Две истории дневника полковника Бойе

просьба не ломать

Ранним морозным утром 29 января 1943 г. в развалинах школы на окраинах Сталинграда полковая разведывательно-поисковая группа натолкнулась на человекоподобное существо. Оно с трудом выкарабкалось на край воронки. Его ноги, замотанные в детское одеяло, скользили по обледеневшим обломкам кирпича и бетона. Полы длинного, с чужого плеча, тулупа цеплялись за искореженную металлическую арматуру. Сквозь дыры засаленного женского платка на красноармейцев с затаенным страхом смотрели серые водянистые глаза. Только по нашивкам на порванном и прожженном мундире они догадались, что перед ними находится немецкий полковник.
Долго не разбираясь, полковника отправили в отдел военной контрразведки вместе с кожаным французским чемоданом, обнаруженным в подвале, который служил последним его прибежищем.
За те несколько часов, что пленного вели в штаб, он успел оправиться и прийти в себя. В кабинет старшего оперуполномоченного капитана Густава Федорова вошел обыкновенный окопный полковник. Такие, как он, в конце января перед военными контрразведчиками проходили по десятку в день. Здесь, в развалинах Сталинграда, перед лицом советских офицеров и солдат они, некогда лощеные генералы и полковники вермахта, становились маленькими, суетливыми и угодливыми.
И этот ничем не отличался от них. Он охотно и четко отвечал на вопросы, которые задавал моложавый капитан с ранней сединой на висках. Перед Федоровым на столе лежала карта 134-го пехотного полка. В верхней ее части стояла его, полковника Бойе, размашистая подпись. Капитан водил карандашом по карте и уточнял места расположения уже не существующих батальонов и рот полка.

Бойе нечего было скрывать. Зимнюю кампанию под Сталинградом вермахт проиграл вчистую. Ударная 6-я армия любимца фюрера генерал-фельдмаршала Паулюса была перемолота в «русских жерновах». Ее остатки искали спасения от ураганного огня артиллерии и лютых морозов в плену. Почти никто не уцелел и из полка Бойе. Большинство офицеров и солдат полегли в этих, ставших для них жутким кладбищем, руинах. Секретные документы и вся штабная канцелярия сгорели или остались лежать под развалинами школы.
Допрос подходил к концу. Бойе успокоился и мысленно уже готовился тянуть лямку в русском плену. Для него это было не в новинку. Двадцать лет назад, в сентябре 18-го, на той первой своей войне, он лейтенантом попал в плен к британцам, а в октябре 19-го вышел на свободу, прибавив в весе и научившись сносно говорить по-английски. Здесь, в России, после того что они натворили в Сталинграде, рассчитывать на подобное не приходилось.
«Главное — остался жив», — тешил себя Бойе. Выдержка и хладнокровие изменили ему, когда на столе появились дневник под названием «История 134-го пехотного полка, или Борьба немецкого мастера против Советов», а затем потертый пакет с фотографиями.

В этот миг он проклял тот день и час, когда тщеславная мысль подтолкнула его взяться за перо, чтобы увековечить победоносный поход полка в «варварскую Россию».
Бойе напряженно следил за каждым жестом капитана. Похоже, тот знал немецкий и, пододвинув керосиновую лампу, стал внимательно вчитываться в аккуратный убористый почерк, которым были исписаны страницы дневника. В тишине блиндажа отчетливо зазвучал голос капитана:

«Когда я 15 марта 1941 г. во Франции, стоящий на параде знаменитого полка «Дойчмейстер» во время незабываемого праздника 245-й его годовщины давал клятву, что полк, несомненно, проявит себя в боях с врагом, я тогда не думал, в каких обстоятельствах исполнится моя надежда…
25 марта начинается погрузка. Последнее прощанье, и поезд медленно отходит. Продолжительная дорога по всей Франции. Плодородная почва и безлюдные пространства. Вскоре поезд въехал в пределы Эльзаса. Какой здесь порядок и чистота! Германия! Везде видим работу и веселые лица людей. Какая разница! Это высшая точка! Слышны удары пульса новой эры…
Проезжаем старую немецкую границу. Мы в Польше. Везде видим евреев. Уже давно пора, чтобы эта страна перешла в порядочные руки империи…
Начинается весна. После нескольких недель отдыха и обучения в окрестностях Паверке полк продолжает свой путь на восток…
22 июня полк занимает укрепления, еще одна ночь и тогда начнется невиданная борьба порядка против беспорядка, культуры против бескультурья, хорошего против плохого. Как мы благодарны фюреру, что он вовремя заметил опасность и неожиданно ударит. Еще только одна ночь!..
За рекой Буг стоит враг. Стрелки часов медленно движутся. Небо розовеет. Три пятнадцать! Ударила наша артиллерия. Огонь ведется из сотен стволов. Передовые группы бросаются в лодки и переправляются через Буг. Бой начался! Неожиданный удар удался — другой берег наш! Звучат выстрелы. Здесь горит дом, там соломенный стог. Первое сопротивление сломлено. Теперь вперед, дальше!..»

Здесь капитан прервал чтение, поднял голову и тяжелым взглядом окатил пленного. Бойе поежился и заелозил на табурете. Но Федоров не замечал его суетливых движений и бегающих глаз. В эти мгновения он был там, в далеком и трагическом июне сорок первого…
Через распахнутое окно кабинета легкий утренний ветерок доносил опьяняющий запах увядающей сирени и сладковатый дымок, потягивающий со стороны Брестской крепости. Дежурные смены поваров поднялись на ноги еще до рассвета и растапливали походные кухни, чтобы приготовить ранний завтрак для последних рот, отправлявшихся в летние лагеря. Перед ним, тогда еще оперуполномоченным особого отдела лейтенантом Густавом Федоровым, сидели трое. За их плечами грозной тенью нависал часовой.

