216
Когда Марат, умывшись, возвращался к себе, он столкнулся в коридоре с бригадиром, и тот отвёл глаза, проходя мимо него. В общей спальне бригады, Джаник, занимавший соседнюю койку, сидел, привалившись спиной и затылком к стене, зло комкал в руке серый конверт, в котором три минуты назад получил зарплату и, изо всех сил жмурясь, смаргивал проступившие слёзы.
- Шайтан! Сын шайтана и внук иблиса! Триста рублей! Шайтан! – с надрывом шептал он, - На что Назира детям еды купит?
Марат глянул на своё лежбище, на котором, почти сливаясь с застиранным пододеяльником, лежал такой же серый, безнадёжно тонкий конверт.
Пересчитывать не пришлось. Три мятые серо-малиновые сотки новыми не нуждались в счётной машинке.
Стиснув зубы, он рухнул на испуганно скрипнувшую всеми сочленениями раскладушку и закрыл глаза. Под веками, в пульсирующем красном тумане вспыхнули и беспорядочно замельтешили голубоватые искорки.
Через несколько секунд туман побагровел, будто кто-то заслонил свет.
Марат открыл глаза. Над ним склонился Джаник. Его рот кривился в жалкой испуганной нервной улыбке. Сосед стал запихивать выпавший из рук Марата конверт во внутренний карман его затасканной джинсовки.
- Нельзя деньги кидать! Аллах увидит, потом совсем не даст!
- А то дак даёт! Засыпал, прям!
- Это Курбаши! – теперь горячечный шёпот был едва слышен, - Это шайтан Курбаши премию взял. Начальник приходил, говорил, хорошо работаем – премия будет. Я Назире сказал, детям мяч купишь, рюкзак в школу купишь, кроссовка купишь…
- Купил!? – с вызовом припечатал Марат.
Джаник закрыл лицо руками и выпрямился.
- Убью шайтана, - глухо прозвучало из-под ладоней.
Вечер Марат провёл, ковыряясь в интернетике, а ближе к ночи вспомнил, что давно не был на китайской толкучке.
- Падхади! Новый модель робот купишь! Имплант-наушник купишь! Умный часы с проекотором и тысяся фильма купишь! Очки с технический зрений купишь!
Марат глянул на намалёванный на стене номер импровизированного павильона, спрятавшегося в самой гуще стихийного китайского рынка, занявшего почти весь паркинг для роботов-уборщиков.
В десять вечера бесчисленная армия роботов выезжала на уборку улиц, и паркинг захватывали китайцы, умудрявшиеся за двадцать минут развернуть самый настоящий базар, который так же быстро и бесследно сворачивался к пяти утра, ко времени возвращения первых «пылесосов».
- Дядюшка Хан?
- Да, да, дядюшка Хан! Всё купишь!
- Дядюшка Хан, мне нужен черновичок.
Сморщенный, как иссохшая в мумию жёлтая китайская груша, китаец, мгновенно потерял интерес к стоящему перед ним лаоваю. Вот только что лучился искренним радушием, а через секунду – хоп! И, никого не замечающий, рассеянный старик уныло перекладывает электронные безделушки на шатком прилавке.
- Дядюшка Хан, мне очень надо. Я всё равно не уйду. Сказали, что только вы можете помочь.
Дядюшка помедлил ещё немного, делая вид что занят изучением срока годности батареек, но, после видимой внутренней борьбы, всё же уступил.
- Хорошо. Иди за меня, - и, развернувшись, не оглядываясь на спутника, неожиданно лёгкой скользящей походкой шмыгнул в толпу, ловко лавируя между лотками, зеваками и покупателями.
Едва поспевая за ним, Марат с интересом вертел головой, то учуяв насыщенный имбирём и цимбопогоном запах, исходящий из огромных котлов, стоящих на открытом огне, то зачарованный переливистым миганием многочисленных светотриодных огоньков на очередном китайском электронном чуде.
Через минуту они оказались в пустующих коридорах, один из которых привёл к маленькой кондейке. Там, на объёмном тюке, перевитом резиновыми стяжками, спал огромный узкоглазый.
Дядюшка Хан что-то отрывисто рявкнул по-китайски, и детина мгновенно испарился, будто и не дрых секунду назад без задних ног.
- Тысяся двести, - заявил китаец, испытующе глядя на покупателя.
- У… у меня столько нет.
- Тысяся двести, - твёрдо повторил старичок.
- Вот, всё что есть, - Марат лихорадочно шарил по карманам, выгребая отовсюду мятые купюры и вытертые медяки.
Высыпав содержимое карманов прямо на тюк, он виновато опустил руки, как бы показывая, что больше не в силах ничего поделать.
Небрежно пошебуршав в набравшейся кучке, китаец подытожил.
- Тысяся восемесят три. Ну, ладна! Хорошо!
