Последняя ночь октября.

За окном дождь, ветер и холод, а в нашем уютном клубе топится камин, предлагаются горячительные напитки и, конечно же, интересные истории. Заходите погреться и почитать рассказы конкурса "Не рой другому яму"

Голосование продлится с 31 октября по 21:00мск 16 ноября.
Каждый единомоментно выбирает три понравившихся работы. Кроме того, вы можете выбрать наиболее понравившийся рассказ из кучки "отсебятина", о чем собщите в отдельном сообщении.

От читателей приветствуются комментарии о впечатлениях от прочитанного. Не стесняйтесь, авторам всегда важно узнать ваше мнение!

Оглашение авторства работы, а также размещение работы на любом интернет-ресурсе в ходе конкурса до официальной публикации результатов голосования ведёт к немедленной дисквалификации работы.

Итоги 17-18 ноября.

Любой пользователь по ходу конкурса может учредить номинацию с денежно-материальным поощрением. Все дополнительные номинации могут быть учреждены до публикации итогов конкурса и наградных надписей в итоговой ленте.
Денежные призы можете отправлять на карту нашему казначею Дарье, с пометкой "для Ямы".
Сбербанк 2202 2080 8631 9598

Конкурс:
1. Юный Аракис
2. Число зверя
3. Хо-хе-хею
4. Хеллоуин в массачусетском городке
5. Тёщин денёк
6. Суперстиш
7. Смена
8. Ритуал
9. Поклонники Владимира Семёновича
10. По местной легенде
11. Один день Автея Лупикова
12. О звере
13. Мимо
14. Маяк
15. Осень в деревне
16. Котояма
17. Возвращение из командировки
18. Веревочка
19. Беззлобие
20. 31.10.2000

Отсебятина:
1. Полюшко-поле(18+)
2. Недалеко от Сейлема
3. Ягуарка по имени Ди
4. Ноябрь не наступит никогда
5. Доржи-Цырен и я
6. Довыкопывывались

Внеконкурс:
1. За картошкой
2. Первый раз

Это сообщение отредактировал Акация - 31.10.2025 - 18:30

1. Юный Аракис



В шатре из верблюжьих шкур было душно. Но не поэтому Навчаа не спал, пусть старый Егу-багш и отправил его отдыхать. Осталось несколько часов, и настанет ночь, главная в году, дикая и такая желанная, как глоток воды для путника, заблудшего в глуби песков. В предвкушении мальчишка в сотый раз проверил переметную суму. Наконец, время настало. Егу-багш проскользнул в шатер, как песок под попону верблюда. Навчаа вскочил и едва не бросился вон мимо старика, но, осекшись, принял степенную позу и равнодушный вид. Ничего не говоря, старик развернулся и направился к выходу. Навчаа двинулся следом, и лишь глаза, горящие ярче дневной звезды, говорили о предвкушении от события. Ведь только раз в году, в последнюю ночь срединного месяца осени, можно оседлать олгой-хорхоя. И охота началась.

Навчаа помнил все уроки, но всё равно, пока шли к улеукам, повторял последовательность действий. Улеуки уже были осёдланы и нетерпеливо перебирали мягкими подушками лап. Казалось, они тоже чувствовали общее напряжение и величие этой ночи! Первыми шли старые наставники. Те, кто когда-то потерял своего червя, но прекрасно помнят каждый миг, проведенный с Олгой-хорхоем, раскрывшим им Имя. Второго шанса у них нет. Такую связь можно создать лишь единожды, и пока тебе не стукнуло четырнадцать лет.

Егу-багш шёл первым среди них. Справа и слева от него шли Муён-га и Ши-й-отри, но на шаг позади. Сразу за Егу-багшем важно семенил двенадцатилетний Навчаа. Получается, он шёл рядом со вторыми по важности и значимости охотниками семьи О-лай-гаунда-шынг. Это добавляло ему столько гордости, что вместить он её в себя не мог полностью и иногда подпрыгивал. Позади шли все охотники и их воспитанники. Пирамида расширялась шаг за шагом. Но лишь ещё двое охотников вели своих воспитанников позади вторых охотников Муёнга и Ши-й-отри. Обучить претендента на охотника — большая работа. Великая честь — если твой воспитанник станет охотником, также великая честь — если охотник поблагодарит учителя.

Всё в этом идущем треугольнике говорило, что у главного охотника лучший ученик. И у Навчаа есть шанс хотя бы наступить на земляного червя. Но он был и у его лучшей подруги Трийис, и у лучшего кореша Харбонга. Они шагали ещё на несколько шагов позади. Ну у кого из них в имени нет второй руны происхождения. Третьей руны победы. А уж четвёртой руны главы семьи, конечно, нет ни у кого, кроме главы семьи.

Навчаа оказывался капельку лучше в драке, скорости, в учении и прочем по сравнению с другими детьми семьи. И это мнение не только его учителя Егу-багша. Вторые охотник Муёнга и Ши-й-отри, и все остальные наставники были рады появлению такого мальчика. Ведь свой охотник у семьи – это большая удача и путь к процветанию для всех. Ответственность высока, как и риски. Риски: потерять троих перспективных детей, в которых вложены все усилия племени. Плохо, но семья вытерпит. Рано или поздно, появятся новые претенденты. Но прямо сейчас всё зависело от трёх подростков. Поэтому их гордость и ответственность пойти на великий ритуал ещё смешивалась и с очень сильным страхом.

Старый, но очень сильный улеук преклонил лапы перед Егу-багшем, и тот с достоинством сел на чешуйчатую спину. Остальные забрались на своих улеуков обычным способом. Нужно вызвать лёгкий ветер под собой, не подняв пыли и песка, конечно, и поднять свой зад до уровня седла. Грациозно перепрыгнуть на седло, ну, или как получится, и прилипнуть ногами к чешуе улеука. Впрочем, это все умеют в семье О-лай-гаунда-шынг, благодаря четвёртой руне в имени семьи.

Навчаа бросил улеука в неспешный аллюр, пока все оседлали своих ящериц, и перешёл на рысь, как только это сделал Егу-Багш. Новый треугольник из всадников или даже наконечник копья семьи помчался в эту удивительную ночь.

На безопасном месте улеуки замерли, и представители племени спешились. До великой трещины пустыни оставалось около полукилометра. По её периметру горели костры раннее пришедших семей. И с нашей стороны, и с противоположной. Огни уходили в бесконечность по краям трещины. Наступал великий праздник пустыни!

Егу-Багш уверенно повёл за собой своих родственников. Он хоть и не был главой семьи, и у него нет руны происхождения, но его руна победы в имени горела ярким светом, увлекая за ним всех. Как и зелёные глаза черепа на его посохе. Череп принадлежал ребёнку его погибшего Олгой-хорхоя. Маленькому потомку великого пустынного червя. Сила посоха являлась уникальной, с Егу-багшем не могли сравниться иные сородичи.

Семья вышла на площадку перед трещиной. Никто не осмелился её занять из других семей. Их приезд с опозданием — также являлся особой привилегией и почестью. Многие боялись зеленых глаз посоха Егу-багша. И сильной семьи с руной ветра-«шынг» в окончании. На них сделали много ставок. Вплоть до последней руны у бедных семей, а это означало полное подчинение в случае проигрыша. Костры других семей: у большинства обычные, у некоторых, с особыми рунами в имени семьи горели зелеными, фиолетовыми, кроваво-красными или белыми оттенками. Но такого, как у этой семьи, не было ни у кого. Мертвенно-бледный с искрами плесневело-зеленого пламени костёр О-лай-гаунда-шынг. Никто не хотел гневить эту семью, надежду многих вассалов.

Первая Луна Крелонга вошла в тело второго спутника Арвуахаа. Началось праздничное соитие лун, спутников пыльной планеты. Пыль – главный дар их жизни. Пыль даёт Йонгу – пряность, главное вещество, меняющее смысл жизни. Пыль рождается червями - олгой-хорхоями. Но лишь теми, кто отдаст своё Имя охотникам. И они вместе устремятся в пустыню, рождая хаос и Йонгу на своём пути. Даруя людям Йонгу. За ними пойдут караваны сильнейших семей. За ними будут идти другие, довольствуясь объедками пряности.

В трещине послышались первые всхлипы олгой-хорхоев. На краю трещины начались первые ритуалы охотников. Навчаа первым встал на краю песка, слева в десяти метрах стала Трийис, справа на таком же расстоянии Харбонг. Все дети семьи встали на площадке. Претенденты всех семей встали на краю трещины и зажгли огни в маленьких пиалах-подсвечниках. У них в руках горела частичка семьи, такого же цвета, как и их костёр.

Луны сошлись в экстазе и закрыли свет, от них отраженный, но пиалы охотников и костры их семей осветили трещину и путь олгой-хорхоев, великих земляных червей, благословлённых даром Йонге. Дно трещины взорвалось песчаной бурей. И она тоннами пыли и песка устремилась к пиалам возможных будущих охотников или, что вероятнее, к будущим жертвам. Большинство детей погибнет. Ночь такая бывает лишь раз в год. Полный оборот земли Арракха вокруг ствола огненного дерева Канопга в середину осени на последней неделе месяца Октюниаг.

Семьи успеют зачать новых претендентов, но будут ли живы те, кто сможет их учить? Будут ли новые учителя, успевшие опустить хотя бы ногу на олгой-хорхоя, или появятся великие охотники, добывшие имя своего Олгоя?

Эта ночь могла стать для Навчаа самой важной в жизни. Он ведь брал на себя ответственность за свою семью и другие семьи, подчиненные руне ветра. На каждом пятачке великой трещины брали на себя такую же ответственность другие дети, лучшие ученики охотников своих семей.

Под ногами претендентов поднималась тьма из песка, пыли и извивающихся тел олгой-хорхоев. Уже видны и короны фимбрий вокруг их ртов, а также мелькающие в хороводе полос-колец перетяжки на телах червей. Секунды тянулись со скоростью ползущей олгонги виноградной. Но приближалась неумолимо пыльная тьма к ногам претендентов. Навчаа первым начал произносить Слова великого заклинания Дружбы. Все слова, которые слетали с его губ и других детей должен услышать именно твой возможный друг-брат-часть тебя — олгой-хорхой.

Услышать и решить подарить в ответ на эти слова своё Имя. Настоящее Имя, которое больше никто никогда не узнает. И за такой подарок претендент станет одним целым со своим Олгой-хорхоем – Охотником со своей руной победы в имени. Выбор Егу-багша в качестве руны победы – руны «учителя»: дало ему много уже испробованных полезных возможностей. Но самую важную он пытался реализовать сейчас, переживая за своего лучшего ученика.

«Сейчас», —бесшумно прошептали губы старика. И в тот же миг чаша с огнём одновременно с последним словом заклинания Дружбы помчались из рук Навчаа в песчаную бурю, спустя четверть вдоха полетели чаши всех претендентов. Огонь смешался с бурей. По буре побежали молнии, и свет из трещины осветил небо. Обе луны слились в экстазе, поглотив друг друга. Полное лунное слияние, и они снова разойдутся на целый год, вспоминая эту ночь. А посмотреть и с высокого неба было на что!

Ответ последовал из недр песчаного безумства. Трещина наполнилась ответными стонами червей. Но их все перекрывал громкий рык устремившегося вверх гигантского олгой-хорхоя. Его окутало бледно-зеленое пламя. Второе заклинание начал произносить Навчаа, как только услышал первый тон крика червя. Почти тоже самое, что и при посадке на улеука заклинание. Но чуть более резкое и быстрое, и замена последнего, что у тебя есть – руны имени, на своё Имя. Обратного пути больше нет. Без Имени нет жизни.

Навчаа не взлетел, а, оттолкнувшись ногами от края пропасти, нырнул в бездну и помчался, как стрела к олгой-хорхою. Червь раскрыл свою пасть, корона вокруг зубов трепетала, как лепестки огромного цветка. Навчаа достал короткий нож из сумы на поясе, и, крикнув своё имя на стремительном лету срезал одну из фимбрий короны, капелька крови капнула на руку претендента. Ловким движением Навчаа ранил свою руку в этом месте, и кровь червя вошла в его душу или Имя.

Первая часть сделана, вторая, почти невозможная, предстояла прямо сейчас. Навчаа прошептал новое заклинание. Ветер стал его останавливать, но не так быстро, как нужно. Тело червя, хоть и гигантского, проносилось мимо с огромной скоростью. Навчаа сменил траекторию полёта, максимально приблизившись к телу червя. Но шанса на такой скорости на него прыгнуть и не стереться о чешую, увы, не было.

Плача от будущей боли, и, понимая, какую боль он нанесёт олгою-хорхою, Навчаа вонзил свой нож в мелькающие чешуйки. Поначалу полетели искры, нож начал стираться, но ближе к окончанию червя, к клоаке, а это оказалась самка червя, чешуйки стали реже, мелькание перетяжек замедлилось и нож, почти стершийся дошёл до плоти олгой-хорхоя. Жуткий звук-крик боли оглушил всю трещину. Это дало возможность Трийис воткнуть копьё между перетяжками своего червя, это дало возможность оступиться Харбонгу и помчаться в песчаную смерть. А Навчаа бросил капельку своей крови в рану самки-червя. И добыл свой первый череп детеныша червя из раны клоаки.

Большинство отступило от края трещины, но это не Егу-багш. Он по-прежнему внимательно смотрел, как его ученик бежит по огромному телу своего червя, приближаясь к короне. Он видел, как произошёл обмен настоящими Именами. Как загорелась руна победы в имени Навчаа-Орги, как червь превратился в Олгой-Хорхоя. Но никто не смог не увидеть, как вознесся Олгой и Навчаа к Егу-багшу, и протянул Навчаа пиалу полную пряности в его старые руки.
Прошло немало тысяч лет. Егу-багш сидел у костра бледно-зеленого цвета. Горсти Йонги ему хватит на вечность. Но уже сейчас он видел перемены в мире. Одну из лун похитил великий змей Вселенной. В отблесках костра он видел, что очень скоро на этом месте, где он сейчас печёт картофель, вырастет великая страна под названием Монголия, потом эта цивилизованная жизнь почти исчезнет. А через каких-то пять тысяч лет он вновь станет учителем. Змей вернёт похищенную луну, или появится новая, из ядра земли выйдут песчаные черви, из вечного ничто шагнут люди, и прилетят иные существа. Планету даже назовут похоже – Арракис, а, может, это Егу-багш придумает такое название когда-нибудь.

2. Число зверя



Пот заливал глаза, мышцы ног ныли. Семнадцатый этаж. Иван постоял пару секунд, развернулся и пошел вниз. Рюкзак оттягивал плечи. Нет, он ничего не забыл, а в рюкзаке были не продукты, а гантели. Иван тренировался. Он любил ходить в походы, и чтобы осваивать все более сложные маршруты, надо было начинать тренироваться задолго до начала сезона. Снова последний этаж. Он постоял, отдышался. Посмотрел безразлично на входную дверь этажа. Иван жил в новостройке, где длинный ряд квартир выходил в коридор, который вел на общую для всех лестницу. Что-то зудело в мозгу, какая-то несообразность. Иван сконцентрировался и тут же почувствовал, как надежная и крепкая повседневная реальность начинает распадаться на куски. Справа от двери белой краской было намалевано число восемнадцать. *

Так же, как там. Как тогда. Римские торопливые отчаянные цифры - белые кривые штрихи. Десять, пять и три.

Тяжёлыми тревожными каплями стекал с просыпающейся памяти формалин забвения. Иван уносился в прошлое, и только лифт слева от него, оберегая сущее, неторопливо урчал свою тихую электромеханическую сюиту.

Иван уже и забыл, когда сам начал верить во все эти походы. Сначала так было легче объяснять свои вертикальные забеги особо бдительным жильцам человейника. А потом выдуманная реальность и сама пустила живительные корни в его хрупком сознании. Ведь добрый доктор-время вряд ли бы добивался общепризнанных успехов без циничных манипуляций с памятью своих беззащитных пациентов.

* * *

Ирка была взбалмошной, но катастрофически умной. В свои семнадцать она прочла все книги мира и знала обо всём на свете. По крайней мере, так казалось Ивану, ведь её фразы, тонкие, необычные и красивые, растворяли в себе все его слова, мысли или идеи. Она шутила, рассказывала, сыпала цитатами, добрую половину из которых он не понимал, но всё равно с жадностью и уважением записывал на подкорку. С ней было легко и интересно.

В тот год она помешалась на римлянах. Пересказывала ему Сатирикон, Метаморфозы, и прочую античную дичь. А когда Иван тоже пытался умничать, дразнила его Цицероном. Но самый фурор она устроила, когда сдала четвертную контрольную по алгебре в римском исчислении. Ирка уверяла, да Иван и не сомневался, что всё было выполнено безупречно и без ошибок, но математичка не пожелала разбираться и влепила кол. А Ирка потом долго доказывала директору, что в условиях контрольной не было оговорённой привязки к арабским цифровым знакам.

- Ещё не восемнадцать, - говорила Ирка, когда они целовались, и руки витавшего где-то в облаках Ивана начинали прокладывать самостоятельный путь к центру мироздания. Преодолевшие возраст согласия другие девчонки давно уже пользовались открывшимися перспективами, но Ирка была неумолима.

Гантели Ирка подарила ему на день рождения, еле дотащив до его квартиры сумку весом с ведро воды через целый квартал от «Спорттоваров»

- Да ты прям Витрувианский человек, - смеялась Ирка, когда он, расставив руки с пятикилограммовыми рукоятями, стоял перед ней и пытался выдержать хоть минуту, изображая атлета, а потом сама вскочила перед ним в такую же позу и весело забубнила, декламируя:

- Почему гантели не летают, как птицы...

Однажды Ирка притащила шестичасовую кассету Чаплина, и они пару вечеров смотрели его немые картины, Иван почти безостановочно ржал над придурковатыми похождениями героев Чарли, а Ирка улыбалась и лишь иногда поглядывала на экран, отвлекаясь от очередной книжки в моменты его особенно дикого хохота. И только «Огни большого города», на которых Иван откровенно заскучал, оторвали Ирку от чтения. Она полностью погрузилась в фильм и только иногда незаметно отворачивалась и часто моргала.

* * *

В тот день она разговаривала совсем мало. Забежав к нему после школы, весь вечер листала книжки, смотрела в окно на жёлтые кроны дворовых берёз, а уходя сказала:

- Встречаемся в полночь наверху.

Это означало, что ему нужно было ночью прийти на последний этаж заброшенного недостроя в соседнем микрорайоне, рядом с пустырём, куда они порой поднимались нюхать ветер или кидать с верхотуры вниз осколки кирпичей да разный строительный мусор.

- Зачем?! – опешил Иван, а Ирка глянула на него таким уничтожающим взглядом, что он осёкся и тут же замолк.

- Гантели твои летать будем учить, - буркнула Ирка, закрывая за собой дверь.

* * *

- Да ты совсем каблук, Ваня, - захохотал отец, закусывая вечерние сто хрустящим малосольным огурцом, когда на кухне Иван сказал родителям, что ему нужно сходить ночью погулять. Мать промолчала, но тоже покачала головой.

Его тогда сильно задело это, ведь правда всегда жжётся горячее, чем поклёп. Он ушёл в свою комнату и валялся на кровати с какой-то книжкой, твёрдо решив никуда не идти. Совсем поздно, ближе к полуночи, его зашла проведать мать, но не найдя, что сказать, долго стояла у окна. А потом всё же сказала, скорее сама себе, глядя на осыпающиеся деревья:

- Ну вот и октябрь прошёл...

И вот тут Ивана по-настоящему обожгло. Он всё понял и вспомнил. Тридцать первое. Иркина днюха.

Он рванул было из комнаты, но на секунду остановившись в дверях, метнулся назад и, схватив рюкзак, сунул в него гантели…

* * *

До пустыря он мчался, как ветер, но уже первые этажи недостроенной высотки дали понять, что до Бориса Беккера, качавшего свои чемпионские ноги бегом по лестничным пролётам, ему далеко. Подъёмы на самый верх с Иркой обычно проходили неуловимо - увлечённый разговором он не замечал ни пролетающих минут, ни потраченных калорий. Но сейчас его терзало чувство вины, упущенное время и пара чугунных крыльев в рюкзаке.

На последний этаж он вылез насквозь мокрый от пота, но хуже всего было ощущение пустоты и нарастающей тревоги. Иван сразу пошёл на их место, привычно петляя между колонн, балок и панелей. Было слишком тихо. Так, как не должно было быть.

А когда он пришёл туда, его взгляд сразу упёрся не в ряд тускло горящих свечек, не в пузатую бутылку Сангрии, не в пару стаканов рядом с ней и не в тугой рулон клетчатого ватного одеяла. Он увидел в мерцании свечного пламени белые римские цифры, справа от панельного проёма, от двери в пустоту. Десять, пять и три.

Она говорила когда-то, что родилась ночью, ровно между октябрём и ноябрём. Восемнадцать лет тому назад.

Иван ещё долго бродил по бетонным лабиринтам высотки, наполняя её именем каждый закуток, цепляясь за ускользающую надежду затянувшегося розыгрыша и не в силах идти туда, куда должен был пойти настоящий мужчина.

* * *

Следующие недели были плотно наполнены официозом: допросы, экспертизы и освидетельствования, похороны. Он уже тогда начал заворачиваться в кокон, и следачка из прокуратуры прямо при нём настойчиво напоминала матери, что не реализованная потребность в психологе неизбежно заканчивается зависимостью от психиатра.

Иван тогда кое-как сумел привести в норму свою внешнюю коммуникацию. Но доктрина его внутреннего мира отныне звучала так: «Не успел. Слабак. Нужно было бежать быстрее».

Он много раз представлял, как она сидела там одна и слушала тишину, а все книги мира говорили ей, что он не придёт. И тогда она взяла кирпичный обломок и искромсала стену своим последним числом.

* * *

Он отступил, но Иркино число не отступало. Оно, нарушая все законы перспективы, отпечаталось на сетчатке и, не меняя чёткости и размера, плыло за ним. Иван ничего не видел вокруг. Он пятился, загипнотизированный проклятыми цифрами. Накачанные ноги неумолимо тащили его в сторону пожарной лестницы. Он остановился и заметил, что вышел на внешнюю площадку, только когда упёрся жопой в панельный парапет. Прохладный октябрьский бетон почти вернул его в реальность. Он ошарашенно заморгал и стал выпрямляться, однако вместе с реальностью вернулась в этот мир и сила тяготения, которой тут же воспользовались Иркины гантели. Они радостно устремились в долгожданный отложенный когда-то полёт, и уже ни что не могло остановить их, ни брезентовая ткань рюкзака, ни прицепленный к рюкзаку Иван, ни его накачанные ноги, по-дурацки взметнувшиеся вверх, как в фильмах Чаплина.

* * *

Ванёк, не смотря на свои неполные десять, уже считал себя мужиком. Мужик сказал – мужик сделал. Иришка, несмотря на свою вредность, была клёвой. Ванёк уже разок дрался за неё, уже однажды платил за неё в кафешке, она уже пару раз снилась ему голой, в общем, налицо полный фарш признаков настоящего мужика.

Ценой обещанного Иришкиного поцелуя должны были стать раздобытые на Хэллоуин конфеты. Жалко, что она не захотела идти с ним сама, но зато чётко поставила задачу и активно участвовала в подготовке. Лицо пастой Ванёк намазал себе сам, а Иришка мамкиной тушью вокруг глаз дорисовала огромные тёмные круги. Ну и для полного его преображения выпросила у брата силиконовую вампирскую капу. После их размышлений и недолгих споров Иришку теперь интересовали исключительно конфеты из последней квартиры последнего подъезда соседней семнадцатиэтажки. 666 квартир в ней, увы, не набралось. Последним номером была квартира № ***

Дверь ему открыл небритый скуф в трениках и майке. В руке он держал вилку с надкушенным корнишоном. Ванёк уже набрал воздуха, собравшись произнести «неприятность или угощение» но хозяин опередил.

- Ух ты ж зверюга какой, - заржал мужик, глядя на адский макияж визитёра и добавил уже раздражённо, захлопывая дверь перед носом, - как же задрали вы с праздниками своими чужеземными.

Опешивший пацан ещё с минуту в растерянности переминался с ноги на ногу, пытаясь силой воли погасить горящие от возмущения и зубной пасты щёки. Раздумывал, не попытать ли счастья в других квартирах, но решив, что мужики не унижаются, развернулся и посеменил в сторону лестницы.

И вот теперь он торопливо дописывал на крашенной стене рядом с входной дверью последнего этажа своё мужское односложное проклятье. Второпях написанные буквы казались кучей беспорядочных штрихов, но разобрать слово ХУЙ всё же было можно. Оставалось добавить галочку над и-краткой, но снизу по лестнице кто-то очень быстро поднимался, и Ванёк, юркнув в заблокированный рюкзаком лифт, нажал кнопку спуска.

Уже в скользящей вниз урчащей кабине он убрал в рюкзак полупустой тюбик зубной пасты и нащупав на дне захваченные из дома на всякий случай Иришкины любимые ириски, наконец успокоился. «Так даже лучше» - прикинул он и улыбнулся, думая о ней и о своём крепком мужском слове.

3. Хо-хе-хею



Комната неминуемо наполнилась влажной обжигающей тьмой. Солнце прошло свой горизонт событий. Скоро закончится последний печальный день озябшего октября, хотя весь месяц выдался не очень. Кровать, где спали несколько человек, кухня, что источала удушливый запах, духота и смрад, что были, казалось, повсюду, а еще тараканы, что ползали абсолютно везде. А вот и Она, смотрит из-за чернеющего дверного проема, не отрываясь следит своими провалами мертвых глазниц и медленно тянет свои костлявые руки, сейчас остатки
ее высохшего тела скрывает неглиже, а голый череп аккуратно украшен седым париком, но что будет дальше, Коленька боялся даже представить, он вновь постарался заснуть, но Она кажется становилась все ближе, Елизавета Вторая неосязаемой поступью двинулась во тьму.

- Сашка, сукин сын, ну что за бред ты написал? — нянечка бросила лист бумаги на стол и замахала руками, причитая «чур меня, чур, спаси господи мои глазаньки». - Как бумага твою писанину то терпит? Как она в пепел не обратилась? Лучше бы что про осень написал. Эва красота за окном какая. Уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей…

Молодой Пушкин с трудом разлепил глаза и попытался на слух определить в каком углу комнаты находится Арина Родионовна. Няню он любил, но только не в те минуты когда та ругалась.

- Нянечка, добрая моя подружка, ну зачем так много шума по утру? И про осень, и про зиму напишу, дайте только срок.

Няня смахнула исписанные листки на пол и начала расставлять на столе принесенные блюда и горшочки с завтраком.

- Вставай. Уж полдень скоро, а ты все подушки мнешь. Напишет он, как же.

- Еще как напишу, нянечка. Вот например… - Пушкин привстал в постели, на миг задумался, бросил взгляд на няню и продекламировал: - Сегодня я поутру дома и жду тебя, любезный мой. Приди ко мне… - тут Пушкин сделал паузу… - на рюмку рома, приди — тряхнем мы стариной.

- Стариной он трясти собрался. Молоко еще не обсохло…

- Напишу, напишу, вот только встану, - и тут Пушкин вспомнил перипетии вчерашнего вечера. Следующую фразу он произнес шепотом:
- А куда подевался Коленька? — и оглядел комнату.

Но Арина Родионовна, несмотря на возраст все слышала.

- Да никуда твой Раевский ни делся. Вон на кошме у печи дрыхнет, до постели видать не дополз, или суворовскую науку побеждать изучает — врага коли, солдата береги, сам на земле спи! Иди уж умойся, да щей похлебай, и Коленьку свово буди, - сказала на прощание няня и хлопнула дверью флигеля.

Тут и Коленька подал голос.

- Я как услышал, что нянечка идет, сразу спящим прикинулся.

Раевский вскочил и первым делом бросился к листкам, что Арина Родионовна смахнула на пол.

- Ай да Пушкин, ай да сукин сын. Ну ты силен, Сашок. У меня аж волосы на затылке зашевелились. Ты когда это успел написать?

- Да как ром твой карибский допили… - Пушкин сделал паузу, каждое слово отзывалось в голове гулом. — Николя, там ничего боле не осталось, а то гудит под шевелюрой. — Для убедительности Александр запустил пятерню в волосы и подергал их несколько раз.

- Ну, хорош волосы рвать, они тебе еще пригодятся. А вот на счет рому погляжу, может где и завалялось, - сказал Раевский, хитро прищурив глаз.

- Премного буду благодарен, Коленька. Не выспался что-то из-за этих посиделок да росказней твоих.

Раевский метнулся к своему дорожному чемодану, стоявшему у стены, и выудил оттуда две пузатых бутылки из черного стекла.

— Вот! К завтраку и к кофию в самый раз! — торжественно произнес он, водружая ром на стол.

- И то хорошо, - воскликнул Пушкин. Он откупорил одну бутылку, налил напиток в большой стеклянный бокал и поднес его к носу. — Амбре, Николя! Божественное амбре, - произнес он и немедленно выпил.

Немало удивившись такой прыти друга, Раевский сделал из бутылки лишь пару глотков. Пока он ставил ее на стол, Пушкин успел выпить второй бокал.

- Хорош ром, ох и хорош, - Пушкин помотал головой из сторны у сторону, произнес что-то похожее на брр-р и вновь повалился на кровать.

- Александр, ты прям пиратский корабль описал, - сказал Раевский, держа исписанные Пушкиным листки на уровне глаз. - Все как есть, и спят вповалку, только не на кровати, а на палубе, и тараканы здоровенные как крысы, а крысы как поросята, а боцман — исчадие ада…

Пушкин лежал, слушал и кивал головой.

- Но объясни, мне друг любезный, откуда ты эту Елизавету выкопал? И почему она вторая?

Пушкин, продолжал кивать своей кучерявой головой в такт какой-то ему одному слышимой мелодии.

- А я знаю? Я художник, я так вижу, - ответил он, погруженный в свои мысли.

- Вообще, у нас одна Елизавета была — Петровна, так она единственная… - продолжал Коленька.

- Где одна есть, там и вторая появится… наверное, потом, когда-нибудь мы станем старыми как Арина Родионовна, у нас будет куча внуков и правнуков, даст бог и Вторая появится.

- Нет, Александр, проходили сие, негоже снова бабу на трон сажать.

- Ой, Николя, брось, ничего же дурного при первой не случилось? Да и вообще, Россия при любых правителях стояла и стоять будет. Что с ней может сделаться? А эта Елизавета… она же так… для антуражу. Мы же собрались сегодня спектакль закатить, а она часть действа.

- Всенепременно, Александр. И закатим. Главное у нас есть, остались детали.

— Коленька, ты бы мне напомнил название этого британского праздника? Не запомнил я, ибо в английском не силен.

- То что он на последнюю ночь октября выпадает, помнишь? — Пушкин кивнул. — А вот название я и сам забыл! — Раевский расхохотался. — Хоть бей меня, не помню. Что-то непотребное на букву Х? Хо, ху, хе, хею, ну что-то в этом роде.

- Так его тогда и назовем - ху-хе-хею. Все равно никто ничего не поймет. Да и рифмуется легко.

- А-а, - лицо Раевского посветлело. — Ты все про стихи и поэзию? Елизавету, что выглядит как прошлогодний мертвяк, для рифмы понадобилась? Генриета, Одетта, раздета, одета, а то и вовсе без корсета!

Пушкин неопределенно пожал плечами.

Раевский принес еще полдюжины бутылок рома и они погрузились в написание праздничной пьесы, в которой они должны были стать главными героями.

- Значит, Сашок, смотри. Берем каждый по огромной тыкве. Вырезаем в них страшные глазищи и пасти, а внутрь ставим по свече. Надеваем это на голову, сами облачаемся в глухие балахоны и идем по липовой аллее в сторону. Ты с косой, я с метлой, - фантазировал Раевский.

- А к кладбищу-то зачем? — недоумевал Пушкин.

- Так в праздник этот так должно делать. Нечисть будет вызывать.

- А крестьяне на вилы не посадят? Они страсть как всякую нечисть ненавидят. Так еще и неурожай в этом году случился, только тыквы и уродились, а тут мы в таком одеянии? — Пушкин начал сомневаться в затее.

Раевский задумался. Он отхлебнул щей, запил их ромом и, делая длинные паузы между словами, произнес ледяным тоном:

- Я так понимаю, в усадьбу мы тоже не пойдем? Там же, поди, дворовые с канделябрами?

Пушкин кивнул головой.

- Как есть — с канделябрами. Огреют по тыкве и прощай лицей…

- Так, Сашок, не пойдет. Волков бояться, в лес не ходить! Тут всего лишь липовая аллея. Пока они очухаются, пока за вилами сбегают, уйма времени пройдет. Не дрейфь, как говаривал Френсис Дрейк. Все будет нормально, - убежденно говорил Раевский.

- Если что — убежим, - предложил Пушкин нерешительно и посмотрел на друга.

— Убежим, Сашок, не сомневайся. Не у камина же сидеть сычами всю ночь. Вперед, за тыквами?

Битый час они потрошили тыквы, выуживали из них мякоть с семечками, вырезали глаза и оскаленные улыбки. Еще какое-то время ушло на установку свечей внутри тыквенных голов и на подготовку балахонов. Закончили, когда начало темнеть.

- Вовремя управились, - подытожил Раеский. - Поужинаем и ближе к полуночи пойдем общаться с духами, а пока можно немного отдохнуть, - сказал он и устроился на своем лежбище на полу.

Пушкин же засел на бумагу. В голову лезли рифмы и строки сами ложились на бумагу:

Уж небо осенью дышало,
Уж реже солнышко блистало,
Короче становился день,
Лесов таинственная сень
С печальным шумом обнажалась,
Ложился на поля туман,
Гусей крикливых караван
Тянулся к югу: приближалась
Довольно скучная пора;
Стоял ноябрь уж у двора, — вывел Пушкин на бумаге гусиным пером и поставил точку.

В этот момент в углу на своей кошме заерзал Раевский. Он поднял голову, огляделся в полумраке, увидел Пушкина, сидевшего за столом:

- Пора, мой друг, пора, - прошептал Коленька и начал натягивать на себя балахон. Пушкин последовал его примеру.

Светились окна усадьбы. Из труб шел дым. В гостиной часы пробили полночь.

- Сейчас начнется, - торжественно произнес Раевский и шагнул в темноту.

Свечи в тыквах, которые друзья угнездили себе на головы, освещали им тропинку меж старых лип. В неярком свете ветви деревьев отбрасывали не четкие, пляшущие тени.

В деревне залаяли собаки, эхом отозвались псы с хозяйской псарни. В овчарне заблеяли бараны. В хлеву захрюкал бык.

- Жуть, - скрежещущим голосом произнес Раевский.

- Страшенная, - отозвался Пушкин.

В этот момент из-за лип выплыла фигура в белом балахоне. Покачиваясь в воздухе, она двигалась в направлении к друзьям.

Ее череп с глубокими черными глазницами украшал старомодный парик времен императора Павла. Фигура тянула к ним свои костлявые руки и лязгала нижней челюстью.

- Елизавета! — прохрипел Раевский чужим голосом.

- Вторая! — только и успел произнести Пушкин, сознание вышло из него вон и он рухнул на мерзлую землю. Сверху бесчувственным мешком повалился Раевский.

Пушкин очнулся во флигеле на своей постели. У противоположной стены на другой кровати лежал бледный как полотно Коленька.

Рядом с постелью Александра сидела Арина Родионовна, она что-то вязала и тихонько напевала себе под нос «ой, люли, люли, ху-хе-хею-и, люли, люли».

- Няня, как мы здесь оказались? Мы же с Коленькой по аллее… гуляли…

- Знаю, Сашенька, знаю, гулять ходили, воздухом дышал. Там вас и встретила, - ответила няня, не отрываясь от вязания.

- А ты никого там больше не видела? — Пушкин нервно сглотнул, вспомнив черные глазницы и костлявые руки Елизаветы. — Женщину? Жуткую? Мертвую? С руками?

- Ну, не такая я и мертвая, как вам привиделось, - в голосе няни послышались смешливые нотки. — Я же, Сашенька, не такая старая. Да и вас лицеистов знаю. Вам бы других попугать, да самим посмеяться. Сразу поняла, что вы с Коленькой затеяли, когда прочла твою писанину. Решила подсобить немножко… ну кто ж знал, что вы такие хлипкие — старушку испужались…

Пушкин застонал. Сознание начало покидать его. Комната наполнилась влажной обжигающей тьмой… Солнце вспыхнуло сверхновой звездой и скрылось за горизонтом событий. Из углов пополз удушливый запах, духота и смрад. Мертвые глазницы Елизаветы следили за ним из дверного проема. Страшная старуха тянула к нему свои костлявые руки. Они были все ближе и ближе…

4. Хеллоуин в массачусетском городке

Ох уж этот хелловин в маленьком массачусетском городке. Дети в разнообразных костюмах перемещаются от дома к дому, восторженно галдя и оценивая сладкую добычу. Взрослые пасущие это пестрое стадо размышляют как предотвратить массовое слипание поп, а те кто из конфет выросли а до детей не доросли собираются на вечеринки. Анечка собирается с одноклассниками оторваться по взрослому - им остался последний год вместе. Отец посмотрев на дочь в костюме ведьмы сказал что ее бы пару веков назад за такое сожгли бы без суда, а мама сказала что для того чтобы это называлось юбкой оно должно быть сантиметров на 20 длиннее и нечего ее подворачивать. То есть все как обычно - юбка временно удлинена, контрабандная водка (происхождение обязывает) перелита и хорошо спрятана. Ночь будет особенной!

Но это позже. А сейчас семья русских мигрантов заканчивала последние приготовления, чтобы не ударить в грязь лицом перед соседями.
Иван, насвистывая «Эх, дубинушка, ухнем» в версии Олега Лундстрема, покрывал кожуру арбуза краской.
- Ну как?
Во взгляде его жены, Полины, читалось сомнение.
- Ну не знаю… по-моему, она не оранжевая, - произнесла она с сомнением.

Нет, краска то была оранжевой. Однако Иван не учел, что черно-зеленая шкура арбуза будет так нагло просвечивать сквозь слой краски. То ли еще пару слоев этой положить, то ли подобрать другую, чтобы получить искомый? Вот в чем вопрос.

Иван в очередной раз про себя вознес хвалу Лорду за то, какая у него жена умница. Другая бы уже визг до небес подняла на тему его забывчивости. Невзирая на то, к чему это могло привести. Да, забыл купить тыкву. Как на зло. Вот так случилось. А теперь поздно, ближайшие магазинчики закрыты, а до молла далековато.
Звонок.
Полина подошла к окну, чуть отвела занавеску и произнесла:
- Там Джек у крыльца мнется.
Муж открыл дверь и пригласил соседа в дом.
- Айвэн, Поулин, я приглашаю вас на… на миньюткоу, правильно? Мне есть что вам показать. У меня есть сюрпрайз.

