глава 6
овая ложь обернулась ещё большей бедой. Воеводе с дружками и слугами с трудом удалось удержать ката от желания наложить на себя руки. Ведь он, после того как услышал дурную весть, всерьёз собирался сигануть в Туру, а чтобы уж точно из неё не вылезти схватился за тяжеленный якорь. Воеводе Верхотурскому было до слёз жалко и якорь и ката, а потому Щуку Ивановича было приказано вязать самыми прочными верёвками и не отпускать до самого окончания прогулки. Но тут, как говорится: нашла коса на камень. Прочие праздные начали открыто намекать хозяину, что какое уж тут может быть питие и веселие, когда поблизости будет валяться кат в непотребном виде? И ладно бы он буянил и угрожал всем присутствующим, но рыдать и грозиться самоубийством? Это извините, не по его должности. Кат должен быть суров, должен быть страшен, а не с соплями во всю бороду. А нельзя ли его, того? С глаз долой и на берег? Тем более, вон у него и занятие, теперь имеется, своего любимого подмастерья хоронить.
Истома аж позеленел от страха и ненависти, когда Подгорецкий приказал поставить ката на ножки, а затем по отечески обнял и велел ворочаться к делам и любимой службе. Ну а поскольку, вон тот писарёнок, кричал, что он де, верный слуга, то он тебя и отвезёт в острог, али к лекарю. Одним словом, куда захочешь. А ты писарёнок, слышал ли, что тебе сказывают?
— Слышал воевода-батюшка. Доставлю Щуку Иваныча, со всем старанием, — пропищал Истома. Ага, старание. Да на кой ляд ему этот пьяный здоровяк сдался? Высадить его на пристани и очень скоро кат узнает, что Глузд не мёртв, а очень даже жив и тогда что? Кто за это ответит? В острог везти, а там Гришка ни сном ни духом, да и всё дело будет сразу порушено. Вот вляпался так вляпался. Из одной воды сухим вышел, а теперича, друга вода ему смерть сулит.
Поцелую подали верёвочную лестницу и корзинку с закусками. И едва они отчалили, как он тут же принялся в ней копаться в поисках того, что могло утолить его горе.
— Может потерпите батюшка? До пристани, а там уж всласть промочите горло, — хмуро предложил Истома, занятый обдумыванием нового жульства. Щуку Ивановича следовало напоить до мертвецкого состояния, а потом проникнуть в лекарскую и там умертвить Глузда. Тогда его случайное враньё может сойти за правду. Но как это сделать? Нужна помощь со стороны. Верно. Он всё должен рассказать Гришке. А уж тот размыкает его горюшко. У него и люди если надо, для того есть охочие, только плати. Вот только прежде надобно подпоить ката.
Щука Иванович нашарил на дне пузатую бутылку, обрадованно взревел, достал её и начал зубами грызть её прямо за горлышко.
— Батюшка, подавитесь же. Пожалейте себя, — с опаской в голосе принялся просить Истома, но тот не слушал. Выплюнул куски стекла в реку и принялся жадно пить не боясь самому себе нанести увечий.
— Батюшка Щука Иванович!
— Я тридцать и пять годков - Щука Иванович! — заревел кат убирая от себя бутылку. — Думал, ещё две зимы пройдёт и поставлю Глузда на своё место, а сам, от дел удалюсь, бортничать. Я-ить, всю жизнь хотел Истомка, не людишек губить, а пчёлками божими заниматися. И цену бы назначал за своё, саму низкую, во как хотел. Не для денег, не ради прибыли, а на радость, я добро делать хотел. А Глузда, я по осени, женить собирался, вот горе мне! Девку присмотрел ладную, дочку мельника, я уже и с батюшкой её по рукам ударил, заранее. От беды всю его семью споро отвёл, когда его сюды плетить привозили за недоимки, вместе с дитями. Ибо не положено будущему зятю свово тестя казнить.
Истома от изумления аж грести перестал. Впервые на его памяти кат по человечески стал изъясняться, а не ка обычно - по одному слову за раз.
— Я-ить, его в лютую годину нашёл. В селе Меркушино, там как раз оспа лютовала, вся семья околела, а я слышу - плач детский доносится и не пойму где. Открыл створку печи, а он там в тряпках пищит. Словно птенчик. Вот, с тех пор, я ему, заместо отца. Ох, горе мне, горе! Сам поил, сам кормил, сам берёг, уроками не неволил, а теперича мне по нему домовину ладить. Глузд! Как же так? Птенчик мой птенчик.
