ТриполиДа запросто!
Фортепиано с осложнениямиВ приёмной сидел Константин Иванович Макаров. Сидел так, как сидят люди, всю жизнь готовые в любой момент сбежать — на самом краешке стула, будто стул был раскалённой сковородкой, а его задница — куском масла. Руки Константина мелко-мелко рвали талончик к врачу, превращая его в маленькие бумажные хлопья, которые, подобно снежинкам дурацких решений, падали на больничный пол. Медсестра смотрела на это конфетти человеческой беспомощности с выражением лица, которое обычно бывает у людей, вынужденных ежедневно наблюдать процесс эволюции, но только в обратном направлении.
[Известно, что эволюция — процесс медленный, но в приёмной к доктору Корнееву она ускорялась до состояния "глазом уследить невозможно", вот только направление было строго противоположным. Высшие формы жизни превращались в амёб на глазах. Амёбы, впрочем, были бы оскорблены таким сравнением.]
— Макаров! — внезапно рявкнула медсестра с той же радостью, с какой люди обычно произносят фразу "у меня гангрена".
Константин вздрогнул и просыпал оставшиеся кусочки талона, как будто это могло магическим образом отменить необходимость заходить в кабинет.
Доктор Корнеев сидел за своим столом в позе, которая выражала примерно следующее: "Если вы думаете, что я здесь для того, чтобы вылечить вас, то вы ошибаетесь дважды — во-первых, я здесь не для вас, а во-вторых, вы неизлечимы". Его волосы, как и терпение к идиотам, давно покинули его голову, оставив место для блестящей лысины, которая сейчас отражала свет флуоресцентных ламп с такой яростью, что могла бы служить маяком для заблудившихся аэронавтов.
— Так-так-так, — сказал Корнеев тоном, каким обычно говорят "дерьмо-дерьмо-дерьмо", и посмотрел на очередную жертву своего медицинского сарказма.
— И что у нас тут? Давление? Головные боли? Или просто решили скрасить мой день своим присутствием?
Константин попытался что-то промямлить, но Корнеев уже листал его историю болезни с выражением лица человека, читающего особенно неудачный фанфик по "Войне и миру".
— Ага, — сказал он. — Жалобы на тревожность, бессонницу, периодические приступы паники. И все это, конечно, началось "совершенно внезапно" и "без всяких причин". Так?
— Ну, да... В последнее время мне кажется, что... — начал Константин.
— Вам кажется, — перебил Корнеев. — Интересная формулировка. Знаете, я тоже иногда думаю, что мне "кажется", будто я работаю в окружении компетентных коллег и разумных пациентов. Но потом я просыпаюсь.
Он вперил в Константина взгляд, который мог бы просверлить дыру в бетонной стене.
— Расскажите мне о вашей жизни, Макаров. И попытайтесь, ради всего святого, сделать это интереснее, чем ваша медицинская карта. Хотя думаю, вам это будет трудно — я видел списки ингредиентов на упаковках лапши быстрого приготовления с более захватывающим сюжетом.
Константин рассказывал. О матери, которая критиковала каждый его шаг и видела в нём лишь бледную копию неудачного отца. О скрипке, на которой его заставляли играть в детстве, хотя единственное, что ему хотелось сделать с этим инструментом — это проверить, насколько далеко он сможет его зашвырнуть. О жене, которая со временем превратилась в точную копию его матери, с той же интонацией вечного разочарования. О сыне, с которым он так и не научился разговаривать, потому что... ну, а зачем? Он же спит. Или притворяется, что спит. Какая разница?
— То есть, — подытожил Корнеев, постукивая ручкой по столу с такой силой, будто пытался загнать её в дерево, — вся ваша жизнь — это попытка не выделяться, плыть по течению и избегать конфронтации любой ценой?
Константин кивнул, слегка удивляясь тому, как точно врач уловил суть.
— А ещё я, кажется, передал это своему сыну... — добавил он тихо.
