201
Каждое лето своего лопоухого детства я, как и миллионы детей моего поколения, проводил в деревне у своей бабушки. Вместе с детскими приключениями в памяти сохранились обрывки ее рассказов о войне, о том, что довелось пережить. Лишь спустя десятилетия, приближаясь к своему полтиннику и имея своих детей, я стал ощущать как эти обрывки истории моей семьи словно осколки не дают мне покоя, и, врезаясь в сердце, будят меня посреди ночи.
Наверное, поэтому и решил сейчас поделиться, записать то, над чем думаю последние месяцы.
Во-первых, для того, чтобы стало легче. Все-таки мало я сказал при жизни своей бабуле, для которой был самым дорогим в жизни человеком, хороших слов. Мало обнимал, редко приезжал, будучи студентом, к ней в гости.
А во-вторых, хочу, чтобы как можно больше людей узнало о белорусской деревне Скобровка, в которой в годы Великой Отечественной войны фашисты устроили детский концентрационный лагерь. К сожалению, в советские времена, да и в 90-х годах о нем практически не упоминали, а бывшим узникам и того больше – прямо запрещали говорить о нем.
Второй день неспешной, усталой ходьбы по раскаленной земле. Вдоль петляющих просек застыли в безмолвном штиле редкие березы, зной и яркое солнце монотонно делали свое дело.
Также монотонно и неспешно десятилетняя Маня брела следом за своей сестрой Танькой, которая хоть и была старше всего лишь на год, но умела, а главное, любила командовать. Та вела за руку обессилевшего и измученного шестилетнего Лешку. Его пыльные, избитые камнями дорог босые ноги стонали от усталости. Но сам Лешка крепился. Все, что он с утра осмелился попросить – это поесть. На остальное старался не обращать внимание. Весь имеющийся детский опыт в его голове подсказывал – нельзя останавливаться, надо идти дальше. Поскорее и подальше... Где-то там, в двух днях пути назад ему до сих пор виднелось что-то мрачное, зловещее, до смерти страшное, что заставляло двигаться вперед…
… Еще позавчера большие и злые дядьки в форме грубо заталкивали их в переполненный сарай на краю чужой деревни. Холодные и голодные Таня, Маня и Леша как всегда старались держаться вместе, прижимаясь к друг другу и подсознательно стараясь не смотреть вверх, чтобы не поймать металл равнодушных глаз своих пленителей.
Они уже и сами не помнили, сколько дней или недель провели в обществе таких же полуоборванных, измученных детей. В основном это были их ровесники, но встречались и совсем малышня, и ребята постарше. С каждым днем их становилось все меньше и меньше. Наиболее сильных и крепких уводили и больше они не возвращались. И от этого становилось еще страшнее.
Нет, слез почти не было. За последние пару лет они втроем просто устали плакать. Да и зачем, если утешить их все равно было некому…
… С началом войны их батька, Ефим, сразу же подался в партизаны. Правившие в деревне полицаи, возомнив себя хозяевами, грабили от души... Желая хоть как-то выслужиться перед немцами и отомстить Ефиму, они натравили фашистов на их дом. Все, что можно было, полицаи вынесли оттуда сами. Да и бог с ним, с тряпьем, живностью, утварью. Самое главное забрала не полицейская свора, а сытые и довольные немцы. Они украли их красавицу маму, мамулечку, мамку. Степаниду, такую любимую, дорогую и близкую для своих малышей, вместе с другими жителями деревни в один из дней увели на железнодорожную станцию… Больше ее никто не видел.
И дети, мал-мала меньше, остались одни в разоренной батькиной хате. Девочки как-то старались вести хозяйство, добывать еду, беречь своего маленького озорника Лешку. Так и жили. Пережили лето, осень, кое-как – зиму. Батька за всю войну только пару раз смог появиться в кишащей полицаями деревне.
Наконец, наступила весна. Соседи, с кем доводилось говорить, украдкой шептали, делясь надеждами, – скоро придут наши, освободят, ваш батька вернется домой.