Деньги исчезли, старичок нырнул в тюк и, покопавшись немного, извлёк оттуда чёрную коробочку, затянутую прозрачной пластиковой плёнкой.
- Включать знаешь?
- Включать знаю, - эхом отозвался Марат.
Вернувшись в общагу, устроенную прямо в одном из закутков новостройки, которые росли как грибы после дождя, с тех пор, как столицу пять лет назад перенесли в Новосибирск, подальше от радиоактивных руин Европы, не очень счастливый обладатель чёрного черновичка немного пошарахался по комнатам, как-бы готовясь к завтрашней трудовой вахте и мешая другим засыпать. Но вскоре и сам влез под тонкое, грязное одеяло и сделал вид, что спит.
Через пару часов, когда по соседству раздался тоненький, с присвистом храп Джаника, Марат решил – пора!
Не доставая рук из-под одеяла, вытащил из кармана недавно приобретённый палёный, но зато не зарегистрированный и безакцизный приборчик, содрал термоусадочную плёнку и, сдвинув ползунок предохранителя, решительно щёлкнул кнопкой.
Не теряя времени на то, чтобы переждать тошнотворный эффект темпорального сдвига, Марат натянул новенькие рабочие перчатки, стёр свои отпечатки с приборчика и сунул его в карман.
Тошнота и вертолёты отступили почти сразу, и он, откинув одеяло, выудил из-под дистрофичной подушки старенький, с отклеившейся по краям экрана плёнкой, телефон. Зарядник и прочее немудрящее барахло, уже собранное в драный рюкзачок, дожидались у выхода, в фанерном шкафчике со спецовкой.
На всякий случай затянув потуже видавшие виды «абибасы», строитель новой столицы оглядел помещение.
Тихо.
Стараясь не слишком шуметь, но и не производить впечатления крадущегося человека, Марат шагнул к выходу, не забыв прихватить из-под раскладушки заранее припасённый силикатный кирпич.
Кирпич был, кажется, слишком тяжёлым и неудобно лежал в руке, но искать новое оружие было уже некогда - «черновичок» действовал три минуты. А точнее, две минуты пятьдесят семь с чем-то секунд, как припоминал Марат из проштудированных перед походом на толкучку, вдобавок к тому, что и так уже знал, статей и инструкций.
В основном, в них содержались сожаления о том, что кастрированные три минуты, как-то завязанные на переход атомов тория-229 в возбужденное состояние, не слишком большое время для того, чтобы сделать что-то важное и успеть, в полной мере, оценить все последствия сделанного.
Сколько ни бились яйцеголовые, увеличить время действия черновичка им не удалось, и перспектива не просматривалась. Поэтому секретный приборчик, изобретённый в недрах одного из расплодившихся нынче военных НИИ, сначала отдали на поругание невоенным учёным, а потом и вовсе разрешили бытовое применение, не забыв, однако, снабдить его маячками, фиксирующими момент использования, и натолкать кучу следящих и регистрирующих устройств.
Маратовская палёнка была лишена этой роскоши. Работает – и ладно.
Нажав кнопку темпорального дубликатора – так официально назывался черновичок, человек почти на три минуты проваливался в параллельную ветку реальности, в которой было всё то же самое что и здесь.
Просто прибор давал возможность прожить три минуты начерно, попробовать как оно. Через три минуты черновичок безжалостно выбрасывал таймонавта в исходную точку, к моменту нажатия кнопки, будто возвращал к сохранёнке в компьютерной игрухе. Всё что происходило во время использования дубликатора, оставалось в памяти пользователя, но и только. Таскай он там все три минуты напролёт кота Шредингера за хвост, коту неоткуда было об этом узнать, и он продолжал бы любить экспериментатора как прежде. Ничего из происходившего там никак не сказывалось на текущей реальности.
Не смотря на свою сенсационность - «экзистенциальный переворот!», «прототип машины времени!», изобретение оказалось, в общем-то, малополезным. Наука, выработав весь потенциал исследований, решающий эксперимент которых укладывается в три минуты, утратила ажиотажный интерес к черновичку, расшарив и адаптировав его для бытового использования.
Но и в быту приборчик не занял широкую нишу. Например, для пробной сдачи экзамена или собеседования на должность времени его действия было явно маловато.
Прочих рентабельных, а прибор таки недёшево стоил, практических применений набралось немного. Можно было, если сомнения слишком много значили, прощупать реакцию невесты на предложение о женитьбе или об анале, кому что больше нравится. А вот бросить, например, в каналюгу петарду, проверяя, прочистится она или затопит фекалиями весь этаж, выходило дороже, чем вызвать спецбригаду или даже демонтировать весь стояк.
