Повесть «Искушение»

16. Раб вещей

Они сошлись в саду резиденции в Нехене. На Нечерихете не было торжественных одежд пер’о, а слуг он, зная о прибытии Яхима, отослал. Яхим, увидев Сену, обнял его, как друга. А Нечерехет сделал вид, что удивлён:

— Что за заботы привели тебя сюда, о, мудрый Яхим?

— Я прибыл служить великому пер’о, о, Сену, — улыбнулся тот. — Рад и тебя видеть здесь. Чем занят при дворе? Надеюсь, тебя не подпустили к гарему?

— Трёх жён довольно, — ответил Сену, внимательно глядя на Яхима. — Я тут так… вроде дворцового сехема[1]. А ты?

— Пер’о назначил меня чати[2], — сказал Яхим.

Брови Сену дрогнули, а в глазах заблестела насмешка.

— Странно, что, живя здесь… — Яхим заметил искорки смеха в глазах своего старого товарища. — Да ты притворяешься!

— Конечно, достопочтенный, — сказал Сену. — Я даже имел к твоему назначению руку. Пойдём, предадимся воспоминаниям.

В тенистом шатре, увитом побегами инжира, он спросил:

— Успешно ли сдал ты свои испытания, когда мы расстались?

— Боги были довольны, — кивнул Яхим. — Ну а ты? Та жрица? Как её…

— Табуба, — подсказал Сену, и в глазах его отразилась тоска.

— Душа её так и не отпустила твоё сердце? — спросил Яхим, от которого не ускользнула тень, пробежавшая по его лицу.

— Отпустила… — сказал Сену, и в беседке повисло молчание.

После паузы он снова посмотрел на Яхима:

— Уста её ложь изрекали, Яхим. Никто не похищал нашу лодку. Покидая лачугу, я прошёл вдоль берега, чтобы омыться священными водами Хапи. Вода была как слеза младенца. И всего в двух десятках локтей от берега я нашёл её. Табуба накидала в неё камней и утопила.

— Зачем же?

— Жаждала она, чтобы один из нас остался у неё на обратном пути.

— Ты? — скорее подтвердил, чем спросил Яхим.

Сену кивнул.

— Воистину так. Ты её не интересовал… впрочем, и я тоже.

— Ты стал говорить загадками, о, Сену, — сказал Яхим.

— Её интересовала одна вещь в моей торбе. И своими чарами она добилась того, что я поделился с ней этой вещью.

— Подарил?

— Нет, разделил…

Яхим хотел ещё что-то спросить, но тут к беседке подошёл баке и встал чуть в отдалении, ожидая, когда ему разрешат приблизиться. Сену оглянулся, во взгляде его было пренебрежение:

— Говори.

Тот бухнулся на колени и столбик пыли немедленно окружил его тело.

— Если досточтимому пер’о будет угодно начать трапезу, то стол накрыт в обеденном зале… — он зарылся лицом в пыли и превратился в яркий бугорок в пейзаже.

— Пер’о?! — Яхим оторопел.

Он невольно вскочил и опустил голову в поклоне. Сену насмешливо смотрел на него.

— Да, Яхим, теперь меня зовут Нечерихет. Но поскольку ты был моим наставником, ещё когда я был Сену, тебе разрешается подходить ко мне почти так же близко, как Ини-Маат-Хап.

Яхим застыл на месте, склонив главу, как подобает пред лицом бога на земле. Нечерихет не обернулся. Лишь рука его, подобная жезлу, взметнулась в понятном слугам знаке, и баку, стоявшие в тени колонн, засеменили, как жуки-скарабеи по песку.

Один из них, склонившись до самой земли, обратился к Яхиму:

— Великий пер’о повелел тебе вкушать хлеб с дороги.

Яхим медленно двинулся вслед за царём, и шёпот его был тише, чем шелест папируса в руках жреца:

— Великий пер’о…

Лишь баке в пяти локтях вздрогнул и взглянул на нового чати с немым вопросом.

И всё встало на место, как звёзды в океане Нут. Властность, тревога при известии об убийстве Перибсена — не страх друга, но страх сына царя: ведь покушение на пер’о — есть покушение на Маат.

А если открыть ему, что отец его, Хасехемуи правогласный, сам вёл заговор, дабы Хор вернулся к обладанию землями?

При этой мысли Яхим усмехнулся — и ладони его, как крылья ибиса, прикрыли уста, дабы ни один звук не вырвался наружу.

***

— Так встретились вновь Яхим и Сену, которого теперь звали Нечерихетом, — закончил старик, когда они сидели в лодке, и четыре гребца налегали на вёсла, чтобы скорее достичь Анхтауи.

Ветер с востока и течение с юга несли судно, будто сам Ра торопил их к завершению пути.

