Я наверное никогда не забуду первый её рассказ который попал мне в руки
"– Слушай, у меня есть беспесды ахуенная идея! – муж пнул меня куда-то под жопу коленкой, и похотливо добавил: – Тебе понравится, детка.
Детка.
Блять, тому, кто сказал, что бабам нравится эта пиндосская привычка называть нас детками – надо гвоздь в голову вбить. Вы где этому научились, Антониобандеросы сраные?
Лично я за детку могу и ёбнуть. В гычу. За попытку сунуть язык в моё ухо, и сделать им «бе-бе-бе, я так тебя хочу» – тоже. И, сколько не говори, что это отвратительно и ни хуя ни разу не эротично – реакции никакой.
– Сто раз говорила: не называй меня деткой! – я нахмурила брови, и скрипнула зубами. – И идея мне твоя похуй. Я спать хочу.
– Дура ты. – Обиделся муж. У нас сегодня вторая годовщина свадьбы. Я хочу разнообразия и куртуазности. Сегодня. Ночью. Прям щас. И у меня есть идея, что немаловажно.
Вторая годовщина свадьбы – это, конечно, пиздец какой праздник. Без куртуазности и идей ну никак нельзя.
– Сам мудак. В жопу всё равно не дам. Ни сегодня ночью. Ни прям щас. Ни завтра. Хуёвая идея, если что.
Муж оскорбился:
– В жопу?! Нужна мне твоя срака сто лет! Я ж тебе про разнообразие говорю. Давай поиграем?
Ахуеть. Обезьянка-игрунок, бля. Поиграем. В два часа ночи.
– В дочки-матери? В доктора? В прятки? В «морской бой»?
Со мной сложно жить. И ебаться. Потому в конце концов муж от меня и съёбся. Я ж слова в простоте не скажу. Я ж всё с подъебоном…
– В рифмы, бля! – не выдержал муж. Пакля!
– Хуякля. – На автомате отвечаю, и понимаю, что извиниться б надо… Годовщина свадьбы ведь. Вторая. Это вам не в тапки срать. – Ну, давай поиграем, хуле там. Во что?
Муж расслабился. До пиздюлей сегодня разговор не дошёл. Уже хорошо.
– Хочу выебать школьницу!
Выпалил, и заткнулся.
Я подумала, что щас – самое время для того, чтоб многозначительно пукнуть, но не смогла как ни пыталась.
Повисла благостная пауза.
– Еби, чотам… Я тебе потом в КПЗ буду сухарики и копчёные окорочка через адвоката передавать. Как порядочная.
Супруг в темноте поперхнулся:
– Ты ёбнулась? Я говорю, что хочу как будто бы выебать школьницу! А ей будешь ты.
Да говно вопрос! Чо нам, кабанам? Нам что свиней резать, что ебаться – лишь бы кровища…В школьницу поиграть слабо во вторую годовщину супружества что ли? Как нехуй делать!
– Ладно, уговорил. Чо делать-то надо?
Самой уж интересно шопесдец.
Кстати, игра в школьницу – это ещё хуйня, я честно говорю. У меня подруга есть, Маринка, так её муж долго на жопоеблю разводил, но развёл только на то, чтоб выебать её в анал сосиской. Ну, вот такая весёлая семья. Как будто вы прям никогда с сосиской не еблись… Пообещал он ей за это сто баксов на тряпку какую-то, харкнул на сосиску, и давай ею фрикции разнообразные в Маринкиной жопе производить. И увлёкся. В общем, Маринка уже переться от этого начала, глаза закатила, пятнами пошла, клитор налимонивает, и вдруг её муж говорит: «Упс!». Девка оборачивается, а муж сидит, ржёт, и сосисную жопку ей показывает. Марина дрочить перестала, и тихо спрашывает: «А где остальное?», а муж (кстати, его фамилия – Петросян. Нихуя не вру) уссывается, сукабля: «Где-где… В жопе!» И Марина полночи на толкане сидела, сосиску из себя выдавливала. Потом, кстати, пара развелась. И сто баксов не помогли.
А тут всего делов-то: в школьницу поиграть!
Ну, значит, Вова начал руководить:
– Типа так. Я это вижу вот как: ты, такая школьница, в коричневом платьице, в фартучке, с бантиком на башке, приходишь ко мне домой пересдавать математику. А я тебя ебу.
Как идея?
– Да пиздец просто. У меня как раз тут дохуя школьных платьев висит в гардеробе. На любой вкус. А уж фартуков как у дурака фантиков. И бант, разумеется, есть. Парадно-выгребной. Идея, если ты не понял, какая-то хуёвая. Низачот, Вольдемар.