Зато, криминальных замут для черновичка нашлось предостаточно. Нажал кнопку и лупи по кумполу ничего не подозревающего лоха. И если в его лопате бабла чуть больше, чем нужно на новый черновичок, и к тому же, на первый взгляд, за три минуты фокус никто не спалил – бинго! Движуху можно провернуть и в реале. А ведь кроме грабежа, есть ещё изнасилования и прочие минутные радости. Да хоть бы и потащиться пару минут от экстремальной дури, не боясь потом тестов на наркоту - чем не кайф, для слишком богатеньких дурачков?
Поэтому, изобретение мгновенно пробило дорогу на чёрный рынок, к дядюшке Хану и подобным.
За этими размышлениями Марат в темноте добрался до умывалки. Рядом, в отдельной комнате, между умывалкой и импровизированной кухней, спал бригадир Назрат, которого, по древней азербайджанской традиции, кликали Курбаши.
Как и любой натуральный Курбаши, опять же, по древней азербайджанской традиции, Назрат был ленив, груб до жестокости и нечист на руку. Он отлично владел русским и даже крутил когда-то свой бизнес, где был одновременно и генеральным, и сметчиком, и снабженцем, и бухгалтером, и бригадиром.
Обтяпывая с начальством делишки и не терзаясь понапрасну моральными принципами в отношении полулегальных и нелегальных гастарбайтеров, он чувствовал себя как рыба в воде. Так что его бригадирство над группой туповатых и, порой даже, неграмотных гастеров, было закономерно.
А вот Марат попал в этот замес случайно. Будучи основным оператором на местной телестудии в маленьком городишке, он ещё и колымил на свадьбах и юбилеях, выпускных и, даже, похоронах. Денег хватало. Однако, когда, на волне борьбы с излишней свободой слова, телестудию закрыли, пропал доступ к монтажке, а с ним иссяк и поток левака.
Марат побарахтался в родном городке, а потом, увидев объявление и вспомнив школьные годы чудесные и секцию альпинизма, подался в областной центр промальпом. Примерно с год он красил мосты и мыл окна в ангарах, пока его контора не хапнула заказ на одной из бесчисленных строек в новой столице империи. Ещё через полгода их непринуждённо и закономерно кинули, и контора благополучно загнулась, так и не рассчитавшись с работягами. А Марат, присвоив себе высотное снаряжение, остался в растущем, словно на дрожжах, мегаполисе и прибился к разношёрстной строительной бригаде, до лучших времён.
И вот они – лучшие, так их разэтак, времена. Марат крадётся в комнату бригадира с кирпичом в руке.
Того, что его могут поймать, он не боялся. Фамилию свою он никому не называл, паспорт новому работодателю не показывал. Работал нелегально. Отойди от общаги на пару ещё только строящихся кварталов, которые пока не обросли камерами и RFID-считывателями – и ищи ветра в поле.
Можно было и остаться в столице, но лучше сразу рвануть домой. На ту краюху хлеба, которую он мог себе позволить в Новосибе, запросто заработать и у родных пенат. Как-то, рассматривая возможность эвакуации домой без денег, Марат полазил по расписанию электричек и понял, что до дома можно добраться и на них, пересаживаясь с одной на другую и расплачиваясь с кондукторами наличкой, чтобы не предъявлять аусвайс в билетной кассе и не светить фейсом где не попадя, а, чаще всего, просто зайцем.
Что ж, судя по всему, теперь эта тактика пригодится.
Дверей в комнате Курбаши не было, как пока и во всём здании. Подсвечивая себе экраном телефона, Марат подкрался к койке Назрата. Тот спал, разметав руки и скинув одеяло с волосатой туши. Не давая себе времени на сомнения и помня о времени действия черновичка, Марат с размаху впечатал кирпич, на котором ещё вечером толсто и размашисто написал разметочным карандашом слово «ПРЕМИЯ», в голову бригадира.
Кирпич вошёл углом. Неожиданно звонко хрустнули кости. Назрат издал утробный звук и мгновенно обмяк. На лице его появилось какое-то детское, жалостливое выражение, будто на новогоднем утреннике в детском саду ему забыли вручить подарок.
Интересно, ходил ли Назрат в садик? Наверное, ходил. «Да и назрать на этого Назрата», - привычно скаламбурил про себя свежеиспечённый киллер.
Сунув руку под подушку, он передёрнулся от гадливости, но сразу нащупал довольно толстую пачку купюр.
А вот и премия.
Оставив кирпич в проломленном черепе, Марат метнулся к выходу, вложил, не считая, несколько купюр в джаниковскую спецовку, висящую в крайнем шкафчике, подхватил рюкзачок со шмотками и прошмыгнул на лестничную клетку. Крадучись спустился на два этажа, а потом, больше не шифруясь, дробно ссыпался по гулким пролётам на улицу.
