Женитьба Ясавэя как-то сразу не заладилась. Столы ломились от яств, гости веселились изо всех сил, тамада не успевал объявлять конкурсы и раздавать желающим бутылки, карандаши и нитки, но всё же ощущалась в этой безумной и нарочито показательной пляске некая фальшь, присущая атмосфере праздненств, где малознакомые люди пытаются делать вид, что пришли сюда не для того, чтобы окупить стоимость своего подарка, а исключительно по зову сердца, дабы порадоваться за двоих людей, которые, в свою очередь, делают вид, что они рады каждому гостю.
Ясавэй решил не врать хотя бы самому себе, поэтому сидел за столом с кислой миной, терпеливо взирая на свадебную вакханалию. В один момент он даже подпер голову кулаком, поставив локоть на белоснежную скатерть, но новоиспеченная супруга тут же больно ткнула его в бок.
– Руку убрал,
гадёныш! – прошипела она, не забывая при этом сладостно улыбаться гостям. – И лыбу на лицо натянул.
Ясавэй вздохнул, слабо улыбнулся какой-то дальней родственнице невесты, запихивающей в рот огромный кусок хлеба, вымоченного в салатной жиже, и обреченно налил в стопочку водки. Любовно проведя пальцами по запотевшему стеклу стопки, которую он ласково называл «
цилиндром счастья», Ясавэй выдохнул и залпом его осушил. Затем он опасливо покосился на невесту и снова вздохнул. Как могло случиться, что он, лучший
охотник из рода Майнывуквукье, сам оказался пойманным, угодив в золотой капкан безымянным пальцем?
Это случилось два года назад. Ясавэй оказался в Москве неслучайно. Его пригласил в гости дядя Атч-ытагын, который давно перебрался в мегаполис и все это время успешно изображал японца в суши-баре на окраине Чертаново. Раз в месяц дядя Атч-ытагын получал по голове от местных перепивших гопарей, которые откуда-то узнали о Русско-японской войне, завершившейся сто лет назад не в пользу России, и по этой причине вымещавших свою злобу на безобидном узкоглазом официанте. Дядя Атч-ытагын совершенно не комплексовал по поводу этих избиений, ведь он не был японцем, а значит, что и боль от побоев тоже ему не принадлежала.
Москва поразила Ясавэя и даже такой
заморный участок этого города, как Чертаново, очаровал его ровными рядами потрепанных пятиэтажек, тонущих в зелени высоких тополей, которые Ясавэй называл не иначе как «епаттрава», что с его родного языка переводидось как «дерево мироздания».
Здесь, под одной из «епаттравой» он и встретил Алевтину. Она будто плыла по тротуару, иногда звонко шмыгая и сплевывая попадавший в рот тополиный пух.
– Епатморжа! – ошалел Ясавэй, глядя на упругое двухсоткилограммовое тело Алевтины.
– А то! – кокетливо улыбнулась она.
И дальше все было как в тумане.
Грани вечности будто раздвинулись, впустив в себя Ясавэя и его любовь. Он растворился в Алевтине, как снег растворяется в воде, как вода растворяется в другой воде, как другая вода растворяется в третьей. Два года прошли будто во сне, но дрема любви исчезает, как рассеивается по утру туман, а
кто выходит из тумана, всегда ненадолго цепенеет от непривычной реальности окружающего мира. Так оцепенел и Ясавэй, когда обнаружил на своем пальце кольцо и услышал от Алевтины: «Сегодня гуляем, а завтра иди и устраивайся на работу – мне же нужно что-то кушать?». Ясавэй не умел ничего, кроме как охотиться. Но в Чертаново охотиться было не на кого.
– Епаткуда? – спросил Ясавэй.
– Мне поепаткуда, – ответила Алевтина на родном языке своего жениха. – Теперь ты меня должен полностью обеспечивать, покупать мне кушать, сгущенку и шубу.
– Епат
чудеса, – покачал головой Ясавэй, чувствуя, как любовь покидает его тело, – домойнада.
Но было уже поздно. Кольцо крепко сжимало его безымянный палец, а Алевтина – шею...
– Епатолень... – еле слышно шепнул Ясавэй и снова потянулся к цилиндру, но, получив очередной тычок в бок, охнул и занял исходное положение.