Выражение лица Джека при том было донельзя необыкновенным. С таинственным прищуром он оглядел помещение. В момент, когда он увидел окрашенный арбуз, в его взгляде что-то дрогнуло.
Полина отнекалась, сославшись на неотложные дела, а Ивану пришлось принять приглашение.

… Иван принюхался, затем пригубил рюмку, едва удержался, чтобы не поморщиться, и на выдохе молвил:
- Это паленка, похоже.
Джек задумчиво – обеспокоенно ему вторил:
- Пейлъйонка…
- А может, чача какая-то, хрен поймешь.
- Чьячья…
- Да, и капуста ваша… она на самом деле не квашенная. Маринованная… Не сауэркраут, и там что-то еще добавили, не пойму.
- Мареноуна… Айвэн, а что это значит?
- Ну, маринейтед же. Уиф спешиал ингридент какой-то.

Иван почувствовал укол совести. Сосед их тут контрабандой из-под полы угощает, крайняя степень доверия, можно сказать, а он…
- Не, Джек, все отлично, спасибо за угощение, уважил. Но к этому… напитку привыкать нужно. Так что ты рюмочку то пропусти, а потом отложи бутылочку. И повторяй не сразу, а как прочувствуешь предыдущую полностью. А капусту можно трескать свободно. Думаю.

На улице Иван вспомнил, что ему нужно заглянуть еще и к Тэду, и двинулся вниз по дороге, обставленной с обеих сторон похожими, как близнецы-братья, одноэтажными коттеджами, окруженными выстриженными на один манер газонами.

… Тэд, насвистывая «Янки дудль» в версии Гершвина, снаряжал барабан револьвера. Иван осознал, по блеску выступающих за край гильз головок пуль, что Тэд снаряжает барабан своего Смит энд Вессон 29 патронами с эф-эм-джей.
- Ты чего?
- Да холостые у меня, оказывается, закончились. Забыл. Что делать? Заказывать в Спрингфилде уже поздно.
- А чего не переснарядил дробовые?
- Да у меня похоже что-то с шепталом на дробовике, так что… Да все равно же вверх стрелять, все будет пучком.
- Ну-ну. Что ж ты так поздно спохватился? - и тут же досадливо поморщился: «а сам то с тыквой как лоханулся».
В комнату зашла жена Тэда, Кэролайн, предложив Ивану задержаться на чашку чая, или чего-либо покрепче. Но новоиспеченный житель их городка вежливо отказался, сославшись на необходимость поскорее вернуться домой, дабы завершить приготовления.

На самом деле у жителей крохотного городка Роу, что расположился у западной границы штата, помимо обычных хлопот с приготовлениями, хватало дополнительных поводов для беспокойства. Например, случилась огромная проблема. Привыкшим огненно, с пальбой холостыми и фейерверками, праздновать Хэллоуин горожанам угрожала монохромная темная ночь. Грузовичок с заказанной пиротехникой опрокинулся где-то по пути, попав в аварию. Нет, конечно, были светящиеся гирлянды и горящие в тыквах огоньки, но без фейерверка было все-таки не то. Теперь хозяин магазинчика сельхозпринадлежностей, Расс, лихорадочно пытался с помощью пары добровольцев из запасов удобрений в виде нитрата аммония и прочих почти безобидных соединений наделать хлопушек с эффектом фейерверка.

Иван поежился. У него было нехорошее подозрение насчет причины множества крошечных и чуть побольше казусов, происходивших накануне праздника. И опасение, как бы эти маленькие капли и лужицы недоразумений не слились в один мощный поток.
Меж тем сумерки сгущались, окна домов осветились электрическим светом. Горожане заканчивали приготовления к одной из важнейших ночей года.

Вообще городок был поистине крошечным. Население едва достигало пятисот человек. В городке было единственное здание, чья высота превосходила два этажа. Даже Таун Холл был лишь двухэтажным. В городке была лишь начальная школа, так что Ане с другими одногодками приходилось ездить на учебу в соседний Бакленд. И потому одноклассников набралось всего-то ничего – пять человек, вместе с учеником, жившим в ближайшем вилладж. Поэтому праздновать Хеллоуин они отправились в тот же Бакленд, где собрались и остальные ученики их класса.

Вблизи городка не проходила даже ни одна федеральная трасса. Самая настоящая Массачусетская глушь. Впрочем, по далеким уже российским меркам расстояний – ничего необыкновенного. Два с половиной часа на автомобиле – и ты в Бостоне. Штат то сам по себе небольшой.

Иван осознанно выбрал этот вариант, впервые за все время заграничных странствий. Приличную часть времени он проводил в кампусе Массачусетского технологического института, где работал на контракте. И всегда делал отметки в календарике, где фиксировал как дни, проведенные с семьей, так и отдельно от нее, причем особо помечая те, когда удалялся из штата в командировки по работе.
Подойдя к дому, Иван ощутил, что беспокойство принялось ворочаться внутри все ощутимее. Даже ветер, поднявшийся под вечер, казалось, шептал невнятно что-то предупреждающее. Прежде чем взяться за докрашивание арбуза, Иван тонометром измерил свое давление и затем посчитал частоту пульса.

***

Рассвет просочился сквозь полог палатки, стоящей посреди лужайки. Голос дочери: «Папа, мама, вы там?». Он выбрался наружу. От руин их дома несло дымком. Он тянулся вверх - один из султанчиков, что в обилии подымались в небо. Это он очень разумно поступил, уложив палатку и спальники в машину, а не перенеся их в дом. И поставил автомобиль не в гараж, а на край участка.

- Как прошла ночь, хорошо повеселились? – Иван, проговаривая фразу, ощущал всю ее невообразимую глупость, но ничего поделать с собой не мог. Только заурядные, ничего особого не значащие слова, создававшие видимость обыденности, могли хоть как-то огородить его от прилива чувства вины, которое он всегда, втайне от остальных, испытывал в таких случаях.

- Да, все в порядке. Один мальчик опрокинул тыкву со свечкой, а она стояла рядом занавесом. Но быстро потушили. А еще Дик ногу сломал – с лестницы навернулся. Ну вроде и все. Не то что здесь. Тут будто война прошлась. Все хоть живы?
А в глазах ее читался немой вопрос: «это снова ты?». Он знал, что она и Полина были уверены, что причина в нем.

А он, хотя всю вину внутренним решением брал на себя, так и не мог ответить. Сам до сих пор не знал. Кто же именно. Он, Полина, Анна? Или они все вместе? Сначала он думал, что дочь, поскольку все начало случаться вскоре после ее рождения. Потом грешил на Полину. Пока с какого-то момента не начал подозревать, что различные аномальные события, выбивавшиеся своей частотой за колокол нормального распределения, определенно, связаны и с ним самим. А может, только с ним одним. Он начал связывать спонтанные беспокойства и странные душевные ощущения с такими событиями. Только не мог понять, чем они являлись – знаками интуитивного предвосхищения или же симптомами того, что события эти вызывало нечто внутри него. Впрочем, пытаться так оценивать чувства для него было бесполезной лирикой, не поддававшейся обработке статистическими методами.

Он завел привычку в такие моменты, если была возможность, замерять свое давление, пульс и даже температуру, и заносить показания, привязанные ко времени, в файлик написанной самим программы. В другом столбце шли придуманные им самим коды событий с той же датировкой. Год назад появился третий регистр – взаиморасположение трех субъектов с указанием расстояний и направлений.

На выходе открывались схемы, графы и диаграммы. Но точной закономерности он так до сих пор и не вычислил. Что-то существенное, что следовало дополнительно принять в расчеты, он так и не нащупал. Что же это могло быть такое? В каком направлении это искать?
И совета то спросить не у кого. Не мог он этим поделиться ни с кем. Одни засмеют, другие, приняв серьезно, ведь в клетку посадят. В заглубленном бункере.

Иван задрал лицо вверх. Дымки сливались в небе в разреженную серую пелену, медленно сносимую легким ветерком на запад.
Она плавно тянулась к блесткой извилистой ленте речки Дирфилд, высоко над холмистой равниной, покрытой разноцветным ковром листвы деревьев, где неяркие зеленые пятна перемежались с желтыми и коричневыми, обрамляя вспышки пламенеющих крон кленов.

5. Тёщин денёк

- Точно тебе говорю, - опасливо оглянулся Николай Тимофеевич. – Не зря американцы в её день рождения всякую нечисть поминают. Знают, что она того, - он не определённо покрутил головой, не решаясь упоминать нечистую силу по пути к «любимой» тёще. - Николай Тимофеевич, - добродушно усмехнулся я суеверному страху своего коллеги-наставника, взявшего меня под крыло, в совершенно новом для меня деле авторемонтного сервиса. – Праздник - Канун дня всех святых или Хэллоуин, отмечался в Западной Европе и Америке задолго до появления вашей тещи на свет. Его упоминание встречается в словарях шестнадцатого века … - Да? – прервал он меня, заметно нервничая. Задумался, и пропустив в подъезд не приметной пятиэтажки, перешёл на шёпот. – Значит не просто так она в этот Хеллувим, мать его, родилась.

Мы поднялись на третий этаж. В подъезде пахло старым деревом, капустой и чем-то едким, лекарственным. Воздух был неподвижен и густ. Николай Тимофеевич, обычно грузный и уверенный, сейчас казался сжавшейся пружиной. Он замер перед дверью с номером «37», не решаясь вставить ключ в замочную скважину.

– Чёрт, – прошептал он, и я почувствовал, как мурашки побежали у меня по спине. Его страх был настолько физическим, что начал передаваться и мне, скептику и материалисту. – Слышишь?

– Что? – я прислушался.

– Тишина. Абсолютная.

Он был прав. За дверью не было слышно ни телевизора, ни привычного шарканья тапочек. Лишь гул собственной крови в ушах.

Наконец, ключ с скрежетом повернулся. Дверь отворилась, буд-то сама не хотела этого. В квартиру вполз тяжёлый, сладковато-приторный запах – смесь засохших трав, воска и того самого лекарственного аромата, что парил на лестничной клетке, но здесь он был в разы сильнее.

– Маманя? – голос Николая Тимофеевича дрогнул. – Это я, Коля с Андреем.

Мы вошли в прихожую. Квартира была погружена в полумрак. Горела одна-единственная тусклая лампочка под абажуром из бисера, отбрасывая на стены пульсирующие оранжевые тени. Из гостиной доносился ровный, монотонный шелест.

Первым шагнул я. Гостиная была уставлена старой мебелью, заставлена горшками с пышными, почти черными растениями. На комоде, среди прочего хлама, пылился старый, облезлый керамический горшок с криво нарисованным улыбающимся хомяком. А в центре комнаты, в большом кресле, сидела теща. Анна Петровна. Она была неподвижна, укутана в одеяло, хотя в квартире было душно. Её руки, сухие и узловатые, как корни деревьев, лежали на подлокотниках. Но не это заставило мое сердце пропустить удар.

Пол комнаты, все свободные поверхности – стол, диван, полки – были усеяны фигурками. Не простыми. Это были чучела ворон. Десятки, может быть, сотни. Больших и маленьких, с блестящими стеклянными глазами, с клювами, приоткрытыми в безмолвном карканье. Шелест исходил от них – это перья колыхались от сквозняка, идущего от приоткрытой форточки.

– Мамаша? – снова позвал Николай Тимофеевич, замирая за моей спиной.

Анна Петровна медленно повернула голову. Её лицо было бледным, почти восковым, а глаза… её глаза были того же мутно-жёлтого оттенка, что и глаза у чучел на полке прямо над ней. Она уставилась не на зятя, а на меня. И беззвучно пошевелила губами.

– Она… она не моргает, – сдавленно прошептал Николай Тимофеевич, вцепившись мне в локоть.

И в тот же миг все вороны в комнате разом повернули свои стеклянные головы в нашу сторону. Сотни пустых глаз уставились на нас из полумрака. Шелест прекратился, и воцарилась та самая, абсолютная тишина, которую Николай Тимофеевич услышал за дверью.

Анна Петровна медленно, с хрустом, подняла свою костлявую руку и поманила нас пальцем с длинным, пожелтевшим ногтем. В её зрачках, таких же чёрных и блестящих, как у её безмолвной свиты, заплясали огоньки.

Я отступил на шаг, ударившись спиной о косяк. Вся моя учёность, все слова о словарях шестнадцатого века испарились, оставив лишь древний, животный ужас.

Николай Тимофеевич был прав. Она родилась в Хэллоуин не просто так. И сейчас, похоже, её настоящий день рождения только начинался.

— Мамаша, что вы.. — начал Николай Тимофеевич, но его голос сорвался, когда тяжёлая входная дверь с глухим стуком захлопнулась сама-собой. Звук был таким, будто захлопнулась крышка гроба. Я рванулся к ней, дёрнул ручку — та не поддалась, словно вросла. Сквозь маленький глазок не было видно ничего, кроме непроглядной, неестественной черноты.

— Не трать силы, дитя — её голос был похож на скрип старого дерева. Она не двигалась с кресла, но все чучела ворон повернули головы ещё на градус, следя за нами. — Врата между мирами тонки. Они открываются для тех, кто знает песни забвения.

Она медленно поднялась. Её движения были нечеловечески плавными, будто кости под кожей были не из костей. Одеяло соскользнуло на пол, и я увидел, что на её темном платье были вышиты причудливые знаки, напоминавшие то ли созвездия, то ли схемы чудовищных скульптур. Они слабо светились тусклым фосфорисцирующим светом.

— Ты думал, это суеверие, мальчик? — её желтые глаза упёрлись в меня. В их глубине копошилось что-то, что не было отражением свечи. Что-то древнее и бесконечно далёкое. — Ты читал свои книжки о шестнадцатом веке. А я помню века, которых в твоих книжках нет. Я помню холод между звёзд и вкус праматерии. Я ждала. Ждала, когда звёзды сойдутся в нужной точке, когда этот жалкий мирок окажется на линии разлома. Сегодня... сегодня Великий Древний пробудится ото сна. Не из преисподней, глупец. Преисподняя — для грешных душ. Он — из пустоты, что была до начала и будет после конца.

Стены комнаты вдруг поплыли. Обои с цветочками зашевелились, и под ними проступили очертания чего-то иного — барельефов из не то камня, не то кости, изображающих немыслимые циклопические города и существа, для которых не было имени. Воздух загустел, им стало трудно дышать. Он был тяжёлый, сладок и пах, как пахнет металл после удара молнии, смешанный с запахом распадающихся звезд.

— Он идёт, — простонала Анна Петровна, и её голос приобрёл странные, жуткие обертоны, будто говорили сразу несколько существ. — Его шествие сокрушит ваши законы физики. Ваше время, ваше пространство... всё это — лишь мимолётная пена на поверхности бесконечного океана безумия. И океан этот сегодня выйдет из берегов.

Николай Тимофеевич, бледный как полотно, медленно опустился на колени, закрыв лицо руками. Я же не мог оторвать взгляд от окна. За ним был уже не ночной городской пейзаж, а пульсирующая туманность неземных цветов — лилового, ядовито-зелёного, того самого жёлтого, что был в её глазах. В этой пустоте начали проступать очертания. Огромные, не поддающиеся осмыслению. Что-то, имевшее слишком много щупалец, слишком много глаз, нарушавшее саму геометрию мироздания.

Анна Петровна распахнула руки, и её фигура на мгновение показалась мне не тещей моего наставника, а жрицей в храме, которому миллиарды лет.

— Слушайте! — воскликнула она, и её крик был похож на треск ломающихся костей. — Он здесь. И мир ваш... наш мир…. теперь его.

Воздух в комнате не просто загустел — он кристаллизовался. Каждый вдох обжигал лёгкие, словно я вдыхал не кислород, а стекло звёздной. Тени от чучел ворон удлинились, вытянулись, слились в одну пульсирующую черноту, из которой стало проступать Нечто.

Это было не тело. Это был кошмар геометрии. Нарушение всех законов перспективы и биологии. Щупальца прорастали сквозь ковёр, разрывая его. Глаза — или то, что я воспринимал как глаза — были не точками, а вратами в иные, безумные вселенные. Великий Древний не вошёл в комнату. Он просто проявился. Я не мог пошевелиться.

— Смотри, дитя, — голос Анны Петровны был теперь полон благоговейного трепета. Она смотрела на чудовище не со страхом, а с обожанием матери, встречающей долгожданного сына. — Он пришёл. Не для того, чтобы править вашим жалким миром. Мир — это пыль. Он пришёл, чтобы… переформатировать. Очистить холст.

Её желтый взгляд скользнул с чудовища на меня.

— И ты думал, ты здесь случайно? — она усмехнулась, и звук этот был похож на шелест ядовитых листьев. — Мальчик, лишённый веры, идеальный сосуд. Пустой. Ты был отмечен Им. Твоя душа, твоя… энергетическая подпись… идеально резонирует с Ним. Николай, — она кивнула на своего зятя, который лежал на полу, беззвучно рыдая, — был лишь проводником. Приманкой. Чтобы привести тебя в нужное место в нужный час.

Великий Древний не двигался. Он пульсировал. Волны невыразимой мощи исходили от него, а его плот стремилась ко мне. Я закричал. Звука не было. Было лишь нарастающее давление внутри черепа. Щупальце коснулось моей плоти. Оно прошло сквозь меня. Сквозь кожу, через кость, прямо в суть.

Это было растворением. Я чувствовал, как мои воспоминания — первый поцелуй, запах материнских пирогов, радость от первой собранной машины — стирались, как мел с доски. На их место прибывали знания, от которых кровь стыла в жилах и которые я не мог понять, но мог лишь ощущать их чудовищный масштаб.

«Я» медленно угасало, как свеча на ветру. А на его месте разгоралось другое «Я». Древнее. Безумное. Безразличное.

Я боролся. Отчаянно, как муха в стакане воды. Я цеплялся за образ Николая Тимофеевича, за его глупый страх перед тёщей, за рациональные объяснения Хэллоуина. Но эти картинки тонули в наступающем мраке.

Последнее, что я увидел своими, ещё своими глазами, — это лицо Анны Петровны. Она смотрела на меня — нет, на Того, кто теперь был во мне — с безграничной любовью и преданностью.

И последнее, что услышал мой, ещё мой разум, был её шепот, полный торжества:

— Да будет воля Твоя. Во веки веков!

Затем моё сознание погасло.

Всё исчезло. Чудовищные очертания, давящая бесконечность, голос Анны Петровны — всё растворилось в резкой, пронзительной боли в виске.

Я ахнул и открыл глаза. Надо мной, раскачиваясь, висел оранжевый бок, испещрённый треугольными прорезями. От него исходил сладковатый запах гниющей тыквы. Я лежал на холодном бетоне лестничной площадки.

— Ну вот, очухался! — над моим ухом гремел знакомый голос, полный облегчения. Николай Тимофеевич, сидя на корточках, хлопал меня по щеке. Его лицо, ещё несколько мгновений назад искажённое первобытным ужасом, теперь сияло широкой, немного нервной ухмылкой. — Видимо, теща на балконе тыкву на подоконнике держала, для антуража, а та взяла да и свалилась. Прямо тебе по башке! Хорошо, я тебя успел поймать, а то бы и лбом об ступеньки встретился.

Я сел, потирая шишку на виске. Голова гудела, в глазах плавали цветные пятна. Сердце бешено колотилось, выбивая ритм кошмара.

— Теща... вороны... это... всё... — я пытался выговорить, но слова путались.

Николай Тимофеевич расхохотался, поднимая меня на ноги.
— Ага, я смотрю, ты там успел целый ужастик во сне посмотреть! — Он потрепал меня по плечу. — Никакой тещи дома ещё нет, она у соседки чай пьёт, мы её только ждём. А про ворон — это ты загнул. Идем, поднимайся, старуха, наверное, уже вернулась.

Я, всё еще шатаясь, позволил ему затащить себя в подъезд. Каждая ступенька давалась с трудом. Обрывки того безумия цеплялись за сознание, словно паутина. Это был сон? Галлюцинация от удара?

Мы снова стояли у двери с номером «37». На этот раз Николай Тимофеевич постучал бодро и уверенно.

Дверь открыла Анна Петровна. Крошечная, сухонькая старушка в очках и вязаной кофте. На её лице — самая добрая, самая обыкновенная улыбка.

— Колечка! Андрюша! Заходите, заходите, дорогие, я вас заждалась! — её голос был тёплым и сиплым от возраста, в нём не было и тени того жуткого шёпота.

Она засуетилась, помогая нам снять куртки. Комната была залита светом обычной люстры. На столе стоял самовар, пахло пирогами. Никаких пульсирующих теней, никаких барельефов под обоями. Уютная, немного захламлённая квартира пожилого человека. На столе, рядом с самоваром, лежала раскрытая тетрадка, на обложке которой было выведено простым карандашом: «Стихи. Для ЯП». Я глубоко вздохнул, пытаясь вытереть из памяти остатки кошмара. Это был просто удар. Случайность. Глупая случайность.

На стене в прихожей я мельком заметил старый, пожелтевший от времени плакат с изображением улыбающегося хомяка и подписью: «Жизнь удалась». «Что-то такое знакомое….» — мелькнула у меня мысль.

И тут мой взгляд упал на книжную полку. Среди фарфоровых слоников и старых фотографий в рамке стояло чучело вороны. Одно-единственное. Оно было таким же, как и сотни других из моего сна — чёрное, с глянцевым отливом, с клювом, сомкнутым в молчании.

Я улыбнулся своему страху. Просто чучело. Ничего более.

И в этот самый миг, ровно в тот миг, когда я уже окончательно убедил себя в этом, стеклянный глаз вороны повернулся в своей орбите. Быстро, почти неуловимо. И уставился прямо на меня…

Посвящается памяти Говарда Филлипса Лавкрафта».

6. Суперстиш


«Блажен, кто праздник жизни рано…» — сознание Германа помутилось, а тело сникло, словно придавленное тяжёлым грузом. Всхлипнув от нахлынувшей боли, он посмотрел на запад — солнечный диск уже коснулся горизонта, и времени осталось совсем немного: около получаса, прежде чем сумерки сменятся кромешной тьмой, и Герман затеряется в ней. В этот раз уже навсегда. Заходящее Солнце мутило разум и выкручивало тело, убеждая: «Остановись. Смирись. Уже ничего не изменишь». И он бы давно смирился, если бы речь шла лишь о его судьбе. Но на кону была не только его жизнь, а значит нельзя мириться, нельзя останавливаться. Не сегодня. Не в эту ночь. Собравшись силами, Герман поднялся на ноги и продолжил путь, шепча под нос очередное стихотворение: «Добрый доктор Айболит! Он под деревом сидит.»…

Впереди разливалась красным уходящая в ночь пустошь. Было холодно, температура опустилась до трёх градусов, но путник не смел надеть на голое тело макинтош, который нёс, накинув на левую руку.

Тысячу лет назад Землю накрыл ядерный апокалипсис и миллиард людей сгорел в радиоактивном пепле, большинство же, оставшееся в живых, недолго завидовало мёртвым счастливцам… Миллирады умерли в мучениях, и вскоре на планете осталась лишь горстка людей, которая, как тараканы, приспособилась к радиации, и могла не только выжить, но и дать потомство…

Немногочисленные учёные смогли решить проблему воздействия радиации с помощью перестройки молекулярного состава клеток. Но одно лечим, другое калечим. Если не вдаваться в медицинские термины, спасительная вакцина имела побочку: люди должны были всё время находиться под ультрафиолетом, его отсутствие быстро приводило к смерти. Вакцина опьяняла и делала человека навсегда светозависимым. Но даже под лучами Солнца двуногие чувствовали себя неважно. Что тут говорить о ситуации, когда живительный ночник прятался за тучки или нырял на ночь, чтобы выплыть с другой стороны...

Очень быстро оставшееся человечество поделилось две группы: умных и дураков. Первые целыми днями принимали солнечные ванны, находясь круглосуточно под сконцентрированным потоком солнечных лучей днём и ультрафиолетовыми лампами по ночам. Вторые прислуживали счастливчикам, получая с барского плеча лучики тепла. Вместо зарплаты выдавали натуру — хочешь жить — работай, и забирай причитающуюся тебе, смерду, порцию света, чтобы выжить. И если для прежних людей чрезмерное прибывание на солнце было губительным для кожи, то современные не боялись заболеть раком кожи: вакцина сделала своё дело как надо.

Герман по современным меркам был ещё не стариком, но уже и не молодым: ему исполнилось двадцать лет, из которых четырнадцать он работал на ламповом заводе. Люди жили в среднем тридцать лет, и к работе приучали сызмальства, чтобы зря не тратить заветное время. Детский труд тут ценился дороже всего.

На заводе, где трудился Герман, начальник по имени Паладин был большим любителем старой, допостапокалиптической, поэзии и во время производства ламп вдалбливал шедевры своим подчинённым. Рабочий день длился восемнадцать часов (целых восемнадцать часов под дневным светом, который излучали огромные лампы, подвешенные на потолке цеха — работники захлёбывались от счастья, еле стоя на ватных ногах). Стихов было много, Паладин читал Есенина, Кутилова, Пушкина, Лермонтова, Ахматову, Блока, Маяковского, Некрасова, Тютчева, Фета, Грибоедова, Баратынского, Державина, Крылова, Гумилёва, Мандельштама, Цветаеву, Пастернака, Ходасевича, Бунина, Чёрного, Северянина, Хлебникова, Заболоцкого, Тарковского, Светлова, Багрицкого, Твардовского, Симонова, Высоцкого, Бродского и других, и других, и других. И вот уже Герман не мог жить без повторения стихов. Строки текли по его мозгам, как кровь течёт по венам, разливались в сознании, переходя из одного образа в другой, изменчиво струились и переплетались в кручёные думчатые абрисы, которые плели причудливые завитки на грани правды и вымысла.

Герман брёл неуверенной походкой на восток. На его заводе ходили легенды, что на востоке есть поселение Эльдорадо, где люди живут, как раньше, до апокалипсиса, где не надо перманентно голым работать в жарком цеху и производить чёртовы прожекторы, лампы и прочие световые приборы, ассортимент которых, впрочем, был невелик. Но руководству приходилось довольствоваться малым, чтобы не потерять всё…

В цеху шептались, что в Эльдорадо людям делают спасительную манту, и они живут безмятежно, как раньше, как тогда. И правда, радиация уже давно спала, а поэтому нет смысла поддерживать этот абсурдный образ жизни: можно одним уколом вернуть, как было, а было когда-то очень хорошо, не то что сейчас.

Герман три дня назад не явился на работу, сбежав из резервации. Искать его никто, понятное дело, не стал. Да кому он нужен? На его место сразу вытащили за шиворот другого желающего, который, впрочем, вскоре пожалел, что попал в этот поэтический цех, и уже считал дни до смерти, благо, ему шёл уже третий десяток, и мучиться оставалось не так долго, как более молодым сослуживцам.

За день до исхода Герман пообещал своим друзьям по цеху, таким же голым и зависимым от ультрафиолета, что как только отыщет Эльдорадо, вернётся и заберёт их в лучшую жизнь… Но оставалось нехитрое дело —дойти до этого самого Эльдорадо.

«Выхожу один я на дорогу…», — Герман проговорил стих и мягко улыбнулся. Солнце-бандит скрылось, и только темно-серое небо, слегка подсвеченное с запада, указывало путь. Герман шёл по бетонке, заросшей травой, из которой осень выпила соки, оставив жёлтый цвет увядания.

«Какое сегодня число? Кажется, тридцать первое октября. В этот день, по поверьям, злые духи вырываются на свободу, чтобы пугать людей и, если повезёт, воровать их души… Вот бы увидеть такого духа и посмотреть ему в глазища или что там у них есть, у этих духов. И пусть у гробового входа Младая будет жизнь играть», — думал Герман, ступая по бетону. Теперь он был закутан в жёлтый макинтош ниже колен, плащ согревал, но босые ноги, обутые в белые тапки, всё равно мёрзли, бетон быстро остыл и впитывал холод грустной ночи.

Впереди показались зелёные глаза. «И умру я не на постели, При нотариусе и враче», — произнёс Герман меланхолично, и зелёные глаза погасли. Дойдя до того места, где до этого стоял зверь, путник никого не увидел. А был ли чудик? Может это видения человека, который знает, что ему уготована сырая холодная ночь-ночнушка.

А ночь-ночнушка накрыла лунная, звёздная, и можно было спокойно идти. Иди да радуйся! Но Герману было всё тяжелей-лей ступать: силы быстро утекали через пятки в бетон. И тогда путник сбавил ход: лучше тише да дальше, чем быстрее да ближе. Ночные звери только и ждут, чтобы человек остановился. Добычу, которая обездвижена, и ловить не надо — кусай сразу, да рви парное мясо.

«Шёпот, робкое дыханье, Трели соловья», — вспомнилось Герману. Сделав после этих строк ещё пять шагов, путник добавил: «Ночь, улица, фонарь, аптека, Бессмысленный и тусклый свет. Куда я иду, зачем? И увижу ли Эльдорадо живыми глазами, или хотя бы увижу его, умерев-рев?».

«Заправлены в планшеты Космические карты, И штурман уточняет», — проговорил Герман. Стихи лились плотными потоками, строки струились одна за другой, как сопли у больного — не остановить. Проклятые невидимые звери окружали, ёрзали где-то по краям дороги, прячась за жидким кустом или низкой кочкой. И тут и там что-то булькало, крякало, клокотало.

«Из Леших некто чуть уж не замёрз зимою, За лютостию стуж, да и за наготою», — вырвалось с губ.

Ночная природа оживала, заполняя вместе с холодом, который уже протыкал сознание длинными иглами, саму себя в бытие своё уставшее. И сама суть бытия, квинтэссированная в гнетущей пустоте, в которую проваливался взгляд, растекалась по древу жизни, как смерть и судьба, пьянила разгорячённое сознание Германа. И на радость впереди показались красные благословенные врата человеческие, и путник вяло на согнутых ногах в бреду заплетающимся языком и еле открывающимися губами прочитал перед падением: «Ладно, ладно, детки, дайте только срок, Будет вам и белка, будет и свисток!».

И выбежавшие навстречу люди, высокие и сильные, сочувствующие, живые, подхватили обмякшего героя, положили на носилки и понесли в искрящееся Эльдорадо.

«Блажен, кто праздник жизни рано Оставил, не допив до дна Бокала полного вина», — сознание Германа помутилось, а тело сникло, словно придавленное тяжёлым грузом.

7. Смена



Угораздило же меня родиться в канун дня всех святых. Празднование такого дня рождения обычно растягивается, в гости начинают приходить черти и оборотни, вызывая своими костюмами и поведением, сомнения в реальности бытия. Вот так вот иногда и выныриваешь из алкогольного дурмана в не слишком знакомой компании и при этом в крайне неоднозначной ситуации. Как здесь и сейчас. Девочка, одетая ведьмой, устроившаяся на моих коленях, радовала глаза и руки, и не играло роли ее имя, а сидящие за столом напротив были как-то смутно знакомы. Эти двое - постоянно приносили неприятности. В данный момент, в процессе дискуссии успели перейти от слов к делу и пивная бутылка в руке пухленького оболтуса, загримированного под зомби, уже опускалась на голову тощего неврастеника в плаще вампира.

-Отсоси, - сказал пухленький и сплюнул прямо на своего поверженного собутыльника. Ведьмочка резво спрыгнула с моих коленей и подбежала к пухленькому.

-Ярик, ты что совсем дебил? Через два часа выезжать, а у него сотряс, к гадалке не ходи! Ты где за два часа водителя найдешь, дебила кусок?

На лице пухлого наблюдалась мучительная работа мысли. Оба они, и ведьма, и зомбак, как по команде повернулись ко мне. Ведьма подошла к Ярику и начала что-то шептать ему на ухо.

-Слушай, Паха, а ты машину водишь? - обратился ко мне Ярик.

-Ну, вожу, а что? - промямлил я, мучительно пытаясь вспомнить, какого черта они делают у меня, и кто это вообще такие.

-Привези-отвези нас в одно место, будь другом. Делов на час, ну полтора. Заплатим пять косарей.

-Да я еще не протрезвел толком, гайцы остановят, прав лишат, - сказал я.

-Да херня, ночь на дворе! Спят твои гайцы. Ну пожалуйста! - стал канючить Ярик.

Ведьма подошла ко мне, обняла за шею и впилась в мои губы таким поцелуем, что я забыл обо всем. Затем она прошептала мне на ухо:

-Чем быстрее съездим, тем быстрее останемся вдвоем. Я тебя очень хочу!

И я поплыл. Все-таки полгода секса не было.

-Ладно.

Решение, принятое под влиянием гормонов, не может быть взвешенным, сказал бы мой друг Саша. Он был очень умным.

***

Мы просидели еще два часа. Разговор как-то не клеился. Ярик играл в телефоне, а я пытался припомнить, где связался с этой компанией. Мы отмечали мою днюху в "Гроте", были все мои близкие друзья. Вроде кто-то увидел за соседним столиком знакомых, вроде стали курсировать от "нашего стола к вашему". Там и сидела эта троица. Кажется. Смутно припоминалось, как я похлопывал по спинам зомби и вампира, капая слюной при взгляде на ведьмочку. Дальше, в общем, понятно. Как зовут ведьмочку? К счастью, мне помогло то, что Ярик обратился к ней по имени. Аля. Алевтина, Альбина, Алина. А, какая разница.

-Пора, - сказал Ярик.

***

Через полчаса мы были у какого-то здания. Ярик и Аля зашли внутрь. Я сидел и думал, как технично сбросить зомбака с хвоста и поскорее утащить Алю к себе в берлогу. Вдруг внутри что-то хлестко бумкнуло, еще и еще раз. Секунд через десять Ярик и Аля выбежали из здания, в руках у них были пистолеты и сумка. Сука, сука!

Я хотел быстро завести машину и втопить в пол, но не успел. Мои "приятели" успели подбежать к машине и рвануть дверцы. Ярик прыгнул рядом со мной, Аля на заднее с сумкой.

-Гони! - завопил Ярик, и я рванул.

Пропетляв по улицам, я заехал в подворотню и буквально заорал:

-Это че за херня была, а?!

-Не твоего ума дело, - грубо ответил Ярик. - Давай баранку крути, и подальше отсюда.

-В смысле, не мое дело? А чье? Короче, либо вы мне сейчас рассказываете, либо я никуда не поеду.

-Поедешь, - сказал Ярик.

И я почувствовал прикосновение холодного ствола к своей щеке. Блин, это ж надо так влипнуть! Все, никогда никаких пьяных знакомств, никаких пьянок, буду работать и жить примерной жизнью, господи, господи, только спаси!

-Езжай по Андарскому тракту, - сказал Ярик и ткнул меня стволом.

Мы проехали километров двадцать. Он велел мне съехать на проселок. Твою мать, не нравится мне это! Какая-то слишком прозрачная траектория. Скорее всего, они завалили кого-то, а я свидетель. Что для них лучше сделать, вопрос риторический. Мысли стали вращаться с космической быстротой, потому что их хозяина могло вот-вот накрыть известным женским органом, еще и медным.

-Стой! - прикрикнул Ярик. - Вылезай.

-Никуда я не вылезу, стреляй здесь, - надеясь, что им нужна тачка, сказал я.

Как будто бы прочитав мои мысли, Ярик сказал:

-Ну ок, на попутке доберемся, а тачку сожжем.

-Стой, стой, Ярик, не надо! У меня есть золото! Я тебе его отдам, вы свалите из города, вас никто не найдет. Много золота! - умоляюще пробормотал я.

-Звездишь же, помирать неохота, - усмехнулся Ярик.

-Правда, я могу доказать! Давай, я на телефоне тебе фотку покажу.

-Ну давай, - недоверчиво протянул Ярик.

Я осторожно вытянул телефон из кармана, полистал, и передал Ярику.

-Это чего такое? Желтое, правда. Аля, глянь, - он передал телефон девушке на заднее сиденье.

-Ага, желтое. На вид килограмма три, - подтвердила Аля.

-Ну, бомби, что это за штука, и где ты ее взял, - сказал Ярик.

-Это чей-то идол, статуэтка бога, духа, не знаю. Нашли мы его с другом совершенно случайно, когда ходили в поход, в пещере. Вход туда елками зарос, так что вряд ли кто знал о ней. Там, на камне мы его и нашли.

-А что не унесли, не продали, а? - недоверчиво протянул Ярик.

-Нельзя вот так взять и продать три килограмма золота, - сказал я. - Наводили справки.

-А где твой друг, - спросил Ярик. - Он не вытащил уже этого истукана?

-Он умер, - нехотя сказал я.

-Завалил его? - хохотнул Ярик. - Из-за золота?

-Нет, сердечная недостаточность.

-Ладно, пофиг, показывай, где это.

***

Место было километрах в пятидесяти от города. Дорога ровной лентой стелилась под колеса. Ярик был в радостном возбуждении и его безостановочно словесно несло. Он рассказал мне, как умно придумал, что на Хэллоуин все будут в масках и гриме, и замаскироваться для ограбления труда не составит. Как он ловко разузнал, когда в нужном месте будут деньги.

-Заткнись, Аль Капоне, - подала голос с заднего сиденья Аля, - если такой умный, зачем начал палить?

-Он сам дернулся! – оправдывался Ярик. – Зато бабла взяли немеряно.

-Щас глянем, сколько это, немеряно, - Аля зашуршала сумкой.

Минут через пять она яростно заорала:

-Знаешь, что, идиота кусок?! Ты навесил на нас мокруху за сто штук. Легче было заработать. Говорила мне мама, выбирай парня умного, а не красивого, а я, дура, выбрала страшного, но придурка. Так мне и надо.

Вон оно что, подумал я. Впрочем, какая разница. Этот придурок мне выдал такую информацию, которая точно вынудит его убить меня.

***

Доехали мы туда быстро. Я сказал своим похитителям, что нужно оставить машину возле трассы и пройти пешком еще километров пять. Мы шли по осеннему лесу, а я думал, что очень жаль, конечно, что придется это сделать, но выбора не остается. Я соврал грабителям, что мы наткнулись на это место случайно. На самом деле, мы искали его целенаправленно.

Сашка был отличным этнографом и умел вытягивать из мифологии ценную информацию. Из многочисленных интервью местных жителей он узнал легенду о существовавшем в наших местах святилище бога Харги, хозяина Нижнего мира. Как положено, святилище сделали в пещере ниже уровня земли. Идола отлили из золота. Аваны считали его проклятым металлом. Именно из-за него к ним приходили разные жестокие пришельцы, убивали аванов и друг друга. Чей же еще это может быть металл, непригодный ни на что, но порождающий убийства? Искали мы эту пещеру несколько лет, и все же нашли. Как оказалось, очень зря.