Истома промолчал. Всем в городе было ведомо, что у Щука был вдов и своих детей у него никогда не имелось, а если верить слухам, то ни одна баба не согласилась бы лечь с ним, поскольку бог наградил его поистине великанским хером. От того и жена его говорят, скончалась, не выдержала. А он и с девками гулящими пытался любезничать и с крестьянками разными да только бестолку. Боялися его бабы. А потом он корову себе завёл и как-то быстро перестал интересоваться местными девками. Ну да кто же его знает, никто в душу к палачу никогда не лез, потому как, он сам, кому-хочешь в душу...
Кат замолчал и снова продолжил пить. Он успокоился только когда полностью опорожнил бутылку, а потом размахнувшись выбросил её за не надобностью.
— Это всё безродные. С Рожей сидят, вместе и козни строют, — неожиданно зашептал он. — Я говорил, до смерти их надо было. А мне, погоди да погоди...Ну вот и дождались. Помяни моё слово, беси они лютые, а не люди. А что с бесами делают? Молчишь? А я скажу - с кожу с них сдирают! Тут-то они своё нутро и кажут, мохнатое. Верь слову. Под кожей враз видно, где кто.
— Нехорошие слова говоришь, батюшка, — покачал головой Истома.
— Не веришь? Да мы сейчас и проверим. Ты не бойся, я грехи на себя возьму, — пообещал кат. — Поворачивай ты, братка, к острогу, а там уже в пыточной, я их доведу до ума, а ты всё запишешь.
Истоме очень не хотелось плыть с ним в острог, но он всё же послушался. А что он мог сделать? Поцелуй был волен убить его одним ударом своего тяжёлого кулака, разве попрёшь против такого бычищи. Впрочем свою думку споить ката он не забросил и нарочно старался грести помедленнее.
— Может в кабак зайтить, помянуть душу грешную? — как можно мягче спрашивал он у палача. Подьячий сразу обратил внимание, что его спутник после продолжительной гневной тирады, вдруг успокоился, смежил веки и даже начал поклёвывать носом.
— Умм? — не разборчиво отвечал кат.
— А вот языки безродных, вы с собою забрали. Вы же отдали их воеводе, ась?
— Какие языки? — Щука Иванович резко поднял голову и непонимающе уставился на Истому.
— Те, которые отрезали сёдня. Надо было их воеводе отдать.
— Ха... Да где же они...
Щука озабоченно принялся себя ощупывать и добравшись до поясной мошны вытряхнул оттуда искомое. Стиснув их в кулаке, он потряс перед носом подьячего.
— Сё из-за них проклятых! Сил боле нету терпеть!
И он приподнявшись на ноги размахнулся и бросил языки в реку. Утлое судёнышко опасно закачалось. Истома в страхе схватился руками за края лодки, а ну как перевернутся сейчас?
— Чтоб вас пиявицы и раки сожрали! — орал кат поворачиваясь боком и грозя кулаком в сторону берега. — Чтоб мухи в вас гнёзда свили, чтоб крысы и птицы растаскали ваши кости по белу светушку. А сё, вам от меня, гостинец. Нате!
Подьячий нисколько не удивился тому, что пьяный кат вздумал помочиться в реку, но когда он увидел его длиннющий уд, то испытал некое новое чувство, этакую смесь стыда и искренней зависти. Ясно теперь, почему от Щукиной любви бабы дохнут. Раньше-то, только слышал, а теперь и воочию. И тут до него дошло, что возможно, это тот самый момент. Лучше не придумаешь.
Кат увлечённо справлял нужду в реку медленно поворачиваясь то туда, то сюда и совершенно не ожидал, что его могут толкнуть в спину. Однако же толкнули и он сам не понял как очутился в воде.
Истома же, совершив паскудное дело, тут же начал выворачивать весло из уключины и когда над поверхностью появилась мокрая голова ката, он с удовольствием приложился по ней своим оружием.
— Сука! — взревел палач, но убийца его не собирался останавливаться на достигнутом и сызнова хлопнул его по голове веслом. Барахтавшийся в воде Поцелуй подавился последними словами и скрылся из виду, только круги пошли в разные стороны.
Истома замерев ждал, прислушивался. А ну как Щука Иванович воздуха в грудь набрал и под водой плавает? Значит вынырнет где-то рядом? Он прождал долго, а чтобы уж точно быть уверенным, считал про себя до пятисот, но утопленник так и не объявился.
