Корабль прощался с нами. В трюмах истошно кричали женщины…Он был свидетелем Таллинского перехода.1941 год

Валентин Виллемсоо вспоминает-

Первый раз нас возили в порт 27-го утром. В автобус посадили раненых, которые могли самостоятельно ходить. Нас сопровождала специальная работница госпиталя. Заехали прямо на причал, от него только что отшвартовался корабль. Мне запомнилось, что это было парусное судно. На него погрузили огромное количество раненых. И даже на рангоуте корабля сидели люди! Я подумал, куда же тогда сядем мы. Но корабль отшвартовался и ушел.
Итак, мы приехали – кораблей больше нет. На причале стояли военные, наша сопровождающая пошла к ним. Спорят-спорят… а мы смотрим из автобуса. Она вернулась в автобус расстроенная: «Тут больше вакансий не будет». Ох, что тут началось в автобусе. Поднялся шум. Все понимали, что надо обязательно уехать, потому что они военные, Таллинн окружен и другого выхода нет. Отчаявшись, на грани потери сознания, люди сидели в автобусе. Пришлось возвращаться в госпиталь.
Только потом выяснилось, почему корабли не пришли в порт. Правее стояли цистерны с бензином и нефтью. Немцы обстреливали этот район со стороны Пирита (восточный берег залива). Может быть, они боялись, что попадут под артиллерийский огонь, и поэтому ушли.
А наш автобус вернулся обратно. Госпиталь по сути уже прекратил существование – все работники разбежались. Нас приняли эстонки, школьницы старших классов. Я остался в школе, а половина раненых из автобуса куда-то разошлась. Через полтора часа та женщина сказала садиться в автобус. Нас набралось человек десять-пятнадцать, не больше. Автобус поехал в рыбный порт. Там стоял прогулочный катер. Без крыши, с сидениями по бокам, объемом примерно с трамвайный вагон... Летом такие катера возили пассажиров с Пирита на остров Найсссаар.

Подъехали к трапу, там нас встретила медицинская сестра. И снова спорят, спорят, спорят... Хотя я и не понимал русский язык, но понял, что разговор идет о том, что нас некуда девать. И все-таки тринадцать человек приняли на борт. Но только тех, которые могли ходить.
Мы поднялись на корму, прошли через какую-то мастерскую. Во всех помещениях рядами лежали раненые. Нам достался отсек, где хранился уголь. Поверх угля постелили доски, на них лежали матрасы и подушки. Там уже лежали раненые, но их попросили потесниться. Помню, у меня тогда уже появилась солдатская шинель.
Нас всех загнали в это угольное помещение. Вокруг лежали раненые в окровавленных перевязках. Кто-то плакал, кто-то стонал, кто-то кричал... Ночь провели в порту в ожидании. В темноте ночи с 27-го на 28-е число продолжалась погрузка войск на корабли.

28-го утром стояла ясная солнечная погода, выдался красивый день. Но в море штормило, была большая волна. Утром корабли не могли выйти на рейд. Кораблей было много: большие, мелкие, парусные, лодочные – в общем, около двухсот кораблей. Нас пересадили на большой латышский пароход. На борту я прочитал название «Калпакс».

28-го после обеда начали выходить на рейд. Мы плыли в арьергарде. Мне досталось место прямо около трубы. Доносились голоса команды корабля. Примерно в 6 часов послышался голос кого-то из команды: «Два самолета, три самолета…» И началась стрельба. А затем в наши корабли посыпались бомбы. Корабль шатается, мы шатаемся, стенки трясутся... Чувствуется, что бомбы упали слева, потом справа... Теперь впереди, затем сзади. И так весь день до вечера. А ночью корабль остановился. Они (команда) боялись идти ночью.
Утром, как только стало светло, – опять самолеты. И опять бомбят, опять наверху кричат. Примерно в полдень появился майор в очках, шпалы на рукаве. Сам – старый, фуражка и шинель – новые. По-видимому, только что отмобилизованный политработник. Пришел к нам на беседу. Насколько я понял по-русски, он говорил примерно так: «Полпути мы прошли удачно. Скоро придут на помощь наши самолеты. К вечеру будем в Кронштадте». И как-то сразу стало легче. Люди начали между собой беседовать, что-то рассказывать. Один говорит о том, кто его ждет в Ленинграде, другой – о том, как будет служить дальше. А кто-то говорит: «У меня ноги почти нет. Что я буду делать?» И пошли такие разговоры, которые раньше не велись.

