6
В селе Великие Сопли, что за тридевять болот от губернии, жил-был мужик по имени Федот. Мужик был хоть и не промах, но особой удачей обделен. То корова у него будет доиться квасом, то петух кукарекать наоборот — с вечера до утра. А виной всему, как все понимали, был кот Федотов по кличке Васька.
Кот был не простой. Во-первых, цветом шерсти — цвета заправского ржавого гвоздя. Во-вторых, глазом — один, зеленый, как болотная топь, горел недобро, а второй был прикрыт вечной, мудрой прищуреной поволокой, будто кот этот глаз берег для более важных дел. И в-третьих, говорил. Не то чтобы пачками цитат сыпал, нет. Но мог мрачно буркнуть: «Молоко скиснет», и оно к вечеру в простоквашу превращалось. Скажет, глядя на дорогу: «Гость с пустыми руками идет», и точно — сосед Авдей за солью приплетется.
Однажды, сидели они с Федотом на завалинке, солнце садилось, как селезень в крапиву.
—Что-то жизнь моя, Васька, кривая, — вздохнул Федот, почесывая кота за ухом. — Ни богатства, ни славы. Одни чудеса да пакости вокруг.
Кот щурил свой рабочий глаз,мурлыкал, как старый самовар.
—А ты, — говорит, — правды хочешь?
—А что это такое? — насторожился Федот.
—Сермяжная Правда, — пояснил кот. — Она не сладкая, как мед, и не удобная, как лапоть. Она как ком в горле. Но ежели ее найти и на стол положить, все вокруг вертиться начнет, как должно. И удача, может, повернется.
—И где ж ее искать-то?
—Да где тебе удобней, — зевнул Васька. — В бутылке из-под самогона, под половицей, в собственном кармане. Она везде. Но не всякий видеть ее хочет.
Решил Федот Правду добыть. Сунул руку в карман — нащупал только дырку и застарелую крошку хлеба. Под половицей — мышиный помет и два медяка царя-гороха. В бутылке из-под самогона — только дурманный дух.
Расстроился мужик. Идет по огороду, брюки подпоясывает, и вдруг — ой! — спотыкается о что-то невидимое и носом в грядку с луком втыкается. Встает, отплевывается, а перед ним, на воздухе, висит ком. Размером с хороший кочан капусты. Серый, невзрачный, и слегка, понимаешь, колючий, как репейник. И тихо так над ним поворачивается.
Федот ткнул в ком пальцем — больно. Присмотрелся — а в нем, как в зеркале мутном, отражается его же хата, но крыша кривая, забор поваленный, и он сам, Федот, сидит на лавочке с бутылкой, а выражение лица у него глупое и довольное.
—Это что за гадость? — возмутился Федот.
—Сермяжная Правда твоя, — с печи донесся голос Васьки. — Как есть, в натуральном виде. Бери, куда-нибудь пристроишь.
Приволок Федот этот ком в избу. Куда его деть? На печку — мешает. Под лавку — не убирается. Поставил на стол. Сидит, смотрит на него. А ком, зараза, не просто висит. Он показывает. Вот в углу паутина, которую Федот уже двадцать лет «завтра» сметать собирается. Вот ложка немытая, а в ней следы вчерашней каши. А вот и сам Федот, когда думает, что один, ковыряет в носу.
Стало мужику не по себе. «Нет, — думает, — так дело не пойдет. Надо ее, Правду, куда-нибудь применить, чтобы польза была».
Потащил ком к старосте. Заходит: «На, — говорит, — Иван Потапыч, тебе Правда сермяжная. Управляй». Староста, человек опытный, на ком посмотрел, а тот уже показывает, как староста из мирского котла две курицы себе в солонину перевел. Староста побледнел, замахал руками: «Забирай свою мерзость! Жить с ней спокойно нельзя!»
Пытался Федот подсунуть Правду местному лавочнику — тот чуть в обморок не упал, когда ком бескорыстно показал настоящую цену соли и сахара. Кинул ком в дом к вдове-красавице Матрене — та, увидев, как она на самом деле выглядит по утрам, до того осерчала, что едва удрал.
Лежит Федот вечером на печи, а ком у печки, как ёж несчастный, стоит.
—Ну что, — спрашивает Васька, — весело с Правдой?
—Да чтобы она сгорела! — буркнул Федот. — Ни есть с ней, ни спать, ни людям в глаза смотреть. Одна морока.
—А ты ее не к людям таскай, — философски заметил кот, вылизывая лапу. — Ты на нее сам посмотри. Да повнимательней.
Полез Федот с печи, подошел к кому. Сел напротив. Смотрит. А ком, помимо всякого непотребства, показывает и кое-что еще. Вот Федот, молотком ловко, за три удара, починил табурет. Вот он ворону, которая цыплят обижала, метким камушком отгоняет. А вот он, не жалея, последнюю краюху страннику-бродяге отдает. И лицо у Федота на этих кадрах — хорошее, умное и твердое.
Задумался Федот. Утром встал, не поленился — паутину вымел, ложку вымыл, крышу поправил, забор подпер. Смотрит — а ком на глазах уменьшился, стал не такой колючий и даже как будто светлее.
К вечеру сидят они опять на завалинке. Федот, довольный, чай из блюдца хлебает. Ком, теперь размером с кулак, мирно лежит на лавочке, как грелка.
—И что же, — спрашивает кот, — теперь с Правдой делать будем? На стол не поставишь — мешает, выбросить жалко.
—Да так оставим, — махнул рукой Федот. — Пусть полеживает. Как напоминание. Чтобы не очень зазнаваться, но и не слишком комплексовать. Главное — не на других ее тыкать, а себе под нос потихоньку подкладывать. По чуть-чуть. А то, знаешь, и от большой Правды, как от большой лжи, только вред.
Васька мудро помолчал, пошевелил усами.
—Вон оно как, — сказал он наконец. — Дожил. Сам до сермяжной мудрости дошел. Теперь, гляди, и корова молоком настоящим доиться начнет.
—А петух?
—Нет, петух так и останется кукарекать наоборот, — признался кот. — Это у него не от Правды, это у него, понимаешь, душа творческая. Артистизм.
И они сидели так до темноты, в тишине, нарушаемой только обратным кукареканьем и мирным посвистыванием кома-Правды на лавке. Жили не богато, но как-то… правильно. Или почти правильно. Что, в общем, для нашей местности одно и то же.
Размещено через приложение ЯПлакалъ
yaplakal.com