Гладышев достал из ящика стола две вилки, вытер об майку; одну
положил перед гостем, а другую, со сломанным зубом, взял себе. Чонкин
хотел сразу ткнуть вилкой в яичницу, но хозяин его остановил:
- Погоди.
Достал с горки два пропыленных стакана, посмотрел на свет, поплевал в
них, протер тоже майкой, поставил на стол. Сбегал в сени, принес неполную
бутылку, заткнутую скрученной в жгут газетой, налил полстакана гостю и
полстакана себе.
- Вот, Ваня, - сказал он, придвинув к себе табуретку и продолжая
начатый разговор, - мы привыкли относиться к дерьму с этакой
брезгливостью, как будто э то что-то плохое. А ведь, если разобраться, так
это, может быть, самое ценное на земле вещество, потому что вся наша жизнь
происходит из дерьма и в дерьмо опять же уходит.
- Это в каком же смысле? - вежливо спросил Чонкин, поглядывая
голодными глазами на остывающую яичницу, но не решаясь приступить к ней
раньше хозяина.
- А в каком хошь, развивал свою мысль Гладышев, не замечая нетерпения
гостя. - Посуди сам. Для хорошего урожая надо удобрить землю дерьмом. Из
дерьма произрастают травы, злаки и овощи, которые едим мы и животные.
Животные дают нам молоко, мясо, шерсть и все прочее. Мы все это потребляем
и переводим опять на дерьмо. Вот и происходит, как бы это сказать,
круговорот дерьма в природе. И, скажем, зачем же нам потреблять это дерьмо
в виде мяса, молока или хотя бы вот хлеба, то есть в переработанном виде?
Встает законный вопрос: не лучше ли, отбросив предубеждение и ложную
брезгливость, потреблять его в чистом виде, как замечательный витамин? Для
начала, конечно, поправился он, заметив, что Чонкина передернуло, можно
удалить естественный запах, а потом, когда человек привыкнет, оставить
все, как есть. Но это, Ваня, дело далекого будущего и успешных дерзаний
науки. И я предлагаю, Ваня, выпить за успехи нашей науки, за нашу
Советскую власть и лично за гения в мировом масштабе товарища Сталина.
- Со встречей, - поспешно поддержал его Чонкин.
Ударилось стекло о стекло. Иван опрокинул содержимое своего стакана и
чуть не свалился со стула. У него сразу отшибло дыхание, словно кто-то
двинул под ложечку кулаком. Ничего не видя перед собой, он ткнул вилкой
наугад в сковородку, оторвал кусок яичницы и, помогая другой рукой,
запихал ее в рот, проглотил, обжигаясь, и только после этого выдохнул
распиравший легкие воздух.
Гладышев, опорожнивший свой стакан без труда, смотрел на Ивана с
лукавой усмешкой.
- Ну как, Ваня, самогоночка?
- Первачок что надо, - похвалил Чонкин, вытирая ладонью проступившие
слезы. - Аж дух зашибает.
Гладышев все с той же усмешкой придвинул к себе плоскую консервную
банку, бывшую у него вместо пепельницы, плеснул в нее самогон и зажег
спичку. Самогон вспыхнул синим неярким пламенем.
- Видал?
- Из хлеба или из свеклы? - поинтересовался Чонкин.
- Из дерьма, Ваня, со сдержанной гордостью сказал Гладышев.
Иван поперхнулся.
- Это как же? спросил он, отодвигаясь от стола.
- Рецепт, Ваня, очень простой, - охотно пояснил Гладышев. - Берешь на
кило дерьма кило сахару...
Опрокинув табуретку, Чонкин бросился к выходу. На крыльце он едва не
сшиб Афродиту с ребенком и в двух шагах от крыльца уперся лбом в
бревенчатую стену избы. Его рвало и выворачивало наизнанку.
Следом за ним выбежал растерянный хозяин. Громко топая сапогами,
сбежал он с крыльца.
- Ваня, ты что? участливо спросил он, трогая Чонкина за плечо. - Это
ж чистый самогон, Ваня. Ты же сам видел, как он горит.
Иван что-то хотел ответить, но при упоминании о самогоне новые спазмы
схватили желудок, и он едва успел расставить ноги пошире, чтобы не
забрызгать ботинки.