Надо сказать, что на палубу раненых не выпускали, а в туалет сводили один раз. Ну и многие там же, под себя и оправились. Некоторые умерли... Со мной рядом лежал неплохо владевший русским старший лейтенант, литовец. У него было сквозное пулевое ранение. Когда он выдыхал, из дырки пузырями выходила кровь. Второй сосед был эстонец по фамилии Кильме. Он приехал на втором автобусе.
Этот политработник ушел. Наше настроение улучшилось, мы немного приободрились. И тут слышим крики: «Два самолета, три самолета, пять самолетов...» Мы обрадовались – наши самолеты пришли. И в этот момент опять стрельба. Вот тебе и наши самолеты. Но наших зенитных пушек уже не было слышно. Команда отстреливалась из пулемета и винтовок. Упали бомбы. А потом как тряхнуло, и с потолка посыпалась ржавчина. Где-то внутри корабля взорвалась бомба, и мы почувствовали, как двигается угол (стен). Корабль накренился, корма стала выше. Моторы продолжали работать, и мы продолжали движение в таком положении. Потом упала вторая бомба. Кто-то как закричит: «Вода! Спасайся, кто может!» Мне удалось выскочить. Кто-то прищемил мне железной дверью палец. Сапоги снял, шинель прочь... Некогда было думать. Вырвались на палубу. Там лежат женщины. У одной из них был маленький ребенок, дочь, которая пряталась под юбку. Глаза у нее закатились – не понимаешь, куда она смотрит. Руками держит дочку. На полу кровь, скользко. Пока еще ум работал, я оторвал специально приколоченную доску, бросил ее в воду. А потом прыгнул сам.

До сих пор не помню, как я решился прыгать в воду. Но помню, что ушел под воду глубоко. Вынырнул наверх, там ко мне тянутся руки тонущих людей. В такой момент братская помощь уже не существовала. Прочь от тонущих! Я был молодой, крепкий, плавал хорошо. Вообще, спортсмен был хороший, бегал длинную дистанцию на двадцать пять километров. Занимался лыжами и умел плавать.
Одна из бомб попала во второй трюм, в операционную. Там было полно раненых. Они все утонули. Из нашего помещения успел выбраться я и еще пару человек. Остальные все остались.

Вдруг я заметил того майора, политработника. Он как был в шинели, так и прыгнул в ней, даже фуражка осталась на голове. Ушел под воду – плавать он явно не умел – один раз показался и сразу утонул. Там был раненый матрос в тельняшке без задницы, торчали одни кости. Он поцеловался с другом на прощание, и они оба ушли на дно. Прыгнула женщина с ребенком. Ветер поднял юбки, они ушли в воду как балерины, там и остались. Корабль еще больше накренился. Показались два пропеллера: один был спокоен, другой медленно крутился. Корабль прощался с нами. В трюмах истошно кричали женщины…
Экипаж корабля работал до последнего. В спасательной лодке сидели люди. Капитан кричал, показывал, как надо держать веревку. Один матрос полез вниз… это был первый помощник капитана. В этот момент их атаковал немецкий самолет, он расстреливал их из пулемета… Оборвался трос, люди посыпались из лодки в воду. Потом лопнул второй конец, и лодка обрушилась на них. Одну спасательную лодку все-таки удалось спустить. Там еще было свободное место, но они никого не пустили и ушли прочь. Потом выяснилось, что они доплыли до острова, который виднелся на горизонте.

Это сообщение отредактировал BigCap - 14.12.2020 - 08:02

Кругом барахтались женщины, раненые, очень много из личного состава корабля. Матросов было очень много. Они укладывали какие-то плоты. Собрались вокруг какой-то женщины, сорвали с нее юбку, порвали на веревки, чтобы связать доски. Кто-то кричит: «Спасите, помогите!» Потом у него кончаются силы, и он исчезает.
На корабле была полевая уборная, сейчас она плавала в воде. Два метра – высотой, четыре метра – длиной и три – шириной. На ней, включая меня, висело пять человек. Волны сильно раскачивали наш плот, мы изо всех сил держались за края. Двое не выдержали и утонули. Нас осталось трое: я и два моряка…
Самолеты пришли обратно и расстреливали тонущих в воде. Один пустил бомбу, но бомба не рвется – слишком низко. Летали «Юнкерс-88». Видно, как летчик сидит за штурвалом и он смотрит на нас. Летают низко-низко. На боку финская синяя свастика, только в обратную сторону. Неподалеку от нас очередь попала в человека. Прошило насквозь, что-то вылетело из него, собственная кровь идет в рот вместе с водой…
Солнце начало опускаться за горизонт. Еще остались на воде головы людей. Тени от них становятся длиннее, длиннее, длиннее… Море спокойное. И вот уже нет головы, нет солнца и нет тела.

