Стальное поколение.

...

АННА ЕРОШЕНКОВА
белое и черное

Черно-белое
Моя первая фронтовая специальность в 15 лет - рядовая банно-прачечного отряда. Моим фронтом были огромные чаны с горячей мыльной водой, куда мы сгружали солдатскую одежду, заскорузлую от грязи, крови и гноя.
Когда привозили партии обмундирования в стирку, оно лежало, дожидаясь стирки, большими смрадными кучами, в которых ползали вши. Это и была моя передовая: отстирать черное добела...
На восемдесят пар белья полагался один кусок мыла. Стирали вручную. Контроль за качеством был строгим: если находили огрехи, заставляли все перестирывать.
Руки мои пошли черными пузырями и меня перевели в штаб.

Бело-черное
Моя вторая работа на войне с 17 лет - шифровальщик в штабе 2-го Белорусского фронта. Враг дорого бы дал, чтобы припасть к тому потоку информации, который проходила через наши руки. Переброска танковых корпусов, направления отправки стрелковых дивизий, перегруппировка артиллерийских полков, перетасовка авиационных сил, подвоз боеприпасов, продовольствия, амуниции, снаряжения, потери личного состава, приказы Ставки, доклады служб, рапорты политотделов... Анализ цифр и сведений дал бы реальную картину огромного боевого механизма. Но вся эта бело-черная мозаика под грифами секретности была доступна единицам. Мы наблюдали миг этой жизни, составлявшей судьбу сотен тысяч людей.
Строгость жизни шифровальщика - тяжелая: никуда нельзя выйти без пропуска, это смертельно опасно - застрелят, разбираться не станут. В плен нам попадать было нельзя категорически. Когда возили штабные документы, то при них всегда был заряд взрывчатки на случай попытки захвата. Книга кодов отполировала мою память так, что я смотрюсь в нее, как в зеркало, до сих пор... Живу - не плачу. Все мои слезы кончились еще на войне.

МИХАИЛ КИРИЧЕНКО
партизанский мед

В/ч 0015
В феврале 1943 года, когда мне исполнилось 18 лет, партизаны из соединения Алексея Федорова сказали мне: «Пора!» И я ушел в ельнинские леса, где воевала эта «войсковая часть № 0015».
Пришли - голимый лес. Как тут жить до весны? Разгребли снег под елкой и поставили шалаш. Костров не палили. Немецкий самолет-разведчик крутился в нашем районе целыми днями, но так и не обнаружил. Лес лесом, а маскировку мы соблюдали свято.
В апреле мы двинули на Полесье в Белоруссии. У Припяти отдохнули и оборудовали в глухих местах полевой аэродром, принимали самолеты с Большой земли. Сугубо арктическое понятие перекочевало и в партизанский лексикон... Нам на «дугласах» забрасывали взрывчатку, оружие, боеприпасы, мы же отправляли с этими бортами стариков, детей, больных и раненых, развязав себе руки для автономной войны.
Наш батальон был направлен на диверсии по двухколейной железной дороге Ковель - Любом.
Целое лето мы работали там, пуская под откос немецкие поезда. В августе так были разбиты 209 эшелонов. Это официальная цифра.
Так что наша боевая работа стоила немцам ощутимых потерь. никакого эффективного противодействия оказать нам не смогли. Немцы боялись партизан больше, чем мы их, а этот моральный перевес на войне - великая вещь! Партизанская война - это тяжелый изнурительный труд под постоянной опасностью и в неослабной бдительности...

На эшелоны
Задание длилось обычно с неделю. С собой в рейд на железную дорогу брали винтовки, патроны, гранаты, на спину - вещмешок с восьмикилограммовым артиллерийским снарядом для подрыва путей. С базы выходили около трех часов дня с тем, чтобы к полуночи выйти в район железки. Здесь со всей осмотрительностью дневали и в ночь шли на работу, пересекая шоссе и грунтовку.
Перед этим разведка детально прощупывала обстановку. Снимали минные постановки на подходе к полотну. Боевое охранение диверсионной группы шло с бесшумными винтовками. Часовые - немцы или полицаи - за дорогой смотрели по двое. Снимали их просто - из винтовок с приборами бесшумно-беспламенной стрельбы «Брамит». Их эффективная дальность была чуть дальше 120 метров, но этого вполне хватало, чтобы быстро и незаметно убить охрану. Клац! - один упал. Пока второй на такое чудо смотрит - клац! - и его...
Минеры ставили заряды. На все уходило 18-20 минут. Отходили и вставали на дневку - ждали, чтобы услышать свою работу. Грохот, треск, шум лопнувшего паровозного котла был первым признаком боевого успеха... На следующую ночь мы шли фиксировать результаты диверсии - покореженные вагоны, и разваленное по насыпи барахло были свидетельством успеха. Опрашивали своих людей среди местного населения, составляя наиболее полную картину нанесенного врагу ущерба - материального и морального.
Как-то на задании захватили в плен двух немцев-машинистов. Определили их в хозвзвод. Однажды их бросили в лесу, чтобы посмотреть, куда побегут? Так они волками взвыли - забирайте нас с собой!

Партизанское житье
Еда в рейде была самая простая. Хлеб выдавали в отряде сразу на неделю. Воду пили из лесных луж, не обращая внимания на всяких там козявок.
Плохо у нас было с солью. На кашу шла ячменная крупа. Мяса было много - реквизировать скот у предателей мы не стеснялись. Но бессолая еда - хоть брось!
В лесах мы сильно поистрепались. Я ходил в рубашке, разорванной от ворота по всей спине. Трофейная обмундировка была за счастье - на всех ее не хватало. Обувь развалилась, а другой не было. Иногда поступали просто: ставишь ногу на коровью шкуру и обрезаешь вокруг с запасцем, потом ножом прокалываешь дырки и вокруг голени затягиваешь гибкими прутиками липы вместо шнурка...
Жили в землянках. Обовшивели невозможно - бани не было. Ели они нас до кости. руку под мышку сунешь - штук шесть вытащишь. Пропарка одежды помогала мало. Вошь - зараза живучая...
Лагерь охранялся патрулями и постами-заставами. Стоишь на часах ночью в тишине и даже шорох листьев кажется враждебным. А уж если сова крикнет, то - волосы дыбом и шапка наземь падает!

Хлеб-сало
Дисциплине в отряде была не только строгая, но я бы сказал жестокая. И это было оправдано, иначе - не выжить. Например, нам было запрещено что-либо брать у местных жителей без ведома командования и даже попросить кусок хлеба у бабки считалось преступлением. Был случай, когда два разведчика, возвращаясь с задания не перебороли в себе голодного искушения зайти на хутор и попросить немного еды. Им ничего не дали, тогда они все взяли сами - хлеба и сала. Хозяйка пожаловалась командиру. Наш батальон построили в лесу.
Этих парней поставили под большим деревом и расстреляли за хлеб-сало.
Хоронили своих вообще просто: яма под деревом, а потом стесывали кору и - надпись на живой древесине. Все.