Сначала беглец рванул было к центру, где проще затеряться, но почти сразу увидел фары припозднившегося авто. Светлый «Чанган» послушно притормозил по взмаху руки, и Марат, пробурчав в приоткрытое окошко что-то похожее на «ж/д-вокзал», дождался утвердительного кивка и плюхнулся в салон.
За рулём сидел улыбчивый мальчишка лет двадцати.
- Лёха, - протянул руку водитель.
- Миша, - автоматически соврал Марат, хотя на Мишу, легко смешавшийся со среднеазиатскими гастерами татарин, походил как муха на шмеля.
Пожимая Лёхину руку, Марат вдруг почувствовал, что она как-то разом скукожилась в его ладони и стала твёрдой. Раньше, чем он осознал, что камбэкнулся, пришло понимание, что вместо лёхиной руки он, лёжа под своим комковатым одеялом, сжимает использованный, уже бесполезный черновичок.
Не смотря на миллион мысленных повторений плана, способность действовать вернулась не сразу. Лихорадочно суетясь, хоть теперь над ним и не довлела необходимость уложиться в срок действия черновичка, Марат схватил кирпич и через несколько секунд уже стоял над Назратом со своим оружием пролетариата, на котором, невидимая в темноте, красовалась глумливая надпись.
Вглядевшись при синеватом свете экранчика в безмятежное лицо Курбаши, он вдруг вспомнил, каким обиженным и беззащитным оно станет через секунду. Помедлив ещё немного, Марат длинно выдохнул и съёжился, будто стал ниже на десяток сантиметров.
Он аккуратно опустил кирпич надписью вверх на подушку Назрата, прямо возле его правого волосатого уха, и оставил их, будто малыша с любимой игрушкой, вместе досматривать тревожные гастарбайтерские сны.
Покинув место несостоявшегося в этой реальности преступления, костерящий себя на все лады недопреступник, никуда уже не спеша, вернулся в общую спальню. Делать было, в общем-то, нечего, адреналиновый кураж откатился к дофаминовым отходнякам.
Марат, завернулся в одеяло в ожидании полной самобичевания бессонной ночи, но почти сразу крепко заснул, успев лишь мысленно пожелать счастливого пути улыбчивому Лёхе на «Чангане».
Уже совсем засыпая, он подумал: «Ну и что, что я ввалил денег в чёртов черновичок и испробовал оба варианта? Может это просто иллюзия выбора, а окончательная версия реальности была определена изначально? А может и вообще всё уже давным-давно решено…»
И вырубился, так и не доформулировав эту, без сомнения гениальную, а главное, поражающую своей новизной, идею.
Ни тренировочное убийство, ни акт милосердия не казались Марату собственными взвешенными решениями – так сложилось само.
Проснувшись утром от воплей Назрата, Марат подумал, что зря не грохнул его вчера. Тот, обнаружив послание, бился в истерике, гнусавым фальцетом вывизгивая на всю общагу обвинения, обещания страшных кар и бесчисленные ругательства. Под конец, он назвал всех вместе и каждого поимённо, никчёмной вонючей отрыжкой прокажённой свиньи, расколотил в щепки, оставленной у его уха «премией», тумбочку Джаника и смазал кулаком по морде завистливого и мстительного узбека Наримона, некстати подвернувшегося под горячую руку. И уже перед самым выходом на работу, притормозил окончательно очумевшую бригаду и раздал всем настоящую премию.
Вышло очень прилично, по восемьсот рублей. И хоть Марат и не окупил потраченную на черновичок заначку, на душе всё равно пели птицы, и жалеть о потерянных деньгах было как-то стыдно и мелко.
Подумаешь! Зато, Назира купит детям Джаника кроссовки.
«Не зря жизнь дарит возможность сначала потрогать водичку кончиками пальцев. Право выбора, пожалуй, последнее, что у меня ещё осталось», - с горьким удовлетворением подытожил для себя тайный благодетель всей бригады.
Смена пролетела незаметно. Джаник, буквально, порхал по стройке, а Марат тайно гордился им, будто это он всему его научил.
После смены и до самой ночи соседняя раскладушка пустовала. Только когда почти все уже улеглись, в спальню ввалился, едва стоящий на ногах, Курбаши, волоча на себе бесчувственного Джаника. Бросив его на койку, бригадир икнул и, натыкаясь плечами на косяки, упорол восвояси.
В уголке усмехнулся пострадавший утром и тоже не совсем трезвый Наримон.
- Наш-то красавец, - дёрнул он подбородком в сторону пьяно храпящего Джаника, - В «Льдинке», в той, что за Китай-базаром, с новым сердечным другом Назратом всю премию свою пропил.
И Марат, в третий раз за эти долгие сутки задумался о траектории планиды и о том, кто её предначертал. А ещё о том, какой гостинец купит маме, перед тем как завтра поедет домой.
yaplakal.com