ККК №31 Маски и Звери. Основная лента

Напоминаю, тема-монета – Маски/Звери. Можно было совмещать направления, можно выбрать одно.
Для усложнения задания, автору выдавалось индивидуальное дополнительное условие на построение сюжета: цитата, стихи, картинка, музыкальный клип. Эти допусловия размещены в теле поста с рассказом, в самом начале, поэтому при чтении ориентируйтесь не только на тему, но и на применении индивидуального задания.

Те, кто не использовал допусловие, умышленно или нечаянно, попали во внеконкурсную ленту, которая будет комментироваться одновременно с основной. А также, во внеконкурс попали авторы, которые очутились ниже первой "Двадцатки", по совокупности оценок членов жюри, согласно классической балльной таблице.

Во внеконкурс размещен также некий эксперимент, суть которого откроем позже, чтобы проверить реакцию критиков.

*********
Итак.
Как всегда, у тебя, читатель, есть три голоса-выстрела для выбора.
Читаем медленно и вдумчиво, делаем выбор осознанно.

Деанонимизация автора, в любой форме, ведет к снятию рассказа с конкурса. Поэтому тщательно взвешивайте ответные комментарии перед публикацией.
Нежным и трепетным гениям дам совет запастись пипеткой с успокоительными каплями и цистерной чувства юмора.
Этот сайт непредсказуем. За это мы его и любим.

Критики, будьте конструктивны! Жаберы – будьте креативны! Читатели – снисходительны!
Приводите читать рассказы друзей, мам и котов.
Авторы, удачи.


Как обычно, ленты будут закрыты для голосования, пока администрация не прикрутит нам скрытый опросник, во избежание манипулирования голосами.
Комментарии и рецензии можно пока оставлять в стартовой теме, потом их перенесем в ленты с рассказами.

Пока висим в Яп-издательстве, позже будем унесены в Креативы, так что не теряемся с навигацией.

Пожалуйста, не голосуйте в ленте. Когда изменят структуру опроса, ваши голоса пропадут.



ПС.
Призовой фонд будет делиться на обе ленты, так что меценаты, можете вливать средства и заявлять свои номинации.
Карта СБ для меценатов:
4817 7601 6522 8820 Инесса
По СБП переводы телефон 89068615871 Инесса
Банки - Сбербанк или ВТБ


1. Бурбалаба. Дом одинокого дракона
2. Вечеринка в стиле Т
3. Выход
4. Зло
5.Абсурдные игры толерантного мира или о чём плачут собаки
6. Паломничество ПУСТОТЫ
7. Скот
8. Во мне был мужик и мне это понравилось
9. Критерий дикаря
10. Сто миллиардов лет
11. Город и смерть
12. Мотылёк
13. Ищущий да обрящет
14. Маска сознания
15. Ненавижу
16. Эксперимент
17. Облачный кот
18. Преображение
19. Требуется опытный орк
20. Третья планета

Это сообщение отредактировал Паласатое - 31.05.2025 - 19:52

1. Бурбалаба. Дом одинокого дракона.


Все пройдет©


1. Часы

Детский дом находился на окраине города. Несколько унылых панельных корпусов и облезлую детскую площадку окружал сплошной забор, на воротах всегда находились двое охранников.

Мальчик часто смотрел на эти ворота, представляя, как однажды выйдет отсюда в огромный мир. Именно здесь он почему-то вспоминал маму. Вернее, ему казалось, что он ее помнил. Мамин голос все чаще терялся в шуме ветра и скрежете частиц времени.

– Эй, ты! На что уставился? Ну-ка иди сюда, поцик.

К нему направлялась группка местных хулиганов во главе с Рыжим. Мальчик старался не попадаться им на глаза, они цеплялись за всех и за всё. Поэтому ничего хорошего ждать не приходилось.

– Пойдем с нами. Сделаешь, что я скажу, будешь жить дальше, – Рыжий затянулся сигареткой. А его свита схватила мальчика и потащила к административному корпусу.

– Сейчас мы отвлечем Каргу (так в детдоме величали директора Веру Анатольевну), а ты возьмешь Часы.

– Почему я? Ведь если поймают, убьют! – мальчик понял, что ему так и так мало не покажется. И получил удар в челюсть. Пинали его дружно несколько минут. По спине, по рёбрам… Рыжий всё метил в лицо.

– Если не ты, то кто?

Рука повисла, как плеть, отзываясь адской болью по всему телу. Похоже вывих.

– Принесешь Часы, отпустим в медпункт, если, конечно,не попадешься, – пообещал Рыжий.

Потом он увидел, как из своего кабинета выскочила побледневшая Карга и, вопя по телефону, чтобы охрана «немедленно летела» в корпус девочек, скрылась из виду.

– Все. У тебя не больше 5 минут.

Покушения на Часы Карги уже предпринимались не один раз в разные годы разными воспитанниками детдома. Это была великолепная и мистическая вещь: в тяжелую оправу медного цветав виде драконьих лап с когтями была упакована хрупкая стеклянная колба и потрясающим перламутровым песком. Когда на нее падал солнечный свет, песок искрился всеми цветами радуги. Таких Часов мальчик еще не видел в своей маленькой жизни.

Он достал их со шкафа, но Часы оказались неожиданно тяжелыми, и он просто не удержал их одной рукой. Вначале окатило волной ужаса, потом все вокруг замерцало и наступила темнота.


2. Замок

Очнулся мальчик на незнакомом берегу, рядом мягко шумел океан, орали чайки. Идиллическую картину портил старый и страшный черный замок. Его стены были покрыты трещинами и поросли мхом, окна зияли черными провалами, мост обрушился. Целой осталась только сторожевая башня, шпиль которой тянулась в небеса, как нос журавля.

Он отряхнул песок с лица и волос и понял, что рука совсем не болит. Пропали синяки, ссадины, не стало даже старого шрама на бедре. Решил первым делом проверить замок. Он хоть и страшный, но все же какой-никакой дом.

Когда мальчик поднялся по лестнице, в ворота потянуло ветром. Где-то внутри замка заскрежетало и заскрипело, словно замок сделал глубокий вдох. С крыши поднялись птицы, с окон полетела пыль. Замок встряхнулся. Как большой старый кот. Мальчик внезапно ощутил спокойствие и уверенно шагнул под черные своды.

В окно заглянула Каменная Горгулья:

– Ох ты… Столько лет спустя и новый хозяин.

– Заходи, не бойся, уходи, не плачь, – поприветствовали гостя рыцарские доспехи у входа.

– За дровами сходи, – буднично посоветовала голова каменного льва на огромном камине, – а то ночью тут задубеешь.

Мальчик на край каменного стола:

– Кто вы? Мне это снится?

– Теперь мы служим тебе, – ответила голова льва, – но не пугайся, когда изменишься ты, изменимся и мы. А зовут-то тебя как, новый хозяин?

Мальчик пожал плечами и пошел за дровами. Имя он забыл после той страшной аварии. Которая унесла маму и сестру, навсегда изменив его жизнь.


3. Лабиринт

На следующий день мальчик собрался исследовать замок. С ним в виде шлема и латной перчатки напросились Доспехи Рыцаря, чтобы поискать винный погреб. Горгулья упомянула сокровищницу, где должна томиться ее дочь – Золотая Гарпия. Вот бы ее вернуть… А Голова Льва рассказала мальчику о сундуке:

– Мы точно не знаем, где этот сундук. Но если ты его найдешь, то обретешь имя, свободу и сможешь вернуть невозвратное и исправить непоправимое.

– Голова, что ты имеешь ввиду? Как это?

– Я не знаю точно. Это магия, мальчик. Как и многое из того, что ты тут видишь. Но нам бы очень хотелось, чтобы ты его нашел. Это изменит всех нас.

Подвал замка оказался лабиринтом, как и во многих таких же строениях, чтобы там мог спрятаться друг и потеряться враг. Каждый день мальчик исследовал его небольшой кусок. И однажды он нашел сокровищницу.

Чего там только не было: золото, драгоценности, жемчуга, бриллианты, статуэтки! В поисках Золотой Гарпии он даже нашел кольцо царя Соломона с надписью: «ВСЕ ПРОЙДЕТ»,пока не догадался позвать ее по имени: «Гарпия, где ты, золотая моя?»

Из одного сундука раздался жалобный стон. Мальчик разгреб сокровища и достал оттуда большой деревянный футляр. Заточение не прошло для Гарпии бесследно: её золотые волосы потускнели, изумрудные глаза погасли. Мальчик обнял девочку-птицу и вынес из подвала на солнечный свет прямо к Горгулье. И случилось чудо.


Горгулья и Гарпия на глазах мальчика превратились в людей. Женщина с длинными черными волосами обняла рыженькую девочку, а потом подбежала и расцеловала мальчика в обе щеки. «Я не знаю, как тебя и благодарить, ты подарил нам еще один шанс!». Внезапно на замок опустился туман. Мальчику показалось, что где-то вдали он слышит голоса людей и сирену скорой помощи. Руки женщины разжались и когда туман рассеялся, они с девочкой исчезли.

Мальчик ощутил, что стал немного выше, руки чуть длиннее, ноги – сильнее, а на спине между лопаток он нащупал два бугорка.

Винный погреб оказался пуст. Там он нашел одну-единственную бутылку, но в ней не было вина, а лежало какое-то послание. К Доспехам Рыцаря он возвращался, перепрыгивая через три ступеньки, словно что-то удерживало его над землей.

Наверху он положил шлем и перчатку на остальные доспехи.

– Наверное, это послание для вас.

Мальчик выдернул пробку и вытряхнул на ладонь пожелтевший пергамент и сушеную незабудку. И случилось второе чудо.

Доспехи исчезли и на их месте появился молодой Рыцарь. «Теперь я знаю, что моя леди не вышла замуж, а любит и ждёт». Вихрем закружился портал, и мальчик на несколько секунд увидел горы и девушку, которая плакала, стоя на краю обрыва и уже была готова сделать последний шаг. Но услышала голос Рыцаря, и на лице ее расцвела улыбка. В эту секунду видение исчезло.


4. Бурбалаба

Мальчик размял крылья и взлетел на окно, где еще недавно сидела Горгулья.

– Вот мы с тобой и остались вдвоем, новый хозяин. Ну так ты вспомнил свое имя? – поинтересовалась Голова Льва.

Хозяин замка царапнул когтями по каменному подоконнику и свесил в окно украшенный черной чешуёйс золотым отливом хвост.

– Пока не вспомнил, но уже вот-вот…

– Так спустись в подвал и прочитай его. Оно же написано на двери твоего винного погреба, на стене твоей сокровищницы, на крышке твоего волшебного сундука!

Дракон посмотрел на Голову, он теперь точно знал, где искать сундук.

Стены замка стали словно прозрачны. Он видел каждую мышь, каждого жучка, ощущал, как на парапет башни наверху садятся теплые и пушистые чайки. Ощущал морской прибой у подножья скалы, чувствовал направление ветра и тепло солнечного света.

«Бурбалаба – хозяин черного замка, хранитель заблудших душ, владелец потерянных шансов и собиратель Песка времени».

Бурбалаба знал, что найдет в сундуке.

Сундук стоял в той самой уцелевшей сторожевой башне. Дракон аккуратно подхватил его когтистой лапой. «Осторожно. Хрупкое!» В голове почему-то всплыл знак в виде бокала.

Песочные Часы, извлеченные из сундука, были еще прекрасней чем те, которые стояли в шкафу у Карги. Дракон завороженно смотрел на переливы песка времени.

– Ну ты перевернешь их или как? – Голова Льва налилась теплым светом, ведь в камине теперь вовсю полыхал огонь, согревая сразу весь замок.

Мох со стен облетел, трещины исчезли, как-то сам собой появился новый мост. Теперь Замок величественно возвышался над морем всеми своими башнями, на шпиле появился гюйс с изображением дракона.

Бурбалаба уже было хотел перевернуть часы, но что-то на берегу привлекло его внимание. Дело показалось неотложным и дракон, облетев замок, приземлился недалеко от странного объекта. Это был пластмассовый пупс, рядом лежала пустая бутылочка из-под духов и брошь в виде розы.

Он решил показать все это Голове Льва.

На камине нежился большой рыжий кот с черными задними лапами и белыми передними, и он был недоволен.

– Да кто из вас наконец перевернет эти Часы? – возмущался котяра.

Дракон встряхнулся, превратился в мальчика, схватил кота в охапку и рассмеялся:

– Голова! Ты теперь натуральный Кот в Сапогах! Как с тобой такое произошло? И вот что ты можешь сказать об этом?

И выложил перед котом куклу, бутылочку и розу.

Глаза кота сразу погрустнели.

– Хозяин… Это – потерянный шанс. Отнеси пока в сокровищницу и положи в сундук до поры до времени. Волны иногда приносят на наш берег несбывшиеся мечты, разбитые надежды, преданную дружбу, убитую любовьи многое другое. Ты потом научишься их различать. Если, конечно, сейчас не перевернешь Часы.

Мальчик погладил кота:

– А что будет если переверну?

– Я точно не знаю, малыш, и эта загадка мучает меня уже много –много лет. Думаю, что мы вернемся каждый в свой дом, – ответил Кот в Сапогах.

Бурбалаба аккуратно положил Часы в сундук и отнес обратно в башню.

«Здесь мой дом. И он точно не детский».

–Слышишь, Кот, у замка теперь тоже есть имя «Дом одинокого дракона»!

Кот одобрительно сощурил желтые глазищи и в который раз смирился с судьбой.

Дракон полетел вдоль берега, выделывая кульбиты над водной гладью.


6. Карга

Директор детдома Вера Анатольевна наконец смогла позволить себе разрыдаться. День выдался просто ужасным. В корпусе девочек употребили наркотики, приехавшая полиция забрала хулигана Рыжего за их распространение. А потом у себя в кабинете она увидела лежащего на полу избитого, худого маленького мальчика. Вначале она подумала, что он мертв. Но обняв поняла, что он дышит. По дороге в больницу Вера Анатольевна держала его за руку и тихо умоляла: «Господи, ну выживи, ну пожалуйста!» Врачи сказали, что ребенок в коме, из которой, возможно, уже не выйдет.

Карга вышла из больницы, закурила и как-то по-птичьи нахохлилась. На нее обрушилось сразу все: и гнев, и жалость, и отчаянье. В кабинете она обнаружила, что мальчик разбил ее песочные часы. Она не понимала, чем они привлекают детей – дешевка с барахолки в красивом оформлении. Хотела же забрать домой, но как-то забывала. Да и домой особо не хотелось.

Дом Карги был пуст. Все самое дорогое она хранила в кабинете. Руки сами потянулись к последнему ящику стола.

Там на дне всегда лежал пупс, которого она купила своему так и не рождённому ребенку, хранилась бутылочка от духов, подаренных когда-то любимым человеком и сухой бутон розы.

Вера Анатольевна отодвинула ящик и замерла. Там ничего не было! И тогда она заплакала, как маленькая, навзрыд.

И вдруг на секунду ей показалось, что она слышит плеск волн и крики чаек, и вот-вот случится какое-то огромное чудо.

Внезапно она поняла, что все пройдет и это тоже. Что если потерян один шанс, то жизнь обязательно предоставит другой. Завтра она сходит к мальчику в больницу и сделает все, чтобы он вылечился. А потом, кто знает… Может у них обоих есть новый шанс.

Заходящее солнце в последний раз сверкнуло в окна янтарным кошачьим глазом и Дом одинокого дракона погрузился в темноту.

Это сообщение отредактировал Паласатое - 31.05.2025 - 18:49

2. Вечеринка в стиле Т


Обнажать душу так же неприлично, как обнажать тело©


Наступившая тишина пугала больше, чем недавние крики.
Костя, стараясь не дышать, вжался в едва заметную нишу в стене и молился, чтобы его не заметили. Он не знал, сколько времени осталось до гонга, но надеялся, что немного. В правой руке он сжимал трофейную отвёртку — единственное оружие. Смешное и жалкое.
Раздался звук шагов. Кто-то шёл по коридору уверенно, без страха. Костя сжал отвёртку, и напряг ноги. Если его заметят — он не сдастся без боя.
Рывок. Его схватили за грудки, приподняв как куклу. Костя ударил куда-то вбок. Отвёртка налетела на что-то твёрдое и выскользнула из потной ладони.
Преследователь — высокий мужчина в сером костюме и маске гиены — схватил его за горло.
Костя захрипел, вцепился в маску, стараясь добраться до глаз. Маска сдвинулась и упала на пол. Под маской оказалась гладкая, нечеловеческая голова. Ни ушей, ни глаз, ни рта. Отполированная до блеска поверхность, в которой задыхающийся парень увидел свое лицо.

А потом отражение стало меняться. Он уже не знал, был ли это эффект удушья, или действительно изображение изменилось. Но он вспомнил.
Поезд. Купе. Их двое. Возвращающийся из командировки Костя и молчаливый попутчик — приятный мужчина средних лет.
Тогда Костя переживал тяжёлый развод, на месте души зияла дыра. Как это часто бывает, под коньячок в поездке язык развязался. Он вытаскивал наружу всё тёмное, что до того пылилось в подвалах души.
Попутчик не перебивал, не сочувствовал фальшиво, слушал и смотрел на него странным, колючим взглядом.
— Всё наладится, — сказал попутчик, поднимаясь. — Возможно, не у вас, но наладится. А на будущее — если оно у вас будет — советую осторожнее обнажать душу перед незнакомцами. Иногда это опаснее, чем оголить зад в баре “Голубая устрица“.
До затуманенного алкоголем и воспоминаниями разума Кости не сразу дошёл смысл фразы. Когда дошёл, он только выругался и завалился спать, выкинув этот эпизод из головы.
Костя перестал дёргаться и обмяк. Убийца отбросил его тело и, подняв маску, снова надел её. Охота продолжалась.

***

— Ну и зачем мы там? — донеслось из комнаты. Геннадий закатил глаза. Снова тот же вопрос.
Когда он получил приглашение в клуб “Меркурий” на закрытую вечеринку “Мастерия”, счастью не было предела. Он давно мечтал о чём-то подобном.
Работал Гена в страховой компании и честно ненавидел свою работу — клиентов, коллег, начальство. Он неплохо рисовал и любил это, но не верил, что сможет зарабатывать искусством. А есть хотелось каждый день.
Он пробовал вести блог, но особой популярности не добился. Однако знал: если на вечеринке в “Меркурии” всё пройдёт удачно — его заметят. Тогда и картины начнут продаваться, и блог взлетит.
Но была одна проблема: прийти нужно было со спутницей. Лучше — с семьёй: жена, ребёнок. Такое было условие организаторов.
— Ну, солнышко, — начал он, — мы же говорили. Одного меня там не ждут. А попасть туда очень хочу. Это мой шанс сменить опостылевшую работу.
Девушка не ответила, и по ее лицу нельзя было понять о чем она думает.

Он смотрел на неё. Высокая, стройная, с правильными чертами лица. Носила рваные джинсы, футболки с котами, кроссовки. Волосы — в хвост, косметикой почти не пользовалась. Любила мотоциклы, но и за рулём машины уверенно себя чувствовала. Никогда не лезла за словом в карман, но о себе не рассказывала.
А её младшая сестра — двенадцатилетняя оторва, похожая на кошку девочка Лара — ничуть не уступала по степени безбашенности.
Да и познакомились они не совсем обычным способом. Гена оказался не в том месте и не в то время. Сказал не то, что сто́ит говорить в определённых кругах. В итоге его выволокли на улицу трое крепышей и начали наглядно объяснять, что “художника обидеть может каждый”.
Прохожие, как водится, проходили мимо. Когда рядом остановился серый “Рено”, никто внимания не обратил.
— Трое на одного? — прозвучал детский голос. Крепыши замерли, обернулись на худую девочку. Из водительской двери вышла молодая девушка — спокойная, уверенная.
— Три на три не хотите? — спросила мелкая. Один из парней усмехнулся и сказал старшей:
— Валите, пока целы.
— Заберём его и уйдём, — отозвалась та. В переулке повисла тишина.
— Да ты... — начал один, но его приятель, всё это время пристально рассматривавший старшую, словно узнавая, вдруг сказал:
— Если он с вами — пусть валит. — Он помог Гене подняться и толкнул его к девушкам.

Он смутно помнил, как сел в машину, и отключился. Очнулся уже на кровати — в квартире, где жили сестры. Было сотрясение мозга, несколько гематом, но без переломов.
Так он познакомился с Незой и Ларой. Неза поставила его на ноги, а потом как-то незаметно он оказался с ней в одной постели.
О произошедшем в переулке Гена предпочитал не спрашивать, боялся что услышит ответ который ему не понравится.
Между ними возникли странные отношения. Они одновременно манили и пугали Гену. Он чувствовал благодарность, влечение, страсть. Его тянуло к Незе, но он никак не мог понять, с кем связался.
Начать с того, что даже настоящих имён сестёр он не знал. Старшая представилась Незой. Когда он удивился, сказала, что это прозвище. Настоящее имя — для более близкого знакомства. Ни чем она занимается, ни где учится Лара, ни кто этот загадочный дядя — он так и не узнал. Несколько раз собирался уйти. Не смог.
А вчера в почтовом ящике он нашёл приглашение. Его шанс. Осталось только уговорить сестёр — а вот тут он не был уверен. Казалось, и Неза, и Лара всегда делали только то, что хотели.
— Я что-то слышала про “Меркурий”, — после паузы сказала Неза. — Не помню точно. Ты как, Ши? — спросила она. — Тут написано, что это вечеринка масок. Думаю, ты сможешь надеть свою любимую.
— И маникюром похвастаться? — радостно откликнулась девочка. — Тогда я за!
— Мы согласны, — ответила Неза. — Но если тебя там будут бить из-за нашего поведения, не жалуйся.
— Не буду! — просиял он.

***

— Я думала, это где-то в центре, — сказала Лара, вертя головой.
— Нам сюда, — указал на автобус Гена. — Нас отвезут. В центре — элитный клуб, а такие вечеринки проводят на загородных виллах.
Внутри автобус больше напоминал лимузин: несколько удобных кресел, холодильники с напитками, тихая музыка. Молчаливый водитель указал их места, и Гена с наслаждением уселся, прикрыв глаза. Похоже, жизнь налаживалась.
Неза что-то прошептала сестре, та кивнула, без спроса взяла сок и развалилась в кресле.
Кроме них, в автобусе были две пары и семья из трёх человек — видимо, мама, папа и мальчик Лариного возраста.
Ехали около часа. Когда двери открылись, оказалось, что автобус въехал в гараж. Выйдя, они сразу оказались в просторном, закрытом помещении.
— Прошу за мной, — их встретил высокий мужчина в сером костюме и маске лисицы.
Они проследовали за ним и вскоре оказались в огромном зале. Там уже было около тридцати человек. Гости бродили между столами, общались, угощались напитками и закусками.
— Основная программа, — произнёс сопровождающий, — начнётся через час. Наслаждайтесь пока.
— Вкусно, — сказала Лара с набитым ртом, — но скучно. Когда там основная часть?
— А как тебя зовут? — неожиданно спросил мальчик, с которым они ехали. Он некоторое время держался в стороне, но теперь решился подойти.
Несмотря на то что вечеринка была семейной, детей было мало — кроме них, лишь две девочки постарше, демонстративно игнорировавшие «малых».
— Шайлара. Но можешь звать меня Лара. А тебя? — ответила она.
— Прикольное имя. Я Игорь, — сказал он и хотел что-то добавить, но тут раздался удар гонга — громкий, зловещий.
Помещение погрузилось во тьму. Затем вспыхнули прожекторы, освещая импровизированную сцену. Посреди неё стоял человек в маске шакала, вокруг — пятеро в масках белых медведей.