— Что же я скажу, коли меня про него спросят? Сом поманил, сом...Нет, не поверят. А если батюшка сам спрыгнул и вплавь до берега? Нельзя, за те слова меня точно в батоги да на каторгу... — задумчиво прошептал он и протестующе помотал головой. — Нет уж: скажу лучше, что до пристани его доставил, а там, распрощались мы. Так верней будет.
Дальнейший путь до острога он проделал обдумывая будущую смерть Глузда. Как бы дальше не сложилось, а живым подмастерью, быть, более никак нельзя. Чего бы такого наобещать Гришке за такую работу? И тут его осенило. Воеводская секретная казна! Точно. Знать бы кому её завтра отправят да ещё с такой сильной охраной. И что там в казне-то? Серебро, рухлядь, дорогие каменья? А может и всё вместе. Ну точно. Надо всё рассказать разбойнику.
Гришка поджидал его в условленном месте. Без опаски воткнул факел в колодезный сруб да так и ждал, только одёжа у него была вся в крови. Истома поглядел на ворота, потом на него и с опаской спросил:
— Случилось чего?
— Да пустое. Ерёму пришлось зарезати, — признался Гришка. — Он шельмец, тута к ночи остался и единственный отказался пить.
— Чего пить? — не понял его Истома.
— Да брагу же, дурачина! В которую я сонное зелье подмешал. Мне её Рожа сотворил, — разбойный подьячий кивнул в сторону ворот. — Наших-то, я всех уложил. Будут дрыхнуть как дети, а это видите ли, в рот не берёт. Ну я его ножичком и пощекотал. А чего ты вылупился? Мы же безродным бежать помогаем, вот я на них убийство подмастерья-то и спишу.
— Умно, — похвалил его задумку Истома и немного поразмыслив предложил. — А может, они тогда и дядюшку моего убили. Его и Щуку Ивановича? А ещё и Глузда бы для верности?
— Пошто им? — удивился Гришка и внимательно всмотрелся в лицо дружка. — Тааак, а ну-ка рассказывай.
Истома выложил как на духу, как утопил собственного дядю в колодце, а потом и ката пришлось веслом. Что теперь делать-то, а?
— Балбес! Ну зачем ты полез на воеводин дощаник! Теперь не выпутаемся! — в сердцах закричал на него Носатый.
— А как иначе, Гришенька. Языки-то, у меня. Привёз языки-то, — заплакал силясь защититься Истома.
— И теперича воевода, нас языков лишит, а ещё ноздрей, ушей и тавром пометит! Ты об этом подумал?
— Так безродные...
— Тьфу на тебя, мироедина! — выругался Гришка и скомандовал. — А ну пошли!
Истома семенил за ним следом и на ходу пытался оправдываться.
— Гриш, я же для дела. Языки взял, в тряпице завёрнутые лежат. А ещё узнал про казну воеводы батюшки. По секрету удалось выведать. Большую казну повезут завтра казаки с его двора, да только куда - мне неведомо. Знаю только что каким-то жидовинам.
Разбойный подьячий остановился и оглянувшись недоверчиво произнёс.
— Врёшь!
— Он с Дурло это обсуждал. Меня увидели и хотели убить и потому я про Глузда-то и ляпнул, — вытирая слёзы сообщил Истома.
Гришка подумал, почесал затылок и махнул рукой.
— Ладно, подумаем. Не отставай, тетеря.
Пашков обрадовался. Кажется Гришке пришлись по нраву слова о большой казне. Может у него и людишки охочие до богатств сыщутся? Всё же, он всех шишей по округе знает, а некоторых сам же и покрывал.
У входа он едва не запнулся о чьё-то тело. Охнул и присмотрелся. Ба! Да это же стрелец на посту лежит. Спит главное, а пост не бросил и бердыш, словно бабу обнял любимую.
Чуть далее, у столбов спали ещё двое, а остальные нашлись у самой тюрьмы. Сердобольный Гришка их рядышком положил, а для острастки и чтобы со стороны никто не подумал лиха, позажигал во дворе и на стенах факелы. Посмотрит кто издали на острог - огни горят, значитца стража бдит. Вон в городе ни огонёчка, темно хоть глаза коли, потому как из-за сухости все боятся пожара.
— Светло здесь уж лишку, — попенял он дружку. — А где Ерёма?
— В колодчике, у которого мы сговаривались, — не оборачиваясь отвечал Гришка и подойдя к решётке опустился корточки и позвал.