— Скажи, хенти, — спросил Ма-Хеса, — отчего мы миновали хижину, где ночевали по дороге к пер-джеду?

— Дабы не стал ты рабом страсти своей, — резко ответил старик. — Я видел, как сердце твоё томится по той… как её?

— Ахвере, — тихо напомнил Ма-Хеса.

Старик кивнул:

— Хуже раба женщины — только раб вещей. Запомни это.

Ма-Хеса замолчал, ведя беседу с Ка. Потом вновь заговорил:

— Ты сказал — «раб вещей». Что за вещь Сену разделил с Табубой? Книга Джехути?

— Да, — отозвался старик. — Табуба знала: Книга в торбе его. Бастет жаждала её, но в гробнице стерегла её рука Джехути. Потому богиня и устроила так, чтобы Сену увидел свет папирусов и вынес их из-под земли. Через Ини-Маат-Хап она направила сына к Яхиму, зная: путь их лежит в Пер-Хатхор. А Табуба — жрица богини — должна была выманить Книгу чарами. Но Сену… не отдал.

— Разве можно противиться воле богов? — удивился Ма-Хеса. — Когда Ка повелевает, разве можно не повиноваться?

— Похоже, Книга защищала его, — задумчиво молвил старик. — Она принадлежит Джехути, и тайны свои не отдаст Бастет бог мудрости. Тридцать дней провёл Сену в хижине — словно во сне. Но Табуба добилась лишь одного: ритуала, после коего сила Книги коснулась и её.

— Ты о вечной жизни?

— Да. Сену возрадовался: бессмертие обрёл — и пожелал разделить его с нею. Но…

Он умолк.

— Что «но»? — спросил Ма-Хеса.

— Но наутро уехал — и надолго забыл. А Табуба осталась — служить богине и ждать.

— Но почему жрица Бастет жила в такой бедности? — спросил Ма-Хеса. — Ведь богиня может дать своим слугам всё, чего они пожелают…

— Это только для случайных прохожих, вроде Яхима, там была бедность. А для самой Табубы и её гостей это был дворец, окружённый почти царским великолепием…

— Значит, на самом деле она жила в роскоши?

— Что такое «на самом деле»? — спросил старик, и усмешка скользнула по его лицу. — Разве знаем мы, где сон, а где явь? Войдя в хижину после ухода Яхима, Сену увидел покои, убранные шёлком и золотом, и женщину, прекрасную, как луна над Хапи, жаждущую его любви. Так казалось ему тогда…

Старик наклонился над бортом, глядя в воду. Его иссохшее тело, подобное сожжённому папирусу, покрылось морщинами, и Ма-Хеса с горечью отметил: тот, кто ещё недавно был силён, как бык Аписа, теперь — тень.

Но вдруг старик выпрямился и встал в лодке. В его осанке появилось достоинство того, кто приказал камню взлететь к небу.

— Выйдя из того дворца, Сену оставил чары внутри. И вновь увидел себя у жалкой лачуги, где и двоим тесно. Вернулся в Нехен. Спустя годы умер Хасехемуи — его итеф. И он взошёл на трон Обеих Земель. Но рубец на сердце остался. Не раз хотел он отправить баку в Пер-Хатхор — привезти Табубу. Но каждый раз страх останавливал: а вдруг Бастет завладеет Книгой?

И тогда Сопдет покраснела.
Хапи перестал разливаться.
Голод охватил Кемт.
Моровая язва пошла по земле, как предрекал Яхим.
И пришло время усмирить звезду…

Примечания:

1 — Управляющий дворцовыми делами.
2 — Первый визирь, по сути, глава государства.

у меня создалось впечатление что Ахвере - это дочь старика. Старик - Сену?! Или впечатление ошибочное?

dragonsha, осталось всего две главы. ;)

Пер'о это сын фараона? Никогда не слышал это название.

И кажется мне
Будто я египтянин,
И со мною и Солнце и зной,
И царапает небо когтями
Легкий Сфинкс, что стоит за спиной

Пер'о - это сам фараон. Со временем исказилось от пер'о до фараон, как я понимаю

Да, dragonsha, всё верно.

Мне показалось, слуга назвал Сену пер'о, когда фараоном ещё был отец последнего.

Вам показалось, Павел.

Простите мне мою невнимательность.

17. Камни, что помнят страдание

— Дабы усмирить звезду, воздвигли мы сию усыпальницу, о, величайшая из цариц, — говорил Яхим, ведя Ини-Маат-Хап сквозь единственные врата в погребальный комплекс, подобный самой земле. — Здесь всё — не то, чем кажется. Сии стены — Кемт в уменьшении, а Инбу-Хедж, что мы создали прежде, — также отражение Обеих Земель. Отныне каждое магическое деяние, совершённое здесь, — он обвёл рукой пространство, — отзовётся в каждом уголке страны, как эхо в горах Та-Сети.