Паскуды
В тех же лесах орудовали и бандеровцы, народ подлый и паскудный. Они пытались сорвать наши рейды на железную дорогу. Стычки с бандитами были все время. Противоборство не прекращалось ни на день. Ловили мы их и давили потихонечку. Наверное, мало...
Местное население было на стороне бандеровцев - они сумели запугать людей. К партизанам вообще относились неровно. Сложно завоевать симпатии населения, когда все время приходится теребить их закрома...
Мы тоже не сидели, сложа руки: ездили по селам и спрашивали людей: «На кого жалуетесь, товарищи?» Ну и разбирали обиды по заслугам. С бандитами не могло быть никакого компромисса. Однажды к нам в отряд пришел старик. Наш особист побеседовал с этим «дедушкой» и раскусил: бандеровский разведчик. Его заставили выкопать себе могилу и забили палками насмерть... Жестокая необходимость. Меда в партизанской жизни не было ни ложки.

...

...

ВАЛЕНТИНА ПЕТЧЕНКО
доверие лесного народа

Весь 1942 год в Жлобинском районе на белорусской Гомельщине носила в город от партизан газеты и листовки. Это был мой экзамен. Доверие нужно было заработать. Брат был подрывником в отряде. Об этом донесли немцам. Моих родных угнали в Германию как семью партизана. Меня забрали от греха подальше в лес. Там, в 117-ом отряде бригады Железняка, поставили во взвод из 40 мужиков, где я была единственной девчонкой. Меня ценили и берегли. Честные, настоящие, отважные ребята...
Партизанская традиция: даже если тебя согласны взять в отряд, то с голыми руками не принимают. Доставай, где хочешь. Собирали по кустам, лазили с багром в реку. Собрали по частям мне винтовку, выстругали свежую ложу. Вместо ремня - брезентовая лямка.
Ростом я маленькая: иду с винтовкой - ствол выше головы, а приклад по ногам колотит!
Порядки в отряде были строгие. Вплоть до смертной казни. Если человек стоит на посту и невзначай заснет, то его даже и будить не станут - застрелят на месте, как есть. Немцы в лес заходить боялись. Полицаи и власовцы наших ребят убивали на месте. Потому и мы пленных брали только для допроса. Озлоблены партизаны были до крайности - никто их не заставлял быть бесчеловечными с нашими родными. Немцы не творили таких убийств, каких позволяла себе наша сволочь. Ну так и не жалуйтесь - получите меж глаз...
Когда в ноябре 1943 года соединились с Красной Армией, наш взвод придали силам НКВД для поддержания порядка. Тут у меня словно здоровье кончилось - заболела так, что шла, еле переставляя ноги. Протягивала проезжим солдатам руку, выпрашивая только соли - ее в нашем отряде почти не было. Лизала прямо со своей ладони.
Прибилась к 55-му медсанбату 4-й стрелковой дивизии. Там пара рук никогда не лишняя... Пока дошла до Берлина, крови и страданий видела, золотой мой, - не рассказать: операции шли в семь столов! Работали в пяти километрах от боя. Заканчивала войну при эвакоотделении: нагрузишь машин пятнадцать ранеными и везешь по профилю раненый - «руки» отдельно, «животы» отдельно... Сколько людей война перепортила - так пропади она пропадом!

ЕВГЕНИЙ УТКИН
разведка любит тишину



В дивизионной разведке у нас все было по-человечески, по-солдатски: ни матов, ни дебатов. Братва у нас была подобрана надежная. Всякое бывало - сор из избы не выносили.
Когда ее повыбило, народец стал уже приходить послабже. При разведвзводе из полутора десятка человек были и курсанты. Пропуском в разведку для них был экзамен на захват часового, роль которого выполнял один из опытных ребят.
Сам я был здоровенный парень: если в деле, бывает, железкой вскользь ткнут, то считал ерунда, царапина! Два раза был ранен, два раза контужен... Словом, шили меня через край.
Хитрости иногда навлекали на нас беду. Однажды пришлось работать в трофейной форме. На обратном пути нас обстреляли свои, а в итоге оказались мы под перекрестным огнем... Убитых мы вытаскивали в свои траншеи, не оставляли. Как можно?
Работала наша разведка исподтишка, хитро и скрытно. Здесь заведено было так: сначала ум, потом сила. В училище нас натаскали правильно: как маскироваться, как наблюдать, как подойти, как взять, как уходить, как отбиваться...
Ведь воевали мы с умными и изобретательными людьми: хватаешь немца, а он - наживка! И тебя - на кукан...
Первое правило дела: разведка любит тишину. Чем бесшумней, тем профессиональнее. Шли на задание с пустыми карманами, без документов. Из всех признаков нации - русская речь. Серы, как волки...
Залезаешь к ним потихонечку, смотришь - идут такие же ребята, как мы. Только форма другая. И надо самого вкусного из них утащить. Брали, как по нотам. Ни одного лишнего движения. Хап-хап - и готово. Моментально! Немец не то что пикнуть - понять ничего не успевал. Даже птичка не вспорхнет с перепугу...
Немца надо было взять и довести живым. И самому выйти целому, а с мертвого тебя какой толк?
Жили мы , как братья - в рот друг другу не смотрели. «Ели-пили, что достали, а вот хлеба не видали!» Так шутили над собой, потому что больше ничего смешного в нашей тихой работе не было...

...

ЗОЯ МИХАЙЛОВА
винтовка - чище сапога



Снайперская работа - это трудная и опасная охота на людей, которые охотятся на тебя. Мой личный подтвержденный счет - шесть человек. Честный результат. Остальные данные утрачены...
К трудностям я была привычна - росла сиротой: в доме из-за ложек дрались. Солдатской работы я не пугалась. Из Новосибирска летом 1944 году была направлена в Подольскую школу снайперов, откуда попала в 1106 полк 331 стрелковой дивизии генерал-майора Петра Берестова.
На охоту поднимались мы рано, часов в шесть утра. Завтракали чаем и шли в траншею. Там в бруствере зияли замаскированные амбразуры. Это и были наши рабочие места. А наши снайперские винтовки Мосина с 3,5-кратными прицелами ПУ были вычищены лучше генеральских сапогов.
Работали так. Выстрелила по цели и сразу перешла, чтобы поменять позицию, избежав контрснайперского огня.
Как-то моя напарница Сашка после выстрела глупо высунула голову, чтобы посмотреть удачно ли попала. С нее тут же слетела шапка.
Подняла - на самом темечке пулевой разрез. Повезло...
Нас, девчонок-снайперов, вскоре, видимо пожалев, из траншей направили в охрану штаб дивизии... Однажды он попал под удар немецкого прорыва. Когда началась эта заваруха, штабные офицеры высадили нас из машины и велели спрятаться. Начальству видней!
Немцы были где-то рядом. Мы побежали лесом и наткнулись на усадьбу. В доме мы с Сашей сразу забились за печку, а еще две наши девчонки заскочили в залу. Там были немцы и расстреляли их в упор. Нас они не заметили - спешили, сами сидели на шиле. Наутро фронт встал на место... Завидев своих ребят, мы бежали так, что разбили в лохмотья все свои валенки.