Я шёл впереди, Ярик и Аля вышагивали сзади и молчали. Местность и летом угнетала, полумертвая тайга с деревьями, поросшими мхом, причудливые темные скальники. Сейчас бы не ошибиться, здесь я был год назад. И не собирался возвращаться.

-Эй, ты чего такой кислый, - это Ярик. Не ссы, если не звездишь, отпущу тебя.

Ну да, ну да, конечно. Знаю я таких ублюдков. Нет человека, нет проблемы. Привалят в той пещерке, и привалят камнями.

Сашка рассказывал, что информацию о святилище было трудно найти, так как оно было заброшено почти сразу после обустройства. Вокруг него ходили разные мрачные легенды. О том, что Харги самолично явился посмотреть на построенное во славу его. О жутких стражах, которых он поставил святилище охранять. Сашка был материалистом до мозга костей, и всячески шутил на тему этих легенд. А вот мне было не по себе. Но я все равно помогал ему, мне всегда нравилось бродить по лесу, а тут еще поиск сокровища, дух приключений.

В конце концов мы нашли пещеру. Это было вот здесь, точно.

-Все, пришли. За этими ёлочками.

-Лезь вперед, - Ярик навел на меня пистолет.

-Погоди, тут вход надо откопать.

Я откидывал камни. Вторая моя ложь была в том, что Саша умер вовсе не от сердечного приступа. Наконец, я расширил вход настолько, чтобы можно было протиснуться внутрь. Зажег фонарь и влез.

Внутри все было ровно так, как и в прошлый раз. Грабители влезли вслед за мной. Луч наших фонарей обежал пещеру и остановился на высоком камне посередине ее. Там стоял идол аванов. Внешность у него была, конечно, оригинальная. Тело, покрытое шерстью, вместо головы - череп, вместо правой руки - оскаленная человеческая голова, вместо левой - огромный коготь.

-Аля, держи его, я посмотрю.

Ярик подошел к идолу и с большим трудом смог приподнять его с постамента.

-В натуре золотой! Да тут все десять кило будет! На Мальдивах дом купим, Алька! Уух! - Ярик чуть не заплясал на месте. Зря.

Из темноты вынырнула фигура, схватила Ярика и швырнула о стену. Отчетливо раздался влажный хруст черепа. Аля заорала и стала стрелять по фигуре. От грохота у меня заложило в ушах. Фигура, не обращая внимания на пули, подошла к Але и схватила ее за горло, потом отбросила от себя. Затем шагнула ко мне.

-Привет, Саша! - просипел я.

Это и правда был мой друг Саша, точнее, его тело. Уже сильно мумифицированное, но все же узнаваемое. В тот раз, когда мы нашли пещеру, все было очень похоже. Только когда Саша коснулся идола, его убил совершенно другой мертвец. А я убежал. Впрочем, тот страж и не пытался меня убить. Наверное потому, что я не трогал истукана.

-Я могу идти? - дрожащим голосом произнес я.

-Иди.

От звуков этого голоса мне захотелось завыть и расплакаться, ничего страшнее в жизни я не слышал.

-Ты. Молодец. Привел. Их. Теперь. Они. Будут. Нести. Стражу. А я. Получу. Покой.

-Я повернулся к выходу и пошел, едва переставляя ноги. И услышал в спину:

-Не. Приходи. Сюда. Больше. Они. Не были. Твоими. Друзьями.

8. Ритуал


Долгая ночь в тоскливом Октябре. Безвольно наблюдаю победу тёмных сил.
Осеняя депра вдохновляет мою тёмную но более мудрую половину. Я пьян. Не я
так решил, неделю назад всё казалось весёлым приключением, караоке бар, вино
и новая знакомая. Вино и женщина, всё такое податливое и прекрасное, она
раскрасила осень запахом лета. Что могло пойти не так? Но я то сам виноват.
Повёлся. А она сука. Нет не сука - сука сука сука! Я просто всех подвёл, себя,
жену, детей. Теперь я наедине с самим собою, пью и смотрю в темноту. Я
вспоминаю где ошибся, моя тёмная половина веселится, наслаждается
воспоминаниями собственной низости. Подсовывает список с оправданиями: жена
изменила! тёща её покрывает! мир несправедлив! ты всё сделал правильно! Ты
молодец! Отомстил! Победитель по жизни! Красавец!

- Да пошел ты, красавец… - Проговариваю вслух и, тяжело выдохнув остаток воздуха из лёгких, встаю и открываю окно, чтобы наполнить их новой, свежей порцией кислорода.

От этого резкого движения закружилась голова. Да, определенно пить на сегодня хватит.

Так, на часах четыре утра, домой возвращаться и глупо и, так сказать, не безопасно. Лучше уж переждать часиков пять на этой съёмной хате.

Вибрация. Мобильник ожил и мигнул. Интересно, кто вообще решил мне написать в такое время?

«Выходи».

Номера нет в сохраненных контактах. Жена нашла и с другого номера пишет? Да ну, вряд ли. Спит сейчас и глазом не моргнёт. Даже если сдохну где, то её это будет волновать только после утренней чашки чая. Тьфу.

«Выходи».

Новое сообщение. Я подошёл к окну и, кончиками пальцев отодвину край шторы, посмотрел вниз на улицу. Темно. Ни черта не видно. Вроде бы к этому часу уже светать должно начать, нет?

Ой, да кто-то прикалывается просто. Готов поклясться, что просто очередные шутники от нечего делать рассылают всем подряд одно и то же сообщение.

- Да пошли вы! - Я громко выкрикнул в окно и, за пару шагов достигнув кровати, рухнул на нее лицом в матрас. Слишком пьян, чтобы делать что-то ещё.

Спать что-то резко захотелось…

...Почему так воняет? В носу застрял стойкий запах горелого меха. Фу, что за жуть, что я успел спалить, пока спал?

Голова трещит. Невыносимо. Глазами двигать не то что больно, просто сама мысль о том, что глаза болят — доставляла дикий дискомфорт всей черепушке. И желудку, впрочем, тоже.

Блеванул. Ну что поделать, не держать же в себе? Потом буду рассчитываться за уборку.

Горелая вонь сильнее ударила в нос призывая желудок повторить всё на бис.

Приоткрыл один глаз. Закрыл. Открыл один глаз полностью. Закрыл. Открыл оба.

- ГДЕ Я?!

Определённо больше не в съёмной хате. Лежу. Да, лежу. Вокруг танцуют, но я слышу всё, что происходит вокруг, как-будто через какую-то стену. Трогаю пальцами уши и обнаруживаю хорошую порцию застывшего воска в ушной раковине. Какого чёрта?! Да как я мог не проснуться от такого?!

Меня прошиб холодный пот, похмелье сняло как рукой.

- Смооооотрите, кто проснуууулсяяяя!

Протяжный, противный вопль потушил все остальные звуки. Танцующие рядом со мной остановились. Внезапно перед моим лицом оказалась голова с красным, надутым лицом, глазами-пуговками и крошечным носом, который терялся во впадине меж огромных щёк.

Сглотнуть не успел, как меня, как котёнка, подняли за шкирку и оставили стоять на ватных ногах.

- Мил человек, а почему Вы такой невоспитанный?

Я обернулся на голос и увидел того самого… человека? С красным лицом и крохотными глазками. Он был ниже меня ростом и потом смотрел на меня снизу вверх, потешно сложив ладошки на объёмном животе, затянутом в черный, бархатный, хм, пиджак? Нет, как там раньше говорили...Камзол? Сюртук? Что-то из этого явно больше подходило, если бы от меня вдруг потребовали описание.

- Не понимаю о чём речь, - я решил, что отмалчиваться не имеет смысла, - к тому же, это Вы меня взяли, выкрали из помещения и доставили сюда… понятия не имею куда, но сюда!

Мужичок поморщился и засмеялся.

- Никто никуда не Вас не выкрадывал! Мы Вас позвали, а не вы нас проигнорировали. Потому что? - Он немного наклонился в мою сторону и склонил голову чуть набок.

- Что?

- Потому мы пришли к ВАМ!

В этот момент на меня обрушился водопад звуков: смех, шёпот, плач, цокот каблуков о плитку, рычание… Рычание?

Я повернулся ровно в тот момент, как мимо меня на уровне груди пролетело нечто, размером с кошку.

- А… - Мне не оставили возможности спросить, что это было, как две пары наманикюренных ручек оплели моё туловище сзади и сжали в тиски. Да так сильно, что дышать стало в разы труднее. Откуда только сила такая взялась?!

- Вы всё ещё находитесь там, где и были. - Краснолицый неприятно улыбнулся и мир перевернулся с ног на голову у меня перед глазами.

Через секунду всё вернулось в исходное положение.

- Да что, черти вас дери, происходит?!

- Ой, мы сами себя драть не будем, извините. Негоже таким заниматься высокопоставленным чертям. Малышня, конечно, с радостью, но мы-то уже все вышли из этого возраста. - Мужик, который, оказывается, чёрт, развёл руки в сторону и тоскливо вздохнул. Ему вторили вздохи сожаления доносящиеся из толпы вокруг.

Только сейчас я решил вглядеться в окружающую обстановку. В помещение, в находящихся в нём людей. Сам зал оказался меньше, чем можно было подумать, просто в н1м слишком много зеркал. Да, расширяют пространство, но вот впилиться в такую вот стеночку на пьяном глазу я бы совершенно не хотел. Всё украшено тканью, чёрное с красным и оранжевым. Сочетание, конечно, на любителя. Хотя, главное, чтоб людям нравилось, я-то что… Холодный пот покрыл разом всё тело. Людей-то вокруг как раз таки и не было… Я начал всматриваться в каждого, до кого доставал взор: у кого-то крылья торчали из спины, у других блестели маленькие рожки, третьи так вообще, копытами из плитки чуть ли не искры выбивали! Это что же делается то, мама родная?!

Видимо на пару минут я отключился, потому что не ожидал обнаружить себя сидящим за столом. Странные, конечно, вкусовые предпочтения у нечести. Сплошь пицца, газировка, алко тоже в наличии, картошка фри просто разбросана по всей плоскости. Свиньи.

Какой-то мужской голос заливисто рассмеялся слева от меня и от переизбытка эмоций, слегка хрюкнул. Свиньи, говорю же.

- Дорогой наш гость! Мы так рады видеть тебя с нами, - чертяка краснолицый встал из-за противоположной части стола по диагонали от меня, - что невозможно выразить словами. Мы знаем, как упорно ты шёл всё это время к этой цели. Быть с нами. Ты столько пил, что, наконец-то, стал воплощением фразы…

- ДОПИЛСЯ ДО ЧЁРТИКОВ!!! - разом прокричали все сидящие за огромным столом.

- Да, именно так! - Чёрт поднял бокал над головой, чокнулся с невидимым собутыльником и разом осушил тот до дна. - Ну а теперь и вы все поднимите свои бокалы, выпьем же за пополнение в наших рядах!

Гул от возгласов и смеха прошёлся, перемежаясь со звоном бокалов, по периметру стола.

Я вообще не собирался пить ничего из предложенного, но у окружающих были совершенно иные планы.

Меня схватили за волосы на затылке, резко дернули голову назад, так, что я чуть не упал со стула, прижали руки к туловищу, чтобы я не смог сопротивляться, просто открыли мне рот и влили вязкую, теплую жижу. Нечто среднее между киселём и желе. Отвратительный вкус, даже сравнить не с чем. Сразу же захотелось блевануть, но кто-то слишком умный закрыл мне пальцами нос, а ладонью — рот.

Сука. Это невыносимо! Почему со мной обращаются, как с куклой какой-то!

Признаюсь, в любой другой ситуации, я бы, наверное, даже пожалел. Даже, скорее всего, мне было бы стыдно. Но не сейчас. Я со всей душой впился зубами в ладонь, что прикрывала мне рот. Рука сразу же покинула поле моего обзора под громкий крик басом.

Отлично. Только мутит что-то… Может от страха? Какой же звездец вообще происходит. Как же хочется снова дома оказаться, Господи помоги. Что в меня вообще влили…

- Говна кусок, кусается ещё, ты посмотри на него. Теперь ты, урод, с нами, навсегда. Забудь про всё, что у тебя вообще было… - Уплывающий разум успел распознать только это и дальше меня поглотила тьма.



2 часа спустя



- Ну всё, оттащили мы Вашего ханурика обратно, как и договаривались. - Необъятных размеров лысеющий мужик в спортивных штанах и легкой куртке потянулся за деньгами, которые протягивала ему невысокая девушка.

- Да, спасибо, спасибо.

- Если б он кусаться не начал, то доплачивать, канеш, не пришлось бы. Но он у Вас чёт бойкий дохрена, дамочка.

Девушка грустно вздохнула и отвернулась в сторону подъезда, давая тем самым понять, что хотела бы уже закончить данную встречу и уйти.

- Да и смотрите, он ж с бабой был. А вы его тут от алкогольной зависимости лечите. Оно Вам надо? Нам-то не трудно, как раз Хэллоуин, вообще на раз-два нашли тусовку ряженых, которые подыграть согласились. - Мужик почесал затылок. Ему было жалко девушку, выглядит симпатичной, что-то делает для мужика своего, а всё зря.

- Насчёт бабы я в курсе, сама её и нашла. И хату эту съёмную тоже я нашла. Вопросы? - На её миловидном лице прошла какая-то тень, неуловимая, будто сама реальность пошла небольшой волной.

- Ого-го, так бы сразу и сказали, что Вы из этих… Самых. - Мужчина сплюнул сквозь зубы, забыв про всю жалость и пошёл к машине.

Девушка же, в свою очередь, отвернулась и, хищно улыбаясь, пошла к подъезду. В квартиру, где сейчас в отключке лежал её благоверный. Октябрь ещё не закончился. Ритуал будет завершён.

9. Поклонники Владимира Семёновича


Владимир Семёнович Ремизов орал, что было на него совершенно не похоже.
Патологоанатом дрожащей рукой с татуировкой РВС на тыльной стороне кисти указывал то на один холодильник, то на другой.
– Что? Обнаглели? Сейчас отключу электричество, все в тепле сгниёте! – голос Владимира Семёновича набирал всё больше металлических нот.
Покойники старались поджать ноги с бирками. Некоторые из шкафов-холодильников были закрыты, но было отчетливо слышно, внутри них дрожали не от холода, привычного для этого места, от страха. Ужас сковывал голосовые связки умерших, таким разъярённым доктора они никогда не видели.
– Ухожу на станцию переливания крови! Буду с вампирами и вурдалаками жить! – дверь в морг с силой хлопнула. Лопата, стоявшая рядом с дверью, с грохотом упала на мраморный пол.

Запертые, перебирая ноготочками, потихоньку-помаленечку выкатывали свои шкафы из морозильников. Затем резкими усилиями пальцев ног и рук они эффектно предстали пред коллегами. Головы покойников синхронно повернулись в сторону двери.
– Мы просто хотели поговорить с пациентами соседней палаты.
– Чё он так взъерепенился?
– Ну и что, что они оказались живыми. Мы ведь по сути такие же, пускай и пролонгированные.
– А тему-то какую предложили им. О семантике поэзии Есенина подискутировать.
Те, кто не участвовал в вечеринке, боязливо поднимались со своего ложа, судорожно вслушиваясь, не возвращается ли их спаситель.
– Нахрена вы это сделали. Теперь Владимир Семёнович не будет нами заниматься. И мы умрём.
– И прекрасно! Наконец-то одни. Срезаем бирочки. Айда в парк!
– Парни, парни, только памятуя недавний выход, предлагаю найти плащи. На худой конец, халаты.
– Ты считаешь, в этом была причина неудачи нашего творческого вечера? М-м… вполне возможно. Хотя, мне кажется, та дамочка в розовом халате поклонница Маяковского.
– Она орала с твоей декламации. Читать с выражением уметь надо.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Шаркая среди жёлто-зелёной красоты, они наслаждались упоительной свободой.
– Как же приятно вновь вдохнуть этот освежающий ветер.
– Нам уже ни к чему дышать.
– Эх, никакой романтики. Давайте повоем на Луну.
– Мы ж не вурдалаки.
– А если вот душа просит? Что за ограничения. Даже после смерти тебе не дают развернуться.
Под ликом вышедшей из-за облака луны зазвучал вязевый вой.
Издалека подхватили мелодию.
– Побежали чмырить оборотней!
– Мы не можем бежать. Мы медленные.

В просвете чёрных силуэтов деревьев не спеша бродили поэты, что-то декларируя себе под нос.
– Господа, внимание, наши новые слушатели.
Тусклые фонари дальше по аллее удлиняли чьи-то тени.
– Слушательницы!
Они уже было направились к долгожданной аудитории, но тут, их осадил один из друзей.
– Пацаны, я пожалуй не пойду.
– Что так?
– У меня кое-что отвалилось.
– Покажи!
Товарищ нехотя раскрыл плащ.
– О нет!!
– И я внутри ощущаю какое-то… разложение?
Произнёс другой.
– Не, друзья, в таком виде наши стихи опять не оценят. Остаёмся в кустах.
Девушки прощебетали дальше под слюнявые взоры несостоявшихся душевных эксгибиционистов.
– Может зря мы не слушались Владимира Семёныча?
– Назад!

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Родной морг встретил беглецов подозрительной тишиной.
Раздался щелчок. Холодный ослепляющий свет.
– Так, так, так. Возвращение блудливых детишек.
Реаниматор стоял в гордом одиночестве посреди морга.
– Владимир Семёнович, вы вернулись! А мы всё поняли. Простите нас. Будем впредь вас слушать.
Доктор с удивлением и даже с некоторым почтением обвёл всех взглядом.
– Отрадно слышать. Хорошо. Ну, если праздник непослушания закончен, тогда приступим к серьёзным делам. Все по шкафам!


Заклинания Владимира Семёновича произносились с характерной для него хрипотцой и отражались металлическим звоном по камерам мертвецкой. Каждое нечестивое слово исторгалось громогласно правильно. Каждая линия пентаграммы, каждый древний знак были прочерчены идеально, как разрез опытного патологоанатома.

– Могущественны как никогда!!!

Вершитель с открытыми вверх ладонями вогнал свои растопыренные пальцы в хладные души неупокоенных и потянул на себя, сжав в экстазе кулаки на груди.
Разом все шкафы выпростались с финальным какофоническим аккордом. В едином порыве подопечные Ремизова воссели со скрещёнными руками, смотря безлико пред собой.
– Мои! И ничьи другие. Теперь никакого своевольства. Беспрекословное подчинение моей воли!

Некромансер прикрыл веки и начал слегка покачиваться, пребывая в медитативном блаженстве от совершённого ритуала.
– Владимир Семёнович.
Ремизов остолбенел.
– Вы сам не свой.
Не веря своим ушам, он открыл глаза и стал искать ими того, кто посмел открыть рот.
– Что?! Не перечить мне!
– А мы и не перечим, – возразил другой восставший. – Просто вы так бледны, что можно подумать, вы стали одним из нас.
– Молчать!!!

Заклинатель-неудачник находился в прострации, отрешённо смотря в никуда.
Зомби сгрудились вокруг круга пентаграммы и начали увещевать.
– Разумеется, мы всегда будем вашими поклонниками. Ведь вы дали нам возможность продолжать наслаждаться поэзией водосточных труб.
– Каких труб?! Вы трупы, которые я воскресил для того только, чтоб сделать из вас армию безоговорочных убийц!
Ремизов вытер со лба невесть откуда взявшийся пот.
– Они уволили меня из ракетных войск.
Патологоанатом предался воспоминаниям, смотря куда-то по баллистической траектории.
– Подумать только. И по такому пустяку.
– Водочка, Владимир Семёныч?
Глаза бывшего вояки так выпучились, что у некоторых произошло недержание нижней челюсти.
– Ну мы же видим, как вы к спирту казённому прикладываетесь.
Усилием воли доктор вернул глазные яблоки на место.
– Так, я где-то напортачил.
Он стал сосредоточенно маршировать по пятиконечной звезде, рапортуя самому себе.
– Таинство должно свершиться только в одну ночь. Ночь всех мёртвых.
Творец чеканил шаг, стараясь не смотреть на свой неудавшийся эксперимент.
– И именно тогда воскрешённые приобретут нужную силу…
– Владимир Семёнович.
– Опять меня перебили. Да, определённо что-то пошло не так.
– Владимир Семёнович, кажется я понял.
– Что ты можешь понять, голь перекатная?
Доктор даже не с презрением глянул на самого молодого мертвеца.
– Вы, я так понял, говорили про праздник Самхэйн? Он же Самайн, а если быть совсем точным Сауин.
– Ишь ты, умник. И что?
– Так вот, неловко это произносить, но этот день, точнее ночь, приходится на канун первого ноября. А сейчас только прошла полночь на тридцать перво…
– Заткнись.
Уже безэмоционально выдавил из себя несостоявшийся властелин трупного войска.

– Штошь. Каждый может ошибиться. Нет, – приказал сам себе солдафон. – Отставить отчаиваться! Сделаем ещё одну попытку завтра. Никуда не разбредайтесь.
– Технически уже сегодня.
– Быстро спрятались в ящики!!!
– Простите, Владимир Семёнович, но мы уже не ощущаем себя тварями дрожащими.
Ремизов внимательным взглядом обвёл мертвенно-бледные лица.
– Чёрт с вами, сейчас ночи на удивление теплы. Если ещё раз сбежите, долго не протяните.
Произнеся это, он неспешным шагом направился к двери.
– Постойте, доктор. Вы что-то задумали?
Вопросил, уже совсем не боясь, ближайший к выходу зомби.
– Я сейчас отключу электричество вам. Как и обещал.

Лопата чеховским ружьём зарядила по спине уходящего патологоанатома.
Владимир Семёнович Ремизов с грохотом упал на мраморный пол.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

– Теперь должно прижиться.
Жухлая листва металась под ногами ищущих вчерашнюю потерю своего товарища.
– Ощущаете прилив сил, а? Всё же обряд дал какие-то плоды.
– Вы как знаете, а мне стыдно.
– Н-да, неловко вышло.
– Зачем было его прятать в шкаф? Он всё-таки живой.
– Ты не понял? Все вклады на его сберегательной книжке сгорели.
– Чего?
– Его банковская ячейка заморожена навсегда.
– Тогда мы должны вернуться и освободить его пока не поздно.
– Его попугая проглотил горный удав.
– Я перестал совсем понимать тебя, дружище.
– Владимир Семёнович уже никого не препарирует в цирке.
– Да хватит говорить загадками. Какой цирк?!
– В котором он сам выступит только в качестве декорации.
– Так, всё! Я иду спасать доктора. И вы меня не остановите.
– Да пожалуйста.

Когда они вернулись и выкатили шкаф, наконец до кого-то дошло, что Владимир Семёнович Ремизов, кадровый офицер Ракетных Вооружённых Сил Советского Союза, а ныне патологоанатом, ныне мёртв.
– Давайте его вклад тоже пролонгируем.
– И каким образом?
– Но он же нас как-то поднял?
– Надо найти инструкцию по воскрешению.
– Где ж мы её добудем?
– На станции переливания крови!

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

Светалось.
– Хороши всё-таки эти ребята, вампиры. Что бы про них не говорили.
– А оборотни? Дали ключевой ингредиент.
– Надо их пригласить на пати. А пока отдохнём от сует.
– Подождите. Какая тусовка без музыки? Среди нас есть же гитаристы.
– Я на барабанах могу.
– Отлично! Осталось найти певца. Но главное, добыть инструменты.
– А почему б не наведаться в Дом культуры в парке?


– Полный комплект. Это будет грандиозная вечеринка!
– Древние кельты будут нами довольны.
– Знатно отпразднуем Хэлувин.
– Хэллоуин!
– Смотрите, это наш коллега?
На аллею выпрыгнул мужик и резко распахнул плащ перед девушкой.
Его начинание поддержала чёртова дюжина теперь уже резвых немёртвых с гитарами наперевес.
Мужик орал даже ярче, чем убегающая девушка. А затем почему-то упал в обморок.
– Давайте отнесём его в морг. Хорошо, гад, кричит. Будет вокалистом.

~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~~

– Добро пожаловать на метал-мюзикл у Владимира Семёновича!

Гостей встречало тёплое убранство. По всему моргу были расставлены тыквы со свечами, а в некоторых головы тех, кому совсем не повезло в автокатастрофе. Головы запели:

Здесь вампиры, зомби, вурдалаки,
Но не будет между нами драки.
Выдумки кинематографа это.
Наша дружба в гимне воспета.

Смотрите, поэты летят вам навстречу.
Вмиг выдавая экспромты встречным.
Только Икар обнулил планы разом.
Ему захотелось обняться с Камазом.

В чёрных плащах на крыльях ночи,
В белых халатах закройте нам очи.

Кто же помог нам воспрять?
Из небытия нам восстать?
Это он, это он.
Добрый доктор анатом.

Наши ячейки хорошо смазаны,
Голосовые связки джином проглажены.
Владимира Семёныча мы воспеваем.
Дайте гитары, для него мы сыграем.

Вот он. Он! Проснулся. И вместе с ним и мы.
Он сделал нас творцами вечными судьбы.

– Я творец! Я!!! Подчинитесь моей воле!
– Да, он творец! Он!!! Но ошибся, какое горе.
– Какой пиздец. Я выберусь, я всех вас отключу!
Всем хором:
– Теперь вам это не по плечу.

Очнулся эксгибиционист. Пытаясь сбросить увиденное, потирает глазки.
– О! Ну давай мужик, финальный скриминг!
ААААААААААААААААААААААА!!!!!!!

Это сообщение отредактировал Акация - 31.10.2025 - 16:46

10. По местной легенде


-Ты уверен, что это гениальная идея, сидеть с кабачками в два часа ночи?
спросил я, дрожа от холода.

– Абсолютно! – мой друг Ник, в девичестве Николай, торжествующе похлопал по
зеленому боку. – По местной легенде, в эту ночь кабачки приманивают самогон.

– Они пиздюли приманивают. И цирроз печени.

Вокруг царила та особая, театрально-жуткая атмосфера, которую так обожала
последняя ночь октября. Фонари подмигивали, словно сообщники, а ветер
ворошил листву с таким видом, будто искал потерянные ключи от ада. Но мы
были сильны духом. Ибо если не мы, то кто же? Всё дело в том, что наш
супераппарат сломался и мы решились пойти к бабке Лукерье. Она варила из
любого сырья. Но кроме кабачков, ничего не было. Даже сахара. Понятно, что с
таким чахлым багажом идти к матерой самогонщице не хотелось.

Ник неодобрительно посмотрел на меня.

– Ты пессимист, мой друг. И цирроз – это как раз от самогона, а у нас тут пока только кабачки. Это – максимум понос.

– Иди к чёрту. И кабачков у нас ещё нет.

– Ну здрасте! А это что? – Ник мотнул головой, обводя взглядом огромный сарай, до половины заваленный зелёными овощами.

– Это? Склад фермерского хозяйства. Который мы незаконно вскрыли. В составе группы. Предварительно вступив в преступный сговор.

Ник насупился.

– С хрена ли незаконно? Я тут сторож вообще-то, и у меня ключи есть.

– Концепция охраны предполагает, что представитель охранной структуры – то есть сторож, которым в данном случае являешься конкретно ты, – не станет тырить по ночам охраняемое имущество.

– Вот скажи мне, Серёга, – Ник скривился, – ты, блин, если такой умный, чего с вашей адвокатской конторы вылетел? А?

– Разошёлся с шефом по парочке вопросов организации рабочего процесса.

– Сдаётся мне, выперли тебя пинком под зад. Вот и весь процесс.

– Я сам ушёл. Зато сейчас буду не на дядю пахать, а на себя. И, заметь, тебя не забыл.

– Лучше б забыл. Кто Люцика угробил?

Люциком – сокращённо от Люцифера – Ник называл свой продвинутый перегонный аппарат. Он добыл его давным-давно, ещё в бытность работы на химкомбинате, и с тех пор нещадно эксплуатировал, производя самогон абсолютно чудесных вкусовых качеств.

Люцифер был технически совершенен и дьявольски красив. В нашу первую встречу он, оправдывая имя, ослепительно сиял медными трубками и гордо сверкал многочисленными стеклянными колбами; всё это великолепие бессовестно занимало половину просторного сарая и даже в законсервированном состоянии внушало настоящее почтение. «Правда, красавец?» – в глазах Ника читалась самая что ни на есть искренняя любовь.

После увольнения я тут же рванул к Нику, загрузив в багажник купленные на последние деньги сахар и дрожжи. Хозяин находившейся в торце соседнего дома забегаловки, Анвар, попробовав того самого самогона из Петровки, заверил меня, что выкупит сто литров за наличку хоть сей момент. В этом он клялся всеми своими многочисленными родственниками, что, впрочем, доверия особого не вызывало.

Но, тем не менее, я решил рискнуть. Модное слово – стартап – грело мне сердце и шуршало в мыслях купюрами с изображением Хабаровска.

К сложностям я готов не был, а зря – Люцифер в лучших традициях своего светоносного тёзки совершил акт предательства, эпично бабахнув в самый неподходящий момент и угробив всю стоящую в сарае брагу.

– Мыть надо было лучше, – огрызнулся я на обвинения Ника. – Щас бы не пришлось кабачки по сараям воровать.

Ник не нашёлся что сказать, махнул рукой и умолк. Хватило его примерно на пять минут.

– Всё равно сгниют, – буркнул он себе под нос. – Каждый год сгнивают. Даже проверять не будут, спишут, и на поля вывезут.

Я не ответил, и он, тяжело вздохнув, посмотрел на телефон.

– Вот же. Где он, зараза? На два после полуночи договаривались.

План наш был прост и незамысловат: под покровом ночи обменять обречённые стать компостом фермерские кабачки на дензнаки и легализовать преступные доходы путём дальнейшего обмена на уже готовый самогон от местного производителя, благо гнал в Петровке каждый третий. В качестве покупателя овощной продукции выступал деревенский мужичок со звучной кличкой Сычара – с ним договорился Ник. У Сычары был грузовик, который мы должны были загрузить и получить за это, по уверениям Ника, неожиданно щедрую оплату. Закупку же непосредственно самогона должен был осуществлять я, как прибывший в деревню неделю назад, из-за чего моя платёжеспособность всё ещё оставалась для местных жителей величиной неизвестной. В отличие от Ника, у которого отродясь деньги не задерживались, я не должен был вызвать излишних подозрений.

Городской дурачок, что скупает самогон литрами – эка невидаль.

Ну а далее – самогон Анвару, а вырученные деньги – на ремонт Люцифера и закупку новой партии сырья. Пара лет – и, здравствуйте, вот они мы в списке Форбса, аккурат после какого-нибудь создателя телеграмма.
План выглядел идеальным. По крайней мере, именно так нам показалось позавчера, когда мы немного увлеклись поминками погибшего Люцика.

– Ник.

– А?

– А нахер этому твоему Сычаре кабачки? Их же не ест никто. Мусорный овощ.

– А я почем знаю? – Ник достал сигареты, тоскливо пересчитал их и предложил мне, – будешь?

Я махнул головой.

– Не, новая жизнь. Завязал.

– Как знаешь. А что до Сычары… да нам так-то без разницы.

– Не скажи. Он спалится где-нибудь с товаром, его прижмут – на нас выйдут.

– Думаешь? – Ник нервно щелкнул зажигалкой и закурил. – Сычара мутный, это да. Сдаст сразу, подлец.

Он глубоко затянулся и выдохнул дым. Я отвернулся, чтобы не смущать себя знакомым запахом, а потом и вовсе отодвинулся подальше. Курить хотелось зверски.

Фонарь над складским входом потух, пару секунд помедлил, словно сомневаясь, а потом всё-таки зажёгся снова.

– Проводка ни к чёрту, – сказал Ник. – Коротнёт когда-нибудь, сгорит всё нахер. И склады гнилые. Про дорогу в деревню вообще молчу. На ней такие ямы, что по местной легенде, рыба летом иногда в лужах заводится.

Мы дружно уставились на уходящую вдаль дорогу и тут же вдалеке, еле пробиваясь сквозь кромешную тьму, блеснули сдвоенные огоньки.

– Едет, – сказал Ник, затянулся напоследок и выкинул недокуренную сигарету.

Я грустно проследил за мигнувшим окурком и снова огрызнулся:

– Не слепой, вижу.



Сычара был невелик ростом, встрёпан, неопрятен, а крючковатый нос и широко расставленные большие глаза и впрямь делали его похожим на филина.

– Это кто? – он кивнул на меня.

– Родственник. Вдвоём быстрее перекидаем, – представил меня Ник.

– Денег больше не дам, – предупредил Сычара. Ник кивнул, и хозяин крытого грузовика тут же утратил ко мне всякий интерес. – Резче давайте.

Кабачки загрузили примерно за час. Я бодро забрасывал овощи, Ник стоял на приёмке – ловил и укладывал, а Сычара, который поначалу тёрся около кузова, через некоторое время удовлетворился качеством погрузочных работ и ушёл в кабину.

– Всё, Серёга, шабаш! – Ник воровато покосился в сторону и тихо продолжил, протягивая руку, – лезь сюда!

Я залез, и он горячо зашептал мне в ухо.

– Помнишь, ты спрашивал, зачем кабачки?

– Ну?

– Тише ты! Так вот, я когда забрался, тут уже лежало с десяток. Странно, скажи?

– Что странного? Мож он свои докинул?

– Свои-то свои. Но смотри – я один-то вначале откатил в сторонку, а сейчас глянул поближе – ну не то что-то с ним. Я его о борт кокнул – а он возьми и развались на две половинки! А внутри – глянь!

Ник вытащил телефон и в тусклом свете я увидел, что он держит в руках прозрачный пакет, полный грязно-голубоватых кристалликов.

– Знаешь, что это?

– Да не дурак. Если что-то выглядит как соль для ванны, но заныкано в кабачок – то это нифига не соль для ванны.

Телефон погас.

– Что делать будем? – спросил Ник.

– Сунь обратно.

– Как? Я вообще не понял, как они это в кабачок запихали. Разрезали и склеили?

– Да хрен с ним, суй так, типа лопнул!

– Куда, сверху? А остальные снизу, на дне! Сычара же не дебил, выкупит сразу!

– Нахера ты его вообще трогал? Любопытство, кошка, Варвара, нос – тебе народ вековую мудрость зачем собирал?

– Так чё делать-то?

В это время машина ощутимо дрогнула, как если бы при движении водитель не заметил неглубокую ямку.

Или просто кто-то тяжёлый вылез из кабины.

– Сычара идёт, не палимся! – шепнул мне Ник и нарочито громко сказал, будто обращаясь ко мне, – ну вот и закончили работу!

Фраза прозвучала настолько фальшиво, что я аж поморщился и зашипел:

– Кончай театр! Деньги забери и всё! Артист, мать твою!

Я спрыгнул и, как мне показалось, непринужденно присел на бревно у входа в сарай, – умаялся, мол, отдыхаю. Ник кивнул, показал большой палец, поглядел вниз – прыгать не стал: аккуратно сполз, держась за бортик, и двинул в сторону кабины.

– Сычара! Деньги гони! – всё так же насквозь фальшиво заорал он, и меня снова перекосило.

Как в сериал второсортный попал. Я сплюнул и с облегчением вытянул гудящие ноги – надо же, и вправду устал, куда там спортзалу: в спортзале так ни в жизнь не упахаешься.

– Серёга! – от кабины донёсся придушенный голос.

Фундаментальный закон вселенной – если что-то может пойти не так, то считай, это уже произошло. Я выругался, вскочил и бросился другу на выручку.

Ник стоял, подсвечивая себе телефоном под ноги. Складской фонарь был перекрыт углом машины, и в тусклом свете от экрана лицо Ника выглядело бело и неестественно.

А под ногами у него на земле лежал Сычара. Но не целиком.

Головы не было, и в районе шеи земля прямо на глазах продолжала темнеть.

Я поднял взгляд на Ника.

– Вроде мёртвый, – глупо сказал он.



Кабачки – самый что ни на есть пакостный овощ. Если ты шарахаешься в темноте по складу с этими зелёными поганцами – можно ставить что угодно на то, что твёрдый кабачок попадётся тебе под ноги в неподходящий момент.

Я, морщась от боли в ушибленном пальце, – даже кроссовок не спас! – озвучил очевидное:

– Надо валить.

Обнаружив тело Сычары, мы, не сговариваясь, немедленно отступили на знакомую территорию – на склад хозяйства, зачем-то прикрыв за собой хлипкую дверь.

– Надо, – согласился Ник, – только я никак понять не могу, кто его так и, главное, когда уработал. Мы ж всё время рядом были.

– На самоубийство не похоже, факт, – меня ощутимо потряхивало и на язык лезли какие-то откровенные глупости, – возможно, криминал.

– По коням, – нервно отозвался Ник. – На бывшем химкомбинате лаборатории под какое-то производство сдали. Я жопой чуял, что-то там нечисто. Блин, ментам бы набрать, да в этих сараях не ловит ни хрена.

Мы помолчали.

– Пешком не вариант, – сказал я, – ключи надо искать.

– Там в кровище всё, наверное.

– Лучше ехать в чужой кровище, чем лежать в своей.

– Звучит как цитата этого, как его, из интернета который – Стэтхэма.

– Обязательно поставлю в статус. Погнали кабину смотреть.

В кабине ключей не было, зато под сиденьем нашёлся обрез. Ник радостно схватил его, достал два патрона и тут же поморщился:

– Пустышки. Только заряд, ни пули, ни дроби, пыжами заткнуты.

– Понятия не имею, что ты сейчас сказал.

– Забей. Надо ключи искать. Обыщешь Сычару?

– А чё я-то?

– По местной легенде, смелым в Петровке благоволит удача. Я вот как-то не зассал, после зарплаты лотереек на целую двадцатку купил и опа – выиграл.

– Много?

– Нормально, – Ник поймал мой скептический взгляд и сознался, – пятёра в сумме вышла. Лезь давай, а я тут ещё пошарю.

Беспокойно озираясь, я спустился к телу. Ключей у Сычары не нашлось, зато во внутреннем кармане куртке я нащупал толстую пачку денег. Поднёс к свету – с Хабаровском, мои любимые.

С очередным порывом ветра фонарь опять пару раз мигнул и свет полностью потух. Складские стены вокруг сразу же стали выше, будто придвинувшись, и я шустро полез обратно в кабину.