Ини-Маат-Хап склонила голову.

— Поразительна магия сего места, о, Видящий Великого1.

Яхим поклонился.

— Только что, о царица, мы прошли заросли благословенные, что укажут пер’о кратчайший путь в Иалу.

— Да, вновь узрела я чудо, — отозвалась она. — Из камня ты воссоздал здесь Тростниковые Поля… Но как ты мог такое помыслить?

— Всё, что творю, о царица, — воля богов. Я — лишь топор в руке Маат, а каменотёс — сама Истина. Взгляни на врата…

— Они удивительны! — воскликнула царица. — Изнутри кажутся всегда открытыми, но то — обман зрения.

— Не обман, о царица, — мягко поправил Яхим. — Они закрыты для хат, но открыты для Ка. Мы не заточим Ка владыки в узком сердабе, как делали с царями прошлых времён, чьи души остались в малых мирах, очерченных стеной и росписью. Нет. Здесь Ка обретёт весь мир — сможет уходить и возвращаться, когда пожелает.

Ини-Маат-Хап коснулась его руки.

— Поведай мне, о мудрейший… Уже много лет беды не покидают Кемт. Голод, мор, болезни продолжают опустошать нашу землю. Дважды тайно ходила я по стране… И хоть запасы, что мы устроили по твоей мудрости, ещё не иссякли, еды всё же не хватает. Великий мор обрушился на нас… Я видела людей, пожирающих шакалов и собак, трупы в поле рвут на части, как хищники….

Однажды проходила я мимо лачуг из ила, и от одной из них пахло печёным мясом. Ка мой шепнул: «Счастлива мать, что может накормить детей!»

Но вместо слов радости — причитания донеслись до меня.
Вошла я в садик — и едва не пала под дубиной мужа, защищавшего очаг. Стражники удержали его.
Жена стояла у огня, рыдая над запекающимся мясом. «Почему плачешь, — спросила я, — если есть чем накормить детей?»

Она указала на тушу на вертелах.
Это было её дитя, Яхим!
Собственную дочь готовила она над огнём!

Слёзы её окропляли мёртвое тело, а слёзы мужа падали на землю, что перестала рождать…

Царица подняла очи на Яхима:

— Скажи, Яхим… Неужели боги наказали нас всеми сими бедствиями лишь ради того, чтобы воздвигнуть сию усыпальницу? — и рука её описала круг, охватывая величие погребального комплекса.

На лицо зодчего лёг отблеск сомнения. Он умолк, склонив взор к земле, будто вёл тайный диалог с Ка. Потом поднял очи:

— Могу ли я говорить прямо, о достойнейшая из матерей? Ибо правда моя не возрадует тебя.

Та кивнула.

— Я жажду знать, что означают сии годы мора и голода, что обрушились на нашу священную землю. Если мы провинились перед богами, — я готова отдать всё, дабы смягчить их гнев.

Яхим поднял руку, останавливая её. Затем, с трудом разжав уста, произнёс:

— Твой сын должен исчезнуть.

Лицо царицы исказилось, как от ветра пустыни — гнев, ужас, растерянность прошли по нему, будто духи Дуата боролись за её иб.

И тогда она размахнулась и ударила его — так, что эхо удара отдалось в каменных стенах.

Стражники бросились к Яхиму, но он взглянул на них — строго, как Ра на Апопа, — и они попятились в страхе.

Яхим же, не дрогнув, обратился к царице:

— Ты сказала, о, царица, что вправе я говорить прямо.

Кровь прилила к её щекам. Гнев угас в глазах, уступив место ужасу.

— Если простолюдины приносят в жертву детей своих, — сказал Яхим, — то и мы должны быть готовы к тому же.

Они подошли к тоннелю, ведущему вглубь земли. Яхим жестом пригласил её войти. Слуги, следовавшие сзади, подняли факелы, и тени заплясали на стенах, будто живые.

— Трое внуков моих уже обрели покой здесь, — сказала царица. — Трое детей пер’о. Даже их не пощадили боги.

— Именно так, царица, — кивнул Яхим. — Боги указывают на виновника гнева своего — на того, кто вызвал восхождение красной Сопдет, чей пыл я пытаюсь укротить с начала моего служения.

Он помолчал — и впервые нарушил этикет, назвав её по имени:

— Мой Ка, Ини-Маат-Хап, говорит мне: голод и мор, что принесла нам багряная звезда, — кара за великий бета, совершённый твоим сыном… Сену.