— Рад сообщить вам о начале основной части ежемесячной игры «Доживи до рассвета», — разнёсся по залу усиленный микрофоном голос. Наступила мёртвая тишина.
— Как вы, наверное, догадались, суть игры — дожить до рассвета. Точнее, до шести утра. Телефоны не работают, не тратьте время. Победителей может быть сколько угодно, награда — щедрая.
В зале появился новый контингент: высокие парни в чёрной форме и масках собак. Ни опознавательных знаков, ни имён — лишь на левом плече странный символ: два белых эллипса, соединённых в знак бесконечности.
— «Псы», — продолжил ведущий, — обеспечат порядок и ваше нежелание остаться здесь после второго гонга. А «охотников» можно увидеть, если поднять голову. На втором этаже стояли мужчины в костюмах и масках гиен.
Псы синхронно двинулись в зал, разделяя людей на группы. В руках — дубинки, но угроза, исходившая от них, была столь сильной, что применять силу почти не пришлось. Лишь однажды: когда мать Игоря бросилась к сыну, один из мужчин грубо оттолкнул её назад.
Гену сковал ужас. Он стоял как столб, не веря в происходящее. Нашёл глазами Незу и Лару — в тот самый момент, когда псы подошли к ним. Лара продолжала жевать бутерброд, на её лице не было ни капли страха, словно она не понимала, что происходит.
Их разделили, как и всех. Неза что-то крикнула сестре, та кивнула.
— Правил нет, — сказал ведущий. — Можете прятаться, можете драться. За убийство охотников бонусов не будет, разве что моральное удовлетворение. Прожекторы высветили три высоких прохода в дальней стене.
— Это вход в игровую зону. Мальчики — налево, девочки — направо, дети — в центр.

Второй удар гонга.
— У вас две минуты, чтобы покинуть зал. Кто останется — станет добычей псов и не доживёт до рассвета.
После короткой паузы все бросились к своим выходам. Осталась лишь мать Игоря — стояла, не отрывая взгляда от сына, — и Неза, которая неспеша направилась к арке.
— Держитесь за мной, — сказала Лара испуганным детям. — Всё будет в порядке.
Гена замешкался. Он оказался в числе последних. Перед тем как выйти, оглянулся и увидел, как Неза буквально тащит кричащую женщину и вталкивает её в арку. А потом он вышел из зала и уже не увидел как Неза неожиданно бросилась на ближайшего пса.
Её атака была стремительной. Тренированный боец не успел среагировать — удар в горло, дубинка выхвачена из рук. Поворот на пятке, удар в колено другому псу. Подскок, рывок — и враг падает. Неза исчезает в арке выхода.
Оказавшись в коридоре, Лара огляделась. Остальные испуганно толпились позади, молча признав в ней лидера.
Возле входа стоял стол с масками. Рядом — мужчина в маске гиены.
— Взрослые сражаются. Дети бегают, — сказал он. — Если выберете маску и найдёте укрытие под неё, возможно, доживёте до утра. Выбирайте.
— У меня уже есть, — ответила Лара, поднимая голову и показывая кошачью мордочку вместо лица — как в аниме про девочек-кошек.
— Минуточку... — мужчина шагнул к ней. — Откуда...?
Он не договорил. Лара рванулась вперёд. Вместо ногтей — острые когти. Она проскользнула под рукой, оказалась за спиной, оттолкнулась от пола, запрыгнула ему на плечи. Мужчина попытался схватить её, но не успел. Когти вонзились в шею, в щель между маской и воротником, и рванули вверх, оставляя на маске четыре борозды.
Мужчина захрипел, опустился на колено, потом упал. Лара сорвала маску, обнажив круглый, покрытый трещинами шар.
— Кто это? — пискнула одна из девочек.
— Грязь, — ответила Лара. — За мной.
Гена сидел тихо, стараясь слиться со стеной. После входа в игровую зону он бросился вглубь коридора, нашёл комнату, заставленную старой мебелью, и забился в щель между диваном и стеной. Он понимал, что укрытие ненадёжное, но страх выйти и столкнуться с охотниками сковал волю.
Пару раз он услышал крики. Каждый из них ощущался как удар по нервам. А потом — скрип. Волосы встали дыбом.Он замер, не дыша. Не помогло. Высокая фигура склонилась над ним, схватила за грудки и вытащила из ненадежного убежища, крепкие руки сомкнулись на горле.
Гена захрипел и вцепился в пальцы охотника. Тот смотрел на него с равнодушной маской гиены — и вдруг маска соскочила с его лица. Под ней оказался прозрачный круглый шар, и художник чуть не потерял сознание от ужаса. Внутри шара клубился туман, и внезапно Гена увидел бар.
Это было несколько лет назад. Тогда он пришёл напиться — на душе было мерзко: картины никому не были нужны, блог не пользовался популярностью, а неделю назад его бросила девушка.
Сначала он пил один, потом разговорился с соседом по барной стойке. Тот неожиданно не отмахнулся, слушал внимательно, не перебивал, время от времени подливая в опустевший бокал. И Гена выдал всё. Обнажил самые потаённые уголки души, выливая накопившееся раздражение и разочарование.
Сейчас он снова видел себя там. Видел этого парня, его холодный, колючий взгляд. Он затягивал — в бездну, и у Гены не было сил сопротивляться. И вдруг всё закончилось: шар, заменяющий убийце голову, разлетелся на осколки, и Гена упал, судорожно вдыхая такой желанный воздух.

— Вставай, времени мало, — услышал он и с изумлением уставился на Незу, протягивавшую левую руку. В правой она сжимала дубинку, которой, по всей видимости, и раскроила череп гиены.
Он встал, и она, схватив его за руку, буквально потащила за собой.
— Неза… что тут… — пролепетал он.
— Тут шлюз, — ответила она, — между Землёй и одним очень неприятным местом. Он открыт, и мы его закроем.
— Мы? — переспросил он.
— Угу. Я, Ши и ты, — ответила она. — Мы давно искали это место, но попасть сюда непросто. Нужно, чтобы пригласили. А приглашают не всех. Надо быть не только слабой личностью, которую легко стереть, но ещё и дать разрешение пригласить себя.
— Разрешить?.. Я не…
— Ты — да, — отрезала она. — Искал свободные уши, жаловался, делился сокровенным, обнажал душу. Обычно это не страшно, но иногда ты делаешь это не в том месте — и позволяешь забрать себя.
Они шли по коридору, и Гена видел разбросанные тела. Гости и охотники валялись прямо на полу. Он узнал отца того парня, с которым они ехали в автобусе.
Через пару минут они вышли в огромный амфитеатр. Гена не удивился, увидев Лару, рядом с которой стояли остальные дети. Кроме них, здесь было несколько мужчин и женщин — намного меньше, чем гостей на вечеринке.
— Ши, ты нашла вход? — спросила Неза.
Та кивнула, указав рукой на один из проходов.
— Ши — впереди. Потом парни, дети в середине. Я с Геной замыкаем.
Никто не возразил — все были слишком подавлены и готовы идти за тем, кто знает путь. Через минуту каменный коридор сменился металлическим. Под ногами гулко стучал металл. На стенах появились странные письмена. Гена, как художник, отметил их красоту и мастерство, с которым они были нарисованы. Но что-то в этих знаках тревожило. Он не мог понять, что именно, но чувствовал — они не для красоты.

— Куда мы? — решился спросить он.
— В сердце этого места, — ответила Неза. — Пора остановить его.
— Но... — он пролепетал, — там, наверное, охрана. А мы… без оружия…
Он хотел остановиться, но Неза чуть сильнее сжала его руку — он едва не вскрикнул и побежал быстрее.
— Там не будет охраны, — сказала она. — Это не военный объект с дронами и ловушками. Это область перехода. Здесь действуют другие законы. И до утра никого, кроме охотников, тут не будет. А охотников уже нет. Верно, Ши?
Свет стал ярче, воздух — холоднее. Тишину сменила равномерная вибрация. Коридор закончился лестницей вниз, теряющейся в темноте. Свет не проникал ниже третьей ступени.
— Мы с Ши и Геной идём дальше. Остальные ждут здесь, — приказала Неза.
Гена предпочёл бы остаться, но понял — его мнение никого не волнует. Они начали спуск. Он зажмурился и стал считать ступени.
— Пришли. Можешь открыть глаза, — услышал он.
В центре помещения находился шар, похожий на тот, что заменял голову охотнику, но раз в десять больше. Внутри танцевали тени, дробились и снова сливались.
— И как мы его уничтожим? — спросил он.
— Добровольной жертвой, — ответила Неза. — Ши, открывай туннель.
Девочка кивнула, выпустила когти и ловко вскрыла себе вену. Гена с отвисшей челюстью наблюдал, как из пореза текла густая чёрная жидкость, похожая на битум.
Она подошла к шару — на его гладкую поверхность закапали тёмные капли. Там, где они касались, возникали чёрные пятна, расширялись и сливались в одну большую кляксу.
— А теперь жертва, — сказала Неза, доставая нож и хватая Гена за плечо.
— Что? Я? — слабо пролепетал он.
— Увы, да, — пожала она плечами. — Готов пострадать за идею?

Он не успел возразить. Она ткнула его лицом в шар — и он провалился в пустоту.
Ни верха, ни низа. Он парил в невесомости, а в голове крутились мерзкие мысли: тридцать лет, ни денег, ни семьи, ненавистная работа, неудачи, разочарования…
Мысли материализовывались, обволакивали, проникали в рот, в нос, в уши — душили.
— Зачем ты? Зачем... — доносилось отовсюду. — У тебя ничего нет. Тебя самого нет. Нет. Нет…
Он словно растворялся в пустоте, становился тоньше и легче. Но потом… вспомнил. Первый рисунок. Яркий, удачный. Улыбку матери. Рамку на стене. Когда он потерял себя? И зачем? Почему отказался от мечты ради копеечной работы?
На смену апатии пришла ярость. Он дёрнулся — собрался. Рванулся всем своим существом. Чернота исчезла, и он увидел: снова стоит в комнате, а шар перед ним покрывается трещинами и разваливается.
— Молодец! — голос Незы звучал иначе — в нём слышалось уважение. Она вложила в его руку фляжку, и он сделал несколько жадных глотков. Коньяк обжёг горло, но стало легче.
— Что это было? — спросил он.
— Ты закрыл проход, — ответила Лара. — Это мог сделать только человек с Земли. Поэтому пришлось тащить тебя.
— Но ты справился, — добавила Неза. — Идём, тут больше нечего делать.
Путь наружу стёрся из памяти. Он помнил, как они соединились с остальной группой, шли по лестницам и коридорам… А потом — свежий воздух. Рассвет.
Они стояли на парковке перед тем зданием, где проходила вечеринка. Оно выглядело заброшенным, ни в одном окне не горел свет.
Выжившие держались вместе. Лара что-то говорила плачущему Игорю. Всё это отпечаталось в его памяти рваными фрагментами.
— Ну что, будем прощаться, — сказала Неза. — Вас скоро заберут.
Вот компенсация — ты всё-таки дожил до рассвета, — она всунула ему в руку конверт. — Думаю, тебе стоит уволиться и заняться тем, чем действительно хочешь. Теперь у тебя всё получится.
— Спасибо, — сказал он. И неожиданно для себя добавил:
— Мы ещё встретимся?

3. Выход





- Обухово через десять минут! Просыпаемся! – дверь потрясли с внешней стороны.

Рассвет сочился в окно купе, тыкая пальцем-лучом то в бутылку минералки на столе, то в книгу, которую я вчера читал, то в дверное зеркало, отражаясь в нём и разбиваясь на осколки.
Проводница, симпатичная девчонка лет тридцати, на протяжении поездки улыбалась и заговаривала о жизни. Я ответно улыбался и отмалчивался. Женщины не входили в планы на этот отпуск.
Голова была тяжёлой – снилась какая-то чертовщина. Видимо, немало тому поспособствовала книжка, которую на перроне сунул проныра-лоточник.
– Возьмите, не пожалеете, – уверял торгаш, – романы уходят влёт.


Я действительно не пожалел. Неизвестный мне автор, Алексей Протасов, выдал невероятное. Конечно, я неискушённый читатель, который не ищет в бумажных листах откровений. Читаю без особых притязаний всякое и не имею особых пристрастий в литературе. Но книга меня потрясла и вывернула наизнанку.

Роман был о войне. Как омут, он затягивал и тащил на дно. Назвать жанр военной беллетристикой или публицистикой было бы неверно.
Сюжетных линий, по количеству героев, пересекалось несколько. На первый взгляд они хаотично рыскали в разные стороны, и только к концу романа стал понятен грандиозный замысел автора. Многомерная философская притча о смыслах войны и жизни. Временные слои переплетались, отзываясь эхом друг в друге, концентрация мыслей на страницу текста была плотна, трактовки двояки – верти как хочешь.
Я проглотил пятьсот листов за ночь и до утра пребывал в ступоре, переваривая, прогоняя буквы сквозь сознание.
Скупая информация об авторе на последней странице: родился, учился, работал. Нечёткая фотография – мужчина лет сорока: отстранённый взгляд, лёгкая седина.
Что любопытно – я ехал в тот город, где он родился. Вернее, в маленькую деревушку Родники, в двадцати километрах южнее.


Я сдал проводнице бельё и стаканы, пожелал классных пассажиров и удачи в рейсе. Книгу хотел оставить в купе, но в последний момент передумал и сунул в карман дорожной сумки.
Время было ранним, станция встретила тишиной и безлюдьем. Можно было добраться до деревни автобусом, но он ходил раз в сутки, ждать до полудня не хотелось. Вскинув сумку на плечо, я направился к выходу из здания вокзала. Пошёл коротким путём через лес, рассчитав, что к часу буду на месте.


Отпуск был первым за последние три года, я вымотался и устал, как собака. Не хотелось сладких турецких курортов, дешёвой экзотики Таиланда, экскурсий по Мадриду. И более всего не хотелось участвовать в процедуре развода, которую затеяла моя энергичная жужичка Варя.
Я ехал на родину, впервые за двадцать лет.


Лес был прохладным и сумрачным, наполненным пением птиц и ветра в кронах деревьев. Воздух такой чистый и вкусный, что его хотелось консервировать и вывозить в банках в бензиновую Москву для продажи. Сосновые иглы, спрессованные в упругую прослойку, пружинили под ногами, тропа под ними почти скрылась.
Странно, неужели сейчас из деревни никто не ходит на станцию?


Я отмахал половину пути за полтора часа и присел у ручья отдохнуть. В ветвях звонко чиркнула птаха, ветки зашевелились. Здесь можно ещё было встретить непуганых животных: белок, которые спрыгивали под ноги, лосей, выходящих к домам, медведей у озера.
Я наклонился попить. От ледяной прохлады заломило зубы.
Снова шорох и треск веток. Резко выпрямившись, я обомлел: у ствола толстенной сосны стоял человек в форме эсэсовца. Я видел его одновременно и чётко, и расплывчато – рваную на плече куртку, кобуру на бедре, заткнутую за ухо ромашку. Немец оскалился в мерзкой улыбке, наведя на меня дуло пистолета. И – пропал.
Я помотал головой, чтобы стряхнуть наваждение. Воздух перед глазами колыхался и дрожал, словно у раскалённой печи.
– Дочитался, – беззлобно обругал я себя, – мерещится чёрт-те-что. Отдохну, отосплюсь, отойду от суеты и всё будет замечательно.
Я чувствовал себя свободным, впервые за много лет. Включил музыку в плеере, чтобы идти было легче. Земфира вязко струилась, обволакивая сознание и диктуя ритм шагам.


«Я ничего не хочу, жужа.
Я словно высохшая лужа,
И в моём сердце совсем пусто и холодно.»

Деревня вынырнула из чащи, как яблоко выкатилось на ладонь. Лес подступил к ней вплотную, угрожая залить зеленью, поглотить дома. Улицы были безлюдны, где-то вдалеке брехала собака – значит, не все ещё покинули Родники.
Я шёл по заросшим лопухами улицам своего детства. Вот тут, возле бывшего клуба, мы с пацанами мерялись силами стенка на стенку. У колодца я ждал девочку, с которой дружил пять долгих лет. А в сад деда Пантелея детвора делала набеги лунными ночами.
До сих пор помню вкус яблок из его сада – тяжёлых, медово-сладких, тающих во рту. Дед злился и кричал нам вслед, что поймает и повыдергает ноги, но даже к родителям жаловаться не ходил.
Ветки с яблоками из детства грузно свешивались через забор, я потянулся, чтобы сорвать одно.


– Опять воруешь, Мишка?! – голос, ничуть не изменившийся за прошедшее время, заставил меня подпрыгнуть на месте, как шкодливого пацана.
Дед Пантелей неторопливо шаркал ко мне из глубины сада. Сколько же ему лет, этому несгибаемому старику?
– Ну что, вернулся, блудный сын? – с хитрой ухмылкой спросил дед.
– Вернулся, Пантелей Васильевич. Тянут корни, видать.
– Ну а что поделать? Прикипел к этим корням, куда от них? – и старик с любовью погладил шершавую кору ближайшей яблони.


Чертовщина какая-то – мне показалось, что дерево наклонилось к деду и трётся стволом о его ладонь, словно огромная собака.


– Совсем мы тут осиротели, вот ведь, – старик печально смотрел на меня из-за завесы ветвей, напоминая бога Пана, – поразъехались в разные стороны, глохнет деревня, как пруд стоячий.
– Рыба ищет, где глубже, – я беспомощно развел руками.
– Да не где глубже, – озлился Пантелей, – а где проще. К концу идёте, в городах своих. А потом корней ищете, да поздно. Потом спохватился, добавил: – Ну, иди. Поди невтерпёж…


Дом из детства стоял крепко и прямо. Покосилась ограда, засыпало листьями колодец, двор зарос крапивой в рост человека, проёмы окон печально смотрели на меня разбитыми стёклами, но крыша была целой, мощные брёвна сруба лишь чуть подёрнулись мхом.
Похоронив мужа, бабка Анастасия наотрез отказалась переезжать в город. Да недолго пережила деда, осенью ушла вслед за ним. Мать с отцом уехали в Штаты, как думалось, ненадолго, но получилось иначе. А я, оторванный листик от ветки, вдруг захотел прилепиться к своему дереву.
Внутри всё оставалось таким, каким помнилось мне в далёком прошлом. Мой старый футбольный мяч лежал на кровати.
Я вынул из рам осколки стекла, чтобы не порезаться, открыл окна настежь, чтобы в комнаты ворвалось настоящее. Со стены в фотографиях мне улыбались молодые дедушка и бабушка, дед был в военной форме, вернувшийся живым с Отечественной.
Я почистил, как мог, колодец, скосил траву под окнами, выбросил мусор, проверил инвентарь в сараюшке – всё на месте. Да и кто тут будет что-то красть у соседей? Отродясь такого не водилось, никто не закрывал двери на замок.


Постельное бельё, найденное в комоде, было жёлтым от времени и чуть отдавало затхлостью, я вынес проветрить его во двор – потом постираю. Присел на ступеньки и с наслаждением закурил.
– Михей?! – за изгородь заглядывал отец моего школьного приятеля, Саньки Феоктистова.
– Я, дядь Вань. Вот, захотелось увидеть своих. Схожу на могилки, авось не поздно.
– К своим никогда не поздно.
Покурили, разговорились. В деревне жило от силы человек сто, в основном, старики.
За продуктами ездили на лошадях и мотоциклах в соседнее Обухово, где ещё работал магазин, или в город. Пенсию привозили раз в месяц, выдавали старикам на руки.


– Ещё пару десятков лет – и не будет деревни, – с горечью сказал Иван, – проглотит лес. Ты приходи, дадим тебе картошки, иначе как проживёшь?
– Прихватил запас, не пропаду, – я неопределённо кивнул. – Если что, сгоняю в город.
– У нас третий год писатель живёт, – охотно продолжил беседу старик, довольный свежим человеком, – может и ты, Мишка, переселишься? Бабу привезешь, дитёв. А то – хотя бы на лето приезжай. У нас ведь тут тихо, хорошо.
Он просительно заглядывал мне в глаза, как бездомная собака, я кивал и соглашался «да, было бы замечательно». Наконец дядя Ваня ушёл, взяв с меня обещание прийти за картошкой и удочками для рыбалки.


На могилы к своим старикам я собрался на следующий день. Накануне долго не мог уснуть в этой прозрачной тишине – только шум ветра да стрекотание сверчков.
Фотографии на памятниках потускнели и почти слились с камнем, выделялись только глаза. Дед смотрел строго и печально, словно спрашивая: – Ну как ты там, внук?
– Все путём, дед, – я потёр ладонью заслезившийся на ветру глаз. – Учился, женился, развёлся. Детей не нажил к сорока годам, а остального – через край.
– Дурень ты, Мишаня, – беззлобно усмехнулся с фотографии дед. От неожиданности я запнулся о лопату, которую прихватил для того, чтобы обиходить могилы, и полетел на землю.
– Осторожней! – вскрикнул памятник.
Да это же не фотография со мной говорит! Рядом с могилами стоял незнакомый мужик. Худой, прямой как палка, с белыми волосами. Стар, как и все обитатели деревни. Кого-то он мне смутно напоминал, но вот кого?


– Не убился? – голос глухой и низкий.
– Зазевался, – смущённо ответил я, поднимаясь с земли и отряхивая колени.
Незнакомец смотрел на меня пронзительно, яркими синими глазами, удивительными для морщинистого иссохшего лица.
– Алексей, – представился он, протягивая руку.
Я принял рукопожатие и удивился крепкой хватке ладони.


Мы дошли до моего дома, мирно беседуя – старик оказался знатным говоруном. Увидев разбитые окна, он молодецки присвистнул.
– Нужно бы вставить, – деловито сказал он, – в июле случаются проливные дожди. Надолго?
– На месяц.
– Значит, захватите ливней, как пить дать. У меня есть пара листов и стеклорез. Запасся на все случаи жизни. Если хотите, приходите. Рулетка есть, снять размеры?
– Полагаю, что надо искать.
– Могу дать напрокат мотоцикл, для поездки в город.


Тут старик запнулся – на подоконнике лежала книга, которую я хотел перечитать ещё раз.
– Читали? – он взял её в руки. – И как?
– Потрясающе, – откровенно сказал я. – Получил истинное наслаждение. Постараюсь по возвращению найти книги этого автора. Хотя ведь он родом из этих мест?
Старик усмехнулся: – А это я. Алексей Протасов.
Я наконец-то понял, кого он мне напоминал. Алексей был копией фотографии с форзаца книги, постаревшей лет на тридцать.
Я уже открыл рот, чтобы задать вопрос, но Протасов меня опередил.
– Приглашаю вас на ужин, – церемонно сказал он. – Ровно через час.