Ник копался где-то под сиденьем, шёпотом костеря сгоревшую проводку. Он сунул мне в лицо фонарик телефона, отчего я мгновенно ослеп.

– Ключей нет, – моргая, я показал добычу, – гляди, чего накопал.

– Пол ляма, не меньше, – деловито сказал Ник. – Вот жук. А мне десятку от щедрот обещал, и то торговался полчаса.

– Забираем?

– Ясен пень, ему-то зачем. А нам за беспокойство.

– Насчёт беспокойства. Чё делать будем? Как выбираться – через лес, пешком? Там же псих с пилой.

– Почему с пилой? – удивился Ник.

– А чем можно башку отрезать? Ножиком перочинным?

– Гидравлическими ножницами можно.

– Хорошо. Пускай там псих с гидравлическими ножницами, который зачем-то режет и коллекционирует головы. Основной вопрос – чё делать? – не поменялся.

– По местной легенде…

– Ник! Стоп фольклор! Легенды придумывают идиоты для оправдания своих идиотских поступков. А мы…

Тут во тьме за стеклом кабины раздался низкий, раскатистый рык, и через мгновение грузовик что-то ударило по капоту, отчего машина тяжело застонала и со скрипом просела.

Я вжался в сиденье и перестал дышать.

– Чё за нахрен? – прошептал Ник.

В это время фонарь снаружи, словно вспомнив про свои должностные обязанности, снова неуверенно замигал. Неравномерные вспышки света подсветили огромную фигуру, что, скрючившись, сидела на капоте – будто высокий, но сильно отощавший человек с непропорционально длинными руками.

Вместо лица у него была звериная морда – как обезьянья, только с выдвинутыми вперед челюстями. Человек – а человек ли? – снова зарычал и от этого звука – рокочущего, пробирающего до самого нутра, у меня сразу же сжалось и заныло в животе.

При очередной вспышке света зверюга встретилась со мной взглядом, радостно оскалилась и тяжело махнула рукой с длинными когтями.

Лобовое калёное стекло весело рассыпалось кучей серебряшек-осколков.

Я заорал и закрыл глаза.

Рядом громко выматерился Ник, и в кабине один за другим оглушающе бахнули два выстрела. Машина качнулась вверх.

Я приоткрыл один глаз – на капоте было пусто, только фонарь продолжал мигать, словно не в силах определиться, светить ему или всё же погаснуть совсем. Повернул голову: Ник дико смотрел в пустоту, вцепившись побелевшими руками в обрез и еле заметно шевеля губами.

– Сбежал? – прошептал я. Ник не ответил, продолжая пялиться перед собой. Я сильно толкнул его локтем под рёбра.

– А? – просипел Ник, переводя взгляд на меня.

– Сбежал, говорю?

– Сбежала, – поправил он и тоже шёпотом пояснил. – Это же самка, там сиськи до пупа, не заметил?

– Знаешь, как-то недосуг было сиськи разглядывать, – я потряс гудевшей после выстрелов головой. – Надо в сарай валить, там хоть дверь завалим, отсидимся.

– Чем завалим?

– Кабачками, блин. Ник, не тупи, мы тут в кабине как вскрытая консерва. Давай, пока фонарь опять не погас.

А снаружи нас ждал сюрприз.

На земле перед грузовиком, прижав руки к груди и бесстыдно раскинув ноги с грязными пятками, лежала голая старуха. Лицо было искажено, глаза навыкате слепо таращились в ночное небо, а из оскаленного рта обильно шла розоватая пена.

– Самка, – подтвердил я. – И сиськи до пупа, вижу.

– Это ж Лукерья, – опознал Ник. – Вот же тварь двуличная. Всегда знал, что она ведьма. Ещё и цены на самогон всё время занижала.

– Демпинг – зло. Да и хорошего человека Лукерьей не назовут, – согласился я. – Кстати, а ты чем шмальнул-то?

Ник вытащил из кармана вскрытый пакет с голубыми кристаллами.

– Снарядил, пока ты Сычару мародёрил. Подумал – соль, она и есть соль, если что – по глазам кому жахну, мало не покажется.

– И впрямь, убойная вещь.

– Передоз словила, – кивнул Ник.

Я поднял руку и посмотрел на мелко дрожащие пальцы.

– Сигарету дай.

– Ты ж бросил.

– С вами бросишь.

Мы закурили.

– Значит, так, – подытожил я. – Шагай к складу, сбивай замок – типа ограбление. Я отпечатки тру. Ментам тут джек-пот выпал – и трупы, и расчленёнка, и огнестрел, и пакет с этой солью для ванн сейчас в кабачок угнездим на место, чтобы сразу в глаза бросался – остальные сами найдут. Утром в полицию заявишь – так мол и так, прибыл на место работы, а тут армагеддон пополам с апокалипсисом. Пускай сами этот ребус разбирают.

– Вообще я ночью должен был тут находиться. Я так-то сторож.

– Ты так-то алкаш. Скажешь, пили до утра, я если что – собутыльник и свидетель.

Ни хотел что-то возразить, но я ловко достал из кармана пачку пятитысячных купюр, помахал ею, и он сразу же понятливо закрыл рот.

– Стартовый капитал, Ник. Люцик ждёт, работаем по заранее утверждённому бизнес-плану, – я дождался его кивка и сказал, – то-то. Иди замок ломай, кабачковый расхититель.

11. Один день Автея Лупикова



«Деревенька стояла на краю Проклятого леса. С наступлением сумерек жители
запирали обитые железом двери на тройные засовы. Было поверье, что если
выйти ночью, то тебя сцапают те, что живут в лесу. Звери те умеют ум человека, а
ярость животную, ненасытны, безжалостны, похожи на волков, но не волки, глаза
красные, зубы острые, пасти длинные, носы чёрные.

— Из Проклятого леса клыкачи выходят и рыщут по деревне в поисках добычи. До
людской плоти охочи. Сердца вырывают и жрут, — говорила бабка Агафья, прядя
у лучины. — Год назад, 31 октября, под Бесову ночь, ты, внучек, пропал. Кинулись
родители тебя искать, да и сгинули. А ты, оказывается, в сундкуке прятался.

На этих словах за маленьким окном, закрытым ставнями, раздался жуткий вой, и
не понятно было, кто воет: то ли зверь, то ли человек».

Автей Лупиков глубоко вздохнул, отправил абзац и глянул на часы…

- О, впритык успеваю. Вычитать бы. А пусть мой... соавтор парится, вычитывает. Яма так яма! Вырыл так вырыл!

Он улыбнулся своим мыслям, обнажив слегка неровные зубы. Кривоватый верхний клык слегка зацепился за нижнюю губу, и Автей привычно облизнул микроранку.

«Надо, все же, к ортодонту записаться, - подумал он, - пусть уже это безобразие исправят, деньги вроде есть. Но это завтра, а сейчас – спать». Он потер покрасневшие от ночного бдения глаза и провалился в сон.

Вставал он тяжело. Бывали у Лупикова такие ночи, когда он спал как убитый, без снов и коротких пробуждений, но просыпался так, как будто до утра вагоны разгружал, а не отдыхал в своей постели. Сегодня он обрадовался, что будильника еще не было, решил поваляться, почитать новости.

Автей взял телефон и подскочил. Будильник, оказывается, уже звонил, времени было – 45 минут до начала рабочего дня, а добираться до офиса почти час. Опаздывать было можно, но Автей делал это так часто, что начальник уже косо на него посматривал. Бедолага вскочил, на ходу влез в джинсы и, пригладив волосы пятерней, кинулся в прихожую. Куртка, ботинки, шапка… Умываться и завтракать он давно привык на работе. А на случай опозданий в офисной гардеробной он хранил свежую футболку, чистые носки… Это Алина так придумала и заботливо собрала ему целый комплект запасных вещей на работу. А потом она пропала из его жизни. Вообще. Он так и не понял, чем обидел девушку, что она, два месяца назад покинув его квартиру, так и не вернулась и потом никак не давала о себе знать. Конечно, он обзванивал ее подруг, но они тоже ничего знали. Автей был уверен: они в курсе, где Алина, просто по какой-то причине не говорят ему, и с ней все в порядке. Родителей у девушки не было, давно погибли, поэтому узнавать было не у кого. Когда-то он думал обратиться в полицию, но что-то его останавливало – все нервы вымотают, а не найдут ведь. Да и не любил он Алину, если быть честным. Было уютно, спокойно, но нет так нет. Одному тоже хорошо. Никто мозг не выносит, волосы свои не раскидывает, ревновать не заставляет… Не такая она и хорошая была, Алина! Однако он периодически просматривал криминальные сводки то ли с надеждой, то ли со страхом.

А сейчас он ехал в метро и думал, остались ли еще чистые вещи или ему так и придется провести рабочий день в потной майке, в которой спал. Отвлекшись от своих мыслей, он заметил, что две девочки-подростка хихикают, поглядывая на него. «Дуры какие! Чтоб вас волк сожрал», - неожиданно для себя разозлился Лупиков и отвернулся.

На «Рижской» вылетел из вагона и, подхваченный людским потоком эскалатора, был, наконец, выплюнут метрополитеном на зябкие улицы осенней Москвы. А вот и офис!

Автей понимал, что уже опоздал, но не чтобы сильно, поэтому заскочил в кондитерскую на первом этаже здания и взял свой классический набор: два пирожка с мясом, кофе и булочку с корицей. Есть очень хотелось, а в очереди - всего один человек, ну как было не зайти. За стойкой стояла та рыженькая, с которой Автей все грезил познакомиться. Она привычно улыбнулась ему и подала покупки. Как показалось – еле сдерживая смех. И эта туда же!

С детства лифты представлялись Автею какими-то инфернальными хищниками, которые разверзали свои огромные пасти и засасывали в них ничего не подозревающих людей. И никто не знал, сколько пассажиров вернется домой. Вот все эти пропажи мужчин, женщин, детей… Не лифты ли в них виноваты? (Эх, Алинка…)

Но этих техногенных «ловцов человеков» Автей не боялся. Напротив, каждый раз, заходя внутрь, он чувствовал прилив какой-то бодрости, легкого возбуждения, вкуса борьбы – мол, кто кого? Иногда, выходя из лифта, он даже показывал ему фак. Понимал, конечно, что ребячество, но избавиться от этой привычки не мог.

Офисный лифт был очень крупным зверем. Его пасть могла вместить 20 человек (о чем было честно написано на стене), а ловил он своих жертв по всем 18 этажам здания. Поскольку Автей опоздал, то кабина не была полна, как в час-пик. Так, несколько фигур таких же опоздавших офисных работников и два-три незнакомых лица – видимо, ранние клиенты. Молодой парень вдруг отвлекся от телефона, глянул на Автея и хихикнул…

«Да что они все ржут-то», - возмутился он и уже хотел спросить хама, что в его облике такого смешного, как тот вышел. А через этаж вышел и сам Автей.

И тут же понял, что ему повезло. Громкий голос начальника на утренней планерке обычно был слышен уже у лифта, но сегодня Лупикова встретила тишина, если не считать привычных звуков большого офисного здания. Значит, Андрей Борисович сам опаздывает, что редко, но бывало.

Лупиков спокойно вошел в помещение, занял свой стол, включил компьютер и стал спешно пить кофе и есть выпечку, откусывая большими жадными кусками не полностью пропеченное тесто.

Теперь – умыться и переодеться. И день, можно сказать, удался. Удачно начался. Лиха беда -начало, как известно.

Он взял в столе щетку, пасту и пару салфеток – это вместо полотенца, носить с собой полотенце казалось ему уже слишком, и пошел в общественный туалет. Серега, сидящий за соседним столом, вдруг посмотрел на Автея и хихикнул:

- Автей, ты бы это… лицо вытер, что ли.

Лупиков кинулся к зеркалу. Стекло отразило его, лупиковское лицо, посередине которого красовалась огромная черная клякса: от лба через переносицу тонкой смазанной линией и на самом кончике носа превращаясь в огромное черное пятно, будто в чернила макнули. «Ах вот почему все ржали». Происхождение пятна Лупиков определил не сразу, но все же понял – ручка гелевая у него протекла, выбрасывать было лень, он и положил ее на лист бумаги у прикроватной тумбочки, видимо, не заметил, как вляпался утром, когда сослепу телефон искал. Вот и на руке черный след… Тьфу. Очки бы заказать.

В туалете он долго тер перед зеркалом лицо, но отмыться до конца е не удалось: на кончике носа по-прежнему красовалось темное пятно, хоть и не менее заметное. И так сойдет!

Официальный рабочий день начался уже больше часа назад, а Андрея Борисовича все не было. Он раньше никогда так не опаздывал. Автей был рад, что у него появилось время спокойно переодеться. Он зашел за ширму и взял большой пакет, когда-то собранный Алиной. Футболки там не оказалось, но зато был серый лохматый свитер – колючий даже на вид. Автей не помнил происхождение свитера и внимательно осмотрел пакет – нет, точно его. Вот и носки лежат его, и упаковка салфеток… Все же лучше в чистом свитере, чем в мятой и потной со сна футболке. Поэтому, немного поеживаясь от жесткой шерсти, Автей натянул серый кокон на себя.



Ну все, можно приступать к своим рабочим обязанностям: как раз имеются клиенты «недоеденные» - так Автей, работавший менеджером по продажам промышленного холодильного оборудования, называл тех, кто уже почти согласился приобрести товар, но следовало немного поднажать, напомнить о себе.

И вдруг звонок, номер незнакомый. О, клиент, кажется, сам созрел и просится в рот.

Но на другом конце раздался взволнованный женский голос.

- Автей Сергеевич? Это Марианна Владимировна, супруга Андрея Борисовича. Вы не знаете, где он?

- Нет, мы думали, он еще дома!

- В том-то и дело, что нет! – отчаянно-возмущенно воскликнула женщина, - я сама только утром из командировки вернулась, его дома нет. Звоню – не отвечает!

- Держите нас в курсе, Марианна Владимировна.

Нет, сегодня определенно хороший день! Босс, однако, загулял, можно спокойно делать свои дела, никто над душой стоять не будет, отчетов требовать. Серега тоже, похоже, в хорошем настроении, не гундит, на жену не жалуется, спокойно работает, Автея не отвлекает. Лена уже давно на больничном, не ходит, каблуками своими не стучит, И даже колючий свитер уже не приносил дискомфорта, свыкся с ним Автей как-то… Красота!

Действительно, до конца рабочего дня все шло как по маслу. «Недоеденные» клиенты успешно «доелись», пицца, заказанная на обед пополам с Сергеем, оказалась вкусной и горячей. Удачу нельзя упускать! Борисыч вернется из загула, обязательно отметит рвение. Поэтому ближе к концу рабочего дня Лупиков решил закончить все «бумажные» дела: отчеты, сметы, изменения в договорах…

- Шел бы ты домой, - уходя бросил Серега, - глаза уже красные…

- Я еще немного поработаю.

- Ну как знаешь! До завтра!

- До завтра!

Но, как только за коллегой закрылась дверь, Автей резко почувствовал слабость, упал лицом на стол и тут же провалился то ли в сон, то ли в забытье.



…. Осенняя ночь. Автей идет по темному то ли парку, то ли лесу, красные глаза прекрасно видят в темноте, а черный нос на вытянутом лице (или морде?) обоняет все запахи. Серый лохматый свитер прилип к телу, стал второй кожей (или шкурой?). В глуби темных деревьев раздается призывный вой – то ли волчий, то ли человечий

- Я приду к вам, братья мои, скоро приду навсегда! Я знаю – для этого нужно принести пятерых. Девка, начальник.. ну и эти двое… Не в сундуке я тогда прятался, бабушка, ох не в сундуке!

Воспоминание о первой крови вызвало плотоядную улыбку, обнажившую кривоватые клыки.

- Осталась последняя охота, и тогда я навеки покину человеческий мир, окончательно стану тем, кто я есть на самом деле. Уже скоро. Не пройдет и трех неделей. Я узнаю, кто посмел продолжать мой рассказ, и принесу его вам, братья мои!

Автей облизнулся и коротко взвыл на луну.

12. О звере


Знаете, что такое «неотвратимость»? Это краткий миг осознания неизбежности. Это когда где-то на трассе, под проливным дождём у тебя пробивает колесо. Домкрат соскальзывает по грязи, и царапает тебе крыло до самого железа. Докатка давно спустила, а в наличии только ручной насос. И вот когда ты мокрый, замерзший и злой, подсчитывая в уме траты на ремонт, с размаху шлепаешься обратно на место водителя и жопой чувствуешь, как в заднем кармане, с характерным хрустом, крошится экран нового айфона – это и есть неотвратимость. Всё остальное принятие, торг и иные забавные чувства… Я схватил бутылку за горлышко, ударом о край стеллажа
превратил её в «розочку» и потянул на себя дверь подсобки, в которой прятался уже час. С абсолютной неотвратимостью осознавая, что выдал себя с потрохами.

Где-то внутри колыхнулось отчаяние пополам с досадой на себя. Но вот парадокс: в отчаянии всегда рождается решимость. Едва распахнув дверь, я выскочил в помещение, наугад взмахнул «розочкой» перед собой и замер. Никого. Конечно, глупо надеяться, что мой преследователь устал и ушел в ближайший бар пить пиво, но появился шанс, что я не был слишком громок. Надо было уходить. Выход из комнаты был только один, и мне очень не хотелось вновь идти туда, но, видимо, кто-то уже все за меня решил. Единственный альтернативный путь – окно, которое я видел по пути в подсобку. Обойдя пару стеллажей, я его нашел там, где и предполагал. А на окне частоколом красовались крепкие стальные решетки, недвусмысленно намекая, что выходить придется все-таки через дверь. Коротко выдохнув, сильнее сжав «розочку» в руке, я потянул дверь на себя и аккуратно выглянул в коридор.

Узкая полоса тянулась в обе стороны метров по десять, одинаково изгибаясь в конце. Один «рукав» был залит настолько ярким лунным светом из зарешеченных окон, что я, было, засомневался, точно ли только час просидел в подсобке или, потеряв чувство времени, дождался утра. Второй словно в противовес был погружен в темень. Едва различимые во мраке, просматривались то ли ниши, то ли дверные проёмы. В принципе, тех крох света вполне хватило бы дойти до конца коридора, но… В детстве я до дрожи боялся темноты. Я вырос, и мрак уже не вызывал тех панических атак, но сейчас, глядя в правый коридор, я вновь почувствовал старое забытое ощущение: где-то в брюшине требуха скручивалась улиткой. Я сделал выбор, медленно двинувшись по левому светлому коридору.

Поминутно оглядываясь назад, я шаг за шагом двигался вперед. Оставалось всего ничего, метр, может, два, когда из-за поворота мне навстречу вышел зверь. Лапы с тонкими длинными пальцами тихо пощелкивали при каждом шаге, поджарое тело покачивалось в такт шагам. Зверь шел, не поднимая круглой головы, Я не видел, есть ли у него глаза или рот, но зверь шел, оставляя неровный след черными маслянистыми, как нефть, каплями.

Не отрывая взгляда от существа, я начал отступать. Снова шаг за шагом, только теперь обратно. Зверь продолжал идти на меня, словно наведенный на маячок. Он не скалился и не пытался ускориться, но кто скажет, что у него на уме? Я уже прошел мимо последнего окна и по моим прикидкам должен был дойти до двери в подсобку. Вытянул руку, нашаривая ручку, но не нащупал ничего, кроме холодных гладко окрашенных стен. Я рискнул отвести взгляд от существа передо мной и посмотрел через плечо. Двери не было! Той двери, из которой я недавно вышел, не было. А зверь продолжал идти, то ли плача, то ли истекая слюной. И я не выдержал. К черту тьму, к черту «улиток» в брюхе! Мне нужна передышка, место, где я смогу затаиться и подумать. Развернувшись, я побежал в темный коридор.

Почти сразу за поворотом коридор заканчивался дверью. Я влетел в нее со всего маха, чуть не снеся с петель, захлопнул и, прижавшись к ней лбом, отдышался. Немного успокоившись, я осмотрелся. Большая комната была практически пуста. В темноте просматривались какие-то кадки с карликовыми деревцами по углам. В небольшом круглом оконце у самого потолка мерцали звезды. Подняв голову к ним, в самом центре комнаты стоял некто. Я узнал его: мой давешний преследователь, тот, кто загнал меня в подсобку, которая пропала. Даже мысленно это звучало полным бредом, но ведь было? Или я просто свихнулся?

Мой гонитель, наконец, отвел глаза от звезд и посмотрел на меня.

- Так и будешь жаться в дверях? Ты можешь подойти. Отсюда прекрасно видны звезды. – Сказал он и отвернулся снова

Нерешительно я подошел ближе. Молча рассматривали каждый свое: он звезды, а я его. Главное, что я понял: это не человек. Существо было высоким, с человеческим телом, но с головой быка. Домотканая свита подпоясана обычной веревкой.

- Кто ты? - спросил я, тихо и слишком хрипло, чтобы казаться смелым.

- Неправильный вопрос. Какое это имеет значение? Что тебе даст это знание? Я могу быть тем, с кем тебе проще разговаривать. Например, так? – при этих словам его облик потек. Словно сквозь тонкую пленку воды я смотрел, как изменяется фигура. Через минуту передо мной стоял молодой атлетически сложенный человек во фраке и цилиндре. Он ощерился ехидной улыбкой, а через секунду вернул свой первоначальный облик и снова созерцал звезды.

- Что тебе надо? – предпринял я еще попытку добиться хоть каких-то ответов.

- Мне? От тебя? Ничего.

- Ты же меня преследовал!

- Люди скучны. – Равнодушно проговорило существо, не отрывая взгляда от оконца.- Тысячи людей я встречал, и тысячи раз слышал это: кто ты, что ты хочешь… Я никого не зову, я ни к кому не прихожу. Люди сами ищут встречи со мной, а когда находят, пытаются переложить на меня свои мотивы и желания.

- Да? Тогда почему твой пес меня к тебе гнал? - Внезапно вскипел я. Вечер и ночь выдались сложными и нервными, а эта сволочь издевается.

- Ты про этого? – кивнул в сторону двери мой собеседник.

Я оглянулся. Дверь, тщательно прикрытая мной, была нараспашку. В дверном проеме стоял зверь. Но на этот раз я видел его морду: безо рта и носа, лишь мутные провалы глазниц, из которых сочилась черная слизь.

- Он не мой, он твой. – услышал я голос прямо над ухом.

Я ошарашено взглянул на собеседника. Зверь – мой? Человекобык тяжело, по-человечески, вздохнул:

- Не веришь? Загляни ему в глаза. Но прежде задай правильный вопрос.

Человекобык смотрел на меня так, будто ждал откровения, но я совершенно не понимал, чего он хочет от меня, это странное существо. Правильный вопрос? О чем он вообще? Я лихорадочно перебирал все события последних часов, свои мысли, свои страхи и слова существа. И, наконец, я понял. Я взглянул на человекобыка и спросил так твердо, как только мог:

- Как мне отсюда уйти?

Существо долго молчало. Я уж думал, что снова ошибся с вопросом, когда прозвучал ответ:

- Убей своего зверя.

- Но как? – ошарашено, ляпнул я.

Человекобык неопределенно повел плечами:

- У всех свое оружие.

Я окинул взглядом комнату, пытаясь найти что-нибудь, что сошло бы за оружие, растерянным жестом поднеся руку ко лбу, и увидел: «розочка» все еще у меня.

Я оглянулся к дверям снова. Зверь все еще стоял там, не сдвинувшись ни на миллиметр. О времени напоминала только лужа, натекшая у его ног. Я медленно подошел к нему. Взяв его за подбородок, я поднял голову и посмотрел в то, что было на месте глаз. В мутной пленке закрывающей глазницы кружились клубы пыли. Они, как в калейдоскопе, складывались в образы, разлетались и снова собирались в узор. Кое-что я узнавал: маленький мальчик в темноте кладовки, ехидные улыбки, искаженные от крика лица. Да, человекобык прав: это мой зверь. И я ударил ровно под подбородок. «Розочка» вошла без всякого сопротивления, словно в дым или воду. Зверь никак не отреагировал. Я снова ударил, и снова. Я бил его, пока не устала рука, но тщетно.

Внезапно с двух сторон метнулись тени. Они выбили «розочку» из моей руки. Одна из теней скрутила меня, прижимала к полу, пока вторая колола меня ядовитым жалом. Мой зверь продолжал стоять в дверях. Я проигрывал. Оставалась одна надежда.

- Помоги! Ты же сказал, надо убить зверя! – крикнул я человекобыку.

- Люди глупы. – Равнодушно ответил он. – Тысячи людей я встречал, и все они думали, что зверя можно уничтожить силой. Они не понимают, что зверь и есть сила.

Тени потащили меня прочь. Они шептались между собой.

- Хорошо, не сбежал и не убил никого.

- Лукьяныч нас убьет.

- А я тебе говорил, сегодня особый день, 31 октября, как-никак.

А существо продолжало смотреть на тысячелетние звезды.

Это сообщение отредактировал Акация - 31.10.2025 - 16:47

13. Мимо


Приказ № 124-НО
«31 октября 2025 г. в 17:24 по данным всех НП Восточного округа объект 3I/Atlas произвел маневрирование и начал сход с орбиты.
Предполагаемое место посадки - район озера Чеко, Эвенкийского района Красноярского края. Прогнозное время посадки: с 7 до 8 часов по местному времени.
Приказываю командующему в/ч 1810 Каблукову М.А. обеспечить полную изоляцию 10-километровой зоны предполагаемого места посадки. Каналы связи изолировать. Население эвакуировать".
Генерал Каблуков прочитал приказ, посмотрел на карту.
- Живет там кто-нибудь, на озере этом? - спросил он у адъютанта.
- Да есть там заимка на берегу, домов пять. Кто живет, трудно сказать. Эвенки, потомки ссыльных. Побеги из колоний случаются. Может, и живут.
- Отлично. Гражданских нет. Изолировать зону. Командование, до особого распоряжения оставляю за собой. Для проведения срочного совещания вызвать зам по тылу. Объявить по части, боевая готовность - повышенная!


Заместитель командира по тылу полковник Агаблян, появился в кабинете, как бы сразу, будто из воздуха. Стоя у стола он протянул Каблукову руку с золотыми перстнями.

- Вот ознакомься, - положил перед ним документ генерал.

Зам пробежал по строчкам глазами и сел, - Что это?

- Пришельцы! - резко ответил Каблуков.

- Чего это в друг? - недоумевал зам.

- Извини, не доложили. Реформы очередные, а может и того хуже, - генерал многозначительно зыркнул и уставился перед собой.

- И чего теперь делать? - нарушил паузу зам.

- Снимать штаны и бегать! Что у нас по горючке?

- На парад хватит, - пожал плечами Агаблян. - Может чуть больше…

- Охуенный доклад, товарищ полковник! Так и доложу - меры приняты, парад проведён!

- Подожди Михаил Алексеич, не горячись. Может это и не нас вовсе проверяют? Я узнаю. А там, - полковник указал жестом на карту округа на стене. - Там же у нас Верховец, вот пусть и скатается интереса ради, проверит.

Генерал обернулся на карту: «Согласен!»

Звонок аппарата внутренней связи застал дежурного в/ч 1810-13 играющим в дурака с телефоном. Раздача была плохая и ефрейтор нервничал и матерился. Затрещавший, как гром среди ясного неба, вызов поднять настроение не обещал, поэтому ефрейтор доиграл кон, отбив девятки и размышляя чем ходить уставился на звеневший аппарат. Аппарат и не думал затыкаться. Досчитав ещё до шести звонков, дежурный всё-таки снял трубку и держа её двумя пальцами, будто брезгуя, глубоко вздохнул и поднёс её к уху.
- Дежурный по роте ефрейтор Хукумов, - зашел он с вальтов, перехватив трубку плечом.
- Полковник Дербасов. Начальника части, быстро к телефону, - заорала трубка. Вальты были побиты козырями.
- Отсутствует. Сука! - прошипел Хукумов, получив две шестёрки в раздаче.
- Что!? - раненым быком заревела трубка.
- Отсутствует! - не понимая возмущения, повторил ефрейтор. - Нету!
- Найти! - била трубка все рекорды громкости. - В течении 15 минут доставить начальника части на узел связи!

Полковник Верховец, после четырёхдневного празднования дня рождения тёщи, отмокал в бане. Радуясь окончанию праздника, полковник довольно ухал, поддавая на каменку и тихо поругивался, щурясь от удовольствия. Стук в дверь парной окатил его ушатом холодной воды и вывел из состояния блаженства.

- Тарищ полковник, это я! - орал из-за двери ефрейтор.

- Твою мать Хукумов, сказал же не беспокоить!

- Трубка звонила! – оправдывался Хукумов, от волнения почти забывший русский. - Дербасов велела искать тебя!

Проклиная всё начальство вместе с министерством, полковник в слух протянул долгое «ля!» и вышел из парной.

Ровно через 15 минут аппарат связи успел издать звук – блямк, и трубка была мгновенно поднята.

- Полковник Верховец, начальник в/ч 1810-13 у аппарата! – стоял полковник у стола.

- Так точно! Принимаю факсимиле!

Факсимильный аппарат затрещал, стадом сверчков. Бумага медленно выползла из цели и легла на стол, придавленная широкой ладонью полковника.

После нескольких минут изучения документа, Верховец нажал несколько кнопок и вызвал начальство.

- Исполнить указанные в приказе мероприятия не могу, в связи с недостаточностью личного состава, горюче-смазочных материалов, провизии и техники! – сухо доложил полковник.

- Верховец, ты охуел что ли? – спокойно вздохнула трубка.

- Не как нет!

- Мне что ли к тебе с комиссией ехать, горючку тебе искать?

- Товарищ полковник, согласно устному распоряжению генерала Каблукова, личный состав занят помощью подсобным хозяйствам вне расположения части, там же занята техника части. Горюче-смазочные материалы необходимые для проведения указанных мероприятий изыскать из внутренних резервов не предоставляется возможным, в связи с нерегулярностью поставок.

- Так, - крякнула трубка. – Давай по-человечески. Приказ этот не мы придумали, как ты понял. Кто и как его контролировать будет, то же не известно. Поэтому давай соображай, что ты делать будешь, и до 16 доложи.

Верховец тяжело вздохнул и кинув через плечо – «я на обеде», ушёл домой посоветоваться с женой.

— Вот такие дела Светлана Викторовна, - вздохнул полковник, доложив супруге о приказе из центра, доедая обед. – Вот и думай.

- Ну и правильно, что отказался, - поддержала полковника супруга. – А если это и правда пришельцы!? Они же по тебе первому стрелять начнут.

- С чего это?

- Если у тебя в комнате оса и шмель летают, ты кого убьёшь?

- А если проверка?

- Ну тогда отправь туда, своего Верещагина. Дай ему солдат человек десять и пусть посмотрит. На газон то ты солярки найдёшь?

Верещагиным весь посёлок называл лейтенанта Бугрова. Потомственный военный Иван Иванович Бугров, с отличием когда-то окончивший военную академию генерального штаба, был честен, и прибывал в глухой сибирской части в ссылке, разжалованный за критику вышестоящего командования. В отличии от своего киношного прототипа Бугров плохо переносил спиртное, старался держать себя в хорошей физической форме, и живо интересовался всем происходящим в мире, выезжая для этого в посёлок, в котором был интернет.

Лейтенант, выслушав приказ изолировать район озера Чеко, молчал. Дожидаясь разрешения командира спрашивать, он следил за полковником, в нерешимости шагающим взад в перёд по кабинету. Верховец медлил, зная наперёд, что вопросы будут правильными, он готовил аргументы для защиты сложившегося беспорядка. В тайне завидуя простоте честной жизни Бугрова, не выдумывающего оправданий для начальства и министерства в целом.

- Вопросы, - наконец выдавил из себя полковник.

Бугров, против обыкновения, начал не сразу.

- А если это и правда инопланетяне? - неуверенно начал, заметно побледневший лейтенант.

- Предлагаешь им баб в кокошниках отправить? – не растерялся нач. части.

- Это, возможно, первый контакт человека с внеземными цивилизациями. Считаю, что не обладаю необходимыми навыками ведения переговоров такого уровня.

- Какие переговоры Иван Иванович? – смутился Верховец нерешительности лейтенанта. Он на секунду задумался. – Если бы они хотели переговоров, они бы в Москве сели, а не в нашей жопе. Про свои навыки, ты зря, - полковник ещё ненадолго задумался. – Понимаешь, если они могут так летать, то наверняка могут мозги сканировать… Ты человек честный, тебе бояться нечего, а у меня семья, а у вышестоящих… династии, мать их! - в сердцах махнул рукой полковник. – Сам понимаешь, - оправдывался он, против воли.

- В таком случае я прошу вернуть в часть весь личный состав для подготовки к возможной агрессии. Я с отрядом не менее тридцати человек выдвинусь к месту предполагаемой посадки и постараюсь эвакуировать всех кто будет в заданном квадрате. Предлагаю выдвигаться на трех автомобилях с огневой поддержкой БМП. Так же необходимо предусмотреть возможность воздушного коридора для эвакуации больных и раненых, - щёлкнул каблуками лейтенант.

- Ух ты, орёл! – улыбнулся полковник, радуясь возвращению привычного Бугрова. – Целую спец операцию уже сообразил. Тридцать человек, БМП, вертолёт. А что они жрать будут? – вопросительно посмотрел он на подчинённого. – Ты в приказе хоть строчку про обеспечение слышал? Или ты думаешь Каблуков нам с тобой сейчас всё организует и откажется от своей экономии?

- Эти вопросы надо задавать в штабе округа, товарищ полковник!

- А толку, Иван Иванович? Не раз уже на эту тему говорили, хватит! Пока мы будем письма по округам рассылать, личному составу жрать будет нечего, а его здоровье — это наша с тобой задача. Скажи спасибо, что с местными смогли договориться, а то бы корой сосновой солдата кормили. Поэтому, берёшь газон, блатных, что по части без дела шляются, радиста с рацией, и я тебе водителя своего отдам. Питанием и горючкой, я вас обеспечу. С местными не ссорься, если встретишь. Бойцов попроси, пусть фотографий сделаю побольше, нам с тобой для отчётов. Землянку там найдёшь, в ней три дня перекантуетесь и назад. Вопросы!?

- Действия в случае появления пришельцев?

- В контакт не вступать, держаться на расстоянии, зафиксировать с помощью фото и видео техники, и постараться остаться незамеченными. Понятно!

- Так точно! Оружие?!

- Возьмёшь с собой каждому по автомату, если будет необходимо выдашь на месте.

- Разрешите выполнять!?

Блатные, не участвующее в ПХД части, находились в столовой. Попивая чай, они смотрели скачанные на телефоны ролики и кино. Появление лейтенанта ничуть их не смутило.

- Товарищи солдаты, - остановился перед столом Бугров. – Завтра с утра вы поступаете в моё распоряжение…

- Чайку товарищ лейтенант, - перебил его, здоровый белобрысый детина, рядовой Сенаторов.

- Мы в составе подразделения из шести человек выдвигаемся к озеру Чеко.

- В войну поедете играть, товарищ лейтенант? - не отрываясь от просмотра видео, спросил рядовой Дмитриев.

- Поедем!

- Ну и едте, - не отрывался от видео Дмитриев. – Мы то тут причём?

- В части останутся два радиста и дежурные КПП. Командованием части принято решение, на время моего отсутствия закрыть столовую части.

- Нихуя себе новости, - возмутился Сенаторов.

- И чё, там на озере? – заговорил третий блатной, рядовой Халилов.

- Мы выдвигаемся на помощь местному населению, на случай ЧП.

- Чё за ЧП? – оторвался от телефона Дмитриев.

- О возможном ЧП, я сообщу вам по прибытию на место. Сбор у ворот в 9:00 - вышел из столовой Бугров.

В 15:55 на столе генерала Каблукова зазвонил телефон.

- Товарищ генерал, - докладывал Верховец. - По указанным в приказе мероприятиям проведена подготовка личного состава и сформировано подразделение, которое завтра с утра выдвигается в указанный район. Командиром подразделения назначен лейтенант Бугров. В связи с …

- Почему сам не собираешься? - прервал доклад генерал.

- Остаюсь проводить мероприятия на случай агрессии!

- Какой ещё агрессии, ты чё Верховец?

- Необходимо вернуть в часть личный состав, что затруднено отсутствием у нас горюче смазочных материалов. Прошу вас отправить мне 15 тонн…

- Верховец, ты от страха, совсем растерялся? Какие 15 тонн?

- Так точно! 15 тонн горюче смазочных материалов и продуктов питания, рассчитанных из необходимого рациона в зимний период для личного состава и эвакуированных…

- Товарищ полковник! – заорал в трубку Каблуков. – Что за разговоры? Эвакуированных! Это полтора с хуем эвенков у тебя эвакуированные, ты их собрался кормить весь зимний период? Устроил мне тут! По делу давай! Группа завтра выезжает?

- Так точно! В 9:00. На резервном запасе горючки и …

- Хватит! – снова перебил Каблуков. – Ты что думаешь, мне горючку вагонами возят? Запрошу из резервов окружных складов, сколько дадут, столько отправлю! Думаю, больше 5 тонн не получишь. Сколько время бойцы на озере будут?

- Три дня, если не произойдёт не штатной ситуации, позволят погодные условия и хватит продуктов…

- Верховец, ты доиграешься! Что значит хватит продуктов? Ты весь личный состав в батраки местным загнал, а теперь жалуешься мне, что тебе мало за их работу платят?

- Товарищ генерал — это мера вынужденная…

- Отставить! Вышлю тебе ещё десять коробок сухпайка. Закончили об обеспечении. Приказываю! С подразделением на озере поддерживать оперативную связь! Обо всём происходящем в районе наблюдения, докладывать каждые четыре часа! Вопросы!?

- Ни как нет!

- Конец связи! – повесил трубку Каблуков.

- Товарищ полковник, - обратился он к присутствующему в кабинете Агабляну. – На основании запроса нач. части 1810-13, запросить в округе 50 тонн горюче смазочных, триста комплектов обмундирования, и провизии с расчётом на эвакуированных жителей посёлка.

После ухода зам. обеспечения, Каблуков вызвал врача и жалуясь ему о расшалившемся давлении, выписал себе больничный с открытой датой.

Проспавшие завтрак блатные, спросонья кутались в бушлаты, стоя у шишиги, в которую Верховец закидывал всё необходимое.

- По местам! – зычно скомандовал лейтенант и скрылся в кабине.

Мотыляясь между проплешинами обезлесен, по расхлюстаным, вырубщиками, в хлам дорогам, к озеру прибыли только к вечеру. Едва не наехав впотьмах на первую из пяти, почти утонувших в земле рыбацких избушек, ближе к озеру решили не спускаться, выбрав для ночлегов именно её.

