Сергей Медведев
Есть у меня недостаток — по паспорту родился я в Москве, прямо на Красной площади. В 1943 году там гостиница была, а мама работала начальником эвакуационного госпиталя. Отец, как враг народа получивший пятнашку, искупал ее в тылу у немцев. Они склад какой-то рванули, и ему глаз выбило да пятку оторвало, он 92 дня в лесу скрывался, выжил и вот осенью 1942-го его на лечение отпустили к матери.
После войны нравы были построже, чем в 90-х. В пятых классах шестнадцатилетние сидели. Где им учиться было1 И сыновья полков с медалями, и прошедшие детские колонии. Они все воевали, так или иначе. А это значит, научились убивать. В ближнем бою с ними никакие «тамбовские» или «малышевские» и пяти минут бы не продержались.
За драки и говорить не нужно. В барах в 80-е, по сравнению с послевоенными годами, не били, а похлопывали. На углу 8-й линии и набережной Шмидта разливуха расчудесная была. Там калеки-фронтовики — не суйся не зная. На углу Среднего и 1-й линии разливуха с блатными — и зная, не суйся. Самая шпанистая — 19-я линия — возле Василеостровского УВД. К Гавани дальше — водочный завод Дерябкина, роща акаций, училище подплава. Все это надо было миновать челночным бегом — шпана, мореходы всех дубасили. А в конце Дунькин тупик — обветшалый доходный дом на углу Кожевенной и Косой. Там и днем без ножа трудно было. Строго по ушам отхлестать могли. За что? А чтоб знал.
Улицей Нахимова все и заканчивалось, а дальше остров Голодай, а там совхоз с китайцами, теми, кто еще в двадцатые годы вместе с латышскими стрелками советскую власть ставил. Туда на лодочные станции мы гоняли с девками.
Посредине Среднего — между 15-й и 16-й линиями — яблоневый сад. Там Зяма с бородой, как у Льва Толстого, пиво продавал весь день. Хочешь, и ночью накроет с рюмочкой. У его жены Доры все в парикмахерской стриглись. Их блатные потом зарезали, искали, что они в блокаду насобирали.
Поэтому торгаши особенно достаток не показывали. Директор пивбаров «Петрополя» и «Бочонка» тов. Маразасов, вроде так его фамилия была, 30 лет в одних штанах проходил. Зато умер своей смертью.
На танцы в Мраморный зал ДК Кирова собиралось под 500 человек. Шпана на цепях, только не вокруг шей, а с велосипедными за пазухой. Дрались прямо перед входом, за ДК ведь тогда болото было сплошное. А рядом, кстати, то известное Смоленское поле, где казнили революционеров в XIX веке. Били так, что нынешние омоновцы в обморок упали бы.
Жах — и на пару месяцев борозда на лопатках. Я раз из-за будущего композитора Коравайчука чуть не сел.
Он странный. Приходил на танцы с фотоаппаратом, девок исподтишка щелкал. Вот я ему шею английским ключом и распорол. А у него в доме на 15-й еще и Барышников жил, прибитый, в вязанной шапочке ходил — мы его на танцы звали, а он скромничал.
Верховодили шпаной блатные, те, кто с войны пришел, но встал на старые рельсы,— у них по руке, по ноге нет, ордена, а они, видно, в детстве не наигрались. Днем с пацанами кашеварят, вечерами краденое толкают.
Блатные хороводили в кабаках «Полтава», «Лондон», «Шанхай». К 60-м они уже отставали в развитии. Сгорели, как мой кореш Жорка Захар. Мы с ним в ЦПКиО гоняться на коньках ездили. Тогда там все аллеи, все лужайки заливали в сплошной лед. Я догоняю кого-нибудь — шапку сбиваю, а Жорка подбирает.
Каждое 5 мая на деревянном Тучковом мосту драки с петроградскими — 200 на 200. Без стрельбы, но порезать могли запросто. Мусора не лезли. Один раз, правда, в начале 50-х сунулись разогнать традицию, а мы даже их лошадям зубы выбили.
Милиционеры на конях с ППШ наперевес ночами патрулировали. И пересвистывались, потому что, если свисток слышен, значит, жив.
Оружия было много, но в цене особенное — для маленьких рук. Из ТТ пацан и в корову не попадет, так что искали дефицитные браунинги. А остального сколько хочешь. У меня в сарае на 16-й линии миномет стоял. Пацаны наганы в пристенок проигрывали. Мы в войну ходили играть на Лютеранское кладбище. Могилы с немецкими фамилиями у нас там за фашистов шли. Так что все, что там отбито, это нами из пистолетов и пулеметов отбито. Там малины много росло, в склепах нищие жили. В кинофильме «Брат», где они в склепе сидят, показали крохи от прошлого.
В середине 50-х умыкнули мы с Крестовского острова хорошую медь — срезали с яхты ночью киль и сдали на Донской переулок в утильсырье. Нас кинули — просто не заплатили. Так мы взяли артиллерийский порох — длинный такой, макаронами назывался, кусок мыла — динамит, привязали РГП — ручную гранату противопехотную, к ней лесочку подлинней и рванули ночью. Так жахнуло, что отчетность товароведа до Среднего проспекта разлетелась.
Никто языком не сболтнул. Мне мать всегда твердила: «Тебя спрашивают, а ты молчи». Я потом при задержаниях на допросах спать научился. Нас обучала не только улица. В нашем доме жил Циммерман — царский офицер. Он еще с Буденным до Варшавы дошел. Он все сидел на балконе, подперев подбородок клюкой. Все говорил: «Только в войну и отдохнул, когда выпустили из лагеря». Много знал, красиво говорил. Тетка моя выпьет «Стрелецкую», беломорину в зубы, на груди два ордена Красной Звезды и учит: «Дружинники вас лупят, потому что им бабы не дают».
Поэтому за стук могли порезать запросто. Это вам не бандитские посиделки. Время было и подлое — воронки по ночам людей собирали. Время было и доброе — если кто пироги во дворе печет, то всем по кусочку достанется.
Потом в центре время началось удобное.
А в 80-е пришли быки, и вскоре кончилось Ленинградское время.
https://litresp.ru/chitat/ru/В/vishenkov-e...istoriya-reketa
yaplakal.com