— "Кажется"! — Корнеев закатил глаза, — Нет, Макаров, вы не "кажется" передали. Вы с хирургической точностью воспроизвели в следующем поколении всю ту же модель. Поздравляю, вы — живое доказательство того, что дарвиновская эволюция иногда дает осечку.
[Доктор Корнеев был известен своей теорией о том, что некоторые люди эволюционируют не в сторону более приспособленных особей, а в сторону более изощренного избегания ответственности. В тесных медицинских кругах эту теорию называли "корнеевским регрессом" и иногда применяли для объяснения поведения особенно раздражающих пациентов.]
— Скажите, Макаров, — Корнеев подался вперёд, — у вас есть скрипка?
— Что? — Константин моргнул от неожиданности.
— Скрипка. Такой деревянный предмет со струнами. Играете на ней?
— Нет, конечно. Я же говорил, я ненавидел...
— А почему? — перебил Корнеев.
— Ну, звук этот... Пиликающий... И мать заставляла...
— То есть, вы ненавидите не сам инструмент, а то, что он символизирует принуждение?
Константин пожал плечами.
— Наверное...
— "Наверное"! — Корнеев схватился за голову. — Вы же взрослый мужчина, Макаров! Сколько вам лет? Сорок? И вы до сих пор не можете определиться, что вы чувствуете и почему?
— Сорок два, — пробормотал Константин.
— Ах, сорок два! Ответ на главный вопрос жизни, вселенной и всего такого. Только вот беда — вы, кажется, забыли сам вопрос.
Корнеев внезапно встал и подошёл к шкафу. Открыв его, он извлёк оттуда... скрипку.
— Вы что, держите музыкальные инструменты в кабинете? — удивился Константин.
— А вы думаете, медики только и делают, что лечат людей? — фыркнул Корнеев. — У нас тоже есть хобби. Некоторые вяжут. Некоторые собирают марки. Выпивают, правда, все... А я играю на скрипке, когда хочу подумать о чём-то, кроме беспросветной глупости человечества.
Он протянул инструмент Константину.
— Держите.
Константин неуверенно взял скрипку.
— И что мне с ней делать?
— Не знаю, — пожал плечами Корнеев. — Можете попробовать на ней сыграть. Можете разбить об стену — это будет хотя бы какое-то проявление характера. А можете положить на неё карты и попытаться построить карточный домик.
— Зачем?
— А зачем вы живёте, Макаров? — Корнеев смотрел на него не моргая. — Чтобы плыть по течению? Чтобы не выделяться? Чтобы рвать бумажки на мелкие кусочки, когда вас что-то беспокоит?
Константин опустил глаза.
— Знаете, с неё карты падают, — сказал он тихо. — Со скрипки. Слишком выпуклая.
— Ого! — Корнеев изобразил удивление. — То есть, вы пробовали?
— В детстве... Когда я думал, что мама не видит. А вот на альте получалось лучше.
— На альте? — Корнеев поднял бровь. — То есть, вы играли и на альте тоже?
— Нет, — Константин слегка оживился. — Просто в музыкальной школе был мальчик, который играл на альте. И мы как-то попробовали... строить карточные домики на инструментах...
— Удивительно, — сказал Корнеев с сарказмом, который можно было бы использовать вместо скальпеля. — Единственное яркое воспоминание вашего детства связано с творческим неповиновением. Кто бы мог подумать.
Он вернулся за стол и что-то записал в карту.
— Макаров, у вас нет никаких физических заболеваний, которые объясняли бы ваши симптомы. У вас банальный невроз на фоне подавленных эмоций и нереализованного потенциала.
— И... что мне делать? — спросил Константин.
— А что бы вы хотели делать? — спросил Корнеев. — Только не говорите "не знаю" или "как все". Я за такие ответы прописываю клизму.
Константин задумался, а потом неожиданно для себя сказал:
— Я иногда... пишу рассказы. В стол. Никому не показываю.