Шел второй час допроса, но пока ясности в отношении подозрительной троицы, задержанной патрулем неподалеку от северных ворот крепости, у него не было. Командир группы, нагловатый старлей, вел себя вызывающе и продолжал утверждать, что они из штаба дивизии. Наличие рации в вещмешке сержанта он объяснял спецзаданием, которое получил на учения, и наотрез отказался назвать причину появления группы у стен крепости. Это не убедило Федорова, и тогда рассвирепевший старлей начал грозить самыми суровыми карами. Проверить и подтвердить его информацию в штабе или особом отделе дивизии у Густава не было возможности. Старый армейский телефон безжизненно молчал, опять где-то на линии произошел обрыв.
Федоров ломал голову, как поступить с задержанными. Отпустить их, не убедившись, что это свои, а не гитлеровские лазутчики, которые в последние две недели не давали покоя, было бы непростительной ошибкой; тут попахивало трибуналом. Продолжать и дальше удерживать разведгруппу штаба дивизии, значит — поставить под угрозу срыва план предстоящего учения. Медлить было нельзя, и он послал в крепость посыльного в надежде, что хоть там работает связь.
Еще не успели стихнуть шаги сержанта-пограничника, как он снова появился на пороге. На нем не было лица. В глазах застыл ужас. Леденящий холодок окатил спину Федорова. Недобрые предчувствия скорой войны, слухи о которой в последние дни упорно ходили среди солдат и офицеров, ожили в нем с прежней силой. Он подался к окну.
Во дворе суматошно метались размытые тени и раздавались тревожные крики. Со стороны Брестской крепости доносился выворачивающий душу надрывный вой сирен. Сердце Федорова сжало предчувствие страшной и неотвратимой беды. Он задрал голову, и в нем все помертвело. Небо сплошь усеяли хищные силуэты наплывавшей с запада армады самолетов.
Первый робкий луч солнца скользнул над горизонтом, и через мгновение небо полыхнуло сотнями зловещих багрово-красных огней. Грозный, нарастающий гул авиационных моторов плющил и гнул к земле. Это была война!
В следующее мгновение яркая вспышка разорвала во дворе предрассветный полумрак. Пол ушел из-под ног Федорова. Чернильница жалобно задребезжала и лягушкой поскакала по столу. Потолок и стены угрожающе затрещали. Взрывная волна вышибла стекла и опрокинула его на пол.
Сотни снарядов и авиабомб обрушились на Брестскую крепость и погранзаставу. Рушились и горели дома командного состава и казармы. Под обломками гибли жены и дети офицеров. Огненный смерч сметал все на своем пути. В зареве пожаров поблекло утреннее солнце…

Капитан Федоров тряхнул головой, чтобы освободиться от жутких воспоминаний тех первых дней войны, и снова склонился над дневником. Его автор со скрупулезностью аптекаря день за днем описывал путь 134-го пехотного полка «Дойчмейстер» по советской земле. С течением времени тон записей становился все более нервным и раздражительным.

В ноябре 1941 г. автор писал:
«Продвижение все ухудшается. Противник укрепляется. Часто в селах квартиру приходится завоевывать с оружием. Начались дожди. Мы застреваем по колено в грязи. Машины и повозки безнадежно вязнут или скатываются на обочину. Днем и ночью слышны крики и ругань…
Далее он продолжал:
«Все мы удивлены, как выглядит Россия. У многих пропала надежда на хлебный рай на Украине. Мы возмущены тем, что увидели в этом «раю» Советов. Полное бездорожье. Крытые соломой глиняные домишки с маленькими окошками. Кроме полуразрушенной халупы, пары курей и одной свиньи крестьянин ничего не имеет. И это называется рай Советов!?»

Еще большее изумление у автора дневника вызывали растущее сопротивление войск Красной армии и отчаянные ночные атаки окруженцев. Они, русские, не желали сдаваться и не хотели подчиняться «новому» фашистскому порядку, так милому его сердцу. Порядку, в котором его идол и властелин Гитлер отводил этим недочеловекам, славянам и евреям, лишь одно место — за колючей проволокой лагерей смерти.
В декабре сорок первого автору было уже не до дневника. Полк втянулся в затяжные, кровопролитные бои, и записи стали носить отрывочный характер. Они были проникнуты ненавистью к противнику, который никак не хотел сдаваться на милость победителя. Следующий, 1942 г. принес ему одни только разочарования. Половина полка полегла на подступах к Сталинграду в прокаленных жгучим солнцем донских степях. Неторопливые воды великой русской реки Волги стали непреодолимой преградой на пути 134-го пехотного полка. В сталинградском «котле» бесславно закончились вековой путь и история «Дойчмейстера», а с ними и жизнь большинства его командиров и солдат. Вместе с ней оказалась похороненной и тщеславная мечта Бойе. В семье мелкого лавочника из Берлина так и не дождались появления нового Бисмарка.
Капитан закончил читать дневник и затем тряхнул бумажный пакет. На стол посыпались фотографии. Горящие дома, взорванные церкви, истерзанные тела красноармейцев и мирных граждан. Эту единственную улику в руках военных контрразведчиков Бойе отмел и все свалил на оберлейтенанта Эверста из отдела пропаганды 44-й пехотной дивизии, неделю назад погибшего под обломками дома в Сталинграде.

