Конкурс Коротких Креативов №25. Основная лента

Конкурс Коротких Креативов (ККК) - это честное соревнование коротких произведений в прозе, написанных на русском языке, участие в котором могут принять любой пользователь портала ЯПлакал.

Просим вас прочитать работы, выбрать три самые понравившиеся (ну, или, три наименее не понравившиеся) и проголосовать за них!

Будет здорово и даже шикарно, если у вас получится оставить небольшой отзыв по каждой или нескольким работам — для авторов это один из самых главных стимулов участия в ККК. Читатели будут отзываться о буквах, не взирая на ники и лица!

Авторов призываем сохранять ледяное спокойствие. Деанонимизация ведет к снятию работы с конкурса. Отвечать нужно так, чтобы никто не догадался, что именно вы автор этого произведения.

Голосование продлится до 24.12.2021, 20:00.

Первые часы топик будет закрыт для комментирования и голосования. Связано это с техническим моментом — мы ждем, когда администрация сделает голосовалку закрытой, чтобы нельзя было посмотреть, за какой рассказ сколько уже отдано голосов.

Обсуждение работ - тут.

1. Остров Сансара
Действие рассказа происходит на тропическом острове

Я стою посреди комнаты и придирчиво оглядываю свое отражение в зеркале. Оттуда на меня смотрит сногсшибательная блондинка в коротком, облегающем платье от Versace. Мягкая, в мелких, золотистых пайетках, ткань струится по моему ладному телу, едва прикрывая плавную округлость груди. Я знаю, что чудо как хороша сейчас. Роскошная внешность — мое оружие. Даже не так, не оружие, а инструмент, с помощью которого я получаю всё, что захочу. Хочется мне многого, и когда судьба подбрасывает шанс, нужно быть дурой, чтобы не воспользоваться этим. А дурой я не была никогда.

Меня зовут Анаис Дюран, мне двадцать два года. Я четвертый ребенок в семье разорившегося фермера Рене Дюрана. Когда-то дела у моего деда Андре шли в гору и он прикупил обширные пастбища в верховьях реки Гранд-Ривер, что к западу от Ленсинга. Умелый управленец, рачительный, хозяин, дед быстро вывел ферму в крупное, процветающее хозяйство. Благоденствие длилось ровно столько, сколько он был жив. Со смертью деда ферма отошла моему отцу и через пару лет все наше имущество было продано с молотка за долги. Увы, оказалось, что Дюран - младший был далеко не столь успешен в ведении дел. Напротив, он умудрился за столь короткий срок привести к полному разорению плод многолетних трудов деда Андре.
И все же, детство у меня было замечательное. Мои воспоминания об этой поре — единственное светлое пятно в последующей череде темных, суровых лет выживания. Я была любимой внучкой своего дедушки. Это он первым заметил мой интерес к танцам. Именно по настоянию деда, родители отдали меня в хореографическую студию, где я успешно постигала навыки пластики, грации, красоты движений. Но дед умер, а мое детство резко оборвалось одним жарким, августовским днем.

В тот день, спасаясь от полуденного зноя, я забрела на одно из дальних сенохранилищ, разбросанных по всей территории фермерских угодий. Тут царили тишина и густой, душистый запах сухой, скошенной травы. Где-то вверху, под мощными, несущими балками крыши жужжало осиное семейство, выстроив себе огромное, шарообразное гнездо. Привязав лошадь в тени, я решила переждать здесь пару часов до заката. С собой у меня было немного воды и «Сердца трех» Джека Лондона в мягком переплете. Меня принял в объятия большой, мягкий стог сена. Расположившись таким образом, чтобы проникающие сквозь щели между дощатыми стенами, лучи солнца падали на страницы книги, я принялась читать.

Мне было четырнадцать, и многое из прочитанного я воспринимала буквально. Верила в то, что между людьми могут существовать неподвластные времени, высокие и чистые отношения. Наверное умиротворяющая тишина и прохлада внутри помещения все же сделали свое дело, и я не заметила, как погрузилась в сон. Меня разбудил шорох у моих ног. Я открыла глаза и в косых лучах заходящего солнца увидела своего старшего брата Поля. Он сидел у меня в ногах, и медленно, осторожно, словно боясь спугнуть, протягивал ко мне руку.

Спросонья я решила, что он просто желает подурачиться. Я даже успела улыбнуться ему игриво, но в следующий момент меня смутил его взгляд. Его серо-голубые глаза выражали неприкрытую похоть, вожделение. И поэтому, когда Поль коснулся моей ноги и медленно провел рукой вдоль внутренней стороны бедра, я дернулась и испуганно спросила:
- Поль, ты чего? Это ведь я, Анаис!
Казалось, что мой испуганный возглас только раззадорил его, окончательно разбудив дремавшее желание. Его правая рука добралась до трусиков. И когда я вздрогнула, и попыталась подняться, Поль с силой повалил меня обратно. На тот момент брату было восемнадцать. Он был сильным и рослым. Удерживая меня левой рукой, правой он дернул и разорвал на мне трусики.
- Поль! Остановись, что ты делаешь?!, - я все еще отказывалась верить,что все это происходит на самом деле.
А он уже больно прижал мои ноги, навалившись сверху всем телом. Я громко крикнула, мне казалось, что мой брат спит, и как лунатик просто не отдает себе отчета в собственных действиях. И если его разбудить, то он проснется и ему будет безумно стыдно. Так стыдно, что уже мне в пору будет жалеть его. Но Поль закрыл мне рот рукой, и крик утонул, превращаясь в глухой стон. Тогда я больно укусила его руку и тут же получила хлесткий удар наотмашь. Кровь текла носом и струйками добиралась до рта. У моего ужаса появился стойкий, металлический привкус. Я все еще продолжала бороться, уже зная, что битва проиграна.... Наконец, получив свое, Поль оставил меня, пригрозив, что перевернет ситуацию с ног на голову и расскажет все родителям и в школе. После того случая, брат еще два года цинично насиловал меня, угрожая оглаской.
Когда мне исполнилось шестнадцать, я сбежала из дому, имея в кармане чуть больше ста баксов. Впереди была долгожданная свобода. Жизнь только распахивала передо мной свои объятия, но я принимала их со стойкой уверенностью в том, что мужчины — это коварные, жестокие и похотливые создания. Потом была работа официанткой в сетевой забегаловке, где меня заприметил представитель кастинг- агентства и пригласил на пробы в одно шоу. Через полгода обучения, я танцевала go-go в престижном ночном клубе Филадельфии, и зарабатывала за ночь до пятисот баксов. Мужчины постоянно глазели на меня так, как когда-то мой брат Поль, но теперь это приносило мне прямую выгоду.

Их было много, бесконечная череда пьяных, похотливых мужиков, готовых дополнительно платить за уединение со мной солидные деньги. Но когда восемь месяцев назад в наш клуб заглянул Роб в компании приятелей, я сразу поняла — это именно тот уникальный шанс, который я ни за что не должна упустить. Пятидесяти пятилетний миллионер, владелец медиахолдинга «Imagination - Company” Роберт Купер был фигурой важной и очень значимой в индустрии развлечений. Именно его я девчонкой видела в ежевечерних телевизионных шоу, которые наша семья не пропускала, собравшись после ужина у телевизора. Тогда же и родилась моя сумасшедшая мечта - попасть на большой экран. Случайный визит Роба в наш клуб я расценила, как знак судьбы и сделала все, чтобы привлечь его внимание. И когда мистер Купер предложил мне неделю сопровождать его в деловой поездке, я была на седьмом небе от счастья, уверенная, что моя детская мечта уже на пороге реализации. Он был увлечен мной, я чувствовала это по тому, как он смотрел на меня. За холодным, оценивающим взглядом карих глаз скрывалась, нет, не влюбленность и уж тем более не восхищение, а заинтересованность чем-то, что заставляло его удерживать меня подле себя.

Кстати, этот роскошный наряд Роб презентовал мне, после недели знакомства. Всякий раз, когда я надеваю платье, карий взгляд Роба становился мягче, теплее. Неделя быстро превратилась в месяц, потом в полгода. Роб оказался щедрым на подарки. Благодаря ему, я открыла счет в банке, в будущем позволяющий послать к черту и клуб, и ту жизнь, в которой мое тело — это дорогой, востребованный товар. Я знаю, что связь с Робом когда-нибудь закончится, возможно, это случится гораздо раньше, чем я думаю. Но у меня есть правило: никогда ни к кому не привязываться, я готова к разрыву в любую минуту. И все же, где-то в глубине души я холю надежду видеть себя ведущей в одном из топовых шоу на его телеканале.
Вот уже пару недель мы проводим время на маленьком, тропическом острове Сансара. Роскошная яхта Роба, доставившая нас сюда, стоит на рейде с трехстах ярдах от берега. Ближе не дают подойти скалы. Имеющий форму круга, от силы пару миль в диаметре, остров затерян в Карибском море, в двухстах милях от берегов Коста-Рики. Прибрежный скалистый ландшафт и буйная растительность в центре, скрывающая с своих зарослях хозяйский особняк и флигель для прислуги. Фантастические по красоте виды открываются на закате с просторной, каскадом спускающейся к берегу, террасы. Насколько я поняла из разговора, компания Роба арендовала остров у владельцев, и планирует запустить тут какое-то реалити-шоу. Разумеется, можно было прилететь сюда на самолете и решить вопрос за один день. Но мой любовник спланировал все так, чтобы и с семьей отдохнуть, и остров посмотреть. Семья это сильно престарелые, будто сбежавшие из гербария, родители Роба - Жоан и Эдди Куперы, и семнадцатилетний сын Майкл, родившийся в единственном законном браке.

Всех их вместе я имею удовольствие лицезреть, когда мы встречаемся за трапезой в огромной гостиной. Есть что-то умильное, трогательное в том, как относятся друг к другу Жоан и Эдди. И несмотря на то, что старуха демонстрирует вменяемость лишь время от времени, то как она ухаживает за мужем, утирая ему салфеткой рот, или помогая с приборами, вызывает во мне острое чувство тоски. Что-то черное, колючее поднимается снизу, из глубин, о которых я не имела представления, и раскрывается в безжалостном понимании того, что в моей жизни все могло случиться иначе. Отец Роба парализован, он сидит в инвалидном кресле, плохо владеет речью и правой стороной тела. При этом в глазах его гораздо больше рассудка, нежели у его болтающей без умолку жены.

Болтливость — единственное, что раздражает меня в Жоан, в остальном старуха достаточно безвредна. Она зовет меня «деточка», возможно принимает за кого-то, а возможно ей настолько наплевать на всех «деточек», которые периодически появляются рядом с сыном, что она не дает себе труда запоминать всех по имени. Вчера, застав меня после ужина на террасе, Жоан доверительно зашептала:
- Деточка, прошу тебя, поговори с Робом, у меня нехорошее предчувствие, мне кажется, что нам нужно поскорее уносить отсюда ноги, он меня и слушать не желает, а я видела дурной сон, - с лицом, напоминающим печеное яблоко, старуха смотрела на меня просительно, жалобно сморщившись.
Я сделала над собой усилие, чтобы не послать полоумную куда подальше, ободряюще улыбнулась и пообещала непременно поговорить. Жоан ушла, а я вернулась к своим невеселым мыслям. Настроение у меня было препаршивое, а виноват во всем был сын Роба — Майкл. Избалованный, привыкший получать желаемое по первому требованию, парень, кажется был очень заинтересован мною. Хотя сомневаюсь, что пресыщенный роскошью и отравленный наркотиками, он вообще был способен кем-либо заинтересоваться.

То, что он начал проявлять знаки внимания с первой минуты знакомства, я принимала снисходительно. Пожалуй это больше забавляло, нежели доставляло неудобство. Но Майк был по-юношески настойчив и пылок, заходя достаточно далеко в своих неумелых ухаживаниях. Его не останавливало и то, что я находилась тут в качестве подруги его отца. Подозреваю, что Роб предвидел нечто подобное и возможно не исключал близость между мной и своим сыном. Но как бы то ни было, оказывать благосклонность Майклу я не собиралась, мне вполне хватало его отца.
Конечно, во всей этой истории есть и моя доля вины. Уж не помню по какому случаю, мы повздорили с Робом. Ах да, я попыталась в очередной раз убедить его, что из меня получится неплохая ведущая ежевечернего шоу «Лови удачу», и опять получила неопределенный ответ, дескать, он подумает. Меня это ужасно разозлило, и то ли в знак возмездия, то ли из-за пары лишних бокалов Hennessy, я отдалась Майклу с такой яростью и неистовством, будто мне нужно было отработать десять тысяч долларов за пару часов.

Стоит ли говорить, что после этого, парнишке начисто снесло крышу, а моя жизнь на острове превратилась в сущий ад. Теперь в его перманентно кокаиновом взгляде появилась примесь патологического обожания и ревности. Майкл повсюду караулил меня, и при любом удобном случае требовал оставить Роба и всецело принадлежать только ему. Каждый мой отказ придавал ему сил и уверенности в том, что своего он в итоге добьется. А вчера он затащил меня к себе в комнату и, ухмыляясь, выудил из кармана шикарную брошь с огромным изумрудом и россыпью бриллиантов. Было видно невооруженным взглядом, что вещица стоила целое состояние.

- Это бабушкина брошь, подаренная дедом на юбилей. Она просто обожает её, и думаю, что обнаружит пропажу очень скоро. Никто не подумает на меня или прислугу, эти ребята работают на нас хренову кучу лет, чужая тут только ты, - Майк осклабился в отвратительной, кривой усмешке.
- Подонок, жалкий наркоман, кто тебе поверит?, - я задохнулась от возмущения, готовая выцарапать ему глаза.
Он запрокинул голову и расхохотался, наслаждаясь моментом. Смех душил его, и хватая ртом воздух, он отрывисто вымолвил:
- Ну разумеется, ба не поверит мне — своему любимому внуку, зато она безоговорочно поверит тебе — грязной, дешевой шлюшке, которую отец откопал в каком-то зачуханном клубе, после очередной попойки, - новый приступ смеха согнул Майкла пополам.
Звонкая затрещина немного привела его в чувство. Он выпрямился, зло, по-трезвому посмотрел на меня, перехватил мою руку, занесенную для удара, больно стиснул ее и, приблизив раскрасневшееся лицо, прошипел:
- Мои условия ты знаешь, иди и думай, - и не дав опомниться, грубо вытолкал из своей комнаты.
События принимали серьезный оборот, нужно было что-то с этим делать. Мне не хватило смелости рассказать обо всем Робу. Сегодня вечером Майкл не вышел к ужину, и поэтому я захотела сама навестить его, возможно пообещать что-то, оттянуть время, а потом, вернувшись в Филадельфию, послать все семейство Куперов к чертям собачьим. Он не открыл на мой стук, но я убедилась, что дверь была не заперта, повернув ручку. Парень был в отключке, раскинувшись на ковре, возле опрокинутого стула. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять, что малыш Майкл окончательно доигрался, возможно добавив что-то неподходящее в коньячно-кокаиновую диету. Такое приходилось видеть не раз, и уж поверьте, глаз у меня был наметан. Не знаю, почему не позвала на помощь, ведь его еще можно было спасти, откачать, но я вышла, закрыв за собой дверь. Да, злость владела мной, ведь гаденыш умудрился испоганить мне весь отдых.
И вот, я стою посреди комнаты и придирчиво оглядываю свое отражение в зеркале. Минутой позже, спускаюсь к террасе, где меня уже ждет Роб. Он не знает, что нежно прильнув к нему, под изысканный купаж благородного Hennessy, я буду отмечать безвременную кончину малыша Майкла. Золотые часы на руке, подарок Роба, показывают четверть десятого. Яркие лучи прожектора на крыше рассекают непроглядную, тропическую темень. В сотне ярдов от дома мерно рокочет прибой. Дальше, за скалами, на якоре стоит яхта, ее колеблющиеся огни видны мне с окна второго этажа. Я иду мимо комнаты Майкла, за дверью тишина. Чуть позже, мы с Робом сидим на террасе, он занят переговорами по поводу завтрашнего прилета на остров съемочной группы. Черное небо над нами усыпано мириадами звезд. Если приглядеться, можно различить широкий, рваный рукав Млечного Пути. Чета Куперов наслаждается очарованием вечера ярусом выше, и старуха спрашивает нас:
- Кто видел Майкла? Мальчик сегодня не поужинал.
- Он у себя, отдыхает и просил его не беспокоить, - на голубом глазу отвечаю я.
Мы с Робом сидим прижавшись друг к дружке и не сразу замечаем, что шумная, ночная жизнь тропического леса вокруг дома, замолкает. Внезапно, со стороны моря слышится неясный гул. Он быстро нарастает, превращаясь в мощный, оглушающий рев. Переглядываемся, не понимая, что происходит. Земля содрогается под нами. Внезапно старуха пронзительно вопит, указывая куда-то вверх:
- О Господи! Посмотрите туда!
Я слежу за направлением ее руки и захошусь в истошном крике, потому, что в свете прожекторов, высоко над верхушками деревьев вижу заслоняющий половину неба, пенистый, буро-зеленый гребень гигантской волны. В следующую секунду миллионами тонн воды, сметающих все на своем пути, на остров обрушивается океан.

Я лежу навзничь, запрокинув голову. В спину больно упирается что-то твердое и острое. Бесстыдно раскинутые ноги ласково лижет прибрежная волна. Где-то очень близко слышится мерный металлический стук. Я откашливаюсь, исторгая горькую морскую соль. Наконец приподнимаю чугунную голову и оглядываюсь. Зловещие прибрежные скалы, в мечущемся свете прожекторов, кажутся еще более мрачными. В паре метров от меня лежит престарелая чета Куперов. Старика Эдди, размозжив его череп о камни, выбросило на берег вместе с инвалидным креслом, металлический остов которого теперь трет о скалы прибой. Голубка Жоан даже после смерти не желает оставить мужа. Ее рука мертвой хваткой уцепилась за колёсико кресла, в то время как голова остается под водой. Я с трудом встаю на ноги и вижу лежащую на боку, разбившуюся о скалы яхту. Её, словно игрушку швыряет прибой, заставляя прыгать пронзительными белыми лучами яхтенный прожектор. Чуть дальше от берега, за линией прибоя, колышется на волнах тело Роба. Немигающим взглядом он сурово смотрит в щедро усыпанное звездами небо. Черные тени скал мечутся вокруг меня, выплясывая жуткий, чудовищный танец.
- Ну что, довольна? - Майкл сидит на прибрежном валуне, уставившись на меня с издевательским прищуром, в руках у него что-то блестит.
- Ты? - я с ужасом вглядываюсь в его обескровленное, жуткое лучах прожектора, лицо, - ты же умер!
Он хохочет, запрокинув голову:
- Конечно умер, и не я один. Тут все мертвы, но из-за тебя, тупая шлюха, мы с тобой застряли на этом острове навсегда!
Внезапно, не давая опомнится, он кидает мне что-то прямо в руки. Поймав, открываю ладонь и вижу сияющую, изумрудную брошь.
В следующий момент я вновь оказываюсь посреди комнаты и вижу себя в зеркале. Часы показывают начало десятого. Стоп! Остановитесь, это уже было! Но нет, я переживаю вечер шаг за шагом и опять встречаю смерть на берегу. В этот раз Майкл берет меня за подбородок, и прижимается губами, с силой заталкивая мне в рот ледяной язык. Я пытаюсь вырваться, но тщетно.
- Теперь мы навечно вместе, любимая, - вкрадчиво шепчет он, прижимаясь ко мне и насмешливо заглядывая в глаза. В руках у него появляется проклятая брошь, я отскакиваю, но поздно.
Я стою посреди комнаты и смотрю на свое отражение в зеркале. Неужели мне суждено возвращаться сюда вечно!? В приступе слепой ярости хватаю статуэтку с прикроватной тумбочки и запускаю её в зеркало. Бронзовый Будда делит отражение на множество мелких осколков. Но это не освобождает меня от ужаса, в котором я сталкиваюсь с катастрофой и погибаю раз за разом, а потом вновь и вновь встречаю на берегу Майкла.
- Оставь меня в покое! Что тебе нужно от меня? - кричу я, едва завидев его.
- Разве ты не видишь, любимая, что даже смерти не под силу разлучить нас!- вторит он мне, издевательским тоном, запуская очередной виток моего кошмара.
Комната, зеркало..., кажется я разбиваю его уже в сотый раз. Кричу, раздираемая злобой, яростью. Ну почему я не могу просто умереть, умереть и больше не возвращаться сюда!?
Я лежу, распятая на острых, отточенных прибоем, лезвиях скал:
- Майкл, чего ты хочешь? Почему ты заставляешь меня проходить через это снова и снова?
Его лицо вытягивается от утрированного, деланного удивления, выпучив мертвые глаза, он оглядывается, обращаясь в раскиданным тут и там трупам:
- Люди, поглядите-ка, блистательная умница и красавица Анаис Дюран сдохла и внезапно отупела,- затем наклонив ко мне перекошенное злобой лицо, глухо цедит, - Иди и думай, тварь...
Я потеряла счет повторяющейся череде событий, мой жуткий удел - бесконечно переживать этот цикл раз за разом. В последний раз Майкл приводит меня в чувство сильным ударом ботинка в живот.
- Что? Что я должна сделать, чтобы ты оставил меня в покое, извиниться? - мои отчаянные вопли вряд ли могут разбудить в нем милосердие, но Майкл меняется в лице, в его полном ярости взгляде пробегает огонек надежды.
- А вот это уже теплее, - замечает он и пинком посылает на новый виток смерти.

Снова моя спальня и блондинка в зеркале. На этот раз я несусь в комнату Майкла и умоляю Бога, сделать так, чтобы парнишка еще дышал. У меня от силы минут десять, чтобы привести его в чувство. Громко зову на помощь. На мой крик прибегает Роб. Склоняясь над сыном, он делает ему искусственное дыхание. Господи, пусть он задышит! Ну пожалуйста, пусть этот гаденыш придет в себя!

2. Связной
Антагонист ГГ - охотник за головами

-Я не знаю каким образом ты мне их приведешь! У нас катастрофически не хватает учетчиков, бухгалтеров... Ты как в первый раз, честное слово! Предложи им что-нибудь, в конце концов!
-Да что я предложить то могу?!
-Демид! - взревел начальник - Ты для чего эту должность занимаешь? Чтобы я за тебя думал? Мое дело приказы отдавать, твое исполнять. Иди!
Демид шумно вздохнул и направился к выходу.
-Стой! И это… Портной нужен, прежний того. Отбыл свое и отчалил, вернется не скоро, да и может быть не в наш отдел вообще. Сам знаешь. Сейчас везде кадров не хватает.

***

Утреннее солнце мягко касалось мокрых после ночной мороси крыш и прохладный воздух сочился сквозь приоткрытую форточку. Татьяна дремала за столом положив голову на руки. Рядом лежала открытая тетрадь с одной единственной записью: “20 сентября... Скучаю”.
-Танечка, ты опять всю ночь просидела? - Теплая рука Виталины Сергеевны мягко легла на плечо дочери.
-Не могу я так больше. Каждый день жду чего-то, думаю что вот-вот боль утихнет, но пустота в душе становиться все глубже. Что делать, куда бежать, кого просить о помощи?
-Доченька моя, ну что ты... Я у тебя есть, мне тоже не легко, но мы вместе все сможем, нельзя же так. Надо ведь дальше как-то жить. Хочешь все бросим и рванем на море?
-Спасибо мама. Не нужно ничего. Собираться надо на работу, а то опоздаю.
Женщина вздрогнула, когда дверь за дочерью громко захлопнулась. Как же все это могло случится с ними? Этот вопрос не давал ей покоя. Она подошла к окну и уставилась на все еще не потерявший летней бодрости, но уже отцветающий палисадник.
Все началось три года назад, когда муж Виталины Сергеевны бесследно исчез. Сколько кабинетов и порогов было обито, все безрезультатно. Одни отписки, а потом выдали справку: “Пропал без вести”.

***

Был выходной день, муж Виталины Сергеевны, Павел, готовился к обеду:
-Какой аромат Виточка! Ты у меня мастерица на все руки. А пироги, когда будут? -поинтересовался он, глядя на поднимающееся в кастрюле тесто.
-Скоро будут. Давай, пока суп садись ешь.- и она поставила перед мужем большую тарелку наваристой солянки. Не успел Павел поднести ложку ко рту, как зазвонил телефон.
-Паш! Это тебя...- прокричала жена.
Он засопел и нехотя поплелся в коридор.
-Да. Ага. Сейчас буду... - доносились обрывки фраз. - Вита. Я быстро! Через пару минут приду, я к Иванычу - крикнул он.
Виталина Сергеевна поспешила за мужем, но он уже убежал, прихватив с собой только сигареты, которые лежали на полке. А дальше время, как будто остановилось. Ни через пять минут, ни через пол часа, ни на следующий день Павел не появился. По показаниям соседа, никто к нему не приходил и сам он никому не звонил. Тысячу раз женщина задавала себе вопрос, куда мог уйти человек зимой без куртки и в одних тапочках.
Ее мысли прервал звонок в дверь.
-Привет Витусь. Как ты тут у меня? - в квартиру ворвался поток энергии и приторно сладкий аромат цветочного парфюма.
-Проходи Катюш. Тапки, вот возьми, пол холодный.
Катерина была давней подругой семьи. Веселая, легкая и жизнерадостная, она производила впечатление порхающей бабочки и в ней с трудом угадывался бухгалтер со стажем, который во всем любит порядок.
- Танюшка, как? - спросила она пристально глядя в глаза Виталины Сергеевны.
- Плохо. Ночами совсем не спит. Она так сума сойдет, понимаешь? Да я и сама держусь кое-как.
-Да уж. - вздохнула женщина - такое горе...Я вообще-то не с пустыми руками пришла, кое-что интересное есть. С этими словами Катерина поджала пухлые губы, как будто сомневаясь, затем достала из сумки записную книжку.
-Значит так. Вот адрес. Пролетарская 28, корпус 1. Как дойдешь, сверни под арку направо, там будет дверь. Дальше разберешься - листок шаркнул и лег на стол перед удивленной женщиной.
-Это что?
- Пока не могу сказать, сходишь, узнаешь. Что смотришь то? Подробностей не будет. Давай чай наливай лучше!
Беседа не клеилась и через час Катерина ушла, а Виталина Сергеевна осталась наедине со своими мыслями: “Если бы тогда Татьяна настояла, если бы я настояла…”

***

Две ночи подряд Таня не могла спать. Она то и дело подскакивала на кровати, плакала, кого-то звала. Зрелище было жутким и Виталина Сергеевна решилась. Следующим утром, одевшись потеплее она вышла на улицу и побрела на адрес, который ей дала подруга. Женщина не могла представить себе куда идет, что будет говорить, откроют ли ей, но и жить так дальше было невозможно. С тех пор как случилась трагедия с внучкой и зятем, она рисковала потерять еще и дочь.
Все казалось, как в страшном сне. Сначала ее муж, а затем, два года назад муж Татьяны с дочерью, которые после нового года отправились в соседний город на ярмарку, где по дороге в Вельск их накрыл сильный снегопад. Они решили переночевать в машине, да так там и угорели. Опытный водитель даже не приоткрыл окно. В это трудно было поверить, но и других версий не было, кроме как роковое стечение обстоятельств. Дело закрыли и с этого момента началось существование. Жить было страшно, не то что думать о будущем.
Виталина Сергеевна дошла до нужного дома и огляделась по сторонам. “Может не стоит...” - мелькнуло в голове, но она уже свернула в сторону арки и оказалась перед небольшой металлической дверью. Она робко постучалась, прислушалась и хотела уже уходить, но дверь заскрипела и на пороге появился приветливый мужчина:
-Здравствуйте, меня зовут Демид. А вы наверное Виталина Сергеевна? - он с улыбкой протянул ей свою огромную руку.
Женщина отпрянула от неожиданности и дрожащим голосом спросила:
-А вас что, уже предупредили, что я приду?
-Можно и так сказать - Демид подвинулся в дверном проеме и пригласительным жестом предложил войти.
В помещении пахло бумагой и сухостью, все это напоминало архив если бы не телефонные будки с большими стеклами. В одной из них Виталина Сергеевна заметила человека. Мужчина с кем-то радостно переговаривался.
-Что ж, милая моя, давайте на чистоту. - начал Демид. - Знаю про вас все и про мужа вашего.
-Вы знаете где он? - встрепенулась женщина.
-Предположим знаю, но разве вы мне поверите на слово? - Виталина Сергеевна, неуверенно качнула головой и он продолжил. - Что если он вам сам об этом скажет?
-Вы издеваетесь надо мной?! - закричала она собираясь уже уйти.
-Да вы не спешите.- кажется Демид совсем не был смущен ситуацией. - Видите человека? Он вам сейчас все сам расскажет.
Высокий мужчина с усами вышел из кабинки, довольно улыбаясь, поздоровался со всеми присутствующими и произнес:
-Вы зря не кричите. Знаю, не поверите, но говорил я сейчас со своей покойной женой.
-Кааак? - выдохнула женщина округлив глаза.
-Спасибо тебе Демид! - с этими словами высокий человек, пригладив усы вышел за дверь.
-Все еще не верите? Хотите поговорить с мужем? - он указал на вторую кабинку.
Виталина Сергеевна на ватных ногах зашла внутрь и сняла телефонную трубку.
-Алло, Виточка?- сквозь треск раздался голос ее пропавшего три года назад мужа.
-П...Ппаша..Это ты? - прошептала женщина.
-Алло Витуся плохо слышно. Витусь я умер, представляешь!
Виталина Сергеевна очнулась от того, что ее шлепали по щекам и кропили холодной водой.
-Ну что вы ей богу, так волноваться. - пробурчал Демид.
-Это ведь не сон? - женщина еле ворочала языком.
-Не сон, не сон, вставайте давайте. Он резко поставил Виталину Сергеевну на ноги.
-Теперь к делу. Придете еще раз на сеанс связи?
-Приду! Конечно приду. - залепетала она.
-Условие только есть. Никому ничего не говорить - раз. Второе, приведите мне пожалуйста какую-нибудь учетчицу.
-Зачем? Да где ж я вам ее най...
-Вопросы лишние не задавайте, где хотите там и ищите - перебил ее Демид - и чтоб у них обязательно кто-то умер или пропал без вести, как у вас. А без этого связь с вашим мужем ну никак не возможна. Идите. Жду вас на следующей неделе в это же время.

Виталина Сергеевна не помнила, как дошла до дома и поднялась на второй этаж. Она очнулась от того, что Татьяна с силой трясла ее за плечо:
-Мам. Ты спишь?
-Танюша… Доченька. Водички принеси, что- то пересохло все во рту.
Татьяна вернулась с кружкой и пристально посмотрела на мать.
-Ты пришла какая-то бледная, ничего не сказала, сразу легла, уже шестой час спишь. Отца во сне звала.
-Танечка, солнышко… - она решила не откладывать разговор, даже если все было просто сном то оно и к лучшему. - У тебя знакомых учетчиц нет случайно?
Дочь непонимающе уставилась на мать.
-Есть или нет? - женщина уже даже сама начала сомневаться в реальности происходящего.
Татьяна вздохнула, удивляясь внезапным причудам матери и безразлично ответила:
- Я одно время работала учетчицей, на производстве. Давно правда. Помнишь? Только к чему это все?
-Так это же прекрасно! - Виталина Сергеевна резко села на кровати. - Доченька, я тебе сейчас кое-что скажу, точнее, нет… Мы на следующей неделе кое-куда сходим, сама все увидишь.
-Мам, ты же знаешь, я работу не ищу.
-Моя хорошая это совсем другое, тут словами не объяснишь.
Татьяна только пожала плечами и пошла ставить чайник.

***

Виталина Сергеевна все еще не могла поверить в происходящее, поэтому на следующий день отправилась на тот же адрес. Она снова нашла тот самый дом, свернула вправо под арку и уперлась в дверь. Постучаться женщина не решилась и хотела было уже уходить, как ее окликнул знакомый голос.
-Пришла все таки? - это была Катерина.
-Катя? А ты тут как? - удивилась Виталина Сергеевна.
-Так же как и ты - рассмеялась она и постучалась в металлическую дверь.
На стук вышел Демид и завидев вчерашнюю гостью строго спросил:
-А вы что? Сказал же, на следующей неделе, очередь у нас. Заходите Катя - и она живо юркнула в сумрак комнаты подмигнув подруге.

***

Ожидание было томительным. Хотелось узнать сразу все, а главное показать своей потерявшей интерес к жизни дочери, что это не конец, что отец жив, что наверняка живы ее муж и дочь, которых она безутешно оплакивает. В назначенный день Виталина Сергеевна оделась по наряднее, состояние было возбужденным, как будто что-то торжественное ожидало впереди.
-Мам, ты чего такая радостная? - спросила Татьяна наматывая на шею ярко желтый шарф. Это была единственная цветная вещь в ее гардеробе. Надевала она этот шарф крайне редко, видимо настроение матери передавалось и ей.
-Увидишь доченька! Все сама увидишь.
Они пошли по уже знакомому маршруту. Свернули под арку. Виталина Сергеевна постучала в дверь. Через пять минут открыл Демид:
-Рад видеть! Дочь твоя Таня? Учетчица?
-Да… - полушепотом ответила женщина и вошла потянув дочь за руку.
Внутри народу было больше чем в прошлый раз. Свободных кабинок почти не было. Некоторых из присутствующих Виталина Сергеевна знала лично: тут была и первая учительница Танечки, и терапевт из поликлиники Ника Спартаковна.
-Вот и славно - хлопнул в ладоши Демид глядя на Татьяну. - объяснять ничего не буду. Сама все увидишь. Ваша кабинка, мамаша, номер три, а твоя пятая. Только в обморок не падай- усмехнулся мужчина глядя на растерянную Таню.
Татьяна робко подошла и встала напротив двери.
-Ты чего? - Демид смотрел по отечески ласково.- иди, не бойся.
-А вы кто? -спросила она глядя на мужчину и не понимая, к чему задает все эти вопросы и вообще зачем она здесь.
-Можешь считать, что я связной. - мужчина рассмеялся и пошел к громкоговорителю, чтоб объявить следующих по очереди.
Татьяна вошла в кабинку и сняла телефонную трубку. Раздался треск и шорох, как будто кто-то на том конце разворачивал шоколад в фольге.
-Алло?- робко произнесла женщина.
-Мамочка! - детский голосок брызнул словно хрустальный горный ручей звонким потоком.
-Иришка, доченька! - закричала Татьяна и осела на небольшой приступок внутри кабинки.
-Папа, там маму слышно! - смеялась девочка.
-Танюша! Это я…Люблю тебя, слышишь! У нас все хорошо. Иришка тут в школу пошла. Тут все тоже самое, только немного иначе. Не плачь больше, мы тут на связи!
-Мамочка, я тебя люблю очень…
В трубке пошли короткие гудки. Татьяна сидела не в силах пошевелится. Это все выглядело как розыгрыш, но как такое возможно? Голоса были настоящие, она узнала бы их из миллиона других.
-Девушка, не занимайте кабину, выходите! - ее мысли прервала раздраженная женщина, очередь которой подошла. Таня встала и медленно направилась к Виталине Сергеевне, которая со светящимися глазами стояла в ожидании дочери.

***

Домой они шли молча. Сумерки быстро спустились на город мягким туманом прохладного вечера. Поравнявшись с мостом женщины увидели гудящую толпу. Все с любопытством смотрели вниз.
-Что там? - прервала молчание Татьяна и направилась к людям. Виталина Сергеевна поспешила за дочерью. Протиснувшись сквозь зевак и перекинувшись через перила они увидели лежащего на камнях мужчину. Того самого, с усами, которого Виталина Сергеевна встретила, когда первый раз пришла в контору.
-Мужик был что надо. Портной от от бога, весь город у него шился, а вот ведь как, кинулся. Камнем вниз. Поди разбери чего, не пил не курил. Энктелехент! - прокряхтел рядом стоящий мужик в коричневом пальто.
У Виталины Сергеевны все замерло внутри. Она его живехонького и счастливого недавно видела. С другой стороны мало ли какие обстоятельства? Бывает и от беззаботной жизни на себя руки наложить могут, а вдруг это вообще убийство или случайность? Женщина отмахнулась от этих мыслей, ей и без того было над чем подумать.

***

С того самого дня жизнь Виталины Сергеевны и Тани изменилась. У дочери появился блеск в глазах, она стала чаще выходить на улицу и радоваться мелочам. Все стало налаживаться. Каждую неделю по средам они ходили на сеансы связи с близкими, ушедшими в иной мир людьми и уже все казалось не таким страшным и давало надежду на встречу с ними, когда придет время.
-Как там отец, ты совсем ничего не рассказываешь, что с ним случилось? -спросила однажды Татьяна.
Женщина грустно улыбнувшись подняла глаза на дочь:
-Убили его Танечка, кто и как, говорить им там не разрешают. Мистики никакой нет. Сказал только, что ноги в тапочках все время мерзнут. - она вздохнула и продолжила - одна радость, разговариваем о том, как нам было хорошо, как не ценили друг друга при жизни, разменивались на мелочи. Планируем, когда я приду, дом построить, как в этой жизни мечтали. - Виталина Сергеевна хотела было смахнуть накатившую слезу, как в дверь позвонили.
На пороге стоял человек в форме:
-Здравствуйте. Я по поводу вашей подруги Катерины Лепниковой. Знаете такую?
-Конечно, а что случилось? - спросила Виталина Сергеевна.
-Два часа назад она выпала из окна своей квартиры. Может вы что-то знаете?
В ужасе женщины рассказали все что им было известно. Все кроме того, что они посещали сеансы связи в доме по Пролетарской улице. Без разрешения Демида этот адрес и все что там происходит нельзя было разглашать иначе допуска к телефонам больше не будет. После того как мужчина покинул квартиру в воздухе повисла холодная тишина:
-Танюша…Страшно мне что-то. Сначала этот с усами, теперь Катюша. Что-то тут не чисто. Понимаешь о чем я? Мы должны перестать туда ходить. - и Виталина Сергеевна внимательно посмотрела на дочь.
-Мам! Не придумывай. Все бывает. Мало ли кто у нее был или… Может она окна мыла, вот и выпала. - взгляд Татьяны стал колючим, было видно, что она и слышать больше ничего не хочет. Эта женщина потерявшая мужа и ребенка была готова бескомпромиссно защищать свое право на общение с ними.
Через месяц при странных обстоятельствах в городе опять погиб мужчина, который захаживал в контору. Виталина Сергеевна даже стала пропускать сеансы связи с мужем и дочь ходила сама. Она боялась, что в один прекрасный день что-то случится, не могла спать ночами, думала о том, как это все прекратить и наконец-то решилась пойти на разговор к Демиду.

***

Было не заперто, люди свободно входили и выходили, казалось их уже так много, что не было смысла закрывать дверь. Женщина вошла внутрь и уверенным шагом направилась к Демиду.
-Чего пришла? Твой день среда. - невозмутимо начал он.
-Я знаю все. Это вы людей убиваете. - прошептала Виталина Сергеевна.
Мужчина оторвался от бумаг.
-Это вы и ваша чертова контора. Обманываете людей, а что взамен?! А? - слезы подступили к ее глазам. - Я дочь тебе на отдам, понял! Она не придет больше.
Демид отодвинулся от стола и усмехнулся:
-Ну давай. Давай. Людей этих видишь? Вон там женщина. У нее месяц назад сын погиб, можешь ей сказать, что это все обман, не по настоящему или дочери своей скажи, разубеди! - он повысил голос, но тут же успокоился - Вам связь нужна, а нам кадры нужны. Там тоже знаете ли свои порядки. Идите, не устраивайте цирк.
У Виталины Сергеевны перехватило дыхание и она закричала:
-Уходите отсюда все, вы не понимаете на что идете! Этот человек...Он заберет вас! - она тыкала пальцем в Демида в надежде найти понимание у присутствующих, но все смотрели на нее лишь с удивлением и жалостью. Осознав, что никто ее не слушает, женщина со всех ног бросилась домой. Татьяна уже накрывала на стол, когда мать влетела в кухню и с рыданиями упала в ноги дочери.
-Танечка, милая, умоляю не ходи туда больше, не надо...
-Мы с тобой уже это обсуждали. - равнодушно отозвалась дочь и оттолкнула ее.
Разубедить Татьяну было невозможно. Она возвращалась после сеансов счастливая и на мгновение Виталине Сергеевне даже казалось, что все не так страшно, но это спокойствие постоянно сменялось тревогой.

***

-Алле солнышко - Татьяна мурлыкала в трубку - как у тебя дела?
-Мамочка у меня все хорошо, я пятерку получила по рисованию!
-Ты умничка. А папа как? Почему он не пришел сегодня?
-Папа с тетей Ритой пошел в магазин. Они еще вчера меня водили на карусели! - ребенок звонко засмеялся.
-Какая тетя Рита? - Татьяна насторожилась.
-Тетя Рита хорошая, она вкусные блины делает. Папа сказал, что мы будем жить все вместе и она будет мне читать сказки на ночь. Мам мне пора. - в трубке раздался треск и связь оборвалась.

***

Татьяна вернулась домой заполночь. Она ни о чем не думая, бесцельно блуждала по улицам города.
-Доченька, где ты была? - Виталина Сергеевна коротала время за чтением книги, пытаясь отвлечься.
-Не спрашивай ни о чем мам… Наверное все.
Взгляд у нее был пустым и потухшим, она прошла в свою комнату и закрыла дверь. По спине матери пробежал липкий ужас. Второпях она накинула на себя пуховик и вышла в ночь. Быстро добралась до адреса. Виски пульсировали, сердце бешено колотилось...
-Демид открывай - закричала разъяренная женщина - я знаю, что ты тут! Сожгу к чертям твою контору, камня на камне не останется, слышишь меня? Дочь не отдам так и знай, что у вас произошло?! Ненавижу! Ответишь за все! - Виталина Сергеевна неистово пинала дверь ногами и барабанила кулаками по железу.
Наконец-то Демид открыл дверь:
-Что шумишь? Сказано тебе иди отсюда, у нас спец обслуживание в ночное время. И вообще откуда мне знать, что там у твоей дочери? Я просто связной и чужие разговоры не слушаю. Ори не ори, а нам кадры нужны. Поняла? Все давай. Демид с силой захлопнул дверь и Виталина Сергеевна в отчаяние побрела к дому.
Было очень тихо. Женщина включила ночник в коридоре и сделала шаг в сторону кухни, но тут же застыла, как вкопанная. Тусклый свет заполнив пространство над столом, освещал раскачивающееся на ярко-желтом шарфе тело дочери…

***

- Сейчас я вам все покажу! - Виталина Сергеевна быстро и уверенно шла по Пролетарской улице. - Здесь! Под арку только свернем. Представители правопорядка уже стояли перед железной дверью, когда женщина начала тарабанить в нее.
-Гражданочка, вы чего туть стучите? Нет там никого.- раздался голос пожилого мужчины. -Дворник я туть. - представился он.
-Как это нет?! Целый год контора была! - удивилась женщина.
-Сколько туть живу, всегда подсобка была. Метлы я там храню, ведра. -Смотрите сами. - с этими словами мужчина достал ключ и открыл дверь.
Внутри было очень тесно, по углам стояли лопаты, грабли и прочая ветошь. Тут едва ли могли поместиться пару человек, не то что телефонные будки.
-Как же это? - ахнула Виталина Сергеевна -Погодите, может я не туда повернула, может арка другая? Это ведь Пролетарская 28 корпус 1? - обратилась она к дворнику. Тот утвердительно кивнул.
-Вы, Виталина Сергеевна нас не задерживайте. - лейтенант достал свою визитку, - как найдете что, позвоните. Мы приедем.
Весь день женщина металась из стороны в сторону, в поисках конторы. Она обошла пару раз дом целиком, блуждала по дворам. Ей все время казалось, что она поворачивает не туда, и заходит не в те арки и не в те дворы, но все было тщетно. Все как будто бы растворилось. Виталина Сергеевна осознала, что проиграла эту битву за дочь в надежде ее спасти. Она тихо опустилась на землю облокотившись спиной на злополучную дверь и завыла.

***

- Что ж Демид! Хвалю, можешь когда захочешь. Неординарно к вопросу подошел. Теперь штат у нас укомплектован на ближайшие пару лет, а там посмотрим. Ника Спартаковна, измерьте-ка мне давление пожалуйста, что-то на погоду голова дурная, а тебе Татьяна завтра все покажут. Там глядишь, освоишься. Будешь вести учет документации, дела подшивать вновь прибывших и убывших. Демид не справляется сам. Хорошо работать будешь дочку скоро увидишь, а муж… Мужа мы тебе другого найдем. У нас ведь тут все как в жизни, только немного иначе.

3. Женитьба Ясавэя
ГГ получает в наследство лампу Аладдина

Ясавэй, сладко потягиваясь, вышел из юрты. Пронзительное утреннее солнце искрило в глаза. В тундре, насколько хватало взгляда, паслись тучные стада оленей. Старый олень Ирико, конвульсивно дёргаясь, покрывал молодую кобылицу. Ясавэй зашел за юрту и приспустил кухлянку, жёлтая струя упруго вонзилась в затоптанный снег.

Возвращаясь в юрту, Ясавэй пнул, валяющийся на снегу, старинный сосуд красного металла. Когда Ясавэю исполнилось восемь зим, он получил этот сосуд в наследство от своего деда. По семейному преданию эту вещь выменял прапрадед Ясавэя – древний Хасавако – на бутыль с настойкой из рогов молодого оленя у седобородого старца по имени Аладын из далёких южных земель. Старец божился, что если сосуд как следует потереть, то из него появится злой дух, который исполнит три твоих желания. Непонятно было только одно, почему старец не попросил мужской силы у злого духа, а обратился к средствам народной северной медицины.

Ясавэй в детстве часто тёр сосуд, он мечтал о настоящем боевом луке из закостеневшего тюленьего фаллоса, но злой дух так и не появился. Со временем сосуд всем надоел, он ненужно валялся рядом с юртой и Ясавэй иногда пинал его ногами.

Сегодня для Ясавэя предстоял длинный и радостный день. Скоро он помчится на оленьей упряжке в стойбище старого Папаку, чтобы взять в жёны его самую младшую дочь Сумси. Ясавэй уже приготовил полные нарты свадебных подарений: одиннадцать оленьих шкур, много нерпичьего жира и добрый запас огненной воды для старого Папаку. Ясавэй немного подумал, а затем поднял старинный сосуд и присовокупил его к свадебным подаркам, положив рядом с красивой, расшитой разноцветным бисером, кухлянкой – особым подарком для любимой Сумси.

Ах эта Сумси! Она родилась восемнадцать зим назад. В те далёкие годы старый Папаку нашел в тундре белого человека, над которым уже распростёр руки Великий Маниту. Его наполовину занесло снегом и вокруг тела уже крутились два песца, пускающих голодные слюни. Человек крепко, словно любимую женщину, прижимал к себе обеими руками бутыль с огненной водой, которая покрывала дно бутыли лишь чуть-чуть. Видимо только это обстоятельство помогло не замерзнуть белому человеку, которые, как известно, беспомощны в тундре словно несмышленые малыши-ути.

Папаку привёз человека в стойбище, где и выяснилось, что это геолог Володя, который, по его собственным словам, «так наебенился, что потом хуй его знает чё было». Володя был статен и красив, пальцы обеих его рук были щедро украшены синими перстнями, а все тридцать два зуба красиво блестели жёлтым рандолевым блеском, когда он заразительно смеялся. И сердце Едыйне, молодой жены старого Папаку, сладко заныло.

В один из дней старый Папаку уплыл на целых пять ночей на тюленью охоту. Володя, выпив немного огненной воды из запасов Папаку, приобнял Едыйне и, жарко дыша, с нежностью прошептал ей в ухо, что сейчас он кому-то покажет воркутинскую любовь. Едыйне задрожала в объятиях Володи и опала на мягкие песцовые шкуры.

Целых пять ночей длилось счастье Едыйне и Володи. Но на шестой день на грохочущей, как весенний гром, железной машине в стойбище примчался начальник геологической партии. Он громко, обильно брызгая слюной, кричал на Володю непотребными словами, с остервенением бил кулаком по кабине вездехода так, что Володя испуганно вздрагивал и мелко кивал головой, а затем увёз Володю, даже не дав Едыйне проститься с ним. Через девять лун жители стойбища начали подозревать, что между сеансами воркутинской любви, Володя иногда отдавал должное и более традиционным формам соития с Едыйне, потому что на свет появилась красавица Сумси.

Когда Сумси исполнилось шестнадцать зим, не нашлось бы красивее девушки на всём северо-восточном побережье. Природа причудливо смешала в ней все лучшие черты красоты белых людей с Большой Земли и северной экзотики. Сумси стремительно взрослела и ночью, когда старый Папаку, натужно кряхтя, взгромождался поверх своей жены Едыйне, тугая грудь Сумси начинала тяжело вздыматься под мягким песцовым одеялом. Она осторожно, боясь быть услышанной, поднимала руки и нежными, словно стебель лютика, пальчиками начинала массировать свои соски, окруженные трогательными нежно-розовыми припухлостями. Сумси сдерживала рвущееся из её груди прерывистое дыхание и ощущала, как становится горячо меж её стройных ног, а лоно начинает истекать нежными слезами страсти. В эти мгновения Сумси почему-то начинала мысленно представлять тёплый и мягкий язык молодого оленёнка Ёнко, жадно слизывающего жёлтый снег за юртой.