— Эй, у нас всё приготовлено. Эй, Рож
Возле прутьев снова появились белесые руки.
— Ведомо. Мне всё ведомо, Гришенька. Внучки собраны и готовы удариться в бега.
— Сейчас я открою им дверь и выведу на свежий воздух. Потом буду сбивать с них колодки. Я и молоток для того принёс, — предупредил подьячий.
Рожа захихикал и как показалось Истоме его смех был весьма издевательским.
— Не надобно Гришенька, не труди ручки свои холёные. Ты только дверцу открой.
Гришка кивнул и пошёл было открывать дубовые двери закрытые снаружи на щеколду, но Истома ухватил его за рукав.
— Погоди, — зашептал он поглядывая одним глазом на решётку за которой таился страшный колдун. — А ну как ты и его выпустишь?
Разбойный подьячий хмыкнул и презрительно дёрнул плечом заставив Истому отпустить одежду.
— Ему не выйти своими силами, разве ты не знал? А ведь я был о тебе лучшего мнения. Эх Истома, Истома.
Он сокрушённо покачал головой и занялся дверьми, а несчастный Пашков отступил назад на освещённое место. Тут было как-то спокойнее. Поблизости в темноте пыхтел Гришка, вот уже с тяжёлым стуком упала щеколда и заскрипели заржавевшие петли дверей.
— Он правду сказывает, — прошипел из своего узилища злодейский колдун. — Колокольню на торговой площади в один день ставили с моим заговором и пока так колокольня стоит, мне не выйтить.
— К-колокольня? — заикаясь переспросил Истома.
— Она самая. Симеона Меркушина колокольня. Вижу я как назовут его в будущем святым и покровителем здешних мест, но покуда я здесь этого никогда не случится. Хе-хе.
— Да что с тобой болтать, пакость нечистая, — сплюнул в сердцах подьячий.
— Хе-хе-хе. Куда уж мне, гнидушка, до тебя. Я ить, дядюшку свово не топил, Щуку Иваныча - веслом не глаживал, на Акульку - слюни не распускал. И языками свинячьими товарищей не обманывал.
Истома аж зубами застучал от страха.
— Не погуби, —шёпотом взмолился он.
— Не погублю, — точно таким же шёпотом откликнулся Рожа. — Тока языки мне отдай. Проку вам от них никакого, зато при проверке, ложь ваша мигом всплывёт. А тебе нонче, о другом надо думать, смекаешь? Как Глузда умертвить. А ну как Гришка откажется, а у меня зелье есть подходяще. Окропишь им углы избы где лекарь живёт и к утру там живых боле не будет.
Истома как услышал сразу же в суму залез и на карачках быстрей к решётке.
— Держи батюшка, — протянул он маленький узелок. — Только дай своё зелье, сделай такую милость.
Белесая лапа утащила узелок в темноту.
— А зелье? — обречённым голосом спросил Истома.
— Успеется. Чу! Не слышишь? Внучки мои на свободу вышли.
Истома отскочил в сторону и тревожно вгляделся в ночную тьму. Там отчётливо виднелись три фигуры. Они шли молча и дойдя до места освещённого факелами остановились. Вперёд вышел только задумчивый Гришка.
— Водицы бы им и одёжи, — заботливым голосом попросил Рожа.
— Да они доедут ли, в таком виде? На них же живого места нет, — проворчал разбойный, но просьбу выполнил. Вода в вёдрах и одёжа была у него заготовлена заранее. Истома смотрел как безродные умываются в темноте и недоумевал, что же они не выходят.
— Не хотят, — объяснил Гришка. — Свет глаза режет, а оне к темноте привыкли.
Потом Рожа попросил разуть стрельцов. И это пришлось делать самим подьячим, после чего сапоги забрали безродные и принялись их примерять.
— Вот теперича их на коней ладьте и в путь-дорогу, — сказал Рожа, когда его сокамерники закончили наряжаться.
Истома тот-час сорвал с плеча суму и с поклоном подал как ему показалось Валерке и тот молча повесил её на себя.
— Будем с нетерпением ждать вестей, — заискивающе кланяясь сообщил подьячий.
— Не сомневайтесь. Добрые вести скоро будут, — хихикнул Рожа.
Гришка тем временем привёл осёдланных лошадей.
— С собой положил им еды на два дня и фураж. Большего, извините, нету.
— И того достаточно, Гришенька. Стрелецкий приказ уже почитай, что твой, — весело отвечал Рожа.