Имя, давно забытое, прозвучало в каменной тишине — и царица вздохнула, как от раны.

— Слова твои тяжелы, как камни этого пер-джеда, — сказала она, но в голосе её больше не было гнева.

— Я могу замолчать, царица, — тихо отозвался чати.

— Нет, — махнула она рукой, будто отгоняя призрак. — Я хочу испить эту горечь до дна.

— Когда я задумал сию постройку, — продолжил Яхим, — твой сын повелел мне: «Приготовь здесь место для миллиона праздников Хеб-Сед»2. Тогда я подумал — так шутит он. Но позже понял: о вечной жизни он глаголет и её жаждет. И в памяти моей воскрес тот день, когда мы, юноши ещё, шли по Кемту — он, сын вельможи, избалованный и гордый, и я, сын секаи из презренного рода.

Яхим умолк. Губы его шевелились в безмолвной молитве. Огонь факелов в стенах мерцал и тени на стенах вступали в разговор — будто Ка мёртвых детей всё ещё бродили здесь, делясь с камнем переживаниями.

Наконец, он вымолвил:

— Зачем ты тогда послала его ко мне?

И взгляд его впился в царицу, немой, но полный вопроса.

— Богиня Бастет явилась мне, — сказала царица, — и повелела: «Сын твой пойдёт в путь с тем, кто станет чати». Она назвала мне твоё прежнее имя… — Царица нахмурилась, пытаясь вспомнить. — Давно это было. Я тотчас предстала пред мужем моим, пер’о Хасехемуи правогласным. Он спросил: «Куда направится сей юноша?» Я ответила: «В гробницы предшественников твоих». Он велел мне удалиться. А назавтра призвал Сену и повелел идти к тебе.

— Значит, Бастет, — прошептал Яхим, вспоминая жрицу у берегов Хапи. — Думаю, о царица, что в той гробнице он взял священную реликвию. Сие оскорбило Джехути и Исет, хранительницу звезды Сопдет, что ведает разливами. Гнев её обратил слёзы в прах, и мор обрушился на землю. Ныне весь Кемт платит за бета своего повелителя. Мир клонится к поглощению Тьмой, и если не востать решительно, Сопдет сожжёт нас всех.

— О чём ты?

— Мы уже действуем, но сил наших — мало. Людям предстоит брань долгая, возможно, вечная, за саму жизнь.

Они вошли в камеру, выложенную гранитом.

— Сей камень, священный, везут из Абу, с края земли, — пояснил Яхим. — Одиннадцать покоев — все в нём.

— Много труда… — сказала царица. — У нас терпеливый народ.

— Терпеливый и, к счастью, много страдающий, — отозвался Яхим, и в голосе его прозвучало нетерпение. — Лучше бы глухонемые слуги… — Он оглянулся, как будто боится, что стены слышат.

Царица поняла. Махнула рукой — и слуги, вставив факелы в пазы, исчезли во мраке.

— Ты хочешь сказать, что страдание их полезно?

— Страдание — не кара, царица, но условие спасения. Однако, будучи рассеянным в пустыне, оно — напрасно. Нам нужно, чтобы сюда оно лилось — в сей сосуд.

Она вопросительно взглянула на него.

— Сейчас всё открою тебе, о достойнейшая.

Он указал вверх:

— Высота сего колодца такова, что десятеро баку, стоя друг на друге, едва коснутся середины. Шесть тпу пали здесь, разбившись о камень. Ещё больше — покалечены. Таких покоев — одиннадцать. В двух покоятся дети пер’о. Третий — для Ини-Нет-Кас…

— Зачем ты напоминаешь мне сие? — голос её дрогнул.

— Помнишь, когда она жила, мы приходили сюда? Ты сказала: «Чувствую нечто…»

— Да. И ныне — так же. Словно сила входит в меня.

Яхим кивнул.

— Это — сехем. Ра-Атум даёт его каждому рождённому. Всю жизнь человек тратит сей дар, и когда он истощится — умирает: духом — прежде, телом — после. Но живущий может восполнять запас, если будет в месте, где сехем не уходит в небытие.

— Значит, здесь — сосредоточение сей силы? Но отчего?

— Когда человек пылает чувствами — любовью, гневом, скорбью — он изливает сехем. В пустыне — он рассеивается. Но здесь, в сём святилище, он остаётся, связанный камнем и порядком.

— Ты построил… амбар для силы жизни?

— Воистину так, о царица. И наиболее мощный поток сехем — от страдания. Потому работа здесь — невыносима.

— И люди, томясь под гнётом, отдают тебе свой сехем? Но для чего?