Эвенки, стойбище которых расположилось поодаль, узнав Бугрова, накормили военных горячей наваристой ухой и пообещали помощь. После ухи, Бугров получил от старейшины категорический отказ эвакуироваться, доложил об этом в часть и получив распоряжение не обострять, назначил часовых, и лёг спать.

Проснувшись, по привычке, в 6 часов, командир подразделения подкинул дров в почти погасшую печку и не разбудив часового, отправился к озеру.

Утро выдалось безветренным и тихим. Безоблачное небо светилось миллионами звёзд и галактик, а озеро зеркалом, отражающее его, казалось сквозной дырой в тёмной земле.

Небольшой морозец бодрил. Облако пара поднималось над Бугровым, когда он, закончив привычную разминку лёгкой трусцой спустился к самой кромке воды, умыться.

Шелковистая мягкость обволакивала опущенные в неё ладони, совершенно скрывая их в отражении звёздного неба. Пытаясь зачерпнуть воды, Иван Иванович сложил руки чашкой и резко дёрнул их на себя. Ладони остались сухими. Пытаясь найти воду, Бугров опускал руки в пространство, никак не проявляющее себя при его прикосновении. Дно, как и воду не удавалось нащупать ни руками, не палкой. Озеро Чеко исчезло, оставив вместо себя портал, в котором бесшумно исчез брошенный, для проверки, камень.

Подавив панику командой – «Отставить!», лейтенант решил ждать. По распорядку он поднял бойцов и сообщил в часть, что ночь прошла без происшествий. Раздав приказы всему личному составу, он поспешил к эвенкам.

- Что с озером?! – налетел он на старейшину, мирно пьющего чай у чума.

- Здравствуй Иван Иванович. Чай будешь? – улыбнулся в ответ старик.

- Спасибо! – взял себя в руки лейтенант. – Что с озером?

- Увидишь, - меланхолично выдохнул старейшина, посмотрев на небо. – Пошли.

Все, кто был в стойбище направились к берегу. Бугров шёл вместе со старейшиной и вопрос не задавал.

На берегу звездного озера, стих щебет детей и женщин, и все взгляды обратились на небо. В светлеющей выси исчезали звёзды, закрываемые огромным корпусом приближающегося исполина неизвестного происхождения. Лейтенант замер. Гигантский объект опускался к земле беззвучно будто подкрадываясь. Размер его был угрожающе огромен и Бугров сделал шаг назад, едва подавив страх бросится наутёк. Казалось, что мир вокруг обречён, когда громада корпуса объекта вдруг снизив скорость, начала беззвучно погружаться в озеро, словно поезд в тоннель.

Перед людьми на берегу замелькали окна межзвёздного лайнера, медленно уходившего в портал бывшего, когда-то озера Чеко. В светлых окнах лайнера виднелись люди, занимавшиеся своими делами. Бугров мог поклясться, что видел среди пассажиров и не людей, но больше всего его поражало, что вся эта громада, двигалась мимо. Мимо эвенков с их тысячелетним укладом, мимо военного, который должен действовать согласно приказу, мимо всего человечества, запускающего ракеты и спутники, и считающим себя цивилизованным.

14. Маяк


Искомый маяк я увидел сразу же, как только взобрался на этот ненавистный холм. Подъем был не из приятных. Вязкая земля, вперемешку с глиной, и скользкая трава, после прошедшего недавно дождя — умопомрачительное сочетание. Почему эти черти выбрали октябрь свои любимым месяцем? Почему не, скажем, февраль? Тем временем пронзительное око маяка сделало полный оборот вокруг своей оси. Благо, что я нахожусь несколько выше траектории движения луча, иначе я бы просто ослеп. Надо поспешить, чтобы успеть оказаться внутри маяка, до того, как все начнется. Тихий смех над левым ухом придал мне невиданное ускорение. Внезапно накативший смрад окутал лёгкие. Бежать. Бежать ещё быстрее, игнорируя судороги в мышцах и ноющую боль под ребрами. Времени так мало. Я должен успеть к смотрителю...

Солнце уже коснулось океана и начало в него погружаться - надо спешить. Нормальную дорогу к маяку так и не проложили - вроде пытались, но техника стабильно глохла... Интересно - лошади ведь тоже шарахались - как мы этот маяк строили? Чертовы лужи - раньше через такие перелетал, а теперь.... гадская аналитика, отвык от настоящей работы... инквизитор хренов. Ладно, обычного человека бы уже давно стошнило еще на подходе. Грязь комом облепила армейские ботинки, мелкий дождь, не смывающий волну смрада, колет лицо. Не люблю октябрь, особенно последнюю его ночь.

Два валуна на тропинке у входа просто гудели от спокойной мощи и я почувствовал легкую щекотку - каменные стражи просканировали меня и не нашли угрозы. Как только я ступил за них, морок отступил и казалось даже заходящее солнце стало теплее. 218 ступенек вверх, но без тошнотворных запахов, глины на обуви и всех чертей ада вцепившихся в ноги - это уже не проблема...

- "Привет Кельт".
- "Опять этот русский!" - проворчал похожий на гнома смотритель.
- "Я древлянин, Лоркан, один из последних - прошу это запомнить или буду тебя звать британцем!!"

Лоркан захохотал, как будто слышал это впервые, и когда я подошел взять протянутую бутылку лучшего в мире виски - хлопнул меня по плечу: "Глотни - сегодня будет трудно".
После подъема хотелось дышать и воды, но я не настолько смел что бы отказаться от предложенного друидом виски.

Солнце последней каплей осветило все небо, и исчезло… началось время призыва... Я успел...
- "Почему так поздно?" - спросил Лоркан
- "Они стали работать гораздо тоньше... самолеты уже не отменяют а сажают черти-где из за погоды. Машины сами запирают двери и едут нырять, а люди несут такую мешанину правды и лжи…. Они работают лучше".
- "Они всегда впереди в таких вещах - грустно покачал головой Лоркан, но что еще хуже - мы почти не отстаем..."

Он долил себе стакан и протянул мне бутылку, но сейчас уже вежливее отказаться - работа. А за стенами маяка, за маленьким кругом охраняемом гудящими от напряжения вратами летели души... Спите Вы или не спите, дома ли в церкви или на улице - Ваша душа сегодня призвана.

Если Вы не верите в души - зовите это характером, личностью, сознанием, подсознанием, да чем угодно, но сегодня то нематериальное, что делает Вас тем кто Вы есть стремится к тому что Вы зовете тьмой, хтоническим злом и нечистью…
Не обольщайтесь - никто не собирается покупать вашу душу - слишком мелок товар для розницы… да и зачем покупать когда можно просто коснуться...

Призыв звучит одинаково для всех - волной страха, тревоги, сомнения, но слышит его каждый по разному Тот кто любит - боится потерять. У кого есть дело жизни - боится не успеть...Вот мимо летит душа обойденного офисного клерка, вот молодая мама боящаяся потерять мужа. Ужас и тревога гонят их туда где миражи обещают быстрое решение и после холодного касания любовь падает ревностью, уважение - завистью... И завтра Вы накричите на ребенка, смолчите, сподличаете, присвоите... устроите октябрьскую революцию, черт подери. Чертов, чертов октябрь... хотя бывает в любом месяце и в феврале и в июне... Не знаю почему так - мне лишь немного больше тысячи лет - я еще многого не знаю.

Нагруженный ветер выл и стонал тоскуя по солнцу, почти плача по детски . Неуместный на маяке камин жарко потрескивал огромными бревнами - интересно как Лоркан их сюда поднял и как протаскивал - через верх что ли...

Пора. Лоркан положил руки на подлокотники кресла, закрыл глаза и сосредоточился - я почувствовал как качнулся лес за мысом, как рябь пошла по морю... Друид пылал в кресле ровными подрагивающими языками пламени. Я зачерпнул его пламя и заплетая его нити и язычки в заклинания направил его потоком в лампу маяка. Те кого страх не скрутил до конца, те кто отказываются видеть впереди лишь темноту заметят наш маяк и наша сила, если попадет куда надо, затеплится искрами и огнем. Такую душу не заморозишь - ничто не сможет ее коснуться. И завтра этот человек проснется сильным и спокойным … может не самым богатым и не на вершине власти … Как сказал Лоркан - Они всегда впереди в таких вещах, но мы почти не отстаем... Они, немногие с огнем в душе, будут нести в себе тепло и покой, их голос будет слышен а дела видны. Они не боятся страха. Они не дадут холоду и тьме царствовать вседозволенно.

Старый друид, еще гнавший римлян от вала Антонина сидел со спокойным лицом а вокруг него билась энергия, древняя и обжигающая, придавать ей форму, наполнять смыслом и значением становилось все труднее, Да и в безмятежности Лоркана я начал чувствовать усталость, но все что мы сейчас можем сделать - поменяться местами. Нас не так много - а в такие дни смотрителю одному не справиться, и мы идем к маякам, инквизиторы и офисные крысы, как я, подмастерья и пенсионеры помнящие каменные топоры. Тьма сопротивляется, олени (четвероногие и двуногие) бросаются под машины, молнии бьют в самолеты и деревья, разоряются компании, начинаются пожары и войны... Мы сильные и опытные но каждый год несколько маяков остаются темными. Тьма учится быстро.

Боль начала пульсировать в левом виске... работать с силой Лоркана - это как пить из пожарного шланга. Я уже механически обволакивал его тепло и силу в нужные формы. За стенами гудел ветер. Море, лес, птицы и звери, старые камни - Лоркан коснулся всего прося помощи... Я так не могу, но луна, звезды, солнце к которым мы пока повернулись задницей планеты (и пусть американские коллеги поспорят!), пламя пылающее в камине - они дадут мне силу. Там за старыми камнями стен маяка сильные люди оставались людьми неся в себе наше тепло - тепло солнца и звезд, тепло моря и земли.

Их было мало - страх ослепляет, страх коварен - умного давит логикой, тупого - физиологией. Страх - это ваша тень и если не стоять на нем обоими ногами - он и днем то может задушить, а в эту ночь за окном летели просто сгустки страха, но вот пятилетний малыш встал в страшную темноту комнаты что-бы успокоить плачущую сестрёнку и я почувствовал как кусок огня уверенно пристроился в его маленькой но сильной душе. Детей легче чувствовать, взрослых не так слышно, но я ощущал куда падают искры - тот уйдет с лживой работы, та закончит удушающие ее отношения, а тот просто найдет в себе силы встать с утра и жить...

Меня уже шатало - вплетать смысл в море огня тяжело, но надо быть осторожным - просто страх выжигать нельзя - смелость и идиотизм довольно разные вещи и нужно создавать скальпель а не кувалду.

Капля крови потела по верхней губе Лоркана, моментально остывая. Я осторожно коснулся его ледяного лба. Огонь вокруг него погас и старый друид открыл закатившиеся глаза. Руки у старика тоже были ледяными и он чуть не выронил протянутую бутылку, вытирая рукавом кровь из носа, но нет - Лоркан виски не уронит.
Маяк потемнел… Лампа по прежнему посылала мощный луч света вокруг маяка, но сейчас свет был пустым.

Старый маленький друид, чуть шатаясь, встал у камина всунувши в него руки по плечи и огонь ласковым котенком терся об него. Я уселся в его кресле, потянулся через крышу к луне и 'зацепился'... Не знаю ослабил ли я приливы, но сила рвавшаяся из меня казалось снесет маяк. Лоркан развернулся, поднял руки и зашептал что то много древнее моего имени. Интересно каким он меня сейчас видит, но ведь такое личное и не спросишь... А я зажмурился и попытался дотянуться до каждого несомого страхом.

Чаще это бывает в октябре, в последнюю ночь, но случается и в другие месяцы. Спите Вы или нет - но когда холодный страх заполнит Вам душу, когда в жизни останется только отчаяние - остановитесь и оглянитесь - где то рядом светит маяк. Я успею.

15. Осень в деревне


Машина гулко плюхнулась, скрежетнув защитой по камням. Двигатель взвыл на предельных
оборотах, и «Эскорт», ощутимо присев на задние колеса, снова прыгнул вперед.
– Лево десять. Потом – прямо сто.

Руки девушки на руле были белыми от напряжения.

– Право пятнадцать. Резко влево. Не срезать – пни.

Василия мотнуло при маневре, впечатывая шлемом в каркас безопасности. Простая машина бы не выдержала такого издевательства. Но эта была непростая.

– Прямо – тысяча. Прыжок. Маруся?!

– Поняла, поняла! Без прыжков!

Но опять полет и «бамц».

– Простите – страшно.

Василий заметил, что девушка смотрит в зеркала, и невольно сам посмотрел на накатывающую сзади лавину пепельных монстров, похожих на антилоп гну.

– Левый десять.

Василий старался не думать, что будет, когда «Легенда» и дорога кончатся. Проклятый гусь…

Конец августа выдался на редкость тёплым и сухим. Проезжая по сельской улочке, Василий блаженно жмурился, предвкушая целую неделю покоя и тишины в старом бабушкином домике, до которого оставалось проехать всего лишь пару десятков метров. Ни шума, ни звонков и сообщений, ни воя сигнализаций, ни детских воплей, ни…

Огромный, как со страху показалось Василию, лебедь, распахнул свои белоснежные крылья, и угрожающе пригнув голову к земле, кинулся прямо под колёса его автомобиля. Удар, толчок грудью об руль старого Жигулёнка, одолженного у крёстного, и облако белых перьев, облепивших лобовое стекло. Дальнейшее Василий осознавал смутно, словно он пытался вспомнить горячечный бред. Бампер в белых перьях с брызгами красного, распростёртый между передними колёсами гусь, оглушительная истерика соседки тётки Тамарки, её выкрик, состоявший из неразборчивой абракадабры, липкая тьма и бездумное падение на старую, панцирную бабушкину кровать, покрытую голым матрасом. Как он дошёл до своего дома, Василий не помнил, перед внутренним взором стояло лишь мутное вязкое нечто и неясные обрывки. Среди этих обрывков почему-то мелькала умершая в прошлом году бабушка, повторяющая одну - единственную фразу: “Вася, только тридцать первого!”

Очнулся от забытья он резко, разбудив сам себя отрывистым всхлипом и закашлявшись от какой-то дряни, вроде пальмовых веток, лезущей в рот. Его тело утопало в мягкой, отчаянно воняющей старой тряпкой и пылью перине, при этом немилосердно царапающей обнаженную кожу какими-то острыми палками.
Отплевавшись и с трудом проморгавшись, он вдруг понял, что лезущие в рот и дрянь, и царапающие его палки, это… Гигантские перья. Потолок комнаты уходил куда-то ввысь, из невероятного далёка виднелось окно, а он сам, полностью обнаженный лежит на подушке, размером с яхту. Не успел Василий приподняться на локтях, чтобы осмотреться и осознать происходящее, как с оглушительным, продирающим до печёнок скрежетом распахнулась где-то на горизонте громадная, слабо знакомая дверь, и в неё вошла великанша.

- Готов, касатик? – прогремела она, в два шага оказалась около впавшего в ступор парня, и, протянув свою широченную ладонь, крепко, но осторожно, схватила его. – Вот и славно, пора, дружок, Леночка будет рада новой игрушке. Надеюсь, она хорошо будет с тобой обращаться, гусеубийца…

Деревенька была небольшой, всего на пять разнокалиберных домиков. Замок из Лего, деревянная избушка на куриных ножках, криво склеенный картонный куб, металлическая шкатулка и коробка от радиоуправляемой машинки «Эскорт». Здесь жили три старика – одноногий Николаич, с веткой в качестве костыля, пропавший в прошлом году бывший учитель биологии Александр Сергеевич, и безымянный и никому не известный среди местных немой, по прозвищу Молчун. Были тут и женщины: соседка бабушки Василия – Ангелина Петровна, акушерка на пенсии, и она. Маруся. Приехавшая месяц назад в соседнее село, ухаживать за больным отцом и не вовремя попавшаяся Тамарке на пути.

Было тут и кладбище. Количество могил в несколько раз превышало количество ныне живущих обитателей «деревушки». Благо, что люди жили не где-нибудь в сарае или другом помещении с полом, а на заднем дворе Тамаркиного дома, на огражденном электропастухом участке. Поэтому у них была возможность хоронить своих соплеменников. Летом. А зимой... Зиму пережить удалось только лишь Александру Сергеичу, остальные все были из свежего пополнения последних месяцев. Впрочем, до зимы у них шансов дожить было немного...

- Я уж не знаю, как, но ведьма, видишь ли, умеет людей в эдаких мальчиков-с пальчиков превращать. Душу дьяволу продала, или заклинание какое нашла, не представляю, да оно мне и не нужно, - рассказывал Александр Сергеич оглушенному происходящим Василию, распростертому на куче тряпья, играющего роль постели в «замке».
– Поначалу-то она только когда уж совсем до белого каления доходила, уменьшала людей. Я был первым, сколько уж навидался… А сейчас за любой косой взгляд… Ты давай, одевайся, вон, сколько шмотья тут – внученька ейная ненаглядная всё старается, шьёт для нас, дрянь мелкая. Руку, значит, себе набивает, дизайнером всё хочет стать. Когда не тренируется на патологоанатома… В школе всё ко мне подходила, выспрашивала, что человек почувствует, если во время операции наркоз действовать перестанет или сколько можно прожить при падении с десятого этажа.

Василий дёрнулся от неожиданности и выронил криво сшитые брюки.
- Одевайся, одевайся, что ж теперь поделать... – Сергеич тяжело вздохнул и протянул парню пластиковую чашечку из кукольного сервиза. – Вот, выпей водички, холодной, правда, горячая через пару часов будет, как Томка об нас вспомнит… Да, а я Тамарке тогда сказал, что её внучку неплохо бы к специалистам сводить, хотя бы к психологу, хотя по ней психиатрия плачет. Вот и очнулся однажды тут, уже таким красавцем. И познакомился с Леночкой поближе. Но первую свою живую игрушку она берегла… А вот Николаича уже не очень…

Спустя два месяца Василий уже лихо рубил дрова топориком из перочинного ножа, месил глину для будущей печки, ковырялся в недрах «Эскорта», умудрившись превратить его в электромобиль – к счастью, пульт хозяйка машинки оставила здесь же, и вообще, внёс изрядное оживление в ряды жителей деревеньки «мальчиков-с-пальчиков». Он принёс главное – надежду. Надежду вырваться из этого проклятого места. Старики понимающе улыбались, глядя на гуляющих по вечерам по периметру, держащихся за руки Васю и Марусю. Ангелина Петровна утирала слёзы, понимая, что будущего у молодых нет, а молодые... А молодые строили планы побега.

- Чёртов электропастух где-то на землю замкнуло. Или его специально так настроили, кулибины, хреновы, - мрачно говорил Василий Марусе, стоя у борозды, означающей безопасную границу. За ней валялись дохлые крысы и мыши, отчаянно воняя. - Его надо как-то преодолеть, остальное по мере поступления.
- Димка и Марина тоже так думали, - грустно отозвалась девушка. – Вы бы это видели... Мы их даже похоронить не смогли – ЭТИ потом через несколько дней забрали...
- У них не было «Эскорта» и «Легенды» - утешающе сжал девичью ладонь Василий. – У нас всё получится...

«Легенду» - взбадривающий отвар из трав, который мастерски делала Ангелина Петровна, был способен расшевелить и полутруп. Так, что даже после прямого хука в голову, пациент не замедлился бы ни на мгновение. Благодаря тому, что девчонка неделю назад притащила с собой и забыла у них зажигалку, поселение теперь получило возможность готовить на огне, греться вокруг него, делать хоть какие-то отвары. Что за трава росла за сараем, где они и располагались пленники, Василий не знал, но было её там в избытке, с его точки зрения. Но не с точки зрения Ангелины Петровны. Она не могла заварить ни противовоспалительный отвар, ни успокаивающий, но подстегивающий сердце и мышление, названный Василием «Легендой» готовила без проблем. У него был только один недостаток – короткий срок действия, всего полчаса.

Василий привык за прошедшее время к своему росту, не превышающему десять сантиметров. Привык к гигантскому миру, окружающему его. К первобытной жизни, полной смертельной опасности, где им грозили даже пробегающие мимо мыши и крысы - которые почему-то с высоты нынешнего роста теперь напоминали Василию антилоп гну. Что уж говорить о кошках, лисах и других животных. К счастью, они не могли преодолеть окружающую их электрическую ограду, бьющую, к тому в землю. Он привык ко многому. Но не к посещениям Леночки – любимой внучки тётки Тамарки.

Она навещала бабушку по выходным и сразу мчалась в свой любимый “зооуголок”. Ей было двенадцать лет, но мышление у неё соответствовало пятилетнему ребёнку, в пору, когда самая лучшая игра – это разбирание игрушек на запчасти. А если игрушки живые... Что ж, так даже лучше. Ведь совесть и жалость у неё отсутствовали полностью. Кладбище пополнялось в основном благодаря именно ей. И это было страшно. Николаич, после того, как в своё время девочка отрезала тем самым перочинным ножиком ему ногу, выжил только чудом. Чудо это звали Ангелина Петровна.

Бежать мешала электрическая ограда. Куда бежать, к кому и как дальше жить – людей волновало мало. Главное – убраться отсюда. Убраться подальше от Леночки. Подальше от окончательно спятившей Тамарки.
Василий, благодаря свалке в углу посёлка, имел под рукой кучу деталей от самой разнообразной техники и радиоуправляемых игрушек. Поэтому всё своё свободное время он посвящал усовершенствованию «Эскорта». Усилил каркас, с помощью пружин автомобильчик получил способность совершать небольшие прыжки.

Они с Марусей тренировались. Каждый раз, как Тамара куда-то уходила - чаще всего в лес, девушка садилась за руль и ездила, прыгала, по рассчитанной Василием траектории, пока он сидел рядом, и прицельно швырял по мишеням подшипники и гайки, найденные всё в той же куче мусора.
- Мало преодолеть ограду, - говорил Василий. – Ты видела эту кучу грызунов, которые постоянно клубятся там? Не знаю, что их привлекает, то ли электрический импульс как-то на них воздействует, то ли близость еды в виде нас, то ли Тамарка их приманила, но это проблема, не меньшая, чем пастух. А если ещё к ним присоединятся собаки с кошками... Да и лис тут вечно полно... Мы должны добраться до моего дома. У меня там телефон, как-нибудь позовём на помощь...
- Кого? – тоскливо отозвалась тогда Маруся. – Даже если мы и сможем кому-то сообщить о нас, то мы – феномен, будущие обитатели исследовательских лабораторий... Вася, вы уверены, что нам нужно к людям?
- Нам нужно убираться отсюда. После того, как мы похоронили Александра Сергеича... И перестань меня называть на «вы», сколько можно просить»!

Время шло, молодые люди тренировались, Тамара приносила им раз в сутки кормежку, из которой старики пытались состряпать нечто удобоваримое на свежесложенной печке, изрядно похолодало, и пора было уже назначить дату побега. Всё решила очередная смерть в их рядах – молчун так же тихо, как и жил, умер, через неделю после того, как любознательная девочка швырнула его на землю.

Предпринять попытку было решено тридцать первого октября. Дольше ждать было некуда - по ночам уже землю сковывало ледком. Тамара, давно не выходившая со двора, наконец в очередной раз направилась в лес.

Николаича и Ангелину Петровну разместили на заднем сиденье, Маруся села за руль, а Василий, зажав ногами мешок со снарядами, расположился рядом с ней.
- Надеть шлемы! – скомандовал он. Все безропотно выполнили приказ, даже Ангелина Петровна, ранее кривящаяся при виде этой «самодельной консервной банки». Парень и девушка одновременно глотнули омерзительный на вкус отвар и мгновенно ощутили прилив сил и ускоренное сердцебиение. Если сейчас их ударит током, то это верная смерть, сердце не выдержит...

Электродвигатель загудел, Маруся нажала кнопку, машинка резко дернулась и с места подпрыгнула.
- Маруся, стоп! Прямо вперёд!
«Эскорт» рывками тронулся, но вскоре выровнялся.
- Разгон! Лево двадцать! Прямо! Давай! Прыжок!

Несущийся на полном ходу автомобильчик, со всех сторон оклеенный резиной, въехал на опасный участок, подпрыгнул, и пролетел сквозь единственное отверстие в густой сетке, не коснувшись её. С заднего сиденья послышался женский всхлип. Николаич молча обнял Ангелину Петровну, и та вцепилась в него обеими руками, сотрясаясь в рыданиях.
«Эскорт» начал замедляться.
- Не тормозить! Маруся! Очнись! – рявкнул Василий. – Лево тридцать! По правому борту крысы!
- Не могу, там канава! – тоненько закричала девушка, судорожно сжимая руль. – Мы не одолеем её!
- Выполнять! – швыряя снаряды по живым мишеням, приказал Василий.
Маруся покорно нажала кнопку. Прыжок, и мучительные секунды полёта.
Машина гулко плюхнулась, скрежетнув защитой по камням. Двигатель взвыл на предельных
оборотах, и «Эскорт», ощутимо присев на задние колеса, снова прыгнул вперед.

– Лево десять. Потом – прямо сто.

Руки девушки на руле были белыми от напряжения.

– Право пятнадцать. Резко влево. Не срезать – пни.

Василия мотнуло при маневре, впечатывая шлемом в каркас безопасности. Простая машина бы не выдержала такого издевательства. Но эта была непростая.

– Прямо – тысяча. Прыжок. Маруся?!

– Поняла, поняла! Без прыжков!

Но опять полет и «бамц».

– Простите – страшно.

Василий заметил, что девушка смотрит в зеркала, и невольно сам посмотрел на накатывающую сзади лавину пепельных монстров, похожих на антилоп гну.

– Левый десять.

Свист очередного шарика, очередная крыса кубарем катится под лапы одуревших грызунов, которые тут же рвут её на части, новая канава, на этот раз заполненная водой.

- Право пятнадцать, прыжок!

«Эскорт» прыгнул в очередной раз, и Василий с облегчением увидел, что толпа «антилоп гну» осталась позади.

- А теперь едем к моему дому! – перекрикивая счастливые вопли, произнес, с трудом переводя дух, Василий, одновременно с этим замечая до боли знакомую ненавистную фигуру, идущую из леса.
- Ах вы, ироды, проклятые! Это куда же вы намылились, твари! – заорала Тамарка. – Да я вас сейчас...
- Прямо, полный газ! – скомандовал Василий, обомлевшей девушке, чувствуя, первые признаки вялости и слабости во всем теле – действие «Легенды» подходило к концу.
- Но как же... – с трудом выдавила Маруся, испытывавшая подобные же ощущения.
- Прямо вперёд! Бей суку!

Моторчик взвизгнул, автомобильчик рванул вперед, а из руки Василия полетел подшипник. Тамара, поднявшая правую ногу, чтобы растоптать своевольных беглецов, ощутила сильный удар по глазу и одновременно по левой ноге, пошатнулась, и упала, приложившись с размаху головой о дерево.
«Эскорт» опрокинулся. Пристегнутые ремнями безопасности люди застыли в ужасе, но со стороны врага не слышалось ни звука. Василий с трудом приподнялся – в сумерках была видна растекающаяся из-под головы Тамары лужа крови.
- Все живы? – еле слышно спросил он.
- Да! – отозвались все одновременно.
- Тогда ставим машину на колёса и едем ко мне домой.
Маруся с трудом выбралась наружу, и села на землю – ноги её не держали.
- А что будет дальше?
- А после её смерти заклятие должно рассеяться! – радостно отозвался Николаич, подтягивая к себе импровизированный костыль. – Только вот когда, не знаю... Господи, неужели выбрались...

Машинка тихонько загудела и скрылась в темноте.

Это сообщение отредактировал Акация - 31.10.2025 - 18:34

16. Котояма


- Кот! Куда мы идём? И зачем ты сказал взять мне лопату?
Кот нервно дёрнул хвостом:
- Иди молча. Не хватало, чтоб нас спалили.
- Да тут темно, трава мокрая, глина скользкая… Я щас тут убьюсь!
- Убьётся он… - фыркнул кот, - На твоих ботинках из «Спецодежды» протекторы круче чем у
американского военного джипа. - Иди за мной!
- Так куда идём то? – я нервничал.
- Рыть яму…
- Что? Да ты вообще что ли? Куда идём???
- Заброшенный дом на краю деревни помнишь? – кот замотал телом сбрасывая воду.
- А чё мне его помнить? Я каждый день мимо него хожу.
- Двести пятьдесят метров к северо-западу от него есть старый колодец…
- Ты знаешь где северо-запад?
- Пап! Не тупи! Конечно знаю! – кот всем видом показал, что не доволен вопросом. – Я же кот.
- Потом строго на север до старого дуба. Там будешь копать.
- Зачем?
- Увидишь.

1. Яма.

Октябрьский лес за околицей полыхал жёлтым, вишнёвым и оранжевым, и ни дождь, ни подступающие понемногу ранние сумерки не в состоянии были это мокрое пламя притушить. В синеватом туманном мареве, клубящемся под кронами, там и здесь посверкивали угольками любопытные, но ни разу не добрые глаза Других. «Ох уж эти сказки, - вспомнилось мне из прошлой жизни, - ох уж эти сказочники…»

Есть мы, и есть Другие. Такие же, как мы. Только другие. Это как… Ну, вот как мы сейчас с котом в лес идём, как бы за грибами. Только с лопатой.

Вот и дом заброшенный, век бы его не видать. Отсюда – строго на север. Так, что там у нас сегодня на севере? А на севере у нас сегодня опять лес… Кто бы сомневался.

Мне вдруг резко расхотелось лезть в эту мокрядь, тлен, грибницу, склизкий лишайник, под которым так легко не заметить битую водочную бутылку и налететь на неё мордой, поскользнувшись на бутылке пластиковой. Русский лес, бессмысленный и беспощадный… А пластыря-то в кармане и нет.

- Пап, ты чего молчишь-то?

- Да вот, думаю, как мне на дерево лезть в протекторах этих вездеходных.

- Зачем на дерево? – удивился кот, - мы же копать идём.

- Ну да, в прошлый раз мы тоже не летать шли. А вот пришлось.

- Ну что ты, пап, опять, - ну не начинай! Ну прости, прости, прости… Да, я прозевал. Всё. Сделал выводы. Раскаялся. Больше не повторится.

У меня противно заныли рёбра, косо сросшиеся после давешнего полёта через Свалку. Другие иногда бывают большие и злобные, как паровоз в брачный период.

- Да больше, в общем-то, и не надо…

- Но я же кот! Кот!!! У меня лапки! Да, я влез на дерево, а ты не успел. И что теперь?

- Да вот, собственно, и всё. Пришли мы. Вот он, дуб твой северный. Хрен перепутаешь.

- О! М-мия-о-о-у! – кот издал самый воинственный из своих воплей, - ты потерпи ещё чуть-чуть: вот выкопаешь яму, и всё. Начну мышей ловить, как все коты, и песни петь. И гладить себя позволю, - кот вытаращил глаза для пущего правдоподобия, но я всё равно ему не поверил.

Яму копать, да ещё в самом конце октября… Что-то тут не то. К тому же кот, позволяющий себя гладить, как-то вот не вязался у меня в голове с тем рыжим пакостником, которого я знал.

Тут надо бы всё же пояснить, почему я для говорящего кота папа. Но пояснять я ничего не буду, потому что сам нифига не понимаю. Вот такие у нас непростые отношения. С самого начала, когда я подобрал его, - дрожащий, грязный сгусток меха и страха, - вымыл и накормил, а он потом вдруг возьми и заговори! Ну, не выгонять же его за это. Так и живём. Пришлось кота читать научить и считать, он после этого пропадать начал надолго, как потом выяснилось, - в сельской библиотеке. Начитался, зараза, чего не надо, теперь вот мне ямы копать по всему лесу. В октябре. На ночь глядя. А в лесу ночью, между прочим, страшно, мокро, холодно, и Другие шастают…

Успешно миновав косо торчащую из-под леса ржавую трубу толщиной с электричку, мы, наконец, вышли к дубу. Нет, не так. К ДУБУ. То был прадедушка всех здешних дубов, этакое перводрёво, судя по толщине и замшелости, заставшее не то ещё первых мамонтов, не то уже последних динозавров. Странно. Раньше я его не замечал, хотя бываю здесь часто. На морщинистой коре лесного гиганта кем-то давним был выведен белый Велесов знак.

Кот задумчиво обошёл вокруг дуба по часовой стрелке, потом полдуба против часовой стрелки, покачивая полосатыми бёдрами и богатым, но подмокшим рыжим хвостом. Вдумчиво принюхался, после чего уверенно поднял левую заднюю лапу. В лесу пронзительно запахло тухлыми устрицами и утечкой бытового газа пропана.

- Ты чего творишь, скунс хренов? Вот как мне теперь тут копать?

- Ну, извини. Зато медведь не припрётся.

- Это почему?

- У них обоняние лучше, чем у людей, вот почему. А копать тебе не здесь, а с другой стороны, - успокоил меня рыжий плут.

Тут не поспоришь. Обоняние у меня, действительно, даже для человека не ахти. Хотя какой я теперь, к лешему, человек. Так, одна видимость. Даже кот мной вертит, как хочет.

С другой стороны дерева уже почти не воняло, и я бодро воткнул лопату в мох между могучими корнями. Железо звякнуло о железо. Ого, уже что-то нашлось?

Нашлась чёрная мокрая цепь поистине корабельно-якорных размеров. Уходящая одним концом под корни, а другим – забирающаяся спиралью по дубовому стволу и исчезающая где-то наверху, под нижними ветвями, в непроглядном уже винно-зелёном мраке.

- Ага! – оскалился кот, - Мы на верном пути! У нас всё получится! Надо только успеть до полуночи, край – до первых петухов. Роем!

- Объясни мне, животное, - что именно у нас должно получиться? Что мы роем, - блиндаж, окоп, огород, клад выкапываем? Может, прости Господи, могилку?

- Это будет Яма-Для-Другого, - медленно, с расстановкой, как дитю малому, невозмутимо объяснил кот, – главное, самим в неё не попасть. Ты, кстати, четыре свечки взять не забыл?

- Ну, ты и лох, - разочарованно протянул я. Ты что, всё ещё в эти сказки веришь?

Когда-то давно, когда он отравился несвежей печёнкой, я баюкал его на руках и рассказывал сказки, которые тут же на месте и выдумывал. Одна из них была, помнится, о том, что люди живут в селе нашем Мазутово настолько долго, что под землёй образовался сплошной слой мёртвых тел разной степени разложения, и если до этого некро-слоя докопаться в последнюю ночь октября, и в яму ещё свалится Другой, то из трупа и Другого может синтезироваться прекрасная принцесса, которая полюбит первого встречного, и будут они жить долго и счастливо, и помрут в один день. В общем-то, все мои сказки оптимистично заканчивались тем, что все умрут. До некоторой степени меня может извинить то, что я тогда ещё не знал, что кот говорящий и что он меня понимает, более того, всё мотает на ус …

- А ты всё с котами разговариваешь? – уел меня кот, - и кто из нас лох?

- Лох, - он всегда с лопатой в руках, - печально констатировал я, после чего взялся-таки за работу. Ничего не попишешь, наверное, пришло время расплаты за глупые сказки.

Вскоре груда выкопанной земли закрыла от меня лес, и не стало видно ничего, кроме коричневой глиняной стенки и косо уходящей в землю цепи. Нет, конечно, в грунте периодически попадались использованные презервативы, инсулиновые шприцы, упаковки от «Доширака» и стеклобой, но они не в счёт, они везде. Скоро мне не хватит сил выкидывать землю через насыпь, и тогда придётся что-то придумать, чтобы продолжить углубляться. К тому же, окончательно стемнело, а фонаря я с собой, конечно, не захватил. Вот, сейчас ещё на штык углублюсь, - и хорош. И так уже вырыл, как таджик под септик, кубометра четыре. Ох, чую, добром это не ко…

Последние остатки света закрыло нечто, медленно перевалившееся через край ямы.

Грунт под ногами внезапно дрогнул, хрустнуло что-то прогнившее, из-под ног ударили нестерпимо яркие лучи света, и я с хриплыми матами полетел вниз.

«Вот скотина безрогая, опять я лечу, а он на дереве сидит», - успел я подумать, прежде чем сознание моё растворилось в свете.

2. Перформанс.

Темно. Не совсем темно, но толком ничего не видать. Белоснежные, аж хрустящие от свежести простыни окружали моё бренное тело неким мятым нимбом. Вдалеке нечто ритмично негромко попискивало, и оттуда же долетали отсветы вспышек голубоватого света. С рельсовых карнизов над головой свисали странные занавески, плотные внизу и сетчатые в верхней своей половине. Слабенький ветерок попахивал чем-то едким, отдалённо знакомым. Я лежал на спине, упс… Абсолютно голый. Из-под бинта на левой руке прозрачной змейкой выползала тонкая прозрачная пластиковая трубка. Я скосил глаза на грудь. Так и есть: разноцветные провода от датчиков. Не, это точно не инопланетное похищение. Обычная реанимация, сейчас медсестра утку принесёт.

Стоп. Какая реанимация в лесу этом гадском? Там и подорожника-то нормального не найдёшь, чтобы царапину залечить. И где кот вообще?

Г Д Е - М О Й - К О Т?!!

Хлоп.

Мне мокро, и холодно, и нестерпимо хочется жрать. Откуда-то с небес, подёрнутых туманом, раздаётся гудящий низкими частотами голос:

- Ко-о-от! Куда мы идё-о-о-м? И зачем ты сказал взять мне лопа-а-ту?

Хвост мой самопроизвольно дёргается. Вокруг пляшут злобные тени, прекрасно видимые в ультрафиолетовой части спектра кошачьих глаз.

- С-с-с… Иди молча. Не хватало, чтоб нас спалили, - шиплю я.

Проклятая порочная бесконечность, вот что это такое. Я угодил в проклятую порочную бесконечность. Тут не дадут ни жрать, ни…

- Да тут темно, трава мокрая, глина скользкая… Я щас тут убью-у-усь! – рокочет сверху.

- Убьётся он… Мне бы твои проблемы, кожаный …

Хлоп.

Я медсестра. Морщинистая и древняя, как мать Тереза. В левой руке у меня две ощипанные куриные тушки, синие головы с лиловыми гребнями безвольно мотаются в такт моим шагам. Я держу тушки за сухие, шершавые лапы сухой, шершавой ладонью. В моей правой руке пустая пластиковая медицинская утка. Я отодвигаю занавеску, вхожу в секцию. На кровати, в ореоле спутанных простыней, лежит голый мужик. Его широко открытые глаза смотрят вертикально вверх, в облупленный потолок.