Сумси иногда тайком уходила на дальнее пастбище и предавалась там запретным развлечениям. Но с некоторых пор вяленый моржовый диск, которым Сумси тешила свои желания и юркие опарыши, резво извивающиеся на её бутоне и тем приносящие невыразимое сладострастие, уже перестали утолять вожделенные позывы, хотелось большего - того, что давно уже познали взрослые женщины стойбища.

А две луны назад в стойбище старого Папаку состоялся всеобщий праздник Болдёр. Именно тогда Ясавэй и покорил красавицу Сумси, когда первым из всех набросил свой тыяун на шею жертвенного оленя. Правда, тогда всё чуть не испортила распутница Ябтане.

Ябтане жила одна в собственном стойбище. Она была очень красивой и весьма зажиточной женщиной. Ябтане в совершенстве владела искусством обольщения мужчин и любила это. Она искусно подкрашивала брови угольком из очага, румянила щеки кровью молодой куропатки и обильно натирала промежность стеблями пахучего мангыра. Ябтане щедро дарила свою любовь любому из мужчин окрестных стойбищ и любовь её стоила не очень много: оленья нога, пара унтов из оленьих камусов или половина тайменя. За это любой мужчина в течение целого часа испытывал такое, что, уходя из юрты Ябтане, только качал головой и удивленно цокал языком.

Во время Больдёра Ябтане начала увиваться вокруг Ясавэя, который показал себя в качестве самого ловкого и сильного мужчины среди собравшихся. Проходя мимо Ясавэя, она как бы невзначай, прижималась к нему и чуть слышный стон роняли её губы. Сумси поняла, что еще чуть-чуть и она потеряет свою первую любовь. И тогда она решительно подошла к Ясавэю и, сгорая от стыда, на глазах у всех поцеловала его в губы. Удивленный вздох пронесся над стойбищем, а ритуальный бубен начал исполнять Песнь Двух Сердец. И вот сегодня Ясавэй едет брать в жёны свою ненаглядную Сумси.

Ясавэй запряг четвёрку лучших оленей, упал в нарты, огрел хореем по спине ведущего оленя и нарты стремительно помчались по оленной тропе. Ясавэй правил нартами и машинально поглаживал меховой рукавицей древний сосуд. Внезапно под его рукой что-то пронзительно выстрелило. Олени испуганно остановились, а сосуд, зловеще зашипев, изрыгнул облако густого белого дыма, из которого возник огромный голый человек с козлоподобной бородой. Кроме набедренной повязки и белой чалмы на человеке ничего не было. Он сложил ладони на уровне груди, слегка поклонился в сторону Ясавэя и громоподобным голосом произнес:

-Слушаю и повинуюсь, мой господин, я исполню три любых твоих желания. Приказывай же!

Ясавэй задумался. Он уже давно понял, что всего в жизни можно добиться самому. Даже сокровенная и недостижимая мечта его детства – боевой лук, уже давно имелся у Ясавэя, он сам изготовил грозное оружие своими руками. Сила, ловкость, сноровка? И это всё есть у Ясавэя. Мясо, рыба, оленьи шкуры? Если есть сила и сноровка, будет и это. Нет только женщины у Ясавэя, но даже женщина скоро у него будет! И ответил Ясавэй:

-Ничего мне от тебя не нужно! Убирайся обратно в свою лампу! Не мешай мне, я еду жениться!

И, чтобы придать веса своим словам, добавил фразу, подслушанную им две зимы назад у проезжих геодезистов:

-Уёбывай на хуй отсюда, пропидор!

Но джинн не спешил уёбывать. Он опустился на корточки и, сочувственно глядя в глаза Ясавэю, тихо спросил:

-Правда, что ли, жениться едешь? Не делай этого, бро!

Первым желанием Ясавея было обругать дерзкого джинна, но неожиданно для себя он жалобно проблеял:

-Без бабы плохо!

-Без ба-а-а-бы! Пло-о-о-хо! – козлячим голосом передразнил джинн, – а то ты не можешь застрелить одну куропатку, чтобы купить любовь у распутницы Ябтане?

-Да за одну охоту я убиваю пять куропаток! – гордо приосанился Ясавей.

-Во-о-о-от! – произнес Джинн, - да к ней даже ехать не придется, за две куропатки она сама к тебе примчится и сделает всё как надо! А знаешь ли ты, о неразумнейший из неразумных, как мокра и горяча её промежность? А знаешь ли ты, о невежественнейший из невежественных, как узка её вагина? Да знаешь ли ты, что её вагина настолько узка, что на всём побережье с ней может сравниться разве что только задница юного Момдё?

Тут джинн осёкся и почему-то смутился, а Ясавей начал подозревать, что все эти годы джинн отнюдь не сидел в лампе безвылазно, а иногда всё-таки выбирался наружу по каким-то своим надобнастям.

Джинн первым нарушил неловкое молчание. Наклонившись к Ясавею, он интимно прошептал:

-К тому же, своя рука - владыка. Рано или поздно тебе всё равно придется к этому возвращаться. Ну, потрахаетесь вы полгода или, скажем, год. Потом остопиздите друг другу и что? И всё вернётся на круги своя. Только сейчас ты дрочишь легко и просто, а будучи женатым тебе придется постыдно прятаться от всех, как будто ты собрался взять в руки ворованное, а не своё. Смекаешь?

Ясавэй понуро опустил голову и тихо произнёс:

-А ещё она вкусно готовит.

-Вкусно готовит? А-ха-ха-ха-ха! – демонически расхохотался джинн, - Да что стоят все яства мира, если перед этим нельзя выпить стаканчик огненной воды? А вот этого, как раз, тебе и не позволят сделать! Точнее, иногда, может быть, и позволят, но перед этим настолько выебут голову, что этот стаканчик будет тебе не в радость.

Тут джинн взял загрустившего Ясавэя за плечи и встряхнул:

-А твои друзья? Вспомни о них, брат! Помнишь, как вы с песнями и огненной водой легко покрывали три оленных перехода, чтобы добраться до Стойбища С Юртами Из Камня? Как вы шли в рыгаловку и обпивались там огненной водой? Как потом ходили по улицам и пиздили слабых и изнеженных белых мужчин? А ещё потом шли слушать как пердят бледнолицые женщины в общественном дабле за автовокзалом? Так вот, теперь всего этого у тебя больше не будет! Единственный друг, который у тебя останется, это твоя жена. Но друг этот будет скучен и предсказуем, как труп бабушки Хадне! А потом вообще дети пойдут: орут, жрать хотят, ссаниной в юрте пахнет. Ад!

Джинн приблизил своё лицо к голове Ясавэя и горячо зашептал:

-Смотри, брат, вон поворот оленной тропы, который ведет к стойбищу старого Папаку. Повернешь туда – считай, пропал! Но если мы поедем прямо, то этот путь приведет нас к стойбищу распутницы Ябтане! Зачем ты хочешь весь этот спирт, что лежит в твоих нартах, влить в ненасытную утробу старого Папаку? Давай употребим его сами. За все эти оленьи шкуры нам и делать-то ничего не придётся, Ябтане всё сделает сама. А если мы ещё и весь нерпичий жир ей отдадим, то сможем даже ей приказывать! Мы можем попросить её раздеться донага и танцевать при свете очага свадебный танец тюленя, а можем поставить её в позу бегущего оленя и с двух сторон устроить замечательный «пассер а ля кассероль»!

И вот тут незнакомые и, явно, колдовские слова привели Ясавэя в ярость:

-Короче! Ты хотел услышать три моих желания? – громко закричал Ясавэй, - Так слушай! Во-первых, уёбывай обратно в лампу прямо сейчас. Во-вторых, никогда больше не выходи из неё. А если попытаешься выйти, то услышишь и третье желание: сосать вприсядку у дохлого оленя!!!

Джинн укоризненно посмотрел на Ясавэя, а потом сложил ладони на уровне груди и покорно произнёс:

-Слушаю и повинуюсь, мой повелитель!

Тут в лампе что-то пёрнуло и она, с противным хлюпающим звуком, всосала в себя белый дым вместе с джинном. Ясавэй немного поприходил в себя после вспышки ярости, а потом схватил лампу и зашвырнул её в снег.

Нарты приближались к развилке оленной тропы. Ясавэй посмотрел в сторону стойбища распутницы Ябтане, чему-то усмехнулся и повернул оленей к стойбищу старого Папаку. Он ещё не знал, что этот поворот, если и принес в его жизнь что-то хорошее, то длилось это хорошее не долго, год-два. Слова джинна посеяли зерно сомнения в душе Ясавэя, но и только. Он не думал об этом. Он вообще ни о чём не думал, кроме как о том, что произойдёт сегодня вечером в его семейной юрте, потому что навстречу ему уже бежала, радостно смеясь, его ненаглядная красавица Сумси.

4. Король
Один из героев рассказа слепой

Юный Король, шевеля одними пальцами, вынул из пиалы маслину, закатил ее на ноготь указательного пальца и прицелился в Тишу, который уже минут десять сидел, не шевелясь.
- Ваше величество, я все слышу, - не меняя позы заметил шут, - вы все равно промажете.
- Нет, ну как?! Как ты это делаешь?! Ты же слепой!

Если бы Король не знал, что его отец в свое время собственноручно лишил Тишу зрения, он бы предположил, что шут симулирует свой недуг.
- Именно поэтому! Если коротко, чешуйки на ваших рукавах издают очень приметный звук. Вилку вы положили уже несколько минут назад. После этого шелест был очень коротким. Значит вы задумали каверзу. А затем запахло маслом. Все просто.

Король закинул маслину в рот, вынул из лимона вилочку с двумя зубьями и через отверстие в короне пошкрябал затылок.
- А правду ли про тебя говорят, что ты ходишь в Толстый квартал и разговариваешь с разбойниками.
- Иногда случается, повелитель.
- Зачем?! Что ты затеваешь? Или что пытаешься узнать?!
- Некоторые убогие разумы нельзя оставлять без доступных правил жизни, Ваше Величество. Тем более, когда у этих разумов есть определенная власть. Без понятных правил они уходят в беспредел.
- А ты им такие правила даёшь?
- Я рисую им три линии: по одной нужно плыть, за вторую нельзя заходить, а третью нужно использовать как инструмент. Это все, что я им рассказываю.
- И им достаточно?!
Тиша сполз с кресла, безошибочно протянул руку к покрытому мелкими каплями графину и налил себе ежевичного вина.
- Сколько жалоб о разбойных нападениях поступило вам на этой неделе, Ваше Величество?!
- Эм-м-м. Одна.
- И та из Собачьей слободы... Да, им достаточно. Они простые люди. Простым людям нужны простые правила.
- Хм.

Глашатай за окном прокричал объявление, толпа зашумела.
- Когда они уже успокоятся?! – вздохнул Король.
- Когда вы смените правительство.
- Да что б тебя! – Король вспыхнул мгновенно, со звоном метнул вилочку на столешницу, на левом глазу опять начался тик. Правитель прикрыл веки, глубоко вдохнул и медленно выдохнул, - Не могу я его сменить! Их назначал еще мой отец. Они по полвека верой и правдой…
- Да-да, - ухмыльнулся Тиша, - Верой. И правдой.

Отец Короля был человеком крайне жестким и хитрым. Как-то, когда Королю исполнилось не больше двух лет, а Тиша только появился во дворце, Отец Короля созвал трех своих братьев, племянника и двух дядьев и, еле шевеля губами, объявил им, что по состоянию здоровья собирается оставить трон. А затем наедине сообщил каждому, что именно его видит преемником. И на две недели «слег», забрался в подушки под балдахин, в перерывах между «приступами» выслушивая доклады множества доносчиков о том, какую активность развил каждый из родичей. В итоге двое из семейства уничтожили друг друга самостоятельно при помощи кинжала и яда, двое были казнены за попытку переворота, один оказался в Аксенском подземелье и один был с почетом отправлен на Чичский остров, чтобы способствовать наполнению казны без риска для собственной жизни в опасной столице. В общем, выживали при Отце Короля лишь тишайшие или те, кто был еще хитрее прежнего правителя. Государству от таких толку не было, одни убытки.
- Ну нет у меня такого морального права! Корпоративная этика и все такое, - грустно резюмировал Король.
- Хотя бы трех основных министров. Иначе, по моим прикидкам, в середине осени можно ждать бунтов. К примеру, мини…
- Тиша… - Король предупреждающе поднял палец.
- Ваше Величество. Вам уже девятнадцать лет. А вы тратите ваш незаурядный ум и таланты впустую. Конечно, играть в шахматы, скакать на Натарте, возводить модели замков и все остальное – это интересно, но вы…
- Так. Все. Уходи. Мне нужно подумать.

Тиша вздохнул, нащупал у кресла трость и направился к выходу. По дворцу он передвигался по памяти, значит, снова собрался за ворота…

***

Поэт поднялся на подиум, стащил с головы берет и окинул взглядом площадь. Сегодня головных уборов было гораздо больше, чем обычно. Когда несколько месяцев назад он впервые пришел почитать народу свои тексты, он и не предполагал, во что это выльется.
Первые стихи восприняли довольно вяло. Несколько хилых хлопков и давящее на самолюбие «у-у-у-у». Не отреагировали ни на застольные баллады, ни на любовные песни. Лучше всего зашли эпиграммы, на них народ оживился и даже пару раз одобрительно заулюлюкал, но этого было недостаточно. Расстроенный Поэт спустился вниз и отошел под навес, где выступающим дозволялось бесплатно испить воды из кувшина.
- Я вижу, вы не из простых. Из грамотных, - человек стоял, опершись о стену плечом.
Поэт заметил его еще раньше, в толпе, он немного возвышался над остальными, стоял со скрещенными руками и практически не двигался, словно боясь кого-нибудь испачкать своей иссиня-черной бородой. Ни разу не захлопал.
Поэт не ответил.
- Похоже, даже слишком грамотных… - бородач вытянул кулак в приветствии, - Я – Руф. Однако, вам стоит понять… Здесь вашего кеннинга никто не оценит. Пишите проще. К чему эта «буря мечей»? Скажите просто «битва». Зачем громоздить «наполнился жаром сосуд души», если можно сказать «полюбил»?

Поэт обдумал совет и рискнул. После парочки выступлений он понял, что тут никого особо не интересует просодия, людям неважно, основаны метрические футы на ударении или на длине гласных, здесь прощают отсутствие полной рифмы, а иногда и рифмы вообще. Здесь форма всегда уступает содержанию.

Вскоре его принимали гораздо более благосклонно.
- Ваши сатирические стишки остры и смелы. Видно, что вы знаете политическую кухню, - говорил Руф, - Но это длинно. Пишите коротко и зло! И вы будете в состоянии раскачать толпу
Через некоторое время народ у степеней подиума уже с нетерпением ждал, когда Поэт поднимется на дощатые подмостки, и овациями и смехом встречал его критические четверостишия, в которых доставалась всем, и министру и гвардейцам и даже Королю. Поэт читал про высокие цены на зерно и низкую стоимость совести казначея, про далекие страны, где все прекрасно и ближний угол, где все в коровьем помете.
- Мы сделаем из тебя трибуна, - радовался Руф, а потом однажды предложил ему задержаться после выступления, обсудить серьезный вопрос с его друзьями.
Так Поэт узнал, что возле сцены для развлечений публики зреет самая настоящая Смута.
Друзья Руфа были убеждены, что в ближайшие дни нужно начать жечь амбары с зерном и склады с продовольствием, а когда недовольство оголодавшего народа вырастет, поднимать всех и идти громить дворец.
Тогда Поэт произнес пылкую речь о нелепости и нецелесообразности такого подхода, обозвал всех безответственными дураками, не думающими о простых людях, обреченных на смерть от голода. И предложил другой путь. Этот путь назывался Заговор!
- Я неоднократно бывал во дворце, - признался Поэт.
- Я знал! – воскликнул Руф.
- Я могу выяснить, как обойти стражу и пробраться в Кабинет Министров. Ведь нам всем нужно просто избавиться от тех, кто не умеет управлять государством! Для этого не нужна толпа. Нужно несколько десятков смелых и готовых на все.
С тогда дня стихи Поэта стали не просто смелыми и злыми, они стали опасными. Поэт читал, а Руф с приятелями отмечали в толпе тех, кто не боялся высказывать одобрение и поддержку. Вскоре их кампания составляла уже тридцать три человека.
Сегодня поэт поднялся на подиум в последний раз. И в случае, если все получится, и в случае, если нет, на эту сцену путь ему будет уже заказан. Поэт выставил вперед одну ногу с квадратной пряжкой на туфле и прочел свое самое длинное, самое любимое стихотворение, такое, половина слов в котором, стоящим внизу была даже неизвестна.
Он декламировал небесам, не глядя вниз, не ловя взгляды, не отслеживая реакции, Поэт забыл, что у него есть зрители, поэт читал самому себе.
Когда он затих, на несколько секунд площадь накрыло пыльной тишиной, а затем толпа взорвалась рукоплесканиями и выкриками. И непонятно было, это дань уважения прежним выступлениям, удовольствие от текучих звуков, сходных с пением канарейки, или же простолюдины действительно что-то поняли. Впрочем, Поэту было уже все равно.

***

- Да не топайте вы так! – зашипел Поэт, - Вон за тем дальним поворотом будет еще несколько гвардейцев. Вы пятеро, оглушите их и встаньте за колоннами. Через несколько минут придут их сменщики, снимите и их тоже. В этом крыле на полчаса больше стражи не останется. Руф, у министров самый разгар совещания. Они вон за той дверью с дурацкой резьбой в виде ангелов. Разберитесь с ними сами. Потом - вдоль по коридору, направо и прямо до упора. Там королевские покои.
- А ты куда?
- А я, кажется, свернул не туда… - Поэт вытер лицо беретом и снова нахлобучил его на голову, - Кое-что еще нужно сделать. В общем, встретимся у трона…

***

Поэт снял туфли и в одних чулках осторожно подкрался к королевской опочивальне. Оттуда не доносилось ни звука. Беззвучно приоткрыв дверь, Поэт просунул внутрь голову и заглянул.
- Заходите, Ваше Величество, - раздался изнутри знакомый голос, - Ваш наряд готов.
- Тиша, ну как ты это делаешь?
- Я же слепой, а не глухой! Переодевайтесь, Ваше Величество! Вам пора на трон!

5. Заморный участок
ГГ очень плох в постели

«Всем привет в этом чатике!!!» - эти слова одновременно пугали и завораживали, по одной простой причине: после них могло случиться всё, что угодно.
- Кому угодно?
- Тому, кто играет!

Хрюня, панк во втором поколении, очень сложно отождествлял себя с внешним миром. Порой, ему казалось, что реальность, в которой он на данный момент находится - это какой-то сон и он наблюдает его через стекло аквариума, будучи рыбкой. Его часто «закидывало» и случалось так, что он обнаруживал себя в таких странных местах, что как говорится: «Ни в сказке сказать…».

Всё начиналась не очень разнообразно: Хрюня, как всегда, хотел произвести впечатление, но ни хрена не получилось! Чикса, которую он угостил текилой Бум, срыгнула ему прямо на жилет. Отмахиваясь, он уделал её кожаную юбку «от Армани» и, получив «по морде чайником», сел за отдельный столик. Изрядно «накидавшись», опечаленный ограниченностью своей финансовой возможности продолжать, Хрюня был вынужден покинуть заведение. И как только его уже не очень твёрдые ноги сошли с крыльца, его под «руки белые» подхватила парочка длинноволосых герлушек, с которыми он как-то имел шапочное знакомство. Весело щебеча про какой-то сейшн у знакомого мастера, они повели его на вписку. Оказалось, что у одной из них не было парня «на вечер». Хрюня не возражал.

Флэт, казалось, был набит пиплом под завязку. В воздухе струился запах только что сгоревшей «афганки». «Первый «кон» пропустили», с сожалением подумал про себя Хрюня. Народ сидел прямо на полу на толстом ковре с разноцветными узорами. Первым кругом сидели герлушки, а за ними, широко расставив ноги, уже сидели мастера, слегка приобнимая подруг за талии. В середине круга лежала куча мятых купюр и мелочи: шёл первый тур сбора «на толпу». С сожалением подумав, что утренней заначке, по ходу, пришёл «трындец», Хрюня втихаря отшуршал пару баксов и бросил зелень в кучу. Тусовка, покивав головами, раздвинула круг и для гостей появилось место.

Троица быстро схватила с тумбочки по стаканчику и девчонки побежали устраиваться. По кругу пошёл батл красного. Первый ход Хрюня пропустил, так как чувствовал себя уже изрядно «нарытым». Дальше шёл ещё один «кон». Запускали сразу три «торпеды». Приняв от соседа косяк, Хрюня прищурился, делая глубокую затяжку, и стал с интересом разглядывать разномастную толпу. Всё-таки Джа объединяет людей. Панки в джинсе сидели рядом с байкерами в небрежно расстёгнутых косухах, девочки хиппи в рингушниках тусовали со всеми подряд, была даже парочка олдов - эдаких битников, весьма неплохо поигрывавших на лабайках.

Накал вечеринки нарастал. Кто-нибудь периодически выходил из круга, присаживался на стул у стеночки и брал в руки гитару, чтобы спеть песню на своё усмотрение. В этот момент разговоры стихали, по традиции нужно было уважать вокалиста. Кто-то, перебрав пиваса, постоянно бегал в «дабл».

Во второй тур «на толпу» Хрюня выбросил все остатки заначки и даже как-то упокоился, освободившись от денег. И только катарсис объял его бренное тело, как он почувствовал в своих штанах женскую руку. Сидевшая перед ним подруга, хитро извернувшись, начала наминать его вялого «дружка». «Как? Уже? Как быстро пришло «время для игр»!» - Хрюня немного опечалился, ведь он только обрёл покой и был, мягко скажем, не готов. Сколько не «теребонькала» шаловливая рука - «питон» не отвечал. Пещеристые тела сегодня, видимо, отдыхали.

Пропустив момент, когда амплитуда движения руки серьёзно возросла, Хрюня вдруг услышал хруст, доносившийся из его промежности. Устав мучиться, девка резко дёрнула «хозяйство», повернув его на девяносто градусов. Свет в глазах у Хрюни потух.

Продрав глаза поутру, он обнаружил вокруг себя множество голых «вырубленных» тел. Хрюня первым делом осмотрел повреждения. Слегка посиневшая одноглазая змея с укором смотрела на своего хозяина. «Ну, жить будет, вроде-бы», облегчённо подумал он. Нужно было собираться «в кучу» и валить домой. Быстренько оглядевшись, Хрюня подобрал с ковра не початую банку весьма сильного «компотика» и вышел за дверь.

Окончательно очнулся Хрюня только у себя «на районе». Прохлёстывая мимо местной помойки, он, краем глаза зацепил инвалидную коляску, очень знакомую на вид. Как ему казалось, ещё вчера в ней сидел Володенька – местный инвалид. Володенька был поражён инсультом лет пять назад. Но вместо того, чтобы пить таблетки горстями и восстанавливаться, он, побираясь по окрестностям, героически боролся с синькой, уничтожая её доступными, по финансовым меркам, объёмами. «Слез Володенька…» прикинул себе «к носу» Хрюня.

Направляясь к своему подъезду по диагонали дворовой коробки, он увидел на скамейке девушку, одетую в меховое коричневое пальто, внешним видом напоминающее медвежонка, пушистая ушанка на голове дополняла её образ окончательно. Девушка, с увлечением следила за тем, как в дальнем углу детской площадки «рамсили» два мужика, один из которых был одет в офицерскую форму, а другой внешним видом напоминал хоккеиста, только без клюшки и без коньков.

Повернув голову правее, Хрюня заметил ещё один очень самобытный персонаж: тётку Сэта. Она по-любому могла хипповать и дальше, если бы в один из солнечных, но морозных дней, в которые волки на льду так любят расставлять свои лапы для диких развлечений, не удосужилась бы встретить свою судьбу – нашего участкового инспектора по фамилии Сэтенко. Сэт был весьма серьёзным мужиком, попадать которому под горячую руку не следовало, поэтому погоняло у тётки Сэта было «Сюрвайвер». Неведомо какими силами, но она умудрялась выкрутится из любой ситуёвины. Походка у тётки была, на этот раз, странной – она сильно подволакивала правую ногу.

Вяло махнув тётке рукой, Хрюня удалился в подъезд, мечтая побыстрее добраться до хаты, где можно было наконец-то прилечь на кровать и вырубиться, предварительно употребив «компотика», прихваченного со вписки. Поднявшись на этаж и закрыв за собой дверь, Хрюня сбросил джинсуху прямо на пол, стащил берцы и приготовился к ритуалу отхождения во сны. Он сладостно потянулся, распахнул кухонные шторы, глянул на пространство двора и поднёс банку ко рту.

В доме, расположенном напротив, «Сюрвайвер» тоже добралась до своего флэта. Перед рассветом, застигнутая Сэтом на балконе за пожиранием мелкой птички - синички, она не успела довести жертвоприношение до конца. Пришлось быстро сматываться и единственным местом, в которое она успевала закинуть недоеденную голову – был правый сапог. Так и пришлось ей «моросить» по округе, пока Сэт не свалил на обходы. Зато теперь она могла спокойно завершить начатое. Сняв сапог и вытащив ритуальную часть тела пичуги, она поморщилась от невыносимого запаха, но всё же запихнула голову за щеку.

«Не тебе меня ровнять!» - тряхнула головой тётка Сэта и, распахнув кухонные шторы, резким движением челюстей разгрызла птичью черепушку. Отклик, в ответ на приношение, был очень силен. Разрывавшиеся от пришедшей силы нейроны выворачивались, передавая импульс своим собратьям. Из разноцветных глаз товарищницы Сэта разлилось сияние цвета голубого утреннего неба, превосходящее по силе своей огненные молнии самого Зевса. Пройдя через окно насквозь поток метнулся к дому напротив. Окошко хрюниной кухни, оказавшееся на пути, не могло стать ему преградой. Хрюня был сражён наповал. Последнее, что он помнил - это льющаяся на лицо зеленая струйка.

Погружение было настолько внезапным, что осознать «переход» возможности уже не было. Мутно-зеленоватая пелена воды обволакивала глаза, уставшие высматривать малейшие признаки того, что могло хотя-бы отдалённо напоминать еду. Четыре стеклянных стенки и тёмный уголок под корягой, вот и весь мир теперь поместился в небольшой давно не чищенный аквариум с отключённым аэратором. Мир, на время отведенный ему для коротания своих непривычно длинных дней. Свет и тьма неспешно сменяющие друг друга. Ещё один подъем к поверхности, выдох, вдох, зуд по всей поверхности тела и - «переход». Молчаливый и грозный страж ворот вновь распахивает дверь…

6. Моментальная лотерея
Рассказ от третьего лица

Оператор Людмила с тоской глядела в окно родного почтового отделения. За пыльным стеклом вовсю бурлила жизнь. По дороге проносились дорогие иномарки. По тротуару гордыми гусынями вышагивали мамаши со своим выводком. Их обгоняли упакованные в деловые костюмы мужчины и женщины, спешащие на работу в свои тёплые комфортные офисы с кулером, сплит-системой и жалюзи на пластиковых окнах.

— Все куда-то спешат, все кому-то нужны, — завистливо ворчала Людмила. В свои 39 она выглядела гораздо старше. С замужеством и детьми как-то не сложилось. С карьерой тоже. Вот и просиживала она год за годом свой распухший на дешёвых макаронах зад на колченогом совдеповском стуле в отделении Почты России, втайне мечтая о поездках на моря, о шубе, о « «Ягуаре» в гараже, тигре в постели и козле, который за всё это платит». Но щедрые благородные принцы гуляли какими-то тайными тропами, никак не пересекающимися с короткой дорожкой, протоптанной Люсей от её тёмной общежитской каморки до опостылевшего отделения почты. А нищенской зарплаты едва хватало на оплату услуг ЖКХ, скудную провизию, да на бесформенную поношенную и застиранную одежду из ближайшего секонд-хенда.

—Доченька, пенсию сегодня дают? — проскрипел старческий голос, вырывая Люсю из вязкой серой пелены саможаления, в которую она часто куталась, как гусеница в кокон.

— Дают, — буркнула Людмила неприветливо.
Бабка Зинаида с соседней улицы с ослиным упрямством отказывалась от банковской карты для перечисления денег.

— Баб Зин, еле ходишь уже. Давно бы карточку завела. Делать нечего вам, старикам, ходите сюда и ходите, как на работу, за своими копейками, — продолжала бурчать Людмила.

— Вот доживёшь до моих лет, узнаешь, почему мы ходим...

—Не желаете ли приобрести моментальную лотерею? — монотонно пробубнила Люся заученную фразу, отсчитывая бабкины гроши. Заведующая зачем-то приказала в обязательном порядке предлагать каждому клиенту купить лотерейный билет.

— А желаю! — неожиданно согласилась бабка, — вдруг повезёт.

—От тебя уж землёй пахнет, какая тебе лотерея, — еле слышно пробормотала Люся себе под нос.

— Доченька, пошкрябай там монеткой, да глянь, выиграла ли я чего? Я очки-то дома оставила, сослепу не разгляжу.

Людмила с недовольной миной принялась скоблить защитный слой. И тут она увидела такое, отчего её бесцветные водянистые глаза навыкате выпучились ещё больше. Там, где обычно было написано «Без выигрыша», красовалась внушительная сумма с шестью нулями на конце. У Люси перехватило дыхание от ярости. Какой-то несчастной старухе, которой лет десять как ставят прогулы на кладбище, свалились с неба миллионы. Где справедливость?! Стоп. А если...

—Люсенька, ну чего ты там увидала-то? — подала голос старушка.

Быстро взяв себя в руки, Людмила сложила куриной гузкой узкие губы, густо намазюканные морковной помадой и процедила:

—Выигрыша нет. Что ещё там может быть?

—Эхехе, — вздохнула тяжко баба Зина и заковыляла к выходу...

С этого дня жизнь Людмилы круто изменилась. Получив выигранные бабулькой деньги, она приобрела себе комфортабельную квартиру с евроремонтом в центре города. Прибарахлилась в бутике, посетила первый раз в жизни салон красоты. Теперь Люсю было не узнать. Из зачуханной невзрачной мыши она превратилась в роскошную холёную породистую кошку.

Решив сразу с почты не увольняться (пусть смотрят и завидуют, курицы), она взяла отпуск и полетела на Мальдивы. Питалась она там исключительно красной икрой и неприлично дорогим шампанским. От радикального изменения образа жизни Люся сразу ощутила приятный эффект — стремительное похудение. Теперь она была стройняшкой. Без изнурительных диет и утомительного спорта! Вот почему у богатых прекрасные фигуры! Никакой каторжной работы и противных макарон с маргарином! Правда, на отдыхе Людмила иногда чувствовала необъяснимую слабость и тошноту, но она списала это на перемену климата.

Но по возвращении из путешествия приступы плохого самочувствия участились, а потеря веса стала приобретать пугающие масштабы. Людмила обратилась в самую престижную клинику и сдала необходимые анализы. Результаты обследования её шокировали. Лучшие врачи беспомощно разводили руками. Онкология... Метастазы...Четвёртая стадия... Болезнь прогрессирует слишком быстро, ничего не поделаешь...

«Чёртова старуха. Это наказание! Она меня прокляла! Ах, если бы можно было вернуть время назад, не притронулась бы к злополучным деньгам», — сокрушалась Люся. Но было уже поздно...

Немного погодя бабка Зинаида отправилась на почту с утра пораньше за очередной пенсией.

—А где Люся? — поинтересовалась она у новой молоденькой операторши.

—Так вчера схоронили, —небрежно бросила девица, жующая жвачку.

—Как схоронили? — притворно охнула баба Зина.

—Болезнь Люську скосила! — принялась рассказывать девушка, — Мерзкая она была, но у меня от этой истории мороз по коже. Она так исхудала, в гробу вообще не похожая на себя лежала. Говорят, колдовством её извели. Деньги вроде как чужие себе прикарманила...

Получив пенсию, Зинаида пошла на рынок. Купила домашнюю курицу, яйца, сметану. Потомственная ведунья Прасковья брала за свои услуги только натуральными продуктами, денег не принимала. С базара бабка направилась прямиком в частный сектор.

Калитка Прасковьи, как всегда, была открыта. Местная колдунья промышляла чёрной магией и не боялась никого, к ней народ валил валом с просьбами навести порчу, устранить соперницу, извести ненавистную тёщу, сделать переклад своего недуга на другого человека.

— Доброго здоровьичка, Прасковьюшка! А я вот тебе тут... курочку... яички, — баба Зина взялась выгружать снедь на стол.

—И тебе не хворать, — ответила Прасковья, худощавая женщина неопределённого возраста с огненно-рыжими длинными распущенными волосами, — как внучка твоя себя чувствует?

— Выздоровела внученька-то моя! — заквохтала Зинаида, — ещё недавно врачи говорили, мол, не жилец она. И как такая дрянь прилипла к пятилетнему ребёнку? Никого не щадит рак, окаянный, ни малого, ни старого. Сноха ночами не спала, убивалась, в подушку рыдала. А вчерась в больницу пошли — у врачей глаза на лоб полезли. Нету больше опухоли, говорят. Никогда такого не видели, говорят. Не иначе как обряд твой сработал. Низкий поклон тебе, Прасковьюшка, за чудо такое! Вот только с Люськой как-то нехорошо вышло, померла она от той же болячки, говорят...

— Не меня, судьбу благодари. У Людмилы был выбор. Отдала б она тебе лотерейный билет — сгноил бы рак твою внучку. Получается, откупила ты свой род от рака до десятого колена.

— Это что же выходит, вся наша жизнь — лотерея? Чудны дела твои, Господи, — бормотнула бабка и мелко перекрестилась.

В её душе слабо шевельнулась совесть. Но баба Зина поспешно отогнала тревожные мысли, успокаивая себя тем, что скорее всего, Люся давно болела, просто этого не знала. Сильный растущий организм внучки сам победил хворь.

А знахари и колдуны — это выдумки людей, от отчаяния хватающихся за любую соломинку.

7. Очень бородатая сказка
В рассказе присутствует Шалтай-Болтай

В одном царстве, в одном государстве, на одном царе жила-была Борода. Длинная, ухоженная и очень грустная. И яств заморских, и мёда с пивом ей перепадало изрядно, и гладили-расчёсывали её часто, но кто в холе и неге живёт, тому всего мало. Скучно было Бороде: всё в четырёх стенах, под балдахином или в карете. А хотелось ей мир повидать, на коне поскакать и на ветру поразвеваться, пылью дорожной и кровью сражений пропитаться. Вот и загрустила Борода, иссохла, исхудала, никакие масла и лекарства заморские не помогали.

Всё чаще снилась Бороде свобода: бескрайние леса, поля и пустыни, и всё чаще плакала по утрам, жизнь такую проклиная и приговаривая: «За что? Почему? За что мне царь противный? Родиться бы мне на разбойнике лихом, или хотя бы на козле горном. Эх, какую жизнь прожить могла бы!»

В одну мучительную бессонную ночь Борода решилась: тихо отодралась от царёва подбородка двойного, спрыгнула с ложа высокого и побежала по дворцовым анфиладам к воротам, к свободе. Никто ей не помешал, лишь собака сторожевая гавкнула, но не стала рвать — не крыса же и не вор, зачем зазря хлопотать.

А за воротами — дорога пыльная. Вдохнула Борода полной грудью и чихнула три раза. И поняла, как плохо без хозяина: свободы ещё толком не нюхала, а уже собрала весь мусор дворцовый. Клубки пыли, щепки, помёт мышиный — всё это крепко застряло в ней и к земле мёртвым грузом тянуло.

Но скоро собралась духом путешественница, почистилась, как могла, торчащие пряди подоткнула и ринулась к лесу, вдалеке чернеющему. Там хоть разбойника, хоть козла, но точно найдёт хозяина нового!

Под утро, наконец, добралась до леса. И началось настоящее испытание: то в шишках запутается, то к сосне прилипнет. И силы на исходе, и злость берёт, и печаль. То в ярости шляпку подосиновику снесёт, то в мох уткнувшись поплачет. Уже замахнулась было раздавить яичко пёстрое, из гнезда выпавшее, но остановил её тихий окрик сверху:

— Не смей! Затопчу!

"Боженька!» — подумала Борода и пригорюнилась. — «Затопчи уже, устала мучиться. Или хозяина хорошего дай". Но остановилась, яичко не тронула. Богу перечить себе дороже.

— Куда путь держишь, нечёса, и почему так заунывно? Из дома выгнали, небось, что смерти верной в лесах ищешь?

Подняла взгляд Бородушка, чтоб на боженьку живого подивиться, да только не боженька к ней обращался, а большое яйцо в пиджаке, неведомо зачем на дубе засевшее. «Наваждение,» — подумала. — «Но белое, гладкое и без волоска единого. Уж кому-кому, а этому точно сгожусь. Лысый, бедняга, как пятка, холодно и скучно ему, должно быть. Так и пупок застудить недолго.”

— Хозяина ищу нового. Доброго, умного и задорного. Не желаешь ли бороду царских кровей? Молодую, тёплую, хорошо воспитанную... — беглянка кокетливо повертелась, показывая свои привлекательные стороны.

— Благодарю, но вынужден отказаться. Видишь ли, Шалтай-Болтай меня зовут, а с бородой я ни шалтаться, ни болтаться не смогу как следует. Вороны с гнездом путать станут, кукушки того гляди яиц на голову понакладут. Нет-нет, благодарю сердечно!

— А жаль, — поникла Борода. — Тогда, может, подскажешь, где искать, в какую сторону идти? Тебе-то сверху лучше видно.

— На север иди, там дым костра недавно видел. Или разбойники, или пастухи лагерь устроили. Они бороды любят, может, найдёшь себе хозяина. — Шалтай замолк на минутку, разглядывая собеседницу, потом пошарил по карманам пиджака и выудил золотую блохоловку. — А ты мне нравишься. Вот, держи на память. Мне от Безумного Парикмахера досталась, но куда я её... А тебе в дороге пригодится. Животинка избалованная и капризная, но волшебная: во мгновение ока перенесёт тебя куда угодно во времени и пространстве. Если договоритесь, конечно.

И вытряхнул из блохоловки мандавошку в малиновых колготках. Прямо на Бороду. Та дёрнулась от отвращения, но грех от всякой помощи отказываться, даже если вошь предлагают. Вежливо поблагодарила, попрощалась и, почёсываясь, повернула на север.

Вот уже и запах костра слышен, и голоса пьяные, грубые. Подобралась Борода поближе, впуталась в кустарник и стала подглядывать. Разбойники допивали последнее вино из бочонка и делили скудную ночную добычу. Все злые и недовольные, спорили громко и чуть что бесцеремонно таскали друг друга за бороды.

— Ой-ой! Ба-а-атюшки, что творится, что за безобразие! — шептала волосатая в ужасе от такой жестокости. — Что-то я перехотела с вами связываться, ребята. Простите и прощайте, надеюсь, навсегда!

Поджав кончик, Борода как можно быстрее и тише улепётывала от этой ужасной своры, но голоса были ещё слышны, когда дорогу преградил ручей. Да, пожалуй, пора отдохнуть, освежиться и подумать, куда двигаться дальше.

— Ну что? Допутешествовалась? Нашла приключений на свою глупую бородиную задницу? — попрекала она своё отражение, войдя в воду и пытаясь хоть чуть-чуть отмыться и привести себя в порядок. — Посмотри, на что ты похожа стала. Пиратов ей подавай, разбойников… Дура!

Но тут её стенания оборвал истошный писк:

— А-а-а!!! Калаул! Топят-убивают! Спаситеее! Цестных восэк изводят!

А припадочное шевеление внутри напомнило волосатой про подарок яйца.

— Так-так-так, кто у нас тут? — пошебуршив в своих внутренностях, Борода вытянула волос с повисшей на нём мандавошкой. — Ну, вошь волшебная, отнесёшь меня к… Кто там главный среди бородачей? Ну, скажем, к Деду Морозу?

— В зопу иди, убийца дланая! — злая вошь шипела и, судорожно цепляясь всеми лапками, карабкалась вверх по волоску, подальше от страшной воды.

— Ах так?! — волос опустился в воду, почти намочив злюку.

— А-а-а!!! Слусаюсь, моя повелительница!

***

И стало всё белым-бело...

Угомонился белый вихрь, уложил белых снежинок на белый снег, не потревожив белые ели вокруг. Только из белого сугроба возле белого крыльца тёмная макушка Бороды торчала.

— Ыыть! — дёрнулась разок. — Что за напасть? С места не двинуться.

Покопошилась, порыпалась — никак не выбраться. Примёрзла! А избушка Деда Мороза, вот она, рукой подать. Но не дойти, не постучаться.

— Ну всё, приехали. Лета ждать придётся, — буркнула уже заиндевевшая Борода.

— А т-т-ты снез-зком да в-в ок-к-коско… — вошка тряслась от холода, аж колготки сползли. — Авось услысыт!

Сказано-сделано. Скрипнула дверь, оттуда белая борода с красным носом высунулась:

— Кто там? — грянул зычный бас.

— Да, да, кто там? — сунулась вторая борода, поменьше и с красным колпаком.

— Помогите! — обрадовалась злополучная путешественница и помахала свободной прядью. — Я тут, и я примёрзла!

— Ну, рассказывай, какими путями и зачем пожаловала, красавица? — Дед Мороз снял оттаявшую Бороду с печки и усадил за стол рядом с Санта-Клаусом.

— Возьмите меня к себе, а? С царём так скучно, а я путешествий хочу! Приключений! Жизни яркой!

— Охо-хо! За приключениями — это не к нам, сестрица. И путешествий у нас раз-два и обчёлся: одна ночь в году. А в остальном, вот — с Сантой полярные дни коротаем, шашки по доске гоняем, чайком запивая. Какие тут приключения...

Дед задумался, поглаживая свою белую лоснящуюся красавицу, а Борода смотрела на неё, тихо млела и чуть-чуть завидовала.

— Я кое-что вспомнил! — оживился Дед, подмигнул страннице и направился к огромному дубовому сундуку. — Сейчас мы тебя пристроим…

В сундуке хранились письма, много писем. Дед Мороз долго их ворошил, читал адреса на конвертах, и, наконец, нашёл искомое.

— Один неугомонный господин вот что написал: «Дорогой Дедушка Мороз, подари мне, пожалуйста на Новый год новую бороду, а то старая уже у всех на слуху, что мешает мне найти жену. Заранее благодарю. С уважением, Синяя Борода». Хоть до Нового Года ещё далеко, могу упаковать тебя красиво и олени Санты отнесут к нему. Хочешь?

— Хочу, хочу! — Борода запрыгала от счастья. — Неугомонный господин — это как раз то, что мне нужно.

***

Чёрный великан, недоумённо рыча в синюю бороду, стоял на пороге особняка и вертел в ручищах яркую коробочку с зайчиками, снежинками и серебристой ленточкой.

Он уже собирался войти в дом, как вдруг...

— Вам подарочек! — из коробки, как чёрт из табакерки, выскочила присыпанная блёстками Борода с вплетённым огромным красным бантом.

— Мама!!! — великан с испугу выронил подарок, пнул его на лету тяжёлым ботфортом и немедленно захлопнул дубовую дверь изнутри.

— Да уж, сюрприз не получился, — косматый подарочек с мятой коробочкой на кончике грустно покачивался на засохшем розовом кусте.

— Дядя пугливая. Нам не надо такую дядю… — буркнула мандавошка, деловито выползая из-под банта. — Нам хозяин нузен, стобы ух! Самый-самый, да? Знаю одного колдуна лохматого-болодатого. Сильный как бык! Членомол, что ли… нет, Челномол, во… Летим?

— А, да, слыхала про такого. Но подожди минуточку, куда я в таком виде... Быков смешить? — спохватилась Борода, отряхнулась, словно собака, от блёсток и выдрала бант. — Всё, я готова. Летим!

***

До Черномора достучаться было ох как непросто. Тугоух старикашка и нраву склочного, сварливого. Громко гремел колдун засовами и желал путнику, покой нарушившему, кары страшные, смертушку лютую. Подмочила Борода кончик от страха, но не отступилась. Кто ж от мечты отступится, когда уже её вот-вот коснуться можно?!

Черномор тяжёлую дверь отворил, но брови косматые сдвинул недобро:

— Чего тебе?

— К вам отправили, — ещё больше струхнула Борода. — Ходят слухи, ваша растительность чахнет и кабанов носить по небу стало тягостно. Вот, пришла помочь, мне бы…

— Куцая ты, — перебил Черномор, поправив бороду свою богатую, вокруг пояса обёрнутую — Не то что богатыря, суслика квёлого не донесёшь. Колдуешь по-крупному или по мелочи?

— Не понимаю, — нервничая, распушилась Борода.

— Колдовству, говорю, обучена?

— Нет, царскую службу несла, — затопталась у дверей странница.

— Ясно, дармоедка из дворца, — припечатал Черномор. — Толку от тебя никакого. С виду вроде гладкая, а силы мало. Иди к Хоттабычу, он на таких падкий.

Колдун скрылся было за тяжёлой кованой дверью, но Борода навалилась на неё всей волосяной массой:

— Поручили бы мне богатырика какого-нибудь задохленького, испытания ради! Все силы приложу! Не толкайте дверь, батюшка-кормилец, кончик зажали! Вот же, хрыч старый, чтоб тебя вошки одолели!

— Воски-мандавоски, класные сапозки! Хи-хи! — передразнила спутница, высунувшись из Бороды.

Присев на камень у ворот, Борода оплакала кончик, в неравной битве потрёпанный, потом встряхнулась и побрела прочь.

— И где этого Хоттабыча искать? Куда идти? — бубнила она, шаркая по пыльной дороге. — Направо? Налево? На север? На юг?

— Я знаю. Пла-пла-пладед мой зывёт у него, — высунулась мандавошка, — могу отнести. А что ты мне за это?

— Сил нет по дорогам мотыляться. Неси, давай. Не то до пра-пра-правнуков не доживёшь, — пообещала Борода.

***

В полночь прибыли в город большой, плиткой вымощенный. Гассан Абдуррахманович, урюк вяленый, не бездельничал — трудился в лаборатории прикладных нанотехнологий. В окнах горел свет: тысячелетиями промаявшись в тесноте кувшина, завлаб был бодр даже ночами.

Сидел он за ноутбуком, постукивая по клавишам узловатым пальцем. «Ах, шайтан! Ах, шайтан!» — то и дело слышалось в комнате.

— На милость вашу уповаю, — завалилась на пороге Борода. — Только вы можете понять и помочь!

— Э-э, дорогая, зачем упала, зачем кланяешься? Уже двадцать первый век на дворе, а ты валяешься!

Старичок подскочил к Бороде резво, молодо и поволок её на стул усаживать.

— Силы на исходе, — стонала Борода. — Добиралась до вас, преодолевая трудности.

— Говори, что случилось, помогу, — закивал старичок.

— Хозяина ищу хорошего, вот только не находится. Перевелись небось...

— Э-э, хозяином — это я могу, а что делать умеешь?

— Я бородой быть умею, а ваша вон уже реденькая какая, почти всю на волшебства истратили.

— Да какие там волшебства, — махнул рукой старичок, оглаживая жидкую бородёнку. — Проверяющие лезут, трах-тибедох их в пень, оборудование новейшее ставим, интриги разруливаем. Рутина сплошная. Туда волосы и ушли, без них не выкрутишься. А твои на что годятся?

— Проверить бы надобно. Может, и я волшебная, — приободрилась Борода.

Старичок из Бороды волосок выдрал, на кусочки мелкие разорвал, вверх подкинул, заветные слова шепча, но вокруг звенела тишина, лишь мандавошка громко сопела и лупала сонными глазёнками.

— Пусто. Не волшебная ты, — вздохнул Хоттабыч. — Для пышности могу взять, но ведь в волосах запутаюсь — где мой, а где твой.

Борода захлюпала носом и глухо завыла.

— Не реви, ибн твои кувшины! — вскинулся старичок. — Пристроим тебя, не реви!

Он вытащил из кармана айфон и потыкал в него длинным ногтем.

— Сейчас, сейчас. Он опасный, как шакал, но не откажет… Салам алейкум, дорогой! Тут такое дело...

***

В большой комнате с низкими сводами царил полумрак. Огонь камина освещал массивное кресло и чёрного пуделя, примостившегося рядом.

— Тошнит уже от перелётов, — озираясь по сторонам, пожаловалась Борода пуделю.

Пудель встряхнулся и оборотился в поджарого мужчину с носом крючковатым и бородкой аккуратной. Сразу же повеяло холодом могильным, потянуло со всех сторон страхом и ужасом.

— Ой! — вздрогнула странница. — Мир вашему дому! Борода нужна? Нет? Ну я пошла тогда...

— Стой, — вроде негромко сказал поджарый, но у лохматушки душа провалилась в посечённые кончики.

— Ищешь хозяина? Готова душу отдать... или что там у тебя? Тогда пришла по адресу, — он засмеялся, протягивая руку к Бороде.

От этого зловещего смеха волосы у незваной гостьи встали дыбом.

— Фасончик новый, непривычный, но почему бы и не примерить? — задумался мужчина, приложив её к подбородку. Борода замерла, а мандавошка живо зарылась в самую гущу. — Нет, длинновата.

Поджарый едва повёл бровью, как тут же прилетела стайка моли и — вжик! вжик! — обгрызла Бороду, оставив острый клинышек.

— А-а-а-а! — завопила та.

И ещё громче взвыла, обнаружив отсутствие мандавошки, своей волшебной подружки.

— Осиротела-а-а-а! — скиталица неистово задёргалась на подбородке.

— Истеричка, — брезгливо стряхнул её мужчина. — Да ещё и с мандавошками. Фу.