И здесь профессиональный опыт и интуиция подсказывали Федорову, что за этими строчками из дневника могла таиться страшная для Бойе правда. Он продолжил допрос. Но полковник полностью отвергал все подозрения и категорически отрицал свою причастность к тем преступлениям, что бесстрастно запечатлел объектив фотоаппарата.
На следующий день все повторилось — Бойе стоял на своем. И Федорову, у которого в условиях постоянно меняющейся обстановки на фронте не было достаточно оперативных и иных возможностей организовать его глубокую разработку, ничего другого не оставалось, как отправить подозрительного полковника в армейский сборно-пересылочный пункт проверки.
Там Бойе тоже долго не задержался. Косвенные улики, фотографии в руках армейских особистов и на этот раз не сработали. Оперативная разработка также ничего не дала. Он крепко держал язык за зубами и мало распространялся о своей службе и боях, в которых участвовал 134-й пехотный полк. За те несколько недель, что Бойе находился на фильтрационном пункте, оперативники и следователь так и не смогли вывести его на чистую воду. Свидетелей военных преступлений, в совершении которых он подозревался, за все это время в числе пленных не оказалось.
По завершении предварительной проверки Бойе отправили с очередным этапом в глубокий тыл.

Конечным пунктом назначения для него стал красногорский спецлагерь, затерявшийся в густых марийских лесах. В нем содержались пленные офицеры и генералы вермахта. Чистый барак с отдельной комнатой, где жил Бойе с тремя старшими офицерами, сносная пища и работа по желанию в столярных мастерских или на заготовке леса ничего общего не имели с теми страшными рассказами об ужасах советских лагерей, о которых трубила геббельсовская пропаганда. Для Бойе и сотен других военнопленных потянулись дни, похожие один на другой. Монотонное течение лагерной жизни время от времени нарушали скупые новости о положении на фронтах, приходившие в лагерь с очередной партией пленных, или суд над разоблаченным военным преступником. Это местная контрразведка не дремала и упорно копала под тех, кто засветился на связях с гитлеровскими спецслужбами, на участии в карательных операциях против партизан и в зверствах над местным населением и советскими военнопленными.
По мере того как части Красной армии все дальше продвигались на запад, судебные процессы над военными преступниками происходили все чаще и чаще. На освобожденных от оккупантов территориях заговорили мертвые и уцелевшие после карательных расправ свидетели их злодеяний.
Бойе по-прежнему оставался крепким орешком для контрразведчиков. Месяц шел за месяцем, а его дневник продолжал оставаться для них неразгаданной загадкой. Сам он не горел желанием раскрывать ее перед ними и продолжал валить все на оберлейтенанта Эверста из отдела пропаганды 44-й пехотной дивизии, под диктовку которого, по словам Бойе, он писал эту «пропагандистскую агитку». Ничего не дали и настойчивые поиски его сослуживцев по другим лагерям военнопленных. А те немногие, что нашлись, предпочитали не распространяться о своей службе в 134-м пехотном полку. Но контрразведчики не теряли надежды и продолжали оперативную разработку Бойе. В конце концов их терпение было вознаграждено.

26 сентября к ним поступили агентурные данные, косвенно указывавшие на то, что именно Бойе мог быть причастен к тем преступлениям, которые запечатлел объектив фотоаппарата. Накануне во время беседы в узком кругу он проговорился, что с 1936 по 1938 г. служил командиром батальона СС в Гамбурге. Позже, когда в лагерь просочились слухи о временных победах фашистов в Крыму, Бойе с нескрываемой радостью заявил своим собеседникам: «С этим сбродом вскоре будет покончено! Нельзя терять веру в себя и Германию!»

Спустя несколько дней контрразведчики получили еще одну важную оперативную информацию. Она придала новый импульс разработке Бойе. Агент сообщил, что старший оперуполномоченный капитан Сергей Савельев и начальник отдела подполковник Федор Пузырев рассчитывали давно услышать: «Полковник Бойе очень опасается истории со своей «книжкой». Это лишний раз убедило их в том, что они ведут работу в правильном направлении.

Теперь основные свои усилия оперативники и следователь сосредоточили на поиске свидетелей преступлений, совершенных Бойе. Прошло еще некоторое время, и их упорство было вознаграждено. В лагерях для военнопленных № 27 и № 171 нашлись бывшие его сослуживцы: командир 1-го батальона майор Поль Эбергард и унтер-офицер из 2-го артдивизиона Пауль Сухич. Их подвергли перекрестному допросу. Спасая себя, они недолго упирались и покрывать преступления бывшего командира ни тот, ни другой не стали.
Первым заговорил Сухич. Вместе с ним контрразведчикам пришлось заново перечитывать дневник Бойе. Их, успевших немало повидать за три года войны и хлебнуть своего и чужого горя, «литературные изыскания» фашиста потрясли жестокостью совершенных злодеяний. Пальцы с трудом переворачивали эти страницы дневника, казалось, налившиеся и сочащиеся кровью безвинных жертв.

Из дневника полковника Бойе:
«Рай Советов»
«Что мы видим в раю Советов? Народ не имеет религии и души. Церкви разрушены или служат амбарами. Культуры не видно и следа. Тупо сидит население у своих разрушенных домов. У каждого из нас лишь одно чувство — это счастье, что фюрер решил радикально изменить эту порочную систему.
Победа, сохрани нашего фюрера!»

Из протокола допроса оберлейтенанта Пауля Сухича:
«В 15–20 км от города Дергачи, в населенном пункте, название которого не помню, по приказу полковника Бойе все население было согнано в синагогу, последняя была заминирована и взорвана вместе с находящимися там людьми. Это было в ноябре 1941 г.
В населенном пункте Несолонь, восточнее 30 км от Новгород-Волынского, полковник Бойе приказал взорвать церковь. Церковь была взорвана 12 или 13 июля 1941 г.
Приблизительно в первой половине августа 1941 г. по дороге Круполи — Березань, в 10 км от станции Березань, был сожжен совхоз и расстреляно более 300 военнопленных Красной армии, среди которых большинство были женщины. Полковник Бойе еще кричал: «Что означает женщина с оружием — это наш враг!»
Из дневника полковника Бойе:
«Выходные дни»
«Нечасто выпадали выходные дни в войне против Советов. Но после горячих боев около Юровки, Почтовой и на юго-западной окраине Киева принимаем выходные как лучшие дни. Как быстро в шутках забываются упорные бои. Теплое августовское солнце светит с неба. Все ходят в спортивных брюках. Солдаты занимаются своим лучшим занятием, заботой о желудке. Это удивительно, сколько может переварить солдатский желудок. Утки, курицы и гуси — ничто не может скрыться. Их ловят, гоняют и стреляют».