Ясавэю было скучно и он принялся рассматривать гостей, чтобы хоть как-то себя развлечь. За соседним столом сидела очень приметная парочка. Он отчетливо слышал
их голоса, потому что они не разговаривали, а орали, как
черти. Это были какие-то дальние родственники Алевтины – Светлана и Роман Пономаревы.
– Светуль, подай оливье! – рычал
голодный Роман.– На, жри, – передавала ему супруга миску с селедкой под шубой.
–
Благодарю тебя, Свет, – работая челюстями, кивал потным лицом Роман.
– На
платье мне не наляпай, – цокала Света.
– Дапхнатваоплтье, – набив рот селедкой и лишившись из-за этого дара
связной речи, мычал Роман, – новоекуплю.
– Ишь ты,
король, – давала ему оплеуху Светлана, – носки себе купить не можешь – в дырявых на свадьбу пришел, а еще про платье заикаешься.
– Да дай поесть, Светлана! – вскрикивал Роман. – Что за
клоунада?
– Клоунада была, когда я тебя с Танькой застукала у нее дома в постели.
– Да? – возмущался Роман. – А может, мне вспомнить
про мальчика Витю и деда его Колю?
– Ой, ну всё, всё... – краснела Света, – кушай. Давай я тебе
тыквенного супа подолью...
– Давай. Лей прям на салат,
каскадником, вкуснее будет.
– Епатжизнь... – вздохнул Ясавэй и покосился на Алевтину.
Наблюдая за Пономаревыми, он будто бы смотрел на себя и Алевтину в будущем. И оно ему определенно не нравилось. Да, все надеются на светлое будущее, любовь до гроба и смерть в один день, как это часто бывает в
очень бородатых сказках, но чаще все происходит наоборот – мрачное и смутное настоящее, любовь после зарплаты раз в месяц и постепенное моральное умервщление, а затем старость, не очень
добрая сказка про славный город Импотентос и физическая смерть. Вот и весь путь, вот и весь выигрыш в эту
моментальную лотерею мечты, любви и жизни.
– Епатнехочу, – скривился Ясавэй и снова взглянул на Пономаревых.
Чтобы есть было не скучно, Роман достал из кармана пиджака газетку и, разложив ее на столе, принялся разгадывать кроссворд, громогласно зачитывая вопросы вслух.
– Наш остров, четыре буквы.
– Крым! – радостно взвизгнула Светлана и захлопала в ладоши.
– А Крым разве
остров? Сансара тогда не подходит.
– А какой был вопрос про сансару?
– Столица Самарской области.
– Так Самара же! Ой, дурак... Ты зачем еще один квадратик пририсовал?
– Потому что сансара не влезала.
– Зато Танька на тебя очень хорошо влезала.
– А дед Коля нормально влез? Инсульт не схватил?
– Епатдомойнада, – стукнул кулаком по столу Ясавэй и, поднявшись, громко крикнул, – епатвасвсех, нехочумасква, нехочуалевтина! Епатхочудамой! Епаттамхарашо, епатплохаздесь.
С этими словами он снял с пальца кольцо и, бросив его на стол, направился к выходу из ресторана.
–
Тоби пызда, – шепнул ему дядя Атч-ытагын, на этот раз прикинувшийся украинцем, чтобы не получить вместе с племянником за просто так, – тикай з миста!
Ясавэя били долго. Ногами и стульями. Больше всех почему-то старались Пономаревы. Лежа на асфальте в луже собственной крови, Ясавэй смотрел на неприветливое московское небо и думал о тундре, эти грезы успокаивали его – он знал, что рано или поздно избиение закончится, как заканчивается любое зло, стоит лишь немного переждать. Так и произошло. Гости устали и неспеша вернулись за столы, отмечать уже не свадьбу, а преждевременный развод.
Ясавэй сел на асфальте и, вытерев лицо от крови, уставился на бродячего пса, который, склонив набок голову, смотрел на Ясавэя, прибежав на крики с ближайшей помойки.
– Епат
мыпохожистобойпес, – усмехнулся Ясавэй и с трудом поднялся на ноги, – епатидемсомной?
Собака неторопливо подошла к нему и ткнулась мордой в ногу. Двое неспешно побрели по улице, а за ними, украдкой смахивая слезы, наблюдала несостоявшаяся невеста Алевтина. «Кто я такая, чтобы запрещать кому-то любить тундру»...
Это сообщение отредактировал ЧеширКо - 16.12.2021 - 06:36
yaplakal.com