161
Сто лет и один день каторжных работ — таким был приговор суда города Марселя семнадцатилетнему юноше Жану Батисту Мурону, обвиненному в 1776 году, согласно показаниям свидетелей, в поджоге дома недругов своей семьи в деревне Тарасон. Этот, прямо скажем, немалый срок он должен был отбывать на кораблях военно-морского флота.
Так карали в те времена во Франции за тяжкие преступления, а в действительности смерть подстерегала каторжника, даже если его приговаривали к десяти—пятнадцати годам. Большинство вскоре умирало от истощения и находило последнее пристанище в бездне моря.Когда Мурона приковали к деревянной скамье в трюме королевской военной галеры «Сен-Мишель», парень понял, что этот мрачный склеп станет его пожизненной тюрьмой. Он сидел на одной из двенадцати скамей с правого борта галеры и вместе с пятью товарищами по несчастью орудовал тяжеленным одиннадцатиметровым веслом.
Чтобы шесть пар мозолистых рук как можно легче извлекали его из воды, на конце ручки был противовес. Каждая смена гребла по два часа. Если обреченные гребли медленно, то их подгонял арапник надсмотрщика.
При такой адской работе их кормили сухарями, вареными бобами, слегка смазанными постным маслом, да иногда куском протухшего мяса — вот и вся пайка. Каторжники чувствовали себя счастливыми, когда на обед им давали кусок сухаря, смоченного в вине. Жан, как только мог, экономил силы, каждая свободная минута уходила на отдых и сон. Он будто сросся с веслом и скамьей, которая через несколько лет приняла очертания его тела. Проходили недели, месяцы, годы... О течении времени он догадывался потому, что в трюме менялись его товарищи: вместо умерших к веслам садились другие.
Каждый год своей жестяной ложкой Жан делал зарубку на скамье, и с каждой такой отметиной его лицо все больше бороздили морщины, а волосы все больше седели. Число зарубок увеличивалось: десять, двадцать, тридцать, сорок... Когда он сделал сорок шестую, «Сен-Мишель» бросил якорь в тулонском порту — французский флот перешел на паруса. С тех пор большую часть времени галеры стояли в портах, лишь изредка отплывая на помощь другим судам. И все же эти плавающие тюрьмы постоянно пополнялись.Надежда не покидала Жана, он мечтал о свободе, страстно надеялся на помилование. Однако, когда в 1723 году новый король Франции Людовик XV стал полнолетним, срок наказания Мурону не снизили. Как-то пересчитывая зарубки и насчитав их шестьдесят две, заключенный сообразил, что скоро ему исполнится восемьдесят лет. В тот день плавучую тюрьму обходила инспекция. Один из офицеров остановился перед стариком, иронично усмехнулся и спросил, что он думает делать, когда отбудет каторгу.
— Постараюсь исправить ошибки, допущенные в молодости. Буду жить честной жизнью,— с достоинством ответил Му-рон. Усмешка пропала с лица офицера, он похлопал каторжника по плечу и произнес:
— Постараюсь сделать для тебя все, что смогу.
Естественно было бы справедливо, если бы после шестидесяти двух лет, проведенных в мрачном трюме, Жана Мурома помиловали. Ни один осужденный не выдержал такого срока на галерах, к тому же он был самым старым заключенным во Франции, но про этого сгорбленного старика с длинной белой бородой, казалось, забыли.
Когда через некоторое время Жан снова пересчитал зарубки, их стало уже восемьдесят три. Стало быть, ему исполнилось сто лет! Еще семнадцать — и конец страданиям. Узник не знал, что его поразительная судьба уже привлекла внимание многих тулонцев. О столетнем галернике рассказывали матросы в портовых тавернах, грузчики на набережных, торговки на рыбном базаре. Слухи дошли до мэра города, и он направил письмо Людовику XV с просьбой подарить Мурону остаток срока его заключения. Пораженный король немедленно подписал акт о помиловании. И тут произошло то, чего никто не ожидал: старый каторжник не принял королевской милости. Он твердо заявил, что отбудет свой срок до конца.
— Я стар и мне некуда спешить — говорил Мурон, когда его уговаривали принять помилование, и упрямого старика оставили в покое: все равно не сегодня-завтра помрет.
Он еще больше ссутулился, руки потеряли силу, пелена мрака застилала взор. Но жизнь не покидала его, и ровно через сто лет и один день перед Муроном открылись двери темницы. На французском престоле царил уже третий государь — Людовик XVI. В тот день тулонский порт превратился в настоящий муравейник. Многие пришли пешком издалека, чтобы увидеть и поприветствовать сто семнадцатилетнего каторжника, наконец-то обретшего желанную свободу. Стоял невообразимый шум, но как только на трапе появился Мурон, опираясь на двух полицейских, все затихло. В абсолютной тишине люди рассматривали легендарного узника, лицо которого было похоже на каменную маску, а незрячие глаза щурились от солнечных лучей. Толпа молча расступилась перед немощным стариканом, который выиграл поединок со временем.
О нем наперегонки писали газеты тех времен, еще несколько месяцев по всей Франции ходил фантастический рассказ, а потом снова пришло забвение. Бывший каторжник поселился в маленькой комнатушке на чердаке, недалеко от порта и от галеры, на которой он отбывал заключение. Он довольствовался остатками пищи, которые ему приносили из соседней таверны. Из дому выходил раз в три—четыре дня. Зимой 1891 года, когда он долго не появлялся на улице, встревоженные соседи заглянули в его комнатку. Они увидели, что старик уже не дышит, на лице застыла последняя улыбка. Так на сто двадцать четвертом году жизни Жан Батист Мурон наконец-то позволил смерти забрать его с собой.
via
yaplakal.com