176
Конец восьмидесятых, но распад могучей страны ещё никак не предугадывается. В реабилитационном пансионате военно-морской авиации мой приятель и коллега Палыч, кандидат медицинских наук, эрудит и одновременно брутальный мачо, читает пилотам лекцию о сексологии, густо сыплет цитатами авторитетнейших сексологов. Аудитория заворожённо внимает. Палыч «соскальзывает» в мировую практику. Когда поминает запрещённого старика Фрейда, сидящий в первом ряду полковник из политического отдела начинает нервно покашливать.
– На сегодня всё, – завершает лектор, хлопнув ладонью по трибуне. – Пожалуйста, вопросы.
Гробовая тишина, а затем поднимается пилот в звании майора и робко спрашивает:
– Александр Павлович, скажите, а что, по вашему личному мнению, наиболее угнетает мужскую потенцию?
В зале кто-то робко хихикнул, и снова наступила тишина. Палыч опёрся могучими руками о трибуну, обвёл аудиторию взглядом из-под тяжёлых надбровных дуг и провозгласил:
– Корявая баба. Корявая баба угнетает мужскую потенцию сильнее водки, никотина, ночной работы и гравитационных перегрузок вместе взятых.
– Ну, это уж слишком! – взвыл в первом ряду полковник-замполит, но его слова потонули в бурных и продолжительных аплодисментах лётной аудитории.
Замполит вызвал Палыча к себе в кабинет.
– Советская женщина не может быть корявой, она – труженица, мать! – кричал полковник, брызгая слюной. – Лично вы можете иметь какое угодно мнение, но вы заразили им семьдесят человек, военные лётчики – элита государства. Вы заразили элиту, это идеологическая диверсия!
У замполита была толстая страшная жена, а сам он подкатывал к молоденькой штабной шифровальщице. Кстати, успешно подкатил и спустя год развёлся со своей бабой.
В лейтенантской юности я написал стихотворение:
Утро. Пляж туманом занавешен.
Без листвы деревья налегке.
Стало больше некрасивых женщин
В маленьком курортном городке.
Улочки, пустые огороды.
Скученные белые дома…
Дворник объясняет пешеходу:
«Море не работает. Зима!»
Что тут началось! Редакторы газет и журналов, литературные консультанты в один голос требовали заменить слово «некрасивых» на что угодно, ну хотя бы на «неприметных», «незаметных». Поэтессы и критикессы на литературных семинарах готовы были выцарапать автору глаза за кощунство – как же так, женская красота многогранна, это вам не только ножки, талия и сиськи. А глубина глаз? А красота души? А утончённый ум?
И я сдрейфил, заменил «некрасивых» на «незаметных», и ураган негодования затих, и стихотворение стали печатать. Но спустя два года в южной ночи на лоджии Дома творчества в Пицунде известная советская поэтесса, руководитель моего семинара, сказала:
– Хорошее стихотворение, Володя. И всё в нём верно, не смейте ничего менять.
Поэтессу звали Юлия Владимировна Друнина.
Девчонки приходили в клуб нашей академии на танцевальные вечера. Надевали лучшие платья, подводили глазки и красили губки маминой косметикой, у кого не было модных туфелек – одалживали на вечер, только бы понравиться, а вдруг судьба. Сидели на банкетках, натянув платьица на коленки, сбивались в робкие стайки у стен, подпирали мраморные колонны, а молодые холёные жеребцы – то есть мы, курсанты – разглядывали их, словно на рынке работорговли, выискивали смазливые кукольные лица, стройные ножки, осиные талии.
Жеребцы хвастали друг перед другом избранницами. А как же! Жена морского офицера должна блистать красотой, она – витрина, визитка мужской карьеры. В те годы понятия «друг» и «соратник» нам были ещё неведомы, потому что сами пока были никем.
Помнится, на банкете по случаю пятилетия выпуска мы спонтанно затеяли конкурс на самую красивую жену, причём инициаторами были женщины, а голосование – тайным. По результатам моя бывшая (или первая) жена заняла первое место, стала мисс вечера. Тогда меня распирало от гордости. Прошли годы. Ну и что?
Ещё был приятель, который умотал жить в Америку и даже получил гражданство, преуспел, потом вернулся в Россию и женился на страшной бабе. Встретились на мальчишнике. На вопрос, почему не женился в Америке, ответил, что там он, во-первых, чужой, а во-вторых, ему там за десять лет ни одна баба «не дала». Когда его ехидно спросили, не стыдно ли показаться в Америке с такой некрасивой женой, приятель ответил без обиды:
– А там все такие.
Спустя пару лет он снова объявился в России, собрал друзей и объявил, что развёлся. На вопрос почему, ответил:
– Как переехала туда, так перестала со мной спать. Почувствовала себя американкой. У них там все страшные, и все не дают.
Наступила тишина. И в этой тишине прозвучал чей-то голос:
– А на хрена жить в такой стране, где бабы страшные, да ещё и не дают?