Из протокола допроса оберлейтенанта Пауля Сухича:
«В первой половине августа около города Киева полковник Бойе разъезжал по полю на своей машине и стрелял по военнопленным из винтовки, т. е. охотился на них. Убил сам десять человек. Данный факт также видел я».
Из дневника полковника Бойе:
«Наступление на Дубно»
«Невыносимо жжет солнце. Золотистый урожай на полях. Как хорошо в пшеничном поле! В бесконечных рядах через пески Волыни продвигаются серые колонны. Песок, как мука, попадает в сапоги и делает невыносимым каждый шаг. Пот ручьями течет по лицу и телу. Пересохло во рту. Воды! Воды! Но ничто не может задержать нас! Ни жара, ни песок, ни пыль и ни пот. Мы все дальше и дальше продвигаемся на восток».
Из протокола допроса майора Поля Эбергарда:
«В городе Дубно 134-й полк захватил в плен много русских танков и четыре танковых экипажа. По приказу полковника Бойе они были расстреляны. Солдаты в городе занимались грабежом мирного населения. По его приказанию все памятники, статуи, бюсты советских руководителей уничтожались личным составом».
Из дневника полковника Бойе:
«Шоссейная дорога на север»
«Коммунизм за все годы существования ничего не делал, кроме как уничтожения Европы и в первую очередь Германии. Большевики только и делали, что повсюду укреплялись. Везде мы видим огромные укрепления, казармы и казармы. Длинные колонны военнопленных встречают нас. Азиатские лица смотрят на нас. История потеряла свой ум! Чтобы эти орды победили нас?»

Из протокола допроса оберлейтенанта Пауля Сухича:
«Около села Круполи, у озера, в камышах, по приказанию полковника Бойе было расстреляно пять комиссаров. Это лично видел я, находясь с одним сержантом из нашей роты на охоте в этих камышах. Там же, название населенного пункта я не помню, лично полковник Бойе расстрелял офицера, который прятался в стоге сена. Для демонстрации этот труп лежал непогребенным. Среди солдат ходили разговоры, что труп принадлежал работнику ГПУ. Раньше в укрепленном пункте Янов, за рекой Буг, за укреплением из бетона была построена группа из командиров и красноармейцев Красной армии, приблизительно 20 человек. Полковник Бойе приказал их расстрелять».
Теперь в распоряжении Савельева и Пузырева помимо дневника и фотографий, которые давали основания подозревать Бойе в совершении тяжких преступлений, имелись свидетельские показания бывших сослуживцев: майора Поля Эбергарда, оберлейтенанта Сухича.

Но Бойе продолжал полностью отрицать предъявленные обвинения и отказывался признать свою вину. Но так продолжаться бесконечно не могло, кольцо доказательств все плотнее смыкалось вокруг него. Прошлый полицейский опыт подсказывал ему, что надо сдавать других, чтобы выторговать себе жизнь. Серебро полковничьих погон и офицерская честь превратились в ничто, когда дело коснулось собственной шкуры. Спасая ее, Бойе инициативно предложил свои услуги в освещении обстановки среди пленных генералов и офицеров. Пузырев с Савельевым приняли его игру — Бойе стал секретным осведомителем под псевдонимом «Цезарь».
От Цезаря в нем ничего не имелось, и максимум, на что он тянул, так это на роль мелкого доносчика. Бойе принялся рьяно строчить доносы. Первой его мишенью стал ни много ни мало генерал-фельдмаршал Паулюс.
Бойе доносил:
«Я познакомился с генералом-фельдмаршалом Паулюсом еще до войны на маневрах. Тогда он был генералом и начальником штаба танкового корпуса. Здесь, в лагере, его все уважают и почитают. На политические темы он вообще не разговаривает, так как считает, что его подслушивают. Фельдмаршал никогда и ничего не предпримет против Германии и ее правительства. К «Союзу немецких офицеров» его никогда нельзя будет привлечь. Это он расценивает как предательство…»

Реакция контрразведчиков на это сообщение Бойе была более чем прохладной. Они не купились на протухшую информацию и, продолжая с ним игру, скрупулезно собирали доказательства, уличающие его в совершенных военных преступлениях. И тогда «Цезарь» стал сдавать всех подряд. Следующим после Паулюса стал генерал-полковник Штреккер, с которым воевал еще в Первую мировую войну. Старый армейский служака после возвращения Бойе из британского плена не забыл его и, как мог, помогал. И здесь в лагере он остался верен армейскому товариществу. На допросе у контрразведчиков Штреккер настаивал на том, что «обвинение Бойе в неправильном обращении с русским населением может быть только ошибкой». И с армейской решительностью заявлял: «Я за это полностью отвечаю!»
Бойе не замедлил отплатить генералу черной неблагодарностью. В очередном своем доносе сообщал:
«Генерал Штреккер раньше многих других офицеров стал придерживаться национал-социалистических взглядов. Он против «Союза немецких офицеров» и никогда и ничего не предпримет против Германии. К деятельности в плену его привлечь нельзя».
Не забыл Бойе и своего непосредственного командира — генерал-лейтенанта Дебуа. О нем он писал:
«Генерал Дебуа — убежденный национал-социалист и противник «Союза немецких офицеров». Но он не верит в военную победу Германии и его можно привлечь к сотрудничеству».

