211
Дошкольные годы я каждое лето проводил в деревне у бабушки. А со мной двоюродный брат Васька. Мы были настоящими друзьями. И много пережили вместе.
Воспоминания потускнели, но некоторые моменты остались в памяти навсегда.
Наступало последнее лето перед школой. В конце мая, когда уже пора было собираться к бабушке, мне позвонил двоюродный брат:
— Слышь, Петька, у нас тут оборотни по Тамбову бегают. Айда к бабуле, я уже тут.
На следующий день отец отвез меня на «Копейке» к бабушке в деревню под Тамбовом.
Васька радостно встретил меня, и мы первым делом полезли на чердак сарая. Там стояли две раскладушки, а между ними — шина от легковой машины, на которую мы положили кусок фанеры.
Когда я плюхнулся на раскладушку, и потревоженная пыль заставила меня чихнуть, Васька сказал:
— Давай в этот раз копить на сгущенку! Она шестнадцать копеек стоит: я видел, когда ходил в магазин с бабушкой.
— А давай! — радостно ответил я, потому что я тоже любил сгущенку, но лакомился ее только в орешках. В чистом виде она мне никогда не доставалась.
— Тогда поедем сегодня на озеро. Сосед сказал, что там электрики обрезали провода. Нам немного надо, чтобы на банку хватило, — прошептал Васька.
— А как мы залезем на столб? — также шепотом спросил я.
— Лестницу возьмем.
По ночам мы часто спали в своем убежище на чердаке. И в эту ночь остались там же, предупредив бабушку. Она накормила нас щами, и мы отправились наверх обдумывать дерзкий план.
В полночь мы взяли лестницу, сцепили велики паровозиком и тронулись. Но не проехали и пяти метров, как Васька упал и потянул меня следом.
Тогда я предложил везти лестницу по очереди. Я взял ее в правую руку и даже проехал так метров десять. Но ноша оказалась слишком тяжелая, рука ослабла и опустилась. Лестница попала в педаль, и велосипед полетел в одну сторону, а я в другую. От педали отлетел кусок, и на рычаге осталась только половинка педали.
Мы подумали, что быстрее идти, чем ехать, погрузили лестницу на два велосипеда и таким паровозиком пошли вперед. Озеро находилось в двух километрах от дома, за полем.
Светила полная луна. Она озаряла бледным желтым светом заросшее травой поле, сквозь которое по грунтовой дороге нам предстояло пройти к озеру.
Вдруг я вспомнил про оборотней и мне стало жутко. Но я решил, что этот путь мы должны пройти, хоть и было страшно. В кармане куртки я нащупал открывашку для бутылок, которую взял на случай нападения оборотней. А у Васьки были с собой пассатижи для перекусывания проводов. Тоже чем не оружие?
— Вась, а ты уверен, что оборотни сейчас в Тамбове? — прошептал я.
— Да. Мне Мишка сказал. Точняк говорит, по телеку слышал, — объяснил Васька.
— Чё-то как-то страшно, — признался я.
— Да ладно, не ссы, они детей не трогают. Я в кино видел, они только взрослых едят.
Вдруг мы услышали ревущие моторы автомобилей.
— Прячемся, — скомандовал Васька.
Мы быстро свернули с грунтовой дороги в поле, отошли метров тридцать, кинули велосипеды и лестницу и притаились. Хотя мы стояли на четвереньках, трава едва скрывала наши макушки.
Три автомобиля остановились прямо напротив нас. Из машин вышли мужчины. Они начали оживленно разговаривать на повышенных тонах. Смысл их разговора я уже не помню, но в какой-то момент почувствовал животный страх. Я лег на землю и прошептал другу:
— Если они нас увидят, то могут убить, лучше ложись.
Но вместо этого Васька стал на колени, пригнулся, приспустил штаны и принялся мочиться…
Через несколько минут бандиты уехали, оставив за собой клубы пыли, которая потом долго оседала на дорогу. Мы решили вернуться домой, рассудив, что приключений на сегодня было достаточно.
Васька проснулся первый. Он толкнул меня в плечо и сказал, что бабушка вручила ему бидон для молока и деньги.
— Бабушка сказала, что на сдачу мы можем купить мороженое! — Васька светился от счастья.
Раньше карманных денег бабушка нам не давала, поэтому я был рад. Но вместо пломбира мы пошли и купили сгущенку. Целую банку. Сразу есть не стали, а отнесли в «штаб» на чердаке.
