206
Поезд Новый Уренгой — Оренбург еще не тронулся с места, а проводницы уже прикидывали, сколько литров омолаживающего крема нужно заказать к ближайшей остановке, когда увидели, как из здания вокзала в их сторону движется детский вокально-инструментальный ансамбль в составе двенадцати человек и при полном вооружении.
Вскоре к поезду стали стекаться пассажиры с мелкими животными, громогласные вахтовики со звенящими пакетами и охочие до общения одинокие пенсионерки.
Говорят, что для прохождения ускоренного курса тибетского монаха, достаточно проехать этот маршрут туда-обратно в роли проводника и ни разу не повысить голос.
Вскоре двери закрылись, зашуршали пакеты с постельным бельем, затрещал пластик быстрорастворимых супов с запахом нефти и курицы. Титан с кипятком был опустошен за семь минут, а ведь люди еще даже не открыли чай.
Первый звоночек прозвенел через полчаса, вернее, это был не звонок, а валторна.
— Простите, у нас выступление, детишкам надо репетировать. Мы не сильно громко, можно? — спросила маленькая и легкая как пушинка руководительница, которую на земле удерживали лишь ее огромные очки на минус семь.
— Главное, чтобы не мешали другим пассажирам, — напомнила двадцатидвухлетняя проводница Ксюша Белкина, которая в случае конфликта могла использовать только боевые слезы. Основной удар пришелся на ее вагон.
— Они тихонько, я обещаю, — закивала женщина, и тут же третьему купе, откуда звучала валторна, начало аккомпанировать седьмое, где разместились струнные. Через пять минут им стал задавать ритм ударник из пятого, а уже совсем скоро весь вагон сыгрался.
Вахтовикам, к слову, этот концерт, состоящий из сюит, менуэтов и всяких там мазурок, быстро наскучил. Запрещенные в поезде напитки усваивались тяжело, сердце требовало чего-то более жизнеутверждающего, мажорного, но при этом непосредственного и глубокого, чтобы душа на разрыв. Появились просьбы сыграть что-нибудь из «Лесоповала» ну или хотя бы «Сектора Газа». Дети таких песен не знали или кривили носы от грязной безвкусицы. Но у вахтовиков были деньги, и уже совсем скоро самые принципиальные «Чайковские», «Мусоргские» и «Брамсы» засунули нотные тетради и свои высокие убеждения поглубже в рюкзаки и начали зарабатывать на новые телефоны и электросамокаты.
Ксюша умоляла детей не поддаваться на провокации, а мужчин — не орать песни во всю глотку, но вскоре в этих мольбах пропал всякий смысл. Пенсионерки разом достали телефоны и,выкрутив громкость на максимум, устроили видеоконференции со своими родственниками. Гудки встречных поездов тонули в этих голосах, что уж там говорить о каких-то пьяных вокалистах и слабеньких детских легких, что накачивали трубы воздухом.
Белкиной казалось, что неконтролируемый шум, пьянки и курение в туалете — это высшая кара, ниспосланная на проводника, — пока поезд не прибыл на очередную остановку. Еще на подъезде к ней за окнами резко потемнело и стекла начали покрываться инеем. У юных музыкантов на носах образовались ледяные сталактиты, а водка вахтовиков затвердела прямо в стаканах, и мужчины убежали за добавкой в вагон-ресторан. На совершенно пустой станции стоял всего один человек. Несмотря на середину июля, одет он был в черное длинное пальто. На плече у пассажира сидел очень старый и облезлый волнистый попугай. Случайно заглянув в глаза птицы, Белкина подумала, что та осуждает само ее существование и весь окружающий мир.
— Геннадий Геннадьевич Скорбин, — прочла вслух проводница ФИО, указанное в паспорте. — У вас выкуплено два места.
— Верно, — медленно и тоскливо произнес пассажир. — На верхней полке будет спать мой коллега Фитиль. Вот его документы.
Скорбин протянул ветеринарный паспорт попугая. Белкина глянула разворот и поняла, что птица по возрасту годится ей в отцы.
— Простите, но попугай должен быть в клетке, — больше не заглядывая в глаза странному пернатому, сказала Ксюша.
— Вся эта жизнь — сплошная клетка, а поезд — лишь очередная передвижная камера, хранящая бренные тела и души для передачи их новому заточению заурядной обыденности, скованной границами нашего краткого существования, — с придыханием ответил попугай вместо своего хозяина.
Белкина почувствовала, что литраж омолаживающего крема надо утроить, и вернула документы.
Гена Скорбин шел медленно и смотрел прямо перед собой, словно нес на плече собственный гроб. Дети сами не заметили, как, не сговариваясь, заиграли «Лунную сонату» Бетховена, а рельсы трагично подпевали им.