Бойе настрочил доносы еще на десяток бывших генералов и офицеров германской армии. Но это не могло отвлечь внимания Пузырева и Савельева от главного — поиска неопровержимых фактов, свидетельствовавших о совершенных им преступлениях. И тогда Бойе, продолжая выторговывать себе жизнь, прибегнул к очередной уловке. Он пытался убедить контрразведчиков в том, что может быть полезен в самой Германии, и предлагал услуги для установления контактов со своими высокопоставленными связями в Берлине. В своих прожектах Бойе рассчитывал (якобы в интересах советских спецслужб) привлечь их к сотрудничеству с «Союзом немецких офицеров» для «…борьбы с Гитлером, чтобы подготовить необходимый демократический строй в Германии».
Этот очередной его ход не усыпил бдительности Савельева и Пузырева. 18 октября 1943 г. на имя заместителя начальника УНКВД СССР по делам военнопленных комиссара госбезопасности 3-го ранга Мельникова был направлен рапорт, в котором указывалось:
«За период пребывания в лагере Бойе выполнил ряд заданий и представил небольшие материалы описательного характера. Высказал заинтересованность в своем производстве в генерал-майоры, чтобы потом активно работать в генеральском лагере. Вместе с тем на него добыты оперативные и документальные данные, указывающие на участие в злодеяниях против командиров, комиссаров и солдат Красной армии».

Реакция Мельникова на доклад была острой и незамедлительной. Он потребовал от Пузырева и Савельева взять Бойе в активную разработку. И они продолжили кропотливую работу по сбору доказательств его преступной деятельности. В 1944 г. перед ними открылись более широкие возможности подкрепить вещественными доказательствами письменные показания Сухича, Поля, Краузе и Гростмана.
К тому времени под ударами советских войск гитлеровские войска все дальше откатывались на запад. На освобожденных территориях постепенно возвращались к жизни живые, и восставала из пепла безымянных могил память о трагических жертвах «нового» фашистского порядка. Оперативно-следственные группы органов государственной безопасности приступили к документированию совершенных гитлеровцами преступлений.
В ходе расследования, проводившегося по местам пребывания 134-го пехотного полка, перед оперативниками и следователями все отчетливее проступал кровавый след, оставленный Бойе и его подчиненными на советской земле. Заговорили мертвые и живые свидетели злодеяний, совершенных солдатами вермахта.

Нельзя без содрогания читать скупые строчки из акта № 24 от 5 мая 1945 г. Государственной комиссии по расследованию злодеяний немецко-фашистских войск, совершенных в Ровенской, Житомирской и Киевской областях. Вместе с членами комиссии военные контрразведчики еще раз прошли по жуткому следу преступника Бойе.
Акт государственной комиссии бесстрастно свидетельствовал о творимых им зверствах:
«Южнее села Быдумка Ровенского района в 500 метрах, в лощине песчаного карьера, обнаружено два кострища, возле которых находятся три больших пятимиллиметровых листа железа и девять рельсов. Указанное железо и рельсы обгорели во время сжигания людей. Помимо костров на расстоянии 30 метров имеется яма размером в квадрат 6 метров и 3 метра глубиной, которая наполовину наполнена человеческим пеплом и недогоревшими костями».
Допрошенная в качестве свидетеля жительница села Несолонь Михайловская показала:
«В июле 1941 г. командир полка полковник Бойе лично расстрелял моего мужа за связь с партизанами. Кроме того, по его приказанию были сожжены дома многих жителей».

Житель того же села Оскиренко подтвердил:
«В июле 1941 г. по приказу полковника Бойе также были сожжены церковь и 12 жилых домов, а жители села убегали в лес, преследуемые немцами».
И таких свидетельств в деле разработки на бывшего гитлеровского полковника Бойе, секретного осведомителя «Цезаря» и военного преступника оказалось более чем достаточно. В мае 1946 г. в отношении него было возбуждено уголовное дело. Последнюю точку в кровавой истории дневника Бойе поставил суд.
29 декабря 1947 г. после завершения следствия военный трибунал войск МВД Татарской АССР на основании части первой Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 г. приговорил Бойе к лишению свободы сроком на 25 лет. К тому времени смертная казнь в Советском Союзе была отменена.

СМЕРШ. Без легенд и мифов
Лузан Николай Николаевич

https://military.wikireading.ru/27458

Ну заглохло.. .Наверное все...