— Сехем, о царица, — дар богов тем, кто чтит их имена. Но времена почитания сменяются временами безбожия, когда люди, забывшие Маат, получают лишь искру сехем — и, не имея силы духа, становятся лишь хатом, телесной оболочкой без иб. В часы великой Тьмы, когда сехем не хватит, чтобы удержать Хаос, народы падут. Но накопленный здесь сехем — опора миру.

— Но ныне нет безбожия, — возразила царица. — Люди не сомневаются в богах. Отчего же кара?

— Царица права, — кивнул Яхим. — Но владение тем, что взял твой сын, — жаждет сехем, как пустыня — воды. И голод, мор, смерти, что терзают Кемт — не кара, но сбор. Так берётся сей дар, дабы сын твой владел священными письменами…

— Значит, народ страдает в уплату… — тихо сказала она.

Яхим умолк, ожидая дозволения говорить.

— Мой сын совершил бета, за который платит и он, и весь народ…

Она подняла очи — знак: говори дальше.

— Воздвигнув сей пер-джед, — продолжил Яхим, — мы достигли двоякого: взяли сехем у живых и создали сосуд для его хранения. И многие поколения — он воззрел ввысь, где терялся колодец, — будут отдавать силы свои сюда. Каждый пер’о отныне возведёт гробницу по сему замыслу, и я сам построю их столько, сколь позволит дыхание моё.

— Но отчего сия форма? — царица подняла вверх руку, имея в виду остроконечное завершение пер-джеда.

— Многими опытами пришёл я к пониманию: форма сия — образ огня, чистого и вечного. Только в ней сехем не угасает, но накапливается, как вода в сосуде. Сей пер-джед я перестраивал трижды, пока не услышал одобрения Маат. Когда-нибудь храмы примут сию форму, и люди будут приходить в них не только молиться, но и черпать благодать. Но ныне нам нужно строить — много, скорее, без устали. Ибо сии стены — щит против Тьмы.

Яхим поклонился и умолк. Царица жестом подала знак — пора уходить. Он вынул факелы из пазов и передал их баку, что тут же выступили из темноты, будто рождённые ею.

— Хорошо, — сказала Ини-Маат-Хап, шагая по галерее рядом с ним. — Но ты сказал: всё сие — для будущих времён. А нынешние беды — как избавиться от них?

— Прежде всего, — ответил Яхим, — надлежит вернуть реликвию, что взял Сену в гробнице у Пер-Хатхор.

Царица кивнула.

— Поведаю царице и то, отчего Хапи не приносит сок нашим полям. В храме Джехути в Унуте хранятся папирусы многих поколений. Я читал их в юности, и недавно вновь вошёл туда. С помощью богов воспомнил истину: Исет, оплакивая божественного супруга, посылает Сопдет в небо и слезами наполняет Хапи. Но самим разливом ведает Хнум — тот, кто лепит каждого из нас на гончарном круге и вдыхает в нас Ка. Когда богам нужен сехем, он ставит ногу свою у истоков, и вода не идёт в поля. Страдание падает на Кемт, и истекает с ним сехем из людей. Ныне Сопдет — багряна от гнева. Надо укротить её пыл.

— Что же нужно сделать? — спросила царица.

— Ты — мать его. Ты одна можешь говорить с ним. Скажи: «Пойди в город начала3 — в Абу, у порогов. Принеси Хнуму и супруге его Сатет дары великие. Обещай храмы в долине. И верни то, что было взято в Пер-Хатхор». Тогда, быть может, Хапи вновь обнимет землю, и Кемт восстанет из пепла.

***

Произнеся это, старик выбрался из лодки и вцепился в плечо Ма-Хесы. Руки его дрожали, как тростник в бурю, кожа обвисла складками на костях, будто само время отняло у него плоть. Из глубоких впадин лица, иссохшего, как пустыня в зной, на юношу смотрели глаза — малые и потухшие, словно угли давно погасшего костра.

— И она в тот же день пришла ко мне… — прошептал он, и голос его был тише, чем шелест папируса в руках мёртвого жреца. — А теперь проводи меня, Ма-Хеса, к усыпальнице моей. Пришло время обрести покой.

И он обратил свой взор к пер-джеду, возвышавшемуся над цепью белых холмов Анхтауи.

Примечания:

1 — Тот, кто видит Великого — титул главного жреца Ра-Атума, который носил чати фараона Джосера Имхотеп.
2 — Праздник Сед (Хеб-Сед) — древнеегипетский царский юбилейный ритуал, совершавшийся традиционно после 30 лет правления фараона и затем с определённой периодичностью. Он символизировал обновление сил правителя и подтверждение его божественной власти.
3 — Городом начала в Древнем Египте называли город Абу (у греков — Элефантина), находившийся на юге страны, у первых нильских порогов.

Осталась последняя глава. У кого какие будут предположения о развязке?