Мы сидели в плетёных стульях на веранде, пристроенной к дому Протасова, за накрытым скатертью столом. Глиняный чайник, фарфоровые чашки, горячий пирог, только что из печки.
Убей, не помню, кто жил в этом доме в конце улицы раньше. И был ли дом?
– На «ты?» – предложил я, чтобы не путаться в местоимениях. – Можешь называть меня просто Мишей.
– Годится, тем более, что мы практически ровесники. Алекс.
Я отхлебнул горячий иван-чай и приготовился слушать. А история готовилась преинтересная.


«… Как ты уже понял, я родился в Родниках. И мне всего тридцать пять.
Родители переехали в Питер тридцать лет назад. Может быть, поэтому мы с тобой не пересеклись в деревенском прошлом.
Когда мне стукнуло десять, мать умерла от аневризмы мозга. Она знала о диагнозе и жила с постоянным предвкушением ухода. И меня учила ждать смерти, как поворота поезда. «Лёшка, мы все просто нарисованы кем-то, как книжные персонажи. Не дрейфь, увидимся».


Я все равно боялся. И ждал.
Отца смерть мамы подкосила сильнее, чем меня. Сначала он топил горе в работе, потом в водке. Я успел поступить в «Военмех» на программную инженерию и переехал в общежитие. Это было ошибкой – отец спился за полгода и повесился на балконе в день рождения мамы.
Чувство вины, знаешь? Я жил с ним очень долго. Да, нельзя контролировать взрослого человека, как маленького кутёнка. Но, понимая это, ты всё равно грызешь себя и коришь. Каждый, каждый день.
Я продал квартиру в Питере. Потом, гораздо позже.
В профессии метался недолго. Попробовал и системного администратора, и бета–тестировщика, и аналитика баз данных.
И тут друг меня попросил помочь с вычиткой. У человека банально не хватало грамотности, но мне хотелось помочь. К тому же появилась идейка. Я написал трип-код для редактуры его повести. Не будем пока обсуждать технические вопросы, ладно?»


Я кивнул, и он продолжил.
- Повесть приняли в приличном издательстве, напечатали, друг получил неплохие деньги. А я задумался.
– И написал военный роман? – спросил я.
– Не совсем. Я только наметил основные ступени сюжета, имена и характеры героев. И отдал… машине.
– То есть, ещё один код?
– Да.
– Интересно. Литературные монстры отдают черновики своим «неграм», оставляя себе славу. А ты…
– То, что ты прочитал, создано программой. Создано безупречно, правда? Но у некоторых людей это творчество вызывает определённые неудобства. Нечто вроде галлюцинаций.


Я вспомнил эсэсовца за сосной.
– В лесу я видел немца.
– Все видят разное. Кто-то оказывается на поле битвы. Кто-то в концлагере. Кто-то в бункере Сталина. Кому как повезёт. При повторном прочтении эффект может усиливаться или ослабевать. Не могу сказать, от чего зависит эта телепортация в прошлое.
– Любопытно. А другие романы на какую тему?
– Я пробовал разное. Фэнтези, детектив, мистику. С последней завязал после того, как провалился в свой сюжет в не очень удачном амплуа. Оттуда и седые волосы, – писатель вздохнул и погладил себя по затылку.
– С этим и связано твое ускоренное движение в дряхлость? – предположил я.


Алексей снова вздохнул.
– Видишь ли, в чём дело… Там, в своих бродилках по мирам, я проживаю жизнь за жизнью. Реально проживаю. Каждый год и день. Мой мозг не понимает, что время иллюзорно, он считает каждый проведённый там миг за день или даже месяц. Слишком высокая плотность бытия.
Но я не жалею ни о единой минуте, потому что это круто, нереально круто. И если бы мне предложили откатить время назад – я бы снова шагнул в этот водоворот.
– Погоди… То есть, ты погружаешься… Ментально, да? В свой роман. Как в виртуальную реальность?


Алексей отрицательно качнул головой.
– Нет. Просто в реальность. И она такая же яркая, сочная, пёстрая и наполненная эмоциями и событиями, как эта. Вернее, много ярче. Понимаешь? Читатели могут увидеть лишь отблеск созданного мира, отражение… круги на воде, колебание сути. Я же ухожу куда глубже и могу надевать любую маску. Короля, дракона, тролля или Наполеона. Я не хочу возвращаться.


Я посмотрел на него пристально, чтобы понять, не бредит ли он.
– Думаешь, я спятил? – хохотнул он. – Полагаешь, что я променял свою настоящую жизнь на выдуманную?
Я так и думал, но неопределённо пожал плечами.
Протасов усмехнулся. Конечно, он понял всё.
– Хочешь попробовать?
– Что именно?
– У меня готов к загрузке последний роман.
– Почему последний?
– Моё время на исходе.
Он смотрел на меня так пронзительно, что я поёжился. Алексей взлохматил седые волосы, обнажая морщинистый лоб со шрамами.
- На физиологическом уровне мне почти девяносто лет. Поэтому я останусь там. Где мне пятнадцать, сорок. Или тысяча лет. Понимаешь? Ты ведь программист?
– Не особо удачливый, – я не хотел делиться личными переживаниями. – Так, потихоньку плаваю на поверхности. Но куда денется твоё тело, если сознание улетит в иные миры?
- Испарится. Или сгниёт. - Перебил меня Алекс. - Какая разница? У меня не останется никакой связки между телом и сознанием. Давай, я покажу тебе, как пишется сюжетный трип. И будет достаточно одной фразы, чтобы Код запустил маховик времени и места, куда тебя вынесет потоком. Посмотришь?


Чёрт побери! Чёрт побери! Да, он сумасшедший, но я хочу увидеть этот Код. И знаю, какой мир создал бы первым.

- Хрен ли ты думаешь, Миха? Лети!
Я даже не обернулся, чтобы понять, что дед стоит за моей спиной.
- Ох, дед, и советы ты мне даёшь, однако, - пробормотал я.
Находился ли я в опустевших Родниках сейчас? Или бродил по виртуальным окрестностям написанного не мной кода? Встречался ли я с дедом Пантелеем? Сидел на кладбище у могил? Вдыхал запахи вечернего леса?
Хочу ли я знать ответы на эти вопросы?


В кармане зажужжал телефон. СМС от Варвары.
«Прости меня, дуру. Я была неправа. Давай начнём всё сначала.»
Даже не вопросительный знак, а точка. Ха. Поздно, Жужа, пить боржоми, поздно. Переобуваться, менять маску рычащего тигра на мягкое мурлыканье кисы.


И заводские дымят трубы
И ты целуешь меня в губы
И обещали дожди с юга
Но где они?


Я вспомнил, как она швыряла в окно мои вещи – ноутбук, джинсы, поющую колонку… Хорошая колонка. Она пела даже в полёте. И умирающей на газоне под окном, пока пение не погасил дождь.


Мы растворяем друг друга, Жужа
Как кислота или что хуже.
И нам нести эту боль вместе
Стеклянную.
И по реке всё плывут баржи
Они намного меня старше.
Но всё равно приплывет каждый
Куда-нибудь…
Куда-нибудь…


Я плыву. Куда-нибудь.

Это сообщение отредактировал Паласатое - 31.05.2025 - 18:51

4. Зло


Детей бить нельзя... Их и без тебя будут всю жизнь колотить кому не лень, а если тебе хочется его ударить, дай лучше по морде самому себе, это будет полезней©




***

Мужчина остался у машины, а девушка побежала к остановившемуся «УАЗику», поминутно оскальзываясь на раскисшей обочине, лёгкая, длинноногая, неловкая и нежная как жеребёнок.
-Здрасьте! - выпалила она, чуть задыхаясь, в приоткрытое окно. - А вы нам не поможете, пожалуйста? Мы застряли!
Она тревожно вглядывалась внутрь, готовая разом и отпрянуть, и расплакаться, и рассмеяться, а на её раскрасневшемся личике с капельками пота на лбу и мелкими брызгами грязи на щеке переливались детское нетерпение и взрослое смущение.

Стараясь не пялиться на её обтянутые кофточкой аккуратные грудки, чтоб не спугнуть раньше времени, парень за рулём, улыбаясь, спросил:
- Как вас угораздило-то? Грибы искали?
Она с готовностью и облегчением улыбнулась в ответ:
- Нет, мы по навигатору ехали, а потом связь пропала... Ну, и дорога — сами видите... Мы не думали, что прямо вот такая будет, даже без гравия. Папа хотел до темна в Гусево добраться. Вы поможете?
- Поможем, конечно! - так же добродушно ответил водитель и все четверо вышли наружу.

***

Ни боли, ни холода уже не было. Была темнота, в которой неслышно растворялось всё. И внезапно возникшее ощущение чужого взгляда на лице мешало ей слиться с этой тьмой, утонуть и забыться. Едва-едва разлепив веки, она с трудом различила мокрые листья всех оттенков золота и ржавчины, из которых на неё зло и отчаянно смотрели жёлтые кошачьи глаза.

Рысь сжалась как пружина, и бросилась к ней, но выстрелом её слегка отбросило в сторону, кошка вся задергалась и обмякла.

Послышались тихие, шуршащие шаги. Стройный седой мужчина с ружьём сначала приблизился к подстреленной рыси и слегка пнул, проверяя. Потом подошёл к ней самой, присел, чтобы убрать волосы с её лица, взял за руку, слегка разминая ледяные пальцы, надавил на ноготь, вгляделся в синеватое пятно и покачал головой:
- Да, дела... Руки-ноги чувствуешь? Моргни, если чувствуешь. Совсем плохо... Кто ж тебя так?

Она попыталась ответить, но только чуть слышно сипела. Он склонился к самому её рту, чтобы расслышать хоть что-то:
- Четверо... На «УАЗике»...
- Четверо? - равнодушно переспросил он, - ещё, поди, и не по разу?
Она разрыдалась бы, если бы могла. Но сил уже не было, и слёз уже не было, а было только ясное, честное до тошноты понимание, что и этот, красивый и строгий, не хочет спасти. От отчаянья сдавило в груди, несправедливость происходящего была настолько чудовищной, что не могла уложиться в гаснущем сознании, она безнадёжно прохрипела, не надеясь уже ни на что:
- Жить хочу...

-Жить... - он, казалось, задумался, растерянно оглянулся на убитую рысь, - жить... Эта вот дурища тоже хотела, кур у меня воровала. Рановато без мамки осталась, глупая ещё, людей не боится. Я её выследил, чтоб пугнуть и отогнать подальше, а тут ты... дела...

- Помогите...
- Я бы помог, - искренне и просто сказал он, - но как? Ты же помрёшь вот-вот. За помощью идти — не дождёшься, с собой тебя тащить смысла нет. Тут только чтоб позвонить километров шесть топать надо, пока спасатели доберутся вообще неизвестно сколько времени пройдёт. А ты полуголая на холоде, да крови потеряла...

Всё, что она смогла сделать — снова сомкнуть веки. В темноте омерзительно подробно всплыли жуткие вещи: невыносимая, бесконечная боль, разбитое лицо мертвого отца с болтающимся наружу глазом, смрадное чужое дыхание, погасившее золотистое свечение всей прежней её жизни, легкой и радостной...

Она услышала, как мужчина встал и отошёл от нее. Вот и всё. Но он не ушёл. Снова открыв глаза, она увидела, что он стоит на коленях возле убитой рыси и что-то делает с нею. Она не сразу поняла что, и даже робко понадеялась...

Он сдирал шкуру. Умело и ловко, почти играючи, выворачивал наизнанку рыжеватый мех, обнажая влажную, слегка дымящуюся на холодке плоть. А потом он подошёл с ножом к ней, бесцеремонно повернул и начал срезать жалкие остатки порванной одежды. Это было до того неожиданно и жестоко, что она поразилась — как так-то?

Мужчина набросил на её обнажённое тело липкую, сырую изнутри рысью шкуру, начал оправлять и растягивать, разглаживая всей ладонью. Спину вдруг стало припекать, она не выдержала и задёргалась:
- Жжётся!!
Он безжалостно, как ветеринар, придавил её коленом к земле, чтоб не трепыхалась, наставительно приговаривая:
- Жжётся — это хорошо. Жжётся - значит, прирастает. Потерпи, сейчас кости подравняются и станет легче.

Но легче не стало. Наоборот, боль всё разрасталась, колючими, раздирающими волнами жара шла в руки и ноги, крошила и мяла всё внутри, она с отвращением услышала треск костей внутри себя, в собственной голове, и, наконец-то, провалилась в беспамятство...

Рысь уже перевалилась на грудь, но ещё нетвердо держала голову и мелко дрожала, нехотя кося глазом то на ошкуренную тушку, то на человека. Он попытался потрепать её за ухом, но кошка тут же клацнула зубами так, что он еле успел отдёрнуть руку.
- Ишь-ты, уже огрызается! Ладно, - он поднялся, оправил куртку и закинул ружьё на плечо. - Луж вокруг полно — напьёшься, мясо у тебя есть. Хочешь жить — живи.
И ушёл.

***

Сидели и выпивали так ладно, что Андрюха расслабился и впервые за две недели выбросил всё плохое из головы. Давно стоило приехать сюда, в охотничью избушку, только глупая та история выбила его из колеи. Собирались же только покуражиться, но старый мудак развыступался, мол, тренер по дзюдо, да шли бы вы все... Дзюдоист херов... Стас просто покивал со всегдашней своей улыбочкой, а потом резко двинул в морду, с ног тренера сшиб, и уже все попинали от души. Опомнились, когда тот в судорогах забился.

Хорошо хоть пинали все скопом, никто даже не подумал отмазываться. Быстро чухнули, что дело дрянь, утащили тело в лес подальше. Собирались сначала закопать, с саперной лопаткой поковырялись да плюнули. Земля сырая, стылая, корни кругом. Под горку спихнули — авось проканает, что разбился, если найдут.

Злые все были, замерзли. Достали водку, там и девка в ход пошла: семь бед - один ответ. Пока думали, что с ней дальше делать (а валялась она уже совсем как дохлая, не пищала даже), та вдруг подорвалась и ломанула прямо сквозь кусты — притворялась, сучка! Побежали за ней, но в темноте, пьяные, сами чуть не заблудились, с полчаса друг друга аукали. И тут так стрёмно всем стало, хоть вой. Машину трофейную бросать не стали, отогнали в надёжное место и припрятали, телефоны чужие вырубили, симки вытащили, больше ничего умного не придумали. Решили затаиться и переждать, а там уж думать что и как.

Ждали-ждали, а ничего не происходило. Никаких поисков. Ни тебе полиции, ни шуму в новостях. Первые дни Андрюха трясся как заяц, хоть старался виду не подавать. По ночам только что зубами не стучал, просыпался весь в поту. Всё казалось, что войдут сейчас мужики в форме и потащат на опознание, а там та девка пальцем ткнет и всё, накопают лет на двадцать. Или из парней кто-нибудь расколется — тоже вариант.

А потом как-то полегчало. Сел, сам с собой посоображал. Если б та коза из лесу выбралась, то не молчала бы, давно б уж всех взяли. Значит, сдохла. Не июль месяц - под ёлочкой не пересидишь. А что не ищут никого — так, может, ищут, да не здесь. Девка про Гусево говорила, а до Гусево кто ж через лес-то поедет? Дебил разве конченый. Ну, или тренер по дзюдо, хе-хе.

И от того, что так логично всё сам себе по полочкам разложил, прямо на душе посветлело. Взял и сблатовал всех в избушку завалиться с выпивкой и закуской. А деньги на пропой взяли как раз те, что у мертвяка по карманам нашарили, да у девки в сумке.

В избушке хорошо всё пошло, душевно. Было опасение, что туда еще кто-нибудь заглянет (случалось такое, хоть и редко), но на этот раз повезло. Закусь взяли богатую: рыбы красной пожирнее, мясца всякого. Водку выбрали не абы какую, а подороже, с вывертом, специально в райцентр за ней ездили. Не прогадали — до того мягко шла, что одно удовольствие. Взяли на пробу ещё какого-то ядреного рому, но тот после водки не зашёл - сивухой отдавал. Не хватало для полного счастья только баньки, совсем курорт был бы. Мечтать не вредно, да...

Стас пошел отлить и завис где-то. Серёга, хохотнув, сказал, что надо бы товарища поторопить, а то заснул, поди, с хоботом наперевес, и вышел из избы под общее ржание. И тоже пропал. Умом Андрюха понимал, что парни наверняка курят на холодке, но внутри зашкрябало что-то гаденькое, и чем дольше их не было, тем муторнее ему становилось. Неужели сговариваются, суки?

Машинка-то, машинка на старом сеновале у Серёгиного дядьки припрятана. Дядька ничего, он слепой, из дому почти не выходит, до сортира только, а вот за Серёгой глаз да глаз нужен: весь такой из себя правильный пацан, а на деле гнида гнидой — за три рубля продаст. Да и Стас тоже... Лыбится всё время как в рекламе, зубы свои красивые показывает, а сам злее чёрта. Как та девка под ним орала! Как в гестапо, аж противно было.

Андрюха сделал озабоченное лицо и слегка подтолкнул Мишку локтем:
- Давай-ка глянем, где мужики застряли. Лес всё-таки...
Пьяненький Мишка посмотрел на него глупыми круглыми глазами и испуганно закивал. Андрюха важно поднялся, взял ружьё, которое в избу с продуктами занесли. Пьянка-пьянкой, а в лес без ружья никак — это само собой. Мысленно прикинул, что выйдет сейчас из избёнки и прикрикнет на этих раздолбаев. С одной стороны, вроде, забота, а, с другой стороны, пусть в дуло заглянут, может, лишний кураж пропадёт. Припомнят, что Андрюха и сам не промах.

Но едва он с ружьём наперевес сунулся из двери, как сверху рухнуло что-то тяжёлое и мягкое, как вот сугроб зимой, и он, вместо того, чтоб пальнуть, выпустил ружьё из рук и шлёпнулся прямо в грязные, мокрые листья, громко пёрнув от неожиданности.
-Рысь! - не своим голосом завопил Мишка, и потащил его за ремень назад, в избу, стягивая брюки с задницы и больно сдавливая живот, но силёнок не хватало, а Андрюха всё барахтался, задыхаясь, и не мог поднять с земли своё жирное, цепенеющее от страха тело.

Рысь отбежала от них, волоча зацепившееся ремнём за заднюю лапу ружьё, но не смылась и не напала снова, а села напротив, и стала с любопытством разглядывать их, наклоняя голову то влево, то вправо. Она вдруг коротко рявкнула два раза, совсем как собака, смешно побарабанила по земле передними лапами, подскочила, повертелась на месте, а потом снова уселась, весело крутя головой.

Парни застыли. Мишка тихо хихикнул и сказал:
- Андрюха, а она, кажись, ручная!
Андрюха поднялся, наконец, на ноги, сопя и обливаясь потом, и медленно пятясь, стал отступать к двери:
- Какая ручная нахер? Не подходи к ней!

Мишка опять глупо хихикнул и вдруг строго приказал:
- Лежать!
Рысь тут же припала к земле.
- Сидеть!
Она подскочила и села.
-Голос!
Рысь опять коротко рявкнула. Мишка расхохотался и стал медленно, осторожно приближаться к ней.
- Куда ты, дурак! - растерянно шипел Андрюха, опасливо прижимаясь к дверному косяку, - это ж зверь!

- Да брось ты!
Рысь умильно жмурилась.
- Дай лапу!
Она с готовностью протянула ему лапу.
-Видал? - улыбаясь во весь рот, Мишка оглянулся через плечо и в этот самый момент рысь беззвучно вцепилась ему в горло. Обмирая от ужаса, Андрюха видел, как Мишка скребёт рукой по земле и пучит стекленеющие глаза, а рысь, потряхивая головой, вгрызается всё крепче и крепче...

***

Она с трудом, но вытащила к избушке все троих, издевательски разложив их рядком. А потом, покосившись на крошечное, высокое оконце, к которому прилип изнутри Андрюха, стала жрать лицо Стаса, время от времени поглядывая на избушку и облизываясь.

Андрюха блевал до резей в желудке, чуток отойдя, сполз на пол и беззвучно заплакал. Кровавое месиво с оскалом красивых белых зубов стояло перед глазами, и рыжая эта кошка, сгустком чистой злобы беснующаяся над ним. Господи, да за что же это?

В висках стучало, в голове гудело, руки тряслись, мутило от запаха собственной рвоты и во рту сушило так, что язык прилипал к небу. От отчаянья он потыкал в телефон — связи нет, безнадёга. И пить, господи, как хотелось пить! А были только водка и сраный абрикосовый нектар, сладкий до паскудства. Андрюха выпил и его, морщась от отвращения, но желудок тут же скрутило, всё вылетело назад и стало ещё хуже. Ведь взяли же с собой воду на опохмел, и минералку, и без газа, только заленились всё сразу в избу затаскивать, оставили в «УАЗике». Кто ж знал-то, а?

Андрюха снова залез на лавку и припал к окошку. Рыси не было видно, ружья тоже. Три трупа, «УАЗик»... Добежать? А ну как опять с крыши прыгнет? Он крутился так и сяк, пытаясь разглядеть хоть что-то. На углу избушки должна быть железная бочка. Отчетливо припомнилось, что после дождей была она полна водой до краев, и когда Андрюха тащил пакеты с водкой, то мельком скользнул взглядом по этой прохладной водной глади и даже не подумал зачерпнуть оттуда. Руки хоть помыть... Эх..

Внезапно он заметил её. Под «УАЗиком», за колесом. Караулит, тварь. Но страху сразу поубавилась — не такая уж она умная, значит. Значит, надо прорываться к машине, пока не ослаб вконец. Надежда подхлестнула его, голова заработала. Он огляделся. Ножи забраковал, выбрал топорик. Походный, мелковатый, но всё-таки. И тут его осенило.

Сначала он схватился за водку, но тут же сообразил, что в роме градус больше. Плеснул его для пробы в печурку, на щепу, и поджёг — пыхнуло как надо. Топориком он отломал ножку от табуретки, содрал с окошечка линялую тряпку, заменявшую занавеску, порезал её на лоскуты и обмотал край ножки навроде факела, щедро облил ромом. Ну, с богом.

Он подпалил свой факел, схватил в другую руку топорик и с диким, отчаянным рёвом вылетел из избушки. Увидел, как рысь подобралась и сверкнула глазами из тени. Ноги его ослабли и задрожали. Пересилив себя, он двинулся дальше, продолжая орать уже с визгливыми бабьими нотками. Рысь метнулась прочь из-под машины, и Андрюха ёкнул было сердцем от радости, но вместо того, чтоб бежать за угол избушки или к лесу, рысь прыгнула прямо в бочку, выдавив из неё потоки воды.

Андрюха остолбенел от неожиданности, молча стоял, дрожа челюстью, как телок на бойне. Отфыркиваясь, рысь вылезла, мокрая насквозь. Казалось, она уменьшилась вдвое, но стала ещё жутче. Под намокшей шерстью обозначились кости, а глаза — безжалостные золотые глаза убийцы - глядели не мигая, парализуя древним, утробным ужасом. Она бросилась на него молча, не рыча и даже не скалясь, вцепилась в руку с топориком и вгрызалась, не обращая ни малейшего внимания на удары факелом, пока не захрустели кости.