Ну тогда продолжение банкета

http://www.liga-press.ru/news/history/mp080205_1/
Завербованный Цезарь
Марийская правда, (16:14) 08 февраля 2005 г.
На марийской земле, в Суслонгерском лагере НКВД несколько лет провел полковник германской армии Артур Бойе, известивший в январе 1943 года советских военачальников, что дивизии под командованием фельдмаршала Паулюса сдаются русским. В отношении Бойе чекисты вели агентурную разработку для того, чтобы с его помощью склонить Фридриха Паулюса к агитации немецких солдат против войны, рассказывает газета "Марийская правда". Колоритная личность Из архивного формуляра № 5406 “Цезарь”: “Бойе Артур Эмиль, родился в 1895 году в Берлине. Полковник, командир 134-го полка 44-й пехотной дивизии 6-й армии, беспартийный, немец. Кадровый офицер с 1914 года. Женат, двое детей. Пленен 29 января 1943 г. Взят на учет под кличкой Западник”. В лагерь немецких военнопленных, организованный в поселке Суслонгере Марийской АССР, в 1943 году стали поступать солдаты и офицеры, сдавшиеся в плен в “сталинградском котле”. 24 генерала и более 2500 офицеров Управление НКВД по делам военнопленных разбросало по многочисленным спецучреждениям Советского Союза. В Марийском крае были организованы три лагеря: два в Суслонгере и один в Волжске. Артура Бойе, командира известнейшего венского полка “Дойчмайстер”, направили в суслонгерский № 171. Вместе с ним в лесной край прибыли несколько его подчиненных. 48-летний полковник, побывавший в плену у англичан в Гражданскую войну, держался стойко. Молодые офицеры и солдаты, представляя лагерь конечным пунктом их жизненного пути, паниковали. С белым флагом в руках Из воспоминаний немецкого генерала Вельца: “Наконец на фронте устанавливается затишье. Четверо немецких офицеров вылезают из машины и спускаются вниз по крутому склону. Полковник Бойе держит в руках белый флаг. Он, командир когда-то одного из самых славных полков германской армии - “Дойчмайстер”, желает сдаться на милость победителя. Наконец парламентеры возвращаются. С ними - два русских офицера. Все шестеро ранены. Немцы стреляли, несмотря на белый флаг, несмотря на сигналы, несмотря на крики немецких офицеров-парламентеров: “Прекратите огонь!” Но все было напрасно, потому что тем временем произошел перелом: командование армии каким-то образом узнало о намерении капитулировать. Любые самовольные переговоры с русскими запрещаются!” Это произошло 30 января 1943 года, в день, когда Гитлер отмечал 10-летие со дня его воцарения на престоле национал-социалистической Германии. Провал армии под Сталинградом подпортил праздничное настроение фюрера. Чтобы на передовой не думали о сдаче в плен, Гитлер пытался подбодрить солдат и офицеров. Последним недвусмысленно говорилось о самоубийстве. К этому призывали Гитлер и Геринг. Паулюса, попавшего в окружение, фюрер произвел в генерал-фельдмаршалы, надеясь, что тот предпочтет смерть сдаче в плен. Пока фельдмаршал сомневался, его генералы твердо решили спасти от бессмысленной гибели своих солдат. Так, генерал-лейтенант Эдлер фон Даниельс уполномочил полковника Бойе доставить русским документ, извещающий противника о сдаче германских дивизий в плен. Мировоззрение - не рубашка В лагере № 171, как и в других, на администрацию работали многие пленные. Кто-то за лишний кусок хлеба, но подавляющее большинство - из-за призрачной возможности хотя бы на день раньше вернуться в родную Германию. Все агенты-военнопленные имели клички, порой смешные. Например, Кошечка. Сложно представить, что таким именем администрация лагеря и, в частности, оперативный отдел называли какого-нибудь здоровенного светловолосого фашиста с рыжей щетиной. Полковника Бойе под кличкой Западник (повезло!) стали готовить к вербовке и начали его агентурную разработку. Он представлял для оперативников особый интерес. Западник был вхож в окружение Паулюса и мог посодействовать советскому командованию повлиять на фельдмаршала. Однако полковник оказался крепким орешком. Немецкие офицеры - от капитанов до полковников - организовали в лагере глубоко законспирированную группу “Комитет “Трибунал”, которую возглавил Бойе. Полковник, получая распоряжение от администрации лагеря, не спешил приступить к его выполнению. Собирался “Комитет”, который обсуждал, как сделать так, чтобы выгоду получило немецкое офицерство. А еще одна важная цель - вызвать недовольства среди военнопленных. Бойе у администрации “выбивал” многое. Так, он добился, чтобы немецким офицерам разрешили провести выставку поделок из дерева, изготовленных руками заключенных. Среди работ был представлен деревянный портсигар, на крышке которого мастер вырезал человеческий череп - символ дивизии “Мертвая голова”. Пленные еще тешили себя идеями фашизма. Офицеры “Трибунала”, несмотря на все запреты, по-прежнему тихо приветствовали друг друга словами “Хайль Гитлер!”. В лагере появилась и альтернативная организация, не тайная, как “Трибунал”, а, наоборот, открытая - антифашистский национальный комитет “Свободная Германия”. Здесь же организовали и “Союз немецких офицеров”. Они объединили тех, кто разочаровался в варварской политике фашизма. Члены этих обществ предпочитали друг с другом не сталкиваться. Артур Бойе возмущался: “Мировоззрение нельзя менять как рубашку”. Писатель на свою голову В начале августа 1943 года Западника этапировали во внутреннюю тюрьму НКВД. Кадровый офицер почуял неладное - ухудшились условия содержания, казалось, что от него чего-то хотели. Бойе нервничал. Не в силах оставаться в неведении относительно своего будущего, полковник пишет письмо начальнику Управления НКВД по делам военнопленных генералу Петрову: “Уже восемь недель я арестован без указания причины. Месяц обращаются со мной как с арестантом, а бытовые условия - как для заключенного. Прошу создать мне условия, подобающие пленному полковнику, т.