Но все надежды встретить Победу, прижаться к родному батьке, зацеловать мамку рухнули, когда рано утром дверь в хату распахнулась и старший брат соседки, ушедший в полицаи, грубо вытолкал детей на улицу. Долгие три километра по холодным весенним лесным тропам к станции не были такими тяжелыми, как последующие сутки в товарном вагоне. Не было ни еды, ни воды. Неизвестность, в которой очутились, они делили с сотнями таких же оборвышей.
Наконец, их выгрузили из вагонов и пригнали на окраину какой-то деревни. Кое-как разместившись на земляном полу сарая, они проводили день за днем, наблюдая, как люди в форме педантично осматривали, брали анализы и отбирали детей, одного за другим уводя в неизвестность. Лишь позже стало известно, что уводили их для «полного донорства». Эти непонятные, сухие слова означали полное, смертельное обескровливание ради спасения жизней немецких солдат. Так запускалась недетская карусель смерти, в которой дети ценой своей жизни спасали фашистов, чтобы те продолжали убивать их дальше…
Впрочем, тогда две сестры со своим младшим братом ни о чем подобном не догадывались. Они не знали, насколько близко они втроем подошли к этой страшной карусели, не знали, для чего их держат в загоне как домашнюю скотину.
В одно утро, спустя несколько недель пребывания в лагере они сами по себе проснулись намного позже, без криков и приказов. Поеживаясь, вышли на улицу. Поразила пустота и непривычная тишина, без лая собак и отрывистых фраз на немецком. Полное безмолвие нарушалось далекой канонадой орудийных залпов и взрывов от приближающегося фронта. Спустя несколько минут они услышали и родную речь. Незнакомые люди улыбались и говорили, что теперь они свободны…
Долгих пять дней дети шли пешком в том направлении, куда им указали, – домой в родную деревню. Изредка кто-то из жителей попадавшихся на пути деревень подкармливал их, но в основном собирали ягоды, тем и жили. Они и сами не поняли, как однажды на их пути оказалась соседка по родной деревне со своей малышней. Встретив, казалось бы, близкого человека, дети очень обрадовались и попытались быть рядом, вместе идти домой, но та постоянно отгоняла их, приговаривая, что еды и на своих-то не хватает…
Когда разочарованные и измученные они наконец добрались до дома, детскому счастью не было предела – их хата стояла на месте, полицаи сбежали, а батька вернулся и занимался хозяйством. Лишь не было мамы, которую нелюди сожгли в печах концлагеря в соседней Польши…
Детство, которое закончилось так рано, не могло стать хорошим стартом для успешной взрослой жизни. Мой прадед Ефим был награжден множеством орденов и медалей. Когда закончилась война, он женился еще раз. Но в ставшей вдруг большой семье мачеха не смогла дать детям недостающее тепло материнского сердца, хоть и старалась растить их наравне со своими детьми. Не до них было и тогда, когда настала пора давать образование.
Маня выросла красавицей и рано вышла замуж, потеряв спустя два года мужа, моего деда Володю, который был образованным и умным человеком. В свои 26 лет он за несколько месяцев сгорел от тифа. И моя мама, и я знаем его веселым гармонистом по единственной улыбающейся фотографии. Моя баба Маня так замуж больше и не вышла. Она самостоятельно воспитала, выучила и подняла на ноги дочь, а потом еще долгие годы помогала чем могла стать на ноги семье моих родителей.
Лешка в моем детстве был дедом Алешей. Его я запомнил ласковым, но с грубым прокуренным голосом. Он всю жизнь прожил на другом конце деревни, но часто приходил в гости, правда, в последние годы без ноги, которую ампутировали из-за болезни. И он, и баба Маня жалели друг друга. И это были ни с чем не сравнимые забота и переживания брата и сестры. Наверное, так, по особому, относятся друг к другу лишь те, кто в детстве лишился материнской нежности.
Кто знает, как бы сложились их судьбы, если бы не было войны, если бы советские войска подошли к их лагерю на несколько дней позже, если бы моя прабабушка осталась жива. Если бы, если бы…
Сегодня никого из тех детей уже нет в живых. Но иногда мне кажется, что их тени и сейчас, спустя восемь десятилетий, вместе с душами сотен узников Скобровки нет-нет, да и появляются в том месте, что навсегда изменило их жизни.
Размещено через приложение ЯПлакалъ
yaplakal.com