Старик - Сену вернется в свою пирамиду и упокоится. Ма-Хеса будет бороться между страхом перед карами за похищение и вожделением к Ахвере. Женщина победит. На Кемт опять надвинется беда

Хорошо, dragonsha. Давайте заканчивать.

18. Круг замкнулся

Сумерки легли на Анхтауи, когда старик и Ма-Хеса вышли к пер-джеду. Белые стены, увенчанные змеями из камня, охраняли царский херет-нечер. Вдоль ограды располагались четырнадцать громадных резных кедровых врат.

— Лишь одни врата впустят живого, — сказал старик, опускаясь на камень, и голос его дребезжал, как голоса жриц богини Хекат, прячущихся в зарослях. — Остальные — для Ка ушедших…

— Воззри на искусство Яхима, — продолжил он, — Ка их — дерево[1], но сами ворота сделаны из того же камня, что и стены.

Ма-Хеса уставился на ворота, которые считал сделанными из кедра. Неужели это камень?

— Но как возможно сие? — не удержался он от вопроса.

Старик усмехнулся.

— Яхим был великим чародеем. Он возводил здания, которые невозможно построить, говорил с богами и звёздами. Он умел даже воскрешать людей… что ему вызвать для своих творений нужный Ка?

Старик встал с камня и, сделав несколько наклонов, попытался подпрыгнуть. Гримаса боли исказила его лицо, и он тяжело рухнул на песок. Ма-Хеса подбежал к нему и помог подняться.

— Нечерихет не пожелал вернуть книгу Джехути, — сказал старик, кряхтя и смахивая с себя песок. — Считал: беды — от Яхима, а не от воровства — что он перевёз столицу к болотам, что доискивается секретов богов…

Он снова уселся на камень и потирал ушибленные при падении места.

— Мут дала мне чудесный бальзам, — сказал Ма-Хеса. — Мы сейчас натрём тебя, и к утру всё пройдёт.

— К утру… — усмехнулся старик. — У меня всё пройдёт гораздо раньше, сынок… Так вот — Нечерихет отказался возвращать Книгу и даже признавать, что хранит её. Вернув книгу, он потерял бы вечность. А он грезил миллионом Хеб-Седов… Он молил Хнума в Абу, и Хнум снял свою ногу с русла Хапи — в следующем году разлив вернулся. А Яхима после того назвали укротителем звезды Сопдет.

Но Нечерихет не верил, что милость богов пришла по мудрости Яхима. Напротив — он зрил в нём источник всех бед: и для Кемта, и для себя самого. И более всего — не мог простить ему того, что Яхим прозрел истину: он — похитил Книгу Джехути. «Смерть Яхима — конец страданиям», — твердил он себе. И уже был готов удар, и рука его легла на жезл палача, когда в день, назначенный для гибели мудреца, явилась Хатхор. Говорили, что Яхим ведает речь её, что она являлась ему в облике женщины у берегов Хапи. Но я видел её один раз. В первый и в последний. Гулял я по саду, обдумывая, кто станет чати по смерти Яхима, и вдруг слуги мои — исчезли, как дым перед ветром, и я остался один перед ликом богини. Она — не в золоте, не в пурпуре, но в сиянии, что страшнее молнии, и глаза её — Око Ра — блестели. «Ты не властен над Яхимом, — сказала она. — Он — не вина твоих бед. Ты сам — дверь, сквозь которую вошёл хаос. Он же — лишь страж у порога».

И гнев мой упал, как камень в бездну, и сердце моё — смягчилось, хотя разум — всё ещё роптал…

Старик взял паузу, чтобы отдышаться. Он низко склонил голову и положил её на худые руки, с которых клочьями свисала дряблая старческая кожа. Ма-Хеса видел, что старик умирает прямо на глазах.

Наконец, дыхание Нечерихета успокоилось, и он поднял голову. В осанке его по-прежнему было что-то величественное, словно и не прошли несколько человеческих жизней с поры, когда он уступил престол своему сыну.

— Хатхор дала мне выбор: власть — или Книгу. Я выбрал Книгу. Совершил единственный Хеб-Сед — и ушёл в Дуат на глазах у всех.

— Как же ушёл? Ведь ты здесь! — не вытерпел Ма-Хеса.

