А тот год, про который я вспомнил, стоит особняком, зияет мёрзлым свиным рылом в калашном ряду детских воспоминаний.
Мне было 13.
В тот год ушли сразу два очень близких и очень родных человека. И весь год представлял из себя нескончаемую вереницу поминок, девятых дней, сороковых дней и прочих мероприятий, проводимых "потому что так положено". Нескончаемая череда гостей, которые не радуют. Бесконечная череда сочувственных взглядов и шепотков. Постоянное желание проснуться из этого бесконечного, затянувшегося на год, промозглого то ли марта, то ли ноября, хотя бы в август.
Однажды, после очередного такого мероприятия, мы одевались с мамой в прихожей, чтобы проводить родственников, которые топтались во дворе у подъехавшего автобуса. Автобус этот привёз целую делегацию из родной деревни маминых родителей, и теперь родня не спеша рассаживалась по местам, чтобы ехать обратно.
Вместе с нами застёгивалась на последние пуговицы бабушка, которую я совсем не знал, помнившая мою маму ещё девочкой. Родственница? Соседка? Знакомая?
Она видимо давно собиралась что-то сказать и нарочно припозднилась, оставшись с нами наедине. Застегнувшись, она дожидалась пока мама обратит на неё внимание. Я то давно обратил.
Когда мама взглянула на неё понимая, что та хочет что-то сказать, бабушка начала говорить, переводя взгляд то на меня, то на маму.
- Доченька. Сыночек. Дорогие мои. Родные. Послушайте меня и не обижайтесь на старую. Сделайте как скажу. Очень вас прошу. Вы пока слабые очень. Может быть беда.
Потом она объяснила, что слабые мы не физически, а как-то по-другому. Не слабые, а уязвимые. Но это я сейчас могу правильное слово подобрать. Было ли оно в её словаре?
В общем мы уязвимые и найдётся тот, кто этим захочет воспользоваться.
Она не уговаривала верить ей. Просила жить обычной жизнью, только на ближайшие пару лет надо было запомнить правило - не брать мелких острых металлических предметов из рук чужих людей. Никаких иголок, гвоздиков, булавок. Нам обязательно попытается их кто-то дать. Брать нельзя. А лучше всего отшить этого человека нецензурной бранью. И ещё, обувайтесь и разувайтесь всегда с правой, хорошо?
Это рассказ о реальном случае. Это не фантастический рассказ и не ужастик. Я и не знал, что такая фантастика существует. Для меня фантастикой был "Человек-амфибия", как символ победы науки над невежеством и предрассудками. И "Гостья из будущего", а не вот это вот всё. Я каждый день приходил с учёбы, развязывал пионерский галстук, но продолжал ещё частично верить в связанные с ним идеалы. Я верил, да и сейчас верю в науку. Я считал себя атеистом, любил физику, знал принцип работы телевизора и радио. Моя мама работала в госбанке и тоже не была склонна к тому, чтобы удариться в мистику. Советский Союз ещё существовал и я жил в стране, которая запускала космические ракеты, а не крестные ходы. Из всего нашего подъезда, маленькая бумажная иконка стояла только в квартире у Фёдоровны, на подоконнике рядом с радио.
Дичь, которую поведала нам тогда уезжавшая бабушка, мы даже не обсуждали. Просто выслушали и забыли. Бабушки иногда говорят такое. Иногда молятся. Чем это поможет тем, ближе кого не было и кто навсегда остался под двухметровым слоем самой липкой и пачкучей в мире кладбищенской глины?
И вот однажды настали очередные какие-то поминки. На этот раз мама пригласила соседей из подъезда и со двора, каких-то, знавших наших покойников, но, не знавших нас, людей. Не так-то много, на самом деле. Просто чужих людей всегда кажется больше чем есть. Ну и как уж чужих-то? Соседи - вот они. Каждый день видим, встречаем, разговариваем. Да и остальные тоже где-то примелькались и не были абсолютно незнакомыми.
После поминок последовала традиционная сцена, когда узенькая прихожая хрущёвки не даёт уйти всем сразу, вынуждая к необязательным разговорам, лишнему сочувствию, неловкому ожиданию возможности начать, наконец, убирать со стола и мыть посуду.
Одной из последних в очереди на обувание, совершенно закономерно, оказалась "Сова".
Так мы между собой во дворе звали очень немолодую женщину неконкретного возраста, проживавшую на первом этаже в доме напротив моего.
Сова, потому что у неё были немного выпученные, видимо из-за болезни, глаза. Её нездоровые объёмы, её нездоровое пыхтение вызванное лишним весом и одышкой, её невзрачная одежда делала её похожей на сову из того, старого советского "Винни Пуха".
К фасадам наших пятиэтажек были прилеплены наклонные пристройки для спуска в подвальные помещения. Их косые крыши были крыты железом и представляли собой удобные миниамфитеатрики, служившие нам локациями для каких-то оседлых игр.
Одна из таких пристроек помещалась как-раз под окнами Совы. Но пользовались мы ею редко. Сова постоянно гоняла нас оттуда, потому что железная крыша гремела под нашими ногами, очевидно мешая старой больной тётке.