– Не ссы. Мамин халат спиздить можешь? Он у неё как раз говнянского цвета, в темноте за школьное платье прокатит. Фартук на кухне возьмём. Похуй, что на нём помидоры нарисованы. Главное – он белый. Бант похуй, и без банта сойдёт. И ещё дудка нужна.
Какая, бля, дудка? Дудка ему нахуя?
– Халат спизжу. Фартук возьму. А дудка зачем?
– Дура. – В очередной раз унизил мой интеллект супруг, – в дудке вся сила. Это будет как бы горн. Пионерский. Сечёшь? Это фетиш такой. И фаллический как бы символ.
Секу, конечно. Мог бы и не объяснять. В дудке – сила. Это ж все знают.
В темноте крадусь на кухню, снимаю с крючка фартук, как крыса Шушера тихо вползаю в спальню к родителям, и тырю мамин халат говняного цвета. Чтоб быть школьницей. Чтоб муж был счастлив. Чтоб пересдать ему математику. А разве ваша вторая годовщина свадьбы проходила как-то по-другому? Ну и мудаки.
В тёмной прихожей, натыкаясь сракой то на холодильник, то на вешалку, переодеваюсь в мамин халат, надеваю сверху фартук с помидорами, сую за щеку дудку, спизженную, стыдно сказать, у годовалого сына, и стучу в дверь нашей с мужем спальни:
– Тук-тук. Василиваныч, можно к вам?
– Это ты, Машенька? – отвечает из-за двери Вова-извращенец, – входи, детка.
Я выплёвываю дудку, открываю дверь, и зловещим шёпотом ору:
– Сто первый раз говорю: не называй меня деткой, удмурт! Заново давай!
– Сорри… – доносится из темноты, – давай сначала.
Сую в рот пионерский горн, и снова стучусь:
– Тук-тук. Василиваныч, к Вам можно?
– Кто там? Это ты, Машенька Петрова? Математику пришла пересдавать? Заходи.
Вхожу. Тихонько насвистываю на дуде «Кукарачу». Марширую по-пионерски.
И ахуеваю.
В комнате горит ночник. За письменным столом сидит муж. Без трусов, но в шляпе. Вернее, в бейсболке, в галстуке и в солнечных очках. И что-то увлеченно пишет.
Оборачивается, видит меня, и улыбается:
– Ну, что ж ты встала-то? Заходи, присаживайся. Можешь подудеть в дудку.
– Васильиваныч, а чой та вы голый сидите? – спрашиваю я, и, как положено школьнице, стыдливо отвожу глаза, и беспалева дрочу дудку.
– А это, Машенька, я трусы постирал. Жду, когда высохнут. Ты не стесняйся. Можешь тоже раздеться. Я и твои трусики постираю.
Вот пиздит, сволочь… Трусы он мне постирает, ага. Он и носки свои сроду никогда не стирал. Сука.
– Не… – блею овцой, – я и так без трусиков… Я ж математику пришла пересдавать всё-таки.
Задираю мамин халат, и показываю мужу свои гениталии. В подтверждение, значит. Быстро так показала, и обратно в халат спрятала.
За солнечными очками не видно выражения глаз Вовы, зато выражение хуя более чем заметно. Педофил, бля…
– Замечательно! – шепчет Вова, – математика – это наше всё. Сколько будет трижды три?
– Девять. – Отвечаю, и дрочу дудку.
– Маша! – Шёпотом кричит муж, и развязывает галстук, – ты гений! Это же твёрдая пятёрка беспесды! Теперь второй вопрос: ты хочешь потрогать мою писю, Маша?
– Очень! – с жаром отвечает Маша, и хватает Василиваныча за хуй.
– Пися – это вот это, да?
– Да! Да! Да, бля! – орёт Вова, и обильно потеет. – Это пися! Такая вот, как ты видишь, писюкастая такая пися! Она тебе нравится, Маша Петрова?
– До охуения. – отвечаю я, и понимаю, что меня разбирает дикий ржач. Но держусь.
– Тогда гладь её, Маша Петрова! То есть нахуй! Я ж так кончу. Снимай трусы, дура!
– Я без трусов, Василиваныч, – напоминаю я извру, – могу платье снять. Школьное.
Муж срывает с себя галстук, бейсболку и очки, и командует:
– Дай померить фартучек, Машабля!
Нет проблем. Это ж вторая годовщина нашей свадьбы, я ещё помню. Ну, скажите мне – кто из вас не ебался в тёщином фартуке во вторую годовщину свадьбы – и я скажу кто вы.