Мы забрались на уборную и сидели неподвижно, прижав ноги к груди. Хорошо, я молодой, ноги мог закрутить, как угодно. Но долго так сидеть не пришлось. Ночью заштормило, наш плот разорвался по кускам. Мы держались за края, нас несло волной. Где-то вдалеке сверкали молнии и слышался гром. Если бы начался шторм, конечно, нас бы не стало. Но утром все стихло.
Пока мы держались втроем. Сказать честно, я боялся, что они меня утопят, чтобы спасти себя, и уже присматривал доски, которые, в случае чего, я могу схватить. Мне неудобно об этом говорить, но я этого боялся. Я видел, как матросы сделали плот, и к нему поплыл какой-то человек. Но те, кто уже сидели на плоту, ударили ему доской по рукам. Я это видел собственными глазами. Тот только вскрикнул: «А-а-а» – и ушел под воду. Понятие «помощь» в таких ситуациях отсутствует. Человек становится зверем, у него появляются инстинкты зверя. Я читал о немецких кораблях, которые топили наши подлодки. Там один немец описывает точно такую же картину. Полная лодка, кто-то схватился за лодку, и ему тут же дали по голове. Не пустили в лодку, иначе утонули бы все. Теперь можно выключить микрофон...

Утром подымается большое круглое солнце из-за края тучи. На горизонте видно остров. И я думаю: «Неужели я в последний раз вижу солнце?» Горизонт чистый, уже нет никаких плотов. Там видно какую-то группу, тут видно другую, там виден человек по пояс, голова в воде, ноги вверху. Никакой надежды, что мы могли бы спастись, нет. Так и сидим там втроем. Вдруг слева, с острова, появляются три дыма. Чьи они? Наши, немецкие или финские? Мне подумалось: «Да уже все равно». Но в голове стучала мысль: «Это все-таки наши. Они обязательно придут нас искать».

И действительно, это оказались наши! Приближались катера. Они начали эти группы собирать по морю. Каждый подбирает людей по-своему маршруту. Нас сняли на торпедный катер. Ноги никак не хотели выпрямляться, было ужасно больно. С меня сняли форму. Матросы чем-то смазали мне спину, думаю, спиртом. Они предлагали пить спирт, но я отказывался. Постепенно начал двигаться. Привели меня в каюту, где под одеялом уже лежала спасенная женщина, и, как я понял, она была абсолютно голая. Женщина плакала до самого Кронштадта.
Мне разрешили подняться на палубу. Экипаж катера состоял всего из двадцати человек. Спасли только нас троих и эту женщину, но я не считаю, что они могли забрать больше. Я лично видел, как они бросали глубинные бомбы. Значит, где-то внизу услышали подводную лодку. От разрывов бомб поднялись столбы воды...
Мою форму и документы положили сушиться на выходной (дословно) трубе. Мне дали матросские брюки и робу, пропитанные маслом (машинным). В таком виде я прибыл в Кронштадт. Свою одежду так и оставил там, на катере.

В порту Кронштадта нас встретили машины скорой помощи и отвезли прямо в госпиталь. В порту было полно спасенных людей. Некоторых привезли только в одних трусах.
Положили меня на чистую койку, покормили. Первый раз я получил пшенную кашу. И наконец спать. Ведь я до этого не спал три дня.
Вдруг ночью меня будят. Пожилой человек в кителе, в очках пытается со мной разговаривать. А я ничего не понимаю. Смотрит мою голову, мои ноги. Говорю ему: «Чего ты смотришь? Что тебе нужно? Спать хочется!» Ушел, но через пятнадцать минут вернулся обратно. Померил мою голову, померил ноги. Утром я проснулся, рядом лежит вещмешок с полным обмундированием. Это было 31 августа 41-го года.
На следующий день снова на корабль. Опять в трюм?.. А я на корабль не мог даже смотреть, такое у меня было состояние. Опять везли много раненых. Что интересно, там были поляки в гражданской одежде, они пели на корабле свои песни. Откуда они взялись, не знаю.