— Всё, хватит… Вошка моя, найдись. Полетели домой… во дворец… к царю-батюшке… — бормотала обгрызенная Борода, ползая у его ног в куче родных ошмётков. — К чёрту всё. К чёрту!

— Я рад бы к чёрту провалиться, когда бы сам я не был чёрт! — усмехнулся мужчина и шевельнул мизинцем. По комнате закружилась стая воронья, ухватила Бороду и вылетела в открытое окно.

***

Во дворце в то время шёл пир горой в честь царёвых именин. Государь восседал во главе стола, налегая на холодец и почёсывая щёки под накладной бородой. Бледная государыня по правую руку сиживала, куропатку вяло ковыряла. Бояре меды и пиво пили, государю многолетие пели.

Бородка притулилась в уголке: разве в таком обгрызенном, срамном виде посмеешь приблизиться к царю-батюшке?!

Но надо идти, прощение вымаливать, может, смилостивится, обратно примет. Вы только поглядите, как чешется весь — видно, что не рад самозванке!

Набралась смелости Бородка, и поскакала со всей прыти к царю. На полпути кто-то её заметил, закричал: «Мыши! Мыши!» и несколько холопских сапог заплясали вокруг, но Бородка чудом увернулась и юркнула под стол. Галдёж нарастал, уже и под столом ноги заёрзали, но царское кресло было совсем близко.

Из последних сил доскакала путешественница до цели, но место оказалось пустым — царь на стол вскочил, ибо мышей до одури боялся. Куда деваться бедной преследуемой Бородке? Заметалась в растерянности и резво повернула под сарафан ближайший, под юбки шуршащие. Вскарабкалась по ноге и затихла, а вскоре пригрелась и задремала в тепле и шелках.

Пир пошёл своим чередом, никто ничего не заметил, только зарумянились щёки царицы.

И с тех пор у женщин тоже бороды растут. Маленькие, коротенькие, но тихие и послушные — по лесам больше не шлындают и приключений не ищут.

8. Мы похожи с тобой, пёс
В истории есть морской волк и/или проститутка

"Память уже не жалит, мысли не бьют по рукам..." Эти две строчки навязчиво крутятся у него в голове много часов, с небольшими перерывами. Летний день закончился быстро, но этот возмутительный факт был замечен очень немногими. Точнее, лишь усталым путником и его собакой.

— Вот умеют же эти стихоплёты в двух словах выразить самую суть происходящего со мной, — восхищённо думал человек, бредущий по обочине ночной дороги. У него было отличное настроение, которое не могли испортить ни мелкий, противный дождь, ни резкие порывы ветра, ни слепящие фары встречных машин. Рядом с ним неспешно семенил пёс непонятной породы, время от времени гавкающий на проезжающих мимо, гордых обладателей самодвижущихся повозок.

— Согласись, брат, — обратился человек к своему попутчику, — не каждому дано в тридцать пять, или сколько там мне стукнуло, начать жизнь с нуля. Доктор Шпак на глаз определил мой возраст и записал в историю болезни. Это же прекрасно, когда сам волен определить себе имя и фамилию, даже прозвище можешь дать какое вздумается! Позади неизвестность, можно сказать — чёрный провал, впереди тоже что-то не слишком понятное, но интригующее.

Вот так рассуждал он, когда в свете фар проезжающих машин появился дорожный указатель "Нижние стога". Дорога уходила направо, в темноту, которая совсем не пугала, скорее манила своей таинственностью.

— Ну, что, дружище, рванём в стога? Может в них и переночуем, — человек ждал ответа. Пёс медлил, задумчиво глядя куда-то в бок, потом неуверенно тявкнул и виновато завилял хвостом.

— Вижу, что не хочешь брать на себя ответственность за очередной поворот судьбы. Ладно, я сам. — Он свернул с трассы и уверенно зашагал по просёлочной дороге. Собака пожала плечами, хмыкнула и в два прыжка догнала хозяина. Дождь прекратился, из-за туч нехотя вылезла луна, хорошо освещая извилистую дорогу. Впереди показались огоньки домов. В этот момент рядом затормозила какая-то машина, окно бесшумно открылось и приятный женский голос спросил: Эй бродяги, далеко ли путь держите?

— Вы не поверите, мадам, но строго на юг, к морю! Хотя, кажется, мы уже заблудились...

— Во дают, до моря ещё пятьсот вёрст и всё лесом. Нам где-то даже по пути. Садитесь, подброшу вас. — Окно так же бесшумно закрылось. Человек нерешительно открыл переднюю пассажирскую дверь:

— Собачку бы тоже надо взять, без неё не поеду.

— Я не против, пусть садится сзади, только не на сиденье, — и девушка поправила спадающую на глаза чёлку, — а что это вы в такую даль собрались, и пешком?

— Думаю, это всё из-за отсутствия в наших карманах неких бумажек, именуемых нынче баблом. И где их взять, мне в больнице не объяснили. Просто открыли дверь на волю и сказали, иди с Богом, сердешный...

— А, так вы из тринадцатой, из психушки? Тогда всё понятно. Могу предложить вам беспроигрышный вариант в поиске этих самых бумажек. Мне как раз нужен помощник в саду. Работая не сложная, на чистом воздухе и хорошо оплачиваемая. Согласны?

— Если учесть, что при всём богатстве выбора, другой альтернативы нет, готов приступить к работе прямо сейчас! Правда, я не гарантирую, что справлюсь, ведь пока не знаю, что умел делать в прошлой жизни, но может навыки возвратятся. Доктор так говорил...

***

Арина мечтала стать артисткой. И была уверена, что у неё всё для этого имеется. Красива, стройна, молода и раскована. Драмкружок и все школьные спектакли были немыслимы без её участия. Это ли вам не доказательства? И не надо, мама, рассказывать мне, как хорошо быть швеёй-мотористкой с перспективой стать начальником цеха, когда уже климакс подкрадётся.

Все театральные институты, в том числе и ВГИК , уже заждались эту талантливую девочку. И она поехала. И упорно стучалась в массивные двери всех заведений, где готовят небожителей. И не поступила...

А у большинства непоступивших, как известно, только одна дорога, ну, максимум две. И обе ведут на панель. Именно так сказала ей одна добрая и вечно пьяная женщина, живущая на вокзале.

Арина металась недолго. Дня три-четыре, пока не кончились деньги. Она не стала никого просить о помощи, просто пошла вперёд, пока не наткнулась на эту самую панель. Вернее на тумбу с объявлениями. Там было всё. Продажа и покупка нужного и ненужного, обмен, прокат, и самое главное — работа для девушек. Без опыта и экзаменов, без чтения стихов и басен. Короче, самое то!

Как вы понимаете, талантливый человек талантлив во всём и наша героиня это правило успешно подтвердила. Её жизнелюбие и креативность порой зашкаливали, вызывая жгучую зависть и недоумение конкуренток, попутно радуя возросшим денежным потоком владельца этого бизнеса. Она взяла себе новое, звучное имя — Карина и решила, что современное искусство соблазнения и сексуальных утех обязано шокировать и эпатировать! Театрализованные представления в её исполнении шли на бис. В этом она преуспела настолько, что попасть на "спектакли" госпожи Карины можно было только по записи на месяц вперёд.

— Посланница небес, путана от Бога! — не смог сдержать восхищения её работодатель Ашот и неожиданно для себя подарил девушке автомобиль. Свой старенький Mini Cooper. Как от сердца оторвал. А ещё прибавил зарплату и повысил в должности.

С этого момента Карина стала работать в эскорт-услугах. А ведь это уже другой уровень. Высочайшая степень культуры при обслуживании элитной клиентуры.

***

Дорога к дому новой знакомой оказалась недолгой. Ворота бесшумно открылись по команде хозяйки и машина закатилась в просторный гараж. Девушка провела путников в гостевой домик.

— Вот ваша комната. Душ по коридору направо, располагайтесь и отдыхайте. Сейчас вас покормят, а завтра я покажу вам фронт работ.
После сытного ужина бродяга потрепал по загривку своего друга и завалился на кровать.

— Что скажешь, пёс? Как тебе на новом месте?

— Пока нравится, кормят неплохо, информации только маловато. Завтра всё обнюхаю и скажу своё мнение.

— Интересно, — подумал засыпая, человек, — а в прошлой жизни я мог понимать язык животных? И как называется это явление?

***

Маленького Аркашу родители всегда брали с собой, когда отдыхали на морях. И не удивительно, что он эти моря и океаны полюбил всей душой, и долгими зимними вечерами с нетерпением ждал наступления лета. Море звало и манило к себе, часто снилось по ночам, а жизнь на твёрдой земле казалась скучной и пресной. Когда мальчику Аркадию стукнуло тридцать, он понял, что это шальное желание не даст ему спокойно встретить старость. Разбил свою копилку, подсчитал монетки и заплакал. Для покупки яхты не хватало самую малость. Тогда он продал всё, что нажил непосильным офисным трудом, а заодно и квартиру, которую подарили ему родители.

Он отправился в Италию на верфь "Gobbi", где делают отличные лодки, и на все деньги заказал себе плавучий дом. Парусно-моторную яхту класса В. Ждать пришлось долго, примерно полгода, но оно того стоило. Красавица лодка сияла, как новогодняя игрушка и умоляла, можно сказать, даже настаивала скорее спустить её на воду.

Чтобы перегнать яхту своей мечты на родину, Аркаша взял на борт опытного морехода Степаныча. Того давно списала на берег строгая комиссия, но старый морской волк не нуждается в атрибутике и аффектации. Когда ещё может представиться такой случай вдохнуть полной грудью солёный морской воздух, увидеть, как луна шьёт затейливый узор на океанской глади, и пройти под парусом несколько тысяч морских миль.

***

Наутро, после завтрака хозяйка дома повела гостей в сад. Нет, не на прогулку, на работу.

— Мы вчера так и не познакомились, — сказала девушка. Я Арина, а вас как зовут?

Человек немного смутился, потом взял себя в руки: Я ещё не придумал себе имя, а как меня звали раньше, я не помню. Может вы мне поможете с выбором?

— Интересный вопрос! Мне ещё не приходилось никому выбирать имя. Но я попробую. — Арина немного помолчала, опустив глаза. — А давайте назовём вас Порфирием? Как у Достоевского, помните был Порфирий Петрович?

— Порфиириий... — нараспев произнёс человек. Слегка почмокал губами, как бы пробуя на вкус это имя. — Хорошее имя, и произносится легко и запоминается неплохо. Что скажешь, пёс, тебе нравится?

— О, господи! Да шучу я, шучу же, — Арина расхохоталась, — такие имена уже давно не в моде. Мне всегда нравилось имя Александр, но в моём окружении человека с таким именем не было никогда. Оно вам очень подходит, именно так я и представляла себе этого мужчину.

— Я не против, пусть будет Александр, тем более, никогда не поздно сменить его на любое другое. Спасибо вам!

— Осталось узнать имя вашего пёсика и можно приступать к работе, — Арина кокетливо улыбнулась, как бы пробуя свои чары на собеседнике.

— У тебя есть кличка? — Новоиспечёный Александр повернулся к собаке.

Пёс присел на задние лапы и помотал головой. — Нет у нас никаких кличек, это вы, люди придумываете себе всякую ерунду, и нам потом голову морочите. А в собачьей жизни это ни к чему...

— Он что-то ответил, или мне показалось? — Девушка перевела взгляд на работника.

— Нет, вам не показалось. Можете мне не верить, но мы понимаем друг друга без слов. Этот парень умён и не желает иметь никаких кличек. По крайней мере, я так услышал. Поэтому, зовите его просто пёс.

Работа в саду оказалась несложной. Подстригать газон на лужайках, формировать кроны у небольших деревьев и рыхлить землю вокруг цветов.

***

Андрей Петрович был не последним человеком в своём городе, ибо входил в первую десятку казнокрадов и взяточников. Его хитрость и природная изворотливость однажды помогли ему пролезть во власть сквозь толпу конкурентов и с жадностью припасть к щедрой кормушке. Быстро освоившись среди таких же мироедов, он сумел в короткие сроки настроить механизм эффективного перекачивания государственных средств в свои сусеки и амбары.

Когда ты богат, не очень стар, местами даже красив и ещё чувствуешь в себе силушку молодецкую, то можешь позволить в жизни многое. В том числе и покупать новых красивых женщин. Однажды, приняв участие в "интерактивном спектакле" девушки Карины, Андрей Петрович испытал мощнейший культурный шок, усиленный вдобавок шоком физиологическим. Таких ярких эмоций он не получал со времён своей мятежной юности. Новизна ощущений и душевный подъём сделали своё чёрное дело. "Седина в бороду — бес в ребро", это про меня, решил он и пошёл в лобовую атаку. Но Ашот упёрся и не хотел ничего слушать. Отдавать Карину, это всё равно, что зарубить курочку, несущую золотые яйца.

Тогда Андрей включил административный ресурс и всё решилось очень быстро. Несговорчивого сутенёра слегка помяли крепкие парни, вывезли в лес и привязали к дереву на сутки. Потом на ломаном французском объяснили, что отныне самое безопасное место на земле для него, это историческая родина, ибо здесь ему давно уже не рады. Сама Арина никак не ожидала такой развязки. Карьера рухнула в один момент, словно её подстрелили на взлёте. И кого теперь винить? Разве только ужасное несовершенство человеческой популяции в целом... Не такой судьбы она хотела себе и заходить в золотую клетку своего нового покровителя не имела никакого желания. Но кто её об этом спрашивал?

***

Летний день догорал, обещая вечернюю прохладу. Александр собирал инструмент, когда услышал тревожное рычание собаки. Обернувшись он встретился взглядом с подошедшим мужчиной. Выражение лица у того было мерзкое. Прямо физически мерзкое, почти как у Лаврентия Палыча.

Мужик кивнул головой в знак приветствия и уподобляясь армейскому старшине, выпалил:

— Как зовут, откуда родом, какие документы имеешь?

— С сегодняшнего дня зовусь Александром, где родился не помню, из документов только справка из больницы. Ещё вопросы?

— Достаточно, можете расслабиться и отдыхать. — Мужчина повернулся и зашагал к дому, что-то ворча себе под нос.

— А хозяин, видимо, строгий здесь. У такого не забалуешь, скажи, дружище? — Пёс хмыкнул, презрительно глядя в спину уходящему человеку. — Не больно то и хотелось.

Подошла Арина и грустно улыбнулась. — Ну как вы тут, устали поди? Давайте мыть руки и на ужин.

— Кто этот мощный старик? — Александр посмотрел ей в глаза. Она неожиданно засмеялась и оглянувшись назад, тихо сказала: Не ожидала, что ты тоже любишь цитировать Остапа Бендера.

— Бендер? Что-то знакомое... Просто у меня в памяти всплыла эта фраза. Но ты не ответила на мой вопрос. Это твой муж?

— Нет, это не муж и давай не будем пока об этом. Потом, как-нибудь я тебе всё расскажу.

***

Свою новенькую яхту Аркадий полюбил сразу и навсегда. Переход из Италии в родные края прошёл без особых приключений. Бывалый морской волк Степаныч уверенно вёл корабль через моря и проливы, заодно делясь премудростями управления лодкой со своим матросом. В конце своего первого морского похода Аркаша уже знал, что основной парус называется грот и чем стаксель отличается от брамселя. Не говоря уже про шкоты, раксы, фалы, румпель и гальюн. К тому же по вечерам он усердно штудировал "Энциклопедию начинающего яхтсмена" и другие, полезные для мореходов, книги.

Последующие насколько лет жизни нашего героя можно смело назвать самыми счастливыми. Он, как тот отважный капитан из песни, тоже объездил много стран, но океан на этой посудине покорять не рискнул. Зато Средиземное море избороздил вдоль и поперёк не один раз. Но, как говорится, недолго музыка играла, недолго ветер мачту гнул... Всё хорошее имеет одно очень неприятное свойство. Оно как-то неожиданно заканчивается.

Если вы думаете, что на просторах морей, океанов и прочих водоёмов всё тихо, безопасно и спокойно, как в том Багдаде, то вы по определению наивный чукотский мальчик... или девочка. Морские пираты не канули в Лету. Дело капитана Флинта живёт и процветает и в наши дни. Эти нехорошие люди на своих быстроходных лодках ночью и днём носятся по волнам, рыщут, как волки или гиены в поисках одиноких безмятежных путешественников, у которых всегда есть, чем поживиться. Беда пришла, откуда не ждали и случилась она не где-нибудь, а у родных берегов. В один не очень удачный день на яхту Аркадия взобрались какие-то вооружённые люди. Он в это время неспешно дрейфовал милях в пяти от берега. После недолгой схватки бедолага получил удар прикладом в затылок и вывалился за борт. Спасательный жилет держал его на плаву и сохранил жизнь. В бессознательном состоянии Аркадия подобрала береговая охрана и доставила на берег.

***

Окна комнаты выходят во двор. Сквозь неплотно закрытые шторы заглядывает любопытная луна. Он ложится спать и тянется погасить лампу, но пёс предупреждает, навострив уши: "Не выключай, сейчас она придёт".

Через несколько секунд скрипнула дверь. Они смотрят друг на друга некоторое время. Подушечки пальцев её левой руки мягко коснулись его лица. Он решил ничего не говорить, просто ждал, не отрывая глаз от нежданной гостьи. Тогда она положила руки ему на плечи. Алекс, повинуясь животному инстинкту, притянул её к себе и обнял, с жадностью вдыхая давно забытый запах молодой женщины.

— Пожалуй я пойду, прогуляюсь. Там, у соседей через два дома вчера встретил очаровательную сучку. Звала в гости. — Пёс толкнул лапами дверь и не спеша потрусил в сад, где была лазейка на улицу.

— Какой деликатный пёсик! Я пришла без приглашения. Ты меня осуждаешь?

— Неожиданно. Я просто счастлив.

— С недавних пор я сплю только с теми, кто мне нравится.

— Я тебе нравлюсь?

— Да.

Медленно раздевая Арину, он любовался её красотой и безупречной фигурой. И каждым своим прикосновением старался выразить ей свое почтение.
Это был не секс, нет. Это было аргентинское танго… порывистый ветер… падение в бездну…. яркое солнце в зените... клятвенные признания и нежный шепот… тихие стоны и пересохшие губы…

Они стали чем-то единым, и это непередаваемое ощущение близости и неисчерпаемости родственных душ и тел возвращало Александру всю полноту жизни, всё, когда-то утраченное в прошлом…

***

Пёс вернулся только на второй день, усталый, но довольный. Махом проглотил всё, что было в его миске и улёгся подремать.

Вошёл Александр, потрепал друга по загривку: Ну, что, гуляка? Как там твоя подруга?

Пёс устало вильнул хвостом и поднял голову: Прямо скажу, хороша плутовка! Долго не отпускала, ненасытная какая-то. Но мне свобода дороже! Сам знаешь — бабы, это якорь, а нам с тобой это зачем? Ты не забыл про море? До него ещё шагать и шагать. Сам говорил, что возможно там всё вспомнишь.

— Да, что-то засиделись мы здесь, брат. Так недолго и деградировать в ноль. Я же собирался к морю, но влюбился. Влюбился, но всё равно ухожу. Вот в чём самая трагедь. — Человек невесело подмигнул собаке, — Лаврентий мне её всё равно не отдаст. Это без вариантов... Короче, завтра на рассвете уходим.

***

Человек и собака бодро вышагивали по обочине широкой магистрали, когда рядом с ними остановился маленький коричневый автомобильчик.

— Где-то мы уже видели эту повозку, — ты не находишь, собакен?

— Тебе померещилось, пошли, не останавливайся, — пёс потянул хозяина за рукав. Но в этот момент дверь машинки открылась, из неё вышла девушка в тёмных очках.

— Эй, бродяги! Я так поняла, что уходить по английски — ваша фишка, но в такую даль и без денег, это не серьёзно. Вот, привезла ваши честно заработанные.

Пёс присел на травку, заняв выжидательную позицию. Алекс резко повернулся и застыл в нерешительности. Арина сама подошла к нему и взяла за руку.

— Я тоже очень люблю море. Возьмите меня с собой, я не буду вам обузой, — девушка с надеждой смотрела ему в глаза. Светило солнце, пели птички, в траве стрекотали кузнечики, куда-то, один за другим, неслись автомобили, но эти двое не слышали ничего, а просто держались за руки, возможно думая об одном и том же.

— Ну, что пёс? Надеюсь, ты не против?

Собака неторопливо подошла к автомобилю и ткнулась мордой в дверцу: "Садитесь уже и поехали. Кто мы такие, чтобы запрещать кому-то любить море".

9. Кто выходит из тумана
ГГ среднего рода

День сегодня начался неправильно. Я безнадежно опаздывал на службу. Сначала меня заперли на выезде, потом попал в пробку и как итог - мое парковочное место было занято. Пришлось припарковаться в каком-то дворе и со всех ног нестись в отдел по коварным осенним лужам, глубина которых скрывается под ковром желтых листьев. Красиво, конечно, но только не когда ты опаздываешь. И только я влетел в кабинет, с промокшими ногами, забрызганными до колена брюками, как тут же Ленька сообщил, что меня уже 10 минут как дожидается начальство, совещание с утра пораньше.

Сердце тяжело ухнуло. Есть у меня ритуал, я из-за него приезжаю пораньше: завариваю ложку молотого кофе кипятком и 10 минут просто его пью. Мужики сначала подшучивали, потом - привыкли. Пробовали повторить - плевались: кофеинки попадают в горло, мне же лучше - кофе никто не таскает, а для меня это некое затишье перед бурей. Никто не знает когда я в следующий раз чего-нибудь выпью или съем, жизнь у оперов непредсказуемая. И если утро я начинаю без чашки кофе - все летит кувырком.

Ну совещание, так совещание. Я тихонько прокрался в кабинет Петровича и сел на свободное место. Давно заметил, что если у человека отчество Петрович, то будь он хоть Александр, хоть Петр или вот как у нас Вениамин, он все равно будет Петрович. Феномен.

Мать, мать, мать, следователь Исаев, чтоб ему. Значит точно маньяк, он другие дела редко ведет, узкопрофильник. Не люблю я такие дела, а может лично следователя Исаева.
- Итак, дела объединены в серию, девочки старшеклассницы, за месяц третье убийство, первая найдена в Академгородке, вторая в Черемушках, третья, сегодня утром в Зеленой Роще. Все девочки задушены руками, следов сексуального насилия нет, - монотонно рассказывал следователь. - У каждой с шеи сорвали цепочку с крестиком, так что вполне возможны и религиозные мотивы.
- Нужно установить круг общения, были ли они знакомы, как попали в безлюдные парковые места и т.д. подробный план работы до у Петровича. Последний раз всех девочек видели в школах на дискотеках, в это время как раз проходят Осенние балы. Нужно в первую очередь искать молодого привлекательного мужчину, такого с кем девочки могли бы уйти добровольно.
- Или женщину, - вставил я свои пять копеек, - если девочка поссорилась с парнем или подружкой и ушла одна с дискотеки, она вполне могла уйти с девушкой или женщиной, чтобы было не так страшно идти ночью.
- Здравствуйте, капитан Корольков, - заметил меня Исаев, - рассмотрим и эту версию главного специалиста по маньякам.
Ну заслужил, конечно, нечего лезть вперед батьки в пекло. Ну а что делать, если я их чую как собака. Но нюх к делу не подошьешь.

День был длинный, нудный и, как и предполагалось, безрезультатный, когда я закончил последнюю бумажку с опросом свидетелей был глубокий вечер или уже ночь.

Город уже накрыл белый и плотный туман. Я очень люблю туман, растворяюсь в нем, наполняюсь им, и я решил идти пешком - добывать машину в лабиринте дворов, а ее опять кто-нибудь запер, не было никакого желания. Да и идти то всего минут сорок если через пустырь.

В осенних ночах есть свое очарование - чуть горчит палая листва, воздух чист и пронзителен, ветер несет запахи и звуки.

Видит Бог, сегодня я совсем не хотел охотиться, но воздух уже дрожит, отзываясь во всем моем существе, старой детской считалочкой:

Вышел месяц из тумана,
Вынул ножик из кармана,
Буду резать, буду бить,
Все равно тебе водить.

***

Всю следующую неделю я приходил на работу за полчаса до начала. Мне нужен мой кофе, чтобы не случилось!
А то внезапно приедет Исаев и снова - пиши пропало.
Ну вот, как в воду глядел...
- Здравствуй, Леня, и тебе доброе утро!
- Володя, бегом к Петровичу, там уже Исаев дожидается!
Ну бегом так бегом, кофе-то я выпить успел.
Сегодня в кабинете присутствовали только следователь Михаил Исаев, Петрович и я. И это мне совсем не понравилось.
- Садись, Володя, - устало сказал Петрович, - новые вводные.
- История снова повторяется, - Исаев вытащил из портфеля тонкую кожаную папку, - пять дней назад на пустыре на Шахтеров была найдена мертвая женщина. Сейчас проводятся экспертизы, но по ряду признаков можно сказать, именно она душила девчонок. Дело в том, эксперты так и не смогли определить причину смерти. В моей практике это третий случай.
Первый был связан с тобой, Володя. Я понимаю, что тебе не очень хочется это вспоминать, но, может быть хоть что-то...
- Михаил Афанасьевич, - взмолился я, - во время нападения на меня маньяка мне было 5 лет, и я почти сразу потерял сознание, я ничего не помню. Чудом было то, что я вообще выжил. Меня много раз допрашивали, даже гипноз применяли - и ничего.
- Ладно, - примирительно отозвался Исаев, второй случай был 5 лет назад, ты тогда нашел выжившую девочку и мертвого маньяка.
- И здесь все запротоколировано. Ничего нового я не могу добавить, тем более, что мне нужно было быстро доставить девочку в больницу.
- С тобой все понятно, просто показания девочки были очень странными: когда маньяк тащил ее к старой пристани, их окутал плотный туман, ее отшвырнули в сторону, так что она не могла ни кричать, ни убежать, и в это же мгновение она увидела, как нож маньяка вспарывает ей живот, ну не ей, а девушке в руках маньяка, но девушка была похожа на нее как две капли воды. А потом все скрылось в жемчужно-белом тумане, а когда он рассеялся, ты ее нашел, позже нашли и мертвого маньяка.
Третий случай бессимптомной смерти был неделю назад. Женщину нашли не сразу, но эксперты твердят в один голос - у нее не было ни травм, ни болезней, несовместимых с жизнью.
- Мне не чего сказать, все, что я знал, я уже рассказал, - вздохнул я. - Да и у девочки был шок, кто знает, что может померещится.
А про себя подумал: мой косяк, ой мой...
- Мы, конечно, проведем, все следственные действия, но очень большая вероятность, что снова глухарь, - резюмировал Петрович.
- Начальство, конечно, бушует, но даже это не главное, вероятно у нас снова будет серия, осень, все маньяки и маразматики активизировались.
В прошлом году на острове Татышев были найдены тела двух девочек 10 и 12 лет, с разницей в 2 недели, в серию не объединили, вот, вчера снова наши. девочка 11лет, вся истерзанная, объединят в серию, будет наше дело, только улик нет, видимо, снова глухарь. И здесь сразу возникает две проблемы - маньяк и охотник на маньяка.
- Не парься раньше времени. будет дело - будет и расследование, мрачно подвел итог Петрович.

***

Стелется туман. Я впитываю его всем существом, стелется туман. Я в тумане вторую неделю. Я люблю туман, он начинает вибрировать, он звучит:

Вышел месяц из тумана,
Вынул ножик из кармана,
Буду резать, буду бить,
Все равно тебе водить.
А на следующую ночь
Я твою зарежу дочь.

Я на охоте, я слышу и чувствую всем своим существом. Сегодня я и есть туман...
А когда я возвращаюсь в тело, у моего виска Петрович держит ствол:
- Что ты такое, мать твою за ногу? Что ты за тварь?
Я вернулся. Я проиграл.
-Петрович, убери оружие, я все тебе расскажу, хочешь - поедем в бар, хочешь - в отдел, хочешь - ко мне домой, я не уйду.
Петрович отводит ствол и хрипит: - В отдел!

Ну что ж, я никогда и никому не рассказывал, почему бы и не Петровичу. В машине ни один из нас не произнес ни слова. Прошу пять минут, бегу к своему столу за коньяком, там,, в хитром тайнике я храню неприкосновенный запас, я не любитель выпить, держу для компании.

А потом звоню сестре. Я не знаю, смогу ли быть на дне рождения племянника и вообще, смогу ли быть: - Таня, купи племяшу лего, то что хочет. Знаю, дорого, сейчас переведу, да двадцать тысяч, да сошел с ума, но помню, как ты хотела куклу и я разносил газеты, чтобы ее купить, а лего лучше куклы. Ты купи и спрячь, если не смогу приехать - подари от меня. Я люблю тебя, Таня, не спрашивай, пока.

Ну что ж, время срывать покровы. Наливаю коньяк в два стакана - себе меньше, Петровичу больше: - Что ты хочешь узнать?
- Все, все с самого начала, - говорит Петрович.
- Хорошо, я обещал.

***

- Я было всегда. Я не знаю когда я появилось, но и вы, люди, знаете об этом только со слов родителей. У меня же их не было. Я стелилось по земле, текло, светилось. Чтобы существовать, мне нужны были жизненные силы, я их брало понемногу у травы, у животных, у людей, совсем понемногу, я не любило почерневшие поля, пустые сады, я никогда не забирало последнее. Как не любило и поля боев, хотя во время боя и после остается много жизненной силы, мне не нравился их вид, но вы, люди, часто убиваете друг друга. Я не знаю сколько это длилось. Время текло, мир постепенно менялся, менялось и я, только мне это было еще не ведомо.

Больше всего я любило туманы, в них легко затеряться, спрятаться, раствориться, пройти совсем незамеченным. В один из таких чудесных летних туманов я стало свидетелем жестокого убийства. Мужчина насиловал и убивал юную девушку, не бил, именно убивал, а главное, с каждым ударом он забирал ее жизненную силу. Он ей питался. Я не знаю как объяснить понятнее, это не душа, это та сила, которая позволяет существовать всему живому. Он убивал и наслаждался этим. Я не знало, что предпринять. Когда мужчина ушел, я окутало несчастную, убрало ее боль, я забрало последний глоток ее силы, и во мне остались ее мысли, ее воспоминания, ее голос.

Ее убил отчим. Мать тоже все знала, она отдала ему дочь, чтобы он не тронул младших детей, его детей. Девушка лежала на траве обнаженная, юная и прекрасная, и безвозвратно мертвая.

Вот тогда что-то пошло не так. Я приняло ее образ, но мне казалось неправильным, что она будет обнаженной, я придумало ей платье. Белое в пол платье. Вечером по туману я добралось до ее дома и зашло в него. Сначала я забрало жизненные силы убийцы, и это было как наркотик, потом его жены, она тоже была виновата, а потом и детей.

Соседи слышали голос убитой девушки и ее последние слова: - За что?

Я прошло сквозь деревню, люди, видя меня, крестились, кричали про призрак Марии, я больше никого не тронуло, просто ушло.

С тех пор я чувствую тех, кто пьет жизненную силу других людей, и для меня их жизненная сила - самая желанная.

Знаешь, Петрович, те кто убивает жертву - не самые страшные, это хищники, а сколько рядом с нами паразитов, тянущих жизненную силу окружающих день за днем, капля за каплей. Больше всего их в больницах и школах. А когда прихожу я, про таких говорят: захлебнулся собственной злобой. Но я вижу таких если они уже забрали жизненную силу хотя бы одного человека.

Следующий раз я забрало весь хутор, там все пили жизненную силу сиротки-горбуньи. Меня стали называть маревом.

Я не знаю, что я такое, но с тех пор я тоже себя называю маревом.

Спустя время я встретило человека, который заманивал маленьких девочек в лес, здесь я успело почти вовремя, душа ее уже отлетала, но жизненная сила еще оставалась. Девочка страдала, что больная мать останется одна, и я заполнило эту девочку собой. Это было мое первое тело.

Раны быстро затянулись. Мать была тяжело больна, она не заметила подмены, тем более, что многие воспоминания и чувства я сохранило. Тогда меня звали Дуней. Мать умирала и я впервые попробовало забрать больную жизненную силу. Я понимало, что это опасно, но рискнуло. Я забрало у нее год жизни, вместе с дурной жизненной силой, вы называете это болезнью. Она дожила до 97 лет, что по человеческим меркам вполне достойно.

Потом были другие тела, женщин и мужчин, чаще женщин, у них чаще предпочитают выпивать жизненные силы. Вот я и охочусь на тех, кто их пьет, я долго думало почему именно они для меня так желанны - может быть потому, что мы хищники одной породы, кто знает.

Я закашлялся и плеснул себе и Петровичу еще коньяка.
- Моя бабушка часто говорила мне маленькому: не ходи в густой туман, оттуда вместо тебя может выйти кто-то другой...
- Мудрая женщина была твоя бабушка - из тумана могу выйти я.
- А ты их любишь, - тихо спросил Петрович, - родителей?
- Я не знаю, что люди вкладывают в это понятие, я, наверное, в чем-то зеркало, когда они рядом, я чувствую что-то теплое внутри, стараюсь продлить им жизнь, помочь, рядом с ними я ощущаю спокойствие, а иногда что-то щекочет меня внутри.
- Это похоже на любовь...А что для тебя было самое трудное?
- Быть ребенком. Это тело было самое маленькое, которое я заполнило. Никто не заметил подмены, кроме маленькой сестренки, но ее никто не слушал. А потом и она привыкла. Мне было сложно играть и еще смеяться, но я училось...
- А ты не боялся, например, во сне, забрать всю их жизненную силу?
- Тело человека - прочный замок, я не могу взять силу в теле. Знаешь, сейчас тело для меня как одежда, ты чистишь костюм, я тренирую тело, кормлю его правильными продуктами, придумываю себе ритуалы - типа чашки кофе по утрам, даю высыпаться, но чтобы я продолжало существовать, мне приходится выходить из тела и охотиться. Если охоты нет, я могу взять совсем немного...
- Можно я задам тебе нескромный вопрос? А как же секс?
- А секс он в голове, - улыбнулся я, - совершенно никак. Я был женщинами и мужчинами, даже десять лет пробегал в теле собаки, и считался очень умным кобелем...
И вот здесь Петрович засмеялся, точнее заржал, он упал животом на стол, лицо его покраснело, из глаз брызнули слезы, он хохотал и повторял: надо же, очень умным кобелем!
Я, глядя на него, тоже рассмеялся.
Когда Петрович успокоился и вытер рукавом глаза, я, плеснув нам еще коньячку, осторожно спросил:
- Петрович, ты меня отпустишь? Я уеду и ты больше обо мне ничего не услышишь...
- А разве тебя можно задержать или убить?
- При желании все можно. Например, ты можешь убить мое тело, родителям и сестре будет горе. А убить можно все, с современными-то технологиями. Так отпустишь?
Петрович встал, распахнул окно, и высунувшись в него почти наполовину, закурил, он курил, я ждал, потом он неинтеллигентно бросил окурок вниз, повернулся и сказал:
- А зачем тебе уезжать? Этот кабинет слышал много тайн, но твоя не самая постыдная, самая таинственная и странная - это да. Я тебя в командировки отправлять стану, будешь профили маньяков составлять. Лучше бы, конечно, чтобы до суда они были живыми, но это не критично. Тут в Новосибирске очередной объявился...
- А следователь Исаев?
- А что тебе Исаев, у него не вся информация по странным трупам. Ты просто его не любишь. Да и я, если бы сам не видел - не поверил.
- Петрович, а как догадался ты?
- Слишком много совпадений. Ты часто оказывался там, где тебя не должно было быть. А потом, помнишь, ты закрыл Ваську Павлюченко своим телом во время перестрелки? Ни один человек не может двигаться так быстро. У него не было шансов. Одно плюс другое, я все-таки на своем месте почти двадцать пять лет.
- Ну да, понимаю, не нужно было соваться к профессионалам, ну уж очень привлекательной была возможность приблизиться к информации о маньяках. А то находило их больше случайно. Я их чувствую, только если они рядом. Кстати, будь осторожен с Исаевым, он подпитывается чужой силой. Может быть, конечно, и бессознательно. Вот тебе и вся причина моей нелюбви к нему.
- Так ты останешься?
- Останусь. Нечисть на службе у правосудия.
- Ну если в корень смотреть, наши маньяки - куда большая нечисть.
Что и говорить, хороший мужик Петрович.
Крепкое мужское рукопожатие на прощание. Я ведь соврало ему, что в теле не могу забирать жизненную энергию. Могу. И я ее забрало, как и полтора месяца его жизни. Вместе с ними ишемическую болезнь сердца, простатит, начинающийся цирроз печени и еще так, по мелочи, узнает на следующем медосмотре. Теперь при его образе жизни он проживет еще лет сорок, я хорошо это знаю, два последние тела я было врачом.

***

Я бесшумно иду по городу, я бреду спрятавшись в туман. Туман скрывает очертания, сглаживает, выправляет, меняет реальность. Я вдыхаю его полной грудью. Я - марево, я - древнее зло, а в этом теле - славный парень капитан Володька Корольков, который спешит на день рождения племянника.

Вышел месяц из тумана,
Вынул вечность из кармана,
Подарил мне все, что вынул,
И опять в тумане сгинул.

10. Тыквенный суп
ГГ спасает кого-нибудь от самоубийства

Бабье лето закончилось вместе с отпуском.
За окном дачи дрожали на ветру кленовые листья, а в голове Елены Николаевны маячил образ офисного стола, усеянного скрепками. Она выпила уже три чашки ромашкового чаю с мёдом кряду, но тоска так и не сменилась умиротворением. И только рыжие бока налившихся на компосте тыкв радовали её в этот исходящий моросью, пасмурный день.

Двадцать три плода, щедро напитанных за лето влагой, теплом, навозом и лаской хозяйских рук, сочились благополучием на мокнущей куче.
Елена Николаевна представляла себе кремовый тыквенный суп с сыром и чипотле, ароматный тыквенный сок с апельсиновыми дольками, тыкву, запечённую с пшеном и изюмом, и губы её круглились улыбкой.
Еще чудились ей упоительные семейные вечера, проведённые у камелька за вырезанием устрашающих голов на Хэллоуин, а, может, и других интерьерных изысков.

— Ну что, Ленуська, режем твоих питомцев, грузимся и валим в цивилизацию? — спросил вошедший с улицы Дим Димыч, муж Елены Николаевны. Человек с большими, обвисшими на дожде усами и добрыми глазами.
Ленуська посмотрела на мужа, во взоре её плескалась тоска.

— Ну не грусти, Ленок, — муж подошёл к ней и приобнял. — Дома хорошо, тепло и горячая вода прямо из крана. А следующим летом снова на дачу. Ну?

***

Первое разочарование настигло Елену Николаевну, когда оказалось, что под кровать размера евро в их небольшой супружеской спальне влезает всего двенадцать тыкв, а складированные по углам в пирамиды плоды то и дело норовят раскатиться и отдавить домочадцам ноги.

— Ленусь, может их сразу того, — Дим Димыч подмигнул жене и кивнул в сторону мусорки за окном.
— Дима, нет! Я завтра приготовлю суп-крем с сыром, и сам увидишь, что тыква это не только полезно, но и вкусно.
Муж посмотрел на неё скептически, но спорить не стал.

Но назавтра в школе у сына было родительское собрание, после посещения которого, у Елены Николаевны не было настроения готовить тыкву.

— Дима, ну как так можно, а? — захлёбывалась она слезами, сидя за кухонным столом. — Мы же для него… а он… он… Мы вырастили оболтуса, Дима! А ведь мы стааарааались. Как он жить-то будет?

Елена Николаевна шмыгала распухшим носом, заботливый муж подливал ей коньяк, а оболтус за плотно закрытыми дверями старательно изображал, что делает уроки, потирая время от времени горящую задницу. После третьей рюмки Елена Николаевна нашла в себе силы сварить пельмени.

В среду их затопили соседи. Из управляшки пришел потрёпанного вида дяденька, перекрыл стояк и сообщил, что: «Серый болеет, Абрашка уехал, жильцы не плотют, хозяин – капиталистическая скотина, во всём виноват Чубайс и — ждите, у нас один сантехник на весь квартал. А вы как хотели?»
Семейство ужинало хлебом, колбасой и садовыми яблоками, безуспешно пытаясь под остатки коньяка найти ответы на вопросы: «Кто виноват?» и «Что делать?»

В четверг, обрадованные наличием воды в кранах, сварили спагетти на неделю вперёд.
Доковыляв до пятницы решили отметить это событие сетом Филадельфии с шардоне. Ибо сил уже никаких не было.

В субботу одна из тыкв подмигнула хозяйке маленьким потемневшим пятнышком на округлом боку, а когда Елена Николаевна подняла увесистый шар, чтобы разглядеть досадный изъян, половина тыквы с чавканьем вывалилась из оболочки и разлетелась по её ногам разлагающейся массой.
— Димаааа! — завопила Елена Николаевна.
— Леночка, ну я же предлагал сразу всё это отправить на мусорку. Без вот этих твоих промежуточных этапов, — с мягким укором сказал подошедший муж, оценив обстановку.
— Нет! Я хочу суп-крем! — упрямо поджала губы жена.
Дим Димыч пожал плечами и с философским видом пошёл за шваброй.

Второе разочарование настигло Елену Николаевну на разделке овоща. Эту шкуру впору было рубить топором. Мечты о художественном карвинге испарились вместе со сломанным ногтем. Но наградой за её упорство была изрядная гора порубленной на куски благоухающей оранжевой плоти. Утирая пот со лба, женщина принялась изучать рецепты тыквенного супа.
Игнорируя варианты с картофелем, сельдереем и сушёным имбирём, она, наконец, остановилась на классике:
«мякоть тыквы – 350 грамм
морковь – 1 шт.
репчатый лук – 1 шт.
чеснок – 1 зуб.
твёрдый сыр – 150 гр.
сливочное масло – 50 гр.
соль, перец по вкусу».

«Отлично!» — подумала Елена Николаевна.— «Все ингредиенты в наличии».
Первым делом она взвесила имеющуюся у неё тыкву. Выяснилось, что даже после того как половина продукта ушла в утиль, у неё оставалось три с половиной килограмма полезной мякоти.
«Это же десять литров супа» — медленно осознавая масштабы проблемы соображала Елена Николаевна. — «Это сколько же туда сыра вбухать придется?»
Внутренний Чернышевский глубокомысленно произнёс — «Много». На этот вопрос он знал ответ.
Собравшись с мыслями, она решила удвоить количество ингредиентов и взялась за готовку.

На ужин семейство ожидал еще дымящийся, только с плиты, ароматный тыквенный суп-крем с сыром, посыпанный свежерубленной зеленью петрушки и укропа, приправленный для взрослых дорожками копчёного халапеньо, а для детей копчёной же паприки. Венцом кулинарного искусства была чашка с чесночными сухариками посреди стола.

И тут Елену Николаевну настигло третье разочарование.
Муж смотрел на шедевр с подозрением, а дети с ужасом.

— Мама, можно я не буду это есть? Оно тыквой пахнет, — сказал сын.
Дочь молча отодвинула тарелку и посмотрела на мать исподлобья, готовая биться до конца.
Муж крякнул, сгрёб со стола перечницу и, вытряхнув чуть не половину её содержимого в тарелку, опустил туда ложку с видом пловца, готовящегося прыгнуть в бушующую пучину. Кинув на жену и детей прощальный взгляд, Дим Димыч отправил первую порцию варева в рот и, стараясь не морщиться, выдал кривую улыбку и ободряющий возглас: «Ммм, как вкусно!»

Услышав, как у него на зубах похрустывает перец, дети синхронно отодвинулись от стола. По упрямо сжатым губам мать поняла, что накормить их супом можно будет только под пытками. В принципе, это был вполне себе приемлемый вариант.
Оценив выражение её лица, сын быстро протянул руку к сухарикам.
— Мам, мы сухарики будем, ладно? — загрёб он полную горсть и тут же отправил их в рот. — Ммм, вкусно!
— Мамуль, ты так вкусно готовишь, но мне что-то совсем есть не хочется, — сказала дочка и выгребла из чашки остатки сухарей.

Елена Николаевна с ужасом посмотрела на сваленные в углу кухни тыквы и вспомнила, что под кроватью в спальне лежит еще двенадцать с любовью выращенных овощей, подверженных неожиданному гниению.

***

Далее были эксперименты с тыквенным соком, который она пила в одиночестве до пожелтения в глазах, запеченной в тыкве каши, из которой даже Елена Николаевна выковыривала только изюм, и даже чудесный тыквенный пирог черствел в холодильнике на протяжении недели, чего никогда ранее не случалось с выпечкой в их семье.

Елена Николаевна дурнела на глазах, лоб её покрывался морщинами от бесконечных дум, телефон был забит тыквенными рецептами, а холодильник блюдами. Семейство упрямо голодало, проносило контрабандой в дом сосиски и заваривало доширак по ночам.

Но количество еще необработанных овощей на квадратный метр квартиры практически не уменьшалось. Тыквы катались по полу, пугая кошку, угрожающе поскрипывали по ночам под кроватью, навевая кошмары, и периодически подгнивали.

— Леночка, — взмолился через пару недель Дим Димыч, — ну может хватит уже, а? Мы можем решить эту проблему за пять минут.
— Нет! — жена явно не собиралась сдаваться, несмотря на свой измождённый вид

После очередной битвы с урожаем, когда все поверхности в доме были заставлены банками с тыквенным вареньем, а количество врага уменьшилось на одну штуку, Дим Димыч решил действовать хитрее.

— Леночка, ты у меня что-то совсем замоталась. Давай развеемся в выходные, съездим по магазинам, купим тебе что-нибудь новенькое.
— Ты шшто? — зашипела на него жена. — У меня в субботу мусссс. И чиссскейк.
Её внешний вид вызвал у него тревогу — заляпанный оранжевыми пятнами спортивный костюм, стирку ставить ей теперь было некогда, торчащие в разные стороны волосы с просвечивающей у корней сединой, на днях Леночка отменила визит к парикмахеру, с обломанными ногтями, маникюршу тоже пришлось отменить. Какой маникюр, когда в семье война?!

— Ленусик, а мы купим тебе новое платьишко.
Димыч прижал жену к широкой груди.
— И туфельки? — пробормотала она ему в подмышку.
— И туфельки.
— И верёвку?
— И верёвку, — он погладил её успокаивающе по спине. — Постой, какую верёвку? Зачем верёвку?

Мужчина отстранил жену от себя и внимательно посмотрел ей в глаза.
— С мылом, — всхлипнула Леночка.
— Совсем дура что ли? — вскипел муж.
— Дим, ну не могу я её, тыкву эту проклятую, на мусорку. Я в неё столько труда вложила. И она красииивая, — Елена Николаевна громко, со всхлипами разрыдалась. — Я её этими вот ручками, каждую, — она заломила руки, — навоза только косаря на два вбухано. Она же вся как сооолныыышкооо. Аааа! А я её на мусорку, да?! Я же думала суу-у-уп. И соо-о-ок. А как я из окна посмотрю? И она там, на мусорке, дааа-а-а?
— Туфельки, Леночка. Подумай о туфельках.
Леночка горько и безутешно рыдала.
«Кризис?» — подумал Дим Димыч с надеждой, крепко прижимая жену к себе.

***

В субботу он практически насильно усадил Елену Николаевну в машину и повёз в супермаркет. В руках у жены был намертво зажат список покупок на двух листах.
Банки, желатин, имбирь, апельсины, сельдерей, рыбный соус — успел он разглядеть размашисто написанные названия в тусклом освещении лифта.
Верёвка! — последним пунктом, подчёркнутое тремя жирными линиями — подсмотрел уже сев в машину, когда она положила список на колени.
«Дело плохо», — думал Дим Димыч, выруливая из двора.


Молл встретил их тыквами. В преддверии Хэллоуина витрины украшали тыквы, вырезанные из бумаги, пластиковые тыквы, белые тыквы, тыквы в париках, а у бутика с элитными сырами шла дегустация запечённой тыквы.
Елена Николаевна то и дело зачарованно останавливалась у очередной витрины и увлечённо разглядывала композиции, ведя безмолвный, но явный монолог.
Неожиданно она схватила следующего за ней по пятам мужа за руку, перевела на него горящий, малоосмысленный взгляд и громко сказала:
— Дима, нам нужен нож!
— Какой нож, дорогая?
— Специальный. Для карвинга.
— А! Точно! Ты здесь погуляй пока, а я сбегаю, куплю. Ладно?
Она кивнула.

Дим Димыч понял, что пришла пора брать ситуацию в свои руки и резко менять направление семейной жизни, которая идёт куда-то не туда.
Внимательно осмотревшись — повеситься здесь явно было негде, острых и колющих предметов не наблюдалось — он затрусил в сторону магазина бытовой техники.

***

Домой супруги вернулись каждый со своими покупками. Елена Николаевна с пакетами, набитыми по списку, Дим Димыч с тяжёлой картонной коробкой.
Отправив жену сражаться с очередной тыквой, Димыч достал ящик с инструментами и полез под кухонную мойку.
Через час жена, уставшая, но довольная, притащила ему, сияющему и не менее довольному, тазик, полный нарезанной тыквы, и торжественно водрузила его на стол.

— Смотри, я почти победила ещё одну тыкву! — сказала Елена Николаевна, убирая прядь с потного лба.
— Леночка, с этой минуты мы будем вести эту войну вместе, — мужчина широко улыбнулся, включил воду и нажал на кнопку.