Вечером после поливки огорода мы поднялись в «штаб», чтобы открыть наше сокровище. Васька держал, а я, высунув от напряжения язык, резал вкривь и вкось открывашкой «от оборотней». В итоге кое-как открыли, отогнули крышку и принялись по очереди пить вязкое сладкое молоко, давясь и закашливаясь.
В тот вечер мы поняли, что если съесть слишком много сгущенки за раз, в горле становится горько. Тогда мы наелись ее на всю жизнь и ночью от радости не спали.
— Я соврал, что бабушка дала нам деньги на мороженое, — вдруг признался Васька, — я из ее кошелька вытащил шестнадцать копеек. Как на душе тоскливо-то.
Я приподнялся на локте и взглянул в сторону брата. Васька лежал, отвернувшись к стене, так ему было стыдно.
— А давай вернем, — предложил я, пытаясь поддержать Ваську, — вот накопаем меди на свалке, сдадим и вернем. Мне папа говорил, ее по двадцать рублей принимают.
Васька повернулся ко мне, и в свете фонарика я увидел, что он улыбается, вытирая рукавом распухший от слез нос. Он плакал, до того переживал из-за своего поступка.
— А может пойдем и выкопаем клад, — хлюпнув, сказал брат, — бабушка говорила, что где-то на огороде золотые монеты закопаны с войны.
— Ну вот! Найдем их и вернем деньги! — радостно воскликнул я.
— Тогда давай у соседа в малине копать. Он и не заметит в этих зарослях, — сказал Васька.
Мы осторожно, стараясь не греметь, вытащили из сарая лопаты и пошли к соседям копать яму.
Сладкая сгущенка придала нам сил, и мы копали, пока деревенские петухи не начали кукарекать. Когда до заветного клада оставалось совсем чуть-чуть, мимо малинника прошел сосед Евгений Петрович. Он шел в сортир и точно не ожидал в пять утра увидеть кладокопателей.
— Что вы тут делаете? — спросил ошарашенный Евгений Петрович.
— Да вот, ключи потеряли от сарая, ищем, — бодро ответил я.
Удивительно, но бредовое оправдание сработало. И в обед сосед ходил спрашивать у бабушки, а правда ли мы потеряли ключи.
Ох, и влетело нам тогда! Да еще бабушка заставила извиниться и закопать яму. Вечером, дуя на мозоли на ладонях, мы твердо решили отомстить противному соседу.
В ближайший жаркий день, когда Евгений Петрович мылся в душе, который был спарен с туалетом, мы подкрались со стороны того самого малинника, и Васька защелкнул наружный шпингалет.
Вредный сосед оказался надежно заперт, а мы с братом хлопнулись ладонями. Евгений Петрович подергал дверь с той стороны и закричал противным голосом:
— Я вас вижу! Откройте по-хорошему, сорванцы, я всё забуду.
— Не откроем. Ты нас накажешь, — выкрикнул Васька.
— Не накажу.
— Накажешь, мы знаем, — сказал я.
Сосед откуда-то достал гвоздь и начал медленно отковыривать шпингалет. Васька вдруг присел и прошептал, что у него скрутило живот. Брат убежал в наш туалет, я же словно оторопел и с замиранием сердца остался следить, как Евгений Петрович орудует гвоздем.
Наконец шпингалет сдался, дверь распахнулась, и Евгений Петрович с криком «Бля!» погнался за мной. Я добежал до нашей калитки и упал в повороте, на лету получив под зад увесистый пендель. Добивать меня сосед не стал, за что ему огромное спасибо.
Поквитавшись со мной, Евгений Петрович ринулся к туалету, в котором сидел Васька. Сосед дернул дверь — и вырвал засов с корнем. Перед ним предстал Васька без штанов. В руках у брата была туалетная бумага.
— Дяденька, не бейте, я какаю, — прошептал Васька.
— Ну ты и засранец! — закричал Евгений Петрович и захлопнул дверь.
А с соседом мы потом подружились. Даже медь и алюминий вместе добывать на свалку ездили. Однажды поехали все втроем, и Евгений Петрович попытался нас обогнать на выезде в проулок. Но не рассчитал поворот и на полной скорости врезался в изгородь из ежевики. Появился с великом в поводу, громко матерясь и потирая исколотую задницу. По усатому лицу текла кровь.
Еще тем летом мы соорудили из двух камер от Камаза настоящий плот. Делался он просто: две накачанные камеры, между ними две длинных доски, а на доски поперек — короткие дощечки. Доски сделали разборные, мы их не сбивали, а каждый раз связывали веревками. А чтобы конструкция хорошо держалась, пропилили в досках углубления для веревок.
