Культурная блажь

Дело, конечно, было не вчера. И даже, можно сказать, позапрошлой осенью. А может, и еще раньше. Но история эта, между нами говоря, до того характерная, что я, как подумаю, даже курить на время бросаю.

Жил в нашем доме, в тридцать восьмой квартире, гражданин Сидоров Василий Прокофьевич. Человек он был, в общем-то, не бедственный. Служил где-то в конторе, получал, по слухам, неплохой оклад и даже премии имел. И все бы ему жить да радоваться, ан нет, одолела его одна интеллигентная блажь.

Захотел Василий Прокофьевич в себе культурность развить. А именно – картины полюбить. Не то чтобы он их очень понимал или чувствовал, нет. Но считал, что человеку с премией положено на стену не ковер с оленем вешать, а нечто, так сказать, эдакое.

Ходил он по музеям, вздыхал, щурился, но, по его же словам, «ни черта не видел, кроме мазни». А желание иметь культурный вид росло в нем не по дням, а по часам.

И вот, как-то в воскресенье, идет он по барахольному рынку и видит – стоит мужичок, а перед ним картина. И на картине этой намалевано нечто совершенно невообразимое: вроде бы как человек, а вроде и нет, цвета такие ядовитые, а общий смысл, как говорится, покрыт мраком неизвестности.

Василий Прокофьевич остановился.
–Это что же такое? – спрашивает.
–А это, гражданин, – отвечает мужичок, – искусство. Авангард. Сам Малевич, можно сказать, отдыхает. За бесценок отдаю.

Сидоров, конечно, про Малевича слыхал, слово такое модное. И цена ему показалась смешной – пятнадцать рублей. «Вот оно! – думает. – Куплю сию абстракцию, повешу в красном углу, и буду я, значит, не хуже людей. Придут гости, а я им: мол, вы тут с вашими оленями не торчите, а я вот душой отдыхаю на высокое».

Купил. Принес домой, сдул пыль, вставил в дорогую раму, которую тут же и приобрел за еще большие деньги, и водрузил на самое видное место в комнате.

Жена его, Агриппина Саввишна, женщина простая, увидала и ахнула:
–Васенька, да ты с ума сошел! Это же мазня мазней! На что это похоже?
–Ты, – говорит Василий Прокофьевич с достоинством, – ничего не понимаешь в эстетике. Это внутренний крик. Это отрицание форм. Это мне для культурного роста.

С тех пор и пошло. Сидоров сам стал похож на внутренний крик. Сидит, бывало, вечером, уставится в свою картину, брови хмурит, вздыхает. Видит – ничего не видит. А признаться себе в этом – гордость не позволяет.

Стал он гостей звать. Подведет, бывало, гостя к картине и спрашивает с хитрой улыбкой:
–Ну что, чувствуете?
Гости,конечно, теряются. Один говорит: «Как бы тебе объяснить, Вася… чувствуется мощь». Другой вторит: «Да, колорит, знаешь ли, напряженный». А сами глаза отводят, потому что боятся показаться некультурными.

И вот однажды приходит к нему племянник, студент-художник. Парень трезвого ума, без всяких там блажей. Посмотрел он на картину, посмотрел и говорит:
–Дядя Ваня, а по-моему, вы купили брак. Это же просто неудачный подмалевок. Смотрите, тут даже холст сквозит кое-где. Его, наверное, в училище каком выбросили, а тут вам и впарили.

Сидоров как закипит!
–Молокосос! – кричит. – Да как ты смеешь! Ты в искусстве ни бельмеса не смыслишь! Это великое произведение! Я за него… – и чуть не проговорился про цену, но вовремя сдержался.

Выгнал племянника. А сам с той поры совсем загрустил. Стоит перед картиной и думает: «А вдруг и впрямь мазня? Пятнадцать рублей на ветер… Да еще рама… Ох, и дурак же я, дурак!»

Но снять картину – себя унизить. Значит, признать, что племянник прав, а он, Сидоров, осел безграмотный.

Так и мучился бедный гражданин, пока случай не помог. Пришла как-то к ним тетка из деревни, Марфа, женщина с практической жилкой. Увидела картину, руками всплеснула:
–Ой, Васенька, да это же идеальная вещь!
–Что? – обрадовался Сидоров.
–Да на ней клопов давить! Фон темный, а клоп, он, подлая тварь, светлый. Как раз видно будет. Дай-ка я попробую.

И прежде чем Василий Прокофьевич опомнился, тетка Марфа с хрустом приложила к полотну одного зашевелившегося насекомого.

Тут у Сидорова камень с души свалился. Он не то чтобы обрадовался гибели клопа, нет. Он обрадовался, что нашел картине практическое применение. Теперь он мог снять ее без урона для своего самолюбия.

– Да, – сказал он важно, – действительно, функциональный предмет. Не пропадать же добру.

Снял картину и отнес на кухню, специально для тетки Марфы и борьбы с паразитами.

А на стену, между прочим, снова повесил ковер с оленем. Говорит, душа отдыхает. Вот ведь как у людей бывает. Ищешь культурность, а находишь душевный покой только тогда, когда от этой самой культурности избавишься, хоть и окольными путями.

Размещено через приложение ЯПлакалъ