к. при сегодняшнем положении я не выдержу ни морально, ни физически”. Артур Бойе, невзирая на жуткий страх из-за того, что русские могут узнать о его “боевом” прошлом, все же диктовал условия. В душе он оставался полковником. И ему хотелось подобающего отношения. Бойе, как и многие плененные нацисты, видимо, запамятовал, как поступали с пленными сами немцы. На первом же допросе во внутренней тюрьме он узнал об обвинении, которое предъявляет ему советский военный трибунал, - полк под командованием полковника Бойе “проявлял во время марша по занятым областям СССР неслыханную жестокость к гражданскому населению, убивая и пытая мирных жителей, уничтожая их имущество”. Офицер был непреклонен, не признавая ни одного пункта обвинения. “Наоборот, - убеждал он. - Пострадавшему населению мы оказывали помощь скотом и продуктами”. В тюрьму с передовой попала книга “Дойчмайстер им кампф геген ди Зовете”, живописавшая марш немецких войск по СССР. Одним из авторов книги значился... Артур Бойе. Этот факт для автора вскрылся не вовремя. Он сразу заявил, что описывал в книге лишь маневры и боевые действия. Остальное будто бы принадлежит перу оберлейтенанта Эверса. Это “остальное” и вызвало наибольший интерес советской стороны. Например, описание отдыха солдат: “Просто удивительно, сколько может выдержать желудок солдата - утки, куры и гуси совсем не защищены от него. Идут охота, ловля и стрельба. После этого куры жарятся...” Книгу “украшали” фотографии убитых и разоренных людей с комментариями авторов. “Шпионаж” за корку хлеба В душе Артура Бойе все же что-то пошатнулось. Брошюра объявилась не кстати. И 1 сентября 1943 года Бойе подписал заявление о согласии работать совместно с советским правительством и помогать официальным инстанциям. Предшествовала этому акция протеста - Бойе отказывался от еды целых два дня. Тем самым он выступил против аскетизма, навязанного ему во внутренней тюрьме НКВД. Эта процедура должна была вынудить полковника на сотрудничество с советами. Ведь его и привозили в Москву для вербовки. Артура Бойе, содержавшего на фронте личную кухню (что, кстати, строжайше запрещалось в немецкой армии), имевшего нескольких адъютантов и одетого “с иголочки” даже на передовой, все-таки “сломали”. Уже с октября, вернувшись в пересыльный лагерь, полковник стал писать характеристики. Первым через Бойе лагерное начальство узнало о генерале С., правой руке фельдмаршала Паулюса. Полковник поведал о нем все, что знал раньше, и все, что ему стало известно во время пребывания в плену. Надо отметить, сам Бойе показал себя неплохим психологом. Во-первых, характеристики его точны. Во-вторых, он лишнего никогда не доносил. По его мнению, все сослуживцы были “белыми и пушистыми”. Кто же тогда измывался над мирным советским населением? Пробы пера Артура Бойе завершились к середине ноября 43-го. К тому времени он, как убеждала агентура, потерял веру в победу Германии. Но сотрудничал с Советами не по зову души, а ради маленьких поблажек. Подписывая заявление о сотрудничестве, он просил не использовать его против интересов германского народа. Полковник отказался также писать мелкие агентурные донесения, предложив характеристики на старший офицерский состав военнопленных. Но НКВД он был больше интересен не как доносчик в лагере, а в качестве источника информации в Германии уже после войны. Артур Бойе сам себе выбрал псевдоним, громкий и очень нескромный - Цезарь. Несмотря на то, что во время явок его подкармливали как дрессированную собачонку. Забирая продукты, Цезарь просил не считать, что он работает за еду. Бойе очень боялся возвращения в тюрьму или пересылки в отдаленный лагерь. После вербовки просил объявить о его производстве в генерал-майоры. Неспроста - его готовили для работы в генеральском лагере. Один из основных объектов - фельдмаршал Паулюс. Советское командование рассматривало возможность использования плененных немецких офицеров для антивоенной агитации на передовой. Многим из них позволялось писать письма на родину с призывами свержения существовавшей в Германии фашистской верхушки и сотрудничества с СССР. Немцев настраивали на то, что СССР готов к мирным переговорам. На чай к фельдмаршалу Ступив на территорию генеральского лагеря, Артур Бойе увидел знакомые лица. Но многие офицеры изменились. Не было в них того задора, с которым они гордо шествовали по завоеванной территории, сея смерть и разрушение. 1 февраля 1944 г. источник “Цезарь” начал работу по Паулюсу: “Я познакомился с фельдмаршалом Паулюсом еще до войны, когда он был генералом и начальником штаба танкового корпуса. В лагере Паулюс как начальник не имеет большого авторитета. Хотя его здесь уважают. Он же лично избегает любого проявления своего влияния. На политические темы не разговаривает. Фельдмаршал никогда ничего не предпримет против Германии или ее правительства. К “Союзу немецких офицеров” его нельзя будет привлечь, он это расценивает как предательство. Сказал, что при случае с удовольствием начал бы войну против Англии”. К концу 1944 года точка зрения Фридриха Паулюса изменилась. Он “увидел трещину между Гитлером и народом” в том, что генералы один за другим соглашаются сотрудничать с СССР. Генерал НКВД Петров имел серьезную беседу с Паулюсом, после которой последний был очень взвинчен. Фельдмаршал согласился присоединиться к антифашистскому офицерскому движению и оформил это соответствующим заявлением. Все генералы, плененные в “сталинградском котле”, одобрили шаг Паулюса и последовали его примеру. Этого и хотел добиться НКВД, в том числе с помощью своих агентов. На Паулюса делалась большая ставка, чтобы его поступок посеял смуту среди окружения фюрера. Выполнив основную задачу, 14 ноября 1944 г. и Артур Бойе сам вступил в “Союз немецких офицеров”. “Знаете, почему я вошел в него? - рассказывал “неофит”. - Потому что этот союз - наилучший проездной билет на родину”. Новоиспеченный антифашист сразу стал замкнутым, на что обратили внимание в лагере. И вообще, с Цезарем начали твориться странности. Как будто в нем боролись два человека: кадровый офицер, избегавший предательства Германии, и отец семейства, стремящийся побыстрее вернуться домой к жене и двум дочерям. Полковник еще больше сблизился с Фридрихом Паулюсом, но о подробностях