глава 4
Спустя час, а может чуть-чуть и пораньше, будучи в не себя Истома первым вывалился из душной, пышущей жаром пыточной и свесившись через перила тут же принялся гадовать. От пережитого ужаса, от жары, от страшных криков безродных, коим с большим трудом вырвали языки, при участии не только подьячих, но шестерых стрельцов с кузнецом в придачу, у него так скрутило живот, что казалось, сейчас все печёнки и выплеснуться наружу.
— Кхе-Кха! — жаловался он сырой земле на нелёгкую свою судьбинушку.
Выглянувший следом за ним Гришка Носатый сочувственно похлопал его по плечу.
— Что же это ты, Истомушка, как растревожился, — попенял он ему, — али на казнях не присутствовал никогда?
— Щи...Кхе...Тьфу! Щи кислые утрось ел, батюшка, видно не по ладу пришлись, от того-то, у меня живот и скрутило, — вытирая рот рукавом слабым голосом отвечал подьячий.
— Хе. А я уж, грешным делом подумал, ты испужался, когда увидел, как безродный Дениска палец катову подмастерью отгрыз, — понимающе усмехнулся Гришка. Истома вспомнил и застонал ибо в животе сызнова забурлило.
Да, всё так. Когда привели безродных пытать да казнить, они вели себя на редкость смирно, отчего ихние сторожа стрельцы расслабились и утратили бдительность. А чего нет? Безродные-то в колодках, а из избы им никуда не сбежать. Начали их ладить на поганые стулья, а штука это очень удобная, личное изобретение кузнеца Ганса, тут-то они и взбрыкнули. И ведь вроде, на поганых стульях не разгуляешься, они придуманы таким хитрым образом, что посаженого в них замыкают вместе с колодками и только сверху потом, на голову накидывают железную клеть с винтом, дабы челюсти разомкнуть и кату работу свою было делать приятственней, но ноги-то, про ноги они забыли, а те как давай лягаться. Ой, что было!
Первым прилетело ни в чём не повинному кузнецу и прямо промеж ног, в самое стегно угодили, а следом одному из стрельцов, Оське кажется. Но тому повезло поболее, он нагнулся застегнуть ремнями ноги паскудному Валерке и тот подло прицелился ему в подбородок. Несчастный Оська покатился по полу и больно ударился о стол с пыточными инструментами, а кузнец завыл бедный, заплакал и кат ругаясь на чём свет стоит лично напустился на безродных вместе с Глуздом и Ерёмой. И вот когда Ерёма уже сунул свои грязные лапы к харе Дениски безродного, тот возьми и за палец-то его и хряп. Только кровь брызнула, а Ерёма завизжал по бабьи, начал вырывать руку, а куда уж там, руку-то он вернул, а только одного пальца на ней уже не было.
Разбойный подьячий глянул за дверь и заботливо подвинул Истому в бок.
— Сейчас их поведут, только Глузду рыло промоют, — прошептал он. — Да двинься ты, двинься, а то дверью зашибут ненароком.
— Ась? — непонимающе глянул на него Истома. — А рази он жив?
— Да жив, — успокоил его разбойный подьячий. — Валерка ему в очи толчёным стеклом харкнул. Метил, конечно, в Поцелуя, это я видел точно, но промахнулся и тот напрасно про колдунов кричал. Уж поверь, я такие штуки уже видывал. Наберёт тать в рот битого стекла, разгрызёт бутылку, а когда его брать приходят, он потом верёвки на себе режет и из поруба дёру. Но этот знал, куда ведут, подготовился. И вот любопытно мне, а как он узнал? Не подскажешь?
Истома испуганно заморгал глазами, но тут снова отворилась дверь, загрохотали сапоги и суровые, злые стрельцы поволокли двух колодников обратно в тюрьму. Те шли с закрытыми глазами, почти голые, в одних только грязных портках с иссечёнными в кровь спинами, но чувствовалось, что их по-прежнему опасаются. Стража хоть и была зла, но кулаками их никто не бил и по спине и под рёбра не подталкивал. Подьячий понимал, что стрельцам было противно брать на себя палаческую работу, а ведь пришлось ибо безродные сами их к этому принудили, испортив в одночасье сразу двух катовых подмастерьев. У Ерёмы теперича, нету одного пальца, а Глузд ничего не видит, акромя красного, но за Оську стрельцы им точно припомнят.
