73
Пациенты 6-й клинической больницы г. Москвы (последствия радиации).
В продолжение темы Аварии на АЗСВ начале семидесятых годов я лежал здесь на девятом этаже, в отделении профессора И. С. Глазунова. Тогда еще не было здания-пристройки слева. Отделение битком было забито больными лучевой болезнью. Были и очень тяжелые случаи.
Запомнился Дима, парень лет тридцати. Подвергся облучению, находясь в полуметре от источника. Стоял к нему спиной и чуть правым боком. Пучок лучей шел снизу вверх. Максимум воздействия пришелся на голени, стопы, промежность, ягодицы. По направлению к голове воздействие ослабевало. Стоял спиной к источнику, поэтому увидел не саму вспышку, а ее отражение на противоположной стене и потолке. Поняв, в чем дело, побежал выключать что-то, для чего сделал одну треть пути вокруг источника. Находился в аварийных условиях три минуты. К случившемуся отнесся очень трезво. Вычислил приблизительную дозу, им полученную. В клинику поступил через час после аварии.
При поступлении в клинику температура – тридцать девять, озноб, тошнота, возбужден, глаза блестят. Говорит жестикулируя, немного по-шутовски представляя случившееся. Однако очень связно и логично. Немного не по себе всем от его шуток. Контактен, тактичен, терпелив.
Через 24 часа после аварии для кореологического анализа у больного из четырех точек (грудина, подвздошные кости, обе спереди и слева сзади) взяли костный мозг. На пункции вел себя спокойно и очень терпеливо. Средняя интегральная доза на весь организм – четыреста рад. На четвертые-пятые сутки – большое страдание стало причинять поражение слизистой рта, пищевода, желудка. Во рту, на языке, щеках – язвы, слизистая отходила пластами, пропал сон, аппетит. Температура тридцать восемь – тридцать девять, возбужден, глаза блестят, как у наркомана. С шестых суток появилось поражение кожи правой голени, отек, чувство распирания в ней, одеревенение, морфинные боли.
На шестые сутки в связи с глубоким агранулоцитозом (падение числа зернистых форм лейкоцитов, ответственных за иммунитет) перелито около четырнадцати миллиардов клеток костного мозга (около семисот пятидесяти миллилитров костного мозга с кровью).
Больного перевели в стерильную кварцующуюся палату. Начался период кишечного синдрома. Стул – 25–30 раз в сутки с кровью и слизью. Тенезмы, урчания и переливания в области слепой кишки. В связи с тяжелым поражением рта и пищевода шесть дней пищи через рот не получал, чтобы не травмировать слизистые. Внутривенно переливались питательные смеси.
В это же время на промежности и ягодицах появились вялые болезненные пузыри. Голень правой ноги – сине-багровая, отечная, блестящая, гладкая на ощупь.
С четырнадцатых суток началась эпиляция (выпадение волос), причем очень странно. Выпали все волосы справа: и на голове, и на теле. Дима сам про себя говорил, что он как беглый каторжник.
Очень терпеливый, немного утомлял нас своими шутками. Своеобразный юмор висельника, однако он очень здорово подбадривал остальных двоих, облучившихся вместе с ним.
Они совсем раскисли, хотя течение болезни у них было безусловно более легким. Дима писал им юмористические записки в стихах, читал трилогию Алексея Толстого «Хождение по мукам» и говорил, что наконец-то он может спокойно полежать. Но иногда он срывался и очень круто переходил в депрессию. Однако и депрессия эта была не тяжела для окружающих. Очень долго его раздражали громкие разговоры, музыка, шум каблуков. Однажды он наорал в такой депрессии на одну врачиху, что от стука ее каблуков у него понос начинается. Родственников к нему до трех недель не допускали.