— Я уже говорил тебе, каким чародеем был Яхим. Он создал мираж: все видели, как я ступаю в Дуат — в белых сандалиях, с посохом праведного, — а на самом деле я ушёл с заплечной сумой, как простой путник, по дороге к земле, где родилась когда-то моя мут, Ини-Маат-Хап. Много лет спустя пришёл я и туда, где ныне обитает твоя мут. Стали мы жить под одним кровом. Я не открыл ей лица своего, но она знала: во мне — тайна, что хранит тело от тлена. Но вечность — не дар, а цепь, понял я наконец и пошёл вернуть Книгу. Но в Пер-Хатхор вновь встретил Табубу и вновь не устоял перед её чарами. Сердце моё, утомлённое вечностью, возжаждало тепла. Но я покинул её вновь, вернувшись в Сау, где вскоре родился ты. Мы с мут твоей решили: не должно дитя знать, кто его итеф. И я ушёл в сарай, чтоб ты считал меня дальним родичем, которому дали приют из милости. Я молчал, чтобы не соблазнить тебя раньше срока…

Старик опять остановился и вытер пот со лба.

— Я устал жить, — прошептал старик, и голос его был тише, чем шёпот ветра над гробницей. — Понял я наконец: тяжелее гранита Абу вечность. Книга отняла у меня всё: народ мой — иссох, как пустыня; власть — обратилась в пепел; дети — легли в землю, не дождавшись зрелости; мать — ушла в Дуат, не зная, где мой путь…

Я остался один — ни царь, ни отец, ни сын, — и дышал лишь ради дыхания, ходил лишь ради шага, жил без цели и без света.

Тогда снова решил я: «Верну Книгу туда, где взял её — в гробницу у Пер-Хатхор, что стоит, как страж, на краю мира». Знал я: с того часа, как покину святилище, начнётся увядание. Потому и нужен был ты, Ма-Хеса, — чтоб довести меня до усыпальницы, где ждёт меня гранитный ларь, выточенный ещё при царствовании моём.

Десятилетия назад ушёл в Дуат Йимхотип, друг мой, мудрец мой, совесть моя. Я знаю: он встретит меня у врат Ра-Сетау, и, несмотря на бета мои, протянет руку, чтоб провести мимо чудовищ, что терзают путников, идущих на взвешивание сердца. В Зале Двух Истин боги не будут суровы ко мне, ибо я добровольно вернул Книгу, избавил Кемт от вечного стона, и дал народу — не власть, не славу, но спасение…

Тьма поглотила Белые стены. Нечерихет поднялся, оперся на сына и побрёл к южным вратам. Ноги его подкашивались, но взгляд оставался прямым и твёрдым, как у царя. Дошли они до самых ворот, минули пропилеи и, когда пламя осветило вход в галерею, Нечерихет отошёл от сына и обернулся у входа:

— Рад, что путь мой окончен. Печалит лишь: судьба твоя — в тумане. Но у мут твоей достаточно серебра, чтоб ты не знал нужды. Главное — проклятие снято. Вы больше не будете страдать. Яхим говорил: через пять тысячелетий придёт Зверь, и наступят последние времена. И будет Зверь искать Книгу, и если найдёт, возобладают Тьма и Хаос, почему надлежит ей быть под десницею Джехути, берегущего Истину… Прощай, Ма-Хеса.

Он вошёл в галерею. Обернулся — и застыл.

Факел лежал на земле.

А в руках Ма-Хесы — сияла шкатулка из слоновой кости, замок — раскрыт, лазурит — пылал, как яркая звезда.

— Нет! — лицо Нечерихета исказилось гримасой ужаса, и он кинулся к сыну, но плоть его, истощённая веками, не выдержала — и он рухнул у порога.

Ма-Хеса подошёл к распростёртому на земле телу, ощупал его и, схватившись за пятку, поволок Нечерихета в гробницу.

— Да, итеф, — прошептал он. — Я доведу тебя до гранитного ларя… но это всё.

Он потащил тело вглубь. Однако время взяло своё: голова отвалилась у третьей ступени, руки — у поворота, затем и туловище осталось лежать в пыли. И лишь пятка осталась в ладони Ма-Хесы.

Он взглянул на неё, размахнулся и — бросил во тьму.

— Прости, о Нечерихет правогласный, — сказал он, вытирая ладони о набедренник. — Ахвере и вечность ждут меня.

И, сжав шкатулку, он ушёл в ночь, туда, куда звало его сердце, и только бог мудрости молча взирал на него из своей ладьи, плывущей по волнам небесного Хапи.

Примечания:

1 — То есть выглядят ворота как деревянные.

Вот и подошла к концу повесть «Искушение» — ключевой фрагмент эпоса, начатого в романе «Хроники Чёрной Земли». Вы стали свидетелем одного из самых трагических моментов в истории человечества: один неправильный выбор в Древнем Египте обрёк весь род человеческий на вечные страдания и циклическое повторение одного и того же греха.

Надеюсь, вам было интересно.

Но знайте: это лишь часть общей картины.

