-1
Требуется опытный орк
https://www.yaplakal.com/forum6/topic2951856.htmlЛипатов в трактире видит в Захарке плута, мошенника, содержателя публичного дома, спаивающего народ, в доме же это – хозяин рачительный и разумный, которому все на пользу, и Липатов величает его по отчеству.
– Посылал, Осип. Вишь, дельце тут. Можешь и ты заработать. Так что хороший процент, и пальца о палец не ударишь.
Осип тяжело и неуклюже садится, и в его добродушных голубых глазах появляется выжидающая настороженность.
– Сам знаешь, дела у меня идут – слава богу: что трактир, что заведение, что лес. Теперь облюбовал я еще одно дело – магазин бакалейный, также мануфактура, и скобяной, и мелочишка всякая, что требуется. Народ бедствует, сам знаешь. Дело верное, большой доход, и кабы попался мне верный компаньон, много можно доброго дела сделать и чисто народ облагодетельствовать. Вот не вступишься ли?
– Какие у нас достатки, Захар Касьяныч? С работы не будешь богат, а горбат. Только что хребтом своим и кряхтим, тут много не выкряхтишь.
– Так. Ну, я думал, что дело верное, процент огромадный, так что, думал, может, у Осипа и найдется сколько-нито, отчего хорошему человеку не помочь. Просются ко мне, слов нет. Ну, да у них у самих есть; это не штука – к деньгам деньги. Нет, ты бедному, которому взять не из чего, это – так. Вот Борщ засылал: возьми, грит, Христа ради, хочь сотен пять. Да он мне и даром не нужен. Опять же скотокрад и мошенник.
– Барыню, сказывают, инженериху, монет на тридцать обчистил.
– Слыхал. Эка невидаль – к деньгам деньги! Нет, ты бедному помоги. А то мне без надобности, – деньги завсегда найдутся. Было бы корыто, свиньи придут.
Липатов медлительно и долго сидит и думает. Потом говорит:
– А как проторгуетесь?
– Не твоя забота. Ведь я не как-нибудь, я вексель дам. Опять же у меня абселюция, дом, пристрой. Сам знаешь, поселок растет не по дням, а по часам. Место нонче даром берешь, а завтра за него, гляди, полтыщи. Наш поселок, брат, греметь будет, попомни мое слово.
– А какой процент дадите?
– Процент, милый, дам, не пожалуешься. Процент есть из чего дать. И сам заработаю и человеку услужу. Сам знаешь, почем тут товар идет, цены гильдейские, и то с руками рвут. Ну, я пущу дешевле, и то доходом хочь засыпься.
Он помолчал, хмуро поглядел в окно на яркий солнечный день с гомозившимися воробьями и веско, не допуская возражений, проговорил:
– На сотню – пять целковых в месяц. Стало быть, ежели две сотни принесешь, через год получай триста двадцать целковых.
…….
…….
Осип шел к Захарке сосредоточенно, в чистой ситцевой рубахе – только что был в бане. Сегодня не пошел на работу, весь полный торжественного ожидания, которое совпадало так с этим жарким августовским днем, наполненным золотой пылью, гомоном, скрипом, запахом дегтя и грудами вызревших плодов земных, которые так щедро родила блаженно уставшая к концу от безграничного материнства степь.
Казавшееся далеким и смутным, вдруг без промежутка придвинулось и стало возле – дом, тесовые ворота и… новая хозяйка с бледным, раздражающе зовущим лицом и раздражающей улыбкой.
Когда вошел в лавку, Захарка и приказчики отпускали покупателям товар.
Чудно показалось Осипу, что и Захарка, и приказчики, и покупатели как будто не видели его, но, главное, не видно никаких признаков торжественности на их лицах, как будто сегодня было не восемнадцатое число.
– Захару Касьянычу!
А тот, не оборачиваясь, глядя на него красной негнущейся воловьей шеей, бросил угрюмо:
– Чего?
Опять странно удивил этот вопрос, как если бы на пасху спросили: почему в колокола звонят?
– А как же, нонче же восемнадцатое число, – и, улыбаясь всем своим огромным ртом, и лицом, и фигурой, добавил: – да еще и августа.
– Знаю.
– Так вот произвесть расчет и насчет капиталу и насчет проценту. По закону, как есть.
– Законник!
И Захарка вдруг, повернувшись и обращаясь к мужикам и мещанам, наполнявшим лавку, бросил:
– Во, законник… по сту процентов гладит и не поперхнется…
– Ну-к, что ж, заработанные. Хребтом, потом.
– Иди за мной.
Они пошли. Осип было свернул на лестницу наверх, но Захарка цыкнул:
– За мной, сказываю!
Осип тяжело зашагал за ним. Все было странно, как-то по-необыкновенному. И Захарка молча, не поворачивая бычачьей шеи, вел его во двор. И хотя удивлялся Осип, думал: стало быть, так и надо в этот особенный и не похожий на другие день.
Прошли мимо конюшни под навес.
Под навесом стоял шум и галдеж. Человек семь здоровенных мещан, распаренных и красных, с засученными рукавами на волосатых руках, пили водку, стучали по дощатому столу, а под столом валялись пустые бутылки.
Опять удивился Осип и опять подумал: стало быть, так и надо в этот торжественный день.
Мещане замолчали и глядели на Осипа красными, как говядина, глазами.
– Рассчитываетесь? Доброе дело, вот и я за этим за самым. Доброго здоровья!