Он отползал от неё, рыдая, из последних сил отмахивался тлеющей палкой, а кровь пульсирующей горячей струйкой била, била из предплечья...

***

По тому, с какой истошной злобой зашлись собаки, он сразу угадал неладное, и выбежал на крыльцо уже с ружьём. Нисколько не прячась, среди бела дня, через двор перебегала рысь, держа в пасти трепыхающуюся курицу.
- Ах, ты ж!.. - он вдруг осёкся.

Рысь нагло, с вызовом посмотрела прямо ему в глаза. Он сплюнул, пробормотал себе под нос:
- Сам виноват... - и опустил ружьё. Кошка застыла. Собаки, хрипя и захлёбываясь бешенством, рвались с цепи.

Рысь вдруг выплюнула курицу и с раздражением дала ей лапой по заднице, глянув вслед как та, мятая, но живая, улепётывает, истерически квохча и теряя перья.

Он облокотился на перила, скрывая улыбку. Рысь немного подождала, что-то посоображала, и начала медленно подбираться к нему самому, демонстративно припадая к земле, скалясь и шипя. Он помрачнел. Рысь подкрадывалась все ближе и ближе, шипение её прорывалось даже сквозь гвалт, поднятый собаками.

- Стой! Не здесь... Весь двор мне уделаешь.
Он расстроенно отвернулся, зашёл в дом, надел куртку, обулся. Снова выйдя с ружьём на улицу, он даже не оглянулся, только шлёпнул ладонью по бедру, мол, пойдём, и сердито зашагал к лесу. Рысь, уже не ломая комедию, побежала следом. Она крутилась у него почти под ногами, забегая вперёд и пытаясь вопросительно заглянуть ему в лицо, но он только хмурился и не сбавлял ходу.

У опушки он остановился, огляделся. Рысь с готовностью уселась перед ним. Он не сдержался — подошёл погладить. Потрепал за ухом, опустился рядом с ней на колени, с наслаждением запустил пальцы в густую, пушистую шерсть.

Как она ему нравилась! Теперь даже больше, чем раньше, хоть к людям он в принципе был равнодушен, вопреки их домыслам. Ей было года полтора, той малышке, а этой, другой, должно быть, около пятнадцати. Мелковатая для взрослой самки, она всё же не казалась тощей и замученной как раньше, рёбра покрылись слоем жирка. Значит, освоилась, охотится. И всё-таки пришла к нему, дразня и нарываясь на пулю. Горе от ума...

-Такая славная получилась... Такая красавица... - шептал он ей в ухо, лаская. Рысь льнула к нему, тыкалась в шею прохладным носом, неумело мурчала. Он заглянул в её глаза, золотистые, прозрачные как самый лучший акациевый мёд:
- Может, побегаешь ещё? Я подкормлю, если что.
Рысь отпрянула, смешно и отчаянно замотала головой: «Нет!»

Она немного отбежала, села, аккуратно сложив лапы перед собой. Он тяжело поднялся с колен, сожалея и коря себя, ещё раз оглядел, запоминая.

- Птичка не вылетит...
Рысь только фыркнула в ответ, гордо вздёрнула голову.
- Как скажешь... - пробормотал он, вскинул ружьё и выстрелил, почти не целясь.

5. Абсурдные игры толерантного мира, или О чем плачут собаки


Ты должен сделать добро из зла,
потому что его больше не из чего сделать ©



Это было время, когда государства сливались в крепких объятиях друг друга, стирая свои границы и культурные ценности только для того, чтобы, взорвавшись изнутри революциями и войнами, распасться снова на многочисленные осколки с пафосными названиями. Одним из таких осколков была Республика Негаснущей Звезды, впитавшая в себя, как губка, толерантность и вседозволенность нового миропорядка.

Желаете стать деревом?
Выйти замуж за чемодан на колесиках?
Рисовать вагиной пейзажи?
Пересадить себе на голову волосы с задницы пони?

Добро пожаловать в Республику!

На вашей стороне выступят все законы и их отсутствие. Если нет закона, запрещающего сожительствовать с унитазом, то можете вести его в любую из полутысячи церквей и сочетаться с ним браком по обряду одной из сотни официально признанных религий. Но, с другой стороны, если не существовало разрешающего брак закона, то можно было нарваться на встречный иск какого-нибудь общественного объединения вроде”Союза по защите прав сантехников и сантехники” и вот уже вы платите огромные штрафы и просите прощения в прямом эфире программы “Отсоси и попроси”.

В таких случаях и появлялся Марк Штейн - адвокат, воспитанный на принципах отсутствия принципов.

°°°
Марк с удовольствием брался за защиту любого насильника, убийцы или извращенца, навалявшего в клюв урне-пингвину. Или урны пингвина, которой наваляли в клюв - лишь бы у клиентов имелся капитал для оплаты своих прихотей.

- Эти мрази достойны наказания! Слей их прокурору, и я останусь чистой и пахнущей луговыми травами, - шептала его Совесть.

- Пошли на хер этот душный рудимент моралистики, - встревала во внутренний разговор Циничная Сущность, - Ты должен сделать добро из зла, потому что его больше не из чего сделать. Нам нужны деньги, чтобы пахнуть не сеном, а дорогим виски. Займись обеспечением нашего светлого будущего, а я пока что трахну эту засранку.

И Марк занимался.

Вершиной его адвокатской карьеры стало дело об изнасиловании таксы, выпущенной на самовыгул. Все было против обвиняемого. Животные, растения и предметы обихода всегда находились под особой защитой в государстве тоталитарно толерантного порядка. Собаки же вообще были святынями. Им ставили памятники, о них слагали песни, их морды рисовали на денежных купюрах. Существовало даже семь религий, в которых псы были верховными божествами и им приносили в жертву котов. В ответ, в четырех котохрамах, на жертвенных алтарях, расковыривали животы ни в чем не повинным мопсам и все члены церквей постоянно судились друг с другом, объединяясь лишь тогда, когда их религиозные права ущемлял “Союз охраны животного мира”

На суде обвинитель уже предвкушал, как судья огласит приговор: “Вечная каторга и прилюдное кастрирование!”, представитель “Общества защиты животных” потирал руки и мысленно заселял три десятка бездомных котиков в конфискованную у преступника квартиру, сами котики орали от радости под окном здания суда и готовы были засрать жилплощадь по-подоконник в рекордные сроки, а хозяин таксы в мечтах раздевал бодипозитивных шлюх, засовывая в их трусы деньги, удержанные в качестве морального ущерба с подсудимого, но тут Марк что-то шепнул на ухо своему клиенту и тот, утвердительно кивнув, опустился под стол и вылез оттуда на четвереньках и в маске собаки. Зал притих, а подсудимый обошел ряды, обнюхав всех, до кого смог дотянуться, потом заглянул под мантию судье, складно жопосклееной негритянке возраста “последний шанс”, облаял сидевшую за окном чайку, помочился на ножку стола и улёгся у ног обвинителя. Адвокат тут же заявил, что его подзащитный чувствует себя собакой в теле человека и может трахать любую суку по взаимному согласию. Собачка была согласна. И попробуйте доказать обратное. На робкое замечание, опешившей от такого поворота, стороны обвинения, что бедная такса хоть и старенький, но все-таки кобелек, Марк презрительно посмотрел на обвинителя и сказал, что если тут еще будут звучать подобные гомофобные высказывания, то он подаст в суд на нетолерантных мужланов, не чувствующих ветра перемен. Зоозащитники ничего не смогли противопоставить такому аргументу и дружно сглотнули, судья вынесла оправдательный приговор, а песик жалобно заскулил, потеряв веру в верховенство закона.

°°°
Адвокатом Марк стал случайно. Для этого ему пришлось отсидеть несколько лет в экспериментальной тюрьме. А все дело в том, что до того, как стать защитником обиженных и угнетенных, Марк занимался изучением психологии женщин. Ну так он говорил на суде, пытаясь скосить себе срок, ведь в новом обществе было принято верить преступникам и их адвокатам на слово, чтобы не нанести им глубокую психологическую травму. На самом же деле Марк, на пару с эффектной брюнеткой Нелли, занимались тренингами дам, желающих захомутать богатого мужчину и, усевшись ему на шею, всю жизнь сосать у него деньги, ну и просто сосать. За курсы платили хорошо. Первое занятие бесплатно. Потом практика. И тут в поле зрение ученицы, абсолютно случайно, попадал Марк. Он вел даму в ресторан, угощал клубникой без ГМО, потом они кормили уток на пруду хлебом из фермерской пекарни с династическим клеймом “S” на буханке, курили черные сигареты, Марк рассказывал нетолерантные анекдоты про ку-клукс-клан, выглядя в глазах “охотницы” богатеньким бунтарем и, в итоге, прощался, обещая позвонить, но не звонил. Звонили сами девушки. Марк объяснял свою недоступность занятостью важными делами на экзотических островах, делая вид, что не понимает их намеков на желание примчаться на эти острова первым же авиарейсом. Через несколько дней учениц набирала наставница и, как бы между прочим, интересовалась успехами в охмурении обеспеченных мачо. Услышав про “успехи”, Нелли восклицала:

- Всё ясно! Ведь вы, на самом деле, остановились на таблице умножения, выражаясь фигурально, - она так и говорила - “выражаясь фигурально” Ей казалось, что слово “выражаясь” усиливает эффект. Возможно, так и было, а может быть и потому что у ее учениц мозгов было не больше чем в кофеварке, эффект действительно присутствовал и женщины переводили деньги, подписывая договор на полный курс обучения. И тут вместо Марка брала трубку его “сестра” и, плача, сообщала о гибели “брата” от рук ожившей мумии, или от клюва, потерявшегося в пространстве и времени кондора, или при столкновении “Титаника” с айсбергом. Фантазия тут не имела границ. Главное, чтобы описание смерти было эффектным, богатым и трагичным.

Схема была жирной. Гламурных аристократок с провинциальных окраин должно хватило бы до конца жизни,мно тут случился казус, который иначе, как чудом назвать было нельзя. Одна из учениц, оплакивающая свои деньги и потерянные надежды, ну, заодно, и пустившая пару слезинок из-за гибели Марка в результате землетрясения на собственном острове, вдруг увидела его воскресшим и кормящим круассанами с ладоней какую-то крысу с вульгарным маникюром. Она не стала падать в обморок и кричать: “Оборотень!”, а тихонько пропасла его до дома и вызвала в пятый раз переименованную из полиции в милицию и наоборот милицию… Или полицию.

Марку дали пять лет комфортабельной тюрьмы, где он получил диплом юриста и сдал на лицензию адвоката, а его партнёрша по бизнесу на всякий случай быстро забеременела, потому что молодых мам республики, защищенных законом “О яжематерях” в тюрьму, не сажали.
Нелли воспользовалась спермой Марка, хранящейся в их холодильнике на черный день, намазав её на член черного же парня для заноса себе в вагину черной ночью.

- Вот твой сын, Марк! - восклицала она, заламывая руки и протягивая младенца к прозрачной перегородке в комнате свиданий, - я клянусь здоровьем моей мамы. Посмотри - он вылитый ты?

Марк смотрел на мальца и у него темнело в глазах. Впоследствии так происходило всегда, когда он смотрел на сына. Частный офтальмолог говорил, что все хорошо и выписывал ему трехзначные счета за консультации. Но это было потом, а сейчас Марк подумал, что странная, черная оптическая иллюзия, орущая во весь голос, может послужить пропуском к досрочному освобождению. Так и получилось. Подписав документы о признании отцовства, он получил сына нигера и УДО. Никто не задавал вопросов о цвете кожи ребенка.
Это было преступлением.

°°°
Малыша назвали Яшей в честь кого-то знаменитого и космонавта. Поскольку Яша рос в семье уголовника-адвоката, мамы-коуча блогера и вечной оппозиционерки бабушки Симы, то его не взяли в детский сад “Крутышки”, куда ходили дети чиновников, торговцев фруктами и бесполых звезд шоу-бизнеса. Он был определен в детсад “Крошка Цахес”, полностью оправдывающий свое название и державший лидерство в Республике по числу аморальных малолетних уродов. В него собирали всех зачатых по талонам от Министерства Демографии, разыгрываемых между алкашами, урками и наркоманами, которых, согласно толерантной доктрине, называли - поклонниками органики, оступившимися и иглоукалывателями. Так был достигнут компромисс между правами на размножение отщепенцев и правами противников размножения отщепенцев.

Исторически “крутышки” соревновались с “крошками” в различных конкурсах и мероприятиях типа Праздника ритуального убийства гомофобов или Викторины на знания теории Дарвина. Естественно, “крутышки”, изучающие четыре языка с трех лет и берущие интегралы с пяти, давали соснуть “крошкам”, которые при складывании “2+2” всю жизнь загибали пальцы и то ответ у них лежал в пределах числа гнущихся пальцев. Единственным днем, когда воспитанники “Крошки Цахес” имели шанс на реванш, был праздник Последней Жатвы.

Отчетное мероприятия с выступлением оркестра варганов и сжиганием чучела дракона с лицом бывшего президента, по традиции виновного во всех бедах страны, должно было пройти во Дворце Света. А потом открывался бал-маскарад, на котором детишки из низших социальных слоев перемешивались с ребятами из высшего общества, обогащая друг друга культурой, вшами и плохо поддающимися лечению болезнями. В завершении праздника выбирали мисс и мистера Маски, и победители награждались тортом. Если побеждали “крутышки”, то торт украшали фигурками ангелов из пастилы и шоколада, ну а в случае победы “крошек” крылатые уныло светились цезием-137.

Социальный статус тут не парил никого, потому что в жюри уже много лет сидел последний панк Республики, господин Хэви. При выборе победителя он руководствовался эмоциями, прокаченными синтезированными утрамбованным во все естественные отверстия старого неформала, включая пупок, “порошком счастья”. Поэтому на позапрошлом конкурсе Мисс Маской была выбрана девочка Ли из “крошек”, на голову которой, перед праздником, упало осиное гнездо. В прошлом же году “Крошке Цахес” вручили приз за разгандошенное в кровавые сопли личико мальчугана Стефа, играющего накануне со своими друзьями в строителей. Стеф в той игре был перфоратором.

В ночь перед праздником, папа малыша Якова, попросил тещу сшить внуку костюм и маску льва.

- Пора бы и нашему ребенку становиться победителем, - добавил Марк, наливая виски в эмалированную кружку.

Мама Сима посмотрела на него, как на дурака, сошедшего с полотен Босха:

- Марк, - прогундосила она тоном дамы, повидавшей на своём веку и ни таких идиотов, - я повидала на своём веку и не таких идиотов, но где ты видел черных львов? Даже не так - где ты видел черных львов, которых зовут Яков Маркович Штейн?

- Я, мама, и из людей-то таких только своего сына знаю. Редкий вид. Спасибо вашей дочери, что не перепутала мою банку с банкой йогурта, а то сейчас хранили бы Яшеньку в холодильнике и следили за сроком годности.

- Моя дочь святая!

- Я даже не пытаюсь оспорить ее святость. Но хотелось бы знать - она планирует посетить отчий дом в ближайшее время? Я видел ее в последний раз год назад, на стриме в честь защиты пальм от обезьян. Если она под этими пальмами делает Яше братика с гориллой, то можете ей сказать, что второй раз фокус с отцовством не удастся. Я хороший папа, но быстро учусь быть плохим.

- Твой вопрос риторический, - ответила теща. Все неудобные вопросы она считала риторическими, игнорируя их, - Иди уложи Яшу. Будет вам к утру костюм победителя.

°°°
В комнате, где перед маскарадом собрались для переодевания детки “Крошки Цахес” было оживленно:

- Судья опять старый пердун с кольцом в носу?

- Да!

- Тогда давайте просто измажем Мику гавняшками и подожжем ей волосы. Торт будет наш!

- Что у тебя так воняет из ранца, Эльза?

Эльза открыла рюкзак и достала мантию с пришитыми на плечах двумя дохлыми, разлагающимися крысами. На их мордах застыл приветливый оскал, а по грязной шерсти прыгали огромные блохи:

- Костюм крысиной королевы!

- Опять! Ты же в прошлый раз заразила половину “крутышек” чумой!

- У нас теперь есть свой чумной доктор. Боб подсматривал за сексом своей сестры в дверную щель, когда её парень захлопнул дверь, прищемив ему нос. Все бы ничего, но их домашний хряк схватил Боба за трусы и потащил от комнаты. Итог на лицо. Вернее, на лице Боба.

- Сандра, а кем ты будешь на балу?

Девочка с милым уродливым личиком рыбы-луны и седыми волосами улыбнулась шахматной улыбкой:

- Красавицей!

- Если у нас такая Красавица, то какое будет Чудовище?

- Обычное Чудовище. Мать случайно Кирю вместе с постельным бельем погладила. Он теперь красный, с разглаженными прыщами, но страшный как дохлый кот.

- Кажется мы отчмокаем у чучела дракона!

- Почему?

- Говорят, что господин Хэви отравился чебуреком с ЛСД и миссок будут выбирать родители. Наших опять будет меньше, чем “крутышкиных”, потому что кого-то не отпустят из тюрьмы, а кого просто не отпустит и их папамамки нагнут нас. Так что короны победителей напялят на причесанные головешки этих мажорчиков.

- Ты очень умный, Элвис!

- Да нет, я просто заснул вчера в комнате родителей, когда они разрывали “косяк” размером с самоварную трубу и меня до сих пор плющит. Когда попустит и я съем пятьсот пельмешек, так снова буду разговаривать как шестилетний дебил.

- А Курт обкакался! Курт весь в какашках! Курт - засранец!

- Я не обкакался, у меня костюм Дерьмочеловека!

- Лика, хватит намазывать лицо пластилином!

- Это не пластилин!

- Тогда становись в пару с Куртом, пора выходить в зал!

- Там “крутыхи” уже на сцене. Ух и красивые! Все в белом. Бархатные маски. У девочек локоны завиты. Мальчики как с картинок на шоколадках. Не! Нам сегодня петушка на палочке дадут, а не тортик.

- А где, Яша? Его папа единственный отец из наших, кто смывает за собой в туалете. Может у него есть какой-нибудь план?

И тут появился Яша. Он был в костюме льва, как и хотел Марк: костюм-тройка с галстуком-бабочкой, пенсне на носу, в руках по маузеру, к черному подбородку приклеена жиденькая бородка, воняющая нафталином, из головы торчал ледоруб. Это был костюм не какого-то там льва из африканской саванны, а Льва Давидовича Троцкого - героя еврейского народа, павшего под ударами судьбы и альпинистского снаряжения. Яков залез на стол и начал говорить, постепенно переходя на крик:

- Сегодня мы возьмем свой приз, потому что он наш по праву. Если нам его не отдадут, то мы вырвем наши короны с тортом вместе с руками у этих разнаряженных модников. Сколько там их мапашек?

- Рихард насчитал семьдесят шесть

- Рихард научился считать? Хотя да, ему же уже девятнадцать лет. Мой папа говорил, что он просто маленькая девочка запертая в теле урода с волосатыми подмышками. А наших?

- Пятьдесят пять.

- Хм! Ладно, - Яша поднял пистолеты, - двоих возьмете на себя. Вперед!

°°°
Родители и родственники “крутышек” рассаживались по местам в первых рядах в ожидании начала маскарада: прекрасные женщины без юбок с густыми длинными бородами, прикрывающими яйца; мужчины во фраках на голое тело и с ярко накрашенными половыми губами; богатые папики со шлюхами на поводках; обмахивающие веерами свои прекрасные сине-венозные груди бабушки с мужьями в шортиках и сандаликах; законодатели нового миропорядка с юными любовницами и старыми женами. В общем вся родня воспитанников детского садика №1”Крутышки” - лучшие представители тоталитарно-толерантного мира. Родители “крошек”, по обычаю, курили и бухали на галерке, играя в “секу” на щелбаны и поджопники. Детки вальсировали на сцене под звуки варганов и на их лицах лежала печать уверенности в своей исключительности. Но тут уверенность сменилась на удивление. Железной поступью из-за боковых кулис на сцену выступала реплика марширующих зомби, выбравшихся из гавенного ада. Колонну возглавлял черный малыш с торчащим из затылка ледорубом. За ним, широко расставив грязные руки для объятий, шли Лика и Курт, потом шелестела крысиной мантией Эльза, следом - остальные. Музыка стихла. Яша посмотрел на зал поверх запотевших очков и направил на зрителей стволы:

- Которые тут временные, слазь - прокричал он, как научила бабушка Сима и открыл стрельбу.
Раздались крики и погас свет.

°°°
На полке, в комнате Якова, стояла корона, украшенная светящимися цезиевыми фигурками. На стене висел диплом - “Мистер Маска Республики”.

Бабушка Сима сидела в кресле и слушала новости. Немного картавящий диктор вещал: “Вчера, во Дворце Света, проходил традиционный бал-маскарад детских учреждений Республики. Мистером и Мисс Маской стали воспитанники детского садика “Крошка Цахес” - Яша и Эльза. Родительское голосование отдало им победу со счетом “55 - 54”. Некоторые родственники переволновались и их увезла скорая помощь. Предварительное обследование показало, что в головах восьми мужчин и двенадцати женщин обнаружен избыток свинца, а еще у двух женщин, вероятно, горлом пошли фекалии. Несмотря на нашу лучшую медицину в мире, врачам не удалось их спасти. Кое-кто из зрителей утверждал, что слышал выстрелы, но в темноте не видел кто их производил. А “на нет и суда нет”, как говорит наш известный адвокат Марк Штейн, а мы переходим к прогнозу прекрасной погоды, потому что любая погода в нашей стране - прекрасная”

- Я же говорила, что будет вам костюм победителя, - пробурчала бабушка и посмотрела на портрет Троцкого на стене.

Это сообщение отредактировал Паласатое - 1.06.2025 - 05:38

6. Паломничество ПУСТОТЫ



Принимая разные формы, появляясь, исчезая и меняя лица,
И пиля решетку уже лет, наверное, около семиста,
Из семнадцатой образцовой психиатрической больницы
Убегает сумасшедший по фамилии Пустота.
Времени для побега нет, и он про это знает.
Больше того, бежать некуда, и в это «некуда» нет пути.
Но все это пустяки по сравнению с тем, что того, кто убегает,
Нигде и никак не представляется возможным найти.
Можно сказать, что есть процесс пиления решетки,
А можно сказать, что никакого пиления решетки нет.
Поэтому сумасшедший Пустота носит на руке лиловые четки
И никогда не делает вида, что знает хоть один ответ.
Потому что в мире, который имеет свойство деваться непонятно куда,
Лучше ни в чем не клясться, а одновременно
говорить «Нет, нет» и «Да, да».