НИКОЛАЙ ТУРСУКОВ
япона мать

Сельская жизнь
В нашей деревне Биликуль Челябинской области радио не было. О войне сообщили по телефону. Мама заплакала. Не пустые были слезы: отец, председатель колхоза с двумя классами образования, в конце 41-го ушел на фронт,а брат был так изранен на Волховском фронте, что семь лет мыкался по госпиталям.
Я уже работал на земле - пахал, пас жеребят. Жили впроголодь: немного зерна да корова, без которой было вообще не прожить. Призвали меня в ноябре 1944 года. И попал я в совсем другую жизнь...

Красные кавалеристы
Привезли меня в Кяхту (Бурят-Монгольская АССР) в окружной кавалерийский учебный полк. Сейчас кавалерия кажется архаизмом - везде моторы, на земле, в небесах и на море. Но как бы не так! На государственной границе и ныне без коня - никуда!
Четыре месяца глотали мы конную науку - на манеже, паркур, вольтижировка, стрельба на скаку: сложно!
Если кавалерист три раза в день не выматерится, считай день не удался!
Кто сдал экзамен - на границу, кто сплоховал - пошел в армию. Я это дело уцепил за гриву, а не за хвост, поэтому меня отправили на третью линейную заставу 74-го погранотряда на реке Амур.

Граница - дело строгое
Порядки на этой черте, где Родины твоей край, - жесткие и справедливые. Фланги у заставы дальние, а местность - дикая. Кричи - не кричи! Услышит только пограничник, больше тут никого из добрых людей нет...
Застава наша круглосуточно жила по плотному графику. Бездельной минуты у ребят нет! Если сказался больным, то вся твоя забота по заставе ляжет на плечи других. Раз простят - другой поправят...
На конюшне было особенно много работы - ведь это боевой, строевой конь, за ним ухаживать надо прилежнее, чем за танком или пулеметом. Стоит он дороже любой винтовки. У каждого пограничника по 2-3 строевых коня. Кормили их овсом и сеном.
Народу на заставе немного, а нарядов - одиннадцать видов: на конюшню, на пост, на фланги, на дневальство, на кухню,

Враг не дремлет
У японских пограничников за амуром стояли пикеты. Одна треть амурской глади была их, остальное - наше, но фарватер общий. Именно так проходила государственная граница. скалы, ручьи, речки, тайга стеной... Колючих заграждений здесь не было. Контрольно-следовой полосы - тоже. Костры жечь здесь категорически запрещалось. Связь патрулей, вышедших на фланг, осуществлялась по низовой связи. На заставе стоял коммутатор. Вдоль границы был проложен кабель и в определенных местах, чаще всего в падях, стояли замаскированные телефонные розетки. Чтобы связаться с заставой, достаточно было подсоединить телефонную трубку...
Мы постоянно находились в состоянии боевой готовности. Солдафонщины не знали. Если что, то надеяться нам было не на кого. И бежать некуда. С оружием не расставались ни на минуту, спали на ящиках с заряженными гранатами.
Окна на ночь плотно завешивали. патрон не вылезал из патронника... Принцип безопасности заставы был прост: дисциплина и еще раз дисциплина. Как-то один боец-часовой, оголодав, зашел в столовую перекусить (у нас ели по желанию и в любое время). Поел и вернулся на пост. Когда это вскрылось, парня катером в пять минут вышвырнули с заставы: оставить пост означало подвергнуть товарищей реальной смертельной опасности. Если бы нас захватили врасплох, то вырезали бы на месте прямо с конями.

Выстрелы на границе
Вели себя японские пограничники совсем не так, как приличные коллеги. Провокациями не гнушались, словно каждый день были там пьяные и творили всякую вздорную ерунду.
Самой популярной неприятностью для нас была их стрельба: то коня ранят, то солдата убьют. Много ли ума надо через реку с винта врезать? Нам же в ответ было категорически запрещено стрелять.
Хотя оружия на заставе было - стрелковый батальон вооружить можно. Были у нас автоматы ППШ, ручные пулеметы Дегтярева, станковый пулемет Горюнова СГ-43. Но основное - неразлучный кавалерийский карабин, автомат на границе - не оружие... Гранаты - ящиками, запасы патронов - годовые.
На лето к нам пригоняли речные катера марки ЗИЛ, состоявшие при отряде в навигацию. В каждый влезало по отделению при одном матросе.

09.08.1945
В эту ночь начался конец нашей войны нервов с японцами. Командир все знал заранее. Он прочитал нам приказ, и мы поняли: теперь можно сходить с оружием за речку и показать своим обидчикам япону мать...
Приказали - пошли.
Нашей задачей была ликвидация японских пограничных пикетов. Без коней, в пешем строю мы группами по 10-15 человек погрузились вместе со стрелковым вооружением на катера, отведенные от застав, чтобы скрыть свои намерения. Но японцы были беспечны. Это их погубило. Они слишком долго испытывали наше терпение. Поэтому пленных брать мы не собирались.
Скрытно переправившись в ночи, под шум дождя мы подошли к японскому пикету. Там не было даже часовых! Вояки храпели во все завертки. Нам это только на руку. Забросали избушку через окна ручными гранатами, пробили стены очередями ручного пулемета и вспыхнувший пожар завершил этот мстительный разгром. Убили всех до одного. Никто не ушел. Никто не уцелел.
В 4 часа утра ударили наши орудия. Артподготовка, предваряя наступление трех фронтов началась. Самураи дощелкались... Плакала их япона мать, да поздно.

...

...

АНДРЕЙ ЕРИХОВ
белое солнце пустыни



Взведенный курок
В ожидании фронта наша 292 стрелковая дивизия в 1943 году, находясь в резерве, занималась наведением порядка в глубоких тылах. Часть при первой необходимости могли бросить как на запад, так и на восток. Но пока все было тихо.
На станции Мальта Иркутской области, мы, солдаты 109 стрелкового полка, отправлялись на патрулирование улиц, рынков и ловлю дезертиров. Публики этой тогда было достаточно много. Они сами выбирали свою судьбу, бегая от государства с оружием в руках. Но связываться с нами было опасно - особые полномочия позволяли нам не вступать в долгие разговоры с беглецами.
До самой Победы нас так никуда и не двинули с места. Мы оставались готовыми к бою, как взведенный курок, и однажды все определилось предельно четко - мы поехали на войну.