В купе Гена обнаружил, что на его полке уже мирно храпит какой-то человек в грязной рабочей одежде.
— Простите, но вы, кажется, ошиблись.
Слова Скорбина проникли прямо в сон мужчины и моментально превратили его в кошмар. Пассажир проснулся с криком, а когда увидел бледное каменное лицо Гены и такую же каменную морду попугая, перепрыгнул на свою верхнюю полку из положения лежа.
Место напротив занимал молодой человек в очках и со шрамом на лбу, напоминающим эмблему на электрощитке. Он смотрел на Гену как на врага народа.
— Добрый день, — поздоровался Скорбин. — Геннадий, родом из Абакана.
Дрожащей рукой парень достал откуда-то странный сучок и, направив Скорбину в лицо, неуверенно произнес:
— «Экспекто патронум».
Скорбин изменился в лице, глаза его налились кровью, живот скрутило спазмом. Достав из кармана таблетку анальгина, он начал рассасывать ее как леденец и слегка причмокивать от удовольствия. Наблюдая за этим, парень со шрамом сломал свой сучок в трех местах и со слезами на глазах отвернулся к стене.
Белкина не хотела еще раз встречаться с новым пассажиром, но должность проводника обязывала. Прикрепив улыбку прищепками к щекам, она зашла в купе и предложила Геннадию чаю или кофе.
— Спасибо, у меня с собой.
С этими словами Гена расстегнул свой ветхий саквояж и достал литровую банку с мутной чагой внутри.
— Тогда, может, вашему питомцу что-то нужно? — зачем-то спросила Ксюша.
— Ты что-нибудь хочешь? — спросил Гена у попугая, который не сводил глаз с окна.
— Се-се-се-серотонину, если можно, — произнес попугай не оборачиваясь.
Прищепка отлетела от щеки Белкиной в затылок парня со шрамом, отчего тот еще больше заскулил.
Заливистые голоса вахтовиков послышались аж за три вагона. Они шли неровным строем, приставали к пассажирам и даже умудрились напоить начальника поезда.
— О нет… — ноги проводницы подкосились от волнения, она плюхнулась на полку рядом со Скорбиным и машинально вжалась ему в плечо. Гена немедленно достал вторую таблетку анальгина и засунул в рот.
Пьяные пассажиры ворвались в вагон стремительно — как вирус гриппа на утренник в детском саду.
— Я не понял, а где музыка? — громко спросил один из мужчин, видя, что родной вагон превратился в склеп.
Ксюша еще сильнее вжалась в Скорбина, у него затрещали ребра, и он начал вежливо бить ее по голове ложкой для обуви и просить прекратить.
Вахтовики пили прямо из горла, спорили с пассажирами, отнимали у детей инструменты, играли на скрипках, как на гитаре, и, что самое страшное, пустились соблазнять милую и целомудренную руководительницу ансамбля, которая, к слову, была не так уж и против.
От всего этого шума у Скорбина обострился гастрит. Оторвав от себя Белкину, он достал из саквояжа единственный в мире контейнер с постной гречкой быстрого приготовления и, взяв с собой попугая, отправился к титану. Там уже час набирала воду в стакан женщина, громко жалуясь на свои болячки по видеосвязи.
— Кажется, я за вами, — флегматично сказал Гена, подойдя вплотную.
Заметив безжизненное бледное лицо во фронтальной камере, женщина дрожащим голосом попрощалась с собеседницей словами: «Ну вот и всё, за мной пришли. А ведь я говорила, что анализы плохие, а ты не верила!».
Женщина повернулась к Скорбину и, скрестив руки на груди, спросила, что же ждет ее дальше?
— Сахарный диабет и пародонтоз, — сказал Гена, показав на пять сахарных пакетиков, а затем аккуратно втолкнул женщину в открытую дверь купе, где уже сдавала последние рубежи руководитель ансамбля, и принялся запаривать свой обед.
— О, закуска!
С этими словами вахтовики повязали Скорбина на обратном пути. Они затащили его в одно из купе, куда набилось человек десять. Внутри стоял оглушающий гвалт и плотный сигаретный смог. Брыкающегося Гену в шутку называли Кащеем, а его попугая — мелкой курицей и требовали от обоих выпить штрафную порцию и что-нибудь спеть. Мужчины потешались над ним ровно до того момента, когда дверь их купе закрылась и стало понятно, что Гена не отражается в огромном зеркале.
В нависшей тишине Гена поднял стакан с водкой и, осушив его, а затем закусив пустой гречкой, взял в руки скрипку и объявил:
— Владимир Высоцкий.