Когда плот был готов, мы решили испытать его на рыбалке. Делать было это лучше всего ночью. Васька утверждал, что именно ночью клев самый лучший. А в центре озера — так вообще караси по локоть.
В полночь, когда вся деревня уже спала, мы крадучись вышли за калитку. Доски привязали к великам, а на себя надели накачанные камеры.
— Боженька, спаси и сохрани, — Васька перекрестился, поцеловал нательный крестик, и мы поехали.
Испытания плота прошли на ура. Мы доплыли до центра озера и видели, как плескаются рыбы, но ни одной так и не поймали.
Однажды мы с Васькой ехали днем по деревенской дороге, подрезая друг друга и показывая факи. В какой-то момент нам посигналил сзади мужик на «Девятке». Васька тормознул, и машина въехала в заднее колесо велика.
Из «Девятки» вышел толстый дядька и погнался за Васькой. Брат так испугался, что слез с велика и побежал с ним в сторону ближайшего дома.
Мужик из «Девятки» догнал Ваську и поставил ногу на спицы велосипеда.
— Сейчас сломаю колесо, — сказал мужик.
— Дяденька, это мы не вам, — закричал я, приближаясь к ним, изо всех сил налегая на педали.
Я был уверен, что мужик сердится за наши факи, которые он принял на свой счет.
Все хорошее когда-нибудь кончается. Кончилось и последнее наше с Васькой лето перед школой. В конце августа родители решили забрать меня на несколько дней раньше, чем Ваську. Надо было готовиться к школе.
За мной приехал отец на нашей неизменной «Копейке». Перед отъездом Васька повел меня показать секретное место. Он объяснил, что здесь спрятан эликсир бессмертия, надо только раскопать его и выпить.
Мы принялись искать этот самый эликсир в куче мусора, но так и не нашли. И тогда я уехал с отцом, а Васька долго смотрел нам вслед, прижавшись к бабушкиному плечу.
С Васькой я увиделся через два месяца на похоронах бабушки. Стоя у гроба я думал о смерти и мечтал никогда не становиться взрослым, а грустный Васька сказал, что она умерла потому, что мы не вернули ей шестнадцать копеек.
С Васькой мы потом виделись только на днях рождениях, а лето вместе уже не проводили. Ведь после смерти бабушки присматривать в деревне за нами было некому.
Прошли годы. Васька женился, развелся, спился и умер. Когда его хоронили, я не мог сдержать слез, ведь вместе с ним я хоронил свое детство.
Дом бабушки достался нашей семье по наследству, но мы там почти не бывали. После смерти отца я решил туда съездить.
Сосед Евгений Петрович умер, утонув пьяным в ванной. Это мне рассказала соседка Антонина Ивановна, которая вышла на звук моей машины. Чувства переполнили меня. Вот и старый сарай, а рядом груша, на которую мы лазили с Васькой. Сейчас дерево уже не казалось большим, как в детстве.
Я вошел в сарай и по лестнице поднялся на чердак. Две раскладушки — слева моя, а справа — Васькина — по-прежнему стояли на своих местах, словно все еще ждали нас. На корточках, потому что крыша казалась как будто ниже, чем в детстве, я подошел к нашему «штабу» и лег на раскладушку. В воздухе плясала пыль, свет пробивался сквозь маленькие окна чердака. Я осмотрелся и увидел коробку из-под обуви под Васькиной раскладушкой.
Открыл коробку и увидел черно-белую фотографию, которую сделал мой отец, когда нам было по пять лет. На фото у бочек для полива огорода мы стояли, обнявшись: я и мой Васька. В руках брат держал огромный кабачок — наш урожай, который мы все лето поливали. Мы — два брата — были счастливы. Мы улыбались, и это фото в ту минуту казалось мне самым дорогим, отчего сердце забилось с надрывом.
В той же коробке я нашел завернутый в газету пузырек из-под лекарства с резиновой крышечкой. На дне пузырька были следы от какой-то жидкости. На газете Васька нацарапал печатными буквами: «Для бессмертия».
Васька, уже поздно говорить — ты все равно не услышишь. Ты лежишь в могиле.
Детство кончилось, мы редко встречались с тобой, но знай: ты в моем сердце навсегда.
Покойся с миром, брат. И прости, что тот эликсир бессмертия мы с тобой так и не выпили.
yaplakal.com