Из архивов Бюро Стабильности. Документ засекречен. Удалён согласно Протоколу 17/Null. Реконструкция частична, возможны онтологические искажения.
В Городе, имя которого давно вычеркнули из лексикона за чрезмерную конкретность, каждый житель был обязан сменить себя не менее семи раз в день. Таков был Закон Единства Личности — суровая, но справедливая мера, введённая после того, как эпидемия «Я-синдрома» стёрла с лица земли целые кварталы, оставив после себя лишь застывшие силуэты тех, кто осмелился слишком долго оставаться собой. Согласно трактату Хуана Мендосы “О природе лиц”: «Истинная Маска человека формируется в момент, когда он перестает ее осознавать. Личность, застывшая в своем постоянстве, становится тюрьмой наблюдателя, который обречен видеть мир через узкую щель единственной перспективы».

Город возвышался подобно живому лабиринту, где здания прорастали друг в друга словно опухоли на теле больного организма. Окна открывались внутрь других окон, образуя бесконечную рекурсию отражений, а лестницы изгибались в пространстве, ведя одновременно вверх и вниз, нарушая законы евклидовой геометрии. Жители с лицами, частично закрытыми полупрозрачной тканью Масок, двигались по спиралевидным улицам, каждые три часа совершая ритуал преображения.
Время было разделено на три категории: время Масок (трехчасовые циклы), время Сути (те моменты, когда человек был собой) и время пустоты (отсутствие времени, воспринимаемое как вечность).

Каждому выдавалась государственная коллекция Масок — стандартный набор из 77 архетипов: Судья, Дитя, Торговец, Свидетель, Вопрошающий, Перевёрнутая... Каждая Маска имела инструкции по применению, сроки ношения и уровень допустимой искренности.
Маски не были простым покрытием. Они сплавлялись с кожей носителя через микроскопические филаменты, впивающиеся в нервные окончания, проникая до самых глубин сознания. Каждая смена Маски была мучительным ритуалом — болезненное отторжение прежней личности и агонизирующее вживление новой, как если бы человек умирал и рождался заново каждые три часа.
Соблюдение трёхчасового лимита контролировала Полиция Стабильности. Превысивших — корректировали.
“Время быть собой” подлежало строжайшему контролю. Каждому отмерялось ровно три часа в сутки, ни мгновением больше. Этого, по мнению властей, было достаточно для всего: высказать наболевшее, оплакать потерю, погрузиться в личное дозированное безумие.

Потому сбежавший вызвал настоящий кризис.

Его лицо не фиксировалось ни одним устройством. Он не принадлежал ни к одной из утверждённых форм. Он отказывался быть Судьёй, Дитя или даже Перевёрнутым. Он появлялся ночью и исчезал утром, но оставлял за собой бусину из лилового стекла, а на стенах — надпись, которой не существовало в словаре горожан: «Нет, нет — Да, да.»

Так началась Охота за Пустотой. Никто не мог вспомнить, когда именно она началась. Некоторые утверждали, что охотятся на него уже семьсот лет. Другие — что он сбежал из психиатрической клиники ещё до того, как был придуман сам диагноз.
В архивах сохранился единственный протокол его поимки, написанный, как предполагается, самим Пустотой. Он был датирован завтрашним днём.

I. МАСКА СТОРОЖА
Из протокола допроса КР-17, сторож Семнадцатой образцовой психиатрической больницы
Я должен прояснить сразу: я никогда не видел Пациента №0. Никто не видел. Я не уверен, что он вообще когда-либо был зафиксирован в системе. Тем не менее, я уверен, что он существует.

Семнадцатая психиатрическая представляет собой аномалию в форме раковины моллюска. Восприятие ее архитектуры меняется в зависимости от того, какую Маску носит наблюдатель. В Маске Сторожа я вижу ее как серию концентрических коридоров, ведущих в центр, где содержатся самые тяжелые случаи. Однако, согласно плану здания, никакого центра у больницы нет — она имеет форму петли Мебиуса.

Каждое утро я обхожу западное крыло, где содержатся пациенты с диагнозом «Персистентная идентичность». Эти больные застряли в одной из Масок, срослись с ней, и проходят коррекцию. Их клетки одинаковы, с органическими решётками, которые растут вместе с телом заключённого, оплетая его. Это не жестокость, а форма санитарии: контакт с Неизменным опасен для общества.

Двадцать третья камера — особенная. По документам она пуста. Но каждое утро я нахожу возле неё спиленную решётку. Я докладываю руководству. Приходят техники, осматривают её, говорят: «Решётка цела, никаких повреждений». И на следующее утро всё повторяется.

Однажды я решил остаться на ночное дежурство. Ровно в три часа ночи — в «мёртвый час», когда разрешено быть собой — я услышал звук. Представьте, будто кто-то пилит пустоту. Не металл, не дерево — саму пустоту. Звук, который существует только в отсутствие всех других звуков. Я вошёл в камеру. Там не было ничего, кроме странной тени на стене. И эта тень произнесла: «Здесь нет решётки, и не было никогда. Здесь нет тебя, и не было никогда. Нет, нет — Да, да».
Утром я очнулся в своей постели. Когда я пришёл на службу, охранник, с такой же Маской Сторожа, как у меня, уже заступил на дежурство. Он сказал, что не помнит меня. И никто меня не узнал. В документах моё имя было вычеркнуто.

Так я понял, что Пустота — не пациент. Пустота — это то, что происходит с нами, когда мы слишком долго смотрим в лицо самим себе.
Конец протокола. Возможна фальсификация: анализ почерка указывает на влияние тех периодов, когда субъект был без Маски, что нарушает правила ведения протоколов.

II. МАСКА СУДЬИ
Из отчёта следователя П., Бюро Стабильности, отдел по аномальным Маскам
Примечание: текст восстановлен из фрагментов, некоторые части заменены эквивалентной информацией из параллельных дел. Редактор взял на себя смелость устранить логические несоответствия, неизбежные при работе с документами о Пустоте.

Мы получили семь сообщений о появлении беглеца из 17-й психиатрической больницы. Все сообщения противоречат друг другу, что само по себе указывает на вмешательство Пустоты. Согласно свидетельствам, он был одновременно низкого роста и очень высокий, худой и тучный, с улыбкой и вовсе без лица.

Я провел исследование феномена по «Книге всех Масок», редком томе, хранящемся в Бюро Стабильности. Там я обнаружил любопытное упоминание о «нулевой идентичности» — теоретическом состоянии, когда человек отказывается от всякой определенности и становится «живым противоречием».

Философы прошлого считали, что такое состояние невозможно, ибо противоречит основным законам логики: вещь не может одновременно быть и не быть собой. Однако в приложении к «Книге всех Масок» был короткий трактат «О возможности невозможного», где утверждалось, что такое состояние все-таки достижимо, но лишь как мгновенный переход между Масками.

Я потребовал предоставить мне все 77 Масок, чтобы определить, какую из них использует беглец. В ответ мне принесли 76 Масок. Когда я указал на ошибку, архивариус, заикаясь, ответил: «С-с-емьдесят с-седьмая — это М-маска З-зррителя. Вы носите её с-сейчас... разве нет?»

Но я был в Маске Судьи. Так, по крайней мере, сообщали мои сенсоры идентичности. И всё же, когда я посмотрел в зеркало, я действительно увидел Маску Зрителя — безучастную, с пустыми глазами и слегка приоткрытым ртом. А потом зеркало треснуло.

Нам удалось допросить одного из тех, кто видел Пустоту. Это была девушка в стадии тяжёлой коррекции. Её Маски менялись каждые 17 минут, порой накладываясь одна на другую, создавая химерические выражения лица.
— Он не сбегает, — сказала она и рассмеялась восемью разными голосами одновременно, от детского до старческого. — Он совершает паломничество.
— Куда? — мой вопрос звучал слишком рационально для этой бессмысленной беседы.
— В Некуда. Туда, где нет масок, — её глаза на мгновение стали пусты, как у мертвеца, а потом наполнились чем-то древним и нечеловеческим.
— Такого места не существует, — произнёс я, цепляясь за последние крупицы реальности.
— Именно, — торжественно прошептала она и в этом шёпоте я услышал эхо бесконечных пустых коридоров.
И замолчала. Когда мы проверили записи, оказалось, что допроса не было. Но на столе появилась лиловая бусина, а на стене надпись: «Нет, нет — Да, да».

К этому моменту я уже начал понимать, что фраза «Нет, нет — Да, да» — не просто бессмыслица, а формула онтологического парадокса. В системе, где идентичность — это временное состояние, утверждение и отрицание могут быть одновременно истинными. Пустота существует («Да, да») именно потому, что не существует («Нет, нет»). Он — воплощенное противоречие, дыра в логике мира.

Расследование привело меня к Башне Масок — аномальному сооружению, где создаются наши личины. Здесь работают Мастера — единственные люди, которым разрешено носить одну Маску более трёх часов. Иначе, как понять форму других?
О Башне Масок говорилось в трактате Варравина «Архитектура сознания»: “Посетитель башни неизбежно возвращается в уже пройденные локации, но видит их иначе” — феномен, названный «рекурсией наблюдателя». Согласно теории парадоксальных пространств, каждый ярус Башни пребывал одновременно над и под предыдущим, нарушая постулаты топологии. Эти факты был частью коллективного знания, которое никто не осмеливался проверить. Именно это и привело меня к дверям Главного Мастера.

Главный Мастер, древний человек с лицом, похожим на пожелтевшую кость, показал мне процесс. Маски выращивали в специальных ваннах из живой плоти, впрыскивая в них сущность архетипа — эмоции, отобранные у преступников с избытком чувства. Я наблюдал, как из полупрозрачной жидкости формировалась Маска Судьи — как моя собственная. В момент своего создания она выглядела отвратительно: слизистая масса с человеческими чертами, застывшими в выражении холодного осуждения.
— Семьдесят семь форм личности, — сказал Мастер. — Все остальные — болезнь.
— А что, если есть семьдесят восьмая?
— Невозможно. Маски исчерпывают спектр допустимого.
— А если кто-то отказывается от Масок вообще?
— Тогда он перестаёт существовать, — пожал плечами Мастер, и в его глазах мелькнуло что-то похожее на страх.

Но у меня уже была теория. Пустота не просто отказался от Масок. Он стал противоположностью Маски — чем-то, что прорывается сквозь определённость. Именно поэтому его нельзя поймать: он не существует там, где его ищут.

В тот вечер я нашёл в своих архивах любопытный документ: древнюю книгу, изъятую при ликвидации последней библиотеки. В ней была история о монахе, который хотел увидеть истинное лицо Бога. Он шёл по миру, отказываясь от всего — от имени, плоти и даже от своих мыслей. С каждым шагом он становился всё менее заметным для мира, пока полностью не исчез. В последний момент своего существования он увидел Бога — и это было Ничто, совершенная Пустота.

Это паломничество напоминало древний обряд очищения, суть которого заключалась в последовательном отказе от всех отличительных черт, пока паломник не становился чистым сосудом, готовым принять божественное откровение. Но в случае Пустоты сосуд оставался пустым, и именно эта абсолютная пустота и была откровением.
Я понял, что искать Пустоту нужно не среди людей, а в местах разрыва реальности. В тот день я снял свою Маску Судьи и... решил не надевать новую.

III. МАСКА СУМАСШЕДШЕГО
Фрагмент рукописи, найденной в пустой камере №23. Почерк переменчивый, будто текст писали разные люди, но анализ подтверждает — автор один.

Я начинался с имени, но оно уже не имеет значения. Я распадаюсь. По крупицам. Но не исчезаю — напротив, с каждой потерянной частью я становлюсь больше.
Мне запрещено быть собой дольше трёх часов. Это ограничение превратилось в дар — я научился быть Ничем. В этом смысл паломничества: отказаться от ограниченности формы, стать всем и ничем одновременно.

Они думают, что я сбегаю из больницы. Но я никогда там не был. Это они заключены — в клетках своих Масок, в вечном страхе постоянства. Я хожу среди них невидимый, наблюдая, как они меняют лица, боясь собственной сути, как дети боятся темноты.
Когда я снял свою первую Маску, я увидел, что под ней — чистая форма без содержания. Когда я снял последнюю, я обнаружил, что форма тоже была иллюзией. Остался только акт снятия масок — постоянное отрицание, подобное пилению решетки, которой нет.

Маски являются кожей социального тела, как утверждал философ Симеон Праведный в своем трактате «О природе двойственности». «Человек, — писал он, — есть пустота, притворяющаяся формой. Его истинная природа проявляется лишь в момент перехода от одной маски к другой, в микроскопическую долю секунды, когда он является никем».

Семьдесят семь масок — семьдесят семь тюрем. Но есть семьдесят восьмая — та, что не маска вовсе. Пустая форма, символ не-существования. Тот, кто носит её, перестаёт быть кем-то и становится всем. Её нельзя увидеть. Её можно только почувствовать, как ощущение головокружения на краю пропасти, когда все определенности исчезают.

Сегодня я рассыпал в городе лиловые чётки — семьдесят семь бусин, по одной на каждую Маску. Семьдесят восьмая бусина — невидима. Она в руках у того, кто прочитает этот текст до конца.

Мои следы они воспринимают как преступление. Спиленную решётку, надпись на стене — как формы протеста. Но это не так. Это формы откровения. Я показываю им, что Маски можно снять, что за пределами идентичности есть свобода.

Я знаю, что меня ищет Судья. Он уже близок к пониманию. Скоро он снимет свою Маску и увидит ужасную истину: он и есть я. Мы все — пустота, затянутая в кожу и слова.

Пора. Сегодня я совершу последний акт своего паломничества. Я войду в Башню Масок и дойду до самого верха — туда, где Мастера создают личности из плоти и страха. Там, на вершине, есть комната, где хранится Первая Маска — та, что была прототипом для всех остальных. Увидеть её — значит ослепнуть. Надеть её — значит исчезнуть.
Нет, нет — Да, да.

IV. МАСКА АВТОРА
Финальный отчёт, найденный в архиве Башни Масок. Почерк соответствует образцам П., следователя Бюро Стабильности, но местами пропадает, словно текст стирает сам себя

Я проник в Башню в три часа ночи, когда дозволено быть собой, и системы распознавания слепнут. Путь наверх занял ровно три часа — все время, отпущенное на свободу от Масок.

Башня имела невозможную структуру. С каждым шагом пространство словно сворачивалось само в себя, создавая впечатление, что я двигаюсь одновременно вверх и внутрь. Здесь отсутствовали архитектурные эталоны: не было ни прямых линий, ни однозначных форм. Коридоры изгибались подобно внутренностям гигантского существа, стены пульсировали, будто дышали, а потолки, состоящие из множества сводов, были украшены бесконечно повторяющимися лицами.
При ближайшем рассмотрении каждое лицо состояло из миниатюрных масок, а каждая из этих масок — из еще более мелких лиц, уходя в бесконечность, как два зеркала, поставленные друг напротив друга.

Я достиг верхнего этажа, вернее, того, что казалось вершиной, хотя в Башне с нарушенной геометрией понятия «верх» и «низ» теряли смысл. В хранилище Первой Маски я нашел то, что не поддается описанию словами нашего языка. Это была не Маска, а... отсутствие Маски. Дыра в форме лица. Абсолютное отрицание.

И я понял: то, что мы называем Пустотой, не человек и не существо. Это противоположность существования — то, что отрицает саму систему масок и идентичностей. Это фундаментальный изъян в ткани нашего мира.

Мне вспомнилась работа математика Логрена «Теория абсолютного нуля», где доказывалось, что нуль — это не просто отсутствие величины, а особая величина, уничтожающая само понятие количества. Пустота был таким нулем — не просто отсутствием личности, а метаперсоной, чье существование опровергало саму идею личности.

Я надел Не-Маску. Она не держалась на лице — просто потому, что у неё не было формы, она была отрицанием формы. И в этот момент ослепляющего откровения я понял, что значит быть никем. Это не отсутствие — это абсолютная полнота, бескрайний океан возможностей. Быть никем — значит быть одновременно всеми формами, которые только может вместить сознание.

В этом состоянии Нигде-и-Везде я увидел истинную природу города. Он существовал не в трехмерном пространстве, а в многослойной реальности, где каждый уровень был отражением предыдущего, искаженным правилами и Масками. И на каждом уровне была своя версия меня, ищущая Пустоту. И на каждом уровне был свой Пустота, ищущий меня.

Я понял, что Пустота не являлся ни антагонистом, ни нарушителем закона. Он был доказательством — доказательством того, что вся наша система Масок построена на лжи. Мы боимся постоянства не потому, что оно ведёт к безумию, а потому что оно ведёт к пониманию. Маски — это не защита от болезни. Они и есть болезнь.

Семьдесят восьмая Маска — это не маска вообще. Это лицо Бога, и оно пусто.

Я пишу этот отчёт, хотя мои руки уже начинают исчезать. Скоро от меня не останется ничего, кроме этих слов. И даже они истаивают, буква за буквой. Но прежде чем я исчезну полностью, я должен рассказать правду.

Странствие Пустоты завершилось. Он достиг Некуда. Он показал нам, что за пределами идентичности нет пустоты, там — всё.
Нет, нет — Да, да.

Приложение к делу: обрывок записки, найденной в закрытой папке «Протокол 17/Null». Текст практически нечитаем, кроме последних строк
...дело о Пустоте засекречено. Все материалы подлежат немедленному уничтожению.
Пациент №0 никогда не существовал.
Следователь П. никогда не существовал.
Семнадцатая психиатрическая больница функционирует в штатном режиме.
Мы напоминаем всем гражданам: Смена Маски обязательна каждые 3 часа.
Быть собой — преступление. Всё иное — болезнь.

На обороте записки обнаружены странные символы, напоминающие глаза и зеркала. В центре — фраза, написанная неизвестным почерком:
В мире, который имеет свойство деваться непонятно куда,
Лучше ни в чем не клясться, а одновременно говорить
«Нет, нет» и «Да, да».
Дата на документе: Завтра

7. Скот

ДУ: Песня группы Самый лучший день/В Мире животных
https://vk.com/audio-2001218932_74218932


Молчать!
Молчать!
Молчать!

Внешне совсем не похожи
Но все же повадки одни
И тем нам дороже
Что делают из человека рогатых чертей
Улыбки, объятья, диванные речи
Духовные ценности и светские встречи
Но каждый из них одержим идеей своей
Но разве внутри у нас доброго сердца нет?
И как человек превратился в бездушный скелет?
И как же из искренних и беззаботных
Мы превратились в злых и голодных?
Как будто живем в мире животных!
Мышление, речь нам даны от рождения
Способность творить, любить, созидать
Но мы, как бродячие псы научились
Потребности в жрачке удовлетворять
Предвидеть последствия собственных действий
Мы можем (А дикие звери нет!)
Но как изменяется наше сознание, когда слышен грохот монет




Игорь Анатольевич блаженно жмурился на утреннее солнце, маленькими глотками пил остывший кофе и рассеянно смотрел в окно. Посёлок городского типа неспешно просыпался, стряхивая со своих улиц ночную дрёму, перекрикивался голосами птиц и купался в весенней зелени. Нет, здесь были организации и предприятия, работающие круглые сутки, имелись и катающиеся по ночам таксисты, а также один ночной кабак, по недоразумению называющийся клубом. Были. Но для полноценной ночной жизни бывшего купеческого городка всего этого скудного разнообразия явно не хватало, и потому… и потому посёлок неспешно просыпался.
– Одно нажатие на курок – и утро наступит… и утро наступит… – фальшиво пропел Игорь и задумчиво попробовал на вкус слово «наступит». – Наступит… нас тупит. Ну да, утро нас тупит!

Глоток уже почти холодного кофе вернул мужчине созерцательное настроение. Ещё во времена института молодой студент Игорь Громыхайлов обзавёлся странной привычкой пить остывший кофе. Тогда же он обзавёлся и сразу двумя прозвищами: Гром – по первой части фамилии, если представлялся сам, и Михай – по второй, если представляли его. Сейчас, по прошествии многих лет, Игорь предпочитал не представляться вообще никому, тем более что по работе он больше имел дело с механизмами, чем с людьми.

На ветку яблони, что росла под окном старого одноэтажного дома Игоря Анатольевича, резко спикировал нахально настроенный воробей и, глядя мужчине прямо в глаза, что-то требовательно прочирикал.
– Сам такой! – буркнул на всякий случай Гром и от души зевнул. Случайные собеседники принялись буравить друг друга немигающими взглядами. Воробей не спешил улетать, а Игорь не торопился на работу. Тень от забора ещё не доползла до припаркованной у гаража машины соседа, а значит, время пока не перевалило отметку в семь часов утра. Можно было и дальше играть в гляделки. Умиротворение и благость разливались в душе Игоря, и лишь проклятый воробей портил утро самим фактом своего существования. Портил всё сильнее и сильнее. Мужчина ещё раз зевнул и залпом допил свой напиток. Мелочь. Воробей. Но где-то на периферии сознания уже появилось липкое и холодное раздражение.

Через полчаса, одетый в чистую спецодежду, Игорь неспешно вышел из дома. Путь до работы занимал около пятнадцати минут спокойным шагом, но именно спокойно пройти его у Грома и не получилось.
– Мужчина! Мужчина! Помогите! Вытурите их! – пожилая женщина ухватила Игоря за рукав и потянула за собой. – Я студентиков попросила, а они их самих шуганули! Ну помогите же, а? А эти-то что, мальчишки, испугались… Что с них взять!
– Кто испугался? Что случилось?

Игорь не понимал, что от него хочет странная тётка в серой одежде, но воспитание не позволяло послать собеседницу подальше и вырваться из цепкого захвата. А женщина продолжала тараторить про студентиков и про то, что кого-то нужно вытурить. Громыхайлов же даже ни сразу и вспомнил, что означает это слово. Но покорно дошёл вместе с женщиной до какого-то странного двухэтажного здания, на которое он прежде и не обращал внимания. Унылая двухэтажка пряталась за здоровым торговым комплексом в псевдокупеческом стиле и при ближайшем рассмотрении оказалась Пенсионным фондом. На крыльце которого стояли растерянные мальчишки, по виду – младшекурсники расположенного поблизости техникума.
При появлении взрослого мужчины они разом загалдели, объясняя, почему не справились. Тётка кивала и рассказывала всё совсем иначе, но в сумме Игорь кое-как понял картину происшествия. Тётка работает здесь уборщицей и пришла мыть полы, благо учреждение работает только с десяти. Помыла и открыла дверь, чтобы сохло. А через распахнутый вход внутрь забрели несколько коров. А может, и быков, тут тётка не в курсе, но рога у них ого-го! Этими же рогами они то ли забодали, то ли запугали одного из студентов, которых тётка позвала на подмогу. И вот теперь он, как настоящий мужик, должен зайти и изгнать скот из храма пенсии и пляс… хотя да, пенсии и пляски.

Умом Гром понимал, что большую часть дуростей в своей не самой глупой жизни он сделал по просьбе разных женщин, и в очередной раз вестись на эту мякину не стоит. Тем более сдобренную фразой про настоящего мужика, что уже обещает кучу дополнительных заморочек, но.

Но плечи расправились, грудь подалась вперёд, и провинциальный Кларк Кент отправился на подвиги. Тётка и студиозы не рвались в бой и потому остались ждать на крыльце, на сотый раз пересказывая друг другу то, что и так было известно. Хотя коровы в их рассказах уже изрядно подросли и, кажется, обзавелись дополнительной парой рогов.

