевязанных вокруг ног. Животное фыркнуло, словно приветствуя Алексея.
Поручик достал из внутреннего кармана слегка помятую визитную карточку — «К. В. Шиловский. Васильевский остров…» Константин оставил её в госпитале, когда приходил проведать товарища, но Алексей тогда лежал без сознания. Теперь он просто протянул карточку извозчику. Тот взглядом отметил адрес, кивнул и мягко щёлкнул вожжами.
Алексей устроился на жёстком сиденье и посмотрел на город, медленно проплывающий мимо. Вода стекала по фасадам домов, отражая тусклый свет фонарей; туман делал улицы бесконечными. Прохожие исчезали в белой завесе, будто тени, и каждый звук — стук копыт, плеск колёс по лужам — отдавался глухо, как под землёй.
Он вдыхал холодный воздух, но мысли его уже уходили далеко отсюда — туда, где грохотали орудия и земля дрожала под сапогами. Петербург растворялся, уступая место памяти.
Янзелинский перевал. Июль 1904 года.
Зной был такой, что воздух рябил — непривычная для Маньчжурии жара стояла над перевалом, будто выжидая исход боя. Пороховой дым смешивался с запахом раскалённого камня и крови. Ущелье гулко отзывалось эхом выстрелов, словно само место не хотело принимать ни одну из сторон.
Алексей помнил всё до мелочей: как сухая трава под ногами вспыхивала от искр; как пули рвали воздух с хищным свистом; как лица его солдат были покрыты пылью так, что казались масками.
Его отряд стоял на правом фланге, держа линию, когда японцы, скрытые камнями, пошли в обход. Тогда впервые он почувствовал, как внутри что-то сжимается, когда чужой страх становится почти его собственным. Несколько секунд — и он уже знал, что фланг вот-вот рухнет.
— Корвин, правее! — тогда выкрикнул Константин Шиловский, штабс-капитан, «Граф». Голос у него был хриплый, но уверенный, как будто он командовал парадом, а не стоял под вражескими пулями.
Алексей рванул вперёд, ведя за собой солдат. Будто кто-то толкнул его изнутри. Не думая, не оглядываясь. Пули летели рядом, одна сорвала краешек погона. Камни осыпались. Он помнил: тепло чужой боли, холод собственной решимости, тяжесть винтовки, которая будто стала продолжением руки.
Линию удержали. Но когда бой закончился, будто кто-то вырвал кусок из самого дня — столько людей лежало на камнях, и среди них те, кто утром шёл рядом с ним, шутил, жаловался на жару. Алексей долго не мог убрать с рукава кровь, засохшую в складках ткани.
Алексей моргнул, и шум Янзелинского перевала растворился, будто его смыло холодным ветром. Петербург вернулся — тяжёлый, влажный, наполненный туманом и тихими утренними голосами. Экипаж ехал вдоль набережной. Фонари медленно таяли в белёсой дымке, и город казался полупрозрачным. По реке скользили редкие баржи, едва различимые сквозь туман, и их силуэты напоминали тени кораблей-призраков. Колёса мягко постукивали по булыжной мостовой. Извозчик не разговаривал — будто чувствовал, что пассажир вернулся из мест, куда слова не доходят.
Алексей слегка привалился к спинке сиденья. Боль в боку давала о себе знать, но не остро — скорее как напоминание: ты жив, но хрупко. Его пальцы коснулись края сапога, и он мельком отметил, что подошвы почти стёрлись. Слишком многое стёрлось за ту войну. Петербург смотрел на него окнами домов — одни тёмные, другие освещённые ранними лампами; стекла были влажными, словно город плакал после ночи.
Он поймал себя на том, что снова ищет взглядом людей в шинелях, слушает, не раздастся ли артиллерийский раскат… но здесь были только звон трамвая вдали и крики дворников, очищающих дворы. Здесь нет войны, сказал он себе мысленно.
Но тело всё ещё не верило.
Экипаж повернул на Васильевский остров. Туман стал гуще, почти молочным, и улицы казались короче, чем обычно, будто их кто-то подрезал в угоду другой геометрии. Александру показалось, что прохладный воздух звенит чем-то незримым — старые легенды Петербурга, магию подземных вод, что ли? Здесь, на острове, город был древнее и тише. Как будто он знал больше, чем говорил.
— Почти приехали, барин, — негромко бросил извозчик.
Экипаж въехал во двор доходного дома начала прошлого века — массивного, с высокими узкими окнами. Каменные стены были влажные, будто дышали. Кованые ворота скрипнули, пропуская их внутрь. Алексей поднял глаза. На втором этаже, находилась квартира Константина. Там — свет. Тёплый, домашний, неразлучный со старым Петербургом.