Вахтовики немного приободрились, Скорбин дал аккорд, и Фитиль, сидевший у него на плече, затянул:
— Подшит крахмальный подворотничок,
На голенище серый шрам от стека,
И вот легли на спусковой крючок
Бескровные фаланги человека…
Кто-то попытался открыть дверь, чтобы выгнать странных гостей прочь, но замок заклинило. Фитиль продолжал петь, мастерски стирая из песни весь имеющийся там позитив. Дверь пытались выломать, но она никак не поддавалась, а Гена и попугай уже охмелели и вошли во вкус. Развернув скрипку как положено и найдя смычок, Скорбин начал извлекать из инструмента печаль целого столетия.
— Сергей Есенин, — объявил попугай. — Простись со мною, мать моя. Я умираю, гибну я!..
Вахтовики забыли, с какой целью собрались здесь, куда лежит их путь и в чем смысл просыпаться по утрам и идти на работу. Под звуки скрипки и попугаичьи мотивы хотелось рассосаться по всему поезду, попросить прощения у пассажиров, а заодно и целого мира, а затем уснуть до окончания поездки.
Наконец дверь поддалась. Скорбина настоятельно попросили покинуть помещение и даже предлагали денег, но он не хотел уходить. От грустных лиц у него повышалось настроение и разыгрывался аппетит.
При помощи рабочего лома, проводницы Белкиной и наряда полицейских, вызванных к ближайшей станции, огорченных Гену и попугая всё же удалось вернуть на их законные места.
До конца дня никто не покидал свои купе — даже для похода в туалет. Случайная встреча с Геной или Фитилем в общем проходе сулила потерю жизненных ориентиров и преждевременный сход с поезда.
— Можно? — спросила Белкина, постучавшись в купе Скорбина.
Гену она застала лежащим на голом матрасе в верхней одежде под шерстяным одеялом. Руки его были сложены на груди. На столе стоял раскрытый ноутбук, по клавиатуре гулял Фитиль и клювом набирал текст, который ему тихо нашептывал Скорбин.
— Я хотела вас поблагодарить. Это мой первый рейс, и я боялась, что не выдержу и сойду где-нибудь на половине пути, а тут вы со своим другом...
Гена внимательно смотрел на экран и следил за тем, чтобы попугай правильно обособлял одиночные деепричастия.
— Скажите, а вы по работе путешествуете? — продолжила через пару минут молчания Белкина.
— Да, у меня выступления в библиотеках и домах культуры.
— Ого! Как интересно! А с чем выступаете? Дайте угадаю... С лекциями, наверное? Вы судмедэксперт? Директор хосписа? Учитель трудного класса?
— Я детский писатель, — сухо ответил Скорбин и поднялся, чтобы позволить проводнице сесть рядом. — А еще я немного артист, немного стендап-комик, иногда пою.
— Что-о-о? — нахмурилась Ксюша. — Да я вам в жизни не поверю.
— Дело ваше. Мы с Фитилем работаем в дуэте. Он как раз сейчас записывает новые шутки. Хотите, прочту?
— Хочу!
Услышав это, мальчик со шрамом и пассажир с верхней полки пулей выскочили из купе и остаток пути провели с вахтовиками. Только там они чувствовали себя в хлипкой, но безопасности.
Скорбин закрыл дверь и начал зачитывать шутки для Белкиной. После первой же у Ксюши случилась настоящая истерика. Она залилась смехом и даже сходила в туалет, чтобы вымыть лицо.
Пассажиры подумали, что у проводницы поехал рассудок от общения со странным попутчиком, и решили, что два оставшихся дня без туалета и воды прожить вполне реально, а в дальнейшем лучше пользоваться воздушным транспортом или личным автомобилем.
— Ну и куда вы после Оренбурга? — спросила Ксюша, когда они прощались с Геной на вокзале.
— Думаю добраться до Адлера.
— Ой, здорово, море... Купались когда-нибудь?
— Только в Карском.
— Интересно… В общем, спасибо вам большое, —смущенно улыбнулась Ксюша, — мне очень понравилась эта поездка, ну, та часть, где вы давали мне персональный концерт.
— Не за что, — поклонился Скорбин.
— А мы с вами еще увидимся?
— Не хотелось бы, но, думаю, что да. У меня этот маршрут теперь будет частым. К сожалению, много желающих попасть на мои выступления.
— Тогда — до свидания? — с надеждой спросила Белкина.
— До него, — ответил Скорбин и пошел прочь.
Лишь когда он покинул перрон и скрылся из виду, из поезда начали выходить остальные пассажиры.
Александр Райн
yaplakal.com