— Припомнят, — подтвердил его мысли разбойный Гришка. — Оське ребро помяли и челюсть набок. Теперича к коновалу вести придётся, а зато душегубство, дружки его припомнят им всё...Эх кабы не упокоились они сёдня. Придётся ведром пожертвовать...
Истома глянул на него озадаченно и призадумался. Языки безродным всё ж таки отняли, но не выдернули как положено, а отрезали, потому как Щука Иванович торопился. А как отрезали, то тут же прижгли им рты раскалённым железом. И всё это сделали стрельцы, а не те кому следовало. На самого же Щуку напала икота и паника, он орал, что безродные - колдуны, а те и рады были, начали кричать в ответ на латыни. К счастью в дело вмешался более опытный в подобных делах Гришка Носатый и кое-как успокоил ката объяснив. что половина Европы на таком языке разговаривают и ничего, а если каждого обвинять в колдовстве за знание языков, то это, никаких иноземных купцов не напасёшься, а если объявить "Слово и дело", то нужны более веские основания. Не хочет же Щука Иванович, чтобы его на смех подняли? Снова?
Кат конечно же не хотел, но поскольку кричали безродные много чего и в основном непонятное, он просил содействовать и записать, однако же знатоков латыни в пыточной не нашлось, а посему было решено привести приговор в исполнение. Ну Щуку понять можно, ему сказали, он сделал, а Гришка это всё записал, поскольку на Истому никакой надёжи более не было. Тот всю церемонию простоял соляным столбом и только когда начали рты жечь, то очнулся и бросился на свежий воздух.
— Куда ты сейчас? — поинтересовался Гришка.
— В-в приказ. День-то ещё не кончился, — слабым голосом отвечал подьячий.
— Агась.
Разбойный поковырял в носу, оглядел товарища, после чего посоветовал подождать его за воротами острога.
— З-зачем? — заикаясь воспротивился Истома. — Дела у меня, дела.
— А всё же дождись меня, там. У старого журавля колодезного. Я тебе дойти помогу. Или ты мне, всё? Более не дружок?
Истома понял, что тот всё знает. По глазам понял. Гришка не только перевёл те слова, которые в пыточной кричали безродные, но и враз вычислил того для кого они предназначались. Вот горе-то, сам на себя беду и накликал. Теперь его жизнь окончена.
Он коротко кивнул и на ватных ногах пошёл в сторону ворот. Теперь ему было ничуть не жарко, а даже наоборот, нестерпимо холодно. По спине стекали тонкие струйки пота. Истома знал, уж кто-кто, а Гришка своего не упустит. Бежать? да что толку? Разбойнику только это ни надо. Сам ему в руки власть над собою дал. Ключик-то у кого? У Гришки. Ударишься в бега, а кто в округе первый сыскарь? То-то и оно. Вынюхает тебя Носатый, не хуже собаки. Из любой норы вытащит и дядюшке да на скорый суд. А там всё. Рваные ноздри, кнут, клеймо, а может быть даже и сам Дурло с холщовым мешком ибо в руках Гришки уж такой секрет, что всем секретам - секрет. Утопят как слепого кутёнка. И никаких похорон. По утопленникам панихиду не служат.
Убиваясь по своей ничтожной судьбинушке он дотопал, до пересохшего колодца и опершись ладонями на гнилой рассохшийся сруб, заглянул вниз. Может самому свести счёты с жизнью? Ан нет. Неглубоко внизу, сухо, а всё дно заросло жгучей крапивой.