С сороковых суток состояние его улучшилось, и на восемьдесят вторые сутки Диму выписали. Осталась глубокая трофическая язва (незаживающая) на правой голени. Сильно хромает. Стоял вопрос об ампутации правой ноги поколенно…
Второй больной – Сергей, двадцати девяти лет. Лежал один в соседней кварцующейся палате. Поступил из НИИ, где манипулировал с радиоактивными веществами в «Горячей камере». Из-за слишком близкого сближения кусков делящегося вещества произошел ядерный всплеск.
Несмотря на сразу же начавшуюся рвоту, рассчитал ориентировочную дозу – десять тысяч рад. Через полчаса потерял сознание. Доставили на самолете в крайне тяжелом состоянии. Многократные рвоты, температура сорок, отек лица, шеи, верхних конечностей. У него были такие руки, что измерять давление обычной манжетой не удавалось. Сестрам приходилось ее надставлять.
Очень терпеливо перенес трепанбиопсию и пункцию костного мозга. Находился в сознании. Через 54 часа после аварии артериальное давление резко упало до нуля. Через 57 часов Сергей скончался от острой дистрофии миокарда…
Мой лечащий врач, с которым я подружился, рассказал мне после моей выписки о кончине Сергея:
«Под микроскопом вообще невозможно было увидеть ткань сердца: ядра клеток образовывали скопления, обрывки мышечных волокон… Это по существу была смерть под лучом от непосредственного воздействия ионизирующей радиации, а не от вторичных биологических изменений. Спасти таких больных невозможно, так как ткань сердца просто ползет…»
Его товарищ Николай, тридцати шести лет, находился при аварии рядом. Прожил 58 суток. Это были сплошные мучения: тяжелейшие ожоги (кожа сходила пластами), пневмония, агранулоцитоз. Ему переливали костный мозг еще по старому методу от шестнадцати доноров. Благодаря всем этим процедурам с пневмонией и агранулоцитозом справились. Кроме того, у него был тяжелейший панкреатит, он сильно кричал от болей в поджелудочной железе. Наркотики не помогали. Успокаивался лишь после наркоза закисью азота.
Была ранняя весна. Кажется, апрель. Как и сейчас в Чернобыле. Светило солнце, и в больнице было очень тихо. Я заглянул к Николаю. Он лежал один в стерильной палате. Рядом с кроватью стоял столик со стерильными хирургическими инструментами, на другом столике – мази Симбезон, Вишневского, фурацилин, настойка прополиса, облепиховое масло, стерильный корнцанг с намотанной на него марлечкой. Все это для обрабатывания обнаженной кожи.
Он лежал на высокой наклонной койке Над кроватью – каркас из железных прутьев, на нем мощные лампы, чтобы не было холодно, потому что Николай лежал совсем голый. Кожа от облепихового масла стала желтоватой… Но что это?.. Николай… Владимир Правик… Как все поразительно страшно повторилось!.. Пятнадцать лет спустя – такая же палата, та же наклонная койка с железным каркасом, греющие лампы, по графику включающийся кварц…
Владимир Правик голый лежит на наклонном ложе под железным каркасом с лампами. Вся поверхность тела обожжена радиацией и огнем. Трудно разобрать, где огнем, где радиацией, все слилось. Чудовищные отеки снаружи и внутри. Распухли губы, полость рта, язык, пищевод…
Тогда, пятнадцать лет назад, Николай страшно кричал от болей внутренних органов и кожи. Не умели в то время блокировать боль. Теперь научились. Уж слишком много накопилось в людях боли… Но ядерная боль – особенная, она нестерпима и беспощадна. Она доводит до шока и потери сознания. Все тело героя-пожарного переполнила ядерная боль. И тогда кололи морфий и другие наркотики, которые на время купировали болевой синдром. Правику и его товарищам сделали внутривенную пересадку костного мозга. Внутривенно же влили экстракт печени многих эмбрионов для стимулирования кроветворения. Но… Смерть не отступала…
Все уже было у него: и агранулоцитоз, и кишечный синдром, и эпиляция (выпадение волос), и стоматиты с тяжкими отеками и отслоениями слизистой рта…
Но Владимир Правик стоически переносил боль и муки. Этот славянский богатырь выжил бы, победил бы смерть, если бы только кожа не была убита на всю ее глубину…
И казалось, что в таком состоянии не до мирских радостей и горя, не до судеб своих товарищей. Сам ведь на краю гибели. Но нет! Пока мог еще говорить, Владимир Правик пытался узнать через сестер и врачей, что с его друзьями, как они? Живы ли? Продолжают ли еще борьбу, теперь уже со смертью? Он хотел, чтобы они боролись, чтобы их мужество помогало и ему. И когда каким-то непостижимым образом все же доносились вести: умер… умер… умер… – как само дуновение гибели, – врачи говорили больным, что это не у нас, что это где-то в другом месте, в другой больнице… То была ложь во спасение.