— Твоими бы устами... — проворчал Гришка, — а из-за одного душегуба нам, теперича, в бега подаваться.
И он искоса глянул на Истому.
— Да может и не придётся, Гришенька. Вы обождите тут, постойте, я вам всё обскажу, как дальше вам быть, — предложил злой колдун.
Подьячие переглянулись и послушались. До утра ещё далеко, а если чего то у Истомы тут была поблизости лодка. Схорониться успеют, а там пока розыск, да дело, глядишь и власть сменится. Они проводили безродных и вернулись к тюрьме.
— Сказывай, чего собирался, — потребовал у колдуна Гришка.
— Истома погубил дядюшку и ката, а ты - катова подмастерья, — рассказал Рожа. — Всех троих, запишите на Валерку с Дениской, вот и весь сказ. А вот казна воеводы намного слаще. Вестимо мне, что в том возу, три пуда золота, два пуда серебра, да каменья в сундучке с долговыми расписками. Спрячут сей воз казаки в укромном месте, а затем приедут туда купцы- жидовины и по чуть-чуть забирать будут.
Подьячие переглянулись и разом сглотнули слюну. Услыхав про несметные богатства они и думать забыли о всякой опасности.
— И как их состеречь? — спросил Гришка. — Как забрать казну воеводы?
Рожа вновь издевательски захихикал.
— А мне в том какая нужда? — спросил он. — Станете вы первыми людьми в городе и позабудете про меня грешного.
— И чего же ты ирод хочешь?
— Как и все кто рабы и невольники. Свободы хочу, — скромно отвечал злой колдун.
— Да как же те дать свободу-то? — недоумевал Гришка. — Не мы тебя здесь заперли, не мы заговаривали, а попов, ни за какие деньги не сговорить.
— То не ваша забота, — уклончиво отвечал колдун. — Вы мне туточки клятву дайте, что поможите мне обрести свободу и не будете мне противиться.
Подьячие переглянулись, они понимали, что Рожа предлагал им отвернуться от всего божьего и самим пасть в лапы нечистой силы.
— Нет, — прошептал Истома.
— Нет, — поддержал его Гришка. — Не станем мы таку клятву творить.
— Ну и как хотите, — хихикнул Рожа. — Завтре же вас сдам стрельцам когда меня спросят, куда подевались безродные, а окромя того расскажу всякое, про-то где дьяк упокоился, где кат раков кормит, а ещё поведаю где вы схорониться от погони задумаете. Мне-тось, от власти, кака печаль? Сменится воевода, а для меня всё без разницы, это, вот вам, поберечься бы надо.
Истома горестно завыл. Только сейчас до него дошло какую власть над ним имеет зловредный колдун, а вот Гришка не растерялся, ощерился.
— Да я тебя нехристь, в огне спалю и дело с концом.
— Ой ли? Не выйдет Гришенька ибо защищено сие узилище знаком неопалимой купины. Сам Подгорецкий постарался, иначе горел бы я ещё в перву ночь. Но ты попробуй, попробуй. Вот ежели бы у тя угольки Огневушкины были, тогда друго дело.
— Где же я тебе такой смрад возьму? — фыркнул Гришка, но несколько успокоился. — Значит клятвы от нас хочешь?
Как оказалось колдуну было нужно не только это. Ещё он затребовал с подьячих по капле крови и поскольку Истома забоялся себе вредить пришлось Гришке резать пальцы сначала себе, а потом и ему. Кровью смочили тряпицы и отдали Роже после чего тот велел Истоме прогуляться на стену и посмотреть оттуда окрестности.
— Теперича, всё ладно будет, — хихикал колдун. — Кровь вашу заговорю на казну воеводину и вы всегда будете ведать где она, а как зароют её казаки, тут же и заберёте.
Гришке сие слова очень понравились.
— А на кой мне тогда Истома, — пробормотал он вслух. — С такими-то деньжищами, мне везде ладно будет. Убить его что ли? Удавить да к Ерёме в колодчик?
— Нельзя, он же дружок твой, — захихикал Рожа.
— Слишком уж он трусливый. А ну как проболтается?
— Не проболтается батюшка, верь слову. Будет молчать как рыба, — пообещал злодейский колдун.
— Хмм, — недоверчиво пробормотал разбойный подьячий и тут вдруг со стены заголосил Истома не своим голосом:
— Пожар! Пожар! Горим! Весь город в огне! Пожар!
yaplakal.com