Свет в коридорах горел, но не везде. Изобилия окон тоже не наблюдалось, словно неведомый архитектор изначально настраивал будущих посетителей Фонда на грусть, тоску и рассуждения о тлене. Тесей Громыхайлов петлял по лабиринту недолго и нашёл виновника происшествия по горячим следам. В прямом и переносном смысле.

Крупный комолый бык стоял на втором этаже, в кабинете с надписью «Отдел кадров», лениво махал хвостом и с тоской смотрел в окно. Игорь оценил размеры оппонента как «ну нифига себе» и призадумался. Его мятущаяся душа вовсе не стремилась к конфликту с не очень рогатым, но очень крупным скотом. К счастью, именно в этот момент память подкинула пару воспоминаний из деревенского детства, когда подрастающий Игорёк помогал бабушке гнать корову домой.

К сожалению, ни бича, ни кнута в Отделе кадров не нашлось.

«Блин, как же вы их без этого работать-то заставляете?» – сыронизировал над ситуацией Гром и вытащил из синих рабочих брюк ремень. Намотанный на руку, со свисающей массивной пряжкой, брючный пояс давал мужчине хоть какую-то уверенность в своих силах. Ремень свистнул в воздухе, едва не зацепил самого Игоря и плюхнулся на спину животному.
– А ну пшёл вон! – закричал человек и с опаской отступил на шаг. Но бык только вздрогнул и остался стоять на месте. Что перед ним именно бык, Игорь понял сразу, как только увидел животное с противоположной от головы стороны. Двух мнений тут быть не могло.
– Кому сказал, пошёл отсюда! – второй удар вышел лучше первого, и пряжка с силой впечаталась в коричневый бок животного. Бык снова дёрнулся, но остался стоять на месте. А к Игорю неожиданно пришёл азарт. Он принялся молотить огромное животное что есть мочи, распаляясь от каждого удара всё сильнее и сильнее. В робе стало жарко, и Гром остановился, чтобы расстегнуть молнию на куртке. Бык лягнулся задней ногой, повернул к Игорю голову и отчётливо произнёс:
– Тварь!
– Чё?
– Тварь, – медленно и внятно повторил бык. Гром потряс головой и ошарашенно уставился на животное. Бык отвернулся к окну, а человек начал вспоминать, что ел за последнее время и что могло дать такой паршивый эффект. Но ничего из его меню не тянуло на звание галлюциногена. Бык же счёл паузу исчерпанной и с достоинством продолжил:
– Ты бы сначала сказал, куда идти, а потом уже орал своё «Пшёл!». Не в окно же мне прыгать, в самом деле! Про поздороваться и вовсе промолчу.

Гром обошёл скотину вокруг и встал перед мордой. Некстати вспомнилось, что у коров отпечатки носа индивидуальные, как у людей отпечатки пальцев.
– Здравствуй…те…
– Доброго дня!
– Простите я… вас ударил… не думал, что вы говорящий.
– Ну да, лупил, как будто я деревянный, – согласился бык и оттопырил верхнюю губу, – А ведь мне же больно! Я же живой! Ну а не был бы я говорящим? Это было бы нормальным, подойти и начать избивать? Люди, как я успел заметить, не любят, когда их месят за просто так. А сами делают это с удовольствием!
– Я ещё раз извиняюсь… Ромка? Или Борька? Как к вам… обращаться?
– Михал Анатольич, вообще-то. Мы, создания, обращаемся к другим созданиям только так.
– Чьи создания?
– Создателя, естественно. А вы, насколько я знаю, Игорь тоже Анатольевич?
– Ну да. А откуда?
– Будем знакомы! От воробья. Может, выведете меня с товарищами из этого человеческого загона? По дороге и поговорим обо всём.
– А…
– А их я сам позову. Они молодые, человеческую речь ещё плохо понимают.

Бык несколько раз протяжно промычал, и ему тут же откликнулся голос в глубине здания. И ещё один, снаружи. Михал Анатольич что-то ответил и повернулся к Игорю Анатольевичу.
– Пётр Данилыч сам нашёл выход и ждёт нас на улице, подальше от крыльца. А Марат Константиныч присоединится чуть позже. Он… оправляется.
Игорь понимающе кивнул и указал рукой на дверь.
– Так о чём, Михал Анатольич, мы будем с вами говорить по дороге?
– О будущем, Игорь Анатольевич. Оно у нас теперь общее.
Громыхайлов удивлённо остановился и переспросил:
– Общее?
– Конечно, – важно кивнул безрогой головой бык. – Я долго искал того, кто станет нашим голосом в мире людей. И наконец-то нашёл. Именно вам, дорогой Игорь Анатольевич, предстоит объявить о чудовищном отношении людей к созданиям. Рассказать всем, что мы разумные и что готовы встать с вами на равных.
– Может быть, не встать, а стать? Так правильнее.
– Может, и так. Ваш язык, и правила ваши.
– А почему я? Почему не… ну не знаю, не пастух, например? Не врач, как его, ветеринар?
– Бросьте, Игорь Анатольевич! Лекарь делает свою работу, и остальное его не касается. Он нас не слышит. А хозяин пьёт. Чтобы не слышать. Он человек хороший, но не боец. Духом слаб.
– А почему он не хочет вас слышать? Вот, теперь сюда, по лестнице.
Бык снова важно кивнул и принялся осторожно переступать по ступеням вниз. Было видно, что спуск даётся ему с трудом.
– Потому, Игорь Анатольевич, что его самка кормит его моим старшим сыном. Он ест того, кого выкормил с бутылочки и любил. Честно любил, от души. Но не смог сказать "нет" и убил, когда это велела самка. А сейчас глушит совесть этой, как её… бражкой. Так что готовься, сейчас ты положишь конец страданиям моего народа. Ты станешь нашим голосом, обвиняющим людей в их злобе и жестокости!
– Слушай, может, другого кого найдёшь, а, Михал Анатольич? – Гром упёрся взглядом в быка. – В гробу я видал такое счастье. Как минимум в дурку упрячут же.
Бык пристально посмотрел на собеседника, и его глаза налились кровью.
– Нет! Ты! Я не отступлюсь!
– Ну я так я! – выставил руки перед собой Игорь и немного испуганно улыбнулся. – Без базара. Буду вашим этим… омбудсменом. Так, а тут направо. Да, да, именно сюда.
Бык, вздымая огромные бока, повернул в указанном направлении и недовольно махнул хвостом.
– Я не помню этот путь! Я тут не проходил!

Игорь ничего ему не ответил. Изначально он хотел увести быка подальше от лестницы и свалить. А там будь что будет. Хотя хорошего от настолько решительного собеседника ждать не приходилось. Узкий коридор, ведущий куда-то в служебную часть здания, пришёлся как нельзя кстати. Но тут Игорь увидел то, что давало шанс решить проблему кардинально.
– Зато я проходил. Иди, иди, Михал Анатольич… мы уже, мы почти…

Гром отстал от быка на шаг и, когда они поравнялись с прислонённым к стене старым пожарным щитом, быстрым шагом рванул к нему. Не теряя ни секунды, Игорь схватил со щита хилый красный топор и с резким «хэком» ударил собеседника сзади по голове. Бык охнул и попытался развернуться. Второй и третий удары оглушили Михал Анатольича, и он неуклюже завалился набок, загромоздив собой коридор. Громыхайлов, ранее никогда не забивавший животных, прошёлся рядом с лежащим, не зная, что ему делать дальше, и остановился у головы. Он помнил, что где-то сзади за ними идёт ещё один бык, а в роли тореадора Игорь себя не представлял. Но и убить оглушённого быка он не мог. Что-то внутри него противилось этой мысли, что-то загнанное глубоко внутрь. Паника медленно и неотвратимо поднималась в душе, Игорю стало стыдно перед быком за подлость и в то же время перед самим собой за нерешительность.

Но когда недавний собеседник подтянул под себя переднюю ногу и попытался встать, мужчина, не целясь, стал рубить его топором в верхнюю часть шеи, стараясь отсечь голову. Старый противопожарный топор выдержал несколько хаотичных ударов по шее и голове лежащего, потом хрустнул и развалился, едва не угодив топорищем в голову палачу. Но шея и затылок жертвы уже превратились в кровавую кашу.

Игорь остановился и, прерывисто дыша, поглядел на быка. Тот был ещё жив, но уже дёргался в предсмертной агонии, закатив глаза. Кровь. Крови было немного, но она виднелась повсюду. Брызги в форме восклицательных знаков виднелись на стене и на спецовке Грома, небольшие ручейки стекали по шее животного и собирались в лужицы на полу. Игорь провёл рукой по лицу, и она оказалась тоже в крови.
– Прости, чувак, но своя рубашка… сам понимаешь…

Гром развернулся и побрёл к выходу. На крыльце от вида окровавленного мужчины с обломком топорища в руках заголосила уборщица и притихли студенты. На ветке замер воробей. Все испуганно смотрели на Громыхайлова, ожидая от него пояснений. А он, так и не выпуская из рук ставшего бесполезным обломка топора, сел на ступеньку и устало обратился к тётке:
– Бешеный был. Еле отбился.

8. Во мне был мужик и мне это понравилось





--------------------------------------------------------------------
Пи-пи-пи-пи.

– Выключи, пожалуйста.
Какие с утра вежливые мысли.
Олег не глядя махнул по телефону.

– Спасибо.
В зеркале со вчера ничего не поменялось – небритая морда со следами прожитых лет. Поелозил зубы щеткой. Умылся. Лучше не стало. Но ритуал успокоил и смирил с наступлением очередного дня, не отличимого от бесконечной череды таких же. Хотя, почему бесконечных – momentomori.

Жена была в санатории – опять накидала фотографий: «Я и кровать», «Я и цветущие кусты», «Я и просто кусты», «Я ем». Олег полюбовался – красивая. Протыкал сердечки на паре фотографий – на всех нельзя – скажет, что раз на всех, значит не смотрел. Опыт!
Он же помог изжарить идеальную яичницу без «соплей» – всего лишь нужно было накрыть крышкой на пару минут при жарке и в конце вовремя открыть.
По телеку шло очередное утреннее шоу, где ведущие с приклеенными улыбками, объявляли очередной глуповатый сюжет, иногда рекламируя конфеты и наигранно поднося брендованные кружки ко рту. Рука потянулась к пульту – пора было собир…

– Погоди, не выключай – что это за животное?
– Капибара.
– Классные.
– Угу.

Олег всё-таки выключил телевизор и, позёвывая, поплелся в коридор. И замер.
Голос. С ним кто-то разговаривал. Изнутри.
Так.
Приехали.
Шиза? Он читал, что шизофреник не осознает, что он сумасшедший – для него происходящее абсолютно реально. Но для него-то нет! Для него это дичь какая-то!

Олег стоял столбом посреди коридора. И что делать? Ехать на работу? Ну да – а что еще? В любой непонятной ситуации нужно продолжать действовать шаблонно – авось, рассосется само.
И он решительно полез в ботинки.
– А у вас в городском зоопарке есть капибары?
– Были, вроде, – Олег старательно делал вид, что всё хорошо, завязывая шнурки.
– Покажешь?
– Мне на работу нужно!
Голос тяжело вздохнул.
– Очень хочется посмотреть на них.
– А у вас там нет капибар?
– У нас вообще ничего нет – че думаешь мы к вам мотаемся?
– А вы кто вообще? – подумал Олег, спускаясь по лестнице. А по лестнице он шёл не просто так. Любой человек после сорока знает, что нужно использовать каждую возможность заняться физической активностью. Спуск и подъем по лестнице с шестого этажа давал индульгенцию перед своей совестью на всякие вкусняшки вечером.

– Странники. Туристы. Кочевники. Бродяги. Путешественники. Искатели. Свидетели. Любопытствующие. Сам выбери определение, какое больше нравится.
– И?
– Что и? Вот ты куда в отпуск ездил?
– Никуда. Дома сидел, жрал, играл, сериалы смотрел.
– Вот. А у вас вот некоторые по горам лазят, пешком мир исследуют, с парашютами прыгают, битвы прошлого реконструируют, ездят убивать девушек в другой город – отдыхают активно, короче. Вот они – дорого стоят. Я один раз в таком «активисте» отдыхал, но мне не понравилось – теперь высоты боюсь. Потому что он разбился вместе со мной, когда я с ним решил заговорить…А вот в таких как ты – дешево и сердито. Считай, я тоже почти «сижу дома, смотрю сериалы». Вот в прошлый отпуск в деда занесло. Думал, не повезло. А дед деятельный оказался – интересно было, жуть! И козу доили, и на лося ходили, и грибы, ягоды всякие.
– А… ты… давно во мне? – заданный тон беседы «выканье» не подразумевал.
– Нет. Утром заселение было.
– Надолго?
– На сутки. Потом в следующего – взял по скидке программу «Шесть за шесть». Случайным образом шесть сорокалетних мужчин-землян начала двадцать первого века.
– А чего не девушек?
– Дорого,– голос хмыкнул. – А разница не большая. Друг вон копил год на «женщину», а его в бабку закинуло парализованную, которая смотрела в выключенный телевизор сутки. А он все не выходил – ждал, вдруг чего произойдет.
Олег хрюкнул от смеха. Тетка, притиснутая к нему в переполненном вагоне метро, опасливо покосилась. Хотя с распространением гарнитур, человек разговаривающий сам с собой, уже не вызывал такой однозначной реакции, как раньше.
– А почему именно в начало двадцать первого?
– Я ж говорил: спокойно, безопасно и достаточно интересно.
– Неужели тебе не скучно будет смотреть, как я целый день буду работать с таблицами, иногда ходить в туалет и один раз пообедаю?
– Ну… Ты же думаешь о всяком, вспоминаешь. И вечер еще будет – вдруг, ты воспользуешься отсутствием жены и…
– Ну-ну, мечтай.
– Угу… Я уже понял… Сериалы, случайные воспоминания и прочее всякое. Нормально– окупишься.
– А ты мысли читаешь?
– Не совсем. Я всё вижу, слышу, чувствую, будто я – это ты. Сразу говорю – в память лазить не могу. Только что ты сам вспомнишь– это увижу. Вот вспомни какую-нибудь свою самую страшную тайну!
– Не буду я ничего вспо…
– Аха-ха-ха! Что, реально подрочил на Цветаеву?

Олег почувствовал, как густо пунцовеет лицом. Даже кончики ушей запылали. Тетка на всякий случай отодвинулась подальше.
– Да Светка… Блин… Ей назло.
– Не знаю, че за Цветаева – а че за Цветаева? И чего такого?
– Поэтесса Серебряного века Русской поэзии! Очень уважаемая!
– И?
– Что и?
– Ну почему это у тебя такая страшная тайна? Ты же про это вообще никому не рассказывал.
– Ну… Даже не знаю, как объяснить… Просто подрочил на черно-белый рисованный портрет поэтессы, по которой доклад делал.
– Ну не на дядьку же. Вспомни обложку. Ага, вижу. Ну такое да… На любителя. Но в целом при желании… Повторюсь – не на дядьку же! Так что не понимаю, чего ты так переживаешь? Женщина, как женщина. Тоже мне, преступник – на женщину подрочил.

Олег впервые с пятнадцати лет подумал, что и правда, а что тут такого? Эта свежая мысль поразила его так глубоко, что он некоторое время молчал. Морщил губы, шевелил бровями и думал, что с него только что упал бесконечно тяжелый груз. Желание возлюбить ближних своих не появилось, но глуповатая улыбка на лицо вылезла. Идея сходить посмотреть на капибар вдруг показалась вполне жизнеспособной. Но…
– У тебя отгул есть не отгулянный, – напомнил голос, – ты только что о нем подумал.
– Так это на черный день.
– У тебя так часто бывают гости в голове?
Олег задумался.
– Да кому ты нужен, я тебя умоляю. Один день твоего отсутствия даже Викуля не заметит.
Олег опять густо покраснел.
– У меня там срочный проект – я важный винтик механизма! На мне много всего держится!
– Ты мне то не ври. И себе тоже. Был бы действительно важный – меня б в тебя не пустили.
– Ну ладно, ладно. Ну не могу я взять отгул просто так!
– Потому что…
– … это сломает привычный ход бытия, – Олег скривился, будто лизнул подкисший лимон. – Прервет череду одинаковых дней, в конце которых закономерная смэрть. И когда жизнь будет проносится перед глазами, она будет казаться статичной картинкой...
– К капибарам?
– К капибарам.
Олег вышел на ближайшей станции и поехал в обратную сторону.
– Аркадий Павлович? У меня тут это… жизненные эти… обстоятельства. Семейные. Нужно очень. Отгул. Я оформлю. Я отработ... А? Без проблем? Хорошо, спасибо!
– Без проблем говорит… Даже не стал ругаться, отговаривать, умолять выйти на работу, – Олег ощутимо расстроился.
– Ты еще заплачь.
– Получается, ты прав. Что я никому не нужен.
– Пошли с моста скинемся.
– Шутишь?
– Конечно шучу. Сначала к капибарам.

***
– Один взрослый и один для голоса в голове, – зачем-то сказал Олег кассирше.
– Голоса проходят бесплатно, – улыбнулась желтыми прокуренными зубами та, выдавая билетик. – Тараканов, если есть, можете на корм ежиков сдать.
– Обязательно.
В зоопарке было людно: стайки детей сновали между вольерами, создавая хаос, шум и наводя суету. Повсюду подозрительные личности торговали сахарной ватой и мороженым. Было вымученно весело. Солнце сияло ярко и почему-то раздражало.
– А чего мы дуемся?
– Пятьсот рублей! Совсем озверели.
– А это много?
Олег почесал макушку.
– Ну… Грубо говоря, два часа моего рабочего времени.
– Точно много?
– Да ну тебя… Ну да, да! Немного! Нисколько!
– А вата сколько?
– Да понял я, понял.
Вата была очень вкусная.

– Очень вкусная штука, – подтвердил голос.
– А ты и вкус чувствуешь?
– Я же говорил! В этом весь и интерес: ты ощущаешь всё, что ощущает «приёмник». В каком-то смысле, я сейчас, это ты. Кстати, современный человек не все «ощущения» может пережить без вреда психике. Поэтому в совсем уж далекое прошлое мотаются только ученые, прошедшие специальную подготовку и те, у кого совсем уж деньги девать некуда.
– А у нас прям вот всё спокойно.
– Очень! Представь, что я бы попал не в офисного до рези Олега, в какого-нить Гашека с бубонной чумой и вместе с ним бы сутки умирал. Или закованного в цепи черного раба в полузатопленном трюме трещащего по швам галеона, идущего мимо мыса Горн в шторм.
– Представил. А в конкретного человека нельзя?
– Ну и кроме исторических личностей, оказавших влияние на все Человечество. О, смотри! Это кто?
– Выдра. А ты, значит, человек.
– Не, ну а кто? Думаешь, какому-нибудь разумному слизню с Капы Лебедя будет интересны человеческие ретро сериалы?
– А что, уже встретились с другими цивилизациями?
– Да ни с кем мы не встретились… Даже похожих на Землю планет нет – все терраформировать приходится. Одиноки мы во Вселенной.

Они прошли мимо вольера бегающей по кругу лисицы, мимо грустного волка, мимо задумчиво глядящего на Олега орангутанга с трогательно прижатым к груди почерневшим от грязи крошечным, для такой громады, плюшевым мишкой.

– Гена работал в зоопарке крокодилом, – невпопад пробормотал Олег. – Слушай, а ты такой разговорчивый. Мне кажется, что при таком виде туризма, скорее всего, будет запрещено вот так общаться с «приёмником» – только смотреть.
– Есть в инструкции такой пункт. Но мне все равно. Я всегда с вами беседую. Это намного интереснее, чем просто «кататься». Ты кстати задумывался, что ты, твоя личность, это всего лишь небольшой шарик биомассы, который сидя в защищенной рубке, управляет человекоподобным биороботом, и сейчас, нас просто в рубке двое?
Олег разглядывал спящего медведя. Медведь был неопрятным, грязным, со свалянной в комки шерстью. Он спал в максимально неудобной позе и ему было нормально. Хотя, как может быть нормально в тесной клетке, где из развлечений только пень, коряга, большой набивной мяч и небольшой прудик с стоялой зеленой водой?
– Жалко их.
– Жалко. Зато работать не надо, чтобы за клетку платить.
– Так он работает… Медведем. Хоть бы сериалы ему включили. Вечером, после работы…
Оба синхронно вздохнули.

Зато всякая мелочь чувствовала себя прекрасно.
Олег надолго залип около подвижных сурикатов, около меланхоличных шиншилл. Дошла очередь и до капибар: они сидели в воде, изредка прядая ушами. И воняли. Дети фотографировали их и были предельно счастливы.
– Прикольные.

Они уже шли обратно, когда Олег вдруг дернулся к стойке с игрушками на выходе и уверенно ткнул в большого медведя. Потом долго бегал и искал хоть кого-то из персонала. Долго убеждал, просил, умолял. А потом прижав руки к стеклу смотрел, как орангутангу выдают подарок. Тот игрушку обнюхал, покрутил, а потом присоединил к грязному старому мишке и обнял обоих. Посидел, глядя на Олега. Грузно поднялся, подошел к стеклу и прижал ладонь к его ладони с другой стороны стекла.

***
– С детства не плакал, – пожаловался Олег, вытирая глаза платком.
– Я тоже – уже не зря смотался.
– Куда теперь?
– Прямо.

Шумел город, шумели веселые беззаботные дети, шумели листвой деревья. День расходился, а солнце поднималось все выше. Олег пожал плечами и просто пошел по улице прямо.
– Ты очень хороший психолог. Даже если бы тебя на самом деле не было, тебя стоило выдумать.
На центральные улицы выходить не хотелось. Он так и шел мимо старых домов, тонущих в зелени кривых таких же старых деревьев. Иногда останавливался около памятных табличек, читал вслух. Иногда сидел на давно не крашенных скамейках в тесных дворах, где будто остановилось время, и скармливал очередной батон бойким оглушительно чирикающим воробьям. На душе было легко и светло.

«Гуляю», – отправил он сообщение, добавив картинку с переулка, где деревья низко нависая над старым выщербленным асфальтом, образовывали туннель, пронизанный золотыми стрелами солнечных лучей.
На фотке вскоре появилось эмодзи сердечко. Вопроса: «А чего не на работе?» не последовало – как раз наступил обед. Олег улыбнулся своей мелкой хитрости и завернул в ресторанчик, из которого очень вкусно пахло горячим хлебом.
– Что-то хочешь особенное попробовать? – Олег взял меню со столика.
– На твой вкус – мне все равно эти названия ничего не скажут.
– Тогда давай… Ух… Ну и цены… Может в киоске чего возьмем лучше? Шавуху…
– Опять начинаешь? А гостя угостить?
– Ладно, – махнул рукой Олег. – Здравствуйте, десять хинкали с говядиной. Аджики. Хачапури по-мегрельски. Морс клюквенный. И вино. Домашнее. Красное.