- Просили передать, - надтреснутым старческим голосом говорю ему я.

- Что передать? – натужно хрипит тело уголком рта, откуда тут же начинают обильно течь пузырящиеся слюни.

- Первые – Сраные – Петухи! - шепчу я ему на ушко, жеманно роняя на пол по одной куриные тушки и добавляю, мерзко ухмыляясь, с сексуальным придыханием, - И утка.

Я надвигаю утку на вяло свисающий фаллос пациента и ухожу в туман, шаркая бахилами.

Куриные тушки оживают, конвульсивно дёргаются и начинают отплясывать по больничному линолеуму лезгинку, маша пупырчатыми крыльями, клацая когтями и подкудахтывая.

Хлоп.

Я петух. Гордо выхожу из приоткрытых дверей курятника. Из тепла – в хрустальный холод раннего утра. Не хочу, а надо, иначе солнце же не взойдёт? Ко-ко-ко. Остатки тумана отползают к лесу, и вместе с туманом отползает беснующаяся в нём нечисть и последние секунды октября. Делаю вид, что клюю что-то рядом с левой лапой. Пусть у них будет шанс. Всё, дальше тянуть нельзя. Ну, вздрогнули… Натужно хлопая крыльями, тяжело взлетаю на забор, набираю полную грудь воздуха, грациозным движением встряхиваю головой, и – над горизонтом появляется сверкающая полоска солнца, брызжет плавленым золотом в глаз. Ку-ка-ре-кууу!!!

Хлоп.

На дне ямы лежит длинное, худое тело, завёрнутое во что-то воздушное, как паутина. В ногах, в головах и около обоих плеч горят тоненькие жёлтые свечки. Мы с котом стоим наверху и, затаив дыхание, смотрим, как тело-кокон и огоньки свечей неспешно движутся вверх. Шелестит и позвякивает об кору цепь, уползающая вверх, в древесную крону. Шипя, как лимонад, оплывает, исчезает выкопанный мной глиняный вал. Наконец, всякое движение заканчивается, и всплывшее из глубины тело остаётся лежать на непотревоженном слое опавшей дубовой листвы. Свечки догорают и гаснут, и вверх тянутся четыре змейки ароматного воскового дыма… Сквозь листву уже пробивается утренний свет нового дня, и дождь, наконец, перестал.

Некоторое время ничего не происходит. Ну, и вот вам, здрасьте. В один прекрасный момент мне вдруг жутко захотелось отлить. Я на секунду отвёл глаза, присматривая себе уютный кустик.

И вот тут заорал кот.

Он орал так, как будто его медленно переезжал асфальтовый каток, орал протяжно и тоскливо.

Я дёрнул головой, возвращая взгляд обратно, но не успел. На земле под дубом в ошмётках паутины сидела девушка, прекраснее которой я не видел, да и не увижу уже. Перед ней стоял кот, шерсть на его загривке стояла дыбом, кот орал, кот был вонюч, грязен и мокр, но надо было видеть, как она на него смотрела. В этом взгляде была вся любовь мира…

3. Поворот.

И стали мы жить втроём…

В тесноте, зато весело. Принцесса, похоже, оказалась всамделишной принцессой, только ей, слава Богу, память отбило почти напрочь. Звать Лия, это она помнит, по-русски, по-английски и по-французски чешет без запинки, причём по-русски знает много неизвестных мне слов. Умеет варить сосиски, макароны, пельмени, вышивать фениксов на полотенцах, кроить, шить, вязать крючком. Стирать не умеет, зато утверждает, что может подковать лошадь, а также что обучена ножевому бою. Но делать всего этого не любит. А любит она кошек вообще и кота моего в частности. И меня тоже повадилась папой называть, так что я, по подозрению кота, возможно, тоже-таки где-то царских кровей. Такие дела.

- Котик, милый!.. Как ты хорошо поёшь!.. Ой, какой хвостик!..

- Отстань от меня, ненормальная! Отойди, а то укушу! Пап, как-то она дышит неестественно! – паниковал кот, - эта принцесса не той системы! Может, её вернуть можно по гарантии?

- Кому её теперь вернёшь? Почтой, «На деревню, Велесу»? Всё уже, ноябрь наступил.

- Иди ко мне, киса! Кис-кис-кис! – не унывала кошколюбивая Лия, - смотри, у меня колбаска для тебя есть. Ну кис-кис!.. Пап, ну чего он?

- Пап, она меня даже не слышит!

- Не боись, я могу ей переводить с кошачьего, поначалу, - глумился я, - потом шрифт Брайля освоишь, будешь когтищами своими по фанере перфорировать. Главное, диван не трожь. Ничего, стерпится-слюбится, совет вам да любовь. А ты думал, что? Яму копал? Копал! Свечки жёг? Жёг. Ну, вот она на тебя и закодировалась. И вообще, ты бы колбасу-то съел, принц-консорт. Кстати, кто-то вчера обещал, что мышей ловить будет, песни петь и гладить давать.

Пока кот с несчастным видом давился докторской колбасой, его гладили, и чесали ему за ухом, и пытались поцеловать в нос. В нос кот не давался.

«Надо бы её к делу к какому-нибудь приспособить», - подумалось мне. Ибо от обзаведения принцессы нижним бельём, сапогами, спортивными штанами, двумя футболками, курткой и флисовой шапкой финансы мои пришли в состояние плачевное, а до зарплаты было ещё далеко, да и будет ли она ещё, неизвестно. А впереди маячил геморрой с объяснением всяким инстанциям, откуда около меня, - личности для закона подозрительной, между прочим, - вдруг возникла красавица с голой попой и без единой бумажки. Ведь девушка, - не кошка, тут одной прививкой не обойдёшься. Чувствую, попьют они у меня кровушки все, от паспортистки до участкового…

- Па-а-а-ап, прекрати зоофилию!!.

- Пап, ну чего он не даёт себя в нос поцеловать? Мне что, так в человеческом виде за ним и бегать? Я же с ума обратно сойду. Ну повлияй на него, а?

Сердце моё пропустило удар, затем снова забилось.

- Так… Вот с этого места – поподробнее, пожалуйста. Ты, рыжий, – успокойся: прямо сию секунду никто тебя в нос не насилует. Ну, а ты, принцесса, рассказывай, зачем тебе его нос.

- Э-э… Я думала, это все уже знают. Если кто-то кого-то любит всем сердцем, но они разные, то надо это… Этого… Ну, - того, поцеловать, и они станут одинаковые. Люблю я этого кота, пап. Прям вот люблю-люблю. Он такой хороший!

И глаза такие синие, бездонные… На мокром месте уже. А так и не скажешь, что дура. Смотрит жалобно так, но чувствуется, - не врёт.

- Да, тут тебе повезло больше, чем царевичу Ване. Что ж, это многое упрощает.

И мне представилось идиллическое кошачье семейство, не требующее никаких паспортов, регистраций и видов на жительство. Поселю их в кладовке, на старом детском матрасике, пусть живут.

- Ладно, - решился я, - помогу я тебе. Только чур, в доме не гадить.

- Не-э-э-эт!!! – завопил кот, но в четыре руки мы его скрутили и…

- Бля-а… Вот это поворот…

- Пап, как его теперь называть-то? Он ведь того… Уже не кот.

- Котояма, Лиечка, - ответил я, - Зови его Котояма.

Это сообщение отредактировал Акация - 31.10.2025 - 16:50

17. Возвращение из командировки


Иван Васильевич Котов стоял на перроне владивостокского вокзала. Начиналась посадка на курьерский поезд, который следовал в Ленинград через Воркуту. Часы на кирпичной стене показывали без двадцати восемь. Седеющую шевелюру Котова трепал божественный грузинский ветер с японского моря, напоминая о несчастной любви к прекрасной девушке Аури из Нагасаки. Их роман был бурным и скоротечным. Аури выносила Котову мозг своими мечтами о северных территориях, которые она называла "наши земли". Когда они в очередной раз прощались навек, на ней был белый платочек, а раскосые глаза её были печальны. Дымка сиреневого тумана не могла скрыть крокодиловы слёзы, капавшие с накрашенных ресниц. Ностальгические мысли Котова прервал удар колокола. До отправления поезда осталось 5 минут.

К Котову подошли двое в штатском. Один из них, широко улыбаясь, спросил:

- Иван Васильевич, а правда, что без двадцати восемь это семь сорок?

- Не понимаю, о чем вы, - холодея от нехорошего предчувствия произнес Котов. «Узнали про бабушку, Бэллу Самуиловну? Откуда? Теперь уволят.»

- Шутка, - рассмеялся штатский. Его напарник, здоровенный амбал, тоже изобразил на лице людоедскую улыбку.

- А мы ведь к вам по делу. Позвольте представиться, Дроздов Игорь Михайлович. А это мой коллега, Сергей Алексеевич, - штатский и его напарник небрежно помахали корочками, - Возвращаетесь из командировки, из Японии?

- Да, общество «СССР — Япония» в рамках обмена…

- Знаю, знаю. Вот что, Иван Васильевич, нам нужна ваша помощь. Вы ведь в Хиросиме и Нагасаки были? Знаете, как там справляются с последствиями ядерных бомбардировок. Так вот, нужно, чтобы вы поделились этим опытом с нашими гражданами.

- Что, нас бомбили? - ужаснулся Котов.

- Нет, что вы! - замахал руками Игорь, - Просто небольшая утечка на заводе. Ничего страшного. Но люди нервничают. Поэтому надо им объяснить, что жизнь продолжается, это несмертельно и все такое. Ну, вы понимаете.

- Э-э-э, как раз иногда смертельно… - начал было Котов.

- Не нужно усложнять, - прервал его Дроздов, - Командировку мы вам продлили. Выйдем в Челябинске, там недалеко.

***

Утром 31 октября 1957 года поезд прибыл в Челябинск. Котов и его сопровождающие направились к ожидавшей их у вокзала «Победе».

Пятидневная поездка в компании сотрудников компетентных органов далась Котову нелегко. Постоянные скользкие шуточки вроде той про семь сорок, прозрачные намеки и неожиданные вопросы держали Ивана Васильевича в постоянном напряжении.

- Так, значит, я прочитаю лекцию и завтра уеду в Ленинград? - в сотый раз уточнил Котов.

- Да-да, Иван Васильевич. Не волнуйтесь вы так! Лучше посмотрите, какая кругом природа! Леса, озера. А воздух какой! Дышите полной грудью, - усмехнулся Дроздов.

- Да, воздух… А противогазы нам разве не дадут? - Котов нервно высматривал в окно автомобиля какие-нибудь признаки произошедшей аварии в обступивших шоссе таежных лесах.

- В этом нет необходимости, - жестко отрезал Дроздов.

Спустя три часа автомобиль остановился на турбазе у озера.

- Вот мы и приехали, - Дроздов выгрузил чемодан Котова из машины, - Вон там, видите, здание с флагом? Это Дом культуры. Там вы будете читать лекцию. Рядом с ДК столовая. А вот в этом домике переночуете. Завтра утром мы за вами заедем. А пока располагайтесь. Лекция после ужина.

Дроздов похлопал Котова по плечу, сел в автомобиль и «Победа» умчалась в сторону Челябинска.

Иван Васильевич растерянно озирался по сторонам. По дорожкам между деревянных домиков медленно и как-будто бесцельно бродили люди. На Котова они не обращали никакого внимания. Вдруг со стороны ДК показалась фигура стремительно приближающегося человека.

- Что, опять уехали? Быстро они, - с досадой произнес подошедший.

- А вы врач? - обратился он к Котову.

- Нет, я лектор. Приехал читать лекцию про радиацию. Что она неопасна и…

- Тьфу, лектор! Нам нужен врач! А они лектора привезли, - перебил он Котова. - Что же вы такого натворили, лектор, что вас сюда?

- Я… я ничего… я не знаю, - пробормотал Иван Васильевич. Все прежние опасения всколыхнулись в его душе с утроенной силой.

- Ладно, лектор. Я комендант этой турбазы. Меня зовут Ветров. Константин. Можно Костя. А вас?

- Котов Иван Васильевич.

- Пойдемте, Иван Васильевич, найдем вам место.

- Да не надо место. Я на стульчике могу переночевать. Я ведь завтра уезжаю в Ленинград. За мной завтра заедут.

Ветров усмехнулся и покачал головой.

- А может быть, можно сегодня? Вечером, после лекции. Я на вокзале поезда подожду. Где здесь автобус до города? Или электричка?

Ветров молча толкнул дверь домика и вошел внутрь.

По двум стенам единственной небольшой комнатки были сколочены трехэтажные нары, на которых лежали люди. Некоторые стонали, но большинство лежало молча и неподвижно.

- Что с ними? Они живы? - спросил Котов.

- Наверное, живы, - Ветров вдруг взорвался, - Да откуда мне знать, живы они или нет?! Нам нужен врач, а они присылают лектора!

- Ничего, - взял он себя в руки, - сейчас принесу доски и устрою вам шикарное спальное место под окном.

- Откуда они все? - спросил Котов.

- Переселенные после аварии. Два десятка деревень отселили. Турбаза рассчитана на 200 человек, привезли больше тысячи. Без вещей, без еды, больных, умирающих. А ты, Ветров, как хочешь, размести и накорми! - Константин опять завелся и перешел на крик.

От громкого крика некоторые люди на нарах зашевелились.

- Корова у меня недоенная, уж сколько дней. Когда ж домой-то отпустят? - сказал кто-то слабым голосом.

- Да пристрелили твою корову. Как и пса моего, - откликнулся чей-то злой голос с других нар.

- Подонки! За что так с нами? Что мы сделали? - раздалось еще несколько голосов.

- А ну тихо! - прикрикнул на них Ветров, - Это государственная необходимость! Скоро ужин. Кто дежурный? Пошли на раздачу.

С верхних нар спрыгнул хозяин погибшего пса.

- Я дежурный.

- И вы идите с нами, Иван Васильевич, - обратился к Котову Ветров, - Чемодан оставьте.

Назвавшийся дежурным протянул Котову руку:

- Иван, значит? А я Петр.

Тропинка к столовой тянулась вдоль берега озера. Закатное солнце прочертило на черной глади воды оранжевый путь куда-то туда, на запад, в сторону Ленинграда.

«И правда красиво», - подумал Котов, - «Но хочется домой. И почему-то очень страшно».

- Послушай, Петр, как отсюда добраться до города? - тихо, чтоб не слышал Ветров, спросил Котов.

- Да никак. Вся турбаза оцеплена, никого не выпускают. Да вся зона оцеплена.

Петр зло сплюнул. Потом еще тише заговорил:

- Сам хочу уйти отсюда. Здесь смерть. Но одному не с руки. Вот если вдвоем…

- Почему смерть?

- Гостайна, будь она неладна. Никого не выпустят. Да и все равно все помрут, зараженные.

- Чем зараженные? Радиацией?

- Я эту радиацию не знаю. Может быть и радиация. Люди мрут. Каждый день десятками. Да еще карлики эти.

- Какие карлики?

- После заката приходят из леса откуда-то, людей хватают, кто послабее, и утаскивают.

- Куда утаскивают?

- Не знаю. Может, едят их, может еще чего. Они еще до аварии по лесам бегали. Тогда детей и стариков хватали. Говорят, аварию-то сделали, чтоб этих карлов извести. Да вышло наоборот.

- Откуда они взялись?

- Да не знаю я! Что ты пристал с вопросами? Лучше скажи, что решил — валим отсюда или нет?

- Валим! - решился Котов.

- Только придется Ветрова связать. А то он идейный. Мешать будет. В столовую зайдем, ты его отвлеки разговором, а я сзади петлю накину. Привяжем к столбу, еды, воды возьмем и ходу. Понял?

- Что вы там плететесь? - обернулся к ним Костя, - Быстрее, солнце садится.

Петр толкнул Котова плечом:

- Действуй!

Иван Васильевич догнал Ветрова в дверях столовой.

- А почему мы так торопимся?

- Разве Петр не рассказал? - Костя пристально посмотрел на Ивана.

- Про карликов? Рассказал. Только не верится. Байка какая-то.

- Не байка. Каждый вечер приходят. Я уж им еду на опушке оставлял. Нет, все равно сюда являются. Люди им нужны.

- Так надо же милицию, армию…

- Да знают они все. Только сделать ничего не могут. Поэтому после заката надо обязательно запереться в доме. Не выходить ночью никуда ни в коем случае. Вы меня понимаете, Иван Васильевич?

- Получается, что всех на турбазе этим карликам на съедение оставили?

- Да что вы такое говорите! - возмутился Ветров. Потом тихо добавил:

- Хотя не знаю.

В этот момент Петр оглушил Ветрова табуреткой.

- Вяжем и ходу!

Набрав припасов они вышли из столовой.

- Как же мы пойдем, если там карлики?

- Карлы — ерунда. Они за нами не погонятся. Им тут хворых хватает. Самое главное через оцепление пробраться.

Котов и Петр бежали по территории турбазы. Солнце уже село, но в сумерках отчетливо были видны маленькие черные фигурки, идущие к домикам со стороны озера.

Несколько карликов подошли к дверям столовой.

Иван остановился.

- Там же Ветров! Он без сознания. Они его сейчас заберут.

- Ну и что? Черт с ним. Нам легче будет.

- Я так не могу. Я вернусь.

- Тьфу на тебя! Так и знал. Интеллигент вшивый. Делай, что хочешь, а я ухожу, - Петр побежал к воротам турбазы и вскоре скрылся за поворотом.

Иван медленно подошел к столовой и заглянул внутрь.

Карлики деловито упаковывали Костю в какую-то пленку. Увидев Ивана карлики замерли. Потом один из них поднял маленькую черную ручку, сверкнула искорка и Иван потерял сознание.

***

Когда наступил следующий закат, Иван и Костя, такие же маленькие и черные, как и все их новые друзья вокруг, снова пошли к турбазе. Им надо было спасти еще много людей. Спасти и дать им новую вечную жизнь.
«Когда мы спасем всех людей, мы построим новый мир. И все будут жить вечно и счастливо», - думал Иван.
У ворот турбазы лежал еле живой, избитый солдатами из оцепления, Петр.
«И тебя спасем!» - улыбнувшись подумал Иван.

18. Веревочка

Вечерело, лес благоухал свежестью, умытый дождём, но Аркадию уже было не до красот. Он карабкался по крутому склону горы Большая Лысуха, стараясь засветло достичь вершины. Сегодня, в последнюю ночь октября, он вознесётся над этой красивой планетой, помашет ей рукой на прощание, и звездолёт помчит его домой сквозь Млечный путь в галактику Хора. Нельзя сказать, что он скучал по дому все эти десять с лишним земных лет. Он привык к обитателям Земли, к их образу жизни, тому, как они решают проблемы. Через год после высадки женился на прекрасной женщине. Усыновил и удочерил всех её детей от прошлых браков. Только имя это его раздражало. Толи дело его настоящее — в нём чередуются восемь шипящих и четыре свистящих. Музыка, а не имя! Вот и вершина горы. Аркаша посмотрел на часы, потом на небо.

– Добрый вечер.
Аркаша вздрогнул и отпрыгнул, извернувшись в полёте, чтобы увидеть угрозу. Но увидел он свою копию. Только чуть более белокожую и со светлыми волосами.
– Вы кто? – встроенный в браслет лучевик уже накачивал энергию для выстрела, и поэтому вокруг Аркадия в сгущающихся сумерках разлилось бледное голубоватое сияние.
– Я тоже в свое время удивился, – примирительно подняв руки сказала копия. - Но смею вас уверить, у меня точно такое же задание.
Аркаша недоверчиво дёрнул рукой с сияющим браслетом.
– Назови имя.
Визави снова дружелюбно улыбнулся и послушно прошипел положенные восемь и просвистел положенные четыре звука Имени.
– А земное?
– Валдис. А вас?
– Аркадий.
– Очень приятно. Пойдёмте, с остальными познакомитесь.
– Но ведь корабль одноместный! – Аркаша, который уже обрубил земные концы, инсценировав автокатастрофу, почувствовал, как холодеет где-то внутри. Это же придется возвращаться... Чудесное воскрешение, слёзы, объятия, обещания так не делать. Брр. Нет, он должен улететь! Его миссия закончилась, необходимые данные собраны, концы обрублены!
– Да. Поэтому, вам следует встать в очередь. У нас специальный листок для этого заведен.
– Хорошо. Обязательно запишусь, - невпопад пробормотал Аркадий, оглушенный открывшимися обстоятельствами.
- Тогда я вас оставлю. Как придёте в себя – приходите.
*
Чуть в стороне от плоской вершины и каменной смотровой площадки, с ведущей на нее грубо сколоченной лестницей, обнаружилось несколько палаток и небольшая группа активно общающихся людей. Играла музыка. Пахло дымом и мясом. Около казана и пылающего в яме костра сидели два мужика с тарелками в руках.
– О, ыщо адын, – обернулся к Аркадию он же, только более смуглый и чернявый.
– Надеюсь, последний, – кисло прокомментировал второй, вернее, двадцать третий, судя по номерку на руке, написанному синей ручкой на внешней стороне ладони.
– Олэсь, зачем такие слова говоришь! Всем рады будем! А ты друг дорогой, подходи, кюшай плов, пока горячий! – узкоглазый «Аркадий», колдовавший с казаном, призывно помахал большой деревянной ложкой.
– Валдис сказал записаться на листке сперва.
– У большой красной палатки доска на столбе, – буркнул двадцать третий, ковыряя в тарелке. – За мной будешь.

Аркаша прошел, куда сказали, по пути здороваясь с разными версиями себя, запретив себе таращиться. Черные, белые, желтые, узкоглазые, рыжие, чернявые, лысые, толстые, худые, накаченные и тощие. Была даже одна женщина, представившаяся Джоанной из Кливленда. И у всех были номерки: в виде татуировок, написанные ручкой, висящие брелоками на браслетах. У одного даже были четки, собранные из «девяток».
Валдис ждал у доски, где на кнопках висел листок плотной бумаги и коряво заточенный карандаш на верёвочке. Лист был явно заслуженный, обветренный и обтрёпанный.
– Записывайтесь, Аркадий.


Аркадий сразу заметил, что часть строк была зачеркнута.
– По-разному, – пожал плечами Валдис. – Кто-то отчаялся ждать, кто-то просто решил остаться, кто-то покинул этот мир иным способом.
«Аркадий Иванович Сперанский. Новосибирск. Россия» аккуратно вывел Аркадий сразу после цифры «двадцать четыре». Перед ним, под номером двадцать три шел «Олесь Владимирович Заяц. Витебск. Беларусь». После беглого просмотра списка, под номером «два» нашелся «Валдис Калныньш. Рига. Латвия».
Под первым номером было крайне информативное «Я».
– А «Я» это кто?
– Мы не знаем. Когда, два года назад, как и вы, влез на эту гору в полной уверенности, что скоро отправлюсь домой, здесь был только этот листок в целлофановом пакете, придавленный камнем, и этот карандаш.
– Он улетел?
– Предпочитаю считать, что нет. Я просидел тут двенадцать часов. Как вы уже поняли, челнока я не дождался. Вписал себя в список под номером два и поселился здесь, в Медвежьегорске, купив дом. Каждый день с тех пор я хожу на гору. Ровно через месяц пришел Салават, такой же воодушевленный, как и вы. Еще через месяц – Матэуш. Сантьяго, Джоанна, Чжасчи…
Имя Матэуша как раз было перечеркнуто. Аркадий вопросительно поднял бровь.
– Сказал, что ему и в Сан-Паулу хорошо, а тут ему холодно, серо и грустно, и он больше не вернется. – Валдис задумчиво посмотрел на холодные равнодушные воды Онежского озера. – Это мне привычно: очень тут природа на Рижский залив похожа – как и не уезжал никуда…
После дождя пронзительно пахло соснами, перебивая даже аппетитные запахи.
– Когда у вас, Аркадий, окно? – стряхнул с себя накатившую грусть второй, а фактически первый претендент на полет домой.
– Через час двадцать семь минут, – сверился Аркадий с браслетом.
– Подождем, – сказал буднично Валдис, прикрепляя лист обратно и фотографируя на телефон. – Пойдемте, поедим – Салават готовит волшебный плов. Он обидится, если вы хотя бы не попробуете.
*
Плов действительно был замечательный. Капуста – хрустящей. Огурцы – солеными. Пирог – с местной рыбой. А водка была водкой. Ибо ничем другим она просто не может быть.
Джоанна оказалась таким же мужиком, как и остальные «копии», отправленные на исследовании планеты Советом, за некоторыми несущественными для жителей галактики Хора, правками.
Невозмутимый как скала Си Цзи уверял, что «он давно не ждет и не верит, а здесь за компанию и отдохнуть от Пекина», да вот только слишком нервно теребил косичку, бросая взгляды на небо.

За пять минут до указанного Аркадием времени все «пришельцы» стали постепенно стекаться на каменистую обзорную площадку, и устремлять взоры к небу, выискивая признаки северного сияния: двигатели челнока, надежно скрытого маскирующим полем, все же выдавали его присутствие, вызывая магнитные возмущения в атмосфере.
Все собравшиеся на площадке были похожи, но, в то же время, разные. Десять лет на чужой планете изменили их, дав уникальные черты и особенности характера. Но это не мешало Аркадию за прошедшие пару часов ощутить себя не просто среди друзей, с которыми словно был знаком всю жизнь, а в кругу семьи. Может именно её он искал всё время? Сразу вспомнились жена с раздражающим именем, которое она так и не согласилась менять, и уже его дети. А это что, была не семья?
– За семью, – словно прочитав мысли, ткнул стаканчиком в его Олесь, который на площадку идти не собирался, а остался сидеть рядом на бревне.
«Позвонить?» Аркадий поставил стаканчик на землю и решительно взял в руки телефон – потом некогда будет звонить, когда челнок прилетит. Хотя, нет, успею.
Смесь спирта и воды ухнулась в желудок.
– За семью.
*
У костра было тепло и светло. На спину же наваливался тёмный леденящий и безразличный мрак, словно сам Космос смог просочится на Землю. Лишь где-то далеко внизу, у подножия, сквозь морозную дымку светились почти невидимые, а скорее, ощущаемые огни города. Ночные звуки, поскрипывания, перешептывания и постукивания не добавляли комфорта, заставляя Аркашу ёжиться и кутаться в плед. Немногочисленные оставшиеся ждать рассвета, испытывавшие сходные ощущения, сгрудившись вокруг огня, словно были они не представители высокоразвитой цивилизации, давно победившей пространство и время, а древние примитивные пращуры, ищущие в жадно пожирающих ветки языках пламени тепло и защиту.

Аркаша смотрел в чёрное, уже ноябрьское небо, где перемигивались редкие звёзды. Как же мало их тут видно, на этом окраинном мире. Всего лишь крохотный хвостик Млечного пути, и то сбоку. На Щщррссььщ небо ночью не такое – оно блестит и сверкает миллионами ярких точек, не уступая по яркости дневному. И это, не считая огней орбитальных станций, крепостей, снующих безостановочно челноков всех размеров и ярких тонких спиц орбитальных лифтов.
Но в то же время, как были прекрасны эти звёзды, сумевшие несмотря на расстояние донести свет даже сюда, на эту мокрую планету, чем-то заинтересовавшую Совет. Звёзд было мало, и оттого, хотелось каждую рассмотреть, попытаться вспомнить ее название, а если не получалось – придумать своё.


– Можешь у меня переночевать, – Олесь снимал номер в гостинице, еще не решив хочет ли он, как Валдис окончательно переехать в Медвежьегорск. – Или с этими переночуешь?
Он кивнул на большую палатку.
– Спасибо, но на первый раз останусь. Ты думаешь, уже точно не прилетит?
– Не знаю. Возможно, он уже прилетал.
– Ты про номера один?
- Да.
Помолчали.
– Ладно, поехал. Заходи, если что.
Олесь, пошатываясь от выпитого, побрел вниз с горы, матерясь, когда ноги скользили на стылой траве.
*
«Сел в самолет. Всё хорошо. Завтра вернусь».
«Много не пей :-*»
«Постараюсь :-*»
Аркадий попытался поудобнее устроился в тесном кресле – когда уже гелиевые ложементы внедрят? Благо, лететь всего два часа – можно и потерпеть.
Если бы прилетел челнок, он бы тоже через два часа был дома. Или уже не дома?
Слово «дом» давно не рисовало в сознании голубовато-изумрудные каменистые равнины Щщррссььщ с куполами домовладений семейных ячеек и бескрайними шевелящимися полями ссьсша, а рисовало его квартиру номер девяносто пять в доме девять по улице Урицкого, с раскидистой рябиной у подъезда. Всё реже он сожалел, что никогда сотни его детей не наполнят родильный чан, а всё больше, что никогда не сможет подержать в руках крохотный розовый плачущий комочек с его ДНК. Всего одного ребенка, но самого лучшего на свете. А вот если вдруг прилетит челнок, то что? Придется выбирать, где именно дом?
– Рыба или курица? – улыбнулась ему девушка, выдёргивая из размышлений.
– На ваш выбор, – улыбнулся он в ответ. Хоть тут переложить ответственность на другого.
«Вот бы опять не прилетел» промелькнула трусливая мысль, которую он тут же отогнал: у него все ещё есть долг, который никто не отменял. Поэтому он, не сомневаясь, отправится… кхм… домой и передаст Совету данные, старательно собираемые уже пятьдесят с лишним лет.
***
Вечерело, лес благоухал свежестью, умытый дождём. Деревья сбросили листья, которые желто-зелёным ковром устилали все вокруг. Холодно блестела Онега, предчувствуя долгую холодную зиму, когда её скует лед.
Аркадий тяжело карабкался на склон горы, периодически останавливаясь и хрипло дыша. Возраст давал о себе знать. Если бы он жил на Щщррссььщ он давно бы уже был мертв и скормлен малькам в Священном Чане. А став землянином, чувствовал себя ещё полным сил, планировал жить долго и даже, через пару месяцев, понянчить первого внука. Еще двадцать лет назад, когда верить перестал даже Валдис, договорились собираться на Большой Лысухе только раз в год – в последнюю ночь октября. В ночь, когда появился последний из «посланцев», то есть он, Аркадий. Делились новостями, общались, пили, смотрели в небо в положенное время, сгрудившись на обзорной площадке, а утром разъезжались по городам, странам и континентам. И с каждой встречей, приехавших становилось всё меньше, а в списке появлялись новые зачеркнутые строки.


Добравшись до вершины, Аркадий хотел привычно оглядеть открывающийся вид, но ему резко стало не до красот Карелии.
Перед ним, мокрый, с занесёнными листьями опорами, стоял челнок с распахнутым люком, куда успело нанести мусора. Входи и лети – даже браслет оживился, автоматически отправляя коды приветствия «свой-чужой», которые деактивировали охранные системы.
Аркадий облизал разом высохшие губы и начал крутить головой. Где Валдис? Где Джоанна? Где Олесь? Они всегда приходили раньше него, а он постоянно опаздывал, приходя последним. Почему не улетели?
Аркадий подошел к доске с листком. Все строки, кроме его, с номером «двадцать четыре», были зачеркнуты. Даже «Я» еле угадывалось под графитовыми линиями.
Он что, всё же улетал и решил вернуться?
Челнок напомнил о себе вибрацией браслета. Понятно – оптимальное окно старта в галактику Хор скоро закроется, и его торопили.
Аркадий недовольно поморщился – столько лет ждал челнок, а он не может подождать пару минут?! На вот ему пока коды на подготовку к старту – пусть занимается самодиагностикой после долгого простоя.
Корабль, получив команду, отстал.
Лететь? Конечно, лететь – тут без сомнений. Долг перед Родиной, который нависал над ним всё это время, требовал доставить собранные данные. Пора звонить жене прощаться? Или детям сперва? Жена спит – возраст. Разбужу – опять скажет, что голова болит из-за меня. А дети? Они там все занятые… Еще и разница в часовых поясах. Могут и не ответить. Мол, опять старику не спится, названивает.
Корабль опять кольнул браслетом.
– Да подожди ты! – в сердцах гаркнул Аркадий так, что даже дождь стал капать тише. – Подожди! Не видишь – прощаюсь! С жизнью своей прощаюсь!
Корабль ждал. Темнота вокруг сгустилась, и только листок с перечёркнутыми строчками белел на расстоянии вытянутой руки. А почему именно Аркадий? Потому, что был последним в списке? Что после него новых желающих лететь так и не появилось? Крайним сделали его, значит.
Разве ж это честно?
Вновь укол. Настойчивый.
– Да иду я, иду, железка чертова!
Шаг. Другой. Посмотрел под ноги: следы на мокрой земле между камней. Свежие. Кто-то также стоял тут и решался. Но так и не решился - дальше следов не было.
Сейчас будут.
Аркадий уверенно дошел до самого люка и остановился. На него пахнуло почти забытым терпким пряным запахом корабля, когда-то таким привычным и неощущаемым, а сейчас болезненно ударившим в нос. Мягко светился ложемент – удобный, подстраивающийся под очертания тела. Лечь в неосязаемый теплый гидрогель, который растворит земную одежду и погрузит в светлое радостное небытие на всё время полета до Луны. Потом, уже на звездолете, лежащем в одном из кратеров, запустить автоматическую программу перелета, перебраться в криокамеру, уснуть и проснуться уже в Центральных мирах, под небом полным звезд, среди соплеменников. Предстать перед Советом и вручить им инфокристалл. С почётом вернуться на Щщррссььщ, купить ферму и больше никогда…


Аркадий посмотрел на холодное еще октябрьское небо. Ни одной звезды видно не было.
Пора улетать с этой жалкой планеты, которая даже звёздам больше не интересна.
Еще шажок. Последний – дальше уже начинался пол, по которому забегали огоньки подсветки, показывая путь.
Завибрировала земля – запустились гравитационные планетарные двигатели. В воздух поднялись камушки, травинки, ветки, даже огрызок карандаша воспарил и улетел бы вверх, к звёздам.
Если бы не разворсившаяся, потемневшая от времени и влаги верёвочка.
Аркадий взял в руки телефон.
«Жена». Он так и не полюбил ее ужасное имя.
Вызов.
– Аллё… Аркаш? Я сплю. Сколько времени? Что-то случилось?
– Мне нужно… Сказать тебе. Признаться, что…
– Давай завтра – ты же знаешь, когда я просыпаюсь ночью, я долго потом не могу уснуть, а утром обязательно болит голова! Завтра. Всё скажешь завтра. Целую.
Аркадий закрыл глаза. А это его веревочка – старая, седая, лохматая спросонья веревочка, которая не даст ему улететь.
Он с большим трудом, разрывая кожу и плоть под ней, содрал с руки браслет, заранее инициировав перелет на Луну, последующий, в галактику Хор в беспилотном режиме, и закинул окровавленный тревожно пульсирующий обруч вместе с скрытым внутри инфокристаллом в тут же начавший закрываться люк.
Постоял, глядя на вспыхнувшее ненадолго северное сияние, дождался, когда оно угаснет, вздохнул, дошёл до листка и жирно, тратя весь грифель до самой рубашки, зачеркал строчку со своим именем.

19. Беззлобие


Улетели последние птицы. Вслед за ними на землю упали все листья, трава
побурела, лишь на покосах она продолжала зеленеть, напоминая об ушедшем лете.
Исчезновение пернатых не заметили только бараны. Мирные ребята. Вся их жизнь
ограничивалась жеванием травки и созерцанием окрестностей.
Под стать баранам был и их хозяин — Доржи-Цырен. Для него в этом мире
существовали только бараны, деревья, холмы, ручей, птицы и изредка приезжавшая Баирма.
“Зачем тебе двойное имя, если ты даже на первое не откликаешься?” - спросил я у него.
Доржи-Цырен посмотрел на меня и пообещал заколоть для меня самого упитанного барана.
“Спасибо, Доржи-Цырен! — ответил я. — Ни хрена ты не слышишь и не все
понимаешь, но мужик ты в целом хороший!”
“Скоро Баирма приедет, архи, однако, привезет”, - сказал бурят.
“Жду не дождусь. — думается мне. - Жду не дождусь… Аж вон, на лирику потянуло, чтоб её.”

***

Старый L200 качается на скрипучих рессорах и окончательно останавливается. Да, можно сказать, что мы кучеряво живем, раз не на “Хантере” или не на “Ниве”, но возить нам приходится столько и такого, что даже “Буханка” не вариант, а L200 куда как лучше тащит прицеп. Ну и естественная человеческая тяга к комфорту тоже сказывается, что уж тут скрывать.

В этот раз мы остановились в давно и намертво законсервированной метеостанции. Настолько “намертво”, что предпочли воспользоваться каким-то чудом сохранившейся хозпостройкой, закинув внутрь пару раскладушек, тепловую пушку и всякий нужный инструментарий. Запитали всё это счастье от привезенного с собой генератора. Потому как столбы электропередачи в наличии были, а проводов уже нет. Классическая классика для любой жопы мира, в которую нас с Серегой отправило начальство. Хотя оно, начальство, утверждало, что нас посылает Родина.

Скидываю на пол перед Серым тушу барана, завернутую в плотный полиэтилен.
- Это что? - присаживается он рядом бараном и заглядывает под “упаковку”.
- По обстоятельствам. Либо ужин, либо вещдок.- отвечаю потирая виски. К вечеру опять начала болеть голова. Третий день уже как. - По барану в неделю… Щедрый мужик этот Доржи-Цырен. Понять бы нафига этой хитрой скотине такие расходы.
- Думаешь отмораживается? - Серега кряхтит, поднимая тушу и тащит её в соседнюю комнату.
- Уверен. Глаза слишком хитрые, а улыбка дофига наглая. Всё он прекрасно понимает. Уверен что и разговаривает на великом-могучем не хуже нас. Серег, а может он нас того, травануть хочет?
- Точно нет. По крайней мере не в прошлый раз. Токсинов в тканях не выявлено. Этого барана прогнать по полному циклу?
- Ага. Давай. Я пока рапорт к отправке подготовлю. ДНК тест по первой туше готов?
- Ты же говорил, что это тупость делать баранам тест ДНК.
- Ой, да мало что я там вчера говорил. - морщусь я. - Ты меня убедил? Убедил. Вот и молодец. Так готов тест?
- Не. Еще минут сорок ждать. Максимум час. - в соседней комнате что-то с грохотом падает и слышится отборный Серегин мат. - Как же мне дороги эти вечные спартанские условия… Короче, к появлению спутника данные будут.
- Добро… - бурчу я и запуская ноут. Необходимо сухим канцелярским языком, который так любит наше начальство, расписать мой сегодняшний день.

