В сентябре 1977 года, когда во время очередной вписки ребята ринулись пилить во дворе дрова, было рождено самое первое стихотворение про маленького мальчика, практически в том виде, в котором цикл войдет в историю советского фольклора:
«Вянут цветы, сохнет трава,
Мальчик чахоточный колет дрова.
Прошлой весной — эх, всем бы так, —
В этом дворе нашел он пятак.
Снова взлетает топор в небеса,
Мальчик доволен, трясет волоса.
С присвистом лезвие в мясо вошло,
Вместе с травой детство ушло.»
Незамысловатый на первый взгляд стих молниеносно разнесся по всему СССР. Да так, что впоследствии еще два десятка лет широко цитировался в отечественной рок-музыке. Например, в 1984 по мотивам стишка была сочинена песня Ленинградской группы «Пикник» «Новозеландская песня», или, скажем, свою песню по стишку сочинил некий Михалок из далекой Белоруссии, впоследствии ставший известным, как Ляпис Трубецкой.
Чуть позже стих был сокращен до четырех строчек, так окончательно сформировался жанр:
«Поздняя осень, жухнет трава,
Маленький мальчик колет дрова.
С присвистом лезвие в мясо вошло,
Вместе с ногою детство ушло…»
И так юные хиппи начали штамповать стишки на этот лад в промышленных масштабах. Так что неудивительно, что вскоре появился еще один стишок такого же формата:
«Маленький мальчик на дерево влез,
Сторож Архип достает свой обрез.
Выстрел раздался, послышался крик.
«Сорок второй!» — ухмыльнулся старик.»
Конечно, это была просто шутливая бытовая зарисовка с элементами «черного юмора»; таких песенок в атмосфере Коммуны возникали десятки. Но что-то долгоиграющее здесь, похоже, было; «Чахоточному мальчику» оставалось только воспринять весь пафос помеси «Саласпилса» и «Воскресенья», и почва оказалась унавожена до нужной степени.
Поскольку стишки распространялись среди народа по принципу сломанного телефона – кто-то что-то забыл, кто-то не так записал, кто-то от себя добавил, - то за время распространения по территории СССР у каждого стишка появлялось по десятку вариаций. Например, один из вариантов:
«Маленький мальчик по речке плывет
Дед Афанасий достал пулемет
Краткая очередь сдавленный крик
«Ох ты, Чапаев!» - смеется старик.»
Или один из множества вариантов самого первого стиха:
«Темною ночью в пижаме в полоску.
Мальчик на кухне распиливал доску.
Мягко железо в ногу вошло.
Вместе с ногою детство ушло.»
К слову, стандартный стихотворный размер не всегда сохранялся — например, одно из сочинений коммуны данного цикла выглядело так:
«Мальчик на снегу лежал,
Весь от крови розовый:
Это папа с ним играл
В Павлика Морозова.»
Поскольку жанр вышел из черной политической пародии, то дальнейшая направленность «Маленького мальчика» была предопределена: сквозь призму этого героя началось циничное осмеивание суровой советской действительности. Вскоре стишки буквально стали сочиться концентрированной ненавистью ко всему, чем был так славен советский союз (дефицит, милитаризм, жлобство, пропаганда и тд), а убийство самыми изощренными способами главного символа СССР – пионера, стало центральной частью данного цикла стихов. Например, следующие два текста сочиненные Мальским в коммуне звучали так:
«Звездочки, ленточки, косточки в ряд...
Трамвай переехал отряд октябрят.
Сиська налево, сиська направо —
С ними погибла вожатая Клава».
«Красные галстуки реют над сквером —
Бомба попала в дворец пионеров.
Выше лишь сиська большая летела —
Это погибла вожатая Стелла»
В обоих случаях оригинальны были лишь первые две строчки, в то время как дополнение с сиськами было добавлено позже для вхождения стишков в детскую среду.
Другой пример:
«Маленький мальчик рыбу ловил,
Сзади к нему подплывал крокодил.
Долго кряхтел крокодил-старичок (в народ ушло со строкой «Ох и кряхтел же зеленый сморчок») —
В жопе застрял пионерский значок».
Обратите внимание: значок застрял не в горле, что было бы логично, а именно в жопе. И это не случайно. Как отмечают филологи и исследователи фольклора, данный прием в стишке (придуманном взрослыми) использован, во-первых, для рассакрализации советского символа через кощунственное употребление, а во-вторых, для того, чтобы он прижился в первую очередь в детской среде, т.к. для детей нет ничего смешнее, чем наличие в стишке слов «жопа», «сиська» и т.д. Таким образом подрастающему поколению через стихи передается негативное восприятие всех этих советских атрибутов, типа звездочек, ленточек, значков и т.д., а циничное высмеивание пионеров автоматом в детской среде делает пионерство чем-то позорным, принадлежностью к чему следует стыдиться.
Впрочем, были стихи, ориентированные не только на детей, например:
«Дети играли в Сашу Ульянова —
Бросили бомбу в машину Романова».