Пустые фляги
Нас придали 110 гвардейскому тяжелому танковому полку 67-й танковой бригады тяжелых танков.
Двинувшись в сторону границы, шли ночами, останавливаясь на дневки. Оставив танки и самоходки по приказу командования, автоматчиками отправились через Монголию в Китай.
Звучит это очень просто, а на самом деле переход через Большой и Малый Хинган был настоящим испытанием нашей солдатской твердости и проверкой армии на способность решать практически невыполнимые задачи.
Мы шли через безводные и дикие места, не встречая ни жилья, ни людей. Ночью отдыхали. Чуть свет - топали вперед. Солнце жжет. Привалы перележивали под плащ-палатками.
Переход был тяжелым. Изнуряла жажда и непривычная жара. На небе ни облачка - чистое небо и огнем палящее светило.
Фляги наши были всегда пустыми задолго до отбоя. Воды не хватало. Того, что подвозили было недостаточно для людей, шагающих по жаре. Гимнастерки цвета хаки побелели от соли.
Ни супа, ни чая мы не видели. Кормили бараниной. Мясо на такой жаре укусишь да и бросишь - у западенного жаждой нет аппетита. Пили из любой каменной ложбинки - хоть глоточек, замочить язык. А там неведомая зараза, изводившая солдат дизентерией.
Когда перевалили через жуткие эти хребты, поняли, что теперь выживем - совершенно иной мир распахнулся внизу. Здесь нас встречали русские люди - те, кто ушел за границу в годы гражданской войны и их потомки. В основном это были деды и женщины с детьми. Мужиков мы нигде не видели.

Белогвардейская долина
Добрались до села Драгоценка. Мост у реки был разобран, что нам сразу не понравилось. Сзади подъехали автомобили-амфибии. Мы беспрепятственно перебрались через реку и вошли в село. Там нас встретил местный староста. Заколов бычка, мы зарядили солдатскую кухню. Встречали нормально, хлебосольно...
Нас нагнали танки Т-34. Что-то они знали больше нас. Начали выпытывать у местных: «Где все мужчины?» - «Уехали на машинах» - «Куда?» Словом, посадили нас на броню и погнались мы за мужиками из Драгоценки. Места эти слыли «белогвардейскими» и у танкистов, видимо, был на этот какой-то свой приказ. Мы лишнего не спрашивали...
Впереди заметили пыль. Мехводы еще наддали дизелям. От «тридцатьчетверки» не побегаешь. Выстрелами из пушек пытались остановить убегавшие от нас машины. Те не останавливались. Тогда нас ссадили и танки бросились в погоню уже со всей злостью.
Как шли они, так машины и давили на ходу, сминая гусеницами в лепешку вместе с людьми и полуторки, и трехтонки, и «эмки».
Машины там были все наши, русские. Кто выжил в этом таране, на том танки развернулись всей своей массой. Не пощадили никого...
Я не знаю, нужно ли было поступать так вообще? Но нас никто не спрашивал.

Хунхузы
На мосту Ананси, где я командовал охраной объекта, был напряженный момент с 8-й революционной армией НОАК. Они шли по своей территории, но права пускать китайцев на мост у меня не было. Мало ли кто собрался воевать японца?
Наши пулеметы готовы к делу. Говорю ребятам: «Приготовьтесь. Полезут - начнем, делать нечего». Вижу, машут белым флагом - переговоры. Подходят и говорят через переводчика, что им надо идти на Цицикар, дескать, наш капитан поляков в курсе прохода. Это уже вариант! Звоним Полякову и тот дает «добро» на следование через мост утром. Обошлось. Но тогда в Китае было неспокойно и понятие «свой» и «чужой» запросто могло сходиться в одном лице.
Однажды нам позвонили русские эмигранты, пожаловавшись, что хунхузы - китайские бандиты, грабят и увозят продовольствие. Мы вскочили на «студеры», прицепив «сорокапятки» и помчались на помощь. Эта братия укрылась в глинобитной крепости. Переговоры ничего не дали. Мы расстреляли из пушек ворота и ворвались внутрь. В перестрелке побили многих из них, но они убежали через другие ворота, побросав награбленное.
Война кончилась быстро. Оружие мы по приказу сдали - разоружили нас от греха подальше. В начале 1946 года оказалось, что рановато... нас уже демобилизовали, посадили в эшелон и отправили на домой. На одной из станций увидели бронепоезд. Нам говорят: «Берите оружие и езжайте назад. На соседнюю станцию было нападение хунхузов. Разберитесь там!»
Поставили бронепоезд вперед и покатили. Подъезжаем на станцию, издалека видя, что бандитов уже там нет...
Кошмар! Ни одного свободного столба - на каждом висят наши железнодорожники. Ни одной живой души. Все перерезаны. Трупы на платформе, на вокзале, на рельсах. Полная станция мертвецов. Картина жуткая и потрясающая, даже если у тебя за плечами война...

...

АЛЕКСЕЙ ФОМЕНКО
крепкий орешек



Советский интернационал
Хотя меня призвали семнадцатилетним в 1942 году, на фронт в Европе я так и не попал. Всю войну держали на Дальнем Востоке в морской пехоте. Как ни рвались на войну самые отчаянные из нас - без толку...
Моим первым шагом на войне стала разведка японских позиций за рекой Уссури в августе 1945 года. Я к тому времени уже был командиром раздведотеделения.
Народ у нас подобрался абсолютно свой, хотя и разных национальностей: четыре азербайджанца, татарин, украинец, русские и эвенк-охотник из Аяна. Советский интернационал, хоть кино снимай!
Эвенк, кстати сказать, учил нас правильно ползать. Не тем общепринятым армейским макаром, а по-настоящему и - показал: пролез по лугу - трава не колыхнулась! Я такого никогда не видел...
Приказал своим ребятам сплести из веток тальника каркас и обтянуть ее понизу тремя слоями плащ-палаток. Лодка получилась удачной. Десять человек сели грести, а один с котелком посередине в тепле вальса работал насосом, выбрасывая за борт сочащуюся воду. Выгребли - переправились.
Выскочили на японский берег и столкнулись с дозором. После короткой перестрелки Японцы убежали в сопки. Следом начали переправляться наши основные силы. Общее направление движения - на гору Хутоу, окруженное болотищами. Нас двинули туда, приказав попутно разобраться с минной обстановкой. В топком районе мы могли не опасаться японских танков.

Разведка идет по минам
Растяжки противопехотных мин мы увидели сразу. Они еще не успели заржаветь. Ступали через них аккуратно, ступая след в след. Ноги поднимали и ставили вертикально. По опасному участку прошли удачно. Мины снимать не стали, чтобы не терять время.
Вошли в сопки. Ни единого признака обороны. Качественная маскировка! В одном месте усмотрели - тропа в один следок: о, тут много людей шастает - не пустое местечко. Впереди я разглядел что-то вроде волчьей норы. Следы уходили туда. Заглянули внутрь - горит электросвет, вниз идет спуск в дот. Есть! Доложили, что на сопке стоит крепкая долговременная оборона, врытая в гору. Нам - новый приказ: помочь 6-й роте, которая погибла под японской контратакой.