Помнится, в лейтенантской юности с военморлётом (морским пилотом) Федей мы пошли в ресторан, где нас лихо продинамили симпатичные курортницы. Предстояло возвращаться в гарнизон не солоно хлебавши, и тут Федю осенило:
– А давай склеим официанток!
И склеили. Моя оказалась вполне ничего, а Федина была точь-в-точь похожа на афроамериканскую активистку и коммунистку Анджелу Дэвис, которая в ту пору сидела в тюрьме.
Федина официантка жила между городом и гарнизоном в маленьком саманном домике, почти на дамбе целебного грязевого озера. Была тёплая крымская осень, мы выпили водки, и «Анджела» предложила всем обнажиться и намазаться чёрной целебной грязью. Идея понравилась, а уж как намазались, стало совсем весело, особенно когда перед нами предстала хозяйка, ставшая просто неотличимой от американской коммунистки. Мы с Федей начали аплодировать и воодушевлённо орать:
– Свободу-у Анджеле Дэвис!
Больше всех ржала подружка, которая «вполне ничего». «Анджела» вдруг обиделась и выгнала всех вон, даже помыться не дала. В третьем часу ночи! Ополоснулись кое-как в солоноватом озере.
С тех пор, проезжая в рейсовом автобусе по дамбе мимо беленького саманного домика, мы с Федей синхронно вскидывали кверху руки, сжатые в кулаки, что означало «Свободу Анджеле Дэвис!».
Тогда я считал настоящую Анджелу Дэвис страшной бабой. Много лет спустя посмотрел в интернете её фотографии – да нет, даже с шармом девушка была.
Кстати, обладателей прекрасных, на мой взгляд, мужских лиц – Жан-Поля Бельмондо и Виктора Авилова – в юности считали «корявыми». Но вернёмся к женщинам.
Ирку-с-дыркой, героиню моего крымского рассказа, никак не назовёшь страшной. Ну выбили ей передний зуб из ревности севастопольские девки на танцплощадке, ну сплёвывала она через эту дырку в разговоре, как пацан, зато какая была фигуренция!
Ещё помню случай. Лейтенантом в ожидании распределения снимал комнатку в частном домике у вдовы моряка. Хороших вакансий не было, настроение хреновое. Вечерами валялся на койке, глядя в выбеленный потолок.
И тут тридцатилетний хозяйкин сын Витя предложил:
– Слышь, лейтенант, чего дурью маешься? Давай подгоню обезьяну. Есть одна – на морду страшная, но телом вполне ништяк. Напялишь ей на голову наволочку.
Я согласился. А «обезьяна» оказалась такой трогательно нежной, что до сих пор вспоминается.
В севастопольской юности была в нашей компании подружка-поэтесса, худущая, бледная – это на Юге-то! – девица, стихи никакущие, но прекрасный товарищ и собутыльник. И вот завалились к ней в полночь два наших поддатых друга-поэта, говорят:
– Галка, ты наша литсестра, мы на тебя не претендуем. Вписаться до утра надо. Хошь, сиди бухай с нами, а хошь, сообрази какую-нибудь закусь и вали спать.
Потом обиженная Галка рассказывала мне:
– Накрошила им салат, нарезала колбасы, легла. В три ночи просыпаюсь оттого, что на кухне поют романсы Вертинского, гады такие. Утром говорят: мол, извини, что не приставали, не хотели тебя обидеть, ты хотя и страшная, но родная. Козлы!
Помните факт из жизни насекомых? Стадии развития: личинка, куколка, бабочка-имаго, то есть половозрелая особь. У людей это девочка, девушка, женщина. Так вот, некоторые девочки, минуя стадию девушек, сразу становятся не женщинами, а бабами. Это, кстати, о красоте, о красивых и некрасивых.
Закончить этот рассказ хочу нашим разговором с Любимым Профессором. За восемь лет бесед по пятницам я так и не научил его пить виски маленькими глотками из массивного стакана – «буржуазное баловство, Володенька!».
В ту пятницу разговор зашёл о женщинах. Отпив вискаря из рюмки, Любимый Профессор сказал:
– Мой юный друг, к восьмидесяти годам я сделал удивительное открытие: корявых баб не существует в природе. Есть корявость мужского восприятия, только и всего. Более того, скажу тебе, живёшь с красивой бабой, и вдруг она начинает тебя раздражать, мягко говоря. Ты ведь мне и сам, помнится, говорил, что абсолютная красота есть своеобразная форма уродства. А вот живёшь с обыкновенной женщиной – и вдруг она расцветает. Может быть, только в твоих глазах, но ведь это неважно. Важно, что для тебя становится красавицей.
У меня в молодости в отделении работала страшнючая медсестра, её называли «Нейтронной бомбой». Никто не хотел с ней дежурить ночами. Однажды она в темноте вошла в комнату отдыха, чтобы разбудить доктора, так тот с перепугу и спросонья просто заорал. Но с годами к ней все привыкли, более того, она и замуж за хорошего хирурга вышла.
Владимир ГУД,
Санкт-Петербург
yaplakal.com