Истома сполз по стеночке и усевшись на плоский зад не сдержав чувств заплакал. Ну зачем он оскоромился слушать чужие секреты? Сейчас бы сидел себе и сидел, бумажицы перебирал, да в чужие политические дела не совался. А тут захотелось ему, видите ли...Взалкал прелестей воеводиной дочки. Муха! Это всё из-за неё. Не иначе бесы его сглазили. Вельзевул, чтоб ему провалиться! А выход есть. Пока не поздно исповедаться и в монастырь. С монаха спросу не будет.
Он повернул голову и увидел, на стенке сруба цельную свору красных таракашек. Хорошо им. Сидят, греются, а ты человече, тут подыхай. Защити господи! Истома вопрошающе поднял глаза свои к тверди небесной, но там наверху не было ни облачка ни верного знака. Синь животворная защити мя, раба своего грешного, сохрани мя и помилуй. Верой и правдой отслужу отмолю у тебя все свои ябеды и грехи.
Было бы только где отмолиться как следует. Нешто к старообрядцам идти по лесам прятаться? Да уж больно люты оне. Вспомнить хотя бы того же протопопа Аввакума, который поговаривали, так и сгинул за рекой Леной, на Нерчинских рудниках. Нет, к ним нельзя. Да и денег скоплено всего ничего. Остаётся только молиться.
— На держи. Похлебай, — услышал он голос Гришки Носатого.
К лицу сунули бурдюк. Истома слепо зашарил руками, но у него всё не получалось принять подношение и тогда разбойному подьячему пришлось самому открывать пробку и поить его.
Это был квас. Холодный, ядрёный, на бураках. Ох и вкусный же. Истома не заметил как высосал весь бурдюк, а лишь потом попросил прощения.
— За что? — не понял его Носатый. — У меня ещё есть. Видать сморило тебя на жаре, подхожу а ты лежишь и только постанываешь. Аввакума какого-то вспоминал... Это не тот ли Аввакум, которого в прошлом году посадили на кол? Был такой, одноглазый. Разбойник кажется.
Истома с сожалением посмотрел на опустевший бурдюк.
— Ты всё знаешь, — обречённо прошептал он. — Ну так что же. Сажай меня в поруб и оповести дядю. Вот уж он рад будет.
Разбойный подьячий присел рядом с ним на корточки.
— Я знаю, что ты с ними в сговоре, — ответил он. — Ты предупредил их о казни, а уже на самой казни, они кричали тебе на латыни, что ваш уговор в силе. Но что это за уговор? А? Истома - ты всегда был среди нас самым смышлёным, вот я и в подозрениях. Что у этих безродных такого есть за что ты был готов предать собственную родню? Рассказывай - облегчи душу.
— Они не безродные, — прошептал Истома закатывая глаза.
— То мне ведомо, — вкрадчивым голосом подтвердил Гришка. — Ни офени, ни лапотники, а уж тем более купцы с попами так ругаться не могут. Тут князья или дети боярские, да не меньше. Слишком уж борзые, я это сразу углядел. И ведут себя непочтительно. А так вести себя могут лишь те, которые сами ни перед кем шапку не ломают. Я ведь угадал? Угадал, да?
Подьячий кивнул и начал рассказывать о том как подслушал разговор воеводы. Гришка слушал и лишь усмехался. Услышав, что в женском монастыре подтвердили невинность дочерей батюшки Подгорецкого, он задумчиво почесал куцую бородку.
— Эге.
— Ась? — не понял его Пашков.
— Нет, так мы воеводу не сковырнём. А вот если предоставить всё как избиение важных государевых людей, то может статься дельце и выгорит. Ты от них, для себя чего попросил?
— Место дядюшки, — Истома стыдливо потупил глаза.
— Хорошо, тогда я буду просить стрелецкий приказ! — торжествующе хлопнул себя по коленям разбойный подьячий и споро поднялся на ноги.
Истома глянул на него снизу в недоумении. Ему что, послышалось?
— А кто же тебе его даст-то, Гришенька?
— Тот кто за Безродными во главе всех дел и стоит. Мне стрелецкий приказ, тебе казну и таможню, а окромя этого, другие приказы промеж себя поделить придётся. Новому же воеводе, чаю я, новая охрана потребуется.