Внутри моечного стола загудел невидимый мощный зверь. Глаза у Елены Николаевны округлились от неожиданности.
— Алле ап! — широким жестом Дим Димыч смахнул корки от тыквы в раковину.
Корки проваливались в слив и исчезали там, перемолотые железными зубьями неведомого чудовища.
— Это крошитель костей! — с гордостью произнёс Дим Димыч и вывалил содержимое тазика вслед за корками.

Диспоузер, казалось, чавкал от удовольствия, измельчая и перемалывая оранжевую плоть.

— Но, Дима!
— Нет, Лена. Больше никаких тыкв в моём доме! И тебе не придётся смотреть как они лежат на мусорке. Неси следующую! Будем рыб кормить, они тоже есть хотят.
— А можно я хотя бы одну оставлю?
— Нет! — отец семейства был непреклонен.
— Ну хотя бы семечки оставь, — взмолилась Елена Николаевна.
— Семечки можно, — смилостивился Дим Димыч.

***

Вот так мужчина спас женщину от тыквенного нашествия и суицидальных мыслей. На самом деле тыквы они тогда не спустили в канализацию. Рука не поднялась, всё-таки было очень жалко, они и правда были красивые! Но Елена Николаевна смирилась и позволила вынести эти оранжевые бомбы на улицу, откуда их быстро растащили соседи.
Канун Хэллоуина как никак.

11. Их голоса
ГГ душевнобольной

Разгоралось утро, заливая небеса сиреневым блеском. Солнце, выглянувшее из-за верхушек деревьев, изгнало прочь ночную тьму и мириады его крохотных подобий засияли на покрытой росой луговине. Стоя в тени исполинской липы, Геррен вполуха слушал болтовню спутников. Он пристально всматривался сквозь царившее внизу золотое сияние в разношёрстную толпу людей, собравшуюся у ворот крохотного городишки. Жители – их было дюжины две, не больше – в ярких одеждах и с масляными лампадами в руках суетливо выстраивались по обе стороны дороги в некое подобие торжественного караула. Когда в воротах показался высокий старик, ведущий под руку молодую девушку, люди принялись бросать к их ногам лепестки цветов. Ни дать, ни взять свадьба…
- Ну наконец-то! – раздался за спиной Геррена ворчливый голос Арбо. – С первых петухов здесь киснем.
- Такова традиция, – ответил Геррен, улыбаясь в душе.
- И всякий раз их провожает какое-нибудь старое полено, которое едва переставляет ноги, – поддержал Арбо глубокий бас Медела. – Как бы нам тут до вечерних петухов киснуть не пришлось.
- Такова традиция, - упрямо повторил Геррен.
- Ага, - сказал Ясфер с ноткой неуловимого сарказма в голосе.
Но вечерних петухов ждать не потребовалось. Чтобы добраться до пригорка, на котором расположился Геррен (и в этом тоже была традиция) старику и его спутнице потребовалось времени лишь чуть больше, чем требовалось диску солнца, чтобы подняться над зубчатой кромкой леса на три своих ширины. Старик, не смотря на годы, вышагивал степенно и уверенно, в то время как девушка явно нервничала и беспрестанно оглядывалась на оставшийся позади городок. Ворота были заперты и о красивых проводах теперь напоминали лишь белые лепестки, будто снег усыпавшие дорожную пыль.
- Приветствую тебя, Проводник! – Старик отсалютовал изящным взмахом руки. От Геррена не укрылась опаска в глазах старика и затаённая неприязнь, звучащая в его голосе. В печальных глазах девушки, напротив, страха не было - лишь проблеск наивного детского любопытства.
- Приветствую и тебя, Голова! – Геррен чуть поклонился.
- Принимаешь ли ты это дитя, благословлённое духами, под свою опеку и обещаешь ли препроводить её в Юдоль Пророков и оберегать её не щадя своей жизни? – спросил старик, использую традиционную для такого случая формулу.
- Принимаю это дитя, и клянусь что приведу её в Юдоль Пророков, если на то будет воля духов, и что не пощажу своей жизни, оберегая её, если только чудо великой магики не воспрепятствует этому, ибо все мы – песчинки на берегу её, - ответил Геррен в том же ключе.
- Добро! – кивнул старик и бросил проводнику небольшой кожаный кошель. – Вот, плата за труды.
Он склонился над девушкой и поцеловал её в макушку.
- Прощай, дитя. Пусть путь твой будет лёгким.
От внимания Геррена, убиравшего свою награду в контейнер на поясе, не укрылось, как судорожно пальцы девушки вцепились в атласную мантию городского головы. Старик что-то зашептал ей, девушка всхлипывала и мотала головой. Геррен отвернулся.
- Терпеть не могу эти сцены, - пробормотал Арбо.
- Брось, она ж почти ребёнок, - укорил его Медел.
Ясфер только печально вздохнул.
Наконец, Геррен услышал удаляющиеся шаги – старческие шаги – и тонкие нервные пальцы коснулись его плеча.
- Прости меня, Проводник. Я готова отправиться, - тихо и скорбно произнесла девушка. Геррен удивлённо поглядел на неё. Она была тоненькой и совсем невысокой, но обладала приятным бархатистым тембром, чуть сипловатым – от слёз или от душевного переживания.
- Зови меня Геррен.
- Рита. – она слабо улыбнулась, а потом сама взяла в свои маленькие ладошки его огромную руку. На один только миг. – Мне еще не доводилось встречать проводников…
Она замолчала и отступила на шаг под испытующим взглядом Геррена.
Он глядел на неё еще некоторое время, потом кивнул: «Идём».

***

К руинам вышли под вечер. Много дней и ночей минуло с тех пор, как они тронулись в своё долгое и многотрудное путешествие из сени старой липы. Весь минувший день они пробирались через лес Серых Бродяг, и Геррен радовался в душе, что последнего Бродягу видели в лесу лет сто назад. От земли поднимался лёгкая дымка, солнце пробивалось сквозь густые сине-зелёные кроны и к тому моменту, как среди ветвистых стволов забелели руины храма механистов, от царящего вокруг муренового тумана в глазах у путников начали плыть алые круги. Лагерем стали среди развалин башни. Повсюду среди мрамора, наполовину ушедшие в землю и затянутые мхом, лежали искорёженные обломки механизмов из голубой от патины бронзы, расплющенные трубы, расколотые хрустальные линзы.
- Неприятное местечко… - пробормотал Арбо и в его голосе звучал суеверный страх. – Я бы уж лучше в чаще леса, под корягой какой соснул, иль…
- Соснул бы он, заяц трясогузый! – насмешливо перебил его Медел. – Ну и трусишка ты, братец… Мне казалось вы, северяне, покрепче будете.
- Покрепче, скажешь… А ну как проклято это место? – заныл Арбо. – Уж в таких местах, зуб даю, нечисть почище иглозубров водится. Ну хоть ты, Ясфер, ему скажи!
- Ага, - сказал Ясфер.
- А ну цыц! – рявкнул Геррен, у которого от болтовни товарищей начался звон в ушах. Рита подскочила от его крика и едва не свалилась с бронзового обломка, на котором сидела, разглядывая подобранную с земли шестерню.
- Ты чего? – нервно спросила девушка.
- Прости, малышка, - пробормотал проводник извиняющимся тоном, не отрываясь от разведения костра. – Не хотел тебя напугать.
Неслышно ступая по мягкой лесной подстилке, Рита подошла и провела ладонью по его громадной спине. Металл под её рукой был прохладным и слегка вибрировал, будто живой. Костёр занялся и Геррен, неуклюже поднявшись, присел на лежащую подле костра колонну, на треть вросшую в землю. Рита устроилась возле него. Какое-то время они сидели молча. Осаженные Герреном товарищи о чем-то негромко и обиженно переговаривались, но ему не хотелось вслушиваться в их сердитую трескотню.
- И всё же, что это за место? – наконец спросила Рита, разрушив момент тишины. Геррен обвел взглядом останки мёртвого колосса, во чреве которого они наши приют.
- Храм механистов-ор… обер…
- Обсерваторов? – удивлённо воскликнула девушка. Геррен медленно кивнул.
- Точно. Храм механистов-обсерваторов. Они пытались познать истину, изучая движение звёзд на небе. – Он усмехнулся. – Глупцы. Но нельзя их винить за их тщету. То были темные времена, когда о чуде магики еще не слышали.
- Мой дедушка… - задумчиво начала Рита.
- Энол, - кивнул проводник. Рита изумлённо вскинула брови.
- Ты знал его?
- Давно. Задолго до твоего рождения, поцелованная духами. Кажется, даже до рождения твоей матери. Волос на его голове тогда было много, а на лице – мало.
- Сколько же тебе лет? – удивилась девушка. Геррен посмотрел на неё. Странно, но кажется это был первый раз со времени их знакомства, когда юная пророчица так долго поддерживала беседу. Должно быть, сердце её, наконец, отошло. Проводник был рад такому повороту.
- Много, дитя. Я ходил по этой земле еще в те года, когда дед твоего деда не покинул материнской утробы. Но точно сказать не могу. Память… - он дотронулся рукой до своей головы, - несовершенна. Многое, что было прежде, ускользает от меня. Рита глядела на него во все глаза. Огромные, карие, они тревожили Геррена. В этих глазах детское любопытство мешалось с болью взрослого, повзрослевшего до срока. В них была печаль, и нежность, и тихая твёрдость. И ужас. Ужас, который проводник встречал в глазах каждого из виденных им пророков. Фатальная обречённость сломанного механизма, для которого – на всё воля духов - во всём мире не найдётся исправной детали. Лишь чудо, чудо магики способно их уврачевать.
- Расскажи, каким он был! – она настойчиво трясла его за плечо. – Как вы познакомились?
Геррен повёл долгий рассказ о своём походе в копи Каменного Рыла, о том, как бился с гранитным отродьем в озере огня и как молодой мастер Энол целый год затем восстанавливал его изувеченную руку.
- Дедушка был отступником, - печально проговорила девушка, когда проводник закончил рассказ. – Он говорил, что верит только в человеческий разум, в мастерство человеческих рук. Он отвергал чудо магики, не верил в духов, он говорил, что всё это враки дураков и что все пророки…
Она осеклась. Геррен осторожно тронул её за плечо.
- Энол был большим мастером, - сказал он. – Но Энол цеплялся за предрассудки, в которые ко временам его юности уже мало кто верил. Чудо магики открылось миру и мир отринул заблуждения тёмных времён. Мир выбрал новый путь, верный путь.
Он аккуратно взял её руку и приложил к своей груди.
- Чувствуешь?
- Да, металл будто живой.
- Он и есть живой. Он тоже чувствует тебя. – Геррен вытянул перед собой руку и отвернул голову. – Коснись руки в любом месте.
Рита провела пальцами по рифлёной пластине, прикрывающей плечевой сустав.
- Плечо.
- Да… А так?
- Запястье.
- Ух ты! А теперь?
- Затылок, дитя. Ты играешь нечестно. – Он снова поглядел на девушку. Если бы его металлическое лицо обладало способностью к мимике, оно лучилось бы улыбкой. - Скажи мне, Поцелованная, разве это не чудо?
- Чудо, - неуверенно произнесла девушка. – Наверное. Дедушка говорил, что проводники раньше были людьми. Но потом другие люди улучшили их, сделали такими.
Она водила пальцами по металлу.
- Там, внутри, ты еще человек?
Геррен постучал пальцем по своей металлической голове.
- Лишь небольшая часть меня. То, что даже вдохновенные чудом магики механисты Тёмных Дней не смогли переиначить в металл. То, где хранятся мои воспоминания. Такие, как твой дед, говорили, что в том маленьком комочке плоти есть весь я. Смешно, не так ли?
Рита пожала плечами.
- А много вас всего?
- Проводников? Не знаю. – Геррен вздохнул. – Говорят, раньше было много. Но я уже давным-давно не встречал ни одного.
- Дед говорил, что бывают и другие. Не проводники. Бандаги, Ночные ужасы, Урсы, Навевающие сны…
- Это всё порождения Тёмных времён, дитя. Большинства из них и вовсе уже не осталось. Не печалься об этом. Ведь старина Геррен с тобой.

***

Костёр почти прогорел. Редкие язычки пламени трепетали среди тлеющих углей, бросая кровавые отблески на белый мрамор изъеденных временем стен и увитых плющом колонн. Рита тихо посапывала, с головой закутавшись в одеяло.
Слушая бубнёж Арбо, Геррен отворил панель в своём механическом чреве и внимательно оглядел десяток золотистых циллиндров, установленных в два ряда. Вздохнув, вынул один из них. Сила этого средоточия магики почти иссякла. Геррен развязал кошель, данный ему в уплату за опеку Риты, и извлёк наружу точно такой же золотистый цилиндр. Заменив средоточие и убрав иссякшее в кошель, Геррен задумался над иронией судьбы. Ведь какой бы нерушимой ни была воля духов, как ни велика была власть их жрецов - лишь механисты могли создавать средоточия. Конечно, с годами отступников среди них делалось всё меньше. Лишь старики помнили еще полные кривды заветы Тёмных дней и кривили беззубые рты, когда при них поминали чудо магики. Механисты помоложе, как правило, не имели подобных причуд, но невозможно было отрицать, что мастерство их было уже не тем…
Геррен тяжело поднялся и поплёлся собрать еще хворосту.
- Приглядите за ней, бездельники, - буркнул он, проходя мимо тёмного силуэта Арбо, ссутулившегося на упавшей колонне за пределом круга света.
- А то! – хмыкнул тот.
- Приглядим, босс! – пробасил Медел.
- Ага, - подтвердил Ясфер.

На всё воля духов. Он отошёл всего на несколько минут. Он уже возвращался к почти угасшему огню, сжимая в пятерне охапку сухих веток, когда понял – что-то не так. Арбо моментально подтвердил его опасения.
- Беда! – крикнул он, когда Геррен тяжело перемахнул через колонну.
- Беда, босс! – в тон ему пробасил Медел. – С девчёнкой совсем плохо.
- Угу. – сказал Ясфет.
Рита, выпроставшись из одеяла, металась по земле в опасной близости от горящих угольев. Геррен одним движением смёл остатки костра и мягко прижал к земле бьющуюся в припадке девушку. Она хрипела, закатывала глаза, пыталась сорвать с себя одежду и царапала тощую грудь ногтями, будто хотела сквозь кожу и кости добраться до самого сердца. В горле клокотало, изо рта выплёскивалась пена.
- Она умирает, босс, да? – простонал Медел у него за спиной.
- Молчать! – заорал Геррен. – Это духи, духи с ней говорят! Всё будет хорошо!
На его предплечье открылась крохотная дверца, и в подставленную ладонь выпала склянка с синеватой жидкостью. Он сколол горлышко и вылили содержимое в рот девушке, что несколько поутихло в его железной хватке. Она замерла на секунду, потом вытянулась в струну.
- Белое зерно! – вдруг заорала она чужим, жутким голосом. – Красный мох мерещится, вышли мне вот, вот! Не иду на ветер! Не щ-щи! Вы-ы!
Она завыла страшно, дико и снова забилась в руках Геррена. Потом вдруг всё закончилось и Рита, наконец, затихла.
- Всё запомнили? – спросил проводник, поднимая девушку с земли и укутывая в одеяло.
- Б-белое. З-зерно. – Пробормотал Арбо.

***

- Это ты должна сама решить! Духи говорили с тобой, не со мной!
Над пропастью задувал ледяной ветер. Они стояли на горном перевале. Перед ними простиралась глубокая расселина. Внушительного вида каменный мост соединял края этой расселины. Древний, но, казалось, неподвластный времени.
- Надо вернуться и подумать! – ответила Рита, стараясь перекричать ветер.
В небольшом ледяном гроте, выбранном для стоянки, было гораздо теплее. Здесь, в низине, ветра почти не было, и крупные хлопья снега падали почти отвесно.
- Как там было? – нахмурилась Рита. – Белое зерно, красный мох. Мерещится. Ну это же бред, Гер!
- Духи так сказали, - пожал плечами проводник. – Они никогда не говорят прямо, чего хотят от нас. Это тоже часть чуда.
- Вот-вот, - поддакнул Арбо.
- Ну хорошо, - сказала Рита. – Смотри. Белое зерно – допустим, это снег.
- Так.
- А вон, смотри! – она стояла у входа в грот и смотрела на тропинку, убегающую вниз, прочь от моста. – Там, на камнях – красный мох!
- Это лишайник, а не мох, - заметил Медел.
- Так.
- И еще там было – «не иду на ветер»! – воскликнула Рита и недоверчиво поглядела на Геррена.
- Значит?
- Ну подскажи мне! Через мост – куда быстрее. Мы бы уже завтра к вечеру ушли с этого чёртового снежного ада!
- У нас два пути. Духи говорили с тобой, - повторил Геррен. – Решать тебе, Поцелованная.
Рита сердито уставилась на него. Потом она решила.

***

- Осторожнее! Погоди, девочка!
Они шли по тропке, уходящей вниз, пару часов. И уже как полчаса Геррен не сводил тревожного взгляда с цепочки убегавших вперёд следов. Следы были едва заметны. Ясфер привлёк внимание проводника коротким возгласом в тот самый момент, когда Геррен и сам их увидел. И всё же целых полчаса он ничего не предпринимал. На всё воля духов. На всё, но…
- Погоди! – повторил он громче. Рита остановилась и поглядела на него.
- В чём дело? – она немного встревожилась.
- Постой здесь, я хочу кое-что проверить. Просто подожди меня, хорошо?
- Ладно… - Рита шмыгнула носом и странно посмотрела на проводника. – Всё хорошо?
- Стой здесь, - строго ответил он и зашагал вперёд. Там, шагах в пятидесяти, тропинка резко ныряла за изгиб скалы. Конечно, эти твари глупые. Они ведь создавались руками людей, не вдохновленных чудом магики. Хотя, такие, как Энол говорили другое. Но Геррен не верил таким, как Энол. Он скрылся за поворотом, идя за цепочкой следов. Прошёл еще шагов двадцать. А потом следы упёрлись в отвесный каменистый кряж. Геррен выругался и задрал голову, глядя на следы от жутких когтей, поднимающиеся по каменной глади.
Урса атаковал внезапно. Всё-таки они хитрые, эти бестии. Исполинская механическая туша двигалась с быстротой и грацией рыси. Один удар страшной лапы – и тонкая фигурка Риты, одиноко темнеющая в белой пустоте, отлетела к стене, будто набивная кукла-игрушка. От громкого хруста, с каким она врезалась в камень у Геррена на секунду потемнело в глазах.
Он бросился назад со всей скоростью, на какую были способны его механические ноги.
- Рита!
Он увидел зверя стоявшего на тропе и глядевшего на него мерцающими зелёными глазами. По телу существа блуждали, пульсируя, волны зелёного огня. Чуть в стороне, у подножия скалы, на удивительном красном одеяле скорчилась тёмная фигурка.
- Рита!
Он бросился вперёд, зверь ринулся ему навстречу. Бой был яростный, но краткий. Страшные когти урсы кромсали металлическую плоть проводника, но пробиться сквозь защиту к жизненно важным элементам конструкции едва ли были способны. Геррен, обезумевший от ярости, терзал, рвал и дробил своего врага. Когда зелёные глаза урсы потухли, от его тела оставалась только груда искорёженного металла, истекающая зеленоватой мерцающей жижей.
Геррен со стоном подковылял к Рите и любовно поднял на руки её изломанное тело. О, духи, если бы он только мог плакать.
Небо, скрученное над головой в тугую спираль, горело кобальтом.

***

Их было много – пророков, провидцев, оракулов. Многих он вёл нехожеными тропами и одному ему известными путями к Юдоли Пророков. Перед многими он виноват. Перед слишком многими. Ибо неверны те тропы, темны и холодны те пути. Как часто замирал он в отчаянии над бездыханным телом очередного несчастного, доверенного его заботам. Опасные горные перевалы, мрачные пещеры, лесные чащобы, полные таких порождений земли, от одного вида которых у человека в жилах стынет кровь. Наконец, чудовищные творения человеческой гордыни, что до сих пор неприкаянные, бродят по земле или таятся в тайных укрывищах, тщась исполнить приказы своих создателей. Тех, чьи бренные кости уже давным-давно истлели и сделались пылью.
Однако, иногда… Иногда магика являла своё чудо, и тогда они возвращались к Геррену и голоса их звучали вновь. О, конечно это было чудом. Ведь если не чудо – то что?
Так, вернулся к нему Арбо, пророк из деревни камнетёсов у Синей горы. С ним говорил великий дух пещер, и от того у Арбо делались приступы паники, когда он ступал во тьму забоя. Однажды, совсем потеряв голову, он устроил в забое пожар и тогда жители деревни решили отправить его в Юдоль Пророков. Арбо унесла свирепая пурга, когда они шли через перевал. Такова была воля духов. Но чудо вернуло его.
Меднолицый Медел был сыном богатых купцов из далёкого южного порта. Духи сделали его яростным - слишком яростным - и однажды, когда караван его отца вёл торг в землях под опекой Геррена, Медел пролил кровь. Много крови. Отец Медела потратил много золота, чтобы выкупить жизнь сына. Тогда Медел отправился в Юдоль Пророков. Когда в болотистой долине Нир племя пожирателей падали окружило их и потребовало платы за проход, Геррен почти сумел решить дело миром. Но яростный Медел видел всё в ином свете. Они сражались как дьяволы – они оба – но когда последний пожиратель сгинул в болотной жиже, сражённый рукой Геррена, Медела нигде не было. Лишь изрезанный и окровавленный плащ его задержался на миг в чёрном зеркале бездонного омута – а потом сгинул и он. Такова была воля духов. И чудо вернуло Медела.
Ясфер был с проводником дольше прочих. Потому, должно быть, он и был так скуп на слова. Всё, что он мог и хотел сказать, было сказано давным давно. Или, быть может, Геррен просто забыл его голос? Ведь человеческая память так слаба… А может, прав был Энол? Может, что-то кроме памяти кроется в том маленьком и слабом клочке живой плоти, что таится у него внутри. Плоти, бессмертной, благодаря трубкам и насосам, накачивающим его питанием и энергией. И всё же медленно умирающей. Постоянной, и всё же теряющей что-то каждый миг.
Он стоял на коленях очень долго. Снег покрыл его так плотно, что случайный путник мог решить, что еще одну скалу. Тело Риты у него на руках давно обратилось в лёд.
- Эй, приятель! Хватит уже киснуть! – сказал Арбо. – Просыпайся, у нас полно работы.
- Пророки сами себя в Юдоль не отведут, - пробасил Медел.
- Давай уже, подымай свой зад! – Ясфер выдал целую тираду.
- Гер…
Рита?
- Гер, вставай.
Рита.
Бархатный голос, слегка сипловатый от слёз или душевных переживаний.
- Вставай, здоровяк. – Она звала его настойчиво и мягко. - Нам без тебя никак.
Он вспомнил карие глаза и вдруг выступил из тьмы, окутавшей его, в кромешную белизну. Несокрушимое тело дрогнуло, стряхнув снежное надгробие. Исполинские руки опустили застывшее тельце на землю. Геррен медленно поднялся на ноги.
- Идём же! – Их голоса звенели у него в ушах. Звали его. – Идём же! Идём!
И он пошёл.

Это сообщение отредактировал ZM87 - 10.12.2021 - 18:28

12. Платье
ГГ смертельно болен

Рождение нового дня каждый встречает по-своему. Кто-то с улыбкой, проснувшись на белоснежных простынях, в шикарных апартаментах, а
кто-то головной болью, очнувшись в собственной блевоте, после весёлой ночи и надеждой, что в валяющейся рядом бутылке «Кашасы», остался последний глоток, несущий облегчение.

Я же, встречаю этот день, лёжа на грязном полу, укрывшись старым матрацем, под плач младших сестёр за перегородкой, под звуки стрельбы и истошные крики соседского петуха на улице. Шепотом молю Иисуса-искупителя, чтобы побыстрее всё закончилось.

Утро в нашей фавелле никогда не бывает тихим, да и ночь тоже. Тишина и фавелладос вещи несовместимые, и неважно по какой причине. Будь то семейная ссора, похороны, праздник или ограбление, грустно или весело, всё равно будет шумно.

Стрельба здесь, как триппер у местных путан - обычное дело. И все знают, что нужно делать в таких случаях. Все! Кроме старушки Эстер, которая на прошлой неделе, во время перестрелки двух банд трафикодорес, пошла на кухню готовить, и шальная пуля, влетевшая в окно, оставила внуков без обеда и любимой бабушки.

Мне не страшно.

Нет.

Я борюсь с желанием выбежать на улицу, и закончить всё, здесь и сейчас. Тонкие стены нашего жилища не преграда для пуль, да и матрац тоже. Смысл бояться и гадать, что убьёт быстрее, выстрел спецназовца из BOPE, пришедшего пасифицировать территорию, или болезнь, которая все равно заберёт мою жизнь в любой момент? Но у пули есть один минус, она может изуродовать моё лицо. Я не хочу лежать в гробу с развороченным черепом, как бабушка Эстер! Я хочу, спустившись в ад, оставаться красивой!

О своей болезни я узнала недавно.

Всё началось с решения моей мамы, продать лишнюю, по её мнению вещь - мою девственность. Я согласилась, ведь через два месяца квинценера - моё пятнадцатилетие. Такой праздник обходится недёшево. В этой стране неважно есть ли у семьи средства на это событие. Самый последний бедняк влезет в долги, чтобы организовать своей дочери пышное торжество.

В мечтах я часто представляла себе этот день: толпу гостей, завистливые взгляды подруг, фотографа с дорогой камерой, музыкантов, воздушные шары, огромный торт. И как я в шикарном платье танцую самбу с Бернарду. Или же всё-таки с Рафаэлем...

У нашей мамы четверо детей, и все мы появились на свет, от разных отцов. Нет, она не ветреная синьора. Её первый муж, погиб тюрьме «Карандиру» во время бунта заключённых, мой старший брат пошёл по стопам своего папаши и отбывает срок в тюрьме «Пинейрос». Последняя попытка хранительницы нашего семейного очага, создать полноценную семью - синьор Пепе - подарил мне очаровательных сестёр – двойняшек и скончался от туберкулёза полтора года назад. Разочаровавшись в коротких сроках эксплуатации мужского населения трущоб, матушка обрела своё женское счастье с сеньорой Жоанной, которая имеет постоянную работу, вспыльчивый характер и нетрадиционный взгляд на традиционные семейные ценности. Резко осуждаемый католической церковью.

Вот так, в родительской спальне поселилась любовь, а я теперь делю свою комнату с сёстрами.

И, несмотря на моё настойчивое любопытство, тайна моего зачатия до сих пор не раскрыта. В наследство я от неизвестного «производителя» получила: дерзкий характер, белоснежную улыбку, смуглую кожу и ярко-голубые глаза.

Вопреки моей нетривиальной внешности, местные мачо обходят своим вниманием мою персону. Возможно, это из-за моей худобы и роста приближающегося к шести футам… Здешние кавалеры предпочитают девушек с формами попышнее как спереди, так и сзади.

Все проблемы в нашей фавелле решаются через дона Херши. Бьёт муж? Пожалуйся ему и уже вечером к вам в дом, заглянут молчаливые громилы, и сломают домашнему агрессору руку, если он не член их банды, конечно.

Не хватает денег на стройку, лекарства, учебники? Попроси. И он поможет.

И всем плевать, что деньги Херши пахнут колумбийской пудрой и кровью.

Когда бог глух к твоим молитвам, а власти безразличны, есть человек который, всё видит, всех слышит, решает и делает. Но важно помнить о главном - получив помощь, ты будешь должен.

Стоило матушке обратиться к Херши и покупатель на мой «товар» нашёлся довольно быстро. Жирный гринго - деловой партнёр дона, согласился запустить своего гуся в мою нетронутую пещеру не торгуясь. Но с условием, что перед сделкой, я сдам анализы на нехорошие болезни, потому, что он не готов платить такие деньги за секс в резинке. Полученной суммы, нам бы хватило на многое. И на платье, о котором я так давно мечтаю.

Но везение и удача не водятся в трущобах.

Четыре буквы АIDS напечатанные на медицинском бланке, поставили крест на всех наших планах. Конечно, доктор с елейной улыбочкой старался убедить меня, что это не приговор и с этим можно жить. Уверенно вещал о современных препаратах, но заткнулся сразу, как только узнал, где мы живём.

Выплакав все слёзы, я осознала, что моя жизнь превратилась в существование.

У подруг при моём появлении находятся срочные дела. Мама, пустив слезу по потраченным в клинике деньгам и упущенной прибыли, раскошелилась на перегородку в нашей с сёстрами комнате. Она запретила мне с ними играть и вообще контактировать, дескать, мне уже всё равно, а им ещё жить и жить. Питаюсь я теперь из персональной посуды, в одиночестве.

И абсолютно никто, даже не попытался разобраться, откуда во мне это взялось!

Расстаться с жизнью в трущобах так же легко, как подхватить простуду в сезон дождей. Есть много способов прервать существование. Я свой уже выбрала, но сначала попробую получить то, что занимает все мои мысли и висит на плечиках в крохотном бутике, в Сан-Паулу. Они торгуют произведениями местных, но пока ещё неизвестных широкой публике, дизайнеров. Маме я скажу, что поеду в госпиталь, за рецептом на бесплатные лекарства.

Стрельба на улице стихла, сёстры перестали реветь. Значит можно вставать и идти собираться. Мои сборы не занимают много времени, косметикой я не пользуюсь, а натянуть топ и шорты минутное дело. Расчесала волосы, собрала их в хвост и, дополнив свой наряд бейсболкой и кедами, поспешила на улицу.

Карамба! Чуть не забыла рюкзак, в котором лежит всё необходимое, для моего сегодняшнего шопинга: солнцезащитные очки, рулон клейкой ленты, перцовый баллончик, и завёрнутый в бандану кухонный нож.

Если бы какой-нибудь богатый турист, вдруг надумал взять в аренду вертолёт, решив пощекотать себе нервы видами наших трущоб с безопасного расстояния, то, он, наверное, подумал бы, что всё это фантазия свихнувшегося архитектора, воплощённая в реальность. Глядя сверху на нашу фавеллу, разросшуюся, как дикий кустарник по склону холма, хаотичное скопление ее безликих построек, окружённых размалёванными граффити заборами, ничего другого подумать и нельзя.

Наш дом находится на самом верху. Кто-то может подумать, что это престижно, но у нас свои законы. Один из которых гласит - чем ты беднее, тем выше ты живешь. Состоятельные жители фавелл, для жизни, предпочитают золотую середину.

Чтобы попасть на автобус, идущий до Сан-Паулу, мне надо спуститься вниз. Путь получается неблизкий: сначала нужно перебраться по перекинутым мосткам через овраг на противоположную сторону, а потом дойти до единственной заасфальтированной в трущобах дороге, которая ведёт к остановке муниципального транспорта. Ручей, который течет по дну оврага и разделяет нашу фавеллу на две части, называют «Душистым» потому, что фавелладос сбрасывают в него продукты своей жизнедеятельности.

Есть ещё одна дорога, но не каждый рискнёт ей воспользоваться. «Тропа дьявола» начинающаяся от крематория на вершине холма, в котором обычно заканчивают свою жизнь враги нашего дона, проходит через весь склон, петляет сквозь квартал, который заселили трафикодорос, и заканчивается в самом низу, упираясь в лачуги «крэкленда» и мусорную свалку.

Перебравшись на другую сторону, я пошла к дороге. Здесь до меня никому нет никакого дела, все заняты своими проблемами. Ребятня гоняет мяч на футбольной площадке, построенной на деньги дона Херши. Пожилые синьоры, рассевшись в баре, потягивают кто пиво, кто кайпиринью, и обсуждают утреннюю перестрелку, дымя вонючими сигарами. Двое мальчишек на крыше школы самбы, в которой я училась танцевать, запускают в небо воздушных змеев. Засмотревшись на их полёт, я не успела отскочить от помоев, которые выплёскивала из ведра на улицу, рачительная хозяйка дома, у которого я случайно остановилась. Окатив меня с головы до ног, уважаемая синьора в качестве извинений резко захлопнула перед моим носом дверь.

Карамба! Да-а-а… В таком виде меня не то что в бутик - в автобус, не пустят!

Возвращаться домой смысла нет - вот уже трое суток в нашем доме нет воды, такие перебои здесь не редкость. Сесть и рыдать, тоже не выход, хоть и очень хочется. Нет смысла горевать об изменившихся планах, когда вся жизнь и так катится в пропасть. Но всегда есть выход, даже если судьба закинула тебя в трущобы. Мне всего лишь нужно изменить маршрут, пройти немного вперёд, свернуть, не доходя до дороги налево. А потом подняться по ступеням к дому единственного человека, который может мне помочь.

Луис - друг детства моей мамы. Он по своей воле решил заменить мне моего неизвестного папашу, ставший для меня ангелом - хранителем и другом. Его стараниями я научилась читать и писать. Он научил меня водить свой ярко - желтый мотороллер и дал мне работу - доставлять на нём посылки своим деловым партнёрам из фавеллы. Нет, дядюшка Лу, как я его с детства называю, не почтальон и не учитель, да и в посылках не рождественские подарки от Санты. И пусть я не знаю, чем закончится этот день, одно я знаю точно - этот человек, называющийся такую недотёпу как я - принцессой, всегда останется моим добрым персональным волшебником.

Дом, дядюшки Лу был не похож на резиденцию добрых сказочных сил, а больше походил на небольшую двухэтажную крепость. Она фисташкового цвета, с забранными металлическими решётками окнами, небольшой террасой на втором этаже и с большим баком для воды, стоящим на плоской крыше. И этот дом действительно крепость, потому что он окружен высоким бетонным забором, с протянутой по верху колючей проволокой.

На заднем дворе этой крепости живёт самое настоящее чудовище, семидесяти фунтов весом, отзывающееся на кличку «Пончо» и вгоняющее в дрожь недругов одним видом своих клыков. Да, таким клыкам позавидовал бы любой уважающий себя аллигатор. Немногих же друзей, в число которых я вхожу, Пончо приветствует радостным лаем и энергичным вилянием обрубком своего хвоста.

Я бы очень хотела жить в этом доме! И чтобы Луис был моим отцом или мужем. Но мечты исполняются только у нарисованных героев творчества Уолта Диснея. В реальности же дядюшка Лу делит кров с Мигелем - смазливым крупье из местного казино, и ведёт бухгалтерию своего старшего брата, дона Херши.

Если вы когда-нибудь посетите Бразилию, то первое, что вы поймёте, сойдя с трапа самолёта, это то, что в этой стране ничего и никогда не происходит вовремя, потому, что здесь никто и никуда не торопится.

Настоящий бразилец бегает быстро только в исключительных случаях: когда удирает от копов, от ревнивого мужа своей любовницы и когда играет в футбол.

Но бывают приятные исключения.

Стоило мне подойти к двери в заборе, окружающего дом Луиса и нажать на кнопку звонка, вмурованного в стену, как, буквально через пять минут, за дверью послышался звук отпираемого замка.

Мое появление на пороге собственного дома, дядюшка Лу встретил ехидной ухмылкой и едким замечанием:
- Принцесса, скажи мне, только честно, солнце напекло тебе голову и ты решила искупаться в Душистом?
- Дядюшка это случайность. Я … - промямлила я, но Луис, приложив палец к своим губам, прервал мой монолог.
- Ничего не хочу слышать, пока ты не приведёшь себя в порядок. Фу, что за запах? Бегом в душ. И если одна маленькая сеньорита поторопится, то успеет получить кусочек «квадро формаджи», которую я заказал час назад.

Чтобы узнать о человеке больше того, что скажут о нём близкие или содержится в полицейском досье нужно посетить жилище этого человека. Гостиная Луиса может многое рассказать о своём владельце: пол уложен мраморной плиткой, диван из натуральной кожи, саксофон и аккуратно расставленные виниловые пластинки на стеллажах, все на своих местах и нигде ни пятнышка грязи или пыли - хозяин педант, не терпящий фальши, любящий джаз. Огромный телевизор с плоским экраном с подключённой к нему игровой приставкой, и единственная коробка от диска, с надписью UEFA - хозяин любит футбол. Массивные двери из натурального дерева, перекрывающие вход на второй этаж, выход на задний двор и кухню - хозяин любит приватность и думает о безопасности. Ещё больше может рассказать спальня наверху, но мне туда не нужно, мне нужно в ванную, которая находится по соседству.

Ванная, оборудованная душевой кабиной с гидромассажем, разноцветной подсветкой и радио - предмет мечтаний любого фавеллатос. Такое могут позволить себе только очень состоятельные люди, у которых никогда не бывает перебоев с подачей воды. А мне выпал счастливый билет воспользоваться всем этим великолепием.

Быстро помыв голову и тело, застирав шорты и, подтанцовывая под веселую песенку Лео Родригеса, я соорудила на голове тюрбан из полотенца. Натянула на себя мокрые вещи и пошла в гостиную.

Спустившись и толкнув дверь, я замерла в ужасе. Мой мозг отказался верить в то, что увидели мои глаза. Коробка пиццы плавала в, медленно растекающейся по мрамору, луже крови. Жуткая вонь немытой плоти и гнили, исходящая от похожих на двух зомби, незваных гостей ударила мне в нос. Один из них стоял на коленях перед телом Луиса, лежащего на полу гостиной, и втыкал него нож. Очень медленно вынимал его из раны и так же медленно вонзал нож раз за разом в бездыханное тело. А второй, в сбившейся на бок красной кепке с логотипом пиццерии, неторопливо убирал игровую приставку в чёрный пакет для мусора.

Боль потери и ярость тараном пробили ком стоявший в моём горле, и жутким криком вырвались наружу.

Мразь, отнявшая жизнь у моего самого близкого человека, среагировала на мой вопль и начала подниматься. Очень медленно, направив на меня окровавленный нож, зажатый в изуродованной ожогами руке.

Понимая, что мне не справится с этими тварями без оружия, а мой рюкзак остался лежать на диване, я попятилась назад, потянула на себя дверь и трясущими пальцами провернула ключ, торчавший в замке, сделала два шага назад и уперлась спиной в дверь, перекрывающую выход во внутренний двор.

Желание отомстить захватило все мое сознание, вытеснив страх. Пусть две самых мерзких твари, променявшие своё человеческое обличие на крэк, пытаются сломать дверь чтобы добраться до меня. Пусть! Клянусь, им не будет покоя даже в аду!

Дикий вой Пончо за моей спиной подсказал правильное решениеЯ открыла дверь и выбежала на задний двор, оставив дверь открытой, и в нее тут же рыча влетел пёс. Надеюсь, он перегрызёт убийцам своего хозяина горло, и это будет самой лёгкой смертью для них.

А мне нужно добраться вниз, там всегда дежурят дозорные, контролирующие всех, кто входит в фавеллу, у них есть рации и связь с доном. Бежать слишком долго. Взгляд наткнулся на желтый мотороллер, стоящий у стенки. Вот оно - решение! На нём я домчусь за помощью минут за пятнадцать! И тогда в трущобах станет очень жарко.

Попетляв по узкой улочке между домами, я выехала на дорогу и, выкрутив ручку акселератора до отказа, понеслась по дороге с максимальной скоростью. Ветер сорвал полотенце с моей головы, размазал по лицу слёзы. Плевать. Самое главное сейчас - добраться до дозорных.

Но удача видимо решила взять выходной именно сегодня.

Треск мотоциклетного мотора за моей спиной, хлопок выстрела. Пуля выбила искры рядом с передним колесом и заставила меня совершить ошибку. От испуга я резко дёрнула руль вправо, и съехала с дороги на едва заметную тропинку, ровный асфальт сменили ямы и колдобины.

Оборачиваться и смотреть назад - лишняя трата времени. Похоже, убийцы дядюшки Лу завладели его оружием и мотоциклом доставщика пиццы. Тропинка вывела меня прямо к дороге, петляющей между домов. Сбросив скорость, я начала лавировать между валяющимися тут и там мешками с мусором. Карамба! Это же «Тропа дьявола»! Плевать! Я по ней ездила не раз.

Квартал трафикодорос, я проехала без проблем, сбитая курица не в счёт, а мои преследователи, судя по звуку, немного отстали. Впереди остался один поворот, сразу за ним резкий спуск и чтобы не попасть на свалку и в «крэкленд» мне нужно забрать левее.
Осталось совсем чуть-чуть. Пригнувшись к рулю, я выжала из моего жёлтого спасителя всё что можно.

Выстрела я не услышала, резкая боль в плече, онемевшая рука отпускает руль. Короткий полёт, удар, боль, темнота.

Глядя в зеркало на своё отражение, я поняла, что рождена для этого платья. Шёлк, струящийся по моему телу, приятно ласкает кожу.

Это платье действительно превратило меня в принцессу.

Два месяца прошло с тех событий, оставивших шрамы на моём теле. Два сраных месяца.

И пусть удача решила извиниться передо мной, отплатив моё лечение и подарив плате и списав за все это деньги со счёта дона Херши, я плюну ей в лицо, вымыв этой шёлковой тряпкой полы в нашей с сёстрами спальне.

А о болезни пусть думает тот, кто ей действительно болеет…

Это сообщение отредактировал ZM87 - 10.12.2021 - 18:28

13. Тоби
ГГ папуас

…Тогда Мауи взял свой барабан-кунду и стал играть изо всех сил. И затряслась земля, и вода поднялась выше самой высокой горы. Испугалась старуха Махуика, что обрушится ее дом, и отдала ему раковину с горящей жемчужиной. Так появился в племени огонь. Слышишь грохот? Это Мауи бьет в свой священный кунду.
Звук всё нарастал. Из тихого, словно по натянутой на барабан упругой коже кенгуру водили щеточками, он становился сильным и громким как шум тропического ливня. Справа и слева ветер к нему добавлял свои порывистые песни, похожие на причитания женщин, которые потеряли своих отважных мужей, ушедших в море.
Маленький Табити подтянул коленки ближе к подбородку.
Зелёный лес отозвался грохоту барабана шелестом миллиарда листьев и рыком тысячи разверзнутых пастей. Взрезанное умирающим закатом небо зачернело неровными полосами. С сандалового дерева слетела гигантская райская птица и уставилась на него немигающим жёлтым глазом.
- Табити! Табити! – зов незнакомого, словно божественного голоса, налетал на него со всех сторон.
Он всматривался в её зрачок, но видел в этой жёлтой стеклянной бусине лишь свое крохотное отражение. Глаз сделал круг, и внезапно райская птица открыла клюв и, высунув длинный и красный точно пламя, язык, издала самый страшный звук, который он когда-либо слышал. Адский вой. Скулёж страха. Стон необратимости. Крылья птицы подняли жаркие испепеляющие кожу вихри. Взмахи перьев, хлеставших остриями его лицо, окрасил весь мир вокруг красным.

Тоби закричал и проснулся в холодном поту. Дыхание сбилось, в голове стучало. Сел и смахнул выступивший пот со лба; вытер ладонь о влажную подушку.
Зеркало возле кровати отразило лицо коротко стриженного чернокожего мужчины. Мускулистый, невысокий, но с выправкой. Белки глаз лихорадочно блестят, как и капли пота, испаряющиеся жаркой африканской ночью. Проклятый сон привиделся ему второй раз. Так глупо для взрослого мужчины видеть чёрти-какую ерунду.
- Чёрти-какая ерунда, – повторил Тоби, убеждая себя этой чудной фразой, что видеть такие сны не достойно его. Обычно он спал безо всяких сновидений. Засыпал легко, просыпался по будильнику, умывался и выходил на дощатую веранду курить.
Жаркий ветер пустыни сильнее, чем обычно колыхнул занавеску и донёс до Тоби запахи керасина и гудрона. Он бережно достал из коробки кубинскую сигару (самые лучшие продавались в городе, в лавке старика Сантьяго), поднёс к носу, вдыхая полной грудью запах - ее, и гудрона, и досок старой веранды. И закрыл глаза.

…Вождь курил много и часто. Слушая его рассказы об отважном Мауи-тикитики-а-Таранга, щедром Кане, коварной Догаи, Амбате и братьях, Табити непременно хотел познакомиться с этими удивительными героями. Он воображал, что поднимется к самому небу и принесет своему племени много свиней и саго и все будут рады. Мечтал стать отважным воином, черным красить лицо и плечи, носить дори с перьями птиц, сколько их будет на двух руках. Но мать заставляла его вместе с остальными братьями и сестрами искать раковины на берегу и собирать листья бетеля.
Матери он совсем не помнил. Ни образа, ни запаха. Наверное неправильно, что нет такой памяти, и зря говорят «впитал с молоком». Тоби старался избегать такого рода воспоминаний. В его настоящей жизни они ничего не значат и вряд ли хоть как-то помогли бы ему.
Мать… Он был слишком мал, чтобы помнить, как исчез из её жизни. Это был выбор не его, совсем еще малыша. Переживала ли она или радовалась, что одним ребенком стало меньше? Была и была. Так, отголоски чего-то давно ушедшего, ненужного. Не помнит и не надо.
Только большую мягкую грудь и руки помнил. Тонкие, морщинистые, с темными линиями и бесконечными браслетами на запястьях.
- Сакод, - мать показывает один палец.
- Ина, - рогатка из двух пальцев почему-то смешит Табити.
- Ина-сакод… Ина-лясанга…Анем, что значит человек с пальцами на руках и ногах.
Вот, пожалуй, и всё. Беззаботное голое детство на затерянном острове в Тихом океане.

Дым крепкой сигары поднимался витиеватыми узорами к листьям невысоких масличных пальм, то тут, то там вытягивающихся из зарослей апунции вдоль веранды. Ночь постепенно уходила, унося с собой привычное тепло пустынных теней и уступая пески солнцу. Оно же, едва-едва показавшееся из-за горизонта, словно подтягивалось и с каждой минутой набирало силу, чтобы устроить земле полуденный напалм. Но пока еще не сильно пекло, да и западный ночной ветер охлаждал возбужденное ночным кошмаром тело Тоби. Он пустил последнее колечко дыма и положил сигару в половинку кокосовой скорлупы, давно ставшей пепельницей. Душа требовала кофе.

Мадам Буке значила для него больше, чем мать.
- Un, deux, trois, quatre, - загибала она его маленькие черные пальчики своими красивыми белокожими.
Язык, математика, чтение, география, астрономия – всё давалось ему удивительно легко. Месье Буке учил его держать оружие и долго смеялся, когда Табити в ответ хотел научить его убивать копьем голубей и ворон.
Мадам Буке спросила разрешения называть его Тобиас. Конечно, он был не против, покорно склонив кудрявую голову для поцелуя.
Она купила ему конструктор и набор для моделирования, читала вместе с ним книги. Иногда брала его с собой на работу. Пока мать общалась с женщинами в белых халатах, Тобиас, одетый в отутюженный костюм-двойку и лакированные ботиночки не отходил от огромнейшей карты мира, усеянной множеством красных крестиков.
- Вот здесь небольшая группа островов, откуда мы тебя взяли, - губы приёмной матери целовали его в кудрявую макушку, а белый палец водил по буквам. Мальчик уже бегло читал «Океания».

Наливая крепкую арабику в красную пузатую чашку, Тоби пробежался по первой полосе местного двуязычного еженедельника. Заголовки пестрели фактами о катастрофе самолёта «Boeing-737» под Порт-Суданом. В телевизоре главные новостные каналы не отставали: «Крупнейшая авиакатастрофа в истории страны», «Число погибших - 117 человек: 11 членов экипажа и 106 пассажиров», «Причина крушения – отказ двигателя».
- Определенно, военная авиация стабильнее, - сказал сам себе Тобиас и погрузился в воспоминания о своем самом необычном путешествии – поездке в далёкий СССР.


У месье Буке были свои планы на приёмного сына, встретившего свое восемнадцатилетие на юге Аравийского полуострова. Хотя ООН объявила текущий год Годом мира, он считал, что карьера военного актуальна как никогда - сын должен идти по его стопам. Отеческая любовь открыла Тобиасу дорогу в небо и авиационный колледж стал на несколько лет домом для мальчишки с далёких островов.

Не беда, что он всегда стоял в конце строя таких же, как он темнокожих, курсантов. Упорство и способности к обучению делали Тоби выдающимся учеником. И пусть выбор, что будет делом всей жизни, за него сделал приемный отец, Тоби был благодарен ему за каждый совет и каждое решение, повернувшее его судьбу.
В конце 90-х Тобиас и еще несколько парней, имевшие за плечами более 500 часов налета, приземлились в международном аэропорту дружественного Советского Союза.
Жара российского юга ничуть не уступала тропическому зною Аравийского полуострова. Погоду родных океанических островов Тобиас уже и не помнил.
Иностранцев встретили со всеми почестями: разместили в казарме, поставили на довольствие, выдали форму и постельное белье. Старшина огласил регламент.
Безо всяких прелюдий начался год усиленного изучения карт, данных пилотажных зон и посадочных курсов.
Их группа работала без переводчика. Одно дело, когда изучаешь язык по учебникам, другое - когда полностью погружаешься «в народ». Через два месяца каждый иностранный курсант не только бегло разговаривал на русском, но и владел технической терминологией. Их распределили по инструкторам, слишком ответственно спрашивающих за теорию и практику. Все экзамены и зачеты на знание авиатехники, документов, регламентирующих лётную работу, карты районов полетов в радиусе 150-300 километров Тобиас Буке сдавал на отлично с первого раза.
После трудовых будней наступали выходные, поначалу пугающие безрассудностью русских летчиков. Но затем «отдых с размахом» вошел в привычку. Русские летчики помогали иностранцам и делом, и крепким русским словом.
- Тобик, с тобой получился бы шикарный дембельский альбом! – наливал ему из запотевшей бутылки исконно русский напиток капитан. – Мужики, где Андрюха с фотоаппаратом, мы так на Лёхином дне рождении и не сфотографируемся.
Тоби пил водку, пробовал большой ложкой красную икру, трёхлитровую банку которой передали с Камчатки родственники одного из гостей, пробовал селедку с луком и снова пил.
- Вот ты, Тобик, правильный мужик, - похлопал его по плечу пьяный старлей Макаренко, – ты получаешь образование, стремишься чего-то достичь, везде бывал. Вот и до России добрался. А скажи, правильно ли мы живем? Ты сам двигаешь себя? То за нас кто-то решает, то мы принимаем решения. А правильно ли это? Вдруг случилось бы по-другому. Вся наша жизнь – череда принятых решений и поступков. Нет неправильной. Есть она одна - та, которая есть.
- Есть! – Тоби кивал и мутно глядел в свое темное отражение на запотевшем стекле.
- Приказ, брат, это такое дело. Родина скажет «надо» и ты будешь делать, как ей надо. Ей! Не тебе. Шаг вправо-влево, как говорится, расстрел. Поворот не туда – и всё, прощай авиация. Умри, но выполни свой долг перед Родиной.
- Есть! – Тоби улыбается и повторяет этот ответ на французском, английском и арабском. Родной ток-писин он уже не помнит.

