Это пост не про церковь.
А мне вот прот. Смирнов очень даже симпатичен.
Хороший человек, сразу видно. И рассказывает очень даже. Я его когда слушаю, сразу вспоминаю М. Горького в книжке "Детство":
"Я лежу на широкой кровати, вчетверо окутан тяжёлым одеялом, и слушаю,
как бабушка молится богу, стоя на коленях, прижав одну руку к груди, другою неторопливо и нечасто крестясь.
На дворе стреляет мороз; зеленоватый лунный свет смотрит сквозь
узорные – во льду – стёкла окна, хорошо осветив доброе носатое лицо и
зажигая тёмные глаза фосфорическим огнём. Шёлковая головка, прикрыв волосы бабушки, блестит, точно кованая, тёмное платье шевелится, струится с плеч, расстилаясь по полу.
Кончив молитву, бабушка молча разденется, аккуратно сложит одежду на сундук в углу и подойдёт к постели, а я притворяюсь, что крепко уснул.
– Ведь врёшь, поди, разбойник, не спишь? – тихонько говорит она. – Не
спишь, мол, голуба душа? Ну-ко, давай одеяло!
Предвкушая дальнейшее, я не могу сдержать улыбки; тогда она рычит:
– А-а, так ты над бабушкой-старухой шутки шутить затеял!
Взяв одеяло за край, она так ловко и сильно дёргает его к себе, что я
подскакиваю в воздухе и, несколько раз перевернувшись, шлёпаюсь в мягкую перину, а она хохочет:
– Что, редькин сын? Съел комара?
Но иногда она молится очень долго, я действительно засыпаю и уже не
слышу, как она ложится.
Долгие молитвы всегда завершают дни огорчений, ссор и драк; слушать их
очень интересно; бабушка подробно рассказывает богу обо всём, что случилось в доме; грузно, большим холмом стоит на коленях и сначала шепчет невнятно, быстро, а потом густо ворчит:
– Ты, господи, сам знаешь, – всякому хочется, что получше. Михайло-то
старшой, ему бы в городе-то надо остаться, за реку ехать обидно ему, и
место там новое, неиспытанное, что будет – неведомо. А отец – он Якова
больше любит. Али хорошо – неровно-то детей любить? Упрям старик – ты бы, господи, вразумил его.
Глядя на тёмные иконы большими светящимися глазами, она советует богу
своему:
– Наведи-ко ты, господи, добрый сон на него, чтобы понять ему, как
надобно детей-то делить!
Крестится, кланяется в землю, стукаясь большим лбом о половицу, и,
снова выпрямившись, говорит внушительно:
– Варваре-то улыбнулся бы радостью какой! Чем она тебя прогневала, чем
грешней других? Что это: женщина молодая, здоровая, а в печали живёт. И
вспомяни, господи, Григорья, – глаза-то у него всё хуже. Ослепнет - по миру
пойдет, нехорошо! Всю свою силу он на дедушку истратил, а дедушка разве поможет... О, господи, господи...
Она долго молчит, покорно опустив голову и руки, точно уснула крепко,
замёрзла.
- Что еще? - вслух вспоминает она, приморщив брови. - Спаси, помилуй
всех православных; меня, дуру окаянную, прости,- ты знаешь: не со зла
грешу, а по глупому разуму.
И, глубоко вздохнув, она говорит ласково, удовлетворенно:
- Все ты, родимый, знаешь, все тебе, батюшка, ведомо.
Мне очень нравился бабушкин бог, такой близкий ей, и я часто просил
ее:
- Расскажи про бога!
Она говорила о нём особенно: очень тихо, странно растягивая слова,
прикрыв глаза и непременно сидя; приподнимется, сядет, накинет на
простоволосую голову платок и заведет надолго, пока не заснешь:
- Сидит господь на холме, среди луга райского, на престоле синя камня
яхонта, под серебряными липами, а те липы цветут весь год кругом; нет в раю
ни зимы, ни осени, и цветы николи не вянут, так и цветут неустанно, в
радость угодникам божьим. А около господа ангелы летают во множестве,- как снег идёт али пчелы роятся,- али бы белые голуби летают с неба на землю да опять на небо и обо всем богу сказывают про нас, про людей. Тут и твой, и мой, и дедушкин - каждому ангел дан, господь ко всем равен. Вот твой ангел господу приносит: "Лексей дедушке язык высунул!" А господь и распорядится:
"Ну, пускай старик посечёт его!" И так всё, про всех, и всем он воздаёт по
делам - кому горем, кому радостью. И так все это хорошо у него, что ангелы
веселятся, плещут крыльями и поют ему бесперечь: "Слава тебе, господи,
слава тебе!" А он, милый, только улыбается им - дескать, ладно уж!
И сама она улыбается, покачивая головою.
- Ты это видела?
- Не видала, а знаю! - отвечает она задумчиво.
Говоря о боге, рае, ангелах, она становилась маленькой и кроткой, лицо
её молодело, влажные глаза струили особенно теплый свет. Я брал в руки
тяжёлые атласные косы, обертывал ими шею себе и, не двигаясь, чутко слушал бесконечные, никогда не надоедавшие рассказы.
- Бога видеть человеку не дано - ослепнешь; только святые глядят на
него во весь глаз. А вот ангелов видела я; они показываются, когда душа
чиста. Стояла я в церкви у ранней обедни, а в алтаре и ходят двое, как
туманы, видно сквозь них всё, светлые, светлые, и крылья до полу,
кружевные, кисейные. Ходят они кругом престола и отцу Илье помогают,
старичку: он поднимет ветхие руки, богу молясь, а они локотки его
поддерживают. Он очень старенький был, слепой уж, тыкался обо всё и
поскорости после того успел, скончался. Я тогда, как увидала их,- обмерла
от радости, сердце заныло, слезы катятся,- ох, хорошо было! Ой, Ленька,
голуба душа, хорошо все у бога на небе и на земле, так хорошо...
- А у нас хорошо разве?
Осенив себя крестом, бабушка ответила:
- Слава пресвятой богородице,- все хорошо!"
yaplakal.com