Проклятый дот
Командиром взвода в этот момент назначила лейтенанта. Я даже его фамилию запомнить не успел. Приняли к себе остатки той роты - шесть человек. все остальные - мертвы. Ничего себе бой - бойня! Спросили ребят, как так вышло.
Оказалось роту перестреляли в кустарнике, едва она втянулась в низинку у сопки - японцы косили наших и справа и слева. Крепкий орешек эта горка!
Нас снова сдвинули на правый фланг с приказом подавить доты - кладут пехоту, не дают двигаться. Я со слабой надеждой спросил: «Может их артиллерией сковырнуть?» Меня даже слушать не стали: «Нет ее. Давай, побыстрее разберитесь там с ними...»
Стою я и думаю - как?! Это верная смерть. Последний нашенский денечек... нехорошо это все. Спрашиваю ребят: «Что делаем будем?» они: «Противотанковую гранату в амбразуру и заткнуть мешком с песком», шутники... «Кто пойдет?» ребята молчат. Ясно... Пошел один. О смерти много говорить не надо...
Нашел лощину. Упал в грязь и пополз по ручью. Подобрался к доту удачно - осталось метров десять. тут мне сигнал подают: самоходка по фашинным гатям подошла - сматывайся! Оглянулся, а она уже дот нащупывает стволом. О, надо куда-то хорониться! Скатился за увал. Самоходы высадили беглую серию в дот и он замолк. Спасли они меня, иначе точно - крышка.
Натаскали на дот тротила килограммов 600 и запалили шнур. Разложили этот дот в труху...

Врете - не возьмете!
Это были только подступы к укрепленному району. Послали нас разведать его поглубже. А это значит - к черту в зубы. Спустились почти до болота и пошли вкруговую. Километра через два, чую, что-то не то.
Говорю: «Не дело. Они все тут под землей. Утащат - не пикнем. Видели сержанта в доте, гвоздями приколоченного к кресту? Во-во...»
Решили осмотреться и влетели в японскую засаду. Лейтенанта нашего ранили сразу - в живот, а меня в правую ногу.
Дело к вечеру. Слышу голоса - по нашу душу ходят. Ориентировался я хорошо. Начали путать следы, подавшись по тыльному склону в сторону расположения японцев, где нас искать не станут. Обманули удачно - они побежали искать нас на фронтальной части сопки. Скатились мы тогда в болото, забились в камыши и легли ждать ночи.
В темени осторожно двинулись к своим. Лейтенант уже еле идет. Время от времени спрашивает: «Скоро там перевязочный пункт?» Я отвечаю: «Нет еще», хотя знаю, что, считай пришли. Скажи ему правду, тут же рухнет без сил и тащи его потом...
В медсанбате я ничего медсестре не сказал, дескать, ерунда - камень шибанул. Стыдно было перед ней штаны снимать.
Спали под дождем, засунув головы под плащ-палатку: остальное пусть мокнет на здоровье... Трое суток мы были уже без сна. Утром повар пришел нас кормить японской картошкой и русской свининой. А ребята спят по шею в воде и ругаются: «Дайте же еще всхрапнуть, заразы!»
Нога, чувствую, болит и болит. Посмотрел - кровь не унимается. Одно хорошо, что хоть поэтому грязь не попала...
Пока лечился, моих ребят перебросили десантом на южный Сахалин - последние дни войны доколачивать. Меня после запасного полка снова отправили в морскую пехоту, сказав, то, что отслужили - это в счет Родины, а теперь - будете кадровую откаблучивать.
Правильно. Начальству всегда виднее: хватит по болотам ползать - пора по морям ходить!

АЛЕКСЕЙ БЫЧКОВ
война пуще неволи



Лесной бой
В своей деревне Малая Волчанка на Алтае я пастушил, сенокосил и возил дрова. В конце 1944 года взят в армию. Лямку ее тянул до 1951 года, как многие ребята моего призывного года. Служить, кроме нас было некому...
Мой первый бой вышел под Кенигсбергом. Наш 427 полк окучивал группы немцев в лесных массивах. Они метались, как волки, и мы их методично обкладывали, помаленьку выбивая.
Разведка доложила, что до 300 немцев сидят в леске. Мы их окружили и через рупор предложили сдаться. Они послали нас с огоньком. Воевать они умели. Но вояки были уже без боевого духа. Думали только о том, чтобы спастись.
Стрелялись около четырех часов подряд. Красноармеец я был еще молодой, но охотником слыл бывалым. Зря не жег патроны и здесь. Стрелял точно. Дистанция была верная - от 100 до 400 метров. Попадал правильно. Спокойно стрелял, как на охоте.
Перебегал от дерева к дереву. Посматривал, чтоб не подловили. Так мы сблизились до гранатного броска. В ход пошли РГД и противотанковые. Потери были обоюдные. Все кровью умылись. Бой вообще был крепкий. Командиры наши себя хорошо показали - все толково сделали.
Кончилось тем, что они подняли на палки носовые платки - сдаемся! Ну и ладно, если поумнели. Подобрал я чистую тряпочку в том лесу и хорошо вычистил свою винтовку. Честно поработала...

Солдатский хлеб
На войну с Японией ехали через всю Россию. Ехали весело - с гармошками и песнями. На остановках украшали вагоны свежей зеленью с деревьев. На нашем был прикреплен большой портрет Сталина. народ на станциях нас приветствовал и угощал вареной картошкой, солеными грибами, молоком и простоквашей. Мы же дарили им все, что у нас было - химические карандаши, куски мыла, и сахара. Дарили, что могли. А что еще есть у солдата? Особенно люди радовались сухарям - солдатскому хлебу.
Так Народ встречал свою Армию. Я это видел: все было пронизано светлой радостью.

Сушь великая
На границе нам предложили сдать на хранение советские деньги. Сдали в среднем по 50-10 рубликов. Больше ни у кого и не было.
Привезли в Чойболсан - город из десяти больших домов, а вокруг необозримые, колоссальные стада скота. От города и до горизонта.
Однажды после занятий нам выдали новое полное обмундирование - от обмоток до зеленых шинелей английского сукна. Полностью вооружили. Мы были снаряжены с иголочки и готовы к бою. Не картошку же копать нас отправят?
Пошли мы пешим походом через всю Монголию - 1000 верст. Сквозь великие степи и безмерные пустыни. Тяжелый это был переход. с полной выкладкой - скатка, сидор с патронами, винтовка, гранаты на ремне, каска на поясе. топот и лязг металла. Так и шли в гимнастерках, мокрых от пота с первого километра пути.
Воды не было. Это мучило и изводило ребят больше всего. Придем к колодцу, а он пуст - лужица грязи на дне. Воду привозили машинами и выдавали по 700 граммов на сутки в солдатскую флягу.
Когда дошли до западных склонов Большого Хингана, остановились на отдых, окопавшись, конечно. Получили сталинскую благодарность за переход. Физически мы были в норме - втянулись. Бегали, как лошади! Не отставали от командира полка на коне...
Дальше пошли мы в горы и шли только ногами. Колеса, стволы и гусеницы двигались самостоятельно. тут нам впервые объявили, что идем мы воевать с японцем. Политработники все вопросы по теме закрыли - что к чему и почему. Говорили еще, что вот разобьем Японию и повернем на Турцию. Но до этого не дошло...