И он благодушно приподнял картуз. Сегодня все казались добродушными и расположенными друг к другу, но ему не ответили.
Ласточки, мгновенно чертя воздух черным крылом, влетали с коротким чиликаньем под навес, и бестолково, назойливо и суетливо липли мухи, говоря, что еще – их время, еще зной, некогда, и надо торопливо делать свое дело.
Захарка прошел в угол за загородку из толстых досок, повернулся и глянул на Осипа исподлобья злыми кабаньими глазками.
Опять удивился Осип и опять подумал:
«Стало быть, так и надо».
Лицо его огромно разъехалось в широчайшую благодушную улыбку:
– Вы, Захар Касьяныч, как телок в закуте.
Но Захар, зло глядя, спросил:
– Так тебе чего?
Осип заколыхался всем огромным телом от поднявшегося смеха.
– Шутники вы, Захар Касьяныч.
– Чего тебе, говорю? – сурово оборвал Захар.
– Восемнадцатое, да еще и августа. Вы мне и капитал и проценты, все уж отдайте, строиться буду. На сруб лесу приглядел.
– Ты говори толком, какие проценты?
Осип перестал улыбаться.
– За… Захар Касьяныч… а… а… двести целковых, что взяли.
– Сколько же тебе процентов?
– Чего же вы спрашиваете, сами знаете. Как говорили. По пятерке на сотню в месяц.
– Та-ак. Шестьдесят годовых!..
И он побарабанил толстым пальцем по доске.
– Здо-орово!..
– Ло-овко!.. – И лица мещан стали потны.
Поднялись и сгрудились. Опять показался Липатову весь сегодняшний день ужасно странным.
– Ну, да, ведь по векселю, стало быть, расписка, по закону. Тут уж известно… по суду.
Злой и сделавшийся вдруг тонким голос Захарки заметался под навесом, и ласточки опрометью кинулись вон.
– Ах, ты, моченое рыло!.. вша!.. бурдюк!.. сосет кровь из крестьянского люду… шестьдесят годовых!! а?! да ты сунься в суд. Знаешь закон: за ростовщичество на девять месяцев в тюрьму!.. сгною тебя в тюрьме.
Складки смеха остались около рта Липатова, но он не смеялся. Глаза тянулись к Захарке, и на начавшем багроветь лице страдальчески и с усилием стала выдавливаться тяжелая, неповоротливая мысль. Нужно было перевалиться через черту, которая оборвала его ожидания, мысли, весь строй жизни и за которой чудовищно лежали обломки его хозяйства, и он никак не мог перевалиться.
– Проце-енты! А про то забыл, сколько набил да наломал у меня в трактире? Все, брат, записано, все до копеечки, до последней рюмочки, до последней щепочки. Ты что же, про это забыл?
И он стал высчитывать по бумажке:
– Слухайте, будьте свидетелями. Две дюжины стаканов по три рубля дюжина – шесть рублей; десять дюжин рюмок по рублю тридцать пять – тринадцать пятьдесят: пять столов… зеркало…
И опять с застывшим смехом на несмеющемся лице, с просыпающейся в глубине глаз недоумелой звериной силой Липатов проговорил, не сразу выговаривая слова:
– Во как вы… видал?!
– А то проценты!.. Стало быть, наколотил да и к сторонке.
Мещане загалдели:
– А-а, процентщик!.. Народ обирать… Которые трудются, а он ссёть!..
Рыжий, распаренный, с мокрыми волосами, с двумя черными дырочами вместо носа, один из них тяжело дышал перегаром в лицо Липатову и гундосо шипел:
– Зме-ей!.. Обиратель!.. Нутро все вынул у народа…
Он не кончил. Уже совершила оборот тяжелая и странная мысль в голове Липатова, и красный, с дырочками вместо носа исчез, – ахнула земля от ударившегося тела, и затрещали доски перегородки.
Захарка закричал заячьим голосом:
– Выруча-айте, православные!.. убьет!..
И Липатов пошатнулся – в черепе потемнело, точно проломили его.
«Ай… гирями?..» – И повернулся, как медведь, чтобы вышвырнуть – они ему не нужны были.
Но били действительно гирями. В глазах помутнело, и, увлекая всех на землю, Липатов рухнул, как огромный обвал. Озверевшие, с окровавленными лицами, мещане били его на земле, выдыхая харкающие звуки, точно дрова рубили.
Когда огромная кровавая туша, на которой не было лица, перестала подаваться под ударами, Захарка вылез из загородки.
– Буде вам!.. зверье… дорвались… убьете на свою голову…
Те остановились, задыхаясь, отирая кровь на разбитых лицах.
– Волоките его домой.
– Куда! Его разве сволокешь? Ишь туша! Как бык освежеванный.
– Кабы не помер, еще расхлебывать придется.
– Везть надо.
Захарка велел запрячь лошадь, и Липатова отвезли домой.
– Ну, теперича отпусти нас, – приступили мещане.
– Ну, вот вам по полтине.
Они угрожающе надвинулись.
– Это что же, на попятный? Рядил по целковому на брата, а теперь по полтине? Не модель.
– А водки сколько стрескали, не считаете?
– Во-одки!.. А искровянил он нас всех, это не считаешь? Должен еще прибавить по двугривенному, во как.
Захарка озирался, как загнанный зверь, но уйти нельзя было, – они обступили кругом, тяжело дыша, окровавленные, изорванные, с распаленными глазами. Пришлось расплатиться, как требовали.
Отрывок из романа Александра Серафимовича «Город в степи»…
yaplakal.com