Доктор Корнеев посмотрел на пациента так, будто тот внезапно заговорил на древнегреческом.
— Вот как? — он вдруг улыбнулся, и эта улыбка странным образом преобразила его лицо, сделав почти человечным. — И о чём же вы пишете, Макаров?
— О разных людях... О том, как они запутываются в жизни... Как не могут вырваться из каких-то шаблонов...
[Удивительно, но в этот момент Доктор Корнеев подумал о пациенте хорошо. Впрочем, такие моменты были у него редки и мимолётны, как комета Галлея, только встречались ещё реже.]
— Пишите, — сказал вдруг Корнеев. — Пишите и показывайте людям. Участвуйте в конкурсах литературных. В сетевых сообществах. Читайте вслух на публике.
— Но...
— Они будут критиковать — а вы пишите. Будут смеяться — пишите. Будут орать, что вы графоман, — а вы пишите всё равно. Потому что знаете что, Макаров? — Корнеев наклонился вперёд. — За весь наш разговор, начиная со скрипки, вы не изорвали ни одной бумажки на мелкие кусочки. Вы даже саму скрипку держали вполне уверенно. Значит, что-то в вас есть. Что-то, что еще не разрушила ваша тщательно культивируемая инфантильность.
Он протянул Константину рецепт.
— Здесь лёгкое успокоительное — принимать при острой тревоге. И мой личный рецепт: купите новую скрипку. Или альт. Или, чёрт возьми, контрабас. И решите наконец, что вы хотите с ним делать — играть или строить карточные домики. Но решите сами, а не плывите по течению.
Константин взял рецепт, и в этот момент почувствовал странное облегчение, будто кто-то снял с его плеч тяжёлый рюкзак, который он таскал всю жизнь, забыв, что его можно просто снять.
— Спасибо, доктор, — сказал он.
— Не за что, — буркнул Корнеев, возвращаясь к своему обычному тону. — И, Макаров!
— Да?
— Если напишете что-то стоящее — принесите почитать. Только если это будет слезливая драма о несчастном мужчине, которого обижают злые женщины, — я засуну вам эту рукопись туда, куда не проникает солнечный свет.
[Доктор Корнеев всегда считал, что хороший пинок под зад иногда лечит лучше, чем самые дорогие лекарства. А иногда — просто доставляет удовольствие. Это был тот редкий случай, когда обе мотивации совпадали.]
Когда Константин вышел из кабинета, он обнаружил, что улыбается впервые за очень долгое время.
Дома Ольга встретила его привычным:
— Мусор вынес, а ведро не помыл. У тебя руки отвалятся от мытья?
Константин не ответил. Вместо этого он прошёл в комнату, сел за компьютер и открыл текстовый редактор. Его пальцы зависли над клавиатурой на мгновение, а потом начали быстро стучать по клавишам.
"Скрипка," — напечатал он. И продолжил писать, не останавливаясь.
Сергей, проходя мимо, заглянул в комнату отца и удивлённо остановился.
— Пап, ты что делаешь?
— Пишу, — ответил Константин, не отрываясь от экрана.
— А о чём?
Константин повернулся к сыну и впервые за много лет действительно посмотрел на него.
— О нас, — сказал он. — Хочешь почитать, когда закончу?
Сергей моргнул от неожиданности.
— Да... наверное.
— Хорошо, — кивнул Константин. — А теперь иди, пожалуйста. Мне нужно закончить эту сцену, пока она свежа в голове.
И он вернулся к клавиатуре, не замечая удивлённого взгляда сына и того, что за весь вечер так и не порвал ни одной бумажки.
[Существует теория, что настоящее взросление наступает не в определённом возрасте, а в тот момент, когда человек начинает создавать что-то своё вместо того, чтобы разрушать созданное другими. Доктор Корнеев, впрочем, считал, что настоящее взросление — это когда человек наконец перестаёт вести себя как задница. По сути - это одно и то же.]
yaplakal.com