230
На Пролетарке есть котельная. Она в конце моего дома, если мой подъезд воспринимать как первый, а первый как последний. То есть, технически говоря, котельная в начале моего дома, но мне удобнее думать, что она в конце. Дом наш называется «Китайской стеной», потому что имеет девять подъездов и 412 квартир. Конечно, никто никого не знает, но когда видишь человека регулярно, нечаянно начинаешь ему кивать. А он кивает обратно. Мы все тут друг другу киваем с 1995 года, но между собой не говорим. Пермяки — очень аскетичные люди. Мы легко обходимся без роскоши, например, общения.
Но вернёмся к котельной. В ней сидят слесари. Внутри слесарей сидят разнообразные внутренние миры. Миры эти объединены общей чёрточкой. Это не Родина, православие, Путин или русский язык. Это элементарное желание выпить. Слесари никогда не нажираются. Этой роскошью они тоже брезгуют, потому что в любой момент может подоспеть шабашка. Шабашка для слесаря, это как долго искать разряженный телефон, а потом найти. Или когда пьяный папа специально в тебя бутылкой промахнулся, и ты вдруг понимаешь — любит. Короче, с одной стороны — нечто фантастическое и долгожданное, с другой — ожидаемое.
Слесарей в котельной четверо. Все они смотрят на жизнь, как на мимо пролетающий товарняк. «Ох, ты ж бля!» Они мало что могут сформулировать, но умеют красноречиво мычать. Я называю это уделом цельного человека.
— В котельную за рулеткой сходи, замерить надо.
Серёжа отреагировал так: расщеперил большой и указательный пальцы и замерил воздух этим инструментом три раза. А потом то же самое проделал с трубой. Чиркнув карандашом, он деловито отряхнул руки и сказал:
— Готово, дядь Вань. Пилите.
Серёжа покорился и принёс рулетку. Разумеется, его отметка на трубе с рулеточной отметкой не совпали. Однако инструментами-пальцами пользоваться он не перестал.
Сашку называли Сашкой, потому что он был очень серьёзным и возвышенным. Когда он только пришёл в котельную, то представился мужикам Александром Дмитриевичем, после чего сразу стал Сашкой. В этом смысле котельная очень похожа на зону — быстро вытаскивает наружу суть человека, даже если он этого и не хочет.
В свободное время Сашка любил читать исторические книжки и книжки про всяких попаданцев. Он вообще любил порассуждать вообще. Если Серёжа был худым, невысоким и вертлявым, а дядя Ваня кряжистым и как бы из дерева, то Сашка носил живот и усы щёточкой. Про Григория скажу одно — шутник. Сам себя Григорием он никогда не называл, а называл Гришкой, иногда Отрепьевым. Зато другие называли его Григорием, потому что ценили за веселый нрав, простоту и способность посмеяться над собой. Был он сорокалетен, плечист, тоже с усами, но не щёточкой, а нормальными, как бы висячими. Григорий ходил вразвалочку, как шпана ходит. Или ковбои, которые долгое время промежность лошадями уродовали.
Однажды Серёжу обидел священник Фёдор из храма неподалеку. Той зимой это случилось. Григорий позвал Серёжу быть крёстным своего третьего ребёнка от второй жены. Он надеялся образумить младшего товарища такой почётной ответственностью.
Григорий относился к религии, как мистер Докинз, только в усы. Он в храм, как в оперу ходил. Тоже ничего не понятно, но красиво и возвышенно. Объясню суть обиды. Когда крестят ребенка, крёстному полагается держать его на руках. А ребёнку Григория было уже четыре годика. Тушка, понимаете? А держать надо долго — минут тридцать. На шестнадцатой минуте великого стояния Серёжа не сдюжил. Поставил мальца на пол, отёр пот и сказал машинально на весь храм:
— Пиздец, тяжёлый! Заебался весь.
Таинство приостановилось. Священник Фёдор впал в лютость. Назвал Серёжу слабаком и девочкой. Иронизировал. Плевался ядом. Григорий и родня смотрели на Серёжу осуждающе. Позор был полным. И не убежишь. Крёстный ведь. Серёжа терпел. Снова взял ребёнка на руки. Держал уже на голом адреналине, как в последний раз.
А вечером напился. Чувства пришли. Всплыли в памяти обидные слова священника. В этом помрачённом состоянии Серёжа решил ему отомстить. А как отомстить? Побить? А как побить, если он в два раза больше Серёжи? Может, слово обидное на стене краской написать? Хуй, там, или просто «Фёдор — педофил». Нет, мелко слишком. А если крест спилить? Сколько там куполов? Семь. Один большой и шесть маленьких. На большой не влезть. Зато на маленький, если по пожарной лестнице — запросто. Верёвку только надо. С «кошкой». За крест ею зацепиться и вползти. Там ползти-то четыре метра всего. И ножовкой. Лучше, конечно, болгаркой, но можно и ножовкой. За час легко управлюсь. Короче, выпил Серёжа ещё водки, дождался ночи, соорудил «кошку» из арматуры, привязал к ней верёвку, взял ножовку и пошёл поганить храм. То есть, мстить отцу Фёдору за обиду.