Первый удар
Японских позиций достигли в аккурат накануне боевых действий и в четыре часа утра 9 мая 1945 года двинули в наступление сквозь ураганный огонь. Убитые и раненые появились сразу. Легли, пустив вперед танки и мощь артиллерии. они сказали свое слово. Перед нашей новой атакой японцы отступили.
Их засады встречали нас в горах. Крови они нам стоили немалой.
Хоронили ребят на ходу, завернув шинелку. Речь, салют. На могилу клали каски и обкладывали камнями. Кресты делать было не из чего...

Полковой таран
От общего направления удара наш полк нацелили тараном на правый фланг, в гористую местность. Шли, сбивая сопротивление японцев. Обжигались на засадах в ущельях. Своих мертвых хоронили в камнях. Еда и вода у нас кончились. так шли и терпели четыре дня. Воду получали из росы, собранной в котелок, выжимали платки, единой капли ради.
Однажды мы не смогли двигаться. Командир полка по рации запросил помощи. Прилетел самолет У-2 и летчики ракетой указали нам направление движения. Через пять верст в горах на высоте 2000 метров мы увидели пруд, полный горной воды. Тут в ход пошел НЗ из суповых брикетов. А когда поели, то и постирались. Все удовольствия сразу!
Двинувшись вниз с хребта, воды набрали вовсюда, куда можно - в котелки, во фляжки, в каски. И напились ключевой впрок. Когда спустились в китайскую долину, увидели совсем другой мир - хорошо возделанная земля с высокой культурой сельского хозяйства.
Вблизи железнодорожной станции нас обстрелял японский бронепоезд. Мы залегли и окопались под сильным огнем. Голову невозможно было поднять. Командир полка вызвал артиллерийский дивизион. Он примчался на машинах и расколотил линию впереди и сзади бронепоезда, поймав его в ловушку.
Станцию разворотили, не оставив ничего живого. Убиты были все. Тех, кто бежал, танки догоняли и наматывали на гусеницы. Считали убитых до 2000 человек, потом бросили - много! вся станция была покрыта, как ковром, трупами.

Мертвый город Ваньемяо
В городке Ваньемяо мы увидели, чем были японцы для Китая. Здесь были убиты поголовно все жители. Трупы женщин, детей и стариков полностью устилали все улицы. такого зверства мы еще не видели.
Здесь у нас был сильный бой, пробовали ворваться в на окраины несколько раз и в ночной атаке мы все-таки взяли город. Тут мы впервые столкнулись с такой страшной штукой как бактериологическое оружие.
Японцы выпустили в окрестностях крыс, зараженных чумой. Они бросались на людей. если кого укусила, то через 2-3 дня человек заболевал, чернел на глазах и умирал. Спасти было невозможно...
Нас срочно вывели за Ваньемяо. Там встали лагерем, окопавшись рвом двухметровой глубины от крыс.
Японцы, подтянув силы, попробовали отбить город. Но дух мы у них уже вырвали и на стойкость свою они уже не надеялись. Подошли наши танки и дивизионы реактивной артиллерии, которые сказали последнее слово в этом противостоянии. Японцы были разбиты и начали сдаваться.

Русский плен в Сибири
В последний раз я видел японцев уже под Читой. Они работали там в нашем плену. Их офицерам оставили кителя, знаки различия и сабли-мечи. Трудились они по восемь часов в день, было у них медобслуживание и баня, никаких ущемлений.
Работали они хорошо, так что рисовой кашей и кетой их кормили совсем не зря. Достойный плен, что сказать?
Кстати сказать, в 1946 году я видел, как содержали немецких военнопленных в Богородске. Они тоже работали на стройке по восемь часов. Все делали медленно, но качественно. Побегов и безобразных сцен у них не было. Плен для них был тоже работой, к которой они всегда относились серьезно... Последние «уличные бои» были у нас в Караганде - охраняли шахтеров от чеченского разбоя. Нас, случалось, убивали, но порядок был наведен железной рукой: стрелять мы не разучились.
После войны я получил звание сержант. Кость армии! В боях ранен я не был - миновало. А вот подстрелили на утиной охоте меня все же подстрелили... Только я вам, как старый охотник и как старый солдат скажу: война пуще неволи... Хуже и нет ничего.

...

МАРИЯ ГИМГИНА
голод, холод и страх



Сейчас жизнь не такая, как была, - все пляшут и поют. У нас тогда - одна работа...
Жили мы в землянке, есть дома было нечего. Шестеро по лавкам... Написала заявление в военкомат - в армии все-таки кормят.
Повестка мне пришла в 1943 году. Севера далекие - жди, когда река растает. Сидели на сарайках, выглядывая издалека пароход «Чкалов». Повезли нас, пятерых худоумных девчонок. Хотели нас оставить при военной столвой, а мы на дыбки - только на фронт! А как попали под первую бомбежку да насиделись с ревом под поездом, так и поняли, почем фронтовой сухарь.
До Сталинграда еще не доехали, как уже застрашились - домой охота. Да разве пустят, если армейские харчи уже прикусил.. А есть все равно хочется. Побежали на рыночек, где пирожки из мерзлой картошки продавали. Тут нас и прихватили патрульные. Думали, что мы - беглые от фронта. У меня на полушубке пуговка оторвалась, когда стояла на посту, а пришить не успела. Меня в комендатуре капитан за эту пуговку давай драть: «кругом!» да «кругом!» Проверили нас - отпустили. А я с перепугу у капитана ППШ свой оставила, в уголку у двери прислоненным. Думала, что умру от страху - теперь точно мне - трибунал и крышка гробовая! Подруга не испугалась - сходила и забрала. Обошлось...
Еще я получила от командира, когда стояли под Витебском. Позиция наша была на кладбище. Стою на посту, облокотившись на могилку. Зубы болят. Какие там покойники - дураки их боятся! Крикнула сменщику, чтоб шел уже. Пока он все «щас» да «щас», пошла я в землянку, в чулок натолкала теплой золы, к щеке приложив, легла. Только дремать - лейтенант: «Почему пост оставила? Три наряда вне очереди». Я вздохнула: картошку чистить - не винтовку драить... Он пожалел меня: «Не делай так больше».
Хуже было, когда люди гибли. Вот, девчонка везла воду на кухню. Взрывом бомбы ее скинуло с телеги, ударило об столб и убило. Не охота умирать-то... Голод, холод и страх - вот она война, вся тут.
Когда победили, летом нас отправили домой. Вернулась я домой в навигацию, до льдов. В родном поселке Ныда на сарайках было написано: «Да здравствует Богданова Маша!» Это земляки меня, солдата с Победой встречали...
Прикрепленные изображения

...