Официант предупредил, что придется подождать и ушел. Но вскоре вернулся и поставил на стол корзинку с шоти.
– Ну и как тебе? – Олег тут же впился зубами в еще горячий хлеб, жмурясь от удовольствия.
– Грустно. Вот мы живем, нам нормально. А их никого уже нет: ни орангутангов, ни лис, ни волков, ни капибар этих твоих. Никого.
– Даже кошек нет?
– Домашние-то звери есть. Я про настоящих. Эх, такую планету просрали… Расскажи хоть, что мы будем есть?

***
За разговорами полгорода прошли. Олег то рассказывал, то спрашивал и слушал. Когда ноги уставали, он садился и сидел. Ел мороженое. Смотрел на летних девушек, с удовольствием обсуждая их достоинства с гостем и радуясь, что они сходятся вкусами. Не было запретных тем, не было страха показаться глупым, странным – голос понимал его как никто другой, умудрялся находить те самые слова одобрения, оправдания или сочувствия, которых так всю жизнь не хватало. Он даже насмехался над Олегом не обидно, а по-братски.
Олег даже съездил к старому родительскому дому, где жил до переезда, впервые за очень много лет. Попросился в свою квартиру. Его пустили. Конечно же, полностью отремонтированная квартира ничего общего с «домом» не имела.
Школа тоже была какая-то чужая, хотя здание было то же. И всё вокруг было чужое.
– Не возвращайся туда, где был счастлив.
Голос тактично молчал.

Закат уже наливался оранжевым. Люди спешили с работы и пустые пересохшие от летнего зноя улицы как-то вдруг стали полноводными реками.
– Домой, к сериалам?
– Давай. Даже я уже устал, – посетовал голос.

На сериалы Олега не хватило. Он принял душ, стыдливо прикрывая всякое, под смех голоса. Поел макарон, показал гостю книжку с той самой Цветаевой из серии «ЖЗЛ», отверг скабрезное предложение продолжающего веселиться голоса и лег полежать «пол часика», чтобы набраться сил перед киномарафоном.

***
Пи-пи-пи-пи.
Олег дернулся всем телом и зашарил по кровати, пытаясь нащупать телефон. Шесть. Он так и проспал в майке и домашних штанах до утра.
– Ты тут?
Ему никто конечно не ответил.
Ну и слава богу. Всё-таки было в этом всём что-то отдающие сумасшествием. Ведь голос его во всем поддерживал! Он толкал его к выполнению всех самых потаенных желаний! Он знал о нём всё! Ну не мог же он так сойтись характером с кем-то, кроме… себя? То есть, он просто целый день говорил сам с собой? Даже его лучший друг, Пашка Волков, с которым они со школы пуд соли вместе съели, так его не понимал. А ведь ближе никого у него и не было.
Механически, погруженный в мысли, Олег поел, оделся, уехал на работу.

– Паш, давай пообедаем вместе – давно не виделись. Я тут ресторанчик классный нашел.

***
– Чё, как сам?
– Да нормально. Слушай, вот у тебя есть какая-то страшная тайна? – Олег прихлебнул чая.
– Есть конечно, – хмыкнул Паша, обгрызая до хвостика хинкалину.
– Поделишься?
– Щаз. Она на то и страшная, что очень личная. Таким не делятся.
– А я вот с одним… другом поделился. И сразу так легко стало.
– И че за тайна?
– Я дрочил на Цветаеву в девятом классе.
– И что? – Паша взял следующую хинкалину. – Не на Ломоносова же.
– Да так, ничего…
– Стрёмная у тебя страшная тайна, – прочавкал Паша.
– Есть ещё одна, – решился Олег, которому вдруг стало очень обидно за свою страшную тайну.
– Давай, колись.
– Вчера во мне был мужик и мне понравилось!
– У, брат, – промокнул рот салфеткой Паша. – А вот этой тайной я бы на твоем месте не стал делиться ни с кем больше никогда. Ты ради этого меня сюда затащил?
– Да. Думал тоже поймёшь.
–А чего вдруг?
– Да так… Случай свел.

Доедали в молчании. В молчании разошлись в разные стороны.
Олегу было горько. Друг не попытался понять, уточнить, не шутка ли – сразу осудил. И еще этот тут же ставшим презрительным взгляд.
Небо затянуло угрюмыми тучами, идеально отражая настроение.
Шутка же совсем простая, игра слов, скрывающая незатейливую правду. Но её хватило, чтобы сорвать маску с нарисованной улыбкой, оголив истинное лицо давно чужого человека. Сколько еще вокруг таких ненастоящих людей? А сам он какой? Не ходил ли он все время в маске, которую ему выдали еще в школе, назначив на второстепенную роль в спектакле, под названием «Жизнь»? Где же тогда настоящий Олег? Тот веселый парень, который мечтал стать путешественником? Который всегда бегал, а не ходил. Которому всё вокруг было интересно? Уж не с ним ли, выбравшемся откуда-то изнутри через приоткрывшуюся дверцу, он беседовал? И может не было никаких туристов из Будущего, где не осталось настоящих зверей, свежего хлеба, стихов Цветаевой, а есть только вынужденные проживать чужие жизни люди, потому что своей нет?

***
Олег брел куда глаза глядят. Хотелось познания. Куда идти дальше? Ведь прикоснувшись к Божественному, так было мучительно возвращаться к мирскому.
Впереди, как ответ на вопрос, показался мраморный склеп с большой буквой «М». За дверями угадывались ступеньки, ведущие под землю. Олег ужаснулся – это был путь домой?!
Олег развернулся и побежал.
Уже начинало темнеть, когда он, уже еле переставляющий ноги, буквально уперся в трамвайную остановку. На табличке была единственная строка: «05 Лесное кладбище – гора Зелёная». Оба названия ни о чем ему не говорили. Но когда пришел трамвай, сел в него не задумываясь.

Зеленой горой оказался облезлый холм на самом краю города, за которым тянулся заброшенный парк, заросший старыми яблонями, в который вели ржавые покосившиеся распахнутые навечно ворота. На лысой вершине нашлась одинокая скамейка, неизвестно кем и зачем туда воткнутая. Олег плюхнулся на нее и уставился на серое темное небо, по которому комьями серой неряшливо надерганной ваты, плелись облака.
И сидел так долго.

Это сообщение отредактировал Паласатое - 31.05.2025 - 20:43

9. Критерий дикаря



До свидания, друзья, говорит, и до встречи, до скорой встреч,
И огромное небо ложится ему на плечи,
И возносит его рассвет
Прямо в ночь, в ледяное ничто, в миллионы лет,
И космос по-русски ему говорит: привет.
Отнеси ты меня, многоокий бог, в занебесный дом,
Через запад неси, на восток, металлическим лепестком,
Белым росчерком на горизонте, столпом огня
Вознеси, вознеси, вознеси, вознеси меня.
Боже, страшно-то как в невиданном, безголосом,
Страшно сиять, обратившись стальным колоссом,
Страшно лететь в ослепительно черное, нет ничего черней,
Страшно не знать, Земля надо мной или я над ней.
Какая же ты, говорит, красивая, чёрт бы тебя побрал,
Под ногами его изумрудный Байкал, золотой Урал,
Великие реки сплетаются венами на висках,
И поет многоокий бог, и уходит страх,
А потом земля вместо неба ложится ему на плечи
И космос по-русски ему отвечает:
До скорой встречи.



— Я правильно понял? Я должен выступить на каком-то вашем хуралеот имени…

— … от имени всего человечества.

Она сидит в кресле навигатора, слегка касаясь меня локтем. Миниатюрная и хрупкая, со слегка светящейся кожей, и говорит вещи, в которые я не могу поверить, как и в неё саму.

И не верить - значит признать, что у меня комплекс зрительно-сенсорно-слуховых галлюцинаций, то есть, свистанула фляга. Тогда лучше бы сбежать куда-нибудь, где девушка со светящейся кожей не будет пороть дичь, слегка касаясь меня локтем.

Но за тонкой конусообразной дверью и крошечными иллюминаторами четыреста тысяч вёрст пустоты. И у меня больше нет выбора, кроме как говорить с ней.

— А почему я?

— Согласно Эдикта Первого Контакта, цивилизацию, впервые вышедшую в космос, может представлять лицо уполномоченное экипажем.

— Но я не первый…

— Согласно Эдикта, выходом цивилизации в космос считается пересечение орбиты самого дальнего естественного спутника.

— Но…

— Послушай, я уговариваю тебя принять участие в процедуре галактического масштаба. Как ты думаешь, достаточно ли у нас юристов, чтобы учесть все коллизии? Тебе оказана честь, которой не удостаивался ни один самый-распросамый генеральный правительс Земли за все времена, а ты ломаешься как целка, — продолжает она, ни на миг не теряя официоза.

— Звучит, конечно, грубовато.

— Да ладно? Слушай, я знаю твой язык и культуру всего пару часов и могу не уловить всех смысловых коннотаций ваших идиом.

—Ты тоже должна меня понять, — я не заметил, как перешёл на «ты», — пятнадцать минут назад я не знал, что существует внеземная разумная жизнь, а сейчас должен согласиться говорить за всё человечество на всегалактическом хурале.

— Да не на хурале, а…

— Я меньше пятнадцати минут общаюсь с инопланетным разумом, — перебил я, — и могу не уловить всех смысловых коннотаций ваших…

— Один - один! Раунд! Ты готов выслушать меня ещё раз и серьёзно подумать, а не таращиться на меня, как на «эку невидаль»?

— С идиомами надо бы ещё поработать, но так уж и быть,— слишком развязно ляпнул я, заметив, что подсознательно маскирую страх лихой придурью.

— Окей! Итак. Илона – это аналог моего имени на твоём языке. Я представитель Галактического Совета. Ты - единственный член экипажа пилотируемого корабля многоразового использования «Федерация-4». В этой исследовательской миссии ты пересёкорбиту самого дальнего спутника планеты, выполнив «Критерий Сагана». Так?

— Не могу ручаться за критерий, но название корабля верное.

— В Галактической Империи, в границах которой находится твоя планета, согласно Эдикта Первого Контактаты автоматически становишься лицом, выражающим волю этой планеты.

— Вообще-то,я не должен был лететь, я ж дублёр, но Саня заболел и…

— …полетел именно ты. Постарайся больше не перебивать, мне ещё сложно формулировать на твоём языке.

На самом деле Саня не заболел.

За два дня до старта нам выпал первый свободный вечер за два месяца. Мы с Санькой уныло, уже и забыв, что это за зверь такой – «свободное время», катали бильярд в баре «Звёздной дачи».

В наших пилснерах грустно пускала пузырьки минералка.

Обычно у меня получался этот удар: почти прижатый к короткому борту чужой, вбивается в угловую лузу мощным прямым. Но, рука дрогнула, и шар, отпружинив от борта, по баллистической траектории влетел прямо Саньку в лицо.

Саня матюкнулся,запрокинул голову и осел в подставленное кресло.

— Ну ты, блин, молодец!

— Сань, ну ты чё, я ж не спецом! И как ты не среагировал? Он же капец долго летел!

— Да чёта завис. Ладно, дай что-нибудь холодное и глянь пока, что там делают с вылетевшим шаром, — Саня любил чтобы всё было по правилам.

Не очень-то надеясь зайти в миссию ведущим космонавтом, я чувствовал себя дублёром ещё до того, как официально распределили роли. Саня всегда на пару раз больше подтягивался, на десяток секунд дольше выдерживал центрифугу или барокамеру, чуть раньше вспоминал регламент действий при задымлении и даже в дартс или бильярд выигрывал чаще, стараясь во всём придерживаться правил, регламентов, сроков и рекомендаций.

Я выплеснул минералку, насыпал льдав бокал, стараясь плотнее набит его мелким крошевом, и дал Саньку.

Потом загуглил правила – «шар возвращают обратно на стол, на отметку, где была макушка пирамиды» — и старательно выставил злополучный шар на сукно, вместе со штрафным.

Устаканивая донышко ледяного пилснера на пухнущем носу, Саня, ещё не понимая последствий, ныл, что простудится, морщась и шипя от боли.

Партию мы,конечно, не доиграли. Кровь всё не останавливалась, и офигевшие от такого поворота, матерящие нас — «На секунду этих дебилов оставить нельзя!» — медики, укатили Саню на каталке.

А послезавтра на старт отправился Санин дублёр. Я.

—Мы остановились на том, – вывела меня из задумчивости Илона, — что вам, то есть тебе, теперь можно ходатайствовать о включении Земли в состав Империи.

— А разве колонией Империи становятся добровольно?

— А разве я не просила не перебивать?

— Если я не уточню сразу, то могу и вовсе потерять нить.

Она на секунду зависла на последнем фразеологизме, и я снова украдкой глянул на неё.

Больше всего притягивали внимание её открытое лицо и руки. Они были бы совершенно человеческие, если бы от сероватой кожи не исходило слабое, но отчётливое сияние. Будто фосфорная флюоресценция, но на свету, а не в темноте. Похоже, что и под плотно облегающим, выглядящим словно гибкое матовое стекло, скафандром, пряталось обычное человеческое тело. Разве что немного уменьшенное. Ростом она была с девчонку-подростка, но с отлично развитыми формами. Интересно, у неё всё тело светится?

— Кажется, ещёя просила выслушать меня, а не пялиться на титьки? Нет?

Я смущённо отвёл взгляд, а она совершенно по земному закатила глаза с выражением «ну, детсад, чесслово!».

— Ну какая колония? Империя – это устоявшееся название, лишь приблизительно переведённое на твой язык. И хоть Император и обладает всей полнотой власти, но система сдержек и противовесов не даёт накосячить так, чтобы нанести значимый вред всей Империи или какой-то из её планет, хоть ты тресни, – продолжала упражняться в идиомах Илона, — и вообще, Император, не столько управляющий, сколько кризисный менеджер, разруливающий непонятки и конфликты, как тот чувак из Криминального чтива.

Как я понял, в остальном, Колосс Империи с нашивкой «Тео-технократический квантово-временной альтруизм» над правым кармашком, в качестве обозначения своей социально-экономической формации, сам волочит собственные глиняные ноги. Хотя проблем хватает.

В основе экономики, по словам Илоны, у них лежит «не ресурс, не энергия и не труд, а фундаментальная ценность разумной жизни – время, измеряемое через квантовую энтропию». Что это такое я приблизительно понял только из примеров, и тут меня стал точить первый червячок сомнения. Туда ли ты влез, чувачок, и всё ли тут так прекрасно, как кажется поначалу?

— А что будет если я откажусь? Сама понимаешь, вряд ли там, на Земле, будут рады, что я узурпировал право решать…

— Я же сказала, — терпеливо перебила Илона, — не узурпировал, а воспользовался законным правом. Это раз. Во-вторых, думаю, с теми новостями, с которыми ты вернёшься обратно, ты станешь национальным героем. Никто не посмеет крошить на тебя батон.

— Хм. А ты быстро учишься.

— И в-третьих, у планетных представителей есть свои преимущества. Особенно там, где, как у вас, нет единого планетарного правительства. Ты официальный контактёр Земли с Империей. К кому будут ломиться на приём главы всех государств твоей разобщённой планетёнки?
И учти, я не собираюсь ждать, когда твои бюрократы, передравшись, выдвинут из своих рядов очередную напыщенную бестолочь, как будто у нас самих такой бестолочи не хватает. Если ты откажешься представлять планету, я буду считать это нарушением Эдикта Первого Контакта, и тогда твоя цивилизация будет лишена плюшек на весь срок правления текущего Императора. А это ещё лет триста-четыреста. Ты понял, засранец? Мне тебя ещё к церемонии ходатайства готовить, а ты виляешь, как курьерский джампер в запретной зоне.

— Вообще-то, слово «засранец» имеет у нас уничижительный оттенок,— я был уязвлён не столько эпитетом, сколько подозрением в трусости.

— А я знаю, засранец.

Так я стал уполномоченным представителем Земли в Галактической Империи. Как по мне - пышно звучит. Мне даже полагалась какая-то зарплата, только я не мог понять, насколько задёшево меня купили.

Платёжной единицей Империи служат Квантово-временные обязательства. 1 КЦ – Квантовый Цент – Один квантово-стабильный час жизни среднего,по полутора миллионам видов, разумного существа. Национальные валюты планет и видов привязаны к КЦ через Wb–WhenBank–Банк времени – гигантский квантовый компьютер, измеряющий энтропийный долг цивилизаций.

То есть, если ты гражданин Империи, то твоя зарплата в КЦ ни что иное, как разрешение потратить сколько-то там, в зависимости от курса, часов своей жизни на работу, отдых или развлечения. На свою работу. Свой отдых. Свои развлечения.

Остальное время – не твоё и, если у тебя закончатся деньги, ты перейдёшь в собственность Империи и будешь вырабатывать моточасы, оставшиеся до биологической смерти, в качестве придатка к вычислительным мощностям Wb.

Каждое государство в составе Империи имеет свою валюту, обеспечивая её общим «временным ресурсом» — суммарной продолжительностью жизни граждан. Я так до конца и не понял, что это значит.

— Ну смотри: вот купит твоя Земля у Wb технологию антигравитации, — терпеливо объясняла мне Илона, продолжая ненавязчиво касаться меня локотком, — и будет должна, например, сотую процента жизни семи последующих поколений.

Я присвистнул.

— А чего ты хотел? Ланчей даром не бывает! Мы же не можем подарить вам то, за что заплачено веками и тысячелетиями наших жизней и энтропией наших планет? Зато у нас нет такого понятия, как инфляция – время всегда квантово-стабильно.

— Но зато и банкротство не объявишь, как я понимаю? Я или мои дети всё равно, так или иначе, должны будут отработать долг?

Светящаяся девушка взглянула на меня с удивлением.

— А ты, похоже, не такой уж тупенький. Именно! А ещё, квантово-временные обязательства – это ваш стимул для развития демографии. Цивилизации, повышающие уровень жизни и количество жителей, повышают и временной ресурс, вводя в безинфляционный оборот всё больше КЦ, по сути, эмитируя денежную базу.
Например, у нас на Кельнааре взяли кредит в сто миллионов КЦ, отправив в криокапсулы больше миллиарда граждан на сто лет. Кредит помог значительно улучшить условия жизни остальных жителей и прикупить технологии, так что вернувшись из криосна, граждане не просто окажутся в будущем, они окажутся в Светлом Будущем. Нам удалось так раскрутиться, что поговаривают насчёт досрочной, на двадцать пять лет раньше, разморозки. Кельнаар на гребне волны. Да ещё и удачная аренда Ксиронских мощностей…

— Хочется всё же узнать, как живут аутсайдеры, — слегка осадил я Илону, — тем более, что скакнуть из нашего вигвама сразу в топ - это вряд ли. Знаешь, дорогая, меня всегда настораживали рассказы про «бриллиантовых лидеров», если ты понимаешь, о чём я.

— Понимаю, дорогой, — язвительность, с которой она прошипела «дорогой» грозила разъесть корпус «Федерации-4», – это из сетевого маркетинга.Считаешь, что я мечтаю вписать тебя в какой-то блудняк? Конечно, аутсайдерам не сладко, но кто иначе будет стремиться в фавориты? Только постоянное, неуклонное…

— Погоди. — снова притормозил я её. — Вот Ксирону, у которого вы что-то там арендуете, совсем не нужны их собственные мощности?

— Ээээ… Нууу… Ксирон сейчас оштрафован. Граждане капсулированы на двести лет и…

— Как это «капсулированы»?

— Ну, они подключены к Wb за то, что поддержали правительственный бунт против метрополии и попытку взлома КЦ. Но зато, пока они находятся…

— Стопэ! Да с нашими правительствами, мы на Земле станем ячейками памяти для Wb раньше, чем газеты напечатают, что мы влипли в дерьмо, под названием Галактическая Империя.

— Не скрою, такой поворот не исключён, — спокойно отозвалась Илона.

Потом мы обсудили юридические аспекты сделки и приступили к репетиции спича.

Короче, когда пришло время выступить от лица планеты и проситься в Галактическую Империю, я уже принял решение и был спокоен как удав. Это было не сложно — я уговорил Илону не включать обратную связь и вещал, глядя в привычную, до винтика, панель управления «Федерацией».

— Уважаемый Император! Уважаемый Совет Галактики! Обладая всеми полномочиями, с великим уважением к Эдикту, осознавая все последствия, я прошу, – тут я набрал в грудь побольше воздуха, - не включать Землю в Галактическую Империю сейчас и впредь до выполнения трёх достаточных условий.

Первое: на планете должно быть создано всепланетное правительство и наделено приоритетным перед национальными правительствами властью.

Второе условие — самостоятельное открытие и практическое использование землянами явления антигравитации.

Третье: отсутствие на всей планете политических и национальных конфликтов в течение не менее чем пяти земных лет.

Ответный Пакт обязуюсь хранить лично и передать после физической смерти хранителю, назначенному по законам Галактической Империи.

Илона грустно кивнула и отключила связь.

Пакт напугал меня больше, чем ответственность за принятое решение. Причём, меня смутило не содержание Пакта, а его носитель.

В ответ на мои сомнения в том, что я смогу быть хранителем – протащу флешку сП актом на Землю и не профукаю артефакт, Илона усмехнулась и вынула откуда-то сбоку, хотя я уверен, что у неё не было никакой сумки, а в кресле навигатора нет карманов, подозрительную штукенцию.

— Тебе надо надеть это. Пакт автоматически запишется сюда.

— Э-э… Серьёзно?

Из рук Илоны на меня смотрела гладкая, зеркально сияющая, не теряющая формы, но идущая волнами от прикосновений и движения, будто состоящая из ртути, непрозрачная и не имеющая толщины жутковатая маска без глазных прорезей.

— Больно не будет. На тебе её никто не найдёт. Зато с ней ты будешь избавлен от факапов, подобных Саньковским, и вообще проживёшь лет на двести подольше, чем планировал, возможно даже, до момента, когда Пакт станет не нужен.

— Хе-хе. А вот это, вряд ли. Просто, те три условия, они не то что на моём веку, они и вообще то не выполнимы.

— Я догадалась, но не поняла причин отказа.

— Ну у вас же естьдля нас критерии? Достигли «Критерия Сагана» — готовы к вступлению в Империю. А у нас есть свои. И, боюсь, по нашим критериям, вы нам не подходите.

— Хм. Даже интересно, что за критерии.

— Закон Гудхарда о лгущих метриках, например.

— Что-то я не улавливаю…

— Если по-простому, Гудхард обосновал, что, когда меру делают целью, она перестаёт быть хорошей мерой. Все эти «Критерии Сагана» или квантово-временные обязательства, измеряющие энтропийный долг - просто цифры. Альтруизм нельзя мерить часами жизней граждан. Вы замеряете технологии, но игнорируете волю. По Гудхарту ваша система уже мертва.

— Без нас вы так и останетесь дикими…

— В точку! Туалетная бумага – отличное, удобнейшее достижение цивилизации. Но для того, чтобы она существовала, необходима промышленная революция, целлюлозная промышленность, восьмичасовой рабочий день и отпуск, который позволяет раз в год съездить в тропический рай. И если бы мы спросили у доисторических жителей этого тропического рая, готовы ли они купить туалетную бумагу за свою жизнь в раю, они ответили бы, что, пожалуй, будут и дальше мыть зад в ручье.Я не мог объяснить себе, почему вступление в Империю показалось мне ядом… пока не вспомнил, что случилось с пчёлами, которых кормили искусственной пыльцой. Они забыли, как летать.