Так, что я сегодня там такого великого сделал? “Провел оперативные мероприятия”. Не, не так. “Провел оперативно-розыскные мероприятия”. Во. И не дай Бог перепутать. “Повторно посетил места стоянки четырех пропавших туристических групп”. Ага, по четвертому разу каждую. “На месте второй стоянки обнаружены бараньи следы”. А где их тут нет? “Местный отшельник на контакт не идет”. Хотя баранами усиленно делится. “Проводники из ближайших населенных пунктов повторно отказали в организации поисковых мероприятий сославшись на домыслы и суеверия”. И толсто намекнули на недостаток финансирования, будто у нас его тут достаток.

Всё, а больше ничего я за день и не успел. И не удивительно. Попробуй по этим направлениям покатайся, пусть даже и на хорошей японской машине.

Да еще и головная боль эта. Никогда не страдал мигренями, но тут просто кошмар какой-то. Глотаю обезболивающее буквально горстями и все равно помогает буквально часа на три в лучшем случае. Смотрю на часы, удостовериться что можно закинуть еще одно колесо и уже было тянусь за блистером, как в комнату входит Серега. И в его лице его читается что-то такое… Что мне не нравится. Категорически.

- Анализ ДНК завершен. - он тяжело падает на соседний стул. - С шансом в девяносто пять процентов - это Кирилл Семенов. Участник первой из пропавших тургрупп. Подожди, не перебивай. ДНК анализ второй туши не требуется. Я её тут уронил со стола. Когда поднимал, заметил под шерстью что-то странное. Короче там татуировки. На левом плече летучая мышь на фоне парашюта. На груди группа крови. Первая положительная. И надпись “Развед взвод ОДШБр”. Короче это Козленко, инструктор третьей группы. Что будем делать?

- Козленко - баран… - я выстукиваю пальцами по столу спартаковский ритм, прикидывая варианты разной степени хреновости и реакцию на них любимого начальства. А, впрочем, в жопу начальство. - Короче, Серег. Вскрывай НАЗ, доставай автоматы и БК. Результаты исследований на две флешки. Одну себе, вторую - мне на отправку. Спутник будет часа через два, настрою всё на авто отправление. Канистры с горючкой в машину сколько влезет, но сначала залить бак, а то там уже лампочка загорелась. Прицеп, генератор, лабу и прочий скарб оставляем тут. Сдается мне, что когти рвать надо было с утра. - бросаю взгляд в окно на алеющий закат. - А еще лучше если вчера. Всё, в темпе! Дописываю рапорт, настраиваю систему, присоединяюсь к тебе. Вопросы?

Серега молча встал и пошел собираться. Даже слова в защиту любимой походной лабы не сказал. Вот ведь проняло человека. За брошенное оборудование от начальства пистонов мы получим по самые маковки, ну да и хрен бы с ним. Чувство жопы подсказывает что мы катастрофически опаздываем. Воистину, когти рвать надо было еще вчера.

Безжалостно стираю такой красивый рапорт про хорошего меня и кратенько излагаю, что у нас тут “День Д”, “Час Ч” и “Положение П”. Причем “Полный П”. Пока дописываю сей шедевр оперативной прозы Серега бухает об стол “Ксюхой” и вручает мне РПС с флешкой. Подключаю к буку спутниковый модуль и настраиваю отправление по таймеру.

На секунду задумываюсь, а не поддались ли мы тут панике? Ну подумаешь два опознанных туриста в облике баранов. Эка невидаль. Мы с Серегой еще и не такое видали. Мы ж почти как Скалдер и Малли. Практически Хэ файлы со Скуби-Ду в одном лице. Ну ладно, в двух.

Мои размышления бессовестно прерывают Серегины истошные крики со двора. Хватаю “Ксюху”, вырываю из кармана РПС магазин. До двери буквально три шага, за это время успеваю зарядить автомат и перевести предохранитель на одно положение вниз. Бью с размаху дверь ногой, благо открывается наружу, и тут же ухожу вниз и направо, попутно переводя автомат для стрельбы со слабого плеча. Спасибо инструктору-тактикульщику, надрочил на полигоне. Потому что в проём открывшейся двери влетает что-то большое, черное и зубастое. Стоял бы напротив - снесло бы к чертям. А так просто проводил это нечто стволом и угостил парой коротких очередей. Вроде хватило, но все равно спешно провожу контроль.

Спешно, потому что Серегу во дворе натурально жрут. Что-то белое вцепилось ему в голень и характерными движениями головы пытается отхватить кусок оперативника. Серега, пусть и орет как не в себя, усиленно лупит противника второй ногой, пытаясь дотянуться до отлетевшего автомата. Прицеливаюсь, выстрел! Пули отбрасывает гадину в сторону, а Серега, дотянувшись наконец до оружия, длиннющей очередью на пол магазина превращает тварь в решето.

Сижу контролирую двор. Тихо, пусто, недвижимо. Если не считать яростно матерящегося Серегу. Ну а кто бы тут не матерился?

- Серег! Серег, мля! - не сразу но мне удается привлечь внимание напарника - Крой углы дома, иду к тебе.
- Ага, давай! - соглашается Серый, а ствол у него в руках исполняет румбу. И хрен его знает, чего сейчас больше бояться, твари со спины или то, что меня от нее попробуют прикрыть.
Подхожу, поднимаю Серого и тащу его обратно в дом, краем глаза замечая, как весело и с бульками соляра из опрокинутой канистры омывает пожелтевшую осеннюю траву и невесть откуда взявшийся одинокий кленовый лист. Романтика, мать её.

Завалились в дом, не забыв запереть на засов дверь. Кровь с Сереги льется как с кабана. Не хорошо так, толчками. Турникет повыше колена, благо он такой красивый добавлен в НАЗ. Остатки штанины спарываю к бениной маме. Мда… Тут зеленка не поможет. Нога выглядит так, будто её пропустило через жернова. Кость цела и на том спасибо. Как могу промываю раны из чайника, благо что давно остыл, вкалываю два шприц-тюбика, с обезболом и антибиотиком, засыпаю гемостатиком и бинтую всё к херам в несколько слоёв насколько хватает бинта. Всё. Теперь только к доктору, а до него тут минимум километров восемьдесят по раскисшей проселочной. Ничего. Доберемся. Куда денемся.

- Ёбушки-воробушки… - раздается над ухом Серегин голос. И в возгласе этом такая растерянность, что меня тут же выбивает из мрачных дум в суровую реальность. - Ты это видишь?

А я это вижу. Без дураков. Та тварь, которую я срезал первой, вот она, лежит в каком-то метре от нас. И это, мать её, - овца. Обычная, понимаешь, такая вся из себя кудрявая черная овца с полным набором зубов от крокодила и когтей от росомахи. Не, вру. У крокодила зубы куда как скромней будут.

- А мне вот тут вдруг подумалось… - продолжил Серега и голос его звучит до удивления ровно, будто и не сидит он в луже собственной крови с турникетом на бедре. - А твоего бурята много овец?
- Не считал. Но сдается мне с пол ста будет.
- Как людей в четырех пропавших группах?
- Как в группах. - подтверждаю я и поднимаюсь на ноги. - Серег, прикрыть сможешь? Вот и ладушки. Кто его знает сколько тут еще овечек с барашками пропитание ищет. Не уедем сейчас - не уедем вообще.

Серый уселся внутри дома возле открытой двери. Рядом с собой он поставил стул и используя тот в качестве упора прикрывал сектор рядом с машиной. От “серегиной” овцы кто-то уже оттяпал кусок, что навевало невеселые мысли о наличии рядом еще минимум одного когтекопытного.

Поднимаю канистру. с солярой. Вряд ли в ней осталось больше трети от объема. Короче километров на пятьдесят - шестьдесят хода в лучшем случае. Плюс что-то плещется в баке. А нужно проехать восемьдесят. Хватит ли. Смотрю в сторону навеса с генератором. Мне мерещится со страху или оттуда на меня не мигая смотрят две зеленые точки глаз? Вопрос: “Тварь я дрожащая или нормальный пацан” - решается просто. Серега орет: “Контакт на одиннадцать часов” - и начинает палить куда-то в темноту. Прыгаю за руль и подкатываю к дому, стараясь не перекрывать линию огня. Фигли толку, напарник самостоятельно подняться не может. Выскакиваю, оглядываюсь. Вот они, уроды, мелькают то тут, то там. Ну чисто волчья стая. Хотя я не советовал бы волкам встречаться с такой отарой.
Закидываю Серого на водительское место. Правая нога у него в порядке, значит с управлением справится, спасибо японцам за коробку автомат. С нашей “Буханкой” была бы жопа.

И тут нарываюсь. Отсвет глаз у генератора, все же не был глюком. Стремительная тень проносится в воздухе и все что успеваю сделать - подставить предплечье левой руки на её пути к моей глотке. Хруст! Треск! Бля… Как же больно!
Упираю ствол в податливое баранье пузо и жму на спуск. Урода буквально выворачивает наизнанку и сизые потроха валятся мне под ноги. С трудом переваливаюсь через борт пикапа и что есть мочи ору: “Серёга, ебашь!”. И Серега ебашит. Машина с буксом стартует, сносит что-то мягкое и освещая себе дорогу только одной фарой несется в сгущающуюся темноту. Вокруг какие-то дикие крики, мельтешащие тени. Кое-как устраиваюсь в кузове и добиваю по гадам остатки магазина. Попал ли? Да кто ж разберет?! Ясно одно: мы отрываемся. Стая какое-то время бежит за нами, но куда там. Наконец, один за одним они отстают.

Останавливаемся только минут через двадцать. С трудом спускаюсь на землю. Кое-как перевязанная рука все еще кровоточит, в ушах неприятный шум. Голова болит до такой степени, что подташнивает. Открываю водительскую дверь.

- Серега, дуй на пассажирское, дальше я сам… - и осеклась под грустным Серегиным взглядом.
- Всё. Приехали. - говорит он демонстрируя раненую ногу. Вплоть до турникета она нормальная, человеческая, а ниже будто усохла, заросла курчавой шерстью и заканчивается копытом.
- Приехали. - повторяет Серёга. - Дальше ты один без ме… Меее…

Голос его искажается, переходя в блеяние и, прежде чем я успеваю что-либо сделать, Серега приставляет ствол автомата к подбородку и нажимает на спуск. Раздается хлопок, моё лицо забрызгивает горячим. Твою ж мать... Серый, ну нахера?!

Растерянно перевожу взгляд с Серегиной ноги на свою руку. Так вот оно значит как… И что теперь делать? Впрочем, что тут думать? Всё прописано в служебных инструкциях. И такой вариант, увы, прописан тоже. Но успею ли? Хватит ли духу? С другой стороны, а какой у меня выбор? А выбора-то и нет. Либо по инструкции, либо весело блеять в тесном парнокопытном коллективе. И подставить тех, кто приедет нас искать.

Вытаскиваю друга из кабины и снимаю с него турникет. Мне сейчас нужней. Для меня сейчас время дороже жизни. Буквально. Затягиваю турникет и начинаю ржать. Истерически. Жить хочется - не передать как. До боли. До слёз. До зубовного скрежета.
Но время. Сраное время. Усилием воли заставляю себя успокоиться. Мужик я или насрано? Для верности отвешиваю сам себе оплеуху. Вроде помогло. Поднялся, утерся, собрался. Пора в путь.
Впрочем, ехать мне не далеко. Дорога знакомая, я последние полторы недели чуть ли не каждый день по ней мотался. Загружаю напарника в кузов. Не дело тебе, братишка, в поле валяться зверье кормить. Я сейчас тебе такое погребение устрою, все сраные конунги в Вальгалле от зависти удавятся. Вот увидишь.


Доржи-Цырен сидит на привычном месте. В окружении своих баранов. Вот только барашки с овечками уже не те мирные ребята что были днем. Да и Доржи-Цырен несколько изменился. Теперь это трехметровая хреновина с кучей лап, глаз и рогов. Тело пастуха болтается где-то посреди груди этой громадины, напоминая недоразвитого сиамского близнеца. Я смотрю на эту уродливую громадину и четко понимаю, что это именно та “Баирма”, о скором приходе которой мне впаривали почти две недели. А я-то, дурак, думал, что это какая-то местная баба, к которой бурят неровно дышит. А тут вот это. Приснится ночью - проснешься мокрым.

Даже не пытаюсь стрелять в это из автомата. Подспудно понимаю, что калибр не тот. А раз так - то нужно взять калибр посерьезней. Зажимаю кнопку вызова ЭРА-ГЛОНАСС. Система молчит, приятный женский голос не интересуется моими проблемами, но я точно знаю, что этот вызов будет принят.
- Беззлобие - твердо и четко говорю я в микрофон системы. Называю личный номер и завершаю весомым - Хрюкостяг!

Всё. Остается только ждать. Причем вряд ли долго. В любом случае, как бы всё не повернулось. Левая кисть уже превратилась в копыто. Из-под криво наложенной повязки выбивается темная шерсть.

Овцы плотным кольцом окружают машину. Громадина пастуха поднялась и не спеша направилась в мою сторону. Глушу двигатель и гашу фары. Господи, какое же тут красивое небо. Яркое. Чистое. Не забитое городской засветкой. Как же давно я им не любовался. Только тут понимаешь, что “Млечный путь” - это не просто красивая метафора, а вполне себе фактическое описание того, что смотрит на тебя с неба. Вечное и незыблемое, если судить нашими короткими смешными жизнями. Эх, сейчас бы еще соловья услышать. Но не сезон. Да и широты не те.

Небо расчерчивает сразу три огненных хвоста. Да. Не поскупилась Родина на прощальный салют. Нужен был калибр посерьезней? Вот, нате, сразу три “Калибра”. Демонстрирую твари через лобовое стекло интернациональный жест в виде оттопыренного среднего пальца. Пусть знает, урод, кто отправил его на тот свет. Потому что меня зовут… Меня зовут… Меее.

Это сообщение отредактировал Акация - 31.10.2025 - 16:25

20. 31.10.2000


Октябрь 2000-го
Купол. Звёзды – чёрная пемза. Вспомнил: на Земле последняя ночь октября. Там ветер гонит по мостовой позолоту, пахнет дымом и холодной кожей. Дети громко кричат, смеются, пугая тьму. А я здесь, в этой идеальной машине, где нет осени. Где тишина звенит, как обледеневшая струна. Где время – лишь цифры на дисплее. Там жизнь, шумная, неистовая, увядает в ореоле фонарей и гуле машин. А здесь – вечность. Стерильная и безразличная.

Грусть в невесомости не утекала в ноги, а заполняла всё существо, становясь фоновым излучением томлённой души. Я протянул озябшую руку, коснулся холодного иллюминатора. Там, в глубине, плыл синий шар, укутанный в октябрь. И я понял, что тоскую не по дню, а по тому, чтобы снова почувствовать жуть одиночества в толпе, а не в этой безнадёжной, абсолютной пустоте.

* * *
Долгие часы я проводил у иллюминатора, ловя короткие проблески земного света. В такие моменты меланхолия становилась почти осязаемой — можно было собирать её пригоршнями, как ртуть.
Ртуть — металл, но изменчивый, ненадёжный, неверный, один в один как утверждения: «Станция "Мир" работает в безэкипажном режиме», и «"Прогресс" – автоматический беспилотный корабль».
Автоматический он... Ну-ну, конечно. Как луноход у Пелевина.

Но что поделать — одним слава и ордена, другим — безызвестность и работа. Опасная монотонная работа, без которой «Мир» давно бы сошёл с орбиты. Ещё секреты, которые здесь спрятали те, кто уже забыл про эту станцию.
Внизу строили новую — Международную, где русские и американцы работают плечом к плечу. А мы здесь, на «Мире», всё ещё играем в старые игры. В игры, которые не закончились вместе с красным флагом над Кремлём.

Отец, старый военный лётчик, умер в девяносто шестом. Пенсию не платили восемь месяцев и он, Герой Советского Союза, продавал на рынке картошку с дачи. Последнее, что он мне сказал: «Служи не стране, сын. Служи делу. Дело не предаст». Новый президент обещал вернуть величие. Я не верил обещаниям, но верил приказам — они хотя бы конкретны. И я здесь не ради флага. Я здесь, потому что взялся за дело. А дело нужно доводить до конца.

Но в то утро всё изменилось.
Сигнал пришёл по защищённому каналу, максимально замаскированный под стандартный пакет обмена данными — три коротких импульса, всего три цифры. Код, известный только избранным. Значение его было предельно ясным: «Активировать протокол "Соболь"».
Ничего пока не понимая, я отплыл от иллюминатора и направился к модулю «Природа». Там, за панелью с неприметной маркировкой, скрывался сейф, о котором знали лишь несколько человек на Земле. И я — человек в космосе.

Пятнадцать лет назад, когда «Мир» уже работал на орбите, кто-то в Москве решил, что империя должна прятать свои самые опасные секреты подальше от хаоса. Как в воду глядел. Вскоре началась «перестройка», развал страны, годы позора. Архивы горели, агенты бежали, вчерашние враги становились друзьями и наоборот, всё продавалось. Но кое-что спрятали здесь, на орбите — слишком опасное, чтобы оставить на Земле, слишком ценное, чтобы уничтожить.

Досье «Оборотень». Список из сорока семи имён — агентов влияния, двойных агентов, внедрённых в советские, а затем российские спецслужбы. Часть этих людей сейчас на высоких должностях — в ФСБ, в администрации президента, в Генштабе. Часть работает на Западе. Все думают, что этот список сгорел в августе девяносто первого.
Микрофильмы. Три катушки, каждая размером с монету. В пластиковом контейнере, запечатанном свинцовой фольгой от радиации. Сорок семь смертных приговоров.

Ситуация прояснилась, когда я, размышляя о возможных причинах экстренных мер, вводил код доступа к сейфу. Автоматика станции пискнула, оповещая о приближении неопознанного объекта. На экране внешнего обзора медленно вырастал силуэт. Шаттл. «Дискавери».
Разумеется, без запланированного стыковочного окна. Без предупреждения. Очевидно, с целью визита, пока хозяев официально нет дома.
Утечка? Кто-то из сорока семи узнал и заплатил за устранение улики? Или американцы сами решили защитить кого-то из своих людей?

Я активировал экстренный канал связи с Центром управления полётами. Тишина. Только белый шум. Даже резервная военная частота молчала. Кто-то глушил все диапазоны — мощная наземная станция или военный спутник, специально выведенный на нужную орбиту.
Сердце забилось чаще, по спине пробежал холодок. Остатки поэзии космоса мгновенно испарились, оставив после себя холодную решимость. Мои тоскливые размышления об одиночестве показались невероятно наивными — впереди ждала борьба без свидетелей. Я был один против неизвестного противника.

Я быстро извлёк контейнер с микрофильмами, спрятал во внутренний карман комбинезона и направился к стыковочному узлу «Прогресса». Инструкция на случай протокола «Соболь» была предельно ясной: не допустить попадания досье в чужие руки. Любой ценой.
Челнок медленно приближался, а с ним — проверка, к которой ни я, ни станция не были готовы. От тоски по Земле не осталось и следа.
Её место заняла концентрация и спокойная ярость.

* * *
Шаттл нагло подходил к стыковочному узлу. Чтобы не дать ему пристыковаться, я запустил маневровые двигатели «Прогресса» на максимальную тягу, закрутив станцию «Мир» вокруг своей оси. Датчики гироскопов пульсировали аварийным красным светом, компьютер выдавал предупреждения о превышении нагрузки на конструкцию, но выбора не было — я видел, как чёртов «Дискавери» приближался, маневрируя на расстоянии трёхсот метров. Досье «Оборотень» должно было остаться в моих руках любой ценой.

— Станция «Мир», приём. У вас аварийная ситуация? — раздался голос в наушниках. Американский акцент, но идеально чистый русский. Готовились основательно, мерзавцы.
Я не ответил.

Надо отдать должное их пилоту: челнок управлялся мастерски. Им удалось выровнять вращение, теперь мы летели вокруг Земли, кружась, как сцеплённые невидимыми руками партнёры в орбитальном вальсе. Единственное, что удерживало их от стыковки — непредсказуемая амплитуда колебаний солнечных панелей вращающейся волчком станции, делавшая сближение рискованным. Я торжествовал, но, оказалось, преждевременно.

На мониторе внешнего наблюдения было видно, как из технического отсека шаттла выдвинулся манипулятор. На его конце — не стыковочный узел, а какое-то устройство с металлическим блеском. Я в тревоге прильнул к иллюминатору. Они подводили к станции что-то похожее на направленные заряды.

Через минуту станция дёрнулась, как раненая выстрелом птица. Два заряда сработали одновременно, отрывая солнечные панели. Взрыв был беззвучным — пустота космоса поглотила его. Как в замедленной съёмке, огромные конструкции-«крылья» отделились от корпуса, медленно уплывая в сторону. Восьмидесятиметровые панели теперь превращались в космический мусор. Из динамика рации послышался голос, наполненный неприкрытым торжеством:
— Станция «Мир», говорит шаттл «Дискавери». Мы знаем, что вы обесточены на девяносто процентов. Прекратите сопротивление. По нашим сведениям, досье находится в модуле «Природа». Передайте его нам, и мы обеспечим вам безопасную эвакуацию.

Станция погрузилась в полумрак. Замерли вентиляторы. Прекратился привычный гул системы жизнеобеспечения — теперь я слышал только своё дыхание и тиканье механических часов на запястье. Аварийные индикаторы на резервных батареях подтверждали: климатическая система отказала.

И начался настоящий ад. Раненая станция продолжала вращаться по инерции, и это превратило её в дьявольскую карусель. На солнечной стороне, когда солнце било в иллюминаторы, температура подскакивала до восьмидесяти градусов. Металлические поручни обжигали ладони даже через перчатки. Я срывал с себя куртку, задыхаясь в раскалённом воздухе.
Потом — стремительный переход в тень Земли. Минус шестьдесят. Мгновенно. Изморозь оседала на губах, дыхание вырывалось облаком пара. Я судорожно натягивал куртку, дрожал, стучал зубами, растирал онемевшие пальцы. На стенках оседал иней.
И снова — солнце. Печь. Ледяной ад. Цикл за циклом. Каждый виток вокруг Земли. Каждые сорок пять минут.

Интерком станции изредка оживал: «Дискавери» повторял требования сдаться. Я не отвечал. Спасательный скафандр «Сокол» был наготове, но я медлил. Его автономности хватит всего на два часа. Что потом? И надеть его — значит признать поражение, согласиться, что станция потеряна. А досье, которое я спрятал во внутреннем кармане... нет, оно не должно попасть в чужие руки. Сорок семь человек не должны узнать, что их тайна раскрыта.

Они ждали долго. Почти сутки. Американцы рассчитывали, что экстремальные условия сделают своё дело. Пришли, когда я уже сам не верил, что выживу. Я услышал металлический лязг — пристыковались к дальнему шлюзу. Умно: теперь я был отрезан от «Прогресса».

Я спрятался в техническом отсеке «Кристалла», держа наготове дыхательную маску из аварийного комплекта и молоток для работ в открытом космосе. Шлюз открылся — в проёме возник астронавт. В белом скафандре с синими полосами и нашивкой NASA, с набором инструментов. Он медленно продвигался по модулю, направляя луч фонаря в тёмные углы.
Судя по его уверенным движениям, он прекрасно знал компоновку станции. Я вспомнил: программа «Шаттл-Мир», девяносто пятый – девяносто восьмой. Тогда они летали сюда как друзья. Может, этот человек уже бывал здесь? Пил с нашими чай из тюбиков, смотрел на Землю в те же иллюминаторы?

Он полагал, что я мёртв или без сознания. Вероятно, считал, что станция сдана на милость победителя.
Увидев меня, он замер. Мы смотрели друг на друга — я через маску, он сквозь стекло шлема. В его взгляде сквозь удивление мелькнуло нечто похожее на уважение. Я различил его лицо — средних лет, с резкими чертами, щетина на подбородке. Знакомое лицо. Я видел его на фотографиях в архивах ЦУПа.
Полковник Дэвид Вулф. Разведка США. Летал на «Мир» в девяносто седьмом. Несколько месяцев работал с Соловьёвым и Виноградовым. Хороший парень, говорили тогда. Профессионал.
— Impressive, — произнёс он, и его голос эхом разнёсся из коммуникатора. — Впечатляет. Мы думали, перепады температуры убили тебя.

Пауза. Он медленно поднял руки, показывая, что не хочет конфликта.
— Слушай меня, — заговорил он по-русски. — Ты защищаешь не секреты. Ты защищаешь список предателей. Мы на одной стороне.
— Ты не знаешь, на какой я стороне, — ответил я хрипло. Первые слова за сутки.
— Знаю. Ты профессионал. Как и я. Но подумай: Кто знал про досье? — Он медленно потянул монтажку из крепления на поясе. — Один из сорока семи. Один из тех, кто хочет, чтобы ты умер вместе с ним.
Я на секунду замер. Он был прав. О протоколе «Соболь» знали единицы. Если была утечка...

Но это не имело значения. Дело есть дело.
— Извини, полковник, — сказал я и оттолкнулся от переборки.

* * *
Драка в невесомости — это балет смерти в трёх измерениях. Нет верха и низа, только инерция и импульс. Я оттолкнулся от переборки, направляя тело к противнику. Мы столкнулись, закружились вместе. Я взмахнул молотком, целясь в трубку подачи кислорода, но попал по шлему — по стеклу побежала паутина трещин.

Он использовал преимущество скафандра — выдержал удар, и теперь его монтажка с размаху ударила меня по рёбрам. Воздух вылетел из лёгких, я почувствовал хруст. Острая боль пронзила грудь, перед глазами поплыли чёрные пятна. Теряя сознание, я машинально схватился за рукоятку на его скафандре, оказавшуюся регулятором давления. Он тоже потянулся к ней, но я перехватил его руку.
— Son of a bitch! — выкрикнул он, когда я выкрутил его пальцы, ломая сустав. Сквозь трещину в шлеме начал выходить воздух — тонкой струйкой, со свистом, со снежинками кристаллизованного дыхания — станция снова влетела в тень Земли.

Мы толкались, вращались, врезались в переборки. Радиационный дозиметр сорвался со стены и поплыл мимо, мигая красным. Голова астронавта ударилась о кронштейн системы жизнеобеспечения — трещина расширилась. Теперь он отчаянно пытался зажать её рукой.
А в его второй руке неожиданно для меня появился пистолет. Модифицированный для стрельбы в скафандре, но легко узнаваемый кольт 1911.

Невероятно — огнестрельное оружие в космосе! Но он был готов рискнуть. Я оттолкнул противника в сторону, он завертелся, рука с пистолетом ударилась о штангу микроскопа. Выстрел — пуля пробила панель приборов в пяти сантиметрах от моей головы. И прошила корпус модуля. Мгновенно взвыла автоматическая система, питаемая от резервных батарей, оповещая о резком падении давления в отсеке.

Воздух стремительно уходил через пробоину. У меня оставались считанные минуты. К счастью, у человека в скафандре с трещиной — ещё меньше. Он задыхался, начал хрипеть.
Я вспомнил отца — слова, сказанные когда-то давно: «Сын, убьёшь врага в бою — хорошо. Если заставишь сдаться — ещё лучше. Но если проявишь милосердие к поверженному — останешься человеком».
Одной рукой я вцепился в приборную панель, а второй схватил Вулфа за скафандр — прямо за полосатый флаг на плече, и с силой толкнул его к люку, откуда он появился. Он исчез во тьме модуля за секунды до того, как давление упало до критического минимума.
Надеюсь, он успел вернуться на «Дискавери». Надеюсь, он выжил. Профессионалы должны уважать друг друга.

Сквозь нарастающий писк в ушах, с грудью, ломящей от сломанных рёбер и недостатка кислорода, выплёвывая кровь, я плыл к «Прогрессу». Нужно было добраться до аварийного баллона с кислородом. Ритмичное надсадное пиканье вокруг — мой пульс в ушах, отсчитывающий оставшиеся секунды? Или сигнал тревоги автономной системы? Уже не разобрать.
Кое-как я доплыл до люка, протиснулся внутрь грузового корабля и потерял сознание.

* * *
Я лежал в «Прогрессе», прижав к груди контейнер с микрофильмами. Дышал. Считал удары сердца. Сломанные рёбра отзывались острой болью при каждом вдохе.
На приборной панели мигал индикатор — до следующего окна связи оставалось шесть часов. Никто не должен узнать о моём присутствии на станции. Секретная миссия, о возможности которой меня проинструктировали за день до отлёта, должна оставаться секретной до самого конца.

За бортом в черноте космоса «Дискавери» отстыковался и медленно уходил в сторону. Они отступили. Вместе с этим снова пошла телеметрия — «глушилка» отключилась. Сейчас я должен был чувствовать триумф, но ощущал только изнеможение и странное опустошение.
Победил. Или проиграл. Эти понятия столь же относительны, как время и расстояние. Как и сама жизнь.

Я защитил досье но погубил станцию, двадцать лет служившую науке и человечеству. Тысячи часов труда, миллиарды рублей, десятки экспериментов — всё теперь превращалось в мемориал холодной войны, которая, оказывается, так и не закончилась. Хотел бы я сказать то же самое о Родине...
Или я защитил список людей, которые хотели убрать улики против себя?
Уже не важно. Дело сделано. Приказ выполнен.

Впереди — спуск на Землю. Если хватит топлива после внепланового запуска двигателей «Прогресса». Если выдержит сердце. Потом — разбор полётов. Молчаливое рукопожатие. Может, медаль, которую никто не увидит. И снова тишина.
А станция... Сколько ей оставалось? Месяц? Полгода? Я слышал разговоры в ЦУПе — говорили, её затопят весной. Тогда она умрёт дважды — сегодня от моих рук, и завтра — по приказу из Москвы.

Я посмотрел на хронометр. Когда наступит технологическое окно, я передам короткий кодированный сигнал по защищённому каналу. Только тогда Центр узнает, что миссия выполнена и я готов к возвращению.
А пока — тишина в эфире и холодная пустота за бортом. Я и станция-призрак. Два реликта эпохи. Двое умирающих, хранящие тайны до последнего вздоха.
Я закрыл глаза. За стеной, в модуле «Кристалл», в невесомости плыли капли крови. Красные звёзды в мёртвой станции. Последний салют холодной войне.

Дело сделано. Отец был бы... не знаю. Горд? Разочарован?
Наверное, просто кивнул бы молча. Как и положено профессионалу.

Отсебятина.

1. Полюшко-поле(18+)


— Полюшко-поле, полюшко широко поле...
Копыта с хрустом ломали мёрзлую стерню.
— Едут по полю герои, ой да Красной армии герои...
Месяц недобро щерился из-за тучи, пар валил от коней.
— А что, Василь Иваныч, теперь будет-то? Как дальше жизнь развернётся?
— Ты, Петька, не об том спрашиваешь. Про жизнь, про дальше... А дальше-то и нет ничего. Есть только этот миг — копыта по стерне, луна в облаках.
— А куда едем, ведь пусто кругом — на сто вёрст пустота!
— К Пустоте едем, Петька. Только ты её всё заполнить чем-то пытаешься — красным, белым, идеями... А она не заполняется. Она и есть суть. Ты поэт — должен бы понимать.
— «Красное и белое»... Да, надо запомнить...
— Вот и запоминай. А сейчас едем. В никуда. Как всегда.
— Девушки пл...
Вдруг от зиккурата доносится вой, и песня обрывается на полуслове.

Зиккурат торчал из степи как член у повешенного — последний привет от мироздания. Ступени его были сложены из человеческих черепов, скреплённых говном и верой, а на вершине горел костёр — то ли из Талмудов, то ли из «Капиталов», не разобрать в темноте.
— Василь Иваныч, какого хуя тут вавилонская башня посреди Урала?
— Это не башня, Петька. Это ты сам. Только в профиль. И имей в виду — в ней каждый видит своё. И слышит тоже. На понятном языке.
Конь Чапаева остановился у входа и обосрался — инстинкт у животных работает получше, чем у революционеров. Из зиккурата несло как из крематория, где сжигают не трупы, а надежды.

Внутри, на ковре из человеческой кожи (на ней были различимы татуировки: «Саша + Маша», «Смерть буржуям», «Зенит — чемпион!»), сидел Будда. Кожанка комиссара на нём была расстёгнута, голое пузо вываливалось, как мешок с говном. На месте пупка — дыра, из неё торчал красный флаг. Будда методично выдёргивал из флага нитки и скручивал в папиросы.
— А, Чапаев, — он даже не открыл глаз. — И Пустота притащился. Слышь, Петька, фамилия у тебя — заебись. Прям по делу.
— Ты кто, блядь? — Петька вытащил маузер, но рука тряслась — не от страха, а от понимания, что стрелять в Это бессмысленно, даже если оно в кожанке.
— Я — Будда Гаутама Сидорович, комиссар по особым поручениям Восьмого Управления. Или Майтрейя. Или просто — Митька. А то заебало уже. — Он открыл глаза, и в них было столько пустоты, что Петька почувствовал: его фамилия — это просто детский лепет. — Чё приперлись? На просветление?
— Мы революцию делаем, — Петька попытался голос сделать твёрдым, но получилось как у кастрата на морозе.
— Революцию! — Будда заржал и сплюнул. Плевок шипя прожёг дыру в ковре. — Петька, бля, ты знаешь, что такое революция на санскрите? «Сансара». А знаешь, что такое сансара? Когда ты берёшь хуй, засовываешь себе в жопу, а он через рот вылезает и опять в жопу лезет. Круговорот хуя в жопе. Вот это — революция, Петюнь.

Петька отступил на шаг. Чапаев закурил и спокойно наблюдал, как будто смотрел кино.
— То есть ты хочешь сказать...
— Ничего я не хочу. Я просто показываю, — Будда щёлкнул пальцами.
Стены зиккурата растворились. И Петька увидел.
Все этажи, от подвала до крыши, кишели людьми. Внизу римляне трахали галлов. Выше монголы трахали славян. Потом славяне трахали монголов. Ещё выше опричники трахали бояр. Потом декабристы трахали царя. Потом народовольцы трахали губернаторов. Потом большевики трахали буржуев. Затем, почему-то, буржуи трахали большевиков... Дальше этажи терялись в кровавом тумане. Все этажи хором, ритмично, орали одно и то же: «Мы... несём... свободу! Мы... несём... справедливость!»
И все они кончали одинаково — кровью, воплями и новым этажом, где всё повторялось по новой.

— Видишь? — Будда ковырнул в носу и стряхнул козявку на пол. Козявка зашевелилась, встала на задние лапки и запела «Интернационал». — Это ты через пять лет. Строишь новый этаж. Трахаешь новых врагов. Орёшь про новую правду. А потом приползаешь сюда опять и спрашиваешь: «Митя, а нахуя всё?»
— Врёшь, падла! — Петька вскинул маузер. — Мы за народ! За справедливость!
— За народ, — Будда вздохнул и вытянул из-под кожанки кишку. Чью — непонятно, но она ещё дёргалась. Он свернул её кольцом, как удава, и запустил юлой. Кишка завертелась, забрызгав ковёр кровью и калом. — Вот твоя справедливость, Петюха. Крутись, крутись, крутись. Красные в белых превратись, белые в красных, кал в кровь, кровь в кал. А по сути — всё та же кишка. Только вонь разная.
— Тогда... тогда зачем вообще жить?! — Петька почувствовал, как слёзы подкатывают. Настоящие слёзы — не революционные, для агитки.
— Нахуй надо? — Будда поднялся. Кожанка упала, под ней он был голый, и член его волочился по полу как красное знамя на демонстрации. На нём была вытатуирована свастика — древняя, ещё правильная, до того как немцы её изнасиловали. — Слушай сюда, поэт хуев. Вся твоя революция — это попытка заткнуть свою внутреннюю пустоту чужими кишками. Ты думаешь, если убьёшь всех буржуев, то дыра внутри зарастёт? Хуй там. Она только больше станет. И ты будешь туда пихать всё новых врагов: кулаков, троцкистов, космополитов, диссидентов... А дыра будет расти. Пока не сожрёт тебя полностью.
— А что делать?! — взвыл Петька.
— Слезть с хуя, — просто сказал Будда. — Перестать крутиться. Перестать трахать и быть трахаемым. Посмотреть на всё это говно со стороны и понять: оно того не стоит.
— Но тогда... тогда всё бессмысленно?
— Ну да, — Будда присел обратно и начал мастурбировать. Неторопливо, методично, глядя Петьке в глаза. — Всё бессмысленно. Революция бессмысленна. Контрреволюция бессмысленна. Красные и белые — два дрочера, которые ссорятся из-за того, какой рукой правильно дрочить. А в итоге все кончают в одну лужу.

Петька опустил маузер. В голове был вакуум. Чапаев подошёл, обнял за плечи.
— Ну что, Петруха, просветлел?
— Я... я не знаю, Василь Иваныч. Это же... это же какой-то пиздец получается...
— Пиздец, — согласился Чапаев. — Полный. Но ты же сам спрашивал.
Будда кончил. Фонтан застыл в воздухе белой пятиконечной звездой. Потом она покраснела. Потом упала и разлилась серой лужей.
— Вот видишь? — Будда вытер руку о ковёр. — Белое, красное, серое. Цвета вечности. А суть одна — жижа. Ну что, дошло?

— А если я не хочу слезать? — Петька почувствовал, как злость поднимается откуда-то из кишок. — Если я хочу верить? Хочу драться? Хочу строить новый мир?
— Твоё дело, — Будда пожал плечами и застегнул кожанку. — Иди, строй. Только знай: вернёшься. Красным, белым, зелёным, фиолетовым в крапинку, либерастом — похуй. Придёшь и спросишь опять. А я тебе опять покажу. И так до тех пор, пока тебя не заебёт.
— А когда заебёт?
— Тогда станешь как Чапаев, — Будда кивнул на Василия Ивановича. — Будешь просто идти рядом с дураками и молчать. Потому что объяснять бесполезно. Каждый должен сам напороться на свой хуй.

Они вышли. Луна скрылась, звёзды горели как прожжённые папиросой дыры в одеяле мироздания. Зиккурат позади стонал и скрипел — там на новых этажах уже трахались новые поколения, уже орали про «новую» правду.
— Василь Иваныч, — Петька вытер слёзы и сопли кулаком. — Скажи честно. Оно того стоит?
Чапаев долго молчал. Потом ответил:
— Нет.
— Тогда зачем?
— А заняться нечем, Петька, в вечности. Вот и едем.

И они поехали дальше. В темноту, в никуда, к очередному бою, который ничего не решит и ничего не изменит. Копыта стучали по мёрзлой земле — монотонно, бессмысленно, вечно.
С вершины зиккурата донеслось пение. Это был хор из тысячи глоток — римлян, монголов, опричников, декабристов, белых, красных, всех, кто когда-либо верил в свою правоту:
— Ебитесь, вы братья, ебитесь вы все,
проклятьем навек заклеймённые...
Мелодия была знакомая.