ВАСИЛИЙ НОХРИН
сухой порох



Тяжело в ученье...
Таскали мы все на себе - и грязь нам не грязь. Вперед! Пошел месить с сидором на горбу. На какой только воде не жили! Плавали, ныряли с вышки, нарезали марш-броски по прибою, возились в рукопашной в мелководье... В 13-й бригаде морской пехоты генерал-майора Грушина на Тихоокеанском флоте нас готовили к настоящей войне. Не к параду перед адмиралами...

Трудно на море...
На службу меня взяли в августе 1942 года. За три года мы вошли в силу, стали похожи на морских пехотинцев статью, хваткой и характером.
В августе 1945 года бригаде была поставлена задача высадиться в корейском порту Юки и через Расин пробиваться на Сейсин. Шли, готовые открыть огонь по любому судну - своих впереди не было. Туман помогал ордеру двигаться скрытно и по малой волне. Нервы взведены - шли по минным полям. Сейсинский залив, был в огне - поработали наша авиация и корабельная артиллерия.
В два часа ночи 15 августа наш 75-й батальон соскочил на чужой причал и - помогай нам судьба! Начали ломать японцев...

Опасно в бою
Шли вперед мы быстро - навалились всей силой. Спали под плащ-палатками, искусанные злыми корейскими мухами. Волокли втроем батальонный миномет - расчет урезали вдвое. Мины кидали беглым, не жалея, до раскаленного ствола.
В Юках мы впервые увидели, что война далеко не кино - гладко тут не бывает. Сложная обстановка при захвате плацдарма привела к тому, что мы столкнулись со своими войсками. Свои клали своих, пока не прорвалась разведка: «Что творите?!» От 76-го батальона нашей бригады к тому времени мало что осталось. Рубились всерьез. Морская пехота по-другому не умеет. Штаны у нее мокрые, а порох - сухой!

ВАСИЛИЙ КОМОГОРЦЕВ
адовы погреба



Узбеки
Учеба в 67 запасном стрелковом полку в 1944 году мне запомнилась буйной лебедой на наших землянках и нелепой гибелью узбеков. Горьковатую на вкус лебеду с голодухи мы мелко шинковали и мешали с американской свиной тушенкой. Эти ребята каким-то образом привезли со своей родины запасы сушеных фруктов и самовольно бегали торговать на базар у станции Малька Иркутской области. Деньги они прятали в мешочки, привязанные в подмышках. Но эта радость их не спасала - узбеки помирали. Причина, мне кажется, была простой: нас кормили почти одной свининой, продуктом для мусульман негодным. Солдаты сильно недоедали и кончалась эта голодовка плохо.

Нерчинские склады
После учебки меня послали на склады боеприпасов под Нерчинском в Читинской области. Здесь я был до 1956 года! Потом сменили нас молдоване, ребята простые и мы над ними пошучивали: привяжем винтовку к парню на ночь - спи, это теперь твоя жена!
В 1945 году было совсем не до шуток - японцы пробовали разбомбить склады авианалетом. Все три бомбардировщика сбили. Охрана с собаками, система сигнализации на объектах и на подходах к ним были заслоном от диверсий.
Боеприпасы лежали в ящиках по котлованам и в складах в охраняемых падях. Периодически мы брали снаряды и мины на испытания. Командир нам говорил: «Осторожно, ребята. Там все заряжено». В кабинах с полутораметровыми стенками из песка вскрывали рожковым ключом боеприпасы, другим ключом рывком извлекали детонатор и смотрели. Если мембрана на снарядном взрывателе потемнела, не блестит, значит выбраковывали всю партию. Если у минометного выстрела вышибной заряд не извлекался, как положено - на рывок, то вся партия мин тоже шла в пыль. Грузили на телегу по два ящика и вывозили на взрыв-поле...
Мощь у нас хранилась невероятная - войну выиграть можно. Эти склады боеприпасов в августе 1945 года за считанные недели почти опустели - эшелон за эшелоном их отправляли на войну с японцами. Фронт на глазах разбирал многолетние запасы наших адовых погребов. Они сказали свое веское слово.

...

ВЛАДИМИР ЕЛИН
наше дело - труба!



Железная метла
Миномет - труба серьезная. Если не видел - не говори. Кто попал под нее на поле, считай труба дело - разметет железными вениками. Когда пошли на японца, работы нам досталось. Хлеб я в армии с сентября 1942 года ел не зря... Начав службу связистом, стал шофером полуторки в 178-ом минометном полку, а на войне стал командиром взвода на 120-миллиметровых минометах.

Око Господа
С лопатой не расставались. Где миномет, там и копай позицию, чтоб не стать целью. Без лопаты на фронте ты не солдат...
Полковой миномет - основательная, возили на автомобилях, враз нее не повернешь. Цели брали серьезные. Мину весом в 16 кило кидали аж за 7 километров. Ближе 400 метров класть было опасно - можно попасть под свои же осколки.
Работали основательно. Воевали в сырых местах, где грязь из-под плиты при выстреле так и хлобыщет на весь расчет. А потом эту плиту из земли и не выдерешь сразу...
Рявкала наша труба здорово - по ушам шибало. думаю, мало радости было японцам, когда они слышали это смачное хлопание. Если не убьет прямым попаданием, то задавит землей в любом полевом укрытии: тяжелый выстрел все проломит.
Про минометы говорили: око Господа - мину, летящую по крутой параболе, можно было сверху хоть в стакан положить...

Солдаты, табачком не богаты?
Кончится бой - кашу с хлебом везут: солдатская отрада. А после со всем удовольствием ребята курили сигареты. Да-да, в отличие от фронта в Европе на востоке такое курево было не в диковинку.
Махорки там мы почти не видели, зато вдоволь курнули американского табака, прозванного «вергун». Так солдаты прочитали на пачках надпись Virgin. В обращении он был не сложнее махры: набивали трубочки или закатывали цигарки: окручивай колечками печаль...

ПЕТР БУЗАЕВ
РККА: ребра жесткости



Генеральский смотр
Наши офицеры был народ что надо - в пекле закалены! Помню, в нашу часть на Камчатке перед войной с японцами с инспекцией приехал генерал, отличившийся впервые еще под Сталинградом, дважды Герой Советского Союза. Увидел - стоит младший сержант с медалью «За Сталинград» на груди. Прищурился генерал, задал пару вопросов, обернулся к свите: «Снимите с него погоны». Мы так и опешили, а уж что было на душе у того парня, я не знаю. Генерал и говорит: «Теперь вы - старший сержант, командир пулеметного расчета. Нечего сталинградцев мариновать...»
В казарме посмотрел у старшины журналы учета личного состава и довольствия.
Увидел непорядок и вогнал арбуз старшине: «У тебя тряпки в порядке, а людей не считаешь!» Там всего-то была дата перепутана. «В рядовые!»
Командиру тормознули отпуск и очередное звание... Красная армия была системой жесткой: не миндальничали, поступали круто... К войне на Дальнем Востоке можно было подготовиться только так: перед копкой картошки всегда выдирают сорняки, точно?