Смысл этих строк дети едва ли поймут, впрочем, как и многие взрослые не являющиеся петербуржцами, ибо восходят они к популярным среди ленинградцев все тех же 1970-х анекдотам, обыгрывающим совпадение фамилии тогдашнего Ленинградского градоначальника Григория Романова и последней царской династии. В других регионах стишок распространился с фамилией Лукьянова – начальника секретариата верховного президиума ЦК КПСС в 1977-1983 годах. Как вы понимаете, от такой замены стишок растерял всю свою изящность, ибо утратил отсылку к династии Романовых.
Другой пример агрессивной антисоветской риторики:
«Дедушка в поле лимонку нашел,
Сунул в карман и к райкому пошел,
Дернул колечко, бросил в окно —
Дедушка старый, ему все равно.»
И, конечно же, то, с чего и начинали питерские хиппи — высмеивание насаждаемого в СССР милитаризма. Садистские стишки буквально изобиловали пропагандистскими штампами 70-х, которые сегодняшнему человеку ни о чем не скажут, в то время как человек, живший в 70-е, слышал эти заученные фразы из радиоприемников по десять раз на дню. Например, в те годы советское руководство все свои неудачи объясняло последствиями войны и кознями Запада, которые не дают от этих последствий оправиться. Для этого советскими дикторами было придумано красивое выражение «Эхо войны». Конечно же, это выражение, как и прочие, намертво прописалось в стишках:
«Дед Афанасий присел на пенек
"Ох, и тяжелый случился денек!"
Долго над лесом летали штаны –
Вот оно, подлое эхо войны.»
Вечный поиск внутреннего врага:
«Детям страны подавая пример,
Интеллигента топтал пионер:
Детский сандалик ударил в пенсне
— Смерть диссидентам в Советской стране!»
Другой фишкой пропаганды была идеализация своих солдат, милиционеров и т.д. От чрезмерно пафосного изображения доброго улыбчивого солдата, играющего с детьми, буквально выворачивало наружу. Столь пафосная идеализация солдат и армии с навязыванием детям различных юнармий также не могла не найти своего отражения в творчестве:
«Маленький мальчик сидел у дороги,
Танком ему переехало ноги.
Добренький дядя в армейской фуражке
Пулей в живот успокоил бедняжку».
Также в равных частях страшилки были посвящены дефициту (в особенности мяса) и жлобству:
«Маленький мальчик на лифте катался,
Вдруг неожиданно трос оборвался.
Папа склонился над грудой костей:
«Где же ботинки за 200 рублей?»
«Маленький мальчик варил холодец,
По полу ползал безногий отец.»
«Маленький мальчик с поломанной ножкой
Кушает суп деревянною ложкой.
Мать с умилением смотрит на сына:
«Когда же ты сдохнешь, хромая скотина?»
Ну и, конечно же, высмеивание совкового расдолбайства («Нет не случилось бы с сыном беды, если б в бассейн налили воды»), и крайней степени изношенности всего, что могло поизноситься, типа : «Тяжесть не выдержал старенький трос – мальчик ушами к сандалям прирос».
Это впоследствии, уже во второй половине 80-х, когда данные стихи ушли совсем уж в широкие массы, начала появляться примитивная сортирная хрень, вроде: «Маленький мальчик играл в водолаза, смело нырял он на дно унитаза…». Но изначально (за исключением первых пробных вариантов описанных в начале) они носили сугубо социально-политический подтекст, используя образ маленького мальчика как вместилище всего самого ненавистного ленинградской интеллигенцией в СССР. Более того, в те годы садистские стишки официально позиционировались, как «Жанр протестной литературы».
В общем, писал-писал Мальский сотоварищи, да дописался до психушки. Естественно, такая деятельность не могла остаться незамеченной со стороны КГБ, особенно после того, как конопляный дым из трубы комунны стал заволакивать собой и без того малосолнечное питерское небо. Вскоре «Коммуна» стала самым крупным средоточием хиппи в СССР, а потому уже в следующем году хата была разгромлена, а Мальский, как тогда было модно, отправлен на принудительное лечение в психиатрическую лечебницу, где его стандартным образом закалывали нейролептиками с целью превратить в овоща (как позже было с Егором Летовым), ввиду чего серьезно повредили память.
Дальнейшая судьба Мальского сложилась не так печально, как у Григорьева, хотя и была далека от идеала. После психушки Мальский стал видным литературоведом и успешным переводчиком (ему принадлежит, например, перевод «Мудреца из страны ОЗ»). В 1990 году стал председателем «Академкниги», основал собственную газету «Слово и дело», стал первым исследователем Сталинских репрессий против неугодных поэтов, главным образом Даниила Хармса, Александра Введенского, Николая Олейникова и т.д. С 1993 года был участником игр «Что? Где? Когда?» в команде Алексея Блинова, а позже — Якова Песина. Основал нескольких клубов «Что? Где? Когда?» в Выборге, Пушкине, Колпино, Ломоносове, Череповце, Новгороде и Хельсинки. Невзирая на масштабную интеллектуальную и литературную деятельность, жил в нищете, которая с ним прошла рука об руку до самой смерти в 2004 году.
На фото Игорь Мальский
источник
yaplakal.com