Храм на забор был закрыт. Серёжа перелез. Правда, куртку порвал и штаны, но перелез. На первый этаж он попал легко. Там был первый куполок. Маленький такой. На него и взбираться не надо. Подошёл и пили. Но Серёжа не стал. Слишком мелок был этот куполок для его большой обиды. Выше полез. На второй. Там уж «луковки», так «луковки». Влез. Давай «кошку» бросать. Это только в фильмах она куда надо сразу зацепляется, а в жизни с двадцать третьего раза только. Зацепился, пополз. Рожу чуток о кирпич ободрал. Сползал вниз два раза. На третий влез. Ухватился за крест. Ногами обвился. Ножовку достал. Он её скотчем к внутренней стороне куртки прилепил. Достиг цели, короче.
Сидит — пилит. Луна. Виды. Через полчаса трезветь начал. Купол храма — не самое лучшее место, чтобы трезветь. Особенно, когда запил уже очень глубокий. Серёжа как раз подумал «мама, что я делаю?», когда крест накренился и как бы опьянел. Не упал, ничего. Скособочился просто. Сережа давай выпрямлять. Ну, крест и упал. На соплях держался. Гулко так. На крышу первого этажа. Не проломил, аккуратно лёг, будто всю жизнь туда стремился.
А вместе с крестом «кошка» улетела. Серёжа офигел. От него такая возможность ускользнула. Сидит, подмерзает, не знает, как быть. Прыгать — высоко, да и откос внизу, улетишь. Достал телефон. Денег, как всегда, нету. Давай «чайки» слать. Григорию, дяде Ване, Сашке, другу Коле. Не реагируют. Им хоть «жду звонка», хоть ещё чего. Ночь на дворе. Всё проходит, прошла и эта ночь. Два раза Серёжа плакал пьяными слезами в опилок креста. Пробовал молиться. Принял твердое решение уйти в мужской монастырь.
Утром пришёл отец Федор. Он всегда первым приходил в храм, потому что был рачительным. Так-то он был из бывших бандитов, но давно покаялся. Люди не смотрят вверх. Идут себе и идут. Неизвестно, как скоро отец Федор заметил бы пропажу креста, если б Серёжа не заорал. «Отец Федор! Это Серёжа! Я крест спилил! Снимите меня! Я в монастырь уйду!» Отец Федор обомлел, а потом развернулся и убежал.
Тут Серёже перезвонили. Сначала Григорий, а потом дядя Ваня и Сашка. Друг Коля не перезвонил, потому что бухал накануне и отсыпался. Путаясь в соплях, Серёжа донёс коллегам своё положение. Григорий пошутил — никуда не уходи, я скоро буду. Дядя Ваня и Сашка тоже шли на выручку. Слесари своих не бросают. Однако первым на горизонте возник отец Фёдор. С пневматической винтовкой наперевес. Писать заявление в полицию в наших краях не принято, зато принято учить уму-разуму при помощи подручных средств.
Отец Фёдор зарядил винтовку, положил дуло на сгиб локтя и открыл огонь. Пульки были резиновыми и не нанесли Серёже значительного ущерба. Больно только. И обидно. И задницей пришлось повернуться, чтобы избежать худшего.
Священник перезарядил винтовку в пятый раз, когда к храму подбежали Григорий, дядя Ваня и Сашка. Общими усилиями они сумели отнять у него оружие. Все вместе влезли на крышу с приставной лестницей. Приставили. Сняли Серёжу. Побили его немножко самостоятельно на твёрдой земле. Обязали вернуть крест на место.
Отец Федор ярился, но уже меньше. Ситуация стала его забавлять. Он, в общем-то, тоже был не сильно религиозен. А Серёжа залез в кредит. Сварщикам надо заплатить. Кран передвижной нанять. И вообще... Недешевое это дело — возвращать крест на место. Но вернул, недели не прошло. Всё ещё слесарем работает. Не ушёл ни в какой монастырь, передумал. Вроде как местная достопримечательность теперь.
Я из-за него с соседом впервые за двадцать три года заговорил. Серёжка-то, говорю, слесарь наш, чего учудил. Как же, отвечает, слыхал. В ад, наверное, попадёт. Я согласился. В ад, конечно, куда же ещё? Покурили, покивали, разошлись. До следующего подвига. Слесарей-то четверо.
Автор #павелселуков ©!
Это сообщение отредактировал a5ja - 16.03.2025 - 14:25
yaplakal.com