Рукопожатие полководца
Накануне боя перед нами в Толочкиной пади выступил сам командующий Первым Дальфронтом Кирилл Мерецков. Руку солдатам жал не позы ради. Почувствовал и я - у него рукопожатие мужика, хваткое и крепкое. Гордые, мы теперь были готовы разорвать кого угодно!
Война с японцами была не игрушечной. Крови она стоила настоящей. Голов наши ребята сложили немало. Если бы не крупная артиллерия, потери были бы еще больше. Мы уже знали, под какое ребрышко поддеть врага. Миномету все равно: веер осколков, усиленный фугасным действием, не щадил никого.

МИХАИЛ РАСПОПОВ
флотская кость



Прыгающие в бездну
Первый парашютный прыжок я сделал без памяти... В учебной части под Нижним Тагилом летчик на У-2, набрав высоту 600 метров, сделал знак и выключал мотор, переходя в планирование: давай! Я выбрался из передней кабины на крыло, держась за борт, подошел ко краю. Пилот включил мотор, самолет сильно взял вперед и меня сорвало с крыла, словно стряхнуло. И в первый раз, и в последний, четвертый, я прыгал с парашютом ошарашенно, без удовольствия.
Когда в конце августа 1944 года в нашу часть с Дальнего Востока приехал морской офицер с орденами во всю грудь и спросил, кто желает на флот, весь строй сделал три шага вперед. Никто что-то не хотел стать парашютной десантурой. Ну как можно жизнь свою тряпке доверять, бросаясь в разверстую бездну?
В пульмановских вагонах десять суток мы катили на восток, треская соленую рыбу и запивая ее водой. Доехали до края земли - здравствуй, остров Русский!

Голодаи
Артиллерийскому делу нас всю зиму учили нас хорошо и объемно. Матчасть знали от 130-миллиметровых зенитных орудий до зенитных автоматов.
Кормили плохо. Еду промышляли везде, где могли, не гнушаясь ничем: голод - не тетка, а мачеха злая... Рядом с нами располагалась летная школа. Ходили на ее помойки собирать рыбьи головы. Грызли черемшу и объедали крапиву. Хлебушка добавили уж потом...
Так что когда нас расписали по боевым кораблям, на борт старого крейсера «Калинин» я подымался, слегка пошатывась от голода.
Там я служил до апреля 1945 года, вплоть до отправки в команду специального назначения. она отправлялась морем в Америку для получения кораблей по программе ленд-лиза. Там я прилепился к одному из старослужащих. Вот это был настоящий морской волчара - 1905 года рождения! Для меня он, сорокалетний, - настоящий дед. Он так и сказал: «Держись меня, салажонок!»
Американская стажировка
Спецкоманда состояла из трех тысяч моряков. Как я тогда подсчитал - экипажи на три морских дивизиона. Погрузились на пароход-«либерти» «Колхозник» и трое суток шли на Аляску в Дач-Харбор.
Здесь сошли на берег и с той поры на сухари и консервы мы уже не смотрели. Кормили великолепно.
Ели, конечно, ума не проедая - учили новую матчасть: минеры, торпедисты, артиллеристы - каждый занимался техникой по своей специальности. Жили на берегу в нормальных домиках. По всему было видно, что Америка живет совершенно иным манером, нежели Россия. В глаза бросались открытость, практицизм и деловитость американцев. Едва ли не на каждой дощечке была надпись - что она и для чего. Другим был здесь уклад жизни и манера общения. Не стану допускать сейчас никаких сравнений - это будет несправедливо, ведь тогда я просто видел, как люди живут иначе, вот и все.
Наши корабли против американских были плавающими гробами - тяжелые, грубые, примитивные. Но их кораблики - высокие силуэтом, удобная мишень. Корабельная артиллерия, на мой взгляд, была неважная: слишком любит чистоту и оттого часто клинит, заедает, перекашивает. Все это устранимо, но в бою - нетерпимо.

Бей торпедоносцев!
В конце августа 1945 года мы погрузились на освоенные корабли и ордером взяли курс на Петропавловск-Камчатский. На подходе с рассветом нас подбросила воздушная тревога. Разбежались по боевым постам. Два японских торпедоносца нарезали вокруг нас круги, пытаясь как-то пристроиться на боевой курс. Все это было нестрашно. Трассера зенитных автоматов расчертили небо на лоскутки. Плотность огня была невероятной.
Не было чудом, что один самолет получил своевспыхнул и кувырнулся в воду. Второй японец улетел. Так меня покрестило боем...
Никого мы там в воде на месте падения не искали. Упал и упал. Мы, случалось, и своих тонущих из воды не таскали, когда шли на курсе - запрещено: легко стать мишенью для самолета или подлодки.
Война на море беспощаднее, чем битвы на суше. Раненые на кораблях у нас были редки. Обычно тонули живьем вместе с кораблем, который утягивал на дно моряков, закручивая водяную воронку. никто не успевал отплыть, как ни махал саженками...
Что я тогда, сопленыш, понимал, оказавшись в первом бою...
Чертовы сковородки
Всерьез для меня война началась, когда в сентябре 1945 года высаживали морские десанты на курильские острова Шумшу и Парамушир. Тогда в ходу еще были их японские названия...
Ночью вели обстрел укрепленной береговой линии. Залпы трех десятков кораблей в холодном белом свете снаряда-«фонаря», подвешенного головным кораблем на километровой высоте, вздымали в ночи фантастические клубы пыли, просеченные комками огня. Казалось, что остров стоит сковородкой, на котором вовсю горит и клокочет стряпня хозяйки-растяпы. Но с берега зло отвечали орудия японских танков и порой не без урона для нас. Японская авиация успеха не имела. В огонь летчики не совались, но, бывало, самолет на пикировании уже весь расстрелян в решето, а все равно летит и целит, пока не рванет...
Под утро на берег высаживались ротами десанты на вельботах по 40 человек в каждом. Обычные солдаты, одетые кто во что горазд: встречались тут и сапоги, и архаичные обмотки - пехота есть пехота. Мы, флотские, особенно после Америки, были одеты на ять! Могли шикануть брюками шинельного сукна. Стрелки на них наводили не только тяжелым утюгом, но и тем, что клали на ночь под матрас, утюжа собственным весом во сне... Флотская кость!
Месяц длилась эта короткая война, проведенная свирепо, большим огнем и с ударным напором: японцев не тесали, а кололи русским колуном, как чурку. И людей положили за месяц немало.
Война - топка, пожирающая жизни...
Война - это нехорошо. Ее начинают одуревшие, «обезжиренные» люди с пустой душой, решившие, что им, избранным, дозволено крутить чужими судьбами.