Тоби с тоской в черных глазах глянул на кофейную гущу на дне кружки. Щелкнул языком, словно заново пробуя послевкусие арабики, и снова раскурил сигару. Сейчас, на рассвете, пока еще не слишком жарко и время позволяет никуда торопиться, сигары казались чертовски хороши. Особенно их насыщенный вкус.
Впервые он попробовал курить в тринадцать. А любовь к табачному запаху и вкусу - не привычка, а именно любовь - так и осталась до сих пор, в паре месяцев до сорокового юбилея. Тело сигары приятно тяготило средний и указательный пальцы; большим он поглаживал чуть шершавый покровной лист.
Он никуда не спешил.
Пустыня и солнце тоже.
Ветер лениво перекладывал песчинки, игрался с дымом.

После окончания учебы Тобиас Буке по совету отца принял простое для себя решение - продолжил работать при авиационном колледже инструктором. Отцовские связи и военно-техническое сотрудничество страны с наращивающими мощь Ближним Востоком, Северной и Восточной Африкой определило дальнейшую судьбу и карьеру Тобиаса. Пока государства подписывали договоры о продаже авиатехники, группа лётчиков-инструкторов приступила к изучению арабского языка.
После года успешной подготовки местных пилотов в одной из дружественных стран Арабского мира Тобиас ненадолго вернулся домой. Уже через три года он летел обратно в Восточную Африку для работы по контракту.

Взглянув на нетерпеливые стрелки часов, Тобиас надел летную форму и быстрым шагом направился к машине, чтобы успеть к началу полётов. Завтрак в полку авиабазы показался ему необычайно вкусным. Откуда-то исподволь зародилось чувство, что сегодня особенный день. Хороший день. Сегодня всё было особенным - и утреннее пробуждение, и теплое солнце, и сытный рис с курицей. Даже стройная Шади улыбалась ему дольше и игривее. Едва приметный в пальмовой зелени канареечный вьюрок щелкал клювом и косил любопытным глазом на лётчиков в столовой. Тоби бросил ему остатки лепёшки и тот жадно отхватил большой кусок. Сизые вездесущие голуби тут же устроили драку за оставшееся.
«Интересные птицы, - Тоби улыбнулся своим мыслям, - голуби, как и я, граждане мира, летают везде. И в городе их встретишь, и на острове, и здесь, в пустыне».
Завтрак заканчивался. Наступала пора полётов.

Техники уже подготовили самолеты – под крыльями висели полностью заряженные блоки неуправляемых авиационных ракет.
На тренаже курсант Бентли в ожидании зачётного полёта на полигон в качестве ведомого отрабатывал действия при стрельбе парой.
Тобиас с минуту посмотрел на пассы курсанта руками и копнул чуть глубже:
- Итак, Бентли, вводная: ты в пикировании произвел стрельбу ракетами, у тебя помпаж двигателя. Твои действия?
Курсант отчеканил все признаки и действия словно по учебнику. Тобиас похвалил его про себя: «Лишь бы всё так и сделал, как рассказал, не растерялся бы».
Полёт проходил в соответствии с заданием, пока в наушники шлемофона не ворвался голос руководителя полетов.
- Пятьсот девяноста восемь?
- Пятьсот девяноста восемь отвечаю.
- В квадрате 45 обнаружена колонна противника. Ваша задача – нанести ракетный удар по колонне.
Приказы не обсуждаются. Приказ – это не твой выбор, а намерение свыше. Курсант ли, профессионал ли, принимал ли присягу, подписывал ли договор - выполняй условия контракта. Выполняй свой долг. Приказы не обсуждаются.
- Понял. Выполняю.
Тоби подал команду ведомому «Разворот влево». Миг-29 послушно заложил крен в шестьдесят градусов и взял курс в квадрат 45.
В безупречно синем небе нарисовались инверсионные рельсы.

Колонна недружественной оппозиции пересекала пустыню строго на север. Первым вгрызался в девственные пески тентованный грузовик, следом – другие большегрузы и джипы. Боевики, словно дикобразы иголками, были увешаны автоматами, ручными гранатомётами, пара человек держала переносные зенитно-ракетные комплексы. Пыльный столб тянулся следом за колонной, оседая в зыбучих дюнах.
По перископу и зеркалам Тоби удостоверился, что ведомый держится на месте, и подал команду: «На боевом цель вижу. Главный»
Осталось только откинуть гашетку на ручке управления и нажать её.
- Главный!
Высота 200, скорость 950. Тоби нёсся вдоль колонны, убирая крен. Цель в прицеле неумолимо прокладывала дорогу в желтых песках. Пять-шесть секунд для уточнения прицеливания и команда ведомому:
- Бьешь по последней. Я - по первой.
Указательный палец откинул гашетку и на долю секунды задержался, погладив черный металл.
Цель полностью вписалась в прицельную марку.
- Пуск, вывод.
НАРы, с характерным шипением оставляя пушистые серые хвосты, метнулись в сторону первой машины.

- Табити! Табити! - зов незнакомого, словно божественного голоса, налетел на него со всех сторон. Солнце улыбнулось и по-жемчужному сверкнуло внутри створок небесной раковины.

Ракетный залп угодил точно в трепещущий тент. Замаскированный под обычную фуру топливозаправщик вывернулся наизнанку и развороченным нутром мгновенно начал пожирать раскалённый воздух вокруг и самолет, не успевший свернуть с курса.

Почему он не выполнил противоосколочный маневр? Почему решил стрелять «с горизонта»? Почему не избежал фатального искушения досмотреть до конца момент взрыва?
Почему? Почему? Почему?
Облако горящих осколков перемололо все мысли и самого человека в железной птице, вставших на огненном пути.

Священный барабан-кунду затряс мир оглушающим стуком. Солнце-жемчужина взорвалось. Ни одна, ни две - стая гигантских ярких райских птиц - посланников ада, открыв жадные клювы и высунув длинные красные языки, закричала. Взмах огненных перьев, хлеставших остриями лицо и тело Табити, окрасил весь мир вокруг красным. Ветер, слетевший со склонов вулкана Улавун, вырвал Тоби из железных объятий кресла и опустил его в своё прожорливое нутро.
Стук барабана сына народов Мауи смолк навсегда.

14. Черти
ГГ спит с ножом под подушкой

Подпрыгнув и зацепившись за торчащую из под обломанного шифера доску, я подтягиваюсь на краю плоской крыши. Выход силой, которому я совсем немного помогаю, подгребая кедами по крашеной стене, и я наверху.

- Ну, чё там?
- Погоди…

Я иду по крыше корпуса «Лесной». В середине крыши, точно над перегородкой между девчачьей и нашей половиной корпуса закреплён высоченный ржавый штырь громоотвода. Между проволочными растяжками, удерживающими громоотвод вертикально, натянута леска. На ней вялится несколько десятков пустоглазых краснопёрок и горбатеньких окуньков, наловленных в первые дни смены.

Стараясь ступать тише, подхожу к громоотводу и мну ближайшую рыбку.
- Сырая! – кричу я, не оборачиваясь, и оглядываю пейзаж с непривычной высоты.

Сразу за корпусом круто загибается вверх склон, густо поросший дикой вишней. Справа и перед корпусом, липовый лесок с непролазным подлеском.

Слева, за девчачьей половиной, видна крыша беседки.

За беседкой волнуется бескрайнее седое море степного ковыля, бог знает, какими судьбами занесённого в эти, ни разу не степные, края.

Метров через сто, бескрайнее море ковыля заканчивается обрывом, нависающим над огромным Горьким озером. Озеро синее и тоже бескрайнее.

Ветер, дующий с озера, смешивается со знойным настоем чабреца и полыни.
- Джииипа!!! Ты там застрял?
Джипа – это я. Кличка прилипла прошлым летом в этом же лагере.

Тот, что орёт как ошпаренный там внизу – Паганини. Этимология его погоняла восходит к слову «поганец».

В эту августовскую смену в нашем первом, самом старшем отряде, набралось всего семь пацанов.

Двое из них, Эдик и Данила – «Кинг-Конги». Потому что они на год старше и заметно крупнее остальных. Им по шестнадцать.

Эдик и Данила одноклассники. Их младшие братья - Алик и Никита-Паганини, тоже учатся в одном классе пятой школы города Далёкова.

Эдик и Алька мои двоюродные братья. А я - «иностранец» из соседнего города.

Второй «иностранец» в нашем отряде - Профессор. Он живёт в тридцати километрах от Далёкова в посёлке Родник или, по-простому, «на комбинате». Профессор покорил всех и заслужил уважительную кличку тем, что в первую же ночь в лагере, почти дословно пересказал нам «Убик» Филипа Дика. Вообще-то, комбинатовские заносчивые ребята и «напрашиваются», но нашей живой аудиокниге всё прощается.

Наш седьмой соотрядовец - Роберт, ходит на футбол вместе Аликом и Никитой, и потому проблемы сплочённости в нашем маленьком мужском коллективе нет. Все мы, кроме Профессора, друзья или братья.

Ветер, не смотря на тихий час, доносит с «Зелёнки» - лагерной культурно-спортивной площадки, популярный мотив «Чери леди».

В клубе репетируют открытие смены.

- Джиипааа! – не затыкается Паганини.

Взглянув в бездонные, пронизанные леской провалы глаз недовяленной краснопёрки, сообщаю ей, беззвучно артикулируя под Дитера Болена, что there's no time, i'll ever go, и тут же исполняю свою угрозу.

Репетиция нас не касается. Мы – черти. Все семеро. Наша задача, в нужный момент эффектно появиться из мрака на пятачке перед костром, станцевать шуточный танец и смешаться с толпой.

Танец дурацкий, но лёгкий. Грациозный, как брачные ритуалы атлантических крабов. Его мы выучили за полчаса.

Увидев наше рвение, обе вожатые махнули на нас рукой и занимаются чем-то поважнее. А мы придумываем чёртовы наряды.

- В натуре, папуасы получились – бурчит Данила.

Мы критически оглядываем бусы из неспелой рябины и юбки из берёзовых веток, криво притороченные к шортам, и понимаем, что чего-то не хватает.

Кто-то подкидывает идею с гуашью.

Через час, корчась на полу от смеха, семеро полностью чёрных чертей, с кривыми белыми рёбрами, понимают, что теперь ни один чёрт не отличит их от папуасов. Да и чёрт с ним.

- Вожатки точняк разрешат нам искупаться ночью, – авторитетно заявляет Роберт, - душевые будут закрыты, а на постель так нельзя.

Костровище находится на пути к вершине каменистой сопки за границей лагеря.

Нам надо незаметно пробраться за вершину, из-за которой, мы должны внезапно нагрянуть к костру. Для этого придётся либо дать крюк с юга, шагая по пыльной дороге за соседней сопкой, либо пробираться с севера по тропкам проложенным по почти отвесному обрывистому берегу Горького озера. Какого чёрта мы выбираем сложный маршрут?

Выходим из корпуса через запасный выход и, пробираясь по хоженой тропке через заросли дикой вишни, спорим, где лучше выйти к обрыву, чтобы остаться незамеченными.

Отправляясь навстречу приключениям, я достал со дна чемодана складной ножик с серой пластмассовой ручкой в форме белки, подаренный мне отцом. Не понятно, для чего он нужен, но я, повертев в руке, сунул его под берёзовую юбку в карман шорт.

Пройти по кромке воды до нужного места и подняться наверх, не выйдет. Удобный каменистый тротуар вдоль уреза воды, вдруг, заканчивается, превращаясь в узкую тропку, которая вбегает высоко в гору, чтобы перевалить через каменный выступ. Потом тропа ныряет в озеро и ведёт нас по колено в воде вдоль отвесного шершавого песчаника.

Карабкаясь по неверным каменным осыпям, цепляясь за корни на узких карнизах, мы чувствуем себя детьми капитана Гранта.

- А там есть, где влезть навегх? – спохватывается Профессор. Задрав голову, он рассматривает неприступный край обрыва.

- Конечно! Там же «рюмка»! – пыхтит Эдик на ходу.

Мы ориентируемся по «рюмке».

Неподалёку от лагеря, как раз под вершиной сопки, на склоне которой расположено костровище, ветер, вода и лёд создали нерукотворную скульптуру. Природа обточила со всех сторон громадный кусок песчаника, отколовшийся от массива, придав ему форму гигантского трёхметрового фужера диаметром метра в полтора. Он стоит на узком конусообразном основании, которое с каждым годом становится всё тоньше.

«Рюмка» - главная достопримечательность этой части озера.

До неё нам ещё далековато. Мы карабкаемся по склону, обсуждая и смакуя реальные и надуманные опасности, встречающиеся на пути, громко хохоча над детскими анекдотами, которыми сыплет Роберт.

- О! Короткий свес! Значит уже близко, - замечает через какое-то время Данила.

Короткий свес – это верёвка, привязанная к деревцу над обрывом. Придерживаясь за неё, можно спуститься с края обрыва на ту тропку, по которой мы идём. Продолжив спуск, окажешься у воды, в месте, где рельеф образует удобный пляжик – место тайных купаний. Обратный подъём по свесу не стоит усилий. Верёвка тонкая и врезается в пальцы. К тому же, неизбежно извозишь глиной одежду и собьёшь колени и костяшки о камень. Легче обойти.

За следующим поворотом появляется «рюмка», поражающая идеальными очертаниями на фоне неба.

Прислушавшись к музыке, слышной с костровища, мы понимаем, что добрались рановато.

Ещё минута, и мы под «рюмкой».

- А слабо залезть? – Паганини, прищурившись, переводит взгляд с «рюмки» на Профессора.

Каждый далёковец врёт, что лазил на «рюмку», а для неместных - это серьёзный вызов.

Профессор поправляет очки и отворачивается. Ему слабо.

- А тебе, Джипа, слабо? – не унимается мелкий поганец.

Далёков – город футболистов. По их мнению, человек далёкий от футбола, являет собой жалкое зрелище.

Только не я. Я у себя в городе занимаюсь техникой пешеходного туризма. Для проверки моих легендарных умений нет снаряги, и потому я, в глазах далёковских товарищей, былинный альпинист.

Отказаться лезть на «рюмку», всё равно, что написать на лбу «фуфлыжник».

И вот я, с дрожащими коленками, карабкаюсь на уступ, от которого откололась в своё время «рюмка», и с которого можно соскочить на её плоскую поверхность.

Прыгнуть надо всего на метр-полтора вниз и на полметра вперёд, на маленькую, слишком маленькую площадку.

Приглядываясь к веткам берёзок, которые растут почти вплотную к «рюмке» и которые позволяют слезть - только слезть, а не взобраться на «рюмку», я прикидываю, за что цепляться, если потеряю равновесие.

Тот, кто сказал про чувство эйфории на вершине – таки врёт. Бесконечная усталость и боязнь спуска – вот что я чувствую на «рюмке». Мне кажется, что она качается. И небо качается. И озеро качается.

Ухватиться за ветку, подтянуть к себе, перехватиться за неё ближе к стволу. Оп! Скатываюсь, соскальзываю с валуна, повиснув на ветке, как на турнике. Она выдерживает. Обхватываю ствол ногами. Всё. Вниз.

Я ещё не уговорил, ставшие словно чужими руки отпустить ствол берёзки, а на «прыжковый» уступ уже карабкается Алик. По мнению Паганини, далёковскому пацану западло не повторить подвиг брата-иностранца.

- Алька, времени нет, пора наверх, скоро стемнеет – делаю я попытку.

- Да успею, - вяло отмахивается Алик, - две ж секунды.

Паганини ржёт. Данила задумчиво жуёт нижнюю губу. Эдик помогает брату взобраться на уступ.

Прыжок – и Алик на «рюмке». Поймав равновесие, он примеривается, чтобы подтянуть ветку берёзы и перебраться на дерево.

В это время раздаётся выстрел.

Мы все инстинктивно втягиваем головы в плечи, но тут же понимаем, что это не выстрел. Облачко пыли у треснувшего основания «рюмки» ещё не рассеялось, а она, как в страшном сне, начинает медленно заваливаться вперёд.

Качнувшись на полградуса в сторону озера, каменюка замирает, опираясь на хиленькие, слишком хиленькие берёзки, и даже будто слегка отпружинивает обратно.

Мы в ужасе прыскаем в стороны. Паганини, запнувшись, съезжает с тропы и пылит по осыпи на заднице, до самого пляжика. Алик, завыв, падает на «рюмку», цепляясь за её края мёртвой хваткой.

Раньше, когда не было берёзок, залезть на «рюмку» решались единицы. Потому что слезть с неё, можно было, только спрыгнув с «рюмки» на тропинку, что само по себе гораздо опаснее и болезненнее, чем спрыгнуть с уступа на «рюмку».

Катиться вместе с многотонной каменюкой по отвесному склону или прыгнуть на тропу? Думаю, вопрос бы не стоял, если бы у Алика было время. Но момент упущен. Теперь страшно даже пошевелиться.

Первым очнулся Профессор. Он кидается к берёзкам, пытаясь сдвинуть их поближе, чтобы «рюмка» не провалилась между ними.

Эдик спохватился и бежит к Профессору. Данила – за ним. Они встают живыми распорками к берёзкам, чтобы не дать им разойтись, не дать «рюмке» опрокинуться. Встают туда, куда может упасть валун.

Паганини отполз с пути камня и ревёт в голос. Его рёв звучит какой-то злой пародией на оцепеневшего Алика. Бусы костюма праздничной гирляндой свешиваются с края «рюмки» в том месте, где Алька намертво вжал подбородок в каменную глыбу.

Застывший в нелепой позе Роберт, наконец, отводит глаза, выпрямляется, затем, вдруг решившись, молча срывается в бег и пропадает за поворотом. Вот трус!

- Джипа, вегёвку! Коготкий свес! Коготкий свес!

Поняв, чего от меня хочет Профессор, я опрометью кидаюсь в ту же сторону, в какую свалил Роберт. Пара изгибов тропы и я у свеса. Сначала, я просто тупо и бесполезно дёргаю его, но потом понимаю, что делать.

Не замечая, как верёвка режет руки, взмываю, цепляясь за трос, к тому злополучному месту, через которое почти невозможно перебраться. Кеды не достают до склона, упираюсь в камень коленями и ползу на карачках, но вверх! Вверх!

Пальцы больно прижало к камню верёвкой, натянутой моим весом. Извернувшись, дрыгаю коленками по песчанику и проталкиваю пальцы под на миг ослабшим тросом. Теперь под костяшками глина с галькой. Рывок за рывком тянусь вверх и, вдруг, чувствую опору под ногами. Я залез!

Оглядываюсь как там Алик, но «рюмка» отсюда не видна. Чёрт! Или она уже не видна?

Деревце, стоящее у края обрыва, у самых корней перевито стальной проволокой, затянутой на беспощадную скрутку. С того времени как её сделали, деревце подросло, кора шершавыми наплывами натекла поверх проволоки почти спрятав под собой сталь.

Верёвка, по которой я только что взобрался, пропущена под проволокой и завязана на окаменевший от времени и затяжки узел. Только резать!

У меня же нож! Достаю его, изо всех сил натягиваю трос, намотав его на стопу, и бью лезвием по капроновым волокнам.

Нож, конечно, тупой. Утробное рычание помогает мне не задохнуться, не захлебнуться в злобе и адреналине.

Как долго я резал верёвку? Сколько бежал по краю обрыва к «рюмке»? Сколько секунд потратил на кривой булинь на каком-то старом корневище? Я не помню. Время потеряло непрерывность. Стало дискретным. Разбилось на вдохи и выдохи.

Вдох.

- Аааалик! Лови!

Выдох.

Бросок.

Вдох.

- Держишь? Алька, ты держишь?

Выдох.

Тяну верёвку на себя, выбирая слабину и намертво переклиниваюсь между двумя камнями. Теперь вырвать её можно, только протащив меня, вместе с верёвкой, в узкую щель между камней.

Вдох.

- Гаатоов!

Я кричу, удерживая трос, и не вижу, что творится за краем обрыва.

Пока я бегал, Профессор уговаривал Алика не паниковать и объяснял «Кинг-Конгам» что делать, когда Алик схватит верёвку. Подбегая к обрыву, я слышал его крик, а снизу, фоном, рыдания Паганини, понимающего, кто тут есть поганец.

Теперь там тишина. Даже Паганини наконец-то заткнулся.

Со своей позиции я не видел, как отпрыгнули, отпустив стволы берёзок, ребята. Как «рюмка», утратив зыбкое равновесие, неумолимо и мощно завалилась, выскользнула из-под вцепившегося в верёвку Алика, содрав ему в кровь колени. Не видел, как, обезумев от свободы, нарушив тысячелетний обет столпника и аскета, валун взбрыкнул острым концом и, подпрыгивая, рванул к воде, но, не докатившись, рассыпался на осколки. Не видел, как потеряв опору, живым маятником врезался в уступ Алька, удачно спружинил ногами и съехал по тросу на тропу.

Я выглядываю с обрыва вниз. Пыль от падения «рюмки» уже осела, но вода, в том месте, куда докатились-долетели обломки, всё ещё бурлит. Странно. Будто запустилась какая-то химическая реакция.

Наверное, там был топляк, потому что с потревоженного дна медленно всплывают ветки и пара изогнутых брёвен. Ветки? Брёвна?

Ветки извиваются, а брёвна, наоборот, выпрямляются, истончаются и вытягиваются к берегу.

- Чё за чертовщина? - Эдик озадаченно смотрит на явление.

Паганини, наблюдавший за операцией и ожидающий заслуженных упрёков, не смотрит на озеро, но заметив, что он не в центре внимания, оборачивается. И снова визжит. На этот раз истошно и непрерывно, будто у него не лёгкие, а компрессор.

Одно из «брёвен», вытянувшись, обвивает Паганини и рывком, мгновенно утягивает его во вскипающую воду. Визг обрывается. Из воды показывается кошмарный клубок шевелящихся плетей, обрамляющих клюв попугая. Если бы попугаю с таким клювом понадобилась клетка, проволочный каркас пришлось бы натягивать на Исаакиевский собор.

Под клювом и месивом живых плетей, из трупно-белой рыбьей плоти вырастают огромные осьминожьи щупальца с тошнотворно-зубастыми присосками.

Тварь лениво разворачивает щупальца и бесшумно выбирается из воды. Кажущаяся медлительность левиафана, кракена, уробороса – мне в тот момент совсем не до названий, обманчива. Двадцать-тридцать метров отделяющие водное чудище от нашей тропки, оно преодолевает за считанные секунды.

Эдик давно бежит по тропинке вне досягаемости страшных щупалец, Данилу я не вижу, а Алик с Профессором лежат на осыпи. Только Алик лежит лицом вниз, накрыв голову руками, а Профессор, опираясь на локти, загребает пятками гальку, пытаясь отползти назад. В его движениях - абсолютная паника. Оба молчат.

Ещё секунда и Алик, обхваченный щупальцем, исчезает в клюве чудовища, а неестественно сломанный в пояснице Профессор, отброшен в озеро, и с плеском падает в воду метрах в ста от берега.

Я ловлю себя на чудовищной мысли, сопровождающей последний полёт Профессора: наверное, клювоног побоялся подавиться очками.

Однако, чудовищная мысль оказалась полезной. Она как холодный душ. Я понял, что отъехал, потерял ощущение реальности, и что если не приду в себя, лучшее, что со мной случится – я повторю судьбу Профессора. Понял, что лежу на краю обрыва и смотрю, как в кино, на то, как невообразимая тварь поедает моих друзей.

Я вскакиваю и бегу к костру.

На костре - веселье в самом разгаре. Ленка – наша вожатая, у которой я отнимаю микрофон, успевает заговорщицки прошипеть: Ты чё так рано? Где все?

Моя истерика останавливает веселье, но и только-то. Все в недоумении смотрят, как я кричу, кажется, матерюсь и плачу.

Я кричу им - «разбегайтесь». Я кричу - «там морское чудовище».

Сначала, все воспринимают это как продолжение сценария, но мои эмоции слишком настоящие.

Первыми заревели малыши. Когда я ору - «Там! Оно там! Оно вас сожрёт!», начали тихо подвывать девочки постарше.

А потом я вижу кракена, переваливающего через край обрыва. Вижу отблеск заката на его трупно-белёсой плоти. Ленка стоит рядом, открыв рот.

Бросив микрофон, хватаю её за руку и срываюсь, стремглав, к страшно далёкому лесу, увлекая её за собой.

У Ленки почти истерика, но мы бежим. Мы падаем, разбиваем колени, локти и ладони, встаём и бежим. Она вожатая и спасает пионера. Я спасаю девушку.

В конце концов, она просто напуганная девчонка, всего на три года старше меня. А я, пусть и не рыцарь с сияющим мечом, но куда опаснее – я чёрт с тупым складным ножом, который сегодня уже почти спас Альку.

Сходу влетев в густой подлесок, продираемся вглубь, в чащу. Через сто километров, почувствовав полное изнеможение и не ощущая погони, валимся под какой-то куст.

Солнце уже совсем село, и я не вижу ничего, кроме смутно белеющей вожатской футболки.

Ленка часто вздрагивает от рыданий, а потом её неудержимо рвёт на прелую листву. Чуть отодвинувшись, она перекатывается на бок. Я прижимаюсь к ней сзади: в правой руке, подогнутой под голову - нож, левая – обнимает Ленку. Я шепчу какую-то жизнеутверждающую ересь и сам в неё верю. Ленка вздрагивает всё реже, успокаиваясь.

А я наоборот.

Со мной происходят совершенно неуместные вещи, но я ничего не могу с собой поделать. Тёплое, упругое тело, дурманящий запах девушки – единственное, что я теперь замечаю.

Стремясь урезонить свою прыть, пытаюсь сдержать желание прижаться сильнее и, вдруг, ощущаю ответное сближение. Нервная дрожь стряхивает остатки здравомыслия, обнажая решимость. В правой руке, по-прежнему, нож, который я не могу бросить, левой - неловко пытаюсь приспустить Ленкины трусики под задранной юбочкой. Чувствую, как она чуть приподнимается, позволяя мне успешно завершить попытку.

Мой кракен тоже на свободе, и нежно прижат к моему животу двумя тёплыми вспотевшими от бега холмами. Я не знаю, как пройти в гости через задний двор. Да я вообще не был в гостях! Но тысячи лет эволюции за меня! Они и ловкое движение её ягодиц направляют мой пыл.

Ленка чуть раздвигает бёдра, лишь слегка рукой подтолкнув внутрь несмелого гостя, указывая ему дорогу, и тот, вдруг, разом тонет во влажном обжигающем гостеприимстве.

Усталость и шок дают о себе знать, долго не позволяя излиться не менее горячей благодарности званого гостя.

Ловлю ритм по встречным движениям, но вскоре Ленка выгибается, томно протяжно стонет и ритм потерян. В тот же миг я ощущаю, что слишком высоко взобрался по лестнице наслаждения и сладко падаю, падаю, держась за свой нож, обратно в чёрный лес, мгновенно проваливаясь сквозь поверхность сознания в сон.

Во сне мне бредились странные всполохи и голоса усиленные рупором. Я просыпался и видел эти всполохи и слышал голоса усиленные рупором. Я сжимал рукоятку ножа, крепче прижимал Ленку и снова засыпал, обессиленный дневным походом, приключениями с «рюмкой», лесным кроссом, голодом, шоком и первой женщиной.

Утром оказалось, что мы углубились в лесок всего на пару сотен метров. На дороге, ведущей к лагерю, стоят военные машины, мигают проблесковые маячки спецтехники, отблески которых я видел ночью.

Едва мы успели выйти из леса, нас сразу заметили, и навстречу подбежали трое парней в камуфляже. Они укутали нас одеялами и отвели в кунг плоскомордого грузовика.

Нас стали спрашивать о вчерашних событиях. Когда я сбивчиво, перескакивая с одного на другое, дошёл до момента появления левиафана, меня остановили. Появилось ещё несколько человек. В кунге стало тесно. Рядом со мной, на небольшом треножничке поставили микрофон и попросили рассказать всё по порядку, с самого начала.

Однако связного рассказа не вышло, хоть я и сам удивляюсь своему спокойствию. Сломался я, снова дойдя до появления кракена из пучин морских, но совсем не из-за эмоций. Просто из-за погон и белых халатов выглянуло тревожное лицо отца.

Я уже совсем большой, но минут десять просто реву навзрыд, утопив лицо в родном запахе, пачкая гуашью отцовскую рубашку. Мама гладит меня по голове. Важные дядьки в погонах терпеливо ждут окончания истории.

Позже, в газетах и по телеку сообщили, что из двухсот одиннадцати детей, отдыхавших в лагере и разбежавшихся с костровой площадки, живыми удалось найти сто пятьдесят семь. Взрослые, по случайности, уцелели все.

Куда исчезла тварь, никто не видел. Фрагменты детских тел всплывали в озере ещё две или три недели.

Эдик спасся. Данилу не нашли.

Кракена видело не менее двухсот человек. Однако в озере, оцепленном военными, и, буквально, процеженном учёнными всей возможной техникой, приборами, сетями, тралами, так никого и не нашли.

Посты военных простояли до ледостава. Теперь у озера, закрытого для посещения и объявленного заповедником, работает круглогодичная научная лаборатория, которая занимается всем – от ихтиологии до метеорологии.

Дома я стал героем среди пацанвы, завидующей участию в такой крутой передряге. Повторенный миллион раз рассказ о том дне, вечере, но не о ночи, почти стёр из моей памяти реальные события, подменив их легендой.

Я всё реже и реже думаю о Горьком озере, чёртовом кракене и о Ленке. И знаю, что за всю жизнь, так никогда и не смогу объяснить девушкам, с которыми собираюсь лечь, для чего он мне нужен, этот нож под подушкой.

15. Про мальчика Витю и деда его Колю
У ГГ есть ярко выраженная фобия. Это влияет на сюжет рассказа

— Сэр Вильям, разрешите войти,- постучав в дубовую дверь, спросила секретарь управляющего отеля - замка Торнбери.
— Конечно, Линда, прошу.
— Сэр, на наш сайт пришло бронирование на десять дней.
— Очень хорошо, Линда, Вы чем-то взволнованы?
— Дело в том, что хотят забронировать золотой номер, и заявка из России.
— Вы с ними связывались? Они знают цену аппартаментов? Может, они ошиблись?
Вы им сказали, что это комната короля Генриха?
— Нет, не ошиблись, я им всё объяснила, они подтвердили намерения.
Я сочла нужным- уведомить Вас, сэр.
Они прилетают в Бристоль четырнадцатого вечером. Готовы оплатить аванс.
— Четырнадцатое - это послезавтра...
Подготовьте номер, Линда, проверьте тягу в каминах, перед приездом протопите номер.
— Сэр, дело в том, что клиент настоятельно просил не разводить в каминах огонь и не зажигать свечей в канделябрах.

Сэр Вильямс удивлённо поднял глаза на секретаршу: "Почему?"
— Они не объяснили, сэр, но они на этом настаивали, поэтому я к Вам и обратилась.
— Странно, конечно, другие, напротив, просят растопить камины, а эти возражают.
Но это - их право.
За такую стоимость мы выполним любые их прихоти. О'кей!
Кот пошевелился в ногах и, выгнув спину, сладко зевнул.Спрыгнув с печки, он полакал воды из миски и , постояв минуту на полу, забрался обратно, цепляясь когтями за лоскутное одеяло.
Одеяло сползло, раскрыв детские ноги в шерстяных носках.
Столкнув кота обратно на пол, ноги исчезли под одеялом.
Метель быстро выхолаживала избу. Мороз медленно отбирал тепло у большой печи. В открытой топке уже не было видно ни одной искорки. В трубе завывала вьюга.

Витька натянул одеяло до подбородка и поджал ноги. Скоро
на лавке внизу закряхтит дед Николай, влезет в валенки с галошами и, перекрестясь на иконы в углу избы, не спеша, начнет разводить огонь.
Витька будет прислушиваться к звукам снизу, догадываясь о происходящем там. Сначала скрипнет дверь, послышится шорох листьев из сеней - это дед тащит вязанки камыша...
Потом шуршание донесется от печки- это дед накладывает сухие листья и щепки для растопки...
Потом тени запляшут по потолку - это он поджигает от лампадки скрученную трубочкой газету...
Хотя нет, газеты давно закончились, лучины ещё остались.
Дым от загоревшихся листьев щекочет ноздри.
Потом тепло медленно поднимается по кирпичам вверх...
Витька трогает их руками и нежится под теплым одеялом.
Как только печь немного прогреется, дед постучит кочергой по закопченному чайнику.
— Вставай, отрок, утро на дворе, дела у нас.
Мамка бы сказала:
— Батя, не протопилось ещё, пусть чуток полежит, пол холодный.
Но мамки нет уже две недели. Как ушла в город за мукой, так - ни слуху, ни духу.
А дед спуску не даёт, чуть посветлеет в оконце, так кочергой по чайнику молотит. На молитву, значит, вставай.
Витька - то не против молитвы, но больно пол холодный.
Мало, что земляной, так ещё из сеней по пяткам морозом тянет.
— Вставай, отрок, утро на дворе, дела у нас.
Мамка бы сказала:
— Батя, не протопилось ещё, пусть чуток полежит, пол холодный.
Но мамки нет уже две недели. Как ушла в город за мукой, так - ни слуху, ни духу.
А дед спуску не даёт, чуть посветлеет, так кочергой по чайнику молотит. На молитву, значит, вставай.
Витька - то не против молитвы, но больно пол холодный...
Мало, что земляной, так ещё из сеней по пяткам морозом тянет.
Когда ещё были дрова, то тепло держалось до утра.
А как мамка пропала, дрова быстро закончились. А ходить за ними дед не может - старый уже и хромой.
А камыш, хоть и растёт рядом, в буераке, но от него жара мало. Вспыхнет ярким пламенем прогорит в минуту.
Да и вязать его неудобно: колючий, все руки исколешь...
Сквозь дремоту Витька уловил такой знакомый ему запах. Так мог пахнуть только хлеб.
— Мамка,- крикнул он, сбросив одеяло, спрыгнул с печи.
— Ой, испужал меня, окаянный!- отпрянул дед.
— Я думал, что мамка вернулась,- захныкал Витька, виновато потупив глаза.
— Не мамка, а я тут, вон пышку сварганил, скоро чай с тобой будем пить.
От слова" пышка" у Витьки закружилась голова. Вкус настоящего хлеба
он уже забыл.
Всю последнюю неделю дед запаривал немного отрубей и называл это кашей.
В сундуке хранился начатый кружок макухи, от которого дед отламывал кусочек.
— Накась тебе камфету, - сказал он, подавая кусочек внуку.
Когда мамка уходила в город, то обещала принести муки, сахара и соли.
— А когда мамка придет? - прохныкал
Витька, размазывая по щеке слезу.
— Даст Бог, скоро возвертается,- угрюмо ответил дед.
— А пышки откуда?- спросил Витька, сглатывая слюну.
— Оттуда,- дед указал на иконостас и перекрестился.
- Господи, прости нас, грешных,- пробормотал дед.
Иконостас появился в избе совсем недавно.
На колокольне церкви красноармейцы оборудовали наблюдательный пост.
— Эх, не к добру это всё... Углядит немец, кинет бомбу, и нет церкви,-
сокрушался дед, обращаясь к батюшке.
— На всё - воля Божья. Кинет, значит, кинет...
Будем молиться, чтобы не кинул,- обнадеживал батюшка.
Уже без малого двадцать лет состоял дед Николай при церкви звонарем.
Собственноручно затаскивал колокола, крепил, чистил. И иконостас этот тоже своими руками изготовил.
Ну и доглядел - таки немец тот наблюдательный пост, прилетел самолёт, сбросил единственную бомбу и точно в купол угодил.
Все разворотило и батюшку засыпало намертво.
То, что сохранилось, перетащили в избу, заняв половину большой комнаты...
Жадно откусив большой кусок теплого хлеба, Витька поймал на себе грозный взгляд деда.
Все разворотило и батюшку засыпало намертво.
То, что сохранилось, перетащили в избу, заняв половину большой комнаты...
Жадно откусив большой кусок теплого хлеба, Витька поймал на себе грозный взгляд деда.
Перестав жевать, внук перекрестился на иконы и скороговоркой пробубнил:
-.....хлеб наш насущный даждь нам днесь...
Заиндевевшее окно слабо пропускало свет...

За столом, разложив книги, сидел дед Николай и сосредоточенно читал толстую книгу, беззвучно шевеля губами.
— Господи, прости, не со зла, а по нужде, тяжкий грех принимаю,- слышалось изредка его бормотание.
— Витюля, ты там не заснул, внучок?
Не спи, щас с тобой по делам пойдем, слезай, теплей одевайся, рукавицы не забудь!- распорядился дед.
— А куда, деда?
— Да тут, недалече, к речке пойдем,- послышалось в ответ.
— За дровами?
— Угу, за дровами, милай!

Жгучая позёмка била по лицу острыми иголками. Дед, проваливаясь в снег, ковылял впереди, опираясь на палку и ,натужно крехтя, приговаривал;
— Во след ступай, во след, не отставай!
Витька тянул санки, застревающие в сугробах, с силой
дёргал верёвку и снова тащил.
Лунный свет освещал свежий снег, и он разноцветно искрился.

Вот показались заросли камыша, значит, вот и река.
— Тута стой, никуда не уходи!
Если кого увидишь, падай в снег и лежи молчком, пока я не приду. Понял?
— Понял ,а ты куда, деда, ты долго?
— Тута будь, жди, за мной не ходи,- сквозь шум ветра прокричал дед.

Страх пришел вместе с холодом, дрожь колотила всё тело.
Витька всматривался в темноту ночи и всхлипывал от отчаяния.
Следы деда уже занесло снегом, а его всё не было.
Сквозь завывания вьюги Витька различил редкие удары топора.
— Дед это колет, сейчас придет, и потащим дрова домой,- пробормотал под нос Витька.
— Лучше на холодной печке спать, чем так в сугробе мёрзнуть,- подумал он, вытирая слезы заснеженными рукавицами...

Дед появился неожиданно. Он полз на четвереньках, таща за собой два тяжёлых мешка, топор был заткнут за ремень сзади.
— Помогай, помогай давай, мочи нет!
Витька схватил мешок и ,что есть сил, потянул на себя.
— Погодь минутку, дай отдышусь,- сказал дед, повалившись на спину и жадно глотая морозный воздух. Витька тащил санки за верёвку спереди, дед подпихивал сзади.
— Давай, внучок, давай, ещё чуток, уже недалече.

Ввалившись в избу, Витька сбросил рукавицы красными пальцами обхватил ещё теплый чугунок в печи.
— Грейся, грейся, милок, да спать ступай,- проговорил дед, трясясь от холода.
— А печку когда топить будем?- удивился Витька.
— Завтра поутру и затопили, полезай спать, на вот, покушай вчерашней лепешки.
Сам, встав на колени, принялся читать скороговоркой молитву и с усердием креститься.
Отламывая кусочками хлеб, Витька наблюдал за дедом, глаза слипались , но голод не давал уснуть.

Скрипнуло в сенях, застучала кочерга в печи, отсветы пламени запрыгали по чёрным стенам избы.
— Скоро будет тепло, обманул дед — подумал Витька и свернулся калачиком.
Пламя разгоралось, причудливые картинки, сменялись сказочными персонажами. Витька лежал и фантазировал, вот заяц с морковкой, вот дерево склоняется под ветром, вот длинная рыба выпрыгивает из воды.

Что-то заслонило тени, Витька посмотрел вниз. На лавке, впритык к печке, стояли обледенелые, солдатские сапоги, восемь штук ( четыре пары) .
Дед кинул взгляд на лежанку, Витька зажмурил глаза, потом медленно приоткрыл веки, наблюдая за происходящим.
Сапоги прогревались от жара печи, капли стекали на пол. Дед кинул под лавку тряпку и растёр воду ногой.

Поворачивая медленно сапоги, дед постоянно крестился на образа.
— Прости, Господи, прости! — опять посмотрел на печку.
От сапог начал подниматься пар, мокрая кожа прогрелась и стала мягчеть. Дед взял крайний сапог, наступил на него ногой, запустил руку в голенище и резко дёрнул. Крякнул, дёрнул ещё раз.
В отсветах печи Витька увидел обрубок ноги в портянке. Он помнил , как папка учил наматывать портянку. Эта же была чёрная, как сапог, с бурыми подтёками. Потом дед взял второй сапог, третий. Обрубки запихивал в мешок.
Витька в оцепенении смотрел на происходящее. Отсветы теней, что недавно прыгали добрыми зверюшками превратились в страшные фигурки каких - то чудовищ. Спрятавшись под одеяло с головой, он затих и лежал, прислушиваясь к происходящему внизу.

Открыв утром глаза, Витька стал вспоминать вчерашнее наваждение. Ему часто снились сны с добрым концом и с не добрым. Но чтобы такой страшный -- никогда.
— Просыпайся, малец, утро уже, ты тут побудь не очень долго, один. На базар я схожу. Чай, хлебом и ещё чем разживусь. А ты покуда печь растопи и чайник вскипяти. Приду скоро, чай пить будем, с сахаром. Вон там я тебе хворосту приготовил, — привязывая мешок к санкам, сказал дед.

Кот сидел на печи и только поглядывал вниз. Мокрая лавка стояла возле печки. Камыш долго не хотел разгораться, потом нехотя схватился, и огонёк заплясал весёлыми огоньками. Витька сел на корточки и , не моргая, смотрел на лавку. Причудливые тени забегали по избе. Набрав черпаком воды из ведра, он плеснул его в топку и залез на печь, где снова уснул.

16. Чудеса
ГГ ненавидит кошек

— Ксы, шелудивое! – Аркадий пугнул кота. Чёрный скот перебежал прямо перед носом. Аркадий и так недолюбливал котов, считая их мелкими тварями, способными лишь гадить за мебелью, а тут ещё и чёрный, облезлый, с вывернутым ухом… Собаки лучше, особенно большие, собакой кого угодно можно напугать, а кот что? Напакостить только, вот как сейчас. Аркадий не особо был суеверным, но всё же чёрный облезлый кот мог исковеркать астрал прямо перед ним.

Ещё и лужа. Коричневая, наглая, разлилась на всю дорожку. Может, обойти , забор длиннючий, но время ещё есть…
Так и поступил. Свернул влево, и пошёл аккуратно, стараясь не замарать «Конверсы». Заказчик идиот, зачем ему в век интернета личная встреча? Старомодный. Но шеф потребовал, контракт на рекламу хороший, а то, что Аркадий предпочитает электросамокат другим видам транспорта – проблемы Аркадия. Сунься в эти ямы на самокате, ага… Пришлось оставить.

Размышления прервал негромкий рык. На тропинке стояла псина, стояла и скалилась. Страшная, страшней кота. Шерсти почти нет, глаза слезятся, хвост крысиный… Аркадий попятился. И что за зоопарк тут? Коты, собаки… Жуткие, как мутанты. Справа серый бетонный забор, слева густые кусты… Не обойдёшь, и назад возвращаться уже некогда. Парень подобрал ветку и махнул ей в сторону собаки, пытаясь испугать. Та заклокотала, молнией прыгнула вперёд. Боль в руке, кровь!

— Ах! – сказал Аркадий собаке и сел в грязь. Обшарпанная сволочь свалила, а над Аркадием закудахтали женские голоса.

— Бешеная! Бешеная!
— Да не бешеная, тут НИИ этот, как его… С территории удрала!
— Всё равно, «Скорую» надо, погрызла мальчика… Вдруг всё же бешеная?
— Эксперименты, поди, учёные ставили над ней, вот и сбежала. Попробуй, вытерпи кандидата наук… Я- то знаю, я за одним замужем была!

«Скорая» увезла Аркадия в травмпункт. После стресса спать хотелось зверски, и парень без скандала пережил вмешательство в его организм, в виде укола. Дальнейшие наставления врач написал на бумажке, и Аркадий вышел на улицу. Сел в экологичный троллейбус и поехал, дремля, в офис.

Творилось что- то странное. В крови вскипали пузырьки, гудело электричество не то в голове, не то в потрохах троллейбуса, и чесалось в животе, изнутри. Стресс…

Не успел он войти, как шеф потребовал к себе. Началась выволочка, бухтение на тему о том, что ни одна паршивая собака не может помешать настоящему рекламному агенту исполнять свои обязанности. Аркаша стоял, понурив голову. Спорить было бесполезно.

— Ты это… Ты тово!!! – рявкнул вдруг шеф. – Прекратить! Прижми жопу!

Аркадий взглянул на себя и обмер. Таз его мелко и часто ходил из стороны в сторону, влево – вправо, влево – вправо.

Жопошники креативные! – Заорало начальство. – Пашшёл вон, драть тебя в спину!

Аркадий заёрзал задом чаще, и спиной вылетел в коридор. Пошёл на место, включил компьютер и сел бездумно, слушая гудение маленьких токов в теле.
Тревога!!! Мир полыхнул красным, мгновенно сузился до туннеля с чёрными стенами…. В центре находился Враг!
Наваждение длилось доли секунды, затем Аркадий пришёл в себя. С обоев монитора ему улыбалась подруга – поэтесса Нимфалида, современная женщина, единомышленница, веганша, феминистка, борчиха за экологию. Она же Лида Шкурко. Какой она враг? Аркадий улыбнулся фотке, щёлкнул по носу котика, сидевшего на коленках Нимфалиды, и решил уйти домой. Всё равно, толку с него нет. В понедельник будет видно… тем более, сегодня свидание с Лидой, и надо прийти в себя.

В кафе вечером было многолюдно. Нимфалида, жуя овощную лазанью, тарахтела о спасении членистоногих, придавленных гнётом мелка «Машенька». Аркадий пытался слушать, но ему не давал покоя запах, доносящийся от соседнего столика.

Там было…
Там было нечто. Оно будоражило кровь и выделяло слюну. Оно заставляло щёлкать зубами. Аркадий изнемогал. Дождавшись, когда мужчина – сосед встанет и уйдёт, он воровато скользнул через проход, цапнул «нечто» и пихнул в рот.
Блаженство прервал возмущённый возглас Нимфалиды.

— Аркадий! Ты что?! Ты… ты ешь мясо?!

— Какое мясо? Я не видел, - промямлил парень, торопливо пережёвывая.
— Невозможно! Ты и так… я весь вечер тебя не чувствую, твой эгрегор, как деревянный, а ещё и ешь труп?! Объедок, фууу! И лжёшь!
Девушка встала, вздёрнув нос, зацокала к выходу. Аркаша потащился следом.
Лида шла к станции метро, Аркадий телепался рядом, отслеживая запахи и звуки, могущие ей повредить. Надо охранять.

— Знаешь, Кади, - смягчилась девушка, - наверное, и я в твоём срыве виновата. Недостаточно мы с тобой работаем над собой в паре, недо… Стой!!! Куда ты!!!

Враг! Враг! Вот он! Вот! Вот! ВОТ!!!

Ошалевшая Нимфалида с ужасом узрела, как её Кади загнал под стоящую машину тощего полосатого кота, и теперь пытался выковырять его из- под низкого днища, рыча и взлаивая.
Аркадий пришёл в себя дома. «Это я теперь как Человек – паук, только собака, - думал он. – Радиоактивная собачка- то была… или обколотая чем, генами какими. И что делать теперь? А может, сверхспособности откроются, «Жуткий вой» там, или «Калечащий укус»… Я же теперь всю гопоту запугаю, я же теперь…»

Вышел на балкон. Внизу на лавочке сидели двое, мятыми языками переговаривались. Отлично. Аркадий задрал подбородок к небу и взвыл. Двое не отреагировали. Взвыл ещё. Сверху помянули алкашей, наркоманов, их родственников и богамать. Двое встали и пошли к соседнему подъезду.

«Работает, но слабо, - подумал Аркадий. – «Укус» попозже попробую, когда клыки вырастут.» Кстати, а хвост? Хвост вырастет? Вроде как зудит что- то… Аркадий изогнулся, пытаясь разглядеть. Что- то тёмное внизу спины? Изогнулся сильнее – задница ушла. Надо догнать. Аркадий затоптался, закрутился, перебирал ногами, пока чуть было не упал. Ладно, с хвостом можно позже разъяснить.

Утром пришлось бежать в магазин, жрать хотелось неимоверно, и не тофу. Наелся, свернулся на диване и дремал, пока не разбудил домофон. У подъезда стояла Нимфалида с подругой.