«Искушение» — часть цикла «Тёмные воды», которая в настоящее время включает в себя три самостоятельных, но концептуально связанных произведения:

1. «Тёмные воды. Зимний апокалипсис» — роман, повествующий о глобальной катастрофе, вызвавшей аномалию, искажающую время и реальность;
2. «Хроники Чёрной Земли» — предыстория проклятия, уходящая в глубь тысячелетий;
3. «Дурман» — роман, в котором прошлое, настоящее и будущее сталкиваются лоб в лоб, и где вы узнаете судьбу Ма-Хесы и Ахвере — тех самых загадочных странников с ларцом, которых Костя видел в последний раз у газона.

Да, история не заканчивается здесь.

● Ма-Хесы и его судьба после ухода из гробницы…
● Ахвере, обречённая вечно следовать за ним, чтобы предотвратить гибель мира…
● Книга Джехути как объект вожделения сил Хаоса…

Всё это — в романе «Дурман».

Но если вы думаете, что «Дурман» — это просто продолжение истории, уходящей вглубь тысячелетий, вы ошибаетесь.

Это — развязка. Это — ответ на вопросы, которые вы, возможно, не успели даже задать себе.

✓ Почему мы не меняемся?
✓ Почему добро бессильно перед соблазном личного спасения?
✓ Почему, несмотря на пять тысячелетий опыта, человечество снова и снова выбирает проклятие?
✓ Кто ошибся? Легкомысленный Сену, суровый фараон Нечерихет или раскрепощённая жрица Табуба?

Не останавливайтесь на «Искушении».
«Тёмные воды» — это не три книги. Это один взгляд на вечность.
И чтобы увидеть её целиком — нужно прочитать всё.

👉 Начните с романа «Тёмные воды. Зимний апокалипсис» — и пойдёте по следу, который ведёт от белого снега к красной звезде.
👉 Затем — «Хроники Чёрной Земли» — чтобы понять, откуда пришёл «Дурман».
👉 И, наконец, — «Дурман» — чтобы узнать, куда ведёт нас всех соблазн.

Потому что кто-то уже поднимает с земли ларец слоновой кости, инкрустированный лазуритом.

Кто это? Успеете ли вы увидеть его лицо?

Человек не любит, когда ему указывают на его грехи.
А здесь снова разжигание чувства вины у человечества.
Всё-таки буддизм мне нравится больше.

Начало непростое — и в этом мне видится не столько доверие к читателю, сколько некоторое высокомерие Автора. Совершенно очевидно, что даже из яповской писательской тусовки немногие легко одолеют первые абзацы. Рядовому же читателю, на которого, по идее, ориентирован роман, так нужно приложить немалые усилия, чтобы продраться через начало, сохранив интерес и желание читать дальше.

АПЧеркасов, при всем уважении (и даже симпатии), может, мудрее и дальновиднее было бы не грузить так сходу, чтоб прямо обухом по голове, а дать для затравки хоть пару станиц (книжных), относительно легко читаемых и обещающих волнительную историю. А вот когда читатель заглотит наживку, тогда можно делать постепенно исторические и терминологические навороты, но, опять же, нежно и грамотно, по спирали, не травмируя читателя, ибо он сегодня, испорченный Тик-Токами и дешевым чтивом, совсем лишен иммунитета к литературным трудностям. Это мы в свои студенческие годы их с удовольствием преодолевали. Сегодня ситуация несколько иная - к сожалению, велика вероятность того, что многие книгу захлопнут, потому как и без того трудностей и челленджей в жизни хватает. И это будет грустно. Книга ведь предназначена не только читателям уровня Хорайзена и МашруМа, правда?

Впрочем, я сейчас вспомнила, что это ведь — не самостоятельное произведение, а вставка в 3-ю книгу. То есть читатель уже как бы втянулся, уже на крючке, и спугнуть его не так легко, как я опасалась. Ну тогда ладно…
Пойду читать дальше!

Крестная, спасибо за комментарий. Поясню.

Я стараюсь писать просто, но ориентируюсь всё же на думающую аудиторию, а не на жертв википедии.

С первой книгой (возможно, вы помните) я сделал именно так, как вы говорите — лёгкое, захватывающее начало, простой язык, динамичное развитие. И многие тысячи читателей нахлынули на первых порах это читать и покупать. А потом у значительной части этого потока — разочарование от того, что они ждали лёгонькую историю выживания, а столкнулись с глубокими философскими и мировоззренческими вопросами.

[удалил подробности]

Так что нет, тиктокеры не нужны, пусть сразу отсеиваются. Лучше меньше да лучше.

Это сообщение отредактировал АПЧеркасов - 17.11.2025 - 17:10

Какие страшные вещи рассказываете! Не дай бог такое!
Ну, вам, конечно, виднее, как строить отношения Автор-Читатель.
Успеха новой книге!