– Пожалуйста, Василиваныч, меряйте. – Снимаю фартук, и отдаю Вове.
Тот трясущимися руками напяливает его на себя, снова надевает очки, отставляет ногу в сторону, и пафосно вопрошает:
– Ты девственна, Мария? Не касалась ли твоего девичьего тела мужская волосатая ручища? Не трогала ли ты чужие писи за батончик Гематогена, как путана?
Хрюкаю.
Давлюсь.
Отвечаю:
– Конечно, девственна, учитель математики Василиваныч. Я ж ещё совсем маленькая. Мне семь лет завтра будет.
Муж снимает очки, и смотрит на меня:
– Бля, ты специально, да? Какие семь лет? Ты ж в десятом классе, дура! Тьфу, теперь хуй упал. И всё из-за тебя.
Я задираю фартук с помидорами, смотрю как на глазах скукоживается Вовино барахло, и огрызаюсь:
– А хуле ты меня сам сбил с толку? «Скока будет трижды три?» Какой, бля, десятый класс?!
Вова плюхается на стул, и злобно шепчет:
– А мне что, надо было тебя просить про интегралы рассказать?! Ты знаешь чо это такое?
– А нахуя они мне?! – тоже ору шёпотом, – мне они даже в институте нахуй не нужны!
Ты ваще что собираешься делать? Меня ебать куртуазно, или алгебру преподавать в три часа ночи?!
– Я уже даже дрочить не собираюсь. Дура!
– Сам такой!
Я сдираю мамашин халат, и лезу под одеяло.
– Блять, с тобой даже поебатся нормально нельзя! – не успокаивается муж.
– Это нормально? – вопрошаю я из-под одеяла, и показываю ему фак, – заставлять меня дудеть в дудку, и наряжаться в хуйню разную? «Ты девственна, Мария? Ты хочешь потрогать маю писю?» Сам её трогай, хуедрыга! И спасибо, что тебе не приспичило выебать козлика!
– Пожалуйста!
– Ну и всё!
– Ну и всё!
Знатно поебались. Как и положено в годовщину-то. Свадьбы. Куртуазно и разнообразно.
В соседней комнате раздаётся детский плач. Я реагирую первой:
– Чо стоишь столбом? Принеси ребёнку водички!
Вова, как был – в фартуке на голую жопу, с дудкой в руках и в солнечных очках, пулей вылетает в коридор.
… Сейчас сложно сказать, что подняло в тот недобрый час мою маму с постели… Может быть, плач внука, может, жажда или желание сходить поссать… Но, поверьте мне на слово, мама была абсолютно не готова к тому, что в темноте прихожей на неё налетит голый зять в кухонном фартуке, в солнечных очках и с дудкой в руке, уронит её на пол, и огуляет хуем по лбу…
– Славик! Славик! – истошно вопила моя поруганная маман, призывая папу на подмогу, – Помогите! Насилуют!
– Да кому ты нужна, ветошь? – раздался в прихожей голос моего отца.
Голоса Вовы я почему-то не слышала. И мне стало страшно.
– Кто тут? Уберите член, мерзавец! Извращенец! Геятина мерзкая!
Мама жгла, беспесды.
– Отпустите мой хуй, мамаша… – наконец раздался голос Вовы, и в щель под закрытой дверью спальни пробилась полоска света. Вове наступил пиздец.
Мама визжала, и стыдила зятя за непристойное поведение, папа дико ржал, а Вова требовал отпустить его член.
Да вот хуй там было, ага. Если моей маме выпадает щастье дорваться до чьего-то там хуя – это очень серьёзно. Вову я жалела всем сердцем, но помочь ему ничем не могла. Ещё мне не хватало получить от мамы пиздюлей за сворованный халат, и извращённую половую жизнь. Так что мужа я постыдно бросила на произвол, зная точно, ЧЕМ он рискует. Естественно, такого малодушия и опёздальства Вова мне не простил, и за два месяца до третьей годовщины нашей свадьбы мы благополучно развелись.
Но вторую годовщину я не забуду никогда.
Я б и рада забыть, честное слово.
Но мама… Моя мама…
Каждый раз, когда я звоню ей, чтобы справиться о её здоровье, мама долго кашляет, стараясь вызвать сочувствие, и нагнетая обстановку, а в оконцовке всегда говорит:
– Сегодня, как ни странно, меня не били членом по щекам, и не тыкали в глаза дудкой. Стало быть, жива.
Я краснею, и вешаю трубку.
И машинально перевожу взгляд на стенку. Где на пластмассовом крючке висит белый кухонный фартук.
С помидорами.
Я ж пиздец какая сентиментальная…
yaplakal.com