К вечеру прибыли в Ленинград. Всех на носилки… а потом в госпиталь. Нас под руки вели медицинские сестры. Мы как иностранцы, поэтому за нами стали ухаживать, дай бог как. Моему соседу, впрочем как и мне, назначили девушек для персонального ухода. Даже дали фуражку. Другие не получили, а мне дали. Как будто бы я отличился чем-то. Ну и паек, разумеется…
Из этого госпиталя меня перевели в госпиталь во 2-м артиллерийском училище. До революции оно называлось Михайловское артиллерийское училище. После революции его разогнали. Мой отец попал туда на учебу после третьего ранения. Он был немножко образованный, владел русским языком, поэтому его отправили учиться на артиллериста. Так совпало, что мой отец учился в том училище, где меня лечили двадцатью четырьмя годами позже. После войны отца я не встретил, он погиб в первый же день войны. Но я хорошо знаю его историю и автобиографию.

В госпитале я пробыл всего две недели. У меня быстро затягивались раны на руках и на груди. В середине сентября меня направили в какой-то пересыльный пункт. А 8 сентября я видел, как бомбили Бадаевские склады. Зарево было видно издалека. Ночью меня определили в 36-й батальон выздоравливающих. Но начала гнить рука. В нее попала морская вода и грязь. Лечился до 5 декабря.
Хочу рассказать о нехороших моментах. Пару раз меня там обокрали полностью. Сначала украли шинель. Пошли обедать, возвращаемся назад – матраса нет, шинели нет. Старшина ругается, махает рукой. А другой раз у меня украли хлеб.
В том батальоне был санинструктор, который служил в Эстонии. Он относился ко мне очень тепло. Я очень благодарен ему. Он тогда нашел мне хлеба и потом часто помогал мне. Постоянно проверял меня, спрашивал как дела и так далее. В общем, он стоял за меня. А мне же трудно было, я по-русски не понимал.
Командир в нашей команде был с высшим образованием. Он меня выделял из других. Все-таки десять классов образование. Знал английский язык, немецкий. Эстонское образование было достаточно сильное. После войны в 47-м году я экстерном сдал советскую программу полностью. Нужно было усвоить только историю марксизма-ленинизма и историю Советского Союза.
Нас не отправили на фронт, потому что появился приказ создать эстонские дивизии. И при этом батальоне создали эстонский маршевый батальон. Оттуда всех направляли в Свердловскую область для формирования 1-го Эстонского стрелкового батальона.

на этом всё

полностью интервью здесь

https://iremember.ru/memoirs/svyazisti/vill...yokhannesovich/

Это сообщение отредактировал BigCap - 14.12.2020 - 08:05

Да, сильно написано. И немцы после таких воспоминаний будут скулить о Маринеско и "Вильгеме Густлове" ? Нахуй, с пляжа..."Око,-за око" ©

Такое даже читать страшно и больно, не то что пережить...

Размещено через приложение ЯПлакалъ

BigCap, благодарю.
Интересовался Таллинским переходом, много читал литературы по данному эпизоду Великой Отечественной войны.
Хорошее дополнение от Вас.

Немцы не сполна получили, а вот финны вообще меж ебанных проскочили.
(За мат простите, иначе не скажешь).

"Германии пора говорить с России с позиции силы" и ведь язык повернулся.

Спасибо, ТС. При Таллинском переходе погиб мой дедушка, совсем ещё молодой курсант Фрунзенского училища. Вся наша семья долгие годы собирает информацию об этом событии буквально по крупицам. Теперь мы знаем больше...

мож пост запилишь о нем? не все ж знают...


Героям слава!

вообще это невероятно, столько времени продержаться в воде при её температуре примерно 13 градусов...железный человек, по другому не скажешь.

smashSR

уже делал

Таллинский прорыв, 1941 год.«Мы шли от Таллина до Кронштадта под прикрытием немецких пикировщиков».

https://www.yaplakal.com/forum2/topic2104345.html

финнам и немцам до скончания веков каяться...... с ними испанцам, итальянцам, румынам и прочим....

военных преступникам ничего не было, территориальных потерь тоже, выплатили репарации и остались при своих....ну разве что расстались с мечтой о "Великой Финляндии".

о! шот пропустил.. ща ознакомлюся!

BigCap, и тебе спасибо! Скопировала все ссылки, разослала родне.