Подругу, Светку эту, здоровенную громогласную деваху, Аркадий недолюбливал. Подавляла она его, мощным телом, глупым хохотом, бескомпромиссными суждениями. Хабалка. Не их уровень. Зачем утончённая Нимфалида с ней общается? Но сегодня… Стоило Аркадию открыть дверь, как Светка засияла, как бриллиант, куда там стейку! Парень готов был бежать за ней на край света, уткнув нос в подол юбки.
Р-р. Размножаться!
Кундалини, тонкие тела, зависимость мира от женщины, словом, всё, о чём трепетала Нимфалида, проходило мимо восприятия Аркадия. Он лишь изредка поглядывал на неё, при этом склоняя голову то к правому плечу, то к левому. Все мысли занимала Светка, точнее, определённая часть её тела, откуда и исходил тот волшебный запах.

— Извините, я болен, кажется. Со мной не то что- то, — сумел выдавить из себя Аркадий. – Я не могу сейчас разговаривать…

Девушки встали. В прихожей Нимфалида заговорила о здоровье, о том, что у неё есть знакомый эзотерик – праноед, который, конечно, поможет… Аркадий не слушал. Мир состоял для него в объёмных ягодицах Светки, которая как раз нагнулась, чтобы застегнуть ремешок. Тело само всё сделало, шорты упали на колени, а Аркадий прыгнул на Светку, как чихуа на ротвейлершу. Светка устояла, только бумкнула головой в дверь, закрутилась по прихожей, стараясь стряхнуть с себя всадника. Аркадий ярился, прижимаясь плотнее. Наконец, оба свалились набок, Аркадий дёрнулся пару раз и отвалился. Блаженство.

— Ты что сделал, животное! – возмущённый взвизг Лиды вырвал парня из нирваны. Ты же… Это же изнасилование! Членоносец кастрированный! Свет, он тебе всю юбку сзади обкончал! Его сажать надо! В полицию!

— Сначала папе расскажу, он с ним поговорит. Потом в полицию. – Светка вздыбилась с пола, как медведица. Аркаше стало нехорошо. Светкин папа, майор в отставке, жил тут же, в Энске. Уволен в запас он был из Бердской бригады СпН, и как мог за дочушку отомстить – представлять было жутко. Парень рванул в комнату, забился в угол, оскалившись. Хлопнула дверь, Аркадий заметался по квартире. Документы, вещи, деньги, смартфон выключить, на улице в говне изваляться, чтоб запах отбить… Стоп, это лишнее, майор его не учует. Наверное. Кто их знает, диверсантов. Валить, бежать, в глушь, на Алтай, благо недалеко, и можно на электричке, без предъявления паспорта, забиться в деревенский угол и пересидеть…

В электричке было жарко, и пахло просто отвратно. Способность воспринимать запахи всё обострялась, и Аркадий с уверенностью мог сказать, что вон тот гражданин, через три лавочки, везёт с собой сало, а сосед его вчера выпил пива… Стук колёс, лязганье сцепок отдавались в голове молотами. А тут ещё вошли две девушки, и от одной потянуло, и сладкий морок снова начал накрывать, а мозг отключаться.

Аркадий вышел в тамбур, постоял. Вылез на первом попавшемся полустанке, где не было ничего, кроме платформы. Грунтовая дорога уходила вниз, виднелась небольшая деревенька.

Земля мокрая пахнет – это понятно, запах листьев тоже узнаваем… Бензин, машины ездят… а как отличить запах птицы дикой от домашней? Мыши от бурундука? Опыта нет, сравнить не с чем. Мириады запахов, незнакомых прежде, накрывали парня. Он пытался в них разобраться, но вскоре плюнул, оторвал пару кусочков от ватного диска, невесть как завалявшегося в кармане и пропахшего его же телом, заткнул нос. Стало полегче.

В деревенском магазине, морщась от ядрёных духов продавщицы, Аркадий заявил, что он- де присматривает дом под дачу, не сдаст ли кто? Тут же нашлась бабка, баба Таня, пахнущая чем- то таким, деревом, кожей, старой одеждой. Запах понравился, Аркадий определил его для себя как «запах седой старины», и вскоре входил в калитку.

Баба Таня сдала ему половину дома, с отдельным входом, дала и перину с подушкой, на первое время. Аркадий только прилёг, тут же и уснул. Сказалась усталость. Спал, впрочем, тревожно, сучил ногами. Снилась Светка, чёрная, с рыжими подпалинами. Аркадий обнюхался с ней, начали вместе копать яму – и выкопали майора, голого, розоватого, морщинистого сфинкса, но с густющими усами. Майор встопорщил усы, взвыл дурноматом, и кинулся на Аркадия, стараясь зацепить лапой по носу. Аркадий бежал, бежал…

Проснулся он, как от толчка. Что- то было не так. Повёл носом, открыл глаза – вот он. Враг. Враг рода человеческого, сидит, сука, умывается. Рыжий с белым. Хуже дворника. Гаже швейцара.
Торопиться не надо. Он в углу, зажать его там, хребет пополам, хвост оторвать. Сейчас.

Аркадий взметнулся гейзером, напрыгнул… Хват! Щас я тебя! Котяра проскользнул под пузом в дверь, — забыл закрыть вчера! Ах я пекинес! — и порскнул на здоровенный тополь, только кора посыпалась. Сел на ветку, метрах в четырёх от земли, и загундел, забякал противно.

Аркадий бесновался внизу. Попробовал запрыгнуть на тополь, но съехал позорно, ободрав пузо и колени. Под руку ничего не попадалось, кинул в кота землёй, которую наскрёб ногтями. Кота не впечатлило. Наконец Аркадий одумался, всё- таки утро, а он в трусах скачет, и ушёл в дом.

Пяти минут не прошло, и вплыла хозяйка.
— Кормилец мой, а ты ничо не попутал, сволочь? – запела бабка. - Ты сектант, али наркоман? Эт што за танцы с голой жопой- то?

Неожиданно для себя, Аркадий рассказал ей всё. От и до. Про то, как он меняется, прямо на глазах. И уставился на бабку, виновато повесив голову и глядя исподлобья. Баба Таня засуетилась, сбегала на свою половину, принесла кусочек колбасы. Показала Аркадию и бросила в воздух. Голодный Аркадий только зубами лязгнул, поймав его на лету. Жопа- то не чешется? Хвост не растёт?

Аркадий, при упоминании о хвосте, немного смутился. Воспоминание было свежо.

— Ну- у, так ты оборотень, видать. Бывает такое, говорят. Вот до полнолуния доживёшь, а там и перекинешься, и с концами. Лечить надо.
— Баб Тань, а ты не ведьма? Может…
— Ты чо дурак, чо ли?! – вскинулась бабка. – Нет у меня такого, я так, слыхала только… А ты вот что…
Бабка заговорщицки приглушила голос.
— Есть у меня знакомый один. В муравье живёт, в притаёжье. Вот он знаткой, ух, знаткой… К нему езжай, за день доберёсси.
— В каком муравье? - оторопел Аркадий. Господь Бог мой, самого с ума свёл, так ещё и бабку тюкнутую послал…
— Деревня такая, Муравей называется. Как ехать, расскажу, только пешком пройтись придётся…

За день не получилось. Автобус от райцентра выкинул на трассе, а от неё до деревни шлёпать больше десяти километров. Аркадий посмотрел на узкую колею, уходящую в темный кедрач, и решил остаться у дороги до утра. Наломал веток, чтоб помягче, прокрутился на месте раза три, и улёгся клубком. Не спалось. Запахи и звуки забивали сознание, мозг не успевал обработать новую и необычную информацию.
«Вот она – природа, и единение с ней, - думал Аркадий. – Ко псам такое единение… интересно, здесь волки есть? А если не получится у знатока этого, или как там его, знаткого, то что мне делать? В лесу не выживу, к людям идти? На цепь посадят… Баа, так колдун же этот и посадит, почему нет? Луна, зараза, вылезла, вроде, не полная… Но завлекательная, позвать тянет… А не все же котов любят, найдётся и для меня Наташа… Взаимопонимание, к ногам прижаться, язык, опять же, собачий подлиньше человечьего, глядишь, когти остригут в ветеринарке, и прекрасно… Только надо в крупного кобеля обращаться, не в йорка, а то затискают в сумочке…»

Мысли ползали, как муравьи. Небо посветлело, Аркадий пошёл по дороге.

Нужный дом нашёл он быстро, деревенька состояла всего из двух улиц, и первый же местный ткнул пальцем. Аркадий вошёл в распахнутую калитку, сделал несколько шагов по затравяневшей дорожке…
« Крест снять надо, - подумал парень. – Говорят, к колдуну нельзя с крестом, вдруг не получится…» Ему очень хотелось, чтобы всё получилось. Аркадий распахнул ворот грязной рубашки, стянул крестик и запихнул в карман. Постучал в дверь, та неожиданно отворилась. Аркадий вошёл в дом. Ничего особенного там не было, ни котлов, ни пентаграмм, ни зарезанных девственниц. Обычный деревенский домик, половики, печка, стол, телевизор. На столе даже лежал кнопочный телефон. И ещё — Аркадий учуял — во фляге у кудесника дозревала брага.

— Что, к ведуну пришёл? – голос сзади заставил парня вздрогнуть. Небольшого роста пожилой мужичонка, худощавый, морщинистый… Но маленькие глазки на пропечённом солнцем и стужёном ветрами лице были умны и въедливы. – Крест снял, ага… молодец. Как и положено.
— А откуда знаете, про крест?
— Так вижу, не слепой. В сортире был, пока ты во дворе топтался.
Аркадий начал рассказывать о себе, сбиваясь с пятого на десятое. Дедок послушал немного, потом выставил ладонь.
— Хватит. Остальное знаю. Может, помогу, может, нет. От тебя зависит.
— Да я… Я ничего не пожалею, чтобы человеком остаться! Деньги есть, не особо много, на послушание готов, на любое, помогите только!
— Деньги что, деньги пыль… Кровь Сатаны, деньги- то… Давай, сколь не жалко.
Аркадий вытащил всю наличность. Дед поделил на две кучки, буркнул что- то вроде: «Таньке переведу.»

— Дак чо ты хочешь- то? – дед уставился на Аркадия, глазки, такое ощущение, закрутились, забуравили мозг.
— Человеком хочу остаться.
— Хочешь, так будь.
— В смысле?
— В прямом. Хочешь человеком быть – так и будь человеком. Всё. Иди, у меня и другие дела есть.

Аркадий вышел из дома, чувствуя себя обманутым. Ничем собачий колдун не помог. «Хочешь человеком быть – будь!» А как им быть? Неужели не мог на помощь призвать кого- то из Тонкого мира? Сукин сын, задрать бы его, как вон того котёныша…

В башке полыхнуло красным. Не Враг, но Вражонок, убить его, пока не усилился! Аркадий рванулся за котёнком. Мелкий не умел, видать, грамотно оценивать обстановку, и моментально оказался припёрт к небольшой, но шумливой и холодной речке.
Отомстить! Отомстить за всё, за ободранный живот, за ползанье под машиной, за все беды зубастого рода! За нос поцарапанный! Хоть одну сучару схряпать! За то, что дорогу перешёл, заставив свернуть на собачью тропинку! Аркадий загнал котёнка на невысокую иву, росшую у воды, да и стряхнул того в речку. Малыша понесло, закрутило, он не смог бы мог выплыть. Но Аркадий, для уверенности, поднял с земли камень, подкинул в руке…
«Хочешь человеком быть – так будь человеком.»

Аркадий рванул по берегу, продрался сквозь кусты, и прыгнул в речку. Было неожиданно глубоко, тёмная холодная вода сбивала с ног, тянула. Аркадий схватил котёнка, сунул за пазуху, и, оскальзываясь, хватаясь за кусты, вылез из речки.
— Для начала, и так и буду. Человеком, не зверем. Дальше – больше. Выпутаюсь!

И пошёл. Домой. Ему домой надо было.

17. Добрая сказка про славный город Импотентос
ГГ везде носит с собой музыкальный инструмент

Свирель умолкла. Яркая веселая синева неба потускнела. Редкие, кружевные облачка внезапно загустели, налились отвратительной серостью и непомерно раздулись, грозя обрушиться на землю. Хромой Влассис шел, спотыкаясь о торчащие повсюду камни, с тоской поглядывая в сторону моря, злобно избивающего прибоем берег. Броситься бы в его воды, и отдаться на милость нереидам, может хоть они дадут покой и наслаждение уставшему без женской ласки телу. На то, что они его накормят, надеяться не приходилось. Хотя жрать – да, именно жрать, а не есть, хотелось все больше. Вот только быть размазанным по прибрежному камню не улыбалось Влассису.

Пронзительный чаячий вопль привлек внимание парня: на здешних берегах сроду не водилось чаек. А уж в роще, со стороны которой и доносился загадочный крик – тем более. И вполне человеческая брань окончательно все запутывала.

– Что ж ни одна дрянь не поможет-то, а? Что ж ни одна блудница проклятая за отваром не придет? Сдохну же, сдохну прямо тут, окаянные, ни вспоможения вам тогда, ни лечения вашей гнилой требухи! А-а-а!

Влассис, отчаянно хромая, кинулся к выглядывающей из зарослей раскидистой смоковнице, откуда и доносились истошные вопли. Зрелище, представшее его взору... Впечатляло. На него смотрел зад. Широкий, кажется, такой же раскидистый, как и дерево, меж чьих ветвей он торчал. Зад елозил, кряхтел, жалобно вспискивал, иногда разражаясь грубыми ругательствами, а иногда поминая добрым словом великих Мойр. Или недобрым? Этого Влассис разобрать не смог, завороженно глядя, как славно обтягивает представленный на его обозрение филей довольно грязный и местами рваный пеплос. Все остальное, что прилагалось к, безусловно, женскому заду, скрывалось в недрах ветвей, щедро торчащих из ствола могучего древа. Совершенно очевидно, что владелец столь славной детали своего организма прочно и надежно застрял.

Нервно, будто молодой жеребец, Влассис переступил с места на место, и под правой ногой оглушительно хрустнула оброненная им же свирель.

– Кто там? – замер зад, тем не менее, все еще заманчиво трепеща, будто спокойная вода пошедшая рябью. Мужская ладонь сама собой поднялась в сторону манящего ее предмета. – Помогите, я застряла!
Парень вздрогнул, резво опустил руку, стряхивая с себя накатившее наваждение – результат долгого воздержания... Впрочем, что там – долгого! Постоянного! Или, как он сам говорил – всегдашнего. И встрепенулся – тут человек в беде! А он замечтался о вечном. Нужном. Необходимом.
– Эй, странник, отзовись! Да кто же тут?! Помогите!
– Проштите, увашаемая, это вшего лишь я! – заторопился Влассис и по широкой дуге обогнул подпрыгивающее препятствие. Только теперь он сумел разглядеть, кто перед ним так привлекательно раскорячился. Лесную ведьму Мегару знали все. Откуда она пришла было неизвестно, просто однажды она вышла из лесу, будто рожденная медведицей или волчицей. Хотя знающие люди поговаривали, что она фессалийская колдунья, не иначе как с божественной кровью в жилах. Ведь Мегара обладала даром исцеления, но самое главное – могла исполнять практически любые желания, но не более одного на каждого. И только в обмен за самое дорогое. Этим дорогим мог оказаться ребенок или родители, деньги или власть, зрение или жизнь. Иным везло, и ведьма, расчувствовавшись, одаривала бесплатно, но такое случалось крайне редко.

Кто-то берег свое желание на крайний случай, выбирая момент, но, так и не решившись, спускался, когда приходило время, в царство мрачного Аида, жалея о несбывшемся.
Ее телом могучей воительницы грезили многие мужи, но никто не мог похвастаться, что вкусил его прелестей. Со временем тылы колдуньи значительно расширились, но груди и лицо ничуть не утратили своей свежести и юности.
Хороша была Мегара, до чего же хороша! А уж в такой позе... Судя по всему, она попыталась достать закатившийся в гущу зарослей спелый плод. А может, на убывающую луну исполняла некий обряд своей покровительнице Гекате... Влезть в эту ветвяную нору передней частью тела она смогла, а обратно уже нет. Да тут еще, в процессе борьбы с деревом, выбившиеся из прически длинные волосы окончательно примотали хозяйку к шершавой коре смоковницы.
– А, косноязыкий, это ты! - обрадовалась страдалица. – Выручи меня отсюда, прошу! С прошлой ночи так стою…
Поднапрягшись, Влассис кое-как раздвинул в стороны тугие ветви, зажавшие тело колдуньи, заклинил их подобранной тут же рогулькой и принялся за кропотливую работу – отделять волосяные пряди от ствола.
Сколько ни намучилась давеча несчастная женщина, но эти мгновения оказались для нее самыми тяжкими. С огромным трудом ей удавалось сдерживать желание проклясть спасителя за медлительность. А когда он наконец высвободил большую часть, Мегара рванулась что было сил и, оставив изрядный клок волос в дар смоковнице, не разгибаясь, по-крабьи ускакала за ближайшую купу олив, где и оставалась довольно долго.
Влассис терпеливо дождался ее, набрав тем временем небольшую горку фиг: – Отведай, прошу! – приглашающе повел он рукой. – Поди, проголодалашь, отдыхая в шени этого прекрашного дерева…
Колдунья хотела выругаться, но взглянув в простодушные глаза парня, усмехнулась:
– Я эти фиги уже видеть не могу, дружок. Но спасибо тебе! Ты спас меня. Слыхала я, сатир в наших лесах завелся, вот уж повеселился бы, когда б меня нашел... Как же хорошо, что ты первым на меня наткнулся, и ведь даже мысли нехорошей не возникло, а?
Влассис пристыжено поник, но кивнул: – Да как мошно! Конешно, нет!
Он неловко развернулся, под ногой жалобно хрупнули остатки свирели.

– Погоди, парень! – спохватилась ведьма, понемногу начиная выпрямляться, для чего постоянно разминала бока и спину. – Я ж тебя не отблагодарила! Ты ко мне никогда за исполнением желания не приходил. Так вот – можешь загадывать! Я ничего с тебя не стребую!

– А шего ты шебя не шпашла, ты ше могла? – заинтересовался вдруг Влассис, стараясь игнорировать мерзлый ком, в который вдруг скрутились все его внутренности.

– Не могла... – печально отозвалась Мегара, со стоном выпрямляясь окончательно. – На себя я ворожить не могу. Конюх без коня... – Ну, давай, решайся! Что ты хочешь? Избавить тебя от косноязычия и от хромоты? Или сделать так, чтоб тебя желали все женщины? Только выбери что-нибудь одно! А то бывали уже такие хитрецы, хотели, чтоб исполнилось все разом. Будто я им золотой скорпиос*, исполняющий все желания... И не тяни!

Влассис застыл. Хотелось всего и сразу. Вспомнились все пинки и тычки от «добрых» горожан, издевки женщин, обидный смех детей и летящие вслед комки грязи. А ведь он лишь пытался им играть. Он так мечтал, чтобы его музыкой восторгались... Что же выбрать? Наказать их всех? И что дальше? Они будут ненавидеть его еще больше? Пусть будут счастливы! А больше всего хочется...
– Я хочу, чтобы меня вше любили! Чтоб я был нушен им как вошдух! И чтобы моя мушыка им была нушна. Ой, швирель же... Хотя, я шделаю новую, еше лучше!
Колдунья замерла, во все глаза глядя на своего спасителя.
– Ты, это... Может, все же, излечиться пожелаешь? Перестанешь шепелявить, и люди к тебе потянутся. Или ума попроси – это я могу. Да хоть таланта музыканта! Пожалеешь ведь потом, а поздно будет, там же условия есть...
– Вше равно хотшу!
- Ну ладно. Зря ты это, конечно, но как скажешь. Потом не жалуйся, сам знаешь, что мои дары не всегда то, чем кажутся на первый взгляд
- Не буду шаловаться, - набычился парень.
- Стало быть, так: любить, нуждаться, еще и музыка... Это, мой милый, не одно желание, ну да ладно. Есть возможность их объединить. Насчет любви, не обещаю – слишком много хочешь, а вот нуждаться в тебе они будут точно. Что ж, тимпан* тебе в руки и флаг в жо... Впрочем, это уже второе желание.

Влассис неожиданно понял, что воздух перед ним колеблется, словно в сильный зной, хотя холодные злые порывы ветра со стороны моря пробирались сюда даже сквозь деревья. Его зазнобило. Отвлекшись, он не заметил, как ведьма откуда-то извлекла самый настоящий, изрядно потертый тимпан.

– Вот, держи. Свирель тебе ни к чему. Знаю, ты не умеешь им пользоваться, но это неважно. Стоит тебе только взять в руки, он тебя позовет и знание придет само.
– И… Он помошет? – дрожащим голосом вопросил Влассис, страшась брать в руки колдовской предмет.
– О, еще как! Стоит тебе только начать играть, как у всех мужчин и женщин детородного возраста пробудится желание любить...
– Меня? – в сладком ужасе воскликнул Влассис.
– Друг друга! – ухмыльнулась ведьма. – Уж извини, если они все полюбят тебя, то от тебя мало что останется. Ты станешь местным Эротом. Ты хотел, чтобы они нуждались в тебе? Ну, так вот – раз услышав твой тимпан, без его звуков более они не смогут любить друг друга.
– Как это? - растерялся парень. - Они - што? Вше… Вше не шмогут вообше?! Не шлишком того… А?
– Нормально, - отмахнулась ведьма, вытаскивая мелкие веточки из оставшихся волос. – Я сама зла на них – ни малейшего уважения к Фессалии! А ведь знают, чем знамениты тамошние мудрые женщины! Мы роднимся с богами, с самой Гекатой, а они со мной как с собакой безродной! Пусть теперь будут иметь сношения лишь по команде… Да, чуть не забыла!

Она силком всунула тимпан в руки Влассиса и неожиданно достала из только что собранного пучка волос… Птичку. Маленькую, огненного цвета, не считая темных крыльев и головы, птичку.
– Это тебе подарок от меня! – птичка что-то чирикнула и порхнула на плечо нового хозяина. – Дабы не скучал, ну и, заодно, посмотрит за тобой. – Мегара вдруг посерьезнела, из ее глаз ушла некая дурашливость, весь ее облик вдруг стал излучать такую силу и мощь, что Влассису захотелось упасть пред ней на колени. – Смотри, играй лишь в минуты истинной нужды, когда чувствуешь, что должен играть – прямо здесь и сейчас. Тогда, и лишь тогда твое искусство принесет людям счастье. Это очень непростой инструмент. Нельзя на нем играть по просьбе или приказу, а лишь когда он сам позовет тебя. Слыша его, люди сумеют разглядеть свою истинную судьбу. Они захотят тут же предаться с избранником любви, и это правильно. Они не будут кидаться будто оголодавшие хищники на свою жертву, нет, они просто разглядят то, что не видели ранее. Если их будут связывать клятвы или супружеский долг – они вольны не делать этого, держа себя в руках. Но только если ты будешь честен. Не преступишь черты. Не усилишь напор. Не дави. Держи ритм, не ускоряй его, если тимпан этого не хочет. Слушай его. А птица эта присмотрит за тобой. Будешь делать все правильно – будешь счастлив, в тебе появится нужда, тебе даже будут поклоняться. Помни! Ежели ты забудешься, птица сообщит мне, и ты лишишься большего, чем приобрел.

Влассис пожал плечами. Он не все понял, из того что ему сказали, но со временем все разъяснится. Наверное.
– А у нее имя ешть? – на всякий случай спросил он.
Ведьма махнула рукой: – Называй как хочешь! Это порождение моей магии, у нее нет имени! Хотя жрет и гадит вполне как настоящая... Кстати, будь осторожен – ее испражнения ядовиты, могут вызвать сильный ожог, если попадут на кожу. Что пожрать – найдет сама, главное, не запирай. И помни – держи ритм! Судьба города в твоих руках! Это будет интересно... еле слышно добавила она. – В этот раз Аполлон наверняка проспорит. Люди все разные. Нельзя им давать в руки божественные предметы? Хм... Это мы еще посмотрим. А вдруг этот не поддастся соблазну? Должен же быть хоть один...

***

На рассвете город тихо спал. Даже самые брехливые псы не заметили как в ворота, прихрамывая, вошёл новоявленный музыкант. Он огляделся, будто впервые видя эти пустые узкие улочки. Остановившись на площади, он с трепетом провел кончиком пальца по туго натянутой коже своего инструмента. Тимпан отозвался тихим шелестом, нежным перышком пробежавшим по телу. Пробежал и рассыпался, растекся теплым, неосязаемым плащом, продолжая при этом, блеснувшими в лучах восходящего солнца нитями держаться за инструмент. Будто бы намертво связывая тимпан и его хозяина. Сверкнувшие было нити пропали, и Влассис решил, что они ему померещились, но тут же забыл о них. Он забыл обо всем. Тимпан! Только он один имел значение. Он звал. Молил прикоснуться к нему. Гладить и ласкать его, нежно постукивая. И Влассис, испытывая почти сексуальное возбуждение, подчинился зову. Совершенно не хромая, он сделал несколько шагов, прислонился к стене ближайшего дома, и сделал неуловимое движение кистью руки по манящей его коже инструмента.

Давно рассвело, и солнце старательно грело небольшой городок на побережье. Хотя ранний час миновал, улицы его были по-прежнему пусты, не считая одинокого мужчины посреди площади, самозабвенно, но нежно постукивающего по тимпану.
Истома. Истома ощущалась в воздухе, сквозь нее, кажется, можно было плыть на ладье, с трудом загребая веслами розовую терпкую гущу. Звуки, доносящиеся практически из каждого дома, закутка, сарая, вторили звукам, изливающимся из недр туго натянутой на каркас козлиной кожи. Жены, внезапно обнаружившие невероятную крепость чресел и мужественность своих супругов... Или рабов. Мужи, заново открывшие дивную красоту собственных супруг, их сестер или рабынь. Старики, обнаружившие у себя то, чего не находили уже много лет и спешащие этим воспользоваться, благо есть блудницы. А блудницы... О, у них настал звездный час! Единственный на весь город диктерион* с самого рассвета был переполнен.
В любви, стонах, вздохах и неге утопал город.
Но вот послышался плач проснувшегося ребенка и волшебство мгновенно оборвалось. Прекратилась дивная музыка. Взрослые люди, находящиеся в самых разнообразных и подчас неудобных позах, будто очнулись от необыкновенного сна. Со стороны диктериона и жилья немногочисленных гетер вереницей потянулись все еще некрепко стоящие на ногах растерянные люди. Искоса бросали они взгляды на притулившуюся у стены на площади знакомую фигуру, вокруг которой все еще, кажется, витали отзвуки неземной мелодии, чувствуя... Что-то необъяснимое, но такое прекрасное. Уж не божество ли это, решившее прогуляться по земле, приняв облик местного хромого дурачка Влассиса? И на всякий случай, склонив головы пониже, побыстрее проскакивали мимо.

***

– Крашавитша ты моя! – нежно почесывал Влассис тоненькую шейку огненной птички. Имени ей он так и не придумал и называл просто Птицей. Парень очень полюбил это шебутное и веселое существо. Птица всюду его сопровождала – обладая очень резким голосом, она, тем не менее, «беседовала» с ним тихим и ласковым щебетом. Словно зная о своей особенности, она никогда не испражнялась на хозяина, хотя почти все время сидела у него на плече, стремительным росчерком вылетая для этого на улицу.
Тимпан тоже постоянно находился при владельце, не позволяя забыть о себе. Стоило отойти от него на несколько шагов, как у Влассиса внутри натягивалась струна, расслаблявшаяся лишь тогда, когда инструмент вновь оказывался в руках.
Музыкант сам не понял, как он вдруг стал владельцем хорошего дома, вместо своей прошлой землянки. Во время игры на тимпане он полностью уходил в себя, не замечая ничего вокруг. А играл он часто: каждые два – три дня. Тимпан просто звал, и они словно сливались в одно целое. И тогда вокруг творилась магия.
Сначала люди неистово любили своих избранников, так же, не замечая ничего вокруг. А через какое-то время сумели оглядеться и понять причину своих чувств. И тогда...
Придя однажды в себя после очередного слияния с тимпаном, Влассис увидел, что находится на крыльце нового, большого, только что построенного дома, на стене которого виднелась табличка с его именем. Тут же, на крыльце, лежали все его невеликие пожитки.
Так и началась его новая жизнь. Он играл, наслаждался этой игрой и все жители города тоже. Будто сама собой во дворе дома появлялись еда и напитки, к нему приходила соседка – убирала, готовила, помогала избавиться от напряжения в чреслах; прохожие низко кланялись, кто-то даже порывался принести ему жертвоприношение. Но Влассис с негодованием отверг подобное, пригрозив никогда более не играть. Впрочем, исполнить эту угрозу он бы не смог – не ответить зову тимпана было невозможно.
Город расцвел, как никогда. Любовь здесь пронизывала воздух, каждую пылинку, камень, людей. Даже стада плодились так, что травы на пастбищах стало не хватать и тогда их владельцы принялись приносить гекатомбы богам за свое процветание. Никто не заметил, что лицо единственной статуи Аполлона приобрело растерянный и слегка досадливый вид.
Но однажды к Влассису явился распорядитель праздников Фанес.
– Прошу тебя, не откажи в милости! У нас скоро намечаются публичные оргии, яви свой лик на празднествах! Сыграй нам, дабы чресла почтенных мужей не подвели их после обильного возлияния! Взгляни, какие чудные дары тебе собрали наши горожане за это! Тут...
– Вон! – заорал, вне себя от гнева, Влассис, вскакивая с резной скамьи. – Как шмеешь ты прошить меня о таком?! Никогда, шлышишь, никогда более не являйшя в мой дом!
– А хиосское вино... – заикнулся Фанес, пятясь.
– Во-он! – едва не сорвал голос Влассис и бессильно упал обратно на скамью.
Хлопнула калитка. Влассис тяжело вздохнул.
– Как он мог мне предлошить такое? Ведь я ше предупрешдал! Да... А хиошшкое вино, говорят, великолепно. Вот бы попробовать... Интерешно, когда у них там оргии?
Птица, цепко державшаяся за его плечо, вдруг встрепенулась и оглушительно чирикнула, так, что у Влассиса зазвенело в ушах, а связь с тимпаном неприятно натянулась.
– Да ну тебя, – смахнул он с плеча обеспокоенную птичку. – Я просто думаю. Думаю!

***

Влассис неспешно отхлебнул из золоченой чаши розового вина и поморщился.
– Мелэйна, опять вино кишлое! Школько мошно повторять – бери вино только у Прошороса! Будешь накашана! Этой нотшью! Тришды!
Он раздраженно отмахнулся от возмущенно вьющейся вокруг Птицы, и, прихватив украшенный золотыми лентами тимпан, прохромал к выходу из спальни.
– Школько мошно летать ша мной? У меня уше вше руки в ошогах от твоих фекалий, негодная! Вот напашть на мою голову! Невошмошно работать!

Влассис вышел на крыльцо. Почесал зудящие пятна на обеих руках, и сердито уставился на склонившегося перед ним старика, держащего перед собой таинственный ящичек.

– Прими от меня, о божественный Влассис, дар, в знак великого уважения! – кряхтя, опустился он на острые колени.
– Што там? - небрежно отозвался музыкант, усаживаясь на тумбу, покрытую львиной шкурой.
– Венец и бляшки нашивные золотые, чаша из халцедона, оже…
– Што тебе надо? – перебил его Влассис.
– Так Дионисии же нынче! А на закате оргия у нас, божественный! Будут прекрасные гетеры и юноши с Востока, не откажи, молю! А то без твоего искусства нам никак…
– Приду, – нежно огладил свой инструмент Влассис. – Мне оштавьте одну гетеру и одного юношу. До утра!
– Как же так-то? – растерялся проситель, ерзая на отсиженных коленях. – Ты ж, божественный, играть в то время будешь! А как же ты их при этом пользовать станешь?!
– Не тебе об том думать! Ты вино доштавил?
– Да-да! Хиосское, самое лучше, то, что тебе в прошлый раз так понравилось!
Старик с трудом поднялся и махнул стоящим позади двум рабам. Они осторожно внесли в дом огромную амфору. Рабыня Влассиса подскочила, и услужливо кланяясь, откупорила сосуд, дабы хозяин мог убедиться, что обмана нет. Тот, продолжая прижимать к себе тимпан, склонился и, зажмурившись от удовольствия, принюхался.

– Вот это, Мелэйна, вино, а не тот укшуш, каким ты меня пишкала! Налей мне чашу, я на приштань прогуляюшь, мореходам шыграю, ошень уш прошили, и выпью перед долгой ношью.
К Влассису подлетела Птица, истерически вереща и хлопая крыльями, задевая иногда тимпан. От неприятного звука, пошедшего от козьей кожи, всех передернуло, а старик схватился за сердце.
– Убил бы дрянь противную, да боги могут прогневатьша! – чуть не швырнул со злости на пол свой инструмент Влассис. – Будешь в клетке шидеть до контша швоих дней! Мелэйна, вели шделать! А пока, вше вон! – он выскочил из комнаты, остальные устремились следом. Захлопнув дверь, он с довольной улыбкой слушал, как верещит и бьется с той стороны Птица.
"Вот так-то", - довольно подумал Влассис. - "Пусть Мегара болтает что хочет, ничего она мне не сделает! Когда хочу, тогда и буду играть. Они уже без меня не могут. Я тут главный – по моему желанию у них дети родятся, лишь по моему желанию они могут утехам предаваться. Так-то! Пусть я хромой и косноязычный, но я их бог! А шпион этот никуда не денется, будет сидеть в клетке и ничего ей донести не сможет!"
Счастливо улыбнувшись, Влассис вышел со двора.
Птица, беспорядочно полетав еще немного по комнате, опустилась на стол, перед небольшим зеркалом. Чирикнула и из глубины серебристой поверхности вдруг проявилось лицо ее прежней хозяйки.
– Опять я продула Аполлону… – огорченно прошелестело изображение. – Ну что ты будешь делать… Жаль, в общем-то неплохой он был мужик, хоть и дурак. И городишко ничего… Был. Хорошо хоть храма братца тут нет, он бы мне не простил. Давай, моя хорошая, ты знаешь что делать.
Печально улыбаясь, Мегара смотрела, как Птица опускается на край чаши с хиосским вином. Встряхнув своим огненным оперением, свесив хвост над рубиновой жидкостью, она сосредоточилась и тихо туда какнула.

Давно предан забвению маленький городок, названный когда-то латинянами Импотентос. А уж о том, что там раньше жили люди, помнят только боги. Жителей не поразил мор, не покарал огненными молниями Зевс и не залил водой Посейдон. Они просто тихо вымерли, перестав, отчего-то, давать потомство...

*Тимпан – древний музыкальный инструмент, нечто среднее между барабаном и бубном
*Скорпиос или скорпена – хищная морская рыба
*Диктерион – публичный дом

18. Клоунада
Действие происходит в самолете (неважно, на земле или в воздухе)

Самолет следующий рейсом Минск - Лиссабон плавно оторвался от земли и взмыл в небо. Раздались жидкие хлопки, которые быстро смолкли, обычно при взлете аплодировали редко и неохотно. Томилин хотел уже расстегнуть ремень, но передумал, табличка еще горела, может и потерпеть. Он ощутил странное чувство дежавю, словно нечто подобное с ним уже случалось. И сразу улыбнулся. Десяток перелетов за последние два года, конечно случалось.

Перед самым полетом он выпил две чашки крепкого кофе, потому о сне нечего было и думать. Пару минут парень думал о Лиссабоне и о том, что наконец-то увидит океан. Он давно хотел сделать это, но возможности все не подворачивалось. Затем его мысли переключились на жену и сына. Жаль что они поругались и она отказалась лететь, но сын еще маленький, ему все-равно, а она сама себе злобная Буратина.

Он все-таки отстегнул ремень, встал и полез в багажное отделение. Дома, он в спешке сунул второй телефон в рюкзак, а именно там были любимые игры не требующие интернета.

Стоило ему встать как внимание парня привлек странный пассажир. Он сидел на два ряда дальше по салону и Томилин удивился как это он не обратил на него внимания при посадке?

Ярко-зеленый панковский гребень, с вкраплениями красного и желтого. Очки из магазина игрушек, такие носят дети. Завершал этот непривычный ансамбль - ярко-красный нос, что делало пассажира похожим на клоуна.

“Интересно, как этот клоун паспортный контроль прошел” - подумал Томилин и уже собрался сделать то зачем встал, как разноцветный снял очки и посмотрел, казалось, прямо на Томилина.

Глаза у клоуна были совершенно невероятные. Во-первых, разноцветные, один небесно-синий, второй лимонно-желтый. Но не это было самым странным, создавалось впечатление что зрачки клоуна живут своей жизнью. Они постоянно двигались во все стороны. Это было настолько невероятно-отталкивающе, что Томилин уставился в эти глаза не в силах отвести взор.

— Тоже скучаешь? — голос у клоуна был неприятный, слишком высокий, какой-то визгливый, — я тоже скучаю! Клоун встал и тоже полез в багажное отделение, — сейчас повеселимся! — крикнул он, так что соседние пассажиры поморщились, а стюардесса наконец-то обратила внимание на странного пассажира и теперь шла в его сторону.

Клоун тем временем достал большой рюкзак, такой же пестрый как вся его одежда, и кинул на сиденье. Быстро полез внутрь и извлек наружу рупор.

В первую секунду Томилин подумал что зрение подвело его, он даже потер глаза, но ни рупор, ни его хозяин никуда не исчезли. Клоун взял рупор, поднес ко рту. На него уже смотрели почти все пассажиры, а спешащая стюардесса замерла в нерешительности.

— Господа, прошу тишины! — голос клоуна перестал быть визгливым. Он потяжелел, в нем появились приказные нотки. — Вам предъявляются следующие обвинения!

Томилин вдруг понял что вспотел. Провел рукой по лбу, словно стараясь стереть это наваждение, но все осталось по прежнему.

— Вы все слишком серьезные, слишком серьезные, серьезные! — клоун захохотал и отбросил рупор.

Стюардесса наконец-то вышла из ступора, к тому же к ней подошел напарник, и они вдвоем подошли к клоуну.

— Сядьте, пожалуйста, — начал парень, но не договорил.

— Это вам! — в руках клоуна появился бумажный яркий цветок, который он протянул девушке, — не будьте такой суровой, добавил он, сфокусировав на ней оба зрачка.

Та рефлекторно взяла цветок, замерла на миг и вдруг широко заулыбалась. Ее напарник решительно шагнул к клоуну, который как раз снова копался в рюкзаке.

— Значит так… — начал стюард, но осекся и попятился. В руке расправившегося клоуна появился пистолет, дуло которого было направлено на стюарда.

— Тсссс! — прошептал клоун и направился в конец салона. При этом он повернулся спиной к бортпроводнику, но тот не посмел напасть, остался стоять словно парализованный.

Клоун быстро шагал по проходу. Рюкзак он тащил за одну лямку и тот периодически задевал сидящих около прохода пассажиров, но никто не осмелился сделать замечание и вообще хоть как-то отреагировать

— Ты!! — обратился клоун с невысокому лысому мужчине, сидящему на предпоследнем ряду. Тот читал книгу, но когда все началось отложил ее и молча наблюдал за спектаклем. — Ты ведь тот самый? Серьезный и важный дядя, который следит за порядком? Да? Претворяется пассажиром, а сам следит, да?

— Я вас не понимаю, — испуганно начал сидящий, но клоун уже нажал на спусковой крючок.

Раздался грохот, почти все пассажиры пригнули головы, несколько женщин взвизгнули. Томилин остался стоять в проходе, но не потому что был очень храбрым, наоборот, его буквально заклинило от страха.

Но ничего не произошло. Из дула вылетел белый, треугольный флажок, на котором красовалась черная надпись - “ОЙ”.

— Сволочь! — мужчина вскочил, одновременно пряча руку в карман, но клоун нажал крючок второй раз. Из дула вылетела струя воды, более достойная брандспойта, а не игрушечного пистолета. Она опрокинула мужчину, вдавила его в спинку кресла. Когда струя иссякла, мужчина остался сидеть. Его лицо побледнело, в открытых глазах не было ни признака мысли.

Несколько мужчин вскочили на ноги, один, самый смелый даже вышел в проход, но тут клоун поднял пистолет и выстрелил вверх. Снова грохнуло, из дула вылетели разноцветные конфетти и обсыпали странного психа.

— Не туда, не туда летим, — забормотал он, бросил пистолет соседу облитого мужчины и быстро зашагал по салону. По дороге он отряхивал одежду от налипшего конфетти, и блестки разлетались в стороны, превращаясь в пауков и скорпионов. Раздались первые вопли, люди вскакивали, сбрасывали насекомых. Кто-то истерически визжал, кто-то громко матерился. Паника разрасталась.

Томилин, несмотря на страх, почему-то смотрел не на клоуна. Он смотрел на парня который поймал клоунское оружие. Вот он встает и целится в клоуна из пистолета. Несмотря на расстояние Томилин видел все четко, словно по телевизору. Вот парень тянет вниз крючок. Ничего не происходит, а затем пистолет взрывается с громким хлопком, и во все стороны летят струи воды. Все на кого они попадают, замирают словно механические куклы у которых кончился завод.

Клоун продолжал идти по проходу. Люди пытались прижаться к иллюминаторам, чтобы летящие с него насекомые не попадали на них. Сам Томилин не мог заставить себя сдвинуться с места, даже когда клоун приблизился почти вплотную.

— Повернуть надо! - сказал клоун и вдруг подмигнул Томилину. Тот наконец-то вышел из ступора и отпрыгнул с прохода.

Более никем не остановленный клоун дошел до кабины пилотов и постучал.

— Никого нет дома! — крикнул он через секунду, — непорядок! —добавил он, и полез в рюкзак.

На свет появилась пластмассовая игрушечная ручка. Клоун приставил ее к двери и резко дернул. Раздался металлический скрежет, треск и дверь распахнулась.

— А вот и я! — крикнул он забегая в кабину. Тамилин не увидел что произошло в деталях, но догадался что клоун сбил с ног вставшего пилота, и вырубил второго, после чего скинул того с кресла. Вот теперь паралич полностью отпустил Томилина, он быстро сел и пристегнулся.

— Дамы и господа! — голос клоуна разнесся по салону. Все разом замолчали, стихла даже царящая в задних рядах паника, словно испугалась этого голоса. — Вас приветствует новый пилот. Нам нечего делать в скучной Португалии, поэтому советую держаться! — и клоун резко дернул штурвал.

Томилин ничего не понимал в управлении самолетами. Не знал можно ли его повернуть по типу автомобиля. Но он не сомневался что стоит прислушаться к совету клоуна и держаться.

В следующий миг его бросило в сторону. Сзади раздались крики боли, все кто был не пристегнут попадали, разлетались по салону. Томилина вдавило вниз и снова бросило в сторону, а в следующий миг, как по команде раскрылись все багажные отделения. начали падать сумки и рюкзаки, Томилин получил по голове чьим-то небольшим чемоданом и потерял сознание.

Бип-бип-бип. Звук был раздражающим и противным. Томилин пошарил рукой, чтобы нащупать будильник, но вместо этого вляпался во что-то липкое. Это было противно и он открыл глаза. Звук будильника прекратился, зато заорал уже сам Томилин. Тем липким во что он влез пальцами, оказалось содержимое черепной коробки его соседа.

С трудом сдерживая рвотные позывы, парень потянулся к застежке ремня. Та глухо зарычала и цапнула Томилина за руку. Парень вскрикнул в ужасе и испуганно замолчал. В самолете царила тишина, нарушать ее и привлекать к себе внимание - было не самой хорошей идеей.

Тогда он осмотрел замок ремня. Тот выглядел обыденно и похоже кусаться больше не собирался. Парень осторожно притронулся к нему, ничего не произошло. Тогда он решился, и начал расстегивать ремень каждую секунду ожидая укуса. Ничего. Замок больше не хулиганил и вскоре Томилин смог встать из кресла и осмотреться.

В задней части самолета люди лежали вповалку, на креслах и между рядами, а впереди спокойно сидели в креслах, словно ничего и не произошло. Кроме самого парня никто не вставал, не двигался, казалось все спят или без сознания. О худшем варианте он решил не думать.

Стараясь не прикасаться к мертвому соседу, Томилин протиснулся к иллюминатору и постарался рассмотреть что происходит снаружи. Не получилось, там царила кромешная тьма.

— Что показывают? — раздался за спиной визгливый голос, и парень резко развернулся. Он чудом не намочил штаны, и сейчас смотрел в разноцветные глаза клоуна как кролик на удава.

— Тебе по прежнему скучно? — захихикал клоун, и парень отчаянно замахал головой, на что его цветной собеседник не обратил никакого внимания.

— Пойдем, пойдем, я дам тебе порулить, порулить, ты любишь рулить, я знаю, да, любишь.

Клоун схватил его за руку и потащил в кабину пилотов.

Он оказался очень сильным и Томилину не оставалось ничего иного как спешить за клоуном и постараться не разозлить этого психа. Краем глаза он видел сидящих людей. Они больше напоминали кукол и никак не реагировали на происходящее.

Кабина была пуста, тел пилотов нигде не было.

— Давай, давай, давай! — клоун с силой усадил его в кресло, — хватай руль, руль, да хватай его!

Томилин выполнил и это приказание, попутно отметив что штурвал в этом самолете действительно напоминает руль.

— Главное не ошибись при повороте, при повороте не ошибись, — хохочет клоун.

Его манера повторять слова раздражала, но Томилин молчал, он вообще не знал что делать. Аккуратно повернул штурвал-руль, совсем немного, но самолет резко бросило в сторону, так сильно что у парня потемнело в глазах.

Когда он снова начал видеть, то понял что ночь за бортом закончилась. Самолет летел по какой-то светлой местности, Томилин видел колоссальные строения, слишком правильной формы чтобы быть созданными природой, но при этом слишком огромные чтобы быть делом рук человеческих.

Вдруг самолет резко повело вниз, потом вверх. Желудок парня повторил этот трюк, и Томилин схватился за штурвал, но самолет больше не слушался.

Громкое жжжжжжж - раздалось откуда-то сверху, и сбоку, а в следующую секунду самолет сделал бочку и перед глазами парня заплясали разноцветные круги.

— Пора обедать! — громкий голос зазвучал словно со всех сторон, и Томилин с нарастающим изумлением увидел исполинскую фигуру. Джинсовые шорты обтягивали колоссальные ноги, кроме них Томилин собственно ничего и не мог рассмотреть.

— Ну мам, — ответил детский голосок, игать, хочу еще поигать!

После этих слов самолет заложил очередной крутой вираж. Томилина снова затошнило, но благодаря тому что самолет совершил мертвую петлю, он успел мельком разглядеть что великанша носит темную футболку с белым рисунком, но рассмотреть рисунок он не успел.

— После еды! — женский голос остается непреклонным, и в следующий миг самолет резко ускоряется, а затем начинает падать.

— Бежим!, — клоун уже рядом, он выдергивает Томилина из кресла, надевает ему на спину рюкзак, такой же цветастый как и свой, — скорее! — тянет он парня из кабины, и далее в уже открытые двери самолета и дальше вниз, в свободное падение.

Томилин кричит, он орет как резанный, но все-равно не слышит самого себя из-за ветра.

— Делай как я, как я, как я — голос клоуна звучит прямо в голове! Тот дергает за лямку рюкзака, и над его головой раскрывается огромный зонт желтого парашюта. Но в следующую секунду парашют чернеет, скукоживается, превращается в гирю, которая начинает лететь вниз намного быстрее клоуна и увлекает того за собой.

Томилин же не успевает остановить руку и тоже дергает лямку. Десятки разноцветных шариков вырастают над ним, его свободное падение замедляется, но все-равно он летит слишком быстро.

Внизу парень видит красивый, зеленый луг, чем-то похожий на заставку Windows XP, но в следующий миг окружающая обстановка снова меняется. Луг начинает трансформироваться одновременно расцветая всеми цветами радуги. И вот под ним не луг, а огромное лицо клоуна.

— Поворачивай, поворачивай, давай, давай, рули, рули, — голос клоуна идет со всех сторон, — поверни туда, туда куда надо, ты никогда не поворачиваешь туда.

Шарики начинают лопаться один за другим, полет все ускоряется и парень видит что он упадет точно в центр зрачка желтого клоунского глаза.

От удара он почти теряет сознание. Ему кажется что он едет в машине, что он водитель и одновременно зритель. На соседнем с водителем кресле видит миловидная брюнетка, в джинсовых шортах и темной футболке, сзади в детском кресле посапывает малыш.

Он, тот который водитель, зол и обижен, он судорожно сжимает руль и говорит.

— Ты даже перед отпуском не можешь успокоиться, не пилить меня. Океан, другая страна, тебе все мало! — и он сильнее давит на педаль газа.

— Это все твои идиотские шутки! — судя по голосу, жена тоже обижена, — я не выходила за клоуна!

— Клоуна? Клоуна? Ты сказала клоуна! Все, все отпуск отменяется, отменяется! — он начал повторять слова, верный признак того что просто вне себя от злости.

— Что ты творишь? — теперь в голосе женщины сквозит страх, — ты не туда повернул, это не дорога в аэропорт!

— А мы не едем в аэропорт, не едем! Мы разворачиваемся и едем домой, домой, домой! — он перестраивается в левый ряд, и начинает разворот, в ярости не заметив что разойтись с летящим по встречной полосе джипом он уже не успевает…

Томилин очнулся от собственного крика. Тишина полумрак. Он на кровати, вокруг стены. Пахнет больницей.

— У меня нервный срыв, от работы, — шепчет он, чувствуя неимоверное облегчение.