— А куда же, старый-то уйдёт?
— Думаю, что на каторгу, — почесав подбородок заявил Гришка. — Ты сам, дуралей, подумай: он своими приказами сего дня, сгубил двух государевых слуг, да не простых, а тех кто в самой Москве в посольском приказе обучались. А это выходит, порча двух толмачей - раз! Сопротивление и чинение препятствий слугам Тайного приказа, это два! А чё ты в обморок покатился? Рано.
Он нагнулся и начал бить товарища по щекам силясь привести в чувства.
— Да рази же, они оттуда? — хныкал страшась разомкнуть веки Истома. — Что угодно, только не Царёва опала. Не погуби.
— Ты будешь меня слушать или нет? — Гришка в запале принялся трясти его за грудки. — Биться смертным боем умеют? Языками владеют? Вон как катовых подмастерьев изувечили, а до них казаков вместе с сотником. Были бы они при оружии, так разнесли бы воеводин терем по брёвнышку, но они этого не cделали, а почему? Велено им было значит, нашего батюшку Подгорецкого попужать. Тому бы, тишком всё наладить, отпустить их с миром, а он в хер конячий решил по цыгански свистнуть. Понимаешь к чему клоню? Скоро их оскопят и такой позор в Москве точно терпеть не будут. А нам бы не грех воспользоваться. У меня и бумага есть.
— Какая бумага? — не понял его Истома.
— Такая. Лично Сукой Ивановичем подписанная. В ней мною засвидетельствована казнь над Валеркой и Дениской разбойниками. Осталось только языки добыть в качестве доказательств. Я же не только ради браги старался, но и дело своё крепко ведаю, но не в том корысть. Языки - треба выкрасть у ката, смекаешь? Мы предоставим всё это в качестве доказательств вины самого воеводы, а безродные подтвердят как сумеют. А теперь поведай мне в точности о чём ты с Рожей там говорил?
Истома подумал, поразмышлял немного и снова попросил пить. Гришка, подал ему второй бурдюк и тот как напился вытащил из подрясника деревянные церы. Вот как он наловчился наскоро всё записывать, без чернил, но зато под руками всё, а буде чужой кто прочтёт увидит лишь только одни каракули.
— Воск потаял, — с сожалением в голосе произнёс Гришка.
— Ништо, — успокоил его Пашков. — Наспех составлял, но руки-то помнят.
И он перечислил не только то, что просил принести Рожа, но повторил вслух ещё и весь разговор с Валеркой.
— Угу. Про коней стало-быть ты не подумал, — проворчал разбойный подьячий.
— Да где же мне взять-то их? Сам знаешь, бедствую, — немедленно заюлил тот.
— Так ведь их же по утру в розыск объявить могут, куда уж тут без коней. Ладно, коней и припасы, я возьму на себя, а ты займись катом, — принялся повелевать Гришка.
— Ой!
— Испужался? Мне к нему нельзя, я у него вёдра с брагой на вечер вытребовал, так он до сих пор зол, а тебя он поболее уважает.
— А ты? — всхлипнул Истома.
— А я пойду, наведаюсь к Роже, — поведал ему Носатый. — Чую я, вздумал он этой ночью стрельцов моих погубить, а мне то без надобности. У меня тут кум и свояки службу несут. Уговорю его сделать сонное зелье, вот нам брага-то и поможет, смекаешь?
— Голова! — похвалил его восхищённый выдумкой Истома.
— А то.
Гришка подбоченился для солидности, а затем погрозил товарищу пальцем.
— Смотри у меня, не балуй. С тебя языки и бумаги, что нам пригодятся свалить дьяка и воеводу. А с меня - всё остальное. Вечером приходи сюда. Ждать тебя буду и мы тады, всё сызнова обговорим.
И всем видом показывая, что разговор окончен Гришка Носатый отправился обратно в острог.
Это сообщение отредактировал Vyrodok - 11.02.2025 - 07:57
yaplakal.com