И вот настал такой день, когда стало ясно: сделано все, что способна была сделать современная радиационная медицина. Все методы рискованной и обычной терапии применены для борьбы с острой лучевой болезнью, но тщетно. Даже новейшие «факторы роста», стимулирующие размножение клеток крови, не помогли. Потому что нужна была еще живая кожа. А ее у Правика не было ни кусочка. Она вся была убита радиацией. Радиацией были убиты и слюнные железы. Рот пересох, как земля в засуху. Правик поэтому еще не мог говорить. Только смотрел, мигал еще веками без ресниц, которые выпали, смотрел выразительными глазами, в коих порою вспыхивал жгучий огонь протеста и нежелания подчиниться смерти. Потом внутренние силы сопротивления стали ослабевать и постепенно иссякли. Началось умирание, исчезновение плоти на глазах. Он стал таять, сохнуть, исчезать. Это мумифицировались убитые радиацией кожа и ткани тела. Человек с каждым часом, с каждым днем – уменьшался, уменьшался, уменьшался. Проклятый ядерный век! Даже умереть по-человечески нельзя. Умершие – почерневшие высохшие мумии – стали легкими, как дети…
Свидетельствует В. Г. Смагин:
«В Москве, в 6-й клинике на Щукинской, нас поместили сначала на четвертом, а потом на шестом этаже. Более тяжелых, пожарных и эксплуатационников – на восьмом. Среди них пожарные: Ващук, Игнатенко, Правик, Кибенок, Титенок, Тищура; операторы: Акимов, Топтунов, Перевозченко, Бражник, Проскуряков, Кудрявцев, Перчук, Вершинин, Кургуз, Новик…
Лежали в отдельных стерильных палатах, которые кварцевались несколько раз в сутки по графику. Кварцевые лампы были направлены на потолок, чтобы лучи не обжигали. Ведь все мы были страшно загорелые, у нас был ядерный загар…
Физраствор, который всем нам влили в вену в Припятской медсанчасти, на многих подействовал ободряюще, потому что снял интоксикацию, вызванную облучением. Немного лучше себя почувствовали больные с дозами до четырехсот рад. Остальных мучили сильные боли в облученной и обожженной огнем и паром коже. Боль в коже и внутри изматывала, убивала…
Первые два дня, 28 и 29 апреля Саша Акимов приходил в нашу палату, темно-коричневый от ядерного загара, сильно подавленный. Говорил одно и то же, что не понимает, почему взорвалось. Ведь все шло отлично, и до нажатия кнопки „АЗ“ ни один параметр не имел отклонений.
– Это меня мучает больше, чем боль, – сказал он мне 29 апреля, уходя навсегда.
Больше он не появлялся. Он лег и уже не вставал. Ему резко стало хуже.