— Да, — слышит он спокойный женский голос. Поворачивает голову на звук, видит что в палате он не один. Медсестра стоит около стола, спиной к нему, — да, срыв, — говорит она, — просто срыв, нервный срыв, срыв у тебя, срыв.

От ее голоса Томилина снова бросает в страх. Он пытается подняться, но тело слушается плохо, можно сказать совсем не слушается. Медсестра поворачивается и Томилин с ужасом видит раскрашенное клоунское лицо. В руках он держит шприц.

— Один укольчик и все будет хорошо, будет хорошо, хорошо…
Томилин кричит и кричит и даже не чувствует боли когда шприц вонзается в его руку.

Самолет следующий рейсом Минск - Лиссабон плавно оторвался от земли и взмыл в небо. Раздались жидкие хлопки, которые быстро смолкли, при взлете аплодировали редко и неохотно. Томилин хотел уже расстегнуть ремень, но передумал, табличка еще горела, может и потерпеть. Он ощутил странное чувство дежавю, словно нечто подобное с ним уже случалось. И сразу улыбнулся. Не первый раз в небе,не первый и не последний. В этом он не сомневался, совсем не сомневался.

19. Голодный роман
Действие происходит во время узнаваемых событий (Гибель Помпей, Французская революция, Хиросима, Ватерлоо – как пример)

Очередной день блокады.

Я прихожу в себя на полу цеха и вижу встревоженное лицо бригадира.

- Третий раз за смену, - говорит он. - Иди-ка ты домой, Рома, а то в станок затянет.

Медленно, с трудом поднимаюсь. Мои товарищи не обращают на меня внимания. Они сами работают из последних сил - всё для фронта, всё для победы. В помещении цеха ненамного теплей, чем на улице, но мы этого уже не замечаем, чувство голода перекрывает все остальные ощущения. Выхожу за проходную и долго, очень долго бреду по ленинградским улицам, стараясь не соскользнуть с узкой тропинки в снег, то и дело присаживаясь перевести дух. Чувствую себя не на свои двадцать, а на все девяносто.

Все как в тумане, сил нет. Иду домой умирать, ведь хлеб я съел еще вчера, а обои - неделю назад. Точнее не сами обои, а бульон из клейстера, полученный из сорванных со стены и вываренных в кастрюле кусков. Клейстер, сделанный из настоящего картофельного крахмала, был когда-то обильно нанесен моими мамой и папой на обои, но поклеили их, к сожалению, только в одной комнате - гостиной. И то лишь в тех местах, где их не закрывает мебель.

Дохожу, наконец, до дома, поднимаюсь к себе и ... теряю сознание прямо возле своей двери.

Кто-то бьет меня по щекам. Открываю глаза - тетя Зина, соседка из квартиры напротив.

- Что, Рома, совсем плохо? - спрашивает она.

- Похоже, до утра не доживу, теть Зин! - отвечаю.

Она затаскивает меня домой, помогает дойти до кровати и, вздохнув, уходит к себе. Я падаю на постель и опять погружаюсь в забытье.

Спустя время Зинаида расталкивает меня, в руках - кастрюлька с болтушкой из яичного порошка. Схватив дрожащими руками посуду, я в одно мгновение опрокидываю в себя ее содержимое и начинаю вылизывать.

- Ничего, ничего, - гладит меня соседка. - Бог даст - продержимся. Своего не уберегла, так хоть тебе помогу.

Сын ее погиб в ополчении в первые дни войны. Сама соседка трудилась на Бадаевских складах, но после того, как они сгорели, больше не работает. До войны мы дружили домами.

- Ладно, пошла я, - поднимается тетя Зина. - Оставлю тебе немного хлеба. Завтра еще поесть принесу.

С этими словами она уходит, а я проваливаюсь в сон.

Наутро соседка не появляется. Я жду до ночи, подъев весь оставленный хлеб, но она не приходит.

Утром, кряхтя, я с трудом вылезаю из-под груды одеял и бреду к тёте Зине. Странно, дверь ее квартиры приоткрыта. Я осторожно вхожу и вижу соседку, лежащую на полу. Раскутав Зинаиду и приложив ухо к ее груди, убеждаюсь, что сердце не бьется. Ран на теле не видно, сильно истощенной не выглядит. "Может инфаркт? " - думаю я и поднимаюсь.

Комната соседки поражает. Мебель цела, обои нетронуты, на полках теснятся хрустальная посуда и столовое серебро. Почти ничего не напоминает о войне, только привычная печь-буржуйка у кровати с высунутой в форточку кривой трубой да светомаскировка. И, конечно, привычный запах дыма.

Я обхожу квартиру в поисках съестного, заглядываю на кухню, в ванную, открываю дверь чулана и ... Застываю в изумлении! Ящик тушенки, мешок сахара, яичный порошок, пара банок топленого масла, еще какие-то мешочки - от вида такого богатства подкашиваются ноги. Придя в себя, бросаюсь к сахару и запихиваю его в рот горстями. Потом вскрываю тушенку и начинаю есть ее с ножа, но останавливаюсь. Желудок, непривычный к обильной еде, может просто отказать. Было бы глупо умереть в блокадном Ленинграде, имея столько еды. Прикорнув на кушетке, я дожидаюсь темноты и перетаскиваю сокровища к себе.

***

У меня начинается новая, сытая жизнь. Прикинув, сколько мне надо съедать, чтобы не протянуть ноги, я составляю примерный рацион на каждый день и неукоснительно его придерживаюсь. Колонка рядом, только дорогу перейти, мебели для печки тоже хватает, поэтому каждый день я ем сытную кашу, приправленную тушенкой или топленым маслом, пью чай с сахаром. (Кашу я не варю, а замачиваю, иначе по запаху ко мне обязательно найдут дорогу мародеры). Как скупой рыцарь, я берегу свои сокровища. После еды обычно лежу, зарывшись в гору одеял, и пялюсь в закопченный потолок. Постепенно силы ко мне возвращаются, и спустя неделю я выбираюсь на улицу.

Первый "выход в мир" оставляет гнетущее впечатление. Ленинград и в лучшие времена имел чопорный, неприветливый вид. Сейчас же он просто угнетает дырами воронок в мостовой, серыми тенями редких прохожих да трупами, то и дело попадающимися на пути. Многие окна в домах выбиты, кое-где из черных труб, торчащих из форточек, вьется дымок. Там живые. Откуда-то издалека доносятся звуки пушечной канонады.

Я начинаю гулять каждый день. Стараясь не смотреть по сторонам, иду не спеша по Невскому от Аничкова моста до Казанского собора, потом обратно. Изредка захожу на рынок, на котором можно купить пирожки с мясом из слона, убитого при бомбежке зоопарка, или столярный клей, из которого получается вкуснейший, по здешним меркам, студень. Случается в продаже и земля с пожарища Бадаевских складов, которая густо пропитана расплавившимся сахаром и идет по сто рублей за стакан.

Долго бродить я боюсь, памятуя о спрятанном дома богатстве. В квартиру могут наведаться мародеры или дезертиры, а то и сбитые немецкие летчики, прячущиеся от НКВД.

***

Однажды, в очередной раз прогуливаясь, я вижу скопище людей и решаюсь подойти ближе. Вокруг двух молодых бойцов под предводительством офицера, судя по "кубарям" - старшего лейтенанта, сгрудилась разношерстая толпа, с лицами, серыми от голода и дыма буржуек. Большинство с санками, у кого с бидоном, у кого с зашитым в простыню покойником.

- Что случилось? - спрашиваю я.

- Да людоеда поймали, - равнодушно отвечает фигура, по глаза закутанная в тряпье.

- Жену убил и задницу ей отчекрыжил, - добавляет вторая такая же, но мужским голосом. - И съел!

Людоед, изможденный дядька в стоптанных сапогах, стоит на коленях у стенки под плакатом "Смерть детоубийцам!" и воет, размазывая по щекам слезы:

- Не губите сынки! Бес попутал!

"Сынки" молчат, сосредоточенно заряжая винтовки. Поняв всю бесполезность уговоров, мужик сплевывает и говорит:

- А стреляйте! Лучше смерть, чем такая жизнь.

- Товсь! - командует старлей.

Солдаты пытаются прицелиться, но винтовки пляшут в их слабых руках.

- А ну, народ, давай подмогнем! - из толпы выходит, шаркая опорками, гражданин в телогрейке и подставляет спину под винтовку одного из солдат. Его примеру следует второй, в офицерской шинели. Обе винтовки, наконец, устанавливаются в правильном положении. Добровольные помощники зажимают уши руками.

- Пли! - орет старлей, и раздается залп. Людоед падает в снег.

- Пошли, спустим его в прорубь, - приказывает офицер. - Собаке - собачья смерть.

Солдаты, шатаясь от слабости, тащат труп к реке, а народ постепенно расходится.

На месте остается только одна девушка. Сделав пару шагов, она неожиданно валится в сугроб. Я подбегаю, зачерпываю снег и растираю девичьи щеки. Она открывает глаза, и я узнаю Таню.

Я знаком с ней с незапамятных времен. В детстве мы жили в одном дворе, играли в казаки-разбойники, гоняли в футбол, ловили птиц за городом, причем Танька ни в чем не отставала от нас, пацанов. Когда подросли, она превратилась в настоящую красавицу и я влюбился. Таня ответила на мои чувства, и целый год у нас всё было хорошо, пока она не увлеклась морским офицером и не уехала с ним в далекий Владивосток. От тоски я чуть не ушел добровольцем на финскую войну, но меня не взяли.

И вот теперь я держу свою бывшую в объятьях. Какие повороты выписывает порой судьба! Я не знаю, что делать, ведь если делить припасы с ней, это вдвое уменьшит мои шансы на выживание. Но это же Таня! Я решаюсь и, заметив лежащие неподалеку санки, кладу на них девушку и везу домой.

Слов не хватает описать, чего стоит мне поднять Таню на свой этаж.

***

Три дня я хлопочу над девушкой, как мать-наседка. Сначала даю ей болтушку из яичного порошка и горячий чай, на второй день она уже ест размоченный в чае хлеб, а на третий вовсю хлебает кашу с топленым маслом. Поев, мы говорим, не умолкая. О детстве, общих друзьях, о ее разводе, о нашем прошлом и будущем.

- Тебе еды для меня не жалко? - спрашивает она.

- Да ты ешь-то, как Дюймовочка, - отшучиваюсь я. И продолжаю уже серьезно: - Пока нам хватит, а дальше посмотрим.

И рассказываю Тане всё: как пошел к соседке, как нашел припасы, куда перепрятал. А она изумленно ахает.

На четвертый день, утром, я просыпаюсь от толчка в бок. Надо мной стоят трое: два милиционера в форме и их начальник в кожаном тулупе. В углу - Таня. На пепельно-сером лице пронзительно горят голубые глаза.

- Что, мародер, - скалится старший, - не мешает спать нечистая совесть?

Я понимаю, что это конец. Если сразу не расстреляют, продукты точно отберут. Я гляжу на Таню.

- Да! Это я их привела! - кричит она. - Сидишь здесь и жрешь втихаря! А наши рабочие в это время падают от голода в цехах, бойцы из последних сил проливают кровь в окопах! Это недостойно советского человека!

- Дура ты, Танька! - кричу я в ответ. - Все эти запасы растворятся каплей в океане!

- Извини, но меня не так воспитали, - отворачивается она.

- Не сомневайся, девочка, - обнимает Таню офицер, - ты все сделала правильно.

Потом отстраняется и отдает ей честь:

- Спасибо вам, товарищ Таня, от нашей краснознаменной милиции, от всех жителей героического Ленинграда!

- Служу трудовому народу! - отвечает девушка, и смотрит на меня свысока.

- Ведите его в отдел, а я останусь здесь, составлю опись продуктов! - бросает старший, и милиционеры, качаясь от слабости, ведут меня на улицу.

Выйдя из парадной, я, сделав вид, что поскользнулся, падаю на спину, а когда парни нагибаются, чтобы помочь мне, бью их головами друг об друга. Милиционеры валятся на землю, а я, подняв одну из винтовок, разворачиваюсь и иду обратно.

***

Я поднимаюсь к себе, стараясь производить как можно меньше шума. Заглядываю в комнату - старший запихивает продукты в наволочку, Таня с окровавленной головой лежит в углу. Офицер видит меня и хватает лежащий под рукой револьвер. Раздается выстрел, другой, я успеваю скрыться в коридоре. Стою, прислонившись к стене и пытаюсь разобраться с винтовкой.

- Ты был прав, пацан! - кричит старший. - Для всех это слишком мало! А для меня одного - в самый раз!

Я слышу шаги и прячусь на кухне. Это появляются милиционеры.

- Где вас носит? - спрашивает начальник. - Этот гад убил девушку и пытался убить меня!

- Не ври, мы всё слышали! - отвечают ему. - Такие, как ты, хуже фашистов!

Опять раздаются выстрелы и всё затихает. Я крадусь к гостиной и вижу на полу всех троих без признаков жизни. Спешу к Тане, щупаю пульс - сердце бьется! Распрямляюсь и оцениваю ситуацию - у меня на руках три трупа, раненая девушка и много еды, которую у меня хотят отнять.

А ведь я всего лишь пытался спасти подругу!



20. Благодарю тебя, Свет...
Героя убивают в самом начале рассказа

Свинцовые тучи, казалось, распластались на плоских крышах многоэтажек и никак не желали пропускать солнечный свет. Привычно мрачное утро конца ноября наступало с большой неохотой.

Катя безрадостно смотрела в огромное больничное окно, по которому промозглый ветер время от времени бросал то капли дождя, то снежную крупу. Поглаживая живот, повторяла как молитву одну простую, но на последние двенадцать часов ставшей спасительной фразу: "Всё когда-то обязательно заканчивается". Ей самой с трудом уже верилось в это, так измотали бесконечные схватки, но если бы не старая истина, кажется, она не пережила бы ночь.

Когда стрелки часов приготовились показать восемь, за дверью палаты послышались голоса. В родильном отделении началась обычная утренняя пересменка. Мир наполнялся звуками, спасение казалось близким, роженица на мгновение забыла об изматывающей боли и с надеждой повернулась к двери.

В ординаторской, под шум закипающего чайника, ночной дежурный врач передавал смену коллеге:

— Роженицы две. Людмила Александровна, обрати внимание на... — высокий, с медной бородкой и пронизывающим взглядом синих глаз доктор заглянул в медицинскую карту. — Екатерину Ивановну Белову, двадцать два года. Поступила вчера в восемь вечера. Воды отошли в девять, родовая активность сильная, схватки всю ночь с частотой пять минут. В гинекологии тяжёлая больная, ночная операция, поэтому времени не было.

— А вторая? — в голосе молодого, ещё не очень опытного акушер-гинеколога проскользнули тревожные нотки.

— С этой всё хорошо, никаких отклонений, скоро сама родит. А за Беловой присмотрите, — доктор, потерев правый висок, провёл по жёстким волосам, словно снимая рукой ночную усталость. — Удачного дежурства, коллега, — наконец-то улыбнулся любимец женской половины большого коллектива городской больницы.

Доктор Смирнова с медсестрой направились в палату и, задав вопросы и осмотрев проблемную пациентку, посмотрели друг на друга.

— Ничего не понимаю, — пожала плечами врач. — Она ведь давно должна была родить. — Наташа, позови-ка нашего гуру, — попросила сестричку.

— Людмила Прокофьевна, — громко позвала, выглянув в коридор, Наталья. — Подойдите сюда, нужна ваша помощь.

Пожилая акушерка с добрыми глазами сказала какие-то ободряющие слова Кате и, быстро осмотрев, скомандовала:

— Немедленно на стол.

Дальше всё завертелось, как при ускоренном воспроизведении киноплёнки: бегающие медсёстры, склонившиеся врачи, отрывистые указания и любопытные взгляды практикантов.

Но всё действительно когда-то заканчивается. И начинаются вопросы.

— Почему мой ребёнок молчит? — страшное предчувствие застыло в потемневших от боли и усталости глазах родильницы.

— Сожалею, но… — Людмила Александровна отвела взгляд. — Но ребёнка не удалось спасти…

Катя ничего не сказала, не было сил, да и о чём можно тут говорить. Осталось только плакать — тихо, молча, прогоняя все мысли, чтобы не сойти с ума…

Какая у меня красивая мама. Только измученная. Бедненькая. И надо было мне запутаться в этой пуповине. И зачем я только вертелась как юла? А почему она так сильно плачет? Что случилось? Где я? И почему мне так хорошо? Совсем не больно и не холодно как там… Это из-за тебя, Свет? Ты всегда здесь? Да? И я могу остаться с тобой? А как же моя новая мама? Ей так плохо без меня, она меня любит, я знаю. Хочу ли я к ней? Да. Очень-очень. Можно? Я и только я решаю это? Спасибо, добрый Свет! А как же ты? Мне не хочется от тебя уходить. Ты и так всегда рядом, просто невидимый? И всё равно к тебе вернусь? Позже? Когда? Когда сама захочу? Тогда, до встречи!

Лишь большие круглые, как на железнодорожных вокзалах, часы нарушали тишину. Тик-так, тик-так — эхом отзывалось в голове у Кати, лежащей на столе в пустом родзале, покинутого всеми разом, как будто и не было врачей, медсестёр и толпы студентов, с интересом наблюдавших сложный случай.

— Людмила Александровна! Как мой ребёнок? Что с ним? Он жив? —Катя приподнялась на локте, увидев зашедшего врача.

— Не волнуйтесь, мамочка. Самое страшное позади. Вы молодец. Стойко пережили патологические роды — ребёнок был обвит пуповиной, — доктор Смирнова заботливо укрыла пациентку одеялом. — Если бы не наша опытная Людмила Прокофьевна, мы бы его потеряли. Вытянули с того света, можно сказать.

— Это мальчик?

— А вы не видели? — Катя отрицательно покачала головой.

Взяв из находящейся рядом барокамеры крошечное тельце, врач поднесла его к матери. Девочка открыла глаза, по кругу медленно обвела взглядом холодный, в белой керамической плитке, большой зал, внимательно посмотрела на держащую её чужую женщину. Затем, опустив взгляд на измождённое лицо самого родного на земле человека, уставилась почти не мигая.

— Ну и глазищи! А смотрит как! — удивилась доктор. — Такое впервые в моей практике. Чудесный ребёнок.

— Доченька... — прошептала Катя, почувствовав, как волна любви и нежности накрыла её, смыв всё пережитое. — Нарушая традицию, я назову её в вашу честь и спасительницы акушерки — Людмила. Мила, — слёзы радости покатились по лицу счастливой матери.

***

— Лапа Ивановна! Катюша! Я взял Милку. Мы уехали! — прокричал водитель ГАЗа и хлопнул дверцей. — Через часик будем. Пусть малая покатается.

— Хорошо, — согласилась Катя. — Саш, только осторожно, очень прошу, присматривай за Милой, не оставляй одну, — последние слова услышаны не были, заревел мотор.

Промелькнули дома, грузовик выехал на трассу.

— Красиво? — спросил папа, кивая на панораму за окном. Дочь согласно закивала и с интересом стала рассматривать переливающееся золотом под лучами яркого июльского солнца море пшеницы, потом весело закивали жёлтыми головками подсолнухи. Вскоре въехали в посёлок и остановились у небольшого деревянного здания, окружённого деревьями.

— Вот мы и приехали, дочурка. Ты посиди. Папка скоро, — Саша открыл бардачок, достал конфету. — Держи, от зайчика. Вчера тебе передал.

— Пап, а какой он был — беленький или серенький? — серьёзно спросил пятилетний ребёнок.

— А какие зайцы летом, а? — Саша подмигнул и достал ещё какую-то книжечку.

— Серенький? — серьёзно спросила Мила.

— Верно, умница моя, — отец смачно чмокнул любимицу в конопатый нос и ласково погладил по русым волосам. — На, вот, полистай, — и вручил "Правила дорожного движения".

— Эй, ты кто? Выходи играть! — толпа местных детишек собралась у ГАЗона.

— Я Мила. А мой папа Саша скоро придёт.

— Ну и что!

— Выходи!

— В "горелки" поиграем!

— Или в "печника"!

Милка посомневалась, но всё же решилась — открыла дверцу и спрыгнула с подножки...

Водители заполняли путёвки, перебрасываясь анекдотами и шутками. Когда в контору вбежал рыжий вихрастый мальчишка и закричал, смотря полными ужаса глазами: "Дядь Саш, дядь Саш!" — все замолчали, почуяв неладное.

— Что случилось-то, пацан? — побледнел Саша.

— Там Колька вашу дочку убивает! — выпалил рыжий. Все охнули, а Саша подскочил как ужаленный.

— Где она? — побелевшими губами спросил он.

— Вон там, дяденька, я покажу.

…Отец нашёл бездыханное тело дочери в зарослях пижмы и тысячелистника, на которые указал малец. Рот и нос девочки были забиты землёй.

Как здесь хорошо. Какой ты добрый и ласковый, Свет. Я бы хотела, чтобы ты был всегда. Ты и так есть всегда? А почему же я вижу тебя только сейчас, а раньше нет? Видела, но забыла. Разве тебя можно забыть? Можно? Люди всё время забывают? Ты спрашиваешь, хочу ли остаться с тобой? Конечно, да, с тобой так хорошо. Я должна подумать? Но почему? Посмотреть туда? Кто это там кричит и плачет? Это же мой папочка. Жаль его? Да, очень. Я могу вернуться? Я сама это выбираю? Спасибо, дорогой Свет, тогда я вернусь.

— Слава Богу! Доченька! Жива! — Саша бесконечно обнимал и целовал дочку, то прижимая к груди, то вытирая её лицо от грязи. — Выплёвывай, что осталось. Сейчас я водички тебе дам, пойдём умоемся, моя хорошая, — слёзы текли по лицу большого и сильного мужчины...

***

"Девятка" стояла на широкой обочине. Пока водитель бортировал колесо, его любимая рвала полевые цветы. Десять минут назад Костя сложил все ключи, домкрат, закрыл багажник, а Людмила всё бродила.

— Мил, ну поехали уже, сколько можно! — Костя заметно нервничал, как будто это ему нужно было рожать. — У тебя же в любой момент могут начаться схватки! Поехали! — и, чтобы поторопить жену, нетерпеливый ответственный муж сел за руль и посигналил.

С поля, усеянного головками алого мака и голубых васильков, Мила помахала букетом любимых цветов. Затем неторопливо, переваливаясь как уточка, подошла к авто и взялась за ручку. И вдруг услышала рядом быстро надвигающийся шум — на огромной скорости по обочине мчался чёрный внедорожник внушительных размеров. Последнее, что увидела молодая женщина — обезумевшие глаза водителя иномарки.

Какой ты ласковый, Свет. Я же тебя знаю? Я всегда тебя знала? Как же хорошо с тобой. Я могу остаться? И могу вернуться? Мне решать? Посмотреть туда? Кто там на трассе? Мой муж. Люблю ли я его? Очень! И нашего ребёнка тоже. Но теперь он ведь не родится. Что? Я могу вернуться? Но ведь я... там... Это ничего не значит? Не понимаю, но… какая разница. Да, конечно, я возвращаюсь. Благодарю тебя, Свет!

— Любимый, ну здесь я, чего ты волнуешься. Смотри, цветы какие! — довольная молодая жена захлопнула дверцу, и сразу же справа от "девятки" по обочине промчался внедорожник.

— Ни хрена себе! Он что, пьяный или обкуренный? — побледневший от предположения, что могло бы сейчас случиться с его Милкой, Костя смачно выругался вслед промчавшемуся автомобилю.

***

— Бабулечка! Что с тобой? Плохо? Подожди, я быстро. Сейчас скорую вызову. Секунду! — русоволосая девушка уже набирала "103".

— Не надо, Катюша. Не беспокойся, миленькая, — рука легла на телефон, а добрые синие глаза с любовью смотрели на внучку.

Та покачала отрицательно головой:

— Людмила Александровна! Даже не думай уходить! Как мы без тебя! — и молитвенно сложила руки. — Не надо, бабуля!

— Солнышко, со мной всё будет хорошо, — отношения двух представительниц разных поколений всегда были доверительными, добрыми и полными нежности. — Просто пришло время вернуться к Нему.

— К кому, бабушка? Ты меня пугаешь, — в больших серых глазах застыли испуг и любопытство.

— К Свету. Он всегда нас ждёт. Всегда любит. С ним очень хорошо. Поэтому не жалейте обо мне и не плачьте. Договорились? — внучка, не мигая смотрела на бабушку. — Обещай, Катенька.

— Обещаю, — и сразу же, нарушая обещание, по лицу потекли предательские ручьи.

Людмила погладила по руке ту, кто по традиции носила имя прабабушки, нежно дотронулась до лица, вытирая никак не желающие останавливаться слёзы.

— Верь мне... Всё будет хорошо... Я знаю это точно...

Здравствуй, Свет! Я вернулась к тебе. Ты рад? Я знаю, ты всегда рад, всегда ждёшь. А ты ответишь на мои вопросы? Ну, какие… Почему можно вернуться, даже если ты уже там умер? Обо всём расскажешь? Это долгий разговор. Понимаю. Тогда позволь в этот раз остаться подольше. Как я захочу? Дай подумать... С детьми всё хорошо, Кости моего уже пять лет как нет, внучка вот недавно замуж вышла, ребёночка ждёт, через пять месяцев рожать... Что? Тогда через пять месяцев и могу вернуться? Хочу ли я? Конечно, да, ты ещё спрашиваешь! Благодарю тебя, Свет...

21. Гадёныш
Все происходит за один день

На светофоре загорелся зеленый, я резко тронулся с места, но проехал недалеко, судорожно раздумывая на ходу, стоит ли это делать – и, всё же, свернул в проезд направо. Под «кирпич». Всего-то метров 50 проехать – и я выезжаю к эстакаде; крутануться на ней, и вот он – съезд прямо к парковке перед театром.

В театр мы опаздывали – я и очередная пейзанка из дальнего Подмосковья. Стандартная «интеллектуальная» программа: спектакль с участием известных актеров, «Шоколадница», распитие, уже в моей квартире, бутылки Просекко (я – пара глотков, мне еще за руль), столь восторженно любимого такого рода девицами, наверное, за одно только название, секс - и отвоз дамы в ее условный Серпухов. Я ж всё-таки, джентльмен; отправлять, практически, любимую девушку на такси, вытряхнув её из постели, еще влажной от нашего пота – моветон. Да и дороже финансово.

Кроме того, всегда можно ненавязчиво поторопить якобы ранним подъемом. «Да-да, представляешь, по выходным тоже работаем, проект на сдаче; нет, ну, что ты – тебя одну на такси? Это опасно». Да мало ли отговорок можно придумать, когда ты удовлетворён и теперь хочешь спокойно поспать один в своей постели.

Эта восторженная дурища никак не могла найти мою машину на стоянке у автовокзала, куда она прикатила из своих Мытищ, и вот теперь я пытаюсь не опоздать на начало спектакля. Тем более, что и сам хочу его посмотреть – просто так, что ли, селянок по театрам водить? Приятное с полезным. Ну или – с интересным.

Ехать прямо, свернуть на проспект, потом до разворота на следующей эстакаде – полчаса потеряю, не меньше. А тут можно было проскочить минут за десять. Можно было бы. Если бы не Гадёныш.

Я его сразу так «окрестил» - дпсника, радостно махнувшего мне жезлом, выскакивая из-за густых кустов у дороги. Хорошо замаскировался, хмыкнул я, реально – как в засаде. Почему я его так назвал (про себя, разумеется)? А выглядел он так – неприятная крысиная мордочка, его дурацкая, явно торжествующая, улыбка.

И ещё - запах, этот тяжелый запах из его рта – от гнилых зубов ли, больного желудка – гадкий, в общем, запах. Я старался не морщиться. И, вообще, изображал из себя такого провинившегося, но законопослушного гражданина, понимая, что, если начну сейчас давить его с позиции Закона – я его «нагну» - «яжюрист», не важно, что по факту – я нарушил. Есть масса нюансов, за которые можно зацепиться, если разбираешься в этом, но я потеряю столь драгоценное сейчас время.

Поэтому я улыбался – нет, не заискивающей – дружелюбной такой, и немного виноватой улыбкой, усиленно стараясь не морщиться от его вони изо рта. Мне нужно было расположить его к себе, дать немного денег – и поехать дальше, не станет же он меня после этого разворачивать. Да и не развернешься тут, в узком проезде. И я успею в театр. Точнее – мы успеем; впрочем, меня это «мы», честно говоря, и не волновало. Да и не было никакого – «мы». Был я, этот «гаер» и девица, приехавшая «на свидание», после нашего с ней двухнедельного общения в нете. Вот уж она сейчас меня волновала меньше всего.

А Гадёнышу, как я понял, захотелось пообщаться, насладиться своей ролью милостивого судии. На мои «командир, прости, виноват, опаздываем, давай штраф оплачу на месте» - он небрежно махнул рукой:

- Погоди. Видишь, эти стоят? – он как-то туповато гыгыкнул, показывая на стоящий впереди черный Мерседес S-класса с вхлам затонированными стеклами и выглядывающими из приоткрытых дверей недовольными бородатыми физиономиями. Их машину, увы, мне тоже до этого не было видно с дороги, проезд поворачивал по крутой дуге и – кусты, эти грёбанные кусты… Конечно, я бы не стал сворачивать, если бы увидел, что они тут стоят – явно, не просто же так.

- Знаешь, сколько они мне предлагали? А я не беру. Мне важно – уважение. А они не уважительно предложили, теперь вот стоят, ждут. – И он снова гыгыкнул, как бы приглашая и меня присоединиться к торжеству правосудия в исполнении сержанта ДПС.

- Ты просишь меня тебе помочь, но ты просишь без должного уважения, - разумеется, вспомнилось мне классическое. Хреноватый из него получался Крёстный отец, но Гадёнышу явно нравилась эта роль и сам он – себе - в этой роли.

Бородачи недовольно переговаривались между собой на своём характерном гортанном языке, напоминая, на слух, стаю агрессивных ворон, и кому-то всё звонили, пытаясь, видимо, решить проблему. В чем-то их можно было понять, лет 15-20 назад на взмах полосатой палки из такой машины, в ответ, максимум, прозвучало бы в приоткрывшееся окно короткое: «Пашёльна…уй», снабженное для пущей убедительности высунутой массивной кистью с перстнями на волосатых пальцах и зажатой в них «тэтэхой». Но – времена меняются. И вот уже хороший крестьянский парень упивается своей властью над автомобилистами. Нарушителями-автомобилистами, будем, всё-таки, самокритичны.

И я был самокритичен, я был – сама доброжелательность, а этот утырок всё дышал мне своей вонью в лицо, рассказывая… если коротко – все его речи сводились к одному: «Таперича от мине усё зависит». Я согласно кивал головой, сокрушенно считая в уме прошедшие минуты общения.

Наконец, господин полицейский дорожной службы, проникнувшись ко мне дружелюбием, смилостивился: «Там впереди моя машина стоит, на заднее сиденье положи под журнал – просто, сколько считаешь нужным». Бл…ть, я вообще нисколько не считал – нужным. Вынужденным – ну, да, согласен, куда деваться. Улыбнувшись, как добрая мама и понимающе кивнув Гаденышу, взял протянутые мне им документы – МОИ документы, сука! - я отправился на поиски его «цементовоза», лишний раз подивившись, насколько идеально было им выбрано место засады.

За очередными кустами я обнаружил ДПС-ный форд. На заднем сидении лежал – ну, кто бы сомневался – затрепанный «Playboy», а под ним… Охренеть, там скрывалась, реально, КУЧА денег, в основном, пятитысячные, изредка тысячи, мельче купюр не было. Мне даже как-то стыдно стало за мои две «штуки», которые я, по пути к кустам, отсчитал, решив, что это – вот как раз, сколько я считаю нужным, пусть, сука, подавится.

Отогнав вполне естественный, на мой взгляд, порыв – не класть ничего, а, наоборот, что-то взять из этой кучки незаметненько (не, не стоит, мало ли, вдруг он считал их, кто его знает), я добавил скромную лепту в благосостояние скромного стража порядка. Вздохнув, накрыл журналом, повернулся… И увидел бежавшего ко мне Гадёныша. Сзади что-то кричали бородачи из «мерса». А, «документы, документы» - вот, что их волновало. Ну, мои были при мне, а что произошло – я и сам не понимал. Но бежавший что-то говорил в микрофон рации и лицо у него было какое-то… озабоченное что ли? Не иначе, напарник его (должен же у него быть где-то какой-то напарник?) пьяных за рулём поймал, мелькнула ехидная мысль. За добычей помчался.

Гадёныш прыгнул в патрульную машину, запустился, включил мигалки и даже сирену, как-то лихо, в два приема развернулся на узком проезде и помчался в сторону улицы, откуда мы все, нарушители, заезжали в его ловушку. Проезжая мимо Мерседеса, он бросил в их сторону, приопустив стекло, документы. «Пыдорасб..яна..й» - возмущенно резюмировали бородатые пассажиры и их водитель.

Подъехав к стоянке у театра, я, к своему удивлению, вновь увидел знакомый ДПС-ный «Форд». Мелькнула глупая мысль – снова, что ли, меня ловит? Но тут ведь я уже двигался, строго соблюдая ПДД. Дальше, у въезда на стоянку, суетился народ, неестественно криво стояло несколько машин, явно что-то случилось. Подъехав ближе, я понял: произошло какое-то массовое ДТП; несколько машин, находившихся у самого въезда, были прилично побиты, чуть дальше стоял, видимо, виновник аварии – черный Линкольн Навигатор, рядом с ним лежал на асфальте, судя по всему, его водитель, которого лихо так «винтил» мой «старый знакомый».

Красная машинка, что оказалась с самого краю, была повреждена сильнее остальных, из-под искорёженного капота пробивался черный дым, в салоне кто –то был, слышались женские крики, а собравшиеся рядом с машиной, судя по всему, пытались открыть деформированные дверки.

Гадёныш – я уже и не знал, как его теперь называть, его четкие действия, конечно, немного размыли картинку с купюрами под журналом, и, наверное, размыли бы совсем, если бы в ней, этой куче, не было моих двух тысяч. Не совсем кстати, пришла мысль: «Блин, знал бы, что такое случится – не стал бы их класть». Вот – да, не отдал бы я ему свои деньги – и сейчас я бы искренне восторгался им, как героем, как легендарным дядей Стёпой–милиционером, про которого, зачем-то, в раннем детстве мне читала моя бабуля. Не уверен, кстати, что, в то время, когда Ба приобщала меня к жемчужинам детской литературы, они еще были, именно, милиционерами, а не полицейскими уже. В общем, осадочек, как говорится, у меня остался. А Гадёныш уже метнулся к той машине и, кажется, пытался пролезть в салон через разбитые окна.

Я посмотрел на часы. До начала спектакля оставалось 8 минут. Успеваем! Моя электрогорчанка, или как там их, засуетилась вдруг:

- Там что-то случилось (надо же, кто бы мог подумать, хмыкнул я), давай остановимся, поможем?

- Света, блин, что мы там сделаем? Сейчас специалисты подъедут, МЧС, они-то лучше во всём этом разбираются! И, кстати, я помню, даже предупреждали: если кто пострадал в ДТП – лучше до их приезда даже не трогать, можно только навредить.

- Ну, ладно, тебе виднее, согласилась покладистая звенигородка.

Я проехал в дальний конец парковки, подальше от этих неприятностей. Но и не слишком далеко – чтобы всё-таки успеть в этот долбанный театр. Как-то, на фоне всего этого, мне уже не хотелось ни спектакля, ни прекрасную уроженку славного города Клин. Склинило что-то, глупо скаламбурил я по этому поводу, про себя.

И вот, когда мы уже, практически, бежали к театру – сзади раздался какой-то громкий – не знаю, хлопок – не хлопок, взрыв - не взрыв. Разумеется, моя спутница, как тот Пятачок, испуганно спросила: «Что это?»

- Бумкнуло? – не удержался я.

- Ну, да, - не поняла она прикола, - ой, смотри, смотри, там горит что-то!

- Пойдём тушить? – уже, не скрывая сарказма, поинтересовался я.

Как же я был зол на всех них: Гаденыша, мою тупую спутницу, придурка, устроившего ДТП, ну как можно было так испортить мне вечер?

В театр мы всё же пошли, спектакль отсмотрели, я стоически терпел дёрганье за рукав моего блейзера, следовавшее каждый раз, когда на сцене появлялся кто-то из известных актеров, которых моя дубнинская дама до этого видела лишь по телевизору.

Я сильно сократил дальнейшую программу, честно говоря, мне хотелось уже побыстрее избавиться от этой Клавы, как-то настроение пропало, что ли. Но, с другой стороны, зря что ли - две недели тупого общения, опять же -сегодняшние мероприятия. И финансовые затраты, между прочим. Уплочено, не волнует! © Да, и еще эти две тысячи незапланированных расходов...

Когда мы вышли после спектакля – было уже темно, но издалека была видна сгоревшая машина, следы гари и остатки пены для тушения на асфальте. Хорошо хоть наро-фоминка меня туда не потащила, видимо, обещанная «Шоколадница» ее интересовала, всё же, больше.

Вернувшись уже после всей этой дуристики домой (программу в постели я выполнил по сокращенному варианту, нимало не заботясь о том, какое впечатление произведу на партнершу; так же, не особо артистично зачитал монолог о раннем подъеме), я сделал весьма нехарактерное для меня действо: включил телевизор и поискал по каналам московские новости.

Пожалуй, я совсем не удивился, увидев фотографию Гадёныша в траурной рамке, было у меня какое-то предчувствие, что его лазание по дымящейся машине ничем хорошим не закончится. Впрочем, как выяснилось, двух теток, что были в салоне, он умудрился каким-то образом вытолкнуть. Сам не успел. Бумкнуло.

Что-то говорил его, судя, по всему, начальник – или командир, не знаю, как у них там это называется. Рассказывал, какой он был хороший товарищ, что-то там про горячие точки, в которых он служил на срочной службе, а потом – по контракту. Ранения, спасал товарищей, уволился по здоровью, служба в МВД, пьяный нарушитель прервал служебную карьеру героя – и прочая дежурная муть.

И тут у меня возник прямо-таки какой-то когнитивный диссонанс. Вот он такой герой, а я его, иначе, как Гадёнышем и не запомнил. Забавно, Герой и Гаденыш – начинается с одной и той же буквы. И – я дальше игрался со словами – «подвиг» и «подлость» - вообще отличаются лишь несколькими буквами. Почему всё это вот – так близко, почему оно вообще может соседствовать рядом друг с другом? Как вообще этот герой-гадёныш мог сочетать это в себе, «в одном флаконе»? И - что могу сочетать я? Хотя, это я уже куда-то не туда повернул. Я-то тут вообще не при чем.

22. Охотник
История рассказана стариком в кресле-качалке у камина

Несмотря на поздний час, в корчме было практически пусто. Ярмарочный сезон закончился уже как две недели и путников на большаке существенно поубавилось. Поэтому корчмарь обрадовался троим посетителям, что сейчас топтались у входа, стряхивая с плащей капли дождевой влаги. Пару минут незнакомцы разбирались с одеждой и счищали с сапог комья грязи пучками соломы, после чего прошествовали к прилавку.

- Мир тебе, хозяин! - поприветствовал владельца заведения высокий светловолосый крепыш. - Нам бы поесть, выпить и переночевать.
- И вам мир, - кивнул корчмарь. - Есть бобовая похлебка, бигус с копченой грудинкой. Хлеб только серый. Из питья пиво и тминная водка. Вино еще есть, но дорого.
- Да мы и не бедствуем, мил человек, просто нам не надо. Неси еды на троих, штоф водки и по кувшину пива на брата.
- Располагайтесь, где удобно, напитки сейчас подам, еду минут через десять, как разогрею.
- А это кто? - один из спутников светловолосого, коренастый брюнет с перебитым носом, мотнул подбородком в сторону камина. Там в криво сколоченном кресле-качалке восседал хмурый седобородый старик с на удивление ухоженными длинными волосами цвета грязного снега . Он пристально вглядывался в языки пламени, лениво лижущие поленья.
- Знаменитость наша. Бывший охотник на нечисть. Лет пятнадцать назад какая-то монстра ноги ему чуть не по самый хер оттяпала, вот прибился здесь. Помогает мне, если чего там можно руками сделать и байки травит — заслушаешься. По мне, так брехня большей частью, но людям нравится, некоторые аж специально крюк закладывают в пути, чтоб пива попить и его сказок послушать. И совет — чем лучше деда угостите, тем история будет интересней.
- Хм, понял - усмехнулся блондин. - Надо будет послушать.

Корчмарь выставил на стол перед троицей стопку глиняных мисок, три лафитника из мутного зеленого стекла и столько же тяжелых оловянных кружек. Со второго захода рядом появились угловатая бутылка тминной и пузатый пивной кувшин. Светловолосый разлил водку, путники молча выпили, отломили по кусочку от серой ноздреватой ковриги, закусили и принялись за пиво.

Ели мужчины быстро, жадно и в полной тишине. В конце трапезы белобрысый выбрал из чугунка остатки бигуса, отломил приличный ломоть хлеба, положил его на край миски и подхватил кувшин. Темноволосый подтащил к камину четыре массивных табурета, один из которых поставил перед стариком, а оставшиеся расположил полукругом. Третий, высокий и тощий парнишка, на вид едва разменявший двадцатую весну, принес рюмки и штоф.

На табурет перед дедом поставили тарелку с угощением, зажурчала, распространяя пряно-сивушный дух, водка, в кружку полилось тягучей струйкой темное пиво. Дед благодарно кивнул, опрокинул в куда-то в бороду до краев наполненный лафитник, довольно крякнул и приложился к кружке, махом осушив половину.

- Не видел вас тут ни разу, а на память не жалуюсь, прищурился бывший охотник, разглядывая мужчин.
- Да так и мы здесь впервые и случайно. Заблудились, видимо на развилке не туда свернули.
- Случайно? Эх, пожили бы с мое... Ладно, вы тут не стариковское брюзжание слушать пришли, историю хотите? - спросил старик, жуя хлебную корку.
- Для того и поим-кормим, старый. Говорят, ты на байки большой мастак, - улыбнулся брюнет.
- Ну может байки, а может и нет. Сами уж решите. Про кого хотите? Я чудищ много повидал. Упырей, перевертышей, кладбищников, арахну как-то на тот свет спровадил. Даже кикимору один раз прихлопнул. Редкая тварь, хитрая, таких...
- Так вроде в каждом болоте они сидят, детей в топь утаскивают и жрут, - блондин перебил деда.
- Враки то. Детишки сами топнут, а суеверные крестьяне друг другу страшилки рассказывают. Кикиморы не в болотах водятся. Может тогда про нее и расскажу?
- Рассказывай, старик.

Охотник подтянул повыше к груди плед, прикрывающий обрубки ног и взглядом указал на пустую рюмку. Молодой наполнил ее, дед выпил, потянулся к каминной полке, взял с нее трубку с длинным чубуком, неторопливо набил ее зеленым крошевом и закурил. Выдохнул в потолок целый столб сизого дыма, прочистил горло и принялся рассказывать.

Было это лет двадцать назад, точно не помню. Меня уже считали матерым охотником, репутацию заработал будь здоров: лично покрошил полдюжины гулей на брошенном кладбище, ведьм с десяток извел, а всякой шелупони вроде выворотней со скорпенами побил вообще без меры. Кстати, матка-скорпена мне потом ходули и оттяпала. Да не о том речь.

Позвал меня однажды бургомистр одного вольного города разобраться в непростой истории. Начали по подворотням и выгребным ямам мертвецов находить. И все бы ничего, людишки имеют такое свойство дохнуть от всяких причин, да вот тут дело было непростое. Всех покойников находили жутко изломанными. Мужики, бабы, ребятишки — по обрывкам одежды их родня узнавала, а так словно через жернова мельничные пропущены были. Ну не совсем, чтоб в труху, но близко к тому. Человек такое не сделает, на зверя какого вначале думали, но откуда ему посреди города взяться? Порешили тогда на совете охотника звать, меня, стало быть.

Повезло мне сразу. Ну как повезло... Аккурат перед моим приездом чудище девку молодую задрало, случилась возможность хорошенько покойницу осмотреть. А оно в нашем деле важно, порой мертвый больше живого рассказать может. Значит, привели меня местные на ледник, где останки девицы уложили. Сами бледные, напуганные и с такой надеждой на меня смотрят... Весь город буквально со страху трясся. Ну, в общем, пришлось изрядно в том, что от девки осталось, поковыряться. А там такое месиво: осколки костей с мясом и требухой, голова в лепешку раздавлена. Но справился, разложил все по порядку и оказалось, что сердца и печенки-то не хватает. И вспомнил, что наставник мой про такое рассказывал: кикимора так трапезничает. Только сердце и печенку. А то, что тело размолото было вдрызг, так то хитрость такая, чтоб непонятно было, кто такое сотворил. Остальные монстры особо не разбирают, лопают человека целиком, только кости остаются, а иногда и оные подчистую сгрызают.

Так вот, про то, что кикиморы суть твари болотные — выдумки. Поселяются они обычно в городах, где народу побольше. Может с тобой в соседнем доме жить, доброго утречка желать кажный день и в гости захаживать. От человека с виду не отличишь, только силищи они неимоверной, но скрывают это. И когда на охоту выходят, когти с клыками выпускают, да глаза как у кошки становятся, но дело это не быстрое, если сразу до или после застать, то тут же понятно будет, что чудище перед тобой. А еще они страсть, какие живучие. Железом, аль свинцом не взять, только если башку начисто срубить. А вот серебра не любят, травит оно их сильно.

Хотел было по городу поспрашивать, кто поселился незадолго до того, как убийства начались, но передумал. А вдруг как с самой кикиморой поговорю, да вспугну. И она вроде женским родом называется, но на самом деле как мужиком может быть, так и бабой. Решил на живца ловить. Народ местный по ночам выходить боялся, хотя монстра и в дома бывало вламывалась. Но опасно это, узнать могут, если кто в живых останется, потому на одиночек они охотятся. Так что лучше бродяжки, в ночи по улицам шарахающегося, лучше приманки не найти. Бродяжкой тем стал естественно я.

Свезло мне уже на третью ночь. Сидел под забором, в тряпье закутавшись, а под ним мушкетон припрятал, серебром рубленым снаряженный. Сначала услыхал, что крадется кто-то тихо-тихо, а потом как увидал, что в темноте будто два уголька мечутся и ко мне приближаются, так и саданул картечью. Сразу не убил, завизжала кикимора и наутек. Я за ней по следу кровавому к дому и пришел. Бабой оказалась, лежала на полу посреди хаты и из брюха порванного пыталась серебро выковыривать. Ну я ей голову тесаком и снял. Утром бургомистра привел, показал. Тот когтями-зубами ейными весьма впечатлился и даже чутка сверх оговоренной платы накинул. Ну вот так оно вроде и было.

- Занятная история, дед, - произнес светловолосый, вставая с табурета. - Но брехня поди?
- Доказывать и клясться не буду. Есть у меня еще чего рассказать, водки у вас еще много.
- И так заслужил, забирай. А мы спать пойдем, вставать завтра засветло. Доброй тебе ночи, дед.
- И вам, сынки, того же. Я сейчас поем, допью и тоже угомонюсь.

Угли в камине уже покрылись толстым слоем серого пепла и практически не давали света. Но его вполне хватало, чтобы различить во тьме три пары глаз с сияющими желтизной радужкой.

- Что-то вы долго, ребятишки, - фыркнул охотник.
- Решали, в каком порядке будем отрывать от тебя куски, старик, - ответил блондин.
- Я ведь кое-что упустил в своей байке. Про то, что в доме кикиморы учуял запах двух обоссавшихся от ужаса щенков и еще одного, буквально недавно вылупившейся личинки. Не нашел я вас тогда, но вонь каждого из вас хорошо запомнил. И узнал, стоило лишь вам троим войти сюда. И еще, похоже вы не очень внимательно меня слушали...

Старший и средний братья стояли практически соприкасаясь плечами, а широкий раструб мушкетона позволял выбросить картечь веером даже на близком расстоянии. Раздался негромкий хруст колесцового замка, с шипением занялся порох на полке и через мгновение грохнул выстрел. Разлетелись тлеющие клочья пледа, два тела с воем рухнули на пол, зажимая руками животы, разорванные нарубленными из толстой серебряной проволоки цилиндриками.

Старик отбросил разряженное оружие и выковырял ногтями из ушей скатанные из пакли навощенные шарики.

- Теперь остались только мы, сынок, - тоном доброго дедушки чуть не проворковал охотник. - Ты меня не слышишь, оглушило после выстрела, но хорошо видишь. А я — наоборот. И еще я безногий калека, так что шансы наши равны.

Раненые тихонько поскуливали, один из них пытался ползти к двери, впиваясь в доски пола когтями, второй с влажным хлюпаньем перебирал месиво потрохов, пытаясь избавиться от причиняющих неимоверную боль кусочков серебра. Младший же притаился за столом в дальнем углу корчмы, старик хорошо различал его прерывистое дыхание. Охотник зажал в зубах посеребренный кинжал и ловко спрыгнул с кресла-качалки, упершись в пол ладонями и обрубками ног.