С пристройки можно было заглянуть в квартиру Совы. Не глубоко. Сразу за очень пыльным пустым подоконником с облупившейся до кудрявого состояния краской, висели пыльного цвета пыльные шторы, которые не пропускали, кажется, ни одного, даже пыльного, лучика, ни в квартиру, ни из неё.
Но нам и не было интересно как живёт Сова. Всем хватало её недовольного бурчания, пока она сидела с другими бабками на скамейке у подъезда.
Втиснуться в прихожую с кем-то из соседей Сова не могла бы и она ждала, пока они оденутся и уйдут. А мы с мамой ждали когда уйдёт Сова. Такие мероприятия не прибавляют сил и оптимизма, а ведь нас ждала ещё гора посуды.
Сова, как назло, замешкалась в прихожей, пытаясь застегнуть свои стоптанные бурки "прощай молодость" на резиновом ходу. Она пыхтела и отдувалась, бормотала что-то под нос, выпрямлялась и снова ныряла вниз, к своим обуткам.
Наконец она в очередной раз выпрямилась, красная нездоровой пятнистой краснотой, запыхавшаяся, со сбившимся платком.
- Не могу застегнуть. Доченька, ты мне поможешь? Там замок сломан, - отдуваясь пропыхтела она, протягивая маме расстёгнутую булавку.
Мама даже шаг вперёд сделала, чтобы взять булавку.
А у меня в этот момент прямо какой-то почти физический протест в душе возник. Сначала не из-за предупреждения родственницы об иголках и булавках. Просто Сова была настолько неприятна, что даже представить себе маму, подлезающую под ноги этой туше было противно. А потом у меня в голове будто прострелило. Нельзя брать булавку!
Пионерское воспитание трудно перебить. Сложно отказать пожилому в помощи когда из одной твоей характеристики в другую кочует фразочка типа "воспитывается в интеллигентной семье служащих".
Но я всё же дёрнулся, чтобы отвести мамину руку.
Однако она и сама что-то почувствовала или вспомнила и резко отдёрнула руку.
На секунду возникло неловкое молчание. Мама смотрела на булавку, а Сова на маму. Я следил за мизансценой со стороны.
Зря про советский сервис наговаривают. В жизни не встречал хабалистых буфетчиц, гардеробщиц и т.д. Соседка тётьЛена работала в столовке и у Сашки (её сына) всегда можно было пожрать в гостях пельменей. ТётьЛена всегда спрашивала "Ещё положу?", а сама уже клала в тарелку разлапистые столовские пельмени, не слушая моих протестов.
Не могу себе представить, чтобы она вдруг превратилась на работе в хамку и грубиянку.
А мама так и вовсе работала в госбанке. Представляете? У неё корректность в разговоре с людьми была вшита на уровне подсознания. Да и вообще она была всегда очень скромной и вежливой.
Тем удивительнее было то, что случилось потом.
Мама немного отстранилась, я видел со стороны как она побледнела. Не помню дословно её неловкую нескладную фразу, помню только, что резанула ухо не матерщина как таковая, а то, что мама послала Сову обращаясь к ней на "вы".
Сова не удивилась или не покачала возмущённо головой. Не ответила потоком брани. Она не сделала ничего из того, чего можно ждать от старой тётки которую только что совершенно однозначно нецензурно обругали и отправили в известном направлении.
Она вдруг как-то мгновенно сморщилась и зашипела, высвистывая непонятные слова, и, как-то задом (не знаю, хватило бы у меня 13-тилетнего ловкости на такой экзерсис), пятясь, втянулась в дверной проём ни на секунду не отводя от нас злобного взгляда, также задом выехала (не помню чтобы она шагала) к середине площадки, и наша входная дверь захлопнулась. Дотянуться до двери ей было не чем и длинны рук точно не хватило бы. Однако дверь захлопнулась так, что дрогнула штукатурка.
Ни до, ни после я не слышал от мамы подобной лексики. Не помню как мы завершили эту сцену оставшись вдвоём, но точно знаю, что в дальнейшем мы никогда не обсуждали этот случай. Последнее воспоминание непосредственно связанное с ним, это то, что я немного опасался выйти в коридор, чтобы забрать от соседей младшего братика.
Мне было 17, когда мы переехали жить в другое место.
Много лет спустя проходя через свой бывший двор я глянул на окно Совы и узнал окно одного из своих товарищей по дворовым играм - Витяна. Когда эта квартира стала Витяновской, переехала Сова или умерла я совершенно не помню. В какой-то момент, мне стало казаться, что я просто досочинял бред приснившийся мне в гриппозной горячке или что-то типа этого. Я не особо терзался этой мыслью, но всё же вспомнил о ней, когда мы были в гостях у мамы. Мама немного усмехнулась и ответила вопросом на вопрос.
- А я думала ты не помнишь про этот случай.
Больше я не стал ничего выпытывать и спрашивать. Ну было и было, что бы это ни было. Мне теперь далеко за сорок. Скорее под пятьдесят. Я давно знаю, что если бояться, то бояться надо реальных и живых людей, а не придуманную нечисть.
Но обуваюсь я всегда с правой.
yaplakal.com