разговоров доносить отказался. Когда ему напомнили об обязательствах, он заявил о том, что они рассчитаны на послевоенный период: “Я не собираюсь выполнять роль шпиона среди своих товарищей”. Бойе “зажрался”, видимо, позабыв о том, что в случае отказа от сотрудничества отправится в другой лагерь, где питание отнюдь не генеральское. Полковник по приглашению фельдмаршала каждый день с ним чаевничал, играл в карты, занимался иностранными языками. Советские генералы и, тем более, полковники о таком отношении в немецком плену и мечтать не могли. Для справки. Условия жизни в генеральском лагере. Подъем в 6.30 утра. В 8.00 - завтрак, в 13.00 - обед. Отбой - в 22.30. В генеральское меню входили рыба, масло, сыр, крупы, чай, специи, сухофрукты, ежедневный табачный паек папиросами высшего сорта. Каждый день заключенный потреблял 3500 килокалорий зимой и чуть больше летом. Артуру Бойе такая жизнь не могла не нравиться. С петлей на шее Но его пришлось вернуть в Суслонгер. Бойе заартачился, чем мог подорвать всю агентурную работу в лагере для генералов. Тем более, в августе 45-го чекистам лагеря поступило донесение о том, что здесь содержится унтер-офицер Пауль Сухич, знающий о злодействах, совершенных по приказу Бойе. Скоро у НКВД накопилась толстая папка с доказательствами “развлечений” Артура Бойе на оккупированной территории. Источник “Гриша” донес о расстрелах, грабежах и уничтожении имущества гражданского населения, которыми занимались солдаты полка “Дойчмайстер”. На шее Бойе затягивалась петля. Биографом Артура Бойе стал заместитель начальника Управления особорежимного лагеря № 171 Цыганов. Впрочем, лейтенанту Цыганову приходилось вести дела практически на каждого военнопленного. Советский офицер собрал доказательства по фактам зверств Бойе и его полка над мирным населением и военнопленными Красной Армии. Четверть века в лагере? Полковник, похоже, понимая, что терять ему уже нечего, начал открыто “дурить”. В августе в числе 24 военнопленных он отказался от еды в знак протеста против того, что итальянских офицеров отправили на гауптвахту. Кратковременные голодовки Бойе объявлял регулярно. При этом он старался втянуть в акции как можно больше пленных. Строил из себя убежденного национал-социалиста, осуждая членов “Союза немецких офицеров” и “Национального комитета”. (Хотя, если вы помните, в генеральском лагере он стал членом антифашистского союза). Они для него - изменники родины. Цезарь, назначенный старшим по “зоне”, запрещал солдатам и офицерам работать “на русских”, саботируя все виды работ. А 23 сентября 1945 года Бойе назло антифашистам повесил на шапку и гимнастерку эмблему рейха - орла, сидящего на свастике. Молодые офицеры буквально смотрели в рот смелому бунтарю. То, что он творил, было сродни безумию. 6 июля 1946 г. Источник “Лили”: “Сегодня Бойе сказал: “К нам, военнопленным, русские относятся по-свински. Нам нужно было не морить русских пленных в газовых машинах, а убивать на месте”. Весь 46-й год Артур Бойе провел в противостоянии администрации лагеря. Что интересно, все это время он оставался старшим по лагерю и его никто не отстранял от должности. Бойе инструктировал солдат: “Осталось еще немного, и снова начнется война с Россией. К этому готовятся Англия и Америка. В этой войне я снова буду участвовать, чтобы поквитаться с русскими за пребывание в плену”. Что это: агония плененного полковника или прикрытие для агентурной работы на Советский Союз? К сожалению, по прошествии 60 лет вопрос, наверное, так и останется без ответа. Из формуляра Цезарь, на котором до сих пор стоит гриф “совершенно секретно”, в 50-х годах изъято несколько страниц с подробностями вербовки Артура Бойе. В мае 1947 г. в отношении военнопленного Бойе возбудили уголовное дело. А уже в декабре того же года военным трибуналом войск МВД Татарской АССР он был приговорен к 25 годам лишения свободы. Отбыл он срок в лагерях для военнопленных или же раньше времени отправился на родину? Ответить на этот вопрос после стольких лет тоже не представляется возможным. Не исключено, что человек, известивший в 1943 году русских о сдаче в плен армии Паулюса, все-таки увидел семью раньше, чем многие его сослуживцы - такие же ненавистники евреев, коммунизма и несгибаемого русского духа. Свидетельства его дальнейшей жизни бесследно исчезли. Так же, как и следы лагерей военнопленных в Суслонгере. Как могилы тех немцев, которые навеки обрели покой на чужой марийской земле. Бесславный путь тысяч из них закончился вдали от родного дома. В таких же Суслонгерах, разбросанных после Великой Отечественной войны по всей стране. А те, кто уехал из России живым, должны были благодарить судьбу и русский народ за то, что не лежали штабелями под слоем земли в поле, не были рассыпаны пеплом по ветру, не были замучены пытками и голодом... Режимный лагерь МВД СССР № 171 в Суслонгере просуществовал до марта 1948 г. Здесь содержались 1459 военнопленных, из них 926 офицеров. При расформировании убыло: - на родину - 245, - в лагеря МВД СССР - 1174, - передано МГБ МАССР - 6, - осуждено - 11, - умерло - 16, - убито при попытке к побегу - 2. Военнопленные были размещены в бараках, оборудованных двухъярусными нарами вагонного типа, и полностью обеспечены постельными принадлежностями. До 1947 года контингент работал только по обслуживанию лагеря в связи с тем, что в основном содержался старший офицерский состав. Из семи случаев побегов двое пленных убиты при задержании, одному удалось скрыться. Алексей БАТАНОВ. Автор благодарит за помощь в подготовке материала пресс-службу УФСБ РФ по Марий Эл. В тексте использованы выдержки из секретных документов НКВД СССР.

А это дневники полковника Артура Бойе

Это сообщение отредактировал igorgri - 20.04.2019 - 11:33

Медвежья болезнь ? Чует кошка, чье мясо съела

Это сообщение отредактировал Citizen72 - 20.04.2019 - 11:33

Суки рваные, стрелять и вешать их надо было, а не сытно кормить в лагерях, когда вся страна пуп надрывала отдавая все фронту для победы

судя по всему это он и есть

он что да самой германии добежал?