- Пожалуйста не надо, дяденька! - жалобно пропищал парень. - Я никого никогда не убивал.
- Врешь, сученыш. - старик разжал зубы и уронил кинжал рукоятью в подставленную ладонь. - Нельзя вам без потрохов человечьих, чахнете и мрёте.
- Меня братья кормили. Я сам не могу убивать, пробовал, не могу. Враз ноги слабеют и тошнит.
- А жрать, значит, не тошнит? Ну ничего, кормить тебя больше некому, так что с голодухи начнешь людей потрошить.
- Нет! Я уже все придумал: пойду подмастерьем к лекарю или гробовщику, еды всегда будет вдоволь и трогать никого не надо!
- А знаешь, малец, я почему-то тебе почти верю. Но только почти. Проверить надо.
- Как?
- Ты же про нас слыхал? Ну вроде как мы и сами колдуны и насквозь все видим. Брехня, но правду от неправды отличать умеем. Мне только сердце твое послушать надо и враз все узнаю. Иди сюда, не бойся. Ножик я вот в сторонку положу.

Охотник опустил кинжал на пол, парнишка робкими шажками приблизился к нему и остановился в паре метров.

- Ближе подходи и на колени встань, - охотник ткнул пальцем в пол напротив себя. - Мне руку к сердцу твоему приложить надо, я же не дотянусь так.

В тот момент, когда колени юноши соприкоснулись с грязными досками, старик молниеносным движением подхватил кинжал и коротким тычком вогнал его под подбородок кикиморе. Удар вышел на загляденье: клинок пробил язык, нёбо, а кончик на пару пальцев вышел из темени. Охотник схватил юношу за руки, чтобы тот не попытался вытащить нож. По собственному опыту он знал, насколько твари живучи. Требуется пару минут, пока отравленная серебром кровь разойдется по мозгу и начисто выжжет его. Но голову потом все равно надо будет отрезать, это железное правило для любой нечисти.

- Вроде уже и большенький был, а в сказки верил, - грустно усмехнулся старик, аккуратно опуская тело на пол. - Извини малец, но по-другому никак было.

Охотник добрался до кресла-качалки и с трудом забрался в него. Подкинул в камин пучок растопочных лучин, от одной из которых раскурил трубку и окинул взором обеденный зал корчмы:

- Ох и ругаться на этот беспорядок утром будут. Хоть бы не погнали отсюда совсем…

23. Каскадник
У ГГ есть кумир

- Эй, сорок шесть тысяч какой ты там по счету! – обратился к своему адскому коллеге ангел-наблюдатель.
- Тридцать две тысячи двухсотый! Мог бы и запомнить за сорок лет, - проворчал в ответ черт, - хотя, у вашей братии же головы плохо работают от того, что нимбы на них давят.
- Как будто те, кто постоянно серой дышит, лучше соображают, - не остался в долгу ангел, - у нас потенциальный каскадник.
- Поглядим на нашего клиента, - черт махнул рукой и между столами наблюдателей появилось объемное изображение юноши, в нерешительности стоявшего возле двери с надписью: «Приемная комиссия». Рядом с ним высветилась схема со множеством соединенных линиями сфер, - Ермошин Максим, восемнадцати годов от роду. Грешков в пределах возрастной нормы, хотя есть перебор по второй заповеди. Интересно… получается, его кумир – военный врач, его прадед по отцовской линии.
- С чего это он вдруг стал вашим клиентом? – возмутился ангел.
- Статистика говорит, что каскадники, в большинстве своем, наши. Нарушения заповедей восемь и десять.
- Статистика может и ошибаться. Если он не поддастся страстям, то перед ним распахнутся двери Рая.
- Это мы еще посмотрим. Кстати, раз уж мы тут застряли до преставления каскадника, может пульку распишем?
- Вот еще! Вы шельмовать учитесь раньше, чем говорить.
- Как знаешь, - пожал плечами черт, - сидеть нам теперь долго.

Уходя, старый год забрал с собой все радости из жизни капитана Ермошина. Едва миновали праздники, его вызвал к себе начальник госпиталя и, поверхностно расспросив о произошедшем в новогоднюю ночь конфликте с нетрезвым высокопоставленным пациентом, зачитал приказ о наложении дисциплинарного взыскания в виде выговора. Не чувствуя за собой вины, Максим, следуя завету прадеда, решил бороться за правду. Он попытался обжаловать выговор в судебном порядке. Это повлекло последствия. К началу весны Максим получил еще два выговора и его уволили с военной службы в связи с нарушением условий контракта. В день его увольнения, в группе дольщиков появилось сообщение о том, что строительство дома, в котором он приобрел квартиру, остановилось, а офис застройщика опечатан. Нервы не выдержали и Ермошин ушел в недельный запой, по выходу из которого он обнаружил, что его гражданская жена Ольга собрала вещи и ушла.
Неумолимая последовательность событий продолжала набирать обороты, не обращая внимания на попытки Ермошина наладить свою катившуюся под откос жизнь. Собеседования в гражданских больницах, на которые он ходил, заканчивались сухими обещаниями перезвонить. Наконец, ему удалось устроиться хирургом в восьмую поликлинику, но всего на половину ставки. Заработанных в поликлинике денег ему не хватало даже на ежемесячные выплаты по кредиту, который он брал для покупки квартиры, поэтому после работы Максим ехал в таксопарк и еще семь-восемь часов возил пассажиров. От постоянных переработок он стал раздражительным, начал избегать общения с друзьями и родственниками.

- Говорил же, что наш клиент, - заявил черт, отстукивая копытами замысловатый ритм, - пьянствует, с окружением разлаялся, как выпьет, так с мертвым прадедом разговаривает, советы спрашивает. Осталось только кого-нибудь переехать по пьяной лавочке или зарезать.
- Он никому не причинил вреда, - возразил ангел, - даже про сбежавшую сожительницу ни одного худого слова не сказал.
- Зато на прадеда разве что не молится. Что там со второй заповедью? Плюс сожительство.
- Он не молится. Его прадед был хорошим человеком и многого добился честным трудом. Максим просто хочет походить на него.
- Погоди, потом будешь оправдывать, - черт вывел схему, - если сейчас откажется, то каскад прервется.

- Максим Олегович, здравствуйте, - прозвучал в трубке мелодичный женский голос, - меня зовут Елена, я представляю…
- Лена, я на подсосе, так что кредиты не интересуют, - рявкнул Максим.
- Мы не предлагаем кредиты, Максим Олегович, мы предлагаем достойную работу.
- Ну да, ну да, очередной МММ или сетевой маркетинг! Лохов окучивать не собираюсь, так что сотрите мой номер из вашей базы и больше не звоните.
- Максим Олегович, я понимаю, что вас достают обзвонищики, но наша компания предлагает вам достойную работу в охранной организации. Мы гарантируем белые зарплаты, ежемесячные премии. Что вы скажете об окладе в пять тысяч?
- До свидания, Лена, я за день в такси больше поднимаю!
- Больше пяти тысяч долларов в месяц, не считая премиальных?
- Ха-ха. Молодец, Ленусик, хороший пранк. Я почти поверил.
- Я понимаю, что разговор идет о крупных суммах, поэтому мы приглашаем вас в субботу на собеседование. Прошу вас, после того, как вы повесите трубку, проверить вашу электронную почту.
Через час с четвертью телефон уведомил Максима о новом письме. Открыв его, Ермошин не смог удержать удивленный возглас. К приглашению на собеседование был приложен файл с электронными билетами на самолет до Москвы и обратно. Убедившись, что билеты отображаются в системе бронирования авиакомпании, он закрыл глаза и погрузился в раздумья.
После заполнения небольшой анкеты и написания автобиографии, Максима проводили в конференц-зал, где его ждало двое мужчин и женщина. Он вкратце пересказал свою автобиографию, ответил на несколько вопросов. Мужчин интересовала военная служба соискателя, его практические навыки. Женщина же долго и обстоятельно пытала его по полевой медицине. Как показалось Ермошину, проводившие собеседование были неплохо осведомлены о его биографии. Примерно через полтора часа Максима проводили в столовую. Подкрепившись, он вернулся в конференц-зал, где ему поведали об особенностях работы и предложили подписать контракт. Внимательно все прочитав, он расписался на каждом листе. На следующий день на его счет поступило десять тысяч долларов подъемных.

- Ермошин? – уточнил встречавший его у трапа потрепанной Цессны мужчина в камуфляже, протягивая руку, - Камаев Вахит Маратович, начальник службы безопасности.
- Так точно, - Максим пожал протянутую руку. Мужчины уселись на заднее сидение темно-зеленого Дефендера и машина сразу же рванула с места.
- Тут до поселка верст с сорок по джунглям, - начал Вахит, - всякой живности дохрена, черномазых тоже. В одно рыло за периметр ходить не советую, иначе рискуешь стать чьим-нибудь обедом. На другой стороне холмов угнездились янки.
- Конфликты?
- Это у начальств наших конфликты, а мы – мужики с яйцами, они тоже. Предыдущее правительство им лицензию выдало, так что имеют право копаться. У нас с ними нормально все, можно сказать, хорошие соседи. Ладно, хрен с амерами. Наших работяг тут с полторы сотни, плюс-минус, плюс пяток отделений охраны. На тебе вся медицина, начиная от «перебрал» и сифака, и заканчивая огнестрелом.
- Про огнестрел в курсе, на инструктаже все уши прожужжали. Отравление бухлом тоже понятно…
- А с венерическими, тащ доктор, все очевидно. Мужики по полгода без баб, остается либо рукопашка, либо гудок товарища, либо заказать черножопую к КПП за пару бачей. Есть вполне прикольные шоколадки, правда потом краник закапает. Сергеич, твой предшественник, говорил, что бактерии у местных шибко злостные.

Обнесенный двумя рядами колючей проволоки поселок располагался у подножья гряды холмов, в недрах которой скрывались огромные запасы редкоземельных металлов. Персонал занимался подготовкой площадки для последующей промышленной добычи ценного сырья. Специалисты расчищали дороги, собирали тяжелые землеройные машины, монтировали оборудование. Охрана, набранная из бывших военных, обеспечивала безопасность рабочих и инженеров.
Через пару недель Максим полностью освоился. Рано утром, после общей зарядки, обязательной для всех сотрудников службы безопасности и завтрака он шел в поселковый лазарет, занимавший отдельное здание. Поначалу, ему было трудно привыкнуть к мысли, что затерянный в африканских джунглях лазарет оборудован и оснащен намного лучше, чем поликлиника российского города-миллионника, однако, со временем он осознал, что оснащение прямо пропорционально его ответственности. В городе он мог пригласить на консультацию узкого специалиста, назначить сложные биохимические анализы, томографию, собрать консилиум. Здесь же он мог рассчитывать только на себя и на фельдшера Егора. Безусловно, он мог обратиться к коллегам по видеосвязи, но высокотехнологичные методы диагностики ему были недоступны. Поэтому каждую свободную от пациентов минуту он штудировал учебники по военно-полевой медицине, руководства по неотложной помощи, травматологии, особое внимание уделяя эпидемиологии.

Висевшая между наблюдателями схема продолжала видоизменяться. Одни сферы росли, в то время как другие уменьшались. Линии от сфер стекались в одну точку, где неспешно увеличивался в размерах пульсировавший темно-красным светом пузырь. Каскад, начавшийся из-за поступления Михаила в медицинское училище, на время затих, набирая силу перед следующим ударом.

- Максим Олегович? – Егор осторожно потряс задремавшего в кресле Ермошина, - с площадки пациента привезли.
- Травма? – Максим зевнул и положил на стол книгу по общей эпидемиологии, ставшую причиной его незапланированной послеобеденной сиесты.
- Говорит, с утра болело в эпигастральной области, потом спустилось вправо вниз. Симптом этого, как его там, немца. Блин, забыл, Коха что ли? Жалобы на тошноту, сухость во рту. В общем, похоже на аппендицит.
- Либо дискинезия кишечника, либо почечная колика, либо гастроэнтерит подхватил. Пойду, гляну, пообщаюсь. На всякий случай, готовь операционную.
Осмотр экскаваторщика подтвердил диагноз фельдшера. Егор почувствовал напряжение передней брюшной стенки. Симптомы Ровзинга и Ситковского позволили предположить типичное расположение червеобразного отростка. Экспресс-анализ крови показал сдвиг лейкоформулы и ускоренное СОЭ. Разъяснив пациенту всю опасность ситуации, Ермошин ввел ему в вену полтора грамма цефуроксима и, выдав одноразовую бритву, ушел мыться.
Аппендэктомия прошла без сюрпризов и осложнений, хотя Максиму очень не хватало опытной операционной медсестры, способной предугадать, что потребуется хирургу в следующий момент. Из-за отсутствия анестезиолога, ему приходилось отвлекаться, чтобы проверить показатели пациента, что затягивало операцию и могло привести к ошибке. Позже, убедившись, что экскаваторщик пришел в сознание, Максим принял решение заняться обучением своего напарника.

Вой сирены вырвал Ермошина из объятий Морфея. Скатившись с кровати, он натянул штаны и футболку, вытащил из-под подушки пистолет. Выскочив из барака, он прислушался, огляделся. Со стороны холмов доносилась стрельба. Бойцы выбегали из бараков и бежали в сторону оружейки. Оттуда, взяв оружие и боеприпасы, они бежали к стоявшему рядом с административным корпусом грузовику, на ходу застегивая бронежилеты. Максим в числе последних забежал в оружейку, подхватил первый попавшийся автомат и поспешил в лазарет.
- Не учения? – уточнил Максим у клацавшего мышкой Егора.
- До местных дошли вести, что в столице очередной переворот. Презик с премьером свалили, вояки грызутся, в стране анархия. Похоже, бабуины решили под шумок прихватизировать все, что плохо лежит.
- Максим, Егор, - заговорила рация голосом Камаева, - готовьтесь. Четверо трехсотых.
- Принято, - перед тем, как пойти мыться, Ермошин открыл сейф, в котором хранились сильнодействующие препараты.
Отчаянно сигналя, грузовик подлетел к распахнутой двери лазарета. Выскочившие из кузова бойцы поставили на землю перед лазаретом четверо носилок с ранеными. Егор опустился на колени рядом с бойцом, нога которого была перетянута жгутом, проверил пульс, посветил в глаза фонариком, затем покачал головой.
- Первый, второй, - Максим пальцем указал на очередность операций, - этого перевязать и полтора промедола подкожно.
- Сделаем, - отозвался Егор. Он обернулся к сопровождавшим раненных бойцам, - тащите внутрь, я покажу.
Ермошин сделал пару шагов в сторону, вздохнул и прикрыл глаза, составляя планы операций.
- Максим Батькович, извините, что отвлекаю, - обратился к хирургу выбравшийся из кабины водитель, - кажись, меня зацепило, когда нас по дороге обстреляли.
- Какого хрена молчишь?! Показывай!
- Вот, - боец закатал рукав.
- Фигня, до свадьбы заживет, - вынес свой вердикт врач, - сейчас перевяжу.
Он направился в лазарет за аптечкой, но поскользнулся на луже крови и упал. Едва он, шипя, начал вставать, мир вокруг него затопил нестерпимо яркий свет. Через мгновенье свет померк, сменившись чернотой.

Максим с трудом разлепил глаза. Он попытался пошевелиться, но тело его практически не слушалось. Он позвал Егора, но силы покинули его. В свое следующее пробуждение Ермошин увидел склонившееся над ним женское лицо.
- Вэлл, ты проснулся – произнесла с акцентом женщина, заметив пробуждение, - хау а ю?
- Файн, сэнк ю, - прохипел Максим и вновь уснул
- Ну ты подрыхнуть, - усмехнулся сидевший рядом с кроватью Камаев, - поздравляю с днюхой.
- Че? Какая днюха?
- Вторая. От площадки мы черномазых отогнали, а они, напоследок, в грузовик из РПГ саданули. Водила на глушняк, тебе повезло, что залечь успел.
- Как там бойцы?
- Одного не довезли, второй тебя не дождался, плюс, как я уже сказал, водила. Да и у тебя ласты заворачивались, едва откачали.
- Егор откачал?
- Тю, совсем башкой не думаешь. Егорка, он фельдшер, куда ему людей резать? Амеры подсобили, вертушку прислали. Мы сейчас у них, так что язык в сраку и сбегай при первой возможности.
- Сбежит, когда я разрешу, - произнесла вошедшая женщина, - аут!
Когда Вахит, напоследок, рассыпавшись в благодарностях, покинул палату, женщина подошла к Максиму. Она внесла показатели пациента в планшет, подключила к катетеру капельницу и уселась на стул рядом с кроватью
- Я – ваш врач Мэри Гудкофф, - произнесла она с характерным акцентом, - энд вы – Максим, плохой пациент. Вэри, вэри плохой пациент.
- Почему?
- Трудно готовить операцию, когда тебя зовут замуж и описывают первую брачную ночь.
- Извините.
- Фак эбаут, - рассмеялась Мэри, - это был наркоз.

- Тьфу, не мог спокойно преставиться, - черт смахнул изображение целующихся Мэри и Максима, - жди теперь, пока они будут жить долго и счастливо. У меня, между прочим, семья.
- Таковы правила, - вздохнул ангел, - наблюдать, пока не преставится и не важно, что каскад закончился. Кстати, по всем признакам, Максим – наш клиент.
- Не знаю, не знаю. До семидесяти шести еще успеет нагрешить. На родине будущей жены соблазнов много. Пусть только повод даст, а я уж лично похлопочу о теплом приеме.
- Одной душой больше, одной меньше, - отмахнулся ангел, - скажи, предложение расписать пульку еще в силе?
- А то! – черт вытащил из воздуха колоду карт, - за игрой годы быстро пролетят!

24.Цилиндр Счастья
Действие происходит в одном помещении

Вода смешивалась с мылом и, пузырясь, медленно утекала. Она уже была едва розовой, но Денис усердно продолжал тереть руки до самых локтей. Благо, мыло не ограничено и бесплатно.
Ещё чуть-чуть, и все. Не прерывая занятия, он осмотрел себя в крохотное зеркало, висящее над раковиной. Шея и лицо вымыты до скрипа кожи, а все остальное на испытании закрывалось униформой, которая серо-красной кучей валялась в утилизационной нише.
Надо же, такой сильный соперник – и ни царапины. Повезло. Интересно, ему не хватило баллов на оружие или он сэкономил, надеясь разделаться со мной голыми руками? Скорее второе: он же не знал про гвоздь!
Вода наконец стала совсем прозрачной. Денис ещё раз посмотрел в зеркало и повернул единственный вентиль.
Новая униформа уже лежала в окне приемника. Не обращая внимания на мельтешащую за стеклянной стеной толпу, мужчина не спеша разделся.
М-да, ещё три дня назад, даже ночью, стеснялся в туалет сходить, а сейчас по фигу, смотрите все. Смотрите на финалиста!
И финалистку. Со смесью неприязни и любопытства Денис перевел взгляд на последнюю оставшуюся соперницу (теперь их разделяла пустая комната, в которой раньше жил Михаил), и его передернуло. Она так и не переоделась после полуфинала и сидела в углу. Руки обнимают прижатые к груди колени. Униформа темно-красная от крови. Взгляд бесцветных глаз неподвижен и устремлен вдаль, на битком забитые трибуны.
Сколько ей там лет? Семьдесят? Сейчас, с осунувшимся от голода и усталости лицом, выглядит на все сто. Кто бы мог подумать, что из шестнадцати участников именно она дойдет до финала? Почему ее так любят? Ведь за испытания на эрудицию и логику голосуют однозначно ради нее. Собственно, боевым был только полуфинал. Но он по умолчанию такой.
Сверху раздался шум, а потом журчание: включились водяные пушки, очищая второй уровень Цилиндра Счастья от крови. Денис завороженно следил за подкрашенными красным потоками: волны расходились от центра к краям арены и потом водопадом стекали по стенам шестнадцати комнат первого уровня. Четырнадцать из них были уже пусты.
Уборка закончилась. Вновь Цилиндр Счастья в свете многочисленных прожекторов сиял девственной чистотой. Его стеклянные поверхности и перекрытия замысловато преломляли лучи, раскладывая их на все цвета спектра.
Наверное, красиво смотрится со стороны. Внутри же постоянно болят глаза и голова. Денис в два шага пересек комнату и сел на кровать. На стадион опускались сумерки.

– Приветствуем уважаемых зрителей, – голос невидимого ведущего легко проникал сквозь стены Цилиндра, – и поздравляем финалистов!
Трибуны взорвались овациями, которые продолжались несколько минут. Наконец все стихло, прожекторы погасли, и в ту же секунду включились два гигантских экрана, расположенных на противоположных концах стадиона.
На первом появилась фотография Дениса и его соперника по полуфиналу Олега, а на втором – изображение Ирины Петровны и Михаила.
Подборка лучших моментов последней битвы. Плохо, конечно, что старуха узнает о его гвозде, но зато он увидит, как она смогла справиться с еще достаточно крепким пятидесятилетним мужичком.
Фотографии исчезли, и появилась эмблема игр – прозрачный цилиндр, внутри которого медленно вращалась земля.
Включилась запись. Денис подался вперед, практически прижавшись лицом к стеклу.
Так… сначала противники ожидаемо медлят, приглядываясь друг к другу. Кажется, даже разговаривают о чем-то. Дальше кусок вырезан. Михаил атакует. Чёрт, видно только его спину. Так… он отшатывается, на груди кровь, он ошарашен, но похоже, это ранение несерьезное. Снова вырезан кусок. Михаил делает ложный выпад рукой, но бьет ногой…
Стадион зашумел.
Денис обернулся: на втором экране Олег держится за шею в том месте, где ее проткнул гвоздь. Значит, он справился быстрее Ирины Петровны, хотя во время схватки казалось, что она длится целую вечность. Ладно… не отвлекаться.
Блин, что-то пропустил… Михаил стоит на коленях, и он и его соперница в крови с ног до головы. А, вот в чем дело! Большой кухонный нож в руке у тихони училки! Интересно, сколько баллов она на него потратила?
О! Смотри-ка, мужчина поднимается. Женщина отходит и выставляет вперед открытую ладонь. Что-то говорит. Э нет! Не получится выйти с чистыми ручками – драка до смерти.
Михаил атакует и… напарывается животом на лезвие.
Трибуны ревут, приветствуя победителя второй пары. Надо заметить, значительно громче, чем ему.
Денис отвернулся от экрана и прошел в угол с терминалом. Стул скрипнул под ним, а монитор приветственно замигал, сообщая, что за полуфинал начислили тысячу баллов. Общий баланс теперь – две тысячи триста тридцать. За победу в финале дадут еще две тысячи. Если переводить в деньги за пределами Цилиндра, это целое состояние – хватит на трансплантации Марине и Владику и на возврат долгов, даже еще останется. Но внутри Цилиндра…. Сколько там стоит кухонный нож?
Охренеть! Тысяча триста! Трешка в центре столицы.
Купить, чтобы уравнять шансы? Что за бред! Надо дождаться результатов предфинального опроса! Денис обвел ненавидящим взглядом толпу на стадионе. Однозначно проголосуют за интеллектуальное испытание, единственная надежда на откуп… Лучше пока об этом не думать.
Что у нас с ужином сегодня?
Небогато, как всегда. Бесплатно только сто граммов риса. Вторые сто граммов – двести баллов. Третьи – пятьсот. Жопа.
Хотя…
Денис посмотрел на соперницу. Та лежала на кровати, сцепив пальцы в замок на груди.
У нее, конечно, нож, но вряд ли она решится выйти ночью. Пусть даже основной мародёр Олег уже мёртв. Она наверняка догадывается, что в финале будет иметь преимущество и не станет рисковать. Тем более зная про его гвоздь.
А ему-то и надо только в комнату Олега: за три дня он должен был неплохо нагрести из опустевших комнат, ведь после случая с тем недостаточно шустрым пацаном конкурентов в ночных вылазках у него не нашлось.
Да, решено! Иду в гости к Олегу. Негоже тратить целое состояние на еду, когда через сутки я уже так или иначе покину Цилиндр.
Прожекторы погасли, стадион окутала темнота. Денис знал, что сейчас все любители ночной части шоу надевают специальные очки, в которых можно будет рассмотреть происходящее внутри Цилиндра. Игрокам же оставалось рассчитывать только на рассеянное сияние редких звёзд. Даже бесплатные сто граммов риса придётся есть на ощупь.

Денис зажал гвоздь в кулаке и осторожно вышел в общий зал. В кромешной тьме за стенами послышался лёгкий гул – трибуны среагировали на его вылазку. Одно хорошо: если выйдет старуха, они также выдадут и ее. Скорее всего.
Спина покрылась потом, а руки предательски задрожали.
А если нет? Если они решат подыграть ей и затаиться?
Хватит! Это просто паника. Такое невозможно организовать.
Денис сделал глубокий вдох и пошел вдоль стены общего зала. Комната Олега должна быть шестой, если двигаться по часовой стрелке. Тут повезло: если что, Ирине, мать ее, Петровне идти на две комнаты больше, в какую бы сторону она ни пошла.
Ага, как раз успеет дойти и встретить меня с добычей на выходе.
Да ей сто, блин, лет! Может, она там уже кони двинула на своей койке!
Пальцы нащупали рукоятку первой двери. Кто тут был? А да, женщина молодая. Красивая. Проиграла в стартовом конкурсе на общую эрудицию. Хоть со смертью ей относительно повезло. Укол – и все. Даже не помню, кто его делал.
О, уже вторая. Тут вроде жил пацан, которого Олег ночью поймал.
Денис замер. Поднятая нога зависла в воздухе. Показалось или шум снаружи? Господи, пусть показалось! Или все-таки вышла карга старая?! С возрастом же вроде меняется зрение, может, она сейчас видит как днем. Вернуться?
Спину ломило от неудобной позы, а ноги тряслись, но Денис продолжал неподвижно стоять, вслушиваясь и всматриваясь в темноту.
Похоже, показалось.
Он осторожно опустил ногу и ещё медленней двинулся вдоль стены.
Так, третья. Или уже четвертая? Нет, точно третья! Тут был занимательный персонаж, попал в восьмерку. Забавный старичок, приятный. Разговаривал со всеми, старался подружиться. Хотя, может, просто по природе был общительный. Срезался на логических задачах. Хорошо, что не мне выпало приводить его приговор в исполнение. Михаил только с третьего раза ему голову смог отрубить.
А вот и комната Олега. Надеюсь, маньячила, ты мне хоть что-то оставил.
Дверь легко поддалась, и Денис зашёл внутрь.
Подпирать не стоит, просто поставлю стул у входа. Найти бы его... А, слава богу, рядом. Готово! Теперь, если что, тихо она не войдет.
Он встал на четвереньки и принялся методично обыскивать комнату, но ни под матрасом, ни на столе, ни на полу ничего не нашлось. Накатило отчаяние. Живот, обманутый ложными ожиданиями, заурчал, а рот наполнился слюной.
Вот гад, сожрал, что ли, все? Одиннадцать комнат же обшарил плюс халявная еда. Пусто! Лучше бы спать лег!
Денис со злостью откинул стул и потянулся к дверной ручке. И замер.
В этот раз стадион отчётливо зашумел. Что это? Реакция на отброшенный стул? На то, что я бросил поиски, а тут все-таки что-то есть? Или сраная училка со своим сраным ножом стоит за дверью?
Живот свело. Ручка холодила, дрожащие пальцы. Денис не шевелился.
Так. Она старая. Она медленная. Я молодой, быстрый и сильный. Но у нее нож, а у меня десятисантиметровый ржавый гвоздь.
Ладно, вариантов нет.
Денис резко дёрнул дверь, пригнулся и, вжав голову в плечи, прыгнул вперед, надеясь сбить бабку, если она стоит на пути. Никого.
Не вставая, он два раз перекатился вправо, вскочил и быстрым шагом пошел туда, где, как ему казалось, находилась его комната.
Резкая боль в носу заставила вскинуть руки. Теперь в стеклянную стену врезались и кулаки. Денис закричал и упал. Гвоздь со звоном улетел в темноту.
Твою же мать!
Нельзя лежать, она может быть совсем рядом!
Его шатало. Вытянутая рука на этот раз вовремя нащупала стекло. Хоть ушибленное пальцы и прострелило болью.
Так, ручки на этой высоте. Точно в ту сторону? Точно, блин! Иди уже!
Так, первая. Стеклянная стена. Вторая. Холодная стена. Почему пальцы влажные? Наверное, кровь из носа попала. Третья. Следующая моя.
Наконец-то. Внутри.
Трибуны неистовствовали, но Денису было все равно. Он в безопасности, по крайней мере до финала. Он нащупал кровать и завалился на нее. Редкие звезды подмигивали ему с ночного неба.

– До закрытия дверей осталось десять минут. Напоминаем, что игроки, не вернувшиеся в свои комнаты, будут дисквалифицированы.
Голос диктора и раздавшийся за ним рев толпы выдернул Дениса из беспокойного сна. Резким движением, от которого разом заломило тело, он сел на кровати. Уже рассвело.
Сегодня самый важный день в моей жизни. Надо умыться… Что за хрень?!
В соседней комнате, прямо за стеклом стояла ОНА. Ее бесцветные глаза, окружённые огромными фиолетовыми кругами ямами, не отрываясь, смотрели на него.
Почему в соседней, а не через одну? Решила подавить мне на психику перед финалом?
Денис принялся искать гвоздь, но потом вспомнил, что потерял его.
Ладно, отставить панику, в своей комнате я в безопасности, и через несколько минут она уйдет в свою. Надо же, даже не переоделась ещё, все в той же кровавой одежде, а чистая все так же лежит в нише.
Стоп!
Денис окаменел от внезапной догадки. Он медленно обернулся и увидел в пустой соседней комнате на столе контейнер из-под риса. Его вчерашний контейнер из-под риса! Ночью в темноте он перепутал комнаты!
Он вскочил и бросился к двери. Ирина Петровна продолжала стоять у стеклянной стены: в ее правой руке был нож, а в левой – ржавый гвоздь.

– … И теперь он в финале! До исполнения его мечты остался всего один шаг!
Ведущий замолчал, зрители хлопали. Денис покосился на соперницу, стоящую совсем рядом. Какое впечатление на нее произвел рассказ о нем? И слушала ли она? Опухшие, едва открытые глаза смотрят в пол, спина сгорблена, руки висят. Как она вообще могла так напугать его ночью и утром? Живой труп.
Они стояли на втором уровне сверкающего в лучах солнца стеклянного цилиндра. Примерно через шесть часов один из них выйдет отсюда богатым, а второго вынесут мертвым.
Вторую!
Стадион взревел: на экранах появилась фотография Ирины Петровны, а диктор начал рассказ о ней.
Подобные истории Денис уже много раз слышал. Учительница русского языка и литературы в сельской школе. Стаж более сорока лет. Прошла пандемию, войну и голод. Трагическая судьба, смерть детей, живущая с ней малолетняя внучка-инвалид. Обветшание и закрытие единственной школы в районе. Десятилетняя борьба за постройку новой или хотя бы ремонт старой. Всё впустую. Цилиндр как последний шанс. Даже если не выиграть и построить школу самой, то обратить внимание на проблему и найти помощь если не государства, то какого-нибудь мецената. Пусть даже ценой жизни.
В общем, банальщина. В Цилиндр Счастья счастливые не попадают.
Вполуха слушая невидимого диктора, Денис думал о произошедшем ночью. Получалось, что старуха легко могла убить его во сне. Почему не сделала этого? Пожалела? Испугалась? Чего? Что он проснется или не хотела марать руки? Скорее последнее, ведь она рассчитывает на победу в бесконтактном испытании в финале. Слишком правильная, чтобы резать спящего даже ради высокой цели. Хреново то, что своим поступком она еще больше расположила к себе всякое быдло.
Денис отбросил мрачные мысли. До объявления результатов голосования оставалось несколько минут.

– Первая строчка! За какое же испытание наши зрители отдали наибольшее количество голосов? Внимание на экран!
Замигала и исчезла зеленая полоска, открывая надпись под номером один.
1. «Классика мировой литературы» (форма испытания: вопрос-ответ).
Пиздец! Вы серьезно?
Денис ничего не слышал из-за оглушающего ликования толпы на стадионе и стука в висках.
– Вторая строчка! Напоминаю: любой участник может сменить задание. За определенную цену, конечно.
Ведущий засмеялся, и одновременно исчезла вторая полоска.
2. «История России 19-21 век» (форма испытания: вопрос-ответ).
Навалилась апатия. Это, конечно, не «классика мировой литературы», и какого-нибудь Олега он легко бы одолел, но против училки шансов нет.
– Третья строчка!
3. «Дуэль насмерть. Без ограничений».
Странно, что не на пятой. Возможно, Димон решил-таки отработать деньги и подключил свои связи. Или само так вышло. Уже неважно.
Что-то коснулось руки. Денис вздрогнул и поднял глаза: Ирина Петровна стояла рядом и держала его ладонь. От нее ощутимо пахло потом, мочой и старостью, глубокие морщины изрезали все лицо. В ее выцветших глазах стояли слезы.
Какие испытания заняли четвертое и пятое места, Денис не услышал.

– Ирина Петровна, если вы принимаете результаты голосования, нажмите зеленую кнопку на своем пульте, если отказываетесь – красную.
Ясен пень: зеленая.
– Денис Сергеевич, ваша очередь. Принять – зеленая, сменить испытание – красная.
Казалось, красная кнопка сожжет пальцы.
– Итак, вы изменили задание! Что же вы выберете? Напоминаю: каждая строчка ниже первой минус одна часть тела в финале! Нажмите на пульте цифру от двух до пяти.
Денис обвел взглядом переполненные трибуны стадиона, посмотрел на ярко-голубое небо, и ему отчетливо представилось, как ветерок, гуляющий за прозрачными стенами цилиндра, обдувает лицо. Только один шанс еще раз испытать это чувство.
– Цифра три! Вы выбрали «Дуэль насмерть. Без ограничений». Ирина Петровна, будете ли вы перебивать ставку? Одна часть тела – один пункт вверх.
– Нет, – голос старухи был на удивление чистым и звонким.
– Выбор испытания на финал закончен! Это «Дуэль насмерть. Без ограничений». Ирина Петровна допущена. Денис Сергеевич, чтобы получить допуск, вам необходимо ампутировать две конечности на ваш выбор. Руку до локтя, ногу до колена. Финал начнется через пять часов.
Перед глазами все плыло, а в ушах шумело. Денис не запомнил, как попал в свою комнату.

Ещё пять часов. Можно не торопиться и все тщательно обдумать. То, что старуха с ее здоровьем не решилась рисковать и повышать ставки, понятно, и, безусловно, мне на руку. Шансы есть.
Главное – решить два основных вопроса. Что резать и чем. Ведь инструмент потом можно использовать как оружие. Ну и, конечно, вопрос обезболивания. Начнем с того – чем.
Денис вскочил с кровати и бросился к терминалу. Ни шума толпы, ни света солнца он не замечал.
Так, колюще-режущее – фильтр до тысячи баллов.
Чёрт! Только небольшая ножовка, шило и карманный нож. Так, а если тысяча пятьсот? Добавился знакомый кухонный нож. Может, фильтр глючит? Отключим.
Вот то, что надо! Нож с лазерным лезвием – две тысячи триста. Отрежет одним движением, даже анестезии не нужно, и в финале даст хороший шанс.
Денис откинулся на стуле и закрыл глаза. Две тысячи триста – почти все баллы, что он выиграл.
Допустим, он победит, тогда накинут ещё две тысячи. На что их хватит? На трансплантацию для Владика и Марины. Или на одного из них и возврат долга Димке, или на возврат долга и новые конечности для него. Твою мать, при последнем варианте получится, что он останется при своих и все это вообще зря было. Так, долг возвращать придется по-любому: Димка здорово вложился в подкрутку голосования, чтобы его сюда протащить.
Короче, вариант с ножом не катит.
Денис установил фильтр на две тысячи баллов. Топор тысяча девятьсот. А анестезия сколько? Так, полное обезболивание – пятьсот, минимальное обезболивание - пятьдесят.
Топор плюс минималка? Хватит на долг, меня и, дай бог, если ещё одолжиться чуток, на одну трансплантацию. А на все хватает только при варианте: ножовка и минималка. Шилом и маленьким ножом даже руку не отрежешь.
Охренительные расклады.
Денис встал и подошёл к стеклу. Стадион моментально затих.
Смотрите на меня? Злорадствуете? За училку свою топите? А я, между прочим, тоже не просто так тут. Мне тоже надо! Что там из вшивого телика вам втирают? Что я убийца, мажор и наркоман? А на то, что я жизнью и здоровьем рискую ради этого малолетнего идиота, вам плевать?
Денис со злостью ударил кулаками по стеклу. С трибун раздался свист и улюлюканье.
Ублюдки! Что я, вообще, тут делаю? Жил же заебись.
Он в отчаянии сел на кровать и обхватил голову руками.
Одна сраная ночь. Один сраный слепой поворот! Только вот тот поворот был на сорок пять градусов, а жизнь развернулась на сто восемьдесят. Были бабки, невеста и море кокоса. А сейчас два почти трупа, грозящая тюрьма, увечье и огромные долги.
Что ты, Владик, делал-то ночью на этой дороге? Не слышал, что ли, что машина едет? Марина! А ты-то, овца, почему не пристегнулась? Сейчас на семьсот баллов меньше бы понадобилось!
– До финала осталось четыре часа, – объявил диктор.
– Да в курсе я, блядь! – Денис вскочил, развернулся и изо всех сил пнул кровать. Ступню пронзила резкая боль.
Херня, если сломалась, тебя и отрежу!
Боль отрезвила.
Ладно, ладно! Вернёмся к нашим баранам. Минимальное обезболивание. Мы этот вариант просчитывали. Медитация, правильное дыхание… услать дух куда подальше из этого вонючего цилиндра, посмотреть на все с высоты птичьего полета или даже из космоса. Слиться с болью и отхуярить к чертям сраную ногу!
Да, кстати. Ногу и руку или две ноги? А может, две руки и запинать бабку нахер? Руки по локоть – все ещё руки. Но тогда без оружия совсем. Да ослабленный после ампутации. Устану быстро, а если упаду, вообще жопа.
Не. Как планировали и тренировали с Петькой: руку и ногу. Правда, предполагалось, что не ножовка сраная будет, а хотя бы топорик.
Пора!
Денис сел за терминал и выбрал ножовку: крупное изображение инструмента появилось на экране. Курсор подъехал к кнопке «купить» и замер.
Товар возврату не подлежит. Смогу ли? Холодные зубчики по коже. Надо хорошенько надавить, чтобы порвать ее, а то будет туда-сюда ходить. Первое движение должно быть резким. Желательно сразу до кости.
Пот катился по спине, больными от напряжения глазами Денис жадно рассматривал ножовку, ее блестящее полотно и острые зубчики. Но нажать кнопку «купить» не мог.
Выдержу ли боль? Там пилить хрен знает сколько. А ногу? Там же мышц до фига.
Он машинально потрогал пальцами колено, потом медленно ощупал икру.
Да, до фига. Конечно, бесплатное фиксирующее приспособление поможет и не даст истечь кровью. Но как быть с болевым шоком?
Минимальная анестезия – пятьдесят баллов.
Полная – пятьсот баллов.
Ножовка и полная – тысяча пятьсот.
Оставшихся с запасом хватит на Маринку, долг и мое восстановление. Может, ну его, придурка малолетнего? Кто он мне? Ну посижу пару лет. Да и не исключено, что Димка сумеет замять момент с наркотой, и вообще удастся отмазаться.
В конце концов, Владик не меньше моего виноват. Может, сейчас его покажут по телику, да какой-нибудь добряк расщедрится. Хотя среди моих бывших друзей таких не нашлось. Даже на Маринку… Спросить бы Ирину Петровну: а правда, что до войны люди добрее были?
Ладно, не об этом. Сколько там пацана ещё продержат на аппаратах? По закону до решения суда, потом отключат. Может, успею найти бабки…
Полная – пятьсот.
Минимальная – пятьдесят.

Солнце спряталось за крышу притихшего стадиона. На двух больших экранах пожилая женщина стоит напротив неуклюже упирающегося на одно колено бледного мужчины. В ее правой руке зажат нож, в левой – ржавый гвоздь. В его единственной руке – ножовка.
– Финал начнется через минуту! – разрывает тишину радостный голос диктора. – Дамы и господа! У вас последняя возможность сделать ставки. Кто же окажется сильнее? Семидесятилетняя учительница или тридцатидвухлетний мужчина, который три часа практически без обезболивания терзал ножовкой свое тело…

25. Грани вечности
ГГ неодушевленный предмет

Пётр Валентинович с утра проснулся, яркое солнце пробивалось сквозь кроны деревьев Кузнечики стрекотали, то запахи травы, свежий воздух, тишина как это было прекрасно. Пётр Валентинович вылез из палатки и потянулся даже не хотелось курить воздух был таким насыщенным кислородом что что его можно было хлебать ложкой. Прекрасную картину нарушил резко заурчавший желудок. Да так резко что надо срочно в кусты ой-ой-ой. Ой что да же такое? Наверное несвежий бутерброд полежавший на жаре, теперь просился обратно. Не стоило его есть, хотя вчера он выглядел вполне аппетитно.

Пётр Валентинович трусцой метнулся в ближайшие кусты. По-быстрому оправившись Пётр Валентинович свернул палатку погрузил вещи в машину и поехал в город по своим делам. Бутерброд, вернее то что от него осталось продолжал лежать в кустиках. День сменился ночью, а там ещё раз, ещё раз. Прошли дожди, с деревьев начали опадать листья. Выпал снег, то что осталось от бутерброда стало твёрдым и потеряло влагу. Зима прошла, снег растаял, наступило лето, то потом снова похолодало снова выпал снег. Время стало ускоряться, годы сменяли друг друга.

Случилось наводнение, бутерброд смыло в какой-то овраг и засыпало землёй. Сверху продолжала кипеть жизнь. Люди рождались, взрослели, умирали а бутерброд впал в спячку. Ему было всё нипочём в его тёмном подземном мире.

Бутерброд был давно уже зачерствевший, но не окаменевший. Иногда землю сотрясали толчки землетрясений, бутерброд проваливался всё глубже. Там было не так свободно, земля сильнее давила на него со всех сторон. Но он уже мог сопротивляться этому давлению ведь за столетия он твёрдым как камень.

Всё таки суррогаты из которых был сделан бутерброд в свое время задали ему такой твёрдый характер и силу. Время только делало его жёстче и сильнее, давление со всех сторон придавало твёрдость и крепость. Он мог сопротивляться этой темноте.

Постепенно бутерброд становился всё меньше и всё твёрже. Однажды в очередной раз тряхнуло окаменевший бутерброд провалился ещё глубже. На новом месте было очень жарко. Если бы бутерброд мог гореть то он бы сразу сгорел, но под землёй не было кислорода, был только дикий жар и огромное давление. Наверное в аду именно такие условия, но это всё детский сад для прошедшего огонь воду и медные трубы бутерброда. Он стал крепче самого твёрдого металла. Почернел правда, но это ерунда. Постепенно земля шевелилась и бутерброд переворачиваясь перекатывался, перемалывая собой разные камешки.

Однажды он попал во что то мягкое и яркое, это была лава. Огромный поток ярко светился и подхватив каменный бутерброд понёс его вниз, раскалив до бела. Но даже такие приключения были бутерброду нипочём. Бывало и похуже...

Это уже был не тот бутерброд что раньше. Теперь это яркий раскалённый до бела болид, который прожигал всё на своём пути. Его твёрдые бока легко разламывали все препятствия на пути, а острые грани разрезали любые преграды на пути. Ему было всё нипочём. Он летел впереди потока пробивая себе новый путь. Увлекая за собой потоки лавы. Лава постоянно набирала подталкивая вперёд и вперёд. Бутерброд был впереди он стал силой которую не остановить. Они идеально дополняли друг друга. Бутерброд встал впереди потока лавы и вёл её по своим подземельям. Ему было легко и просто в этом тёмном мире, ведь каждый раз разгрызая препятствие он становился всё сильнее и твёрже.

Набирая скорость бутерброд постепенно стал подниматься всё выше и выше. Да и лава подталкивала, не давая остановиться. Пути назад не было, время уже перестало иметь значение. Главным было только движение. Движение без остановки.

Бутерброд уже давно не такой каким был. Постепенно двигаться стало легче и скорость увеличилась, теперь бутерброд яркой кометой летел к цели чтобы вырваться из подземелья и снова быть сверху. Вот ещё чуть чуть, ещё немного. Вокруг стало всё трястись и гудеть.

Мощный взрыв сотряс всё вокруг, даже бутерброд тряхнуло. На поверхности земли стал извергаться огромный вулкан.

Последние километры пути огненный бутерброд пролетел за какие то секунды, это было мгновенно по сравнению с тем временем которое он был под землёй.

Наконец он вылетел огромным столбом огня и дыма и поднялся высоко над землёй.

Теперь это был уже не тот старый бутерброд, это был прозрачный камень который блестел переливаясь в лучах солнца. Его полёт был яркой, ослепительной вспышкой. Озаряя своим светом всё вокруг, он упал в какой то лес. Деревья загорелись, растопив своим жаром камень провалился куда то вниз стало снова темно.

Этот яркий полёт стоил тех сотен тысячелетий которые прошли с момента когда он был обычным бутербродом. И теперь ему пришлось снова уйти под землю чтобы пройти этот путь ещё раз.

Ни на земле ни под землёй ничего не осталось что могло бы повредить или даже поцарапать его. Камень стал самым твёрдым из всех камешков, валунов и металлов которые ему встречались на пути. То что он снова попал под землю, ничуть его не повредило, наоборот это могло сделать его только сильнее, ведь нет предела совершенству. Так что если уж снова пройти этот путь то только чтобы стать ещё чище и красивее, очиститься огнём, выдавить давлением те остатки бутерброда которые когда то породили это прекрасный камень.

Пролетели тысячи тысячелетий. Всё было относительно спокойно и всё шло по размеренной программе. Даже немного скучно. Ничто не могло остановить чистый и прекрасный камень, который понемногу перекатываясь под землей, иногда он содрогался от землетрясений. Пару раз сильно трясло от ударов метеоритов. Эти удары сильно всё перемешивали под землёй. Оставляя странный жар который шёл изнутри. Это не были потоки лавы. Нет это было что то другое, совсем не похожее на то что раньше с ним происходило. Теперь он мог сам давать свет и тепло, попадая в самые отдалённые уголки подземелий, он освещал их внутренним светом, и постепенно вокруг него всё начинало гореть.

Эти новые возможности были только у него. Его жар растопил всё вокруг и в очередной раз его подняло наверх, снова всё затряслось но это была не лава.

Камень попал в ледник, мгновенно он растопил лёд и остался лежать на дне ручья. Вода была очень чистой и прозрачной. Минул очередной, почти мгновенный миллион лет, ледник стал рекой, река слилась другой рекой, реки соединились в море, а камень лежал и горел на ярком солнце. Он растопил для себя маленький остров, и был на этом острове единственным ярким украшением.

Его внутренний жар уже не был таким как прежде, на небе снова появились облака, стали идти дожди. Постепенно вокруг стала расти большая трава. Только вокруг камня ничего не росло. Ничто не могло пересилить его яркий свет который шёл от него. Этот свет продолжал жечь. Камень горел даже ночью, а днём он просто сверкал. Яркий свет обозначал его место здесь. Он оставался уникальным и очень чистым, пыль и грязь не задерживалась на его острых гранях ничего в нём больше не осталось от того чем он был раньше.

Да уж а ведь когда то это был обычный бутерброд из канцерогенов.

Из дальних просторов вселенной летел космический корабль, на борту стали происходить неполадки, и нужно было срочно делать посадку. Командир корабля принял решение садится на этой снова голубой планете, судя по всему там была атмосфера, а значит и вода, и возможно кислород. Космический корабль вошёл в слои атмосферы, приборы показали что здесь можно дышать без скафандра. Ну а если планета покрыта водой, то можно использовать жабры.

Человечество уже давно покинуло пределы нашей солнечной системы и научилось путешествовать преодолевая огромные расстояния преодолевая скорость света. Однако в сказках которые бережно пересказывались из поколения в поколение, говорилось об одной планете из которой вышли все люди.

Возможно эта маленькая голубая планетка была именно той самой с которой всё началось.

Эх если бы не эта развалюха то спокойно на сверхсветовой уже были в альфа центавра. А теперь занесло на задворки в глухомань. Где же сесть?

Яркий свет снизу привлёк внимание, это было слишком ярко, даже пришлось прищурить третье веко. Вот тут и сядем.

Облако пыли поднялось от странного сигароподобного предмета, постепенно из него вышли существа с большими головами. Они стали с интересом оглядываться вокруг и подошли к камню.

Один из них взял камень тонкой ручкой и восхищенно замер.

Камень загорелся ярким красным светом от тепла руки. Это был настоящий природный алмаз, его ровные грани преломляли свет. Проходя сквозь камень свет только становился ярче, словно камень всё усиливал добавляя своё свечение. Это было прекрасное зрелище! Такого чистого алмаза еще не видело человечество, а человечество повидало много. Впрочем как и бутерброд, который стал алмазом.

Его забрали с собой ведь это было самое дорогое сокровище. Он занял своё место и теперь лежал на подушечке. На базу уже доложили о чудесной находке на маленькой голубой планете. Корабль снова набрал скорость и звёзды перестали быть заметны, на такой скорости облако плазмы полностью стирало всё что было снаружи.

Вспышка резанула ярким огнём, корабль был мгновенно разорван в мелкую пыль, алмаз вылетел в открытый космос и полетел дальше. Но если надо то он снова мог спуститься под землю и навести там шороху. Однако возможно здесь он будет недолго, ведь это время пролетит почти мгновением, незаметным мгновением для него, у него впереди вечность, и ничто не сможет его изменить. Меняются времена, эпохи сменяют друг друга, но алмаз будет всегда, его яркое сияние будет для путников вселенной ярким маяком. С ним ещё будет возможность встретится. Просто нужно чуть чуть подождать.