Все тяжелые лежали в отдельных кварцующихся палатах, на высоком наклонном ложе. Над ними греющие лампы. Они лежали голые, потому что вся кожа воспалилась и отекла, ее надо было обрабатывать, больных переворачивать. Всем тяжелым и полутяжелым сделали пересадку костного мозга, применяли „средства роста“ – лекарства, ускоряющие рост клеток костного мозга, но тяжелых спасти не удалось…»
Свидетельствует Л. Н. Акимова:
«Возле Саши дежурили его родители и братья-близнецы. Один из братьев отдал ему для пересадки свой костный мозг. Но ничего уже не помогло. Пока мог говорить, он все время повторял отцу и матери, что все делал правильно и никак не может понять, что произошло. Это его мучило до самой кончины. Сказал также, что к персоналу своей смены претензий не имеет. Они все выполнили свой долг.
Я была у мужа за день до смерти. Он уже не мог говорить. Но в глазах была боль. Я знаю, он думал о той проклятой роковой ночи, проигрывал все в себе снова и снова и не мог признать себя виновным. Он получил дозу 1500 рентген, а может быть, и больше и был обречен. Он все более чернел, и в день смерти лежал черный как негр. Он весь обуглился. Умер с открытыми глазами. Его и всех его подчиненных мучила одна только мысль, один вопрос: „Почему?“»
Свидетельствует В. Г. Смагин:
«Я был у Проскурякова за два дня до его смерти. Он лежал на наклонной койке. Чудовищно распухший рот. Лицо без кожи. Голый. Грудь в пластырях. Над ним греющие лампы. Он все просил пить. У меня был с собой манговый сок. Я спросил, хочет ли он соку. Он сказал, что да, очень хочет. Надоела, говорит, минеральная вода. На тумбочке у него стояла бутылка „Боржоми“. Я напоил его соком из стакана. Оставил банку с соком у него на тумбочке и попросил сестру поить его. В Москве у него родственников не было. И к нему почему-то никто не приехал…
Возле СИУРа Лени Топтунова дежурил его отец. Он же отдал сыну для пересадки свой костный мозг. Но это не помогло. День и ночь проводил у кровати сына, переворачивал его. Леня был весь загорелый до черноты. Только спина светлая. Видимо, на нее попало меньше радиации. Он везде был с Сашей Акимовым, был его тенью. И сгорели они одинаково, и почти в одно время. Акимов умер 11-го мая, а Топтунов – 14-го. Они погибли первыми из операторов…
Многие, кого уже считали выздоравливающими, вдруг умирали. Так умер внезапно на 35-е сутки заместитель главного инженера по эксплуатации первой очереди Анатолий Ситников. Ему дважды переливали костный мозг, но была несовместимость, он отторгал его…
-Медведев-
---------------------------------------------------------------
Брюханова(директора Чернобыльской АЭС) и Фомина(главного инженера АЭС) арестовали в августе 1986 года. Дятлова(зам. гл. инженера) – в декабре.
Фомин потерял себя. Истерики. Сделал попытку самоубийства. Разбил очки и стеклом вскрыл себе вены. Вовремя заметили, спасли.На 24 марта 1987 года был назначен суд, который отложили из-за невменяемости Фомина.
В 1987 году завершился судебный процесс над непосредственными виновниками аварии. Директор АЭС В. П. Брюханов, главный инженер Н. М. Фомин, заместитель главного инженера А.С. Дятлов приговорены к десяти годам лишения свободы. Начальник смены Чернобыльской АЭС Б. Рогожкин – к пяти годам, начальник реакторного цеха А. Коваленко – к трем, инспектор Госатомэнергонадзора Ю. Лаушкин – к двум годам.
Предельно допустимой дозой для атомных эксплуатационников является пять рентген в год. Для всего остального населения – в десять раз меньше, то есть – 0,5 рентгена в год или 500 миллирентген. Разделите на 365 дней в году и получите, что простой смертный имеет право «схватить» за сутки 1,3 миллирентгена. Такая доза оговорена нормами ВОЗ (Всемирной организации здравоохранения). Один рентген в год - 50% риск развития мутации
Солдаты-срочники собирали разбросанный взрывом графит руками, а он выдавал 2000 рентген в час. Топливо тоже руками собирали
yaplakal.com