Будда в зиккурате докурил последнюю папиросу из красного флага, сплюнул и обратился к пустоте:
— Ну что, товарищ Шунья? Придут ещё?
— Придут, — ответила пустота. — Всегда приходят. Только каждый раз жалуются, что предыдущая версия была лучше.
— Дебилы, — вздохнул Будда и начал вытаскивать из пупка новый флаг. Белый на этот раз.

На рассвете Петька оглянулся. Зиккурат растворился в тумане, но огонь на вершине ещё горел. Красный. Или белый. Или всё-таки серый — цвет праха, в который превращаются все знамёна.

Всю дорогу от зиккурата Петька формулировал какую-то мысль, и сейчас, наконец, она ясно предстала перед его внутренним взором, как голая, весёлая, манящая к себе баба. У него аж дыхание перехватило от откровения...
— Петька, — окликнул, вдруг, Чапаев.
— Что?
— А ты думал когда-нибудь: может, смысл жизни не в том, чтобы его найти, а в том, чтобы заткнуться и ехать дальше?
Петька не ответил. Он заткнулся и ехал. Потому что всё равно деваться было некуда.

Мироздание равнодушно пукнуло очередной революцией.
Никто не заметил.

2. Недалеко от Сейлема


Ох уж этот Хэллоуин в маленьком массачусетском городке. Дети в разнообразных костюмах перемещаются от дома к дому, восторженно галдя и оценивая сладкую добычу. Взрослые пасущие это пестрое стадо размышляют как предотвратить массовое слипание поп, а те кто из конфет выросли а до детей не доросли собираются на вечеринки. Анечка собирается с одноклассниками оторваться по взрослому - им остался последний год вместе. Отец посмотрев на дочь в костюме ведьмы сказал что ее бы пару веков назад за такое сожгли бы без суда, а мама сказала что для того что бы это называлось юбкой оно должно быть сантиметров на 20 длиннее и нечего ее подворачивать. То есть все как обычно - юбка временно удлинена, контрабандная водка (происхождение обязывает) перелита и хорошо спрятана. Ночь будет особенной!

Особенной она и выдалась, особенно кошмарной, а главное Майкл, ради которого, будем честны, и подворачивалась юбка, всю ночь был скучен и не отходил от этой Хуаниты... и вообще все более менее популярные ребята от нее не отходили; и что они в этой коротколапой нашли. Так что наступающее утро застало Анечку сидящей с ногами на скамейке, прямо напротив городского кладбища. Аня тянула водку из второй бутылки из под воды Эвиан и думала о несовершенстве мира и особо мужской его части. И тут что то обожгло ее шею. Будто кольнули острой сосулькой. А потом сзади послышался кашель. Обернувшись и чуть не навернувшись в процессе со скамейки , Аня увидела худого парня, которого просто выворачивало наизнанку: "Oh... you are so... so drunk…"- еле прокашлял он через на глазах уменьшающиеся клыки. Аня провела рукой по шее и уставилась на две тоненькие полоски крови на руке, а потом неожиданно для самой себя выдала фразу составленную из слов которые слышала только в песнях группы Ленинград...

Слова оказались волшебными - паренек перестал кашлять: "Ха, давненько не приходилось говорить по-русски!"- чисто но с незнакомым легким акцентом произнес парень подходя ближе, но замерев при виде поднятой бутылки.
- "Не затруднит ли Вас закрыть бутылочку? Запах , знаете ли, ужасен… А уж вкус…"
- "Это что бы ты опять кусался, вампир недоделанный??"
- "Уверяю Вас- Я вполне доделан а второй раз напасть - кодекс не позволяет... Ну и с таким количеством алкоголя в крови - поверьте, Вы не по вкусу даже самому голодному вампиру."
- "А если не по вкусу - то чего нападать, да ещё сегодня? Это что ли хороший вкус?"
- "Даа-а, получилось- конечно несколько гротескно..." Услышав вроде понятное, но не до конца, слово, Аня отделалась пожатыми плечами. Ночь была прохладной и вампир тут же доказал свою доделанность - черная легкая и удивительно комфортная накидка незаметно и быстро обернулась вокруг Аниных плеч.
-"Приношу свои извинения - я был неправильно проинформирован одной молодой ведьмой о том что Вы в одиночестве и пьете только воду."

Аня посмотрела на бутылочку в руке и решительно закрыла ее крышкой, не понимая как относится и к накидке (мама называла такую странным словом пелерина) да и ко всему остальному. Но пелерина грела и успокаивала… Ну и порядка трети бутылки водки помогло принять тот факт что она спокойно разговаривает с вампиром да еще в Хэллоуин…

- "Молодая ведьма это значит Хуанита значит... ну тогда все понятно."
- "Я не называл никаких имен."- наигранно чопорно произнес Вампир и кажется даже подмигнул, фиг их вампиров поймешь...хотя погодите...
- "А почему это у тебя руки теплые?"- вспомнила Аня как он поправлял пелерину на ее плечах.
- "А какими они должны быть?"- натурально удивился вампир.
- "Ну, ты же мертвый!" - выпалила Аня и прикусила язык.
- "Вроде с утра живой был - задумался вампир, Уверяю Вас, живой, теплый и вообще хороший, просто с гемоглобином проблема. И не надо верить злым сказкам - мы и в зеркалах отражаемся и солнце любим."
- "И чеснока не боитесь?"- немного кокетливо спросила Аня, как бы извиняясь за недоверие.
- "Боимся, очень боимся - серьезно сказал вампир, Когда его едят другие и дышат нам в лицо."
- "А что укус может превратить в вампира тоже врут?"
- "Вот это почти правда, неполная и неточная, но правда. Но Вам, поверьте, ничего не грозит."
- "А как стать ведьмой - поинтересовалась Аня с самым незаинтересованным видом, кто укусить то должен?
- "Ах какая хитрая - поднял глаза к небу собеседник и оправил пелерину так что черный мех оторочки нежно пощекотал открытые плечи, Подпоила а теперь главную тайну ей, Да в общем то все просто, изучаешь растения на уровне кандидата наук ну а теперь еще фармакологию и химию, потом немного медицину ну и психологию на хорошем уровне"
- "Ты звучишь как университетский зазывала - фыркнула Аня, поступайте к нам в Massachusetts State Which Uni... И долго у вас на бакалавра учиться?"
- "У нас магистратура и докторантура" картинно задрал нос к небу собеседник...
- "Годы учиться" вздохнула Аня.
- "Столетия" еще грустнее вздохнул вампир.
- "Столетия - задумчиво прошептала Аня, это же можно все увидеть и успеть... Ты же вот небось уже все в мире видел..."
- "Я?! - вампир очень правдоподобно изобразил пьяное удивление, я?? ...ааа да! я везде был, все объездил, с аквалангом прыгал, с парашютом нырял..."
Смех у вампира был приятный и вообще видимо после первого алкогольного шока горло вампира больше не беспокоило и голос его становился бархатистым и теплым, как и его накидка так приятно лежащая на плечах, "Мир меняется и всегда будет новым и интересным, как пелось в моей детской песне."
- "На русском?"- спросила Аня.
- "На венгерском: улыбнулся вампир, кстати меня зовут Андраш а вы вроде Анна?"
- "Зовите Аней. Ну и как поступают в ведьминские университеты?"
- " Аня а зачем Вам? Вы же наверное уже думали кем хотите быть... Вот ветеринаром - котиков лечить или как родители - искусственные интеллекты обучать и воспитывать."
Аня задумалась но в памяти всплыло как глупо Майкл и другие увивались и прыгали вокруг Хуаниты.: "Андраш, не уходите от ответа..."

- "Ну что ж - сказал Андраш, а если серьезно - поступайте на котиков или на интеллект, а я познакомлю вас с внеклассными материалами если это Вам так интересно". Аня так быстро закивала показывая что да так, именно ТАК интересно, что ветер пробрался под накидку и Аня зябко вздрогнула.
- "Знаете Анна, уже пожалуй время когда все приличные ведьмы расходятся по домам. Давайте завтра продолжим разговор в … хмм Анна простите, но я уверен что к Вам этот вопрос еще дозволен - Вам ведь 16?"
Аня кивнула. "Какое совпадение, а я как раз в 16м веке родился... и если Вас не смутит наша маленькая разница в возрасте то давайте завтра в 7 вечера в Джелатто ди Пьетро? Я угощаю". Андраш протянул руку помогая Ане слезть со скамейки.

По дороге домой Аня пыталась все таки узнать какими внеклассными материалами удивит ее Андраш. Двое полицейских расслабленно проводили глазами ведьму заигрывающую с вампиром - в эту ночь они и не такое видели... но видимо 500 лет опыта помогали Андрашу удачно отшучиваться и лишь немного намекать на открывающиеся возможности.

Родители уже легли спать но в прихожей горел свет и Мотя на подоконнике ждал хозяйку. Увидя ее спутника, кот заинтересованно поставил хвост трубой и не мигая смотрел как вампир церемонно попрощался с Аней. Андраш небрежно набросил себе на плечи возвращенную накидку, а затем внезапно взял Аню за руку и развернул руку ладонью вверх. Неожиданно тяжелая цепочка осела на ладони маленькой горкой. Молочно-мутный камешек пульсировал чуть холодя руку. Вопросительный взгляд Ани встретил утвердительный кивок Андраша. Застежка на цепочке была странной но Андраш протянул руки и несколько мгновений Аня пыталась понять что ей нравится больше - приятная тяжесть цепочки или горячие пальцы на ее шее...но вот еще секунда и вампир неожиданно властно развернул ее к себе лицом и посмотрел сначала вглубь камня а потом в глаза Ани...
"До завтра ученица", Андраш церемонно склонился перед ней и … исчез? Еще секунду назад он шел по улице но вот она только моргнула - и он исчез... Чудеса начинались, алкоголь почти выветрился из головы но цепочка приятно напоминала что все произошедшее не было бредом. Аня широко и радостно улыбнулась - так неприятно начавшаяся ночь закончилась совсем неплохо.

Когда ты живешь больше чем полтысячи лет, твои эмоции не так видны. Андраш не улыбался, но внутри он ликовал - такая мощная потенциальная ведьма, и так сама стремится навстречу. Легкие манипуляции этой бездарной мексиканской толстушкой из Аниного класса - и все получилось как и рассчитано. Такой улов! И такой хаос в мыслях, такая эмоциональная каша что слепить из нее можно будет что угодно. Он еще раз прислушался к лунному камню касающемуся ее кожи - да сколько же там сил?!..

Воспоминания о вкусе ее крови так возбуждающе наполненной алкоголем прошли через тело горячей волной и сдерживаться стало почти невозможно - клыки рвались наружу... Ночь только начиналась.

3. Ягуарка по имени Ди


Она была тем центром, тем странным аттрактором, к которому неизбежно притягивались все замысловатые траектории моей жизни. Куда бы я ни пытался сбежать – в шумные, незнакомые города, в объятия случайных женщин, в длительные запои, стиравшие память, – хаотичная невидимая сила снова и снова направляла мой путь в её окружение. Сначала это было едва заметным тяготением, лёгким искажением маршрута; затем – чётким вектором, неодолимым притяжением, сопротивляться которому не было сил. Теперь же, стоя на пороге её дома, я понимал: странствия закончились. Всю свою жизнь я стремился сюда, к этой обшарпанной двери с поцарапанной латунной ручкой, к этой единственно возможной и логичной развязке. Время словно застыло, и я до крови прикусил губу, заставляя себя сделать последний шаг.

Моё место – тут, и кто я такой, чтобы противиться чему-то, что гораздо сильнее нас?



Полина перевелась в нашу школу в последний год, тогда, когда головы выпускников уже заняты совсем не учёбой, и даже взрослая жизнь – там, за пределами школьных парт, где кого-то ждал институт, кого-то – армия или просто работа, – не пугала в должной мере, а лишь заставляла время от времени задумчиво хмуриться. Последний год в школе – то самое прекрасное время, когда учителя ещё не обращаются к тебе на вы: ты балансируешь на тонкой границе, ещё недостаточно взрослый для жизни вне школы, и слишком быстро повзрослевший для жизни внутри неё, повзрослевший буквально разом, да так, что знакомые школьные коридоры стали для тебя тесными и узкими, словно прошлогодняя форма.

Это время первой любви. Для меня ею стала Полина.

У неё была созвучная имени фамилия: По́лина, с ударением на первый слог. Поли́на По́лина – странное сочетание, служившее то ли памятником оригинальности, то ли символом глупости её родителей. Она каким-то образом притащила в нашу школу прилипшее к ней намертво старое прозвище – Диполь, и Полиной её называли исключительно учителя. Для нас всех она была просто Диполина. Диполька. Иногда Дипка.

Ди. Так называл её только я. Тогда мы и слыхом не слыхивали про английскую принцессу – время Леди Дианы придёт потом, несколько позже, и для нас двоих Ди было просто коротким именем. Двумя буквами, что вместе и сами по себе означали – два.

Не сказать, что Полина – Ди – была красива, нет, скорее наоборот, в её внешности не было ничего привлекательного по отдельности – она была слишком высока и всё ещё нескладна, а волосы самого заурядного русого цвета всегда были забраны в небрежный хвост. Черты лица у неё были чересчур острые – как раньше написал бы какой-нибудь классик, истерические, – да и сколь-либо выдающимися формами в то время она совсем не блистала, в отличие от многих наших одноклассниц.

Наверное, сейчас бы сказали, что Ди брала харизмой. В то время самое близкое по значению, пожалуй, было понятие «душа компании», но Ди не была ничьей душой, и уж тем более не нуждалась в компании – совсем нет, она просто жила, жила легко и свободно, как птичка, – и эта лёгкость магнитом тянула всех нас к ней.

Не избежал этого притяжения и я.

Не знаю, почему мне тогда повезло – может быть, судьба и правда решила связать нас ещё в школе, но уже к Новому Году она была для меня Ди – моей Ди – высокой девчонкой, что почти всегда задумчиво улыбалась и заставляла окружающих так же непроизвольно растягивать уголки губ при взгляде на неё; и даже наша классная, суровая Ольга Дмитриевна и та становилась мягче, в присутствии Полины её резкий голос теплел и приобретал нотки чего-то неуловимо домашнего.

Глупо, но сейчас мне хочется попросить прощения у Ольги Дмитриевны – мы мотали ей нервы до самого выпуска, не осознавая этого – да разве кто-то задумывается в том возрасте о таких мелочах, как чувства окружающих и, тем более, взрослых людей?

Кажется, она всё же по-своему любила нас.

А Ди звала меня исключительно по фамилии – Фролов, и в этом тоже был свой необъяснимый шарм. Это заставляло меня чувствовать себя особенным – к остальным она обращалась по именам. Хотя, быть может, я просто идеализировал всё, что было с ней связано, – ведь трудно смотреть объективно на предмет своего обожания в подростковом возрасте, находясь под убойной дозой гормонов, не так ли?

На зимних каникулах родители Ди уехали в отпуск, и мы не раз собирались с друзьями у неё дома. Ничего такого – никаких дебошей и пьянок. Нет, конечно, иногда там появлялась пара бутылок дешёвого вина – но кому нужен алкоголь, когда сам возраст, здоровая молодость и просто осознание того, что вот оно – всё на свете перед тобой, только открой дверь – пьянят так, что временами хочется и смеяться, и плакать одновременно.

«Ты первый», – сказала Ди ночью, напряжённо глядя мне в лицо, а в её широко открытых глазах мелькали искорки испуга. Тогда всё кончилось меньше чем за минуту – несколько неумелых, неловких движений и мы затихли, крепко прижавшись друг к другу. Вряд ли это можно было назвать сексом – какой там секс, тогда и слова такого не существовало! – это был скорее акт неповиновения, детского и смешного бунта, наш манифест для окружающих о том, что всё – мы теперь тоже часть их взрослого общества, так считайся же с нами, мир!



Школьные романы редко перерастают во что-то серьёзное.

После выпускного, запоров поступление в институт на прикладную математику, я ушёл в армию. Ди исчезла из моей жизни, как мне казалось тогда, навсегда. Конечно же, я вспоминал её, да и разве можно так просто забыть свою первую любовь, вынужденно засыпая раз за разом в пропахшей потом и хлоркой казарме?

И вот, повторное поступление, институтские будни – не знаю, почему, но теперь меня занесло на журналистику. Может, только из-за того, что в армии мне доверили – хорошо, хорошо, не доверили, а назначили, – выпускать бесполезный и унылый боевой листок. А может, я наконец-то понял, что необязательно уметь делать что-то самому – иногда достаточно, если ты способен складно рассказать о том, что умеют делать другие.

Ди я встретил на одном из тех странных дней рождений, когда ты не знаешь толком ни именинника, ни половины гостей – достаточно того, что они, как и ты, студенты одного института, и кто-то из твоих друзей просто хорошо знаком вот с этими парнями, что учатся вон с теми девчонками, и вот все наливают по первому стакану, по второму – и через полчаса на целом свете для тебя нет людей ближе тех, что находятся сейчас рядом в комнате.

Ди не училась в институте. Понятия не имею, как она вообще оказалась на том дне рождения.

Она не утратила своей лёгкости, – нет, наоборот, – казалось, её способность притягивать людей только усилилась за то время, которое мы не виделись. Она была окружена вниманием, но не замечала этого, а просто искренне и весело смеялась шуткам какого-то длинноволосого студента. Мы встретились глазами, и мир сжался до тихого – весь окружающий шум куда-то исчез, словно кто-то взял и выключил звук – узкого коридора, что на мгновение соединил наши лица.

«Привет, Фролов», – она без раздумий оставила длинноволосого, подошла и прошептала это мне в ухо, – её дыхание было горячим, почти обжигающим – так мне тогда показалось, и я сумел только кивнуть в ответ, широко и глупо улыбаясь.

Этой ночью мы жадно навёрстывали упущенные годы, а потом сидели и пили чай с вишнёвым вареньем прямо на скрипучем разложенном диване. Ди, как оказалось, недавно вернулась в город и жила всё там же, в старом родительском домике. Мать её осталась ухаживать за бабушкой, где-то далеко, в какой-то деревне, а может, и не с бабушкой, – Ди увлеченно рассказывала, перескакивая с одного на другое, а я не слушал, давно потеряв нить рассказа; я просто завороженно следил за быстрыми тонкими губами Ди, выпачканными в алом вишнёвом сиропе. Одна капля упала и нагло поползла по её груди – мы сидели без одежды – Ди запнулась, поймала мой взгляд и смущенно вытерла каплю рукой.

«Дурак ты, Фролов», – сказала она, машинально облизывая палец, – «смотришь как маньяк».

Я откровенно любовался ею.

Ди округлилась, но всё равно осталась слегка угловатой, чуть нескладной, и эта угловатость делала её какой-то притягательно беззащитной. Я отставил чашку в сторону, пододвинулся поближе, делая страшное лицо, а она, подыгрывая, медленно опустилась на спину, широко раскрыв глаза в притворном ужасе.

В эту ночь мы так и не уснули.

«Знаешь, Фролов», – говорила тогда Ди, – «мне иногда снится, что я на море, голая, но никого нет, пусто, и я захожу в воду, а там – морские звезды, представь, такие маленькие-маленькие, как монетки. Я беру их в руки, переворачиваю – а у них там лапки, ножки, не знаю, как называется, ну знаешь – как бахрома», – она дождалась моего кивка и продолжила, – «и они шевелятся такие мягкие, нежные. Я кладу эти звездочки на себя, по всему телу – а они присасываются и остаются на мне. И вот я вся такая в этих звёздочках, как тигрица, точнее нет, тигрица же с полосками – а я с пятнышками в виде звёздочек, забыла, как называется кошка, в Америке живёт…» «Ягуар», – подсказываю я. «Точно, ягуар, и вот я такая с пятнышками, как ягуар, точнее, ягуарка, – ну что ты ржёшь, Фролов, как дурак прямо, – иду по пляжу и тут эти звезды начинают сохнуть, съеживаются и падают прямо в песок. А там, где они были – остаются следы, как от ожогов, а некоторые даже с кровью. И тут я всегда просыпаюсь, и сердце колотится сильно-сильно, и мне так сразу хорошо становится, что это только сон, и нету никаких звёзд этих, и не было вовсе…»

В этом была вся Ди.

Она с легкостью могла нести подобную чушь, не замолкая, и только у неё это выходило мило и непринужденно. Она рассказывала и рассказывала, а я лежал, слушал её и невольно улыбался.

Полгода или чуть больше – именно столько нам подарила тогда судьба, а потом Ди снова уехала летом к своей матери, а я почему-то – даже не помню причину, – остался в городе.



Мы не виделись около пятнадцати лет – наверное, самый длинный промежуток в нашей жизни. Рушилась одна страна, на её месте судорожно рождалась другая, менялись и терялись люди, что меня окружали, а вместе с ними менялась и моя жизнь. Я женился, родилась дочь и тут же, словно дождавшись внучку, с разницей в пару лет друг за другом ушли мои родители – рано, очень рано, – хотя это звучит глупо, конечно, как будто когда-то может быть не рано.

Я работал в рекламном агентстве. Меня послали в соседний город – там проходила какая-то то ли конференция, то ли съезд, то ли ещё что-то такое же бессмысленное с претенциозным названием, и здесь, на вечернем дешёвом фуршете – самая лучшая часть! – я увидел высокую женщину в алом вечернем платье, что выделялась среди строгих офисных деловых костюмов. Выделялась так, будто в строгой и минорной мелодии нетрезвый скрипач, раззадорившись выпитым, дал фривольную трель.

Но это была не фальшь, о нет, – та женщина была центром зала и прекрасно осознавала это – люди клубились вокруг, а она молча стояла, словно милостиво позволяя людскому потоку огибать её, и мне кажется, я увидел, как раздуваются её тонкие ноздри – это была хищница, волчица в красном среди одинаковых серых шапок.

Конечно же, это была Ди. Она так разительно отличалась от той девчонки, что осталась в моей памяти, что пару секунд я стоял в каком-то ступоре, а потом, словно поддавшись общему притяжению, – уже ни капли не сомневаясь, так как это притяжение было ужасно знакомым, тем самым, что помнилось ещё со школы, – подошёл и тихо сказал: «Ди», и это совсем не прозвучало как вопрос.

Ди обернулась. Во взгляде лёгкой вспышкой мелькнуло узнавание и сразу же её глаза, которые только что были такими холодными и отстранёнными, потеплели, а на лице появилась искренняя и широкая улыбка – и от этой улыбки у меня перехватило дыхание.

«Фролов» – протянула она, подняла руку, коснулась моей слегка небритой щеки, и я окончательно погиб.

Та встреча с Ди стала началом моего грехопадения. Конечно же, я любил жену, – или мне казалось, что любил, уже не знаю, – но всё осталось в прошлом, и это прошлое разом перечеркнула ночь в каком-то убогом отеле, когда мы с Ди, не в силах остановиться, словно одержимые или сумасшедшие, молча и яростно раз за разом сплетались в каком-то нездоровом, почти болезненном спазме, будто наказывая друг друга за долгие пятнадцать лет разлуки.

С тех пор мы виделись с каждым годом всё чаще и чаще – как оказалось, Ди так и жила там же, в старом домике, и тем странней была эта неожиданная встреча в другом городе.

Шло время. Да, я изменял им обеим – и Ди, и жене, но неизменно возвращался к этой старой двери, – меня влекло сюда, влекло неодолимо и не было никакой возможности избавиться от этого влечения.



Стемнело.

Я вышел на улицу и долго стоял, тупо глядя в мутное осеннее небо, а потом, словно что-то толкнуло меня в спину, быстро пошёл прочь от маленького знакомого домика – почти бегом, не оглядываясь.

«Дурак ты, Фролов», – так сказала мне Ди; она часто называла меня дураком, но сегодня это первый раз прозвучало обидно.

Мы лежали в кровати, тесно прижавшись, словно пытаясь нашарить друг в друге что-то тёплое.

«Помнишь, я рассказывала тебе сон – когда-то давно, в прошлой жизни? Про море и звёздочки?» Я сказал: «Конечно, помню, ягуарка», – у Ди еле заметно дёрнулась губа, словно она хотела улыбнуться. Она отвела глаза: «Я много раз была на море, а оно, понимаешь, Фролов, оно не такое, совсем не такое как во сне. И теперь, когда мне снится этот сон, я почему-то не хочу просыпаться, и пусть звёздочки, и пусть они сохнут и пускай даже кровь, она уже не пугает, – мне хочется остаться там, на берегу… Ты же понимаешь, Фролов?» – она вскинула взгляд, пытливо отыскала мои глаза, и я молча кивнул.

«Ты всегда понимал», – она отстранилась и пару минут смотрела на меня, словно силясь разглядеть что-то в моём лице. А потом вдруг сказала:

«Пообещай, что мы больше не увидимся», – её глаза предательски блеснули, – «Пообещай и езжай домой. Пожалуйста, Лёш!»

«Обещаю, ягуарка», – помолчав, ответил я.



Я задыхался. Спасением – а может, наоборот, местом, где я хотел умереть, хотя бы на одну ночь, – стал какой-то бар, попавшийся по дороге.

Я пил много и настойчиво, – бармен просто оставил мне бутылку, – и алкоголь, что поначалу отказывался дарить мне успокоение, через некоторое время всё же начал действовать. Сознание затянул туман, а праздничные тыквы, что в изобилии украшали интерьер бара, наконец-то перестали раздражающе и насмешливо пялиться на меня своими горящими глазами. Вот только шёпот в голове так и не утих, словно по кругу, раз за разом, я слышал тихие слова – пожалуйста, Лёш, – и, стиснув стакан, заливал внутрь какое-то пойло.



Утром я проснулся на диване в зале, в прокуренной одежде. Не помню, как попал домой.

Я побрёл в ванную и долго сидел под душем, скрючившись и прижавшись головой к прохладному кафелю. Сидел настолько долго, что жена не выдержала и спросила, в порядке ли я, и буду ли завтракать, и не надо ли мне таблетку. Я ответил, что нормально, не буду и не надо.

На душе было мерзко и пакостно.

Я вылез из душа, встал перед запотевшим зеркалом и нарисовал на месте своей головы весёлый смайлик. Капли воды тут же задорно устремились вниз, превратив улыбку в кривой оскал.

Я вытер зеркало полотенцем. Пригладил встрёпанные мокрые волосы. Надо бы побриться – щетина, раньше полностью чёрная, теперь предательски серебрится, и нет бы равномерно – так нет же, белеет какими-то неопрятными пятнами. Поморщившись, втянул живот, – раньше помогало, но теперь, как ни старайся, по бокам нагло виднеются жирные складки. Когда я последний раз был в зале – год назад, два, или вообще в прошлой жизни?

«Дурак ты, Фролов», – сказал я отражению в зеркале и вздохнул.

Я знал, что приду на кухню, и на столе меня будет ждать завтрак, и таблетка от головы, хоть я и сказал, что мне не нужно ни того, ни другого. А потом мне станет полегче, и мы поедем куда-то там по обычным житейским делам, – ведь сегодня выходной, суббота, и дочка, что придёт из школы, скажет – привет, пап, – и я отвечу, и всё будет так, как оно было уже много-много раз до этого.

Лишь с одним отличием. Я буду знать, что последняя ночь октября уже закончилась, и впереди ждёт только до ужаса короткий ноябрь.

А потом наступит зима.

4. Ноябрь не наступит никогда


Купол. Звезды – черная пемза. Вспомнил: на Земле последняя ночь октября. Там ветер гонит по мостовой позолоту, пахнет дымом и холодной кожей. Дети громко кричат, смеются, пугая тьму. А я здесь, в этой идеальной машине, где нет осени. Где тишина звенит, как обледеневшая струна. Где время – лишь цифры на дисплее. Там жизнь, шумная, неистовая, увядает в ореоле фонарей и гуле машин. А здесь – вечность. Стерильная и безразличная. Грусть в невесомости не утекала в ноги, а заполняла все существо, становясь фоновым излучением томленной души. Я протянул озябшую руку, коснулся холодного иллюминатора. Там, в глубине, плыл синий шар, укутанный в октябрь. И я понял, что тоскую не по дню, а по тому, чтобы снова почувствовать жуть одиночества в толпе, а не в этой безнадежной, абсолютной пустоте.

Я узнал об этом неделю назад. Сбой в зашифрованном канале связи, и на монитор хлынули не предназначенные для меня данные. Не графики и отчеты, а сырые, панические потоки информации с обсерваторий по всему миру. Объект под кодовым названием «Омут». Неизменный курс. Немыслимая скорость. Власти скрыли правду, чтобы избежать хаоса. Они хотели дать последнему поколению людей прожить его последний день в неведении, с улыбками и смехом на улицах, верой в неизбежность завтрашнего утра. Я же был, вероятно, единственным человеком, кроме кучки сильных мира сего, кто смотрел на грядущее без иллюзий последний день октября станет последним днём для всего человечества.

Что мне остается? Просто сидеть, прикованным к иллюминатору, как зритель в первом ряду перед апокалипсисом, фантазируя события предстоящего представления? Сначала это будет похоже на рой гигантских светляков, пронзающих черноту из глубин космоса. Корабли инопланетян. Они не станут вступать в переговоры. Они подойдут молча, без предупреждения, игнорируя все попытки связи. И тогда начнется…

Не будет лучей, сжигающих города, не будет вспышки ядерных взрывов, нет — нечто худшее. Их оружие — сама физика. Они пройдут сквозь атмосферу, как раскаленные ножи через масло, вызвав цепную реакцию в ядре планеты. Океаны будут сворачиваться, как испорченная пленка, континенты — темнеть и рассыпаться в космическую пыль, а атмосфера — срываться гигантским невидимым лезвием, улетучиваясь в вакуум. Все это произойдет в гробовой тишине, которую не нарушит ни один крик. Земля вздуется багровым пузырем и лопнет в огненном молчании.

Мне придется наблюдать за этим. Мне придется умереть самым последним. Не героем, не мучеником, а случайным свидетелем, оказавшимся в железной коробке, способной продлить мою жизнь на несколько мгновений и, быть может, мне доведется увидеть последний взгляд Бога на свое неудачное творение, на свое не оправдавшее надежд потомство. В ледяной тишине, под равнодушный гул вселенной, он будет смотреть, как гаснет единственный огонек, который когда-то имел для него значение. И эта мысль была горше самой смерти.

Смерть? А как умру я? Задохнусь, когда закончится воздух, или замерзну, глядя на холодный пепел, что когда-то был голубым оазисом? В этом был страшный, извращенный парадокс бытия. Человечество, рожденное в борьбе, в любви, в искусстве, в войнах, исчезнет, а я, как последний летописец, останусь засвидетельствовать финал и отправлюсь вслед за остальными.

Я смотрю на эту мраморную синеву и пытаюсь найти утешение в жестокой логике. Может, так и должно быть? Мы, люди, словно вирус, пожирали свою планету. Воевали, делили, ненавидели. Мы создавали музыку, способную разрывать сердца, и тут же конструировали орудия, способные разорвать саму плоть. Мы заслужили ли мы жизнь? Быть может, эта кара — всего лишь закономерный итог, санитарная чистка космического масштаба. Вселенная избавляется от ошибки, от несовершенного, слишком шумного эксперимента. Эта мысль — холодная, как поверхность иллюминатора, — на мгновение приносит почти облегчение. Чувство вины растворяется в фатализме. Да, мы себя изжили.

Но затем из глубины памяти, словно из-под обломков, поднимается их лица. Мария. Ей всего пять. У нее смех, похожий на перезвон крошечных колокольчиков, и она знает, что папа летает среди звезд. Она еще не успела никого предать, ни обмануть, ни возненавидеть. Ее мир состоит из сказок на ночь, плюшевого мишки и уверенности, что завтра будет новый, чудесный день. За что? За какие грехи она должна исчезнуть, даже не поняв, что с ней происходит? Ее маленькое сердце просто перестанет биться в огне, который она не зажигала.

А мама? Ее морщинистые, добрые руки. Вся ее жизнь — это тихий труд, бесчисленные чашки чая для гостей, вязание носков для тех же внуков и искренняя молитва перед сном. Она никому не желала зла. Она верила в доброту, как в закон природы. И теперь ее ждет не тихая смерть в собственной кровати, под шепот близких, а космический ужас, непостижимый для ее простого сердца.

Логика рассыпается в прах перед их невинностью. Вселенная, если она и впрямь судья, — слепа и жестока. Она выносит приговор, не вникая в детали. Она стирает и палача, и жертву, и грешника, и святого. И в этом — самый страшный, самый несправедливый приговор. Я могу принять смерть человечества как вида. Но я не могу принять гибель дочери и мамы. Это та последняя черта, за которой любая философия превращается в бессмысленный бред отчаяния.

Могу ли я, одинокий человек в металлической капсуле, остановить неумолимую силу, что движется к Земле? Это абсурдно. Это все равно что пытаться остановить ураган, подув на него. Мысль о спасении — это самый древний, самый тщетный наркотик человечества. Каждый ребенок тайно верит, что он — избранный, герой сказки, чья судьба изменит ход мира. Эта вера живет в нас, даже когда мы надеваем скафандр или садимся за рутинные расчеты. Но что такое один человек против неумолимой механики бытия?

Что я могу сделать? Один. Всего один. Мысль бьется, как птица о стекло купола. Варианты. Попытаться предупредить? Бесполезно. Мои каналы прослушиваются, а даже если бы и нет — что изменится? Паника. Хаос. Ускорит конец. Попробовать вступить в контакт с пришельцами? Спросить «почему?». Но они молчали все это время. Их молчание — и есть ответ. Они не для разговора. Может, есть оружие? Какая- то секретная система, о которой мне не сказали. Я безумно перебираю в памяти все схемы станции, каждый отсек. Нет. Только научные приборы, двигатели коррекции, система жизнеобеспечения. Я сижу в улье, полном знаний, но без единого жала. И тогда взгляд задерживается на схемах двигательной установки. Обычные маневровые двигатели. Топливо для коррекции орбиты. Мысль возникает не как озарение, а как тихий, ползучий кошмар. А если… направить всю эту массу, весь запас энергии не на поддержание жизни, а на самоубийственный разгон? Превратить станцию в снаряд. В последнюю, ни на что не надеющуюся пулю.

Расчеты. Холодные, безжизненные цифры на панели. Он знал, что делает грубейшую навигационную ошибку, вводя координаты не точки в космосе, а вектора — туда, откуда, по его предположениям, должны появиться Они. Время. Остается только экстраполировать. Если их скорость постоянна… Он вбивал данные, чувствуя, как дрожь в пальцах сменяется железным спокойствием обреченного. Это был не план. Это был ритуал. Последний осмысленный жест перед хаосом. Рычаги. Глухой, нарастающий гул, идущий по всему каркасу станции. Невесомость сменилась давлением, вжимающим в кресло. Звезды за иллюминатором поплыли, сместились. Он больше не пассивный наблюдатель. Он — снаряд. Его одинокий разум, его отчаяние и любовь стали наводкой для этой груды металла. Он не молился. Он смотрел, как сине- белый шар, его дом, начинает медленно уходить из поля зрения, подменяясь черной, беззвездной пустотой на расчетном курсе. Он ждал встречи.

И она пришла. Не удар. Не столкновение. Просто пространство перед ним… рассыпалось. Из ничего родилась сеть молний, бесшумных, холодных, геометрически невероятных. Они не сожгли его — они его разобрали. Атом за атомом. Станция не взорвалась, она распалась на элементарные частицы в луче чужеродной физики, не оставив и вспышки. А потом луч, не замедляясь, не отреагировав на жалкую помеху, дотянулся до Земли. И там, в идеальной, звенящей тишине космоса, голубая планета не взорвалась. Она погасла. Свернулась. Исчезла, как сон, который забываешь в момент пробуждения. Ни огня, ни обломков. Только ровная, безразличная чернота. Для них, для тех, кто смеялся в последний вечер октября, ничего не произошло. Они просто перестали быть. А он, в своем акте мнимого самопожертвования, стал не спасителем, а лишь первой песчинкой, сметенной ураганом, который стер их мир в пыль. Октябрь не наступил. Наступило Ничто.

Сознание вернулось к нему не как пробуждение, а как чистое знание, лишенное тела. Он парил в мутном свете, а перед ним, без форм и голосов, присутствовали Они. Мысль, возникшая в нём, тут же находила ответ, вливаемый прямо в разум.

Почему? — пронеслось в нём, и образ Земли, взрывающейся как перезрелый плод, заставил виртуально содрогнуться.

Ответ пришёл не словами, а потоком видений. Он увидел не войны или катастрофы — это было бы слишком просто. Он увидел холодную, системную жестокость: ребёнка, плачущего в заброшенном подъезде, и сотни равнодушных прохожих. Увидел, как вырубают древний лес, потому что это дешевле. Увидел тонны еды, гниющие на свалках, пока в другом конце мира умирали от голода. Он почувствовал вселенское равнодушие, исходящее от его вида, как радиационный фон. Это был не гнев, не месть. Это был диагноз: вид-паразит, утративший право на симбиоз с планетой. Вы не просто вредили. Вы, обладая сознанием, выбирали вредить. Вы знали о добре, но предпочитали зло. Это — неисправимо.

Но не все! — отчаянно возразил он, вытаскивая из памяти образы детей, своей дочери. Они не виноваты! Они не успели…

Ответ был безжалостным, как закон физики. Вы — коллективный организм. Нейрон, видящий, как болезнь убивает мозг, и бездействующий, виновен так же, как и сама болезнь. Незнание — не оправдание. Бездействие — соучастие. Каждый из вас нёс ответственность за целое. И каждый потерпел неудачу. Ваша личная скорбь не отменяет коллективной вины. Он всё понял. Их логика была безупречной и чудовищной. Они были не завоевателями, а санитарами вселенной. И в их системе координат он был частью инфекции.

Тогда он мысленно выпрямился. Убейте меня. Я — человек. Я видел зло и был слишком слаб, чтобы его остановить. Я тоже виновен. В их «молчании» он почувствовал нечто, похожее на уважение. Это был единственный правильный с их точки зрения поступок — признание собственной природы и принятие последствий. Не было боли, только нарастающая пустота. Его сознание, последний осколок человечества, растворилось в ней без следа. Справедливость восторжествовала. Вселенная очистилась. И в её новой, стерильной тишине не осталось места ни для чьей грусти.

Время для человечества остановилось на последнем вздохе октября. Следующий день не пришел. Календарь обращен в пепел. Вечность теперь — это не бесконечная череда грядущих лет, а один-единственный, длящийся миг — последняя ночь. И в этой ночи нет утра.