Как только извозчик остановился, Алексей медленно выбрался из экипажа. Земля под ногами была чуть влажной, и холод пронзил подошвы сапог. Он поднялся по лестнице, с трудом удерживая равновесие — рана ещё не позволяла полной уверенности в движениях. Под пальцами отозвались старые, гладкие чугунные перила. Каждый шаг звучал глухо.
Перед нужной дверью он остановился. Глубоко вдохнул. Выдохнул. Ему предстояло увидеть человека, который в аду войны держал его за плечо и кричал: «Живи, поручик, приказ!» А теперь — просто открывал ему дверь дома в мирную столицу. Алексей постучал.
За дверью послышались шаги, и знакомый голос, чуть хриплый, но уверенный, сказал:
— Корвин? Ну наконец-то. Заходи. Мы ведь не для того пережили Янзелинский перевал, чтобы ты стеснялся на пороге.
Дверь распахнулась. И впервые за долгое время Алексей почувствовал, что возвращается не только в Петербург, но и в жизнь.
Алексей шагнул через порог, и дом Константина будто обнял его теплом. Внутри было полумрачно — не мрачно, а уютно, как в старой библиотеке. Шиловский всегда любил приглушённый свет. Лампы под зелёными абажурами бросали мягкие золотистые круги на стены, заставляя тени плавать, как живые.
— Ну дай посмотрю на тебя, герой, — произнёс Константин, закрывая дверь. Он был такой же, как на фронте: высокий, крепкий, с прямыми плечами и спокойным взглядом тёмных глаз. На нём была домашняя рубаха с расстёгнутым воротом и мягкий жилет — даже в своей квартире он выглядел как человек, привыкший к порядку. Только лёгкая хромота напоминала о ране, полученной под Ляояном.
— Герой — громкое слово, — тихо ответил Алексей.
— Для тех, кто прошёл эту войну, нет громких слов. Есть только правда, — Шиловский улыбнулся. — Раздевайся, потом чай поставлю. Или хочешь чего покрепче?
— Пока чай.
— Как знаешь, — кивнул Граф.
Он повёл гостя в гостиную.
Комната была такой, как Алексей и представлял: высокие потолки с лепниной; книжные шкафы вдоль стен — одни с аккуратно расставленными томами, другие заставлены хаотичными стопками; большой ковер, привезённый якобы из Самарканда; массивный камин, в котором тлели угли.
На столике рядом стояла раскрытая книга — старинный трактат с рисунками странных механизмов. Бумага была желтая, почти ломкая.На одной из тумб ремесленно лежали инструменты: шестерёнки, линейки, стеклянные колбы, маленький компас неизвестного происхождения.
— Вижу, ты продолжаешь свои… исследования? — заметил Алексей, оглядывая стол.
— А как же, — Граф усмехнулся. — Петербург — город любопытств. Здесь, если знаешь, куда смотреть, можно найти вещи куда интереснее, чем на Ляоянских холмах.
Он поставил чайник на плитку, потом обернулся и, чуть прищурившись, внимательно посмотрел на Алексея.
— Ты сильно похудел. И глаза… такие же, как тогда, у Янзелина. Не отпускает?
Алексей отвёл взгляд.
— Есть такие вещи, которые держатся не хуже ран.
— Но с ними можно справиться, — спокойно сказал Константин. — Не сразу, но можно.
Он поставил перед ним чашку с чаем. Аромат бергамота и чабреца мягко заполнил воздух.
Несколько секунд они молчали. Дом был тих — настолько, что слышно было, как в соседней комнате тихо тикают старые часы. И вдруг где-то глубоко в стене что-то звякнуло. Словно металлическая нить дрогнула или прошёл незримый ток. Шиловский слегка напрягся, но быстро скрыл это.
— Не обращай внимания, — бросил он. — Старый дом. Иногда разговаривает, когда ему вздумается.
Но Алексей знал его слишком хорошо. Константин никогда не нервничал по пустякам. И дом… не совсем походил на обычный. В воздухе будто ощущалось лёгкое мерцание. Не та магия, что он встретил на фронте, — совсем другая, тихая, глубинная.
— Константин… — начал Алексей.
Тот махнул рукой:
— Потом расскажу. Не сегодня. Сейчас ты должен просто выпить чай, поесть и прийти в себя. Всё остальное подождёт.
Но Алексей видел: друг что-то скрывает. Не от недоверия — от того, что ещё не время говорить.
— Садись, — повторил Шиловский. — Расслабься. Ты дома.
Алексей сел в мягкое кресло. За окнами завывал туман, лениво скользя по стеклам. И вдруг он почувствовал, как напряжение в плечах медленно уходит.
Тишина, дом, друг — это было почти похоже на мир. Почти. Потому что в самом центре стола, среди книг, лежала металлическая пластина — круглая, тонкая, с едва заметными линиями, которые рисовали узор, похожий на звёздную карту.
И она… едва уловимо светилась.
Это сообщение отредактировал comptest - 16.11.2025 - 23:48
yaplakal.com