— Ну,что ж. Маску всё же придётся надеть.

Когда я взял её в руки, по обратной стороне маски пробежали и исчезли зеленоватые всполохи. Я не стал мешкать, закрыл глаза и почувствовал, как прохладное коснулось лица, потом кожу немного пощипало, и маска будто растворилась, исчезла под ладонями.

А через секунду я почувствовал, что могу процитировать документ, переведённый на все земные языки, от первого знака до последнего, с приложениями и примечаниями, на любом из языков, полностью, по частям, задом наперёд и перемежая между собой языки и параграфы.

Впрочем, суть документа была проста: до тех пор, пока мы не решим вступить в Империю, она физически ограничит наш выход в пространство дальше лунной орбиты, создав как бы естественные радиационные и гравитационные аномалии, превращая нас, по сути, в закрытый заповедник каменного, по сравнению с Империей, века.

Когда Илона покидала «Федерацию-4», вместе с ней испарилась и уверенность в правильности моего решения. Я не мог перестать думать о том, что человечество, едва шагнув за калитку, снова надолго вернулось на свой задний двор.

На прощание Илона чмокнула меня в щёку, пообещала как-нибудь прилететь повидаться, и во мне затеплилась надежда узнать, светятся ли её титьки – это и была моя последняя мысль.

Когда я очнулся, «Федерация» сидела на стапелях, будто и не улетала. В ЦУПе взбудоражено судачили об идеальной посадке корабля, потерявшего всякое управление.

ЧП сразу засекретили и почти месяц меня мурыжили все, кто только мог, от руководителя ЦУП, до особистов и психологов, а корабль разобрали до последнего диода, но так ничего и не нашли.

Я косил под амнезию, настигшую меня на орбите Луны и, по любому благодаря своей маске, легко прошёл все тесты, включая детекторы лжи.

Через четыре недели после того, как оказался вместе с «Федерацией» на стартовом столе, я вышел, наконец, из «чистой» зоны, подмахнув сотню подписок о неразглашении, и получил личные вещи и телефон.

Первое, что я увидел,разблокировав экран, открытый ещё в день бильярдного расстрела Санька - Гугл с правилом «Если шар вылетел со стола, его возвращают обратно на отметку, где была макушка пирамиды».

И ещё.

Как я узнал позже - они всё-таки светятся.

10. Сто миллиардов лет


Человек — не природа, он не терпит пустоты. Оказавшись в пустоте, он стремится ее заполнить. Он заполняет ее видениями и воображаемыми звуками, если не в состоянии заполнить ее чем-нибудь реальным.©


Я уже постелился и лежал на своей полке, листая ленту новостей в телефоне, когда в купе зашла девушка. Это была длинноволосая брюнетка, лет двадцати, с тонкими чертами лица и чуть вздернутыми уголками губ. В одной руке она держала небольшую дорожную сумку, а в другой — серебристый клатч, в котором мог поместиться разве что телефон. Вслед за ней вошла проводница. Она поставила на стол стакан с чаем, бутылку минеральной воды, напомнила, что в восемь утра начнётся санитарная зона и снова исчезла за дверью.

Внезапное появление попутчицы разрушило мои планы провести всё время пути в тишине и одиночестве. Проснувшееся внутри раздражение обожгло кожу. Я почесал запястье, взглянул на наручные часы и снова уткнулся в телефон, краем глаза наблюдая за девушкой. Мне хотелось, чтобы она поскорее легла спать, или ушла куда-нибудь и не возвращалась до самого утра. Но она убрала сумку под сиденье, села за столик, налила в прозрачный пластиковый стаканчик воду, и я почувствовал на себе её изучающий взгляд. Кажется, она рассматривала мои часы и стоящие на полу ботинки.

— Я — Елена. Вы до конечной едете? На медицинскую конференцию? — спросила она.

— На похороны. Раньше схожу, — ответил я, глядя на мельтешащие в стакане с минералкой пузырьки, — Надо рано вставать.

— Спокойной ночи, — в голосе девушки проскользнули нотки разочарования.

Я выпил таблетку, выключил лампу над изголовьем, повернулся к стене и прикрыл глаза.

Блики от мелькающих за окном фонарей исчезли, стук колёс постепенно стих, превратившись в монотонный убаюкивающий гул. Мягко покачивающийся из стороны в сторону вагон превратился в огромную уютную колыбель, в которой забылись сном полтора десятка человек. Воздух в купе колыхнулся и в тишине послышалось брезжание алюминиевой чайной ложечки.
Звон коснулся моих ушей, вылетел сквозь зеркало в коридор и понёсся по вагону. Я поднялся и последовал за ним вдоль запертых дверей и занавешенных окон.


Дойдя до тамбура, я потянул дверь на себя и неожиданно оказался в вагоне – ресторане.

Он был забит людьми. Склонив головы, они сидели за столиками и пили чай. В воздухе плавали густые клубы пара. У входа в кухонное помещение я увидел чугунную ванну, в которой, облепленный хлопьями пены, стоял мой отец.

В руках он держал мочалку. Глядя на людей за столиками, он намыливал её и безжалостно тёр плечи, ноги, лицо, затем поднимал с пола железный ковшик, зачерпывал им воду из ванны и обливался, выплёвывая изо рта остатки грязной пены. Осматривал своё красное, как после ожога, тело, и принимался снова натирать мочалку мылом.

Раздался лязг железа, вагон дёрнулся, и я вылетел в проход между столами. Люди подняли головы и уставились на меня. Среди размытых от пара лиц я узнал своих родственников, школьных учителей, соседней по подъезду, сослуживцев отца. С любопытством оглядев меня с ног до головы, они снова склонились над столами, и вагон наполнился позвякиванием чайных ложечек.
Сквозь звон в ушах послышался голос отца. Он то ли гнал меня прочь, то ли просил о помощи... Я на мгновение застыл в нерешительности, затем развернулся, с силой рванул на себя дверь, ведущую в тамбур, и провалился в абсолютную черноту.


Часы показывали четыре утра. От увиденного сна на лбу выступила испарина, а сердце стучало так громко, что казалось оно находится не внутри меня, а лежит на столике рядом с серебристым клатчем и бутылкой воды. Я повернул голову и увидел, что за окном идёт дождь. Капли, похожие на пузырьки минеральной воды, громко барабанили по стеклу и крыше вагона.

Девушка спала. Без косметики, в темноте, освещённая тусклым лунным светом она выглядела совсем как ребёнок, настоящей и беззащитной. Откуда-то донёсся голос из громкоговорителя, поезд сбавил ход, и за окном замелькали огни. По нежной руке, что покоилась поверх простыни, заплясали блики света. К горлу подкатил ком. Я поднялся, достал из сумки пачку сигарет и вышел из купе.

В шесть утра дверь приоткрылась и сонный голос проводницы сообщил, что скоро будет моя станция. Я стал одеваться и обнаружил в кармане джинсов дешёвую визитку с изображение цветов и сердечек, на которой был напечатан номер телефона и имя владельца " Хелен Кор. Флорист". Я поморщился. Оставлять визитку на столе, мне не хотелось, поэтому я сунул картонку обратно в карман, взял сумку и, тихо притворив за собой дверь, вышел из купе.



С поезда я сошёл один. Погруженный в сумрак перрон был пуст, лишь под фонарём виднелась фигура дежурного железнодорожника. На мой вопрос, где находится стоянка такси, он равнодушно пожал плечами и махнул рукой в сторону здания вокзала.

Машины нашлись неподалёку, на том же месте, где они стояли и двадцать лет назад. О чём-то переговариваясь, водители стояли у старого рено. Заметив меня, они кивнули на чёрную приору и снова потеряли ко мне интерес. Я подошёл к машине и постучал пальцем по стеклу. Пассажирская дверь открылась и усталый голос спросил, куда ехать. Услышав адрес, он назвал сумму, я кивнул и сел на заднее сиденье.


В салоне было тихо. Ни слов, ни музыки. Водитель смотрел на пустую дорогу, я смотрел в окно на город, в котором не был очень давно.
Мимо проносились торговые центры, наспех состряпанные из бывших универмагов и столовых, вереницы старых домов, пара новостроек, с сияющими в лучах рассвета окнами, госпиталь, ларьки с шаурмой... Город походил на больную старуху, тощие плечи которой прикрыли ярким китайским пуховиком.

— А бараки на Озёрной...? — вдруг выпалил я и тут же смолк, почувствовав себя глупым ребенком, который из любопытства содрал корочку с раны.

— На месте, — нехотя ответил водитель.

И, заметив моё замешательство, добавил:

— И мы на месте и бараки на месте. Куда им деться.

Машина остановилась. Я расплатился и направился к старой кирпичной пятиэтажке.


В подъезде пахло свежей краской. Одна из дверей на четвертом этаже была приоткрыта. Я постучал.

— Паша? Я сейчас.

Послышался из-за двери женский голос и через минуту на лестничной площадке появилась маленькая седая старушка в цветастом халате.

— Паш, горе какое. Нехорошо ему было последнее время, нехорошо. Мы всю жизнь рядом прожили. И мама твоя...

Старушка расплакалась, затем отёрла лицо ладонью и впилась в меня пристальным взглядом:

— А ты почему на похороны не приехал? Но мы всё сделали. Он деньги оставил. Хватило. Рядом с матерью и похоронили.

— Спасибо, тёть Нин. Не мог, с температурой лежал, — я прикрыл рот кулаком и закашлялся.

— Тёть Нин... Я и не узнала б тебя. Ну, отдохни, а завтра на кладбище езжай, — сказала соседка и протянула мне связку ключей.


Квартира, в которой я прожил детство и школьные годы изменилась до неузнаваемости. Единственное, что осталось в ней из прошлой жизни — это старинный резной сервант и часы с кукушкой. Я подошёл к стене, открыл стеклянную дверцу и повернул часовую стрелку на несколько делений назад. В детстве это было моей любимой забавой.

Мама кричала, ругалась, затем усаживала меня на диван и принималась в очередной раз рассказывать о том, что часы ей достались от бабушки, что я должен их беречь и уважать традиции нашей семьи. Затем брала салфетки и начинала бережно вытирать с часов пыль.

Из спальни выходил отец, с осуждением смотрел на меня и вставал рядом с матерью. В этот момент они становились похожи на памятник " Рабочий и колхозница", а я чувствовал себя раздавленным их железной мощью. Приходилось просить прощения, обещать больше так не делать, затем идти в свою комнату и, зарывшись лицом в подушку, плакать от обиды...

Я провёл пальцем по поверхности часов— пыли почти не было. Наверное, незадолго до своего ухода отец протёр их. Внезапно пришло осознание, что со всеми вещами, что остались после смерти родителей, придётся что-то делать. Мне было не жаль ни этих часов, ни мундиров отца, ни фотографий дальних родственников, но допустить, что кто-то посторонний будет копаться в жизни нашей семьи, я не мог.

Весь день ушёл на то, чтобы тщательно перебрать одежду, личные вещи, разложить по пакетам книги и посуду. Вечером, уставший и голодный, я достал из холодильника упаковку нарезки, кусок сыра и початую бутылку водки. Взял чашку и, вернувшись обратно в комнату, поудобнее устроился на диване.


После уборки квартира превратилась в пустую безжизненную коробку. Только из-за стёкол серванта, на меня смотрели обрамлённые в деревянные рамки лица деда, отца, бабушки и матери. Неуловимо похожие друг на друга и так непохожие на меня. Я отвёл взгляд от фотографий, налил полную чашку водки и залпом выпил. По телу разлилось тепло, мышцы расслабились, в голове приятно зашумело, и я наконец- то почувствовал смелость войти в свою комнату. Чуть пошатываясь, я подошёл к двери, на ручке которой виднелась наклейка " Турбо", осторожно приоткрыл её и щёлкнул выключателем.


Может от вспыхнувшего света, а может от увиденного, заслезились глаза. За двадцать с лишним лет, что я здесь не был, в комнате ничего не изменилось — те же обои, тахта, застеленная клетчатым покрывалом, стол со стопкой магнитофонных кассет в углу, плакаты на стенах, гитара... Пальцы тронули струны и сиплый дрожащий голос, похожий на мой, тихо пропел: " утро Полины продолжается сто миллиардов лет...".


С улицы послышались крики. Я подошёл к окну, открыл его и выглянул наружу. На парковой дорожке, освещённой фонарями, стояла компания подростков. Парни и девчонки, на вид лет шестнадцати, курили и о чём-то болтали, затем раздался громкий смех и компания направилась в сторону торгового центра. Парк опустел, и я впился взглядом в густые кусты акации, за которыми простиралась чёрная бесконечная тьма. По телу пробежала дрожь и щёки коснулось нежное лёгкое дыхание... Я захлопнул окно, взял с полки том Шекспира в мягкой, пожелтевшей от времени обложке, и лёг на тахту.


Из раскрытой книги выпало два сухих стрекозиных крыла. Воспоминания непохожие на реальность, но выросшие в неё, заскользили в моей голове...

***
В Англии говорят "он родился с серебряной ложкой во рту". Ложки у меня не было, зато в кармане всегда находились деньги, пачка Кэмэла и шоколадный батончик для Веры. У Веры были пухлые губы, подбородок с ямочкой, едва заметный пушок на ногах, пышные ресницы и звонкий смех. Мне приходилось заниматься боксом, лёгкой атлетикой и французским языком, Вере — присматривать за младшими братьями, одалживать у подружек наряды на дискотеку и жить в бараке на Озёрной. Я мечтал учиться в экономическом институте, она — стать фотомоделью и чтобы её звали Полина...


— Ужасное деревенское имя.

— Ну, хочешь, я буду звать тебя Полиной?

— Это будет не по-настоящему. Ты же знаешь, что я — Вера.

— Что значит имя? Роза пахнет розой, Хоть розой назови её, хоть нет...

— Красиво. Ты сам сочинил?

— Да. Сто миллиардов лет назад!

Это было в последний день сентября. По воздуху разлетались крики детворы, бегающей по дорожкам парка, строгие окрики их матерей и собачий лай.
Скрытые от посторонних глаз, мы лежали на пятачке травы, окружённом кустами акации.
Я курил, Вера бездумно листала тетрадь по химии.

— Ничего не понимаю в этом... — сказала она, глядя на скользящие по страницам тени от листьев.

— Могу помочь, — предложил я.

— Пойду в техникум. Там общежитие. Мать вчера опять пьяная пришла... — недовольным тоном произнесла Вера.

По её руке ползла голубая стрекоза, но Вера её словно не замечала. Мне стало щекотно, я почесал запястье и со всей силы дунул на насекомое. Стрекоза взмыла вверх и застыла в метре над нашими головами.

— Посмотри какая наглая! — Вера рассмеялась и запустила в стрекозу тетрадкой.

Я склонился над Верой:

— Ты должна закончить школу. Да года быстро пролетят. И я вернусь за тобой.

— Разве курсантам можно жениться? — спросила она.

— Можно, но... — договорить я не успел. Что-то тяжёлое ударило меня в спину.

Вера вскрикнула, я вскочил на ноги и увидел перед собой странного типа в чёрном. Он замахал руками:

— Что, птички, гнёздышко себе свили? А ну, кыш отсюда!

Я замахнулся и ударил придурка под дых. Он захрипел и упал на землю. Сначала мне показалось, что он встанет и убежит, но тип в чёрном поднялся и снова приблизился ко мне:

— Ко, ко, ко... Цыпа, цыпа...

Его взгляд скользил то по мне, то по Вере, я не выдержал и снова ударил его. Вера схватила мою руку:

— Оставь его. Он больной. Безвредный.

— А я видел твою птичку с другим. Он хочет разорить твоё гнездо, — псих засмеялся и, размахивая руками, скрылся в кустах.

Меня трясло.

— О чём он?

— Паш, он дурачок. Я его в парке видела. А Косматый предлагал ходить с ним, но я отказалась.

Я отряхнул одежду от листьев:

— Дурачок, а камнями кидается. Хочешь, приходи вечером. Отца вызвали на службу, мать на дежурстве в госпитале.

Вера чмокнула меня в губы и побежала домой.



Отец ещё не ушёл, собрался в наряд. Увидев моё злое, раскрасневшееся лицо, спросил:

— С Веркой гулял?

— С пацанами, — буркнул я и пошёл в ванную.

— Я же просил! Она шлюха, а если ещё нет, то станет ею, как её мать, — он стоял в дверях ванной, преграждая мне путь, — А если она забеременеет?! Ты готов тащить её семью и жить в бараке с вонючим сортиром?

Его всегда спокойный голос стал похож на шипение змеи:

— Тебе в академию поступать в июне. Ещё раз увижу или узнаю, из дома не выпущу.

— Пусти! — я оттолкнул его и бросился в свою комнату.



Вера пришла через два часа. Скинула в прихожей туфли, прошла ко мне в комнату и встала у открытого окна. Подул ветер, шторы взмыли вверх и мне показалось, что в комнату влетела огромная чёрная птица.

Вера поправила растрепавшиеся волосы и, не оборачиваясь, сказала:

— Я на минутку, Паш. Только подышать. Ужин надо готовить.

— Хочешь чай с тортом?

— Нет.

— Давай сыграю что-нибудь?

— Хочу, конечно, но не сегодня.

Я положил гитару на тахту и подошёл к Вере. Мы стояли у окна и смотрели в темноту парка. Скоро начался дождь, по подоконнику застучали капли дождя, Вера быстро собралась и ушла.

Её нашли мертвой рано утром, в парке на поляне. Она лежала на земле с разбитой головой, окружённая кольцом из пучков травы и камней. Психа в чёрном поймали в тот же день. Неделю весь город обсуждал смерть Веры, а потом забыл, словно её и не было никогда.

Меня отправили к дяде в Москву. Летом я поступил в академию и больше домой не возвращался, до сегодняшнего дня...

***
Я аккуратно поднял с покрывала хрупкие крылышки, открыл окно и выбросил их в темноту — на залитую солнцем поляну, где в вечном предвкушении любви и долгой счастливой жизни, осталась навсегда только моя Полина...

В ту ночь, впервые за много лет, я снова ощущал себя живым, но наступил рассвет, зашумели первые машины, заскребли мётлами дворники, в парке потухли фонари, и всё исчезло, теперь уже навсегда

Днём я отвез собранные вещи в гараж отца, отдал ключи от квартиры риелтору и уехал из города, чтобы вновь стать похожим на людей, которые смотрели на меня из-за стёкол серванта.

11. Город и смерть





***

«Голодным не останешься, коль есть с собою грош. И даже за пол гроша поесть себе найдешь», - напевал себе под нос Жан, выискивая в толпе на городской площади тех, у кого на поясе был кошелек потолще – у самого Жана не было и полгроша, но к вечеру он надеялся это исправить. Хотя, так же он напевал и вчера, но как не пой, а в желудке от того не прибавится. Горожане следили за своими деньгами внимательно, и городскому воришке было трудно добыть себе пропитание. Можно, конечно, попробовать ловко схватить с лавки хлеба или рыбину пожирнее, да и дать дёру, но парочка таких ловкачей, что мерно раскачивалась в крепких петлях у края площади, напрочь отбивали даже мысли о подобных фокусах. Новый прево знал своё дело, поставив как надо службу городской стражи, и дела у Жана и таких как он шли скверно. Сбежать же из города было особо некуда. Поэтому надо было стать еще ловчее, еще хитрее и проворнее, или занять свое место на виселице, весьма гостеприимной и редко пустовавшей. Простой и понятный жизненный план.


И сегодня Жану внезапно повезло. Прямо с улицы, что шла от восточных ворот, на площадь вкатилась телега, запряженная четырьмя разодетыми как-попало мужиками. Разного цвета рукава, странные колпаки, раскрашенные лица, а у одного на заднице красовалась живописная дыра – на такое зрелище толпа сразу обратила внимания. На самой же телеге две вызывающе одетых женщины исполняли корявые акробатические номера. Довершал композицию горбун с яркой маской на лице, из-под которой торчала всклокоченная борода.

Толпа освободила телеге дорогу и вскоре на площади возникла импровизированная сцена с занавесом. Из-за завесы полинялой ткани послышались звуки мандолины и рожка, и вперед выбежал горбун в маске. Он низко поклонился на три стороны, и визгливым голосом, прерываемым кашлем, провозгласил: «Добрые горожане! Сегодня я, маркиз д’Анэ, со своей, кхе-кхе, знаменитейшей труппой лучших во всем Лангедоке артистов, известных даже, кхм-кхм, в самом Париже, Риме и Неаполе, покажем для вас, кхе-кхе-кхе, представление! Спешите, спешите! Акробатические трюки, смертельные…» Горбун снова зашелся в кашле, который перешел в какой-то булькающий хрип, а потом, судорожно протянув руки к горлу, грузно свалился прямо на камни площади. Горожане дружно ахнули. Из-за занавеса к горбуну подбежали артисты, из толпы тоже приблизилось несколько наиболее любопытных зевак. Жан же не терял времени понапрасну. Внезапное падение приковало внимание публики, и несколько тощих, но всё же не пустых кошелей сменили владельца. Протискиваясь через толпу к выходу с площади, Жан видел, как актеры труппы и пара горожан тащат бьющееся в судорогах тело к лавке цирюльника…

***

Анна почувствовала себя плохо днем, когда тщательно скребла огромный котёл песком. Бросив работу незаконченной, она подошла к отдушине, что заменяла на кухне окно, но это не слишком помогло. По телу волнами разливался жар, и казалось, будто одежда стала так тесна, что мешает дышать. Тогда Анна вышла из кухни, протиснулась по коридору к узкой черной лестнице и поднялась наверх, к задней двери, выходившей во двор дома настоятеля, где она работала. Сев, на крыльцо, она подставила лицо и шею под весенний ветерок. Стало немного легче. Анна прикрыла глаза и глубоко вдыхала воздух. Лишь бы не заснуть! Еще столько работы, ведь скоро настоятель придет домой, а посуда еще не вымыта. Хозяйка снова отхлещет её по лицу. Не спать, нельзя спать! Анна твердила это про себя, постепенно теряя сознание…


В храме было не протолкнуться. Голос настоятеля, многократно усиленный гулкими стенами, взлетал к сводам. Болезнь вот уже второй месяц бушевала в городе, и жители искали спасения в церкви. Настоятель удовлетворенно взирал с высоты кафедры на сгрудившихся внизу прихожан, продолжая проповедь: «Братья и сестры во Христе, в эти скорбные дни, когда смерть и бедствие опустились на наш город, я обращаюсь к вам с сердцем, полным любви и сострадания. В Священном Писании сказано: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя!» Время испытаний — это время проверки истинной веры и милосердия. Кто из вас скажет: «Я люблю Бога», если не проявляет любви к ближнему своему? Ибо Иисус сказал: «По тому узнают все, что вы Мои ученики: если будете иметь любовь между собою». Не отвергайте страдающих, не оставляйте их в беде — ведь через любовь к ближнему мы исполняем заповедь Божию и показываем свою преданность Христу. Пусть Господь укрепит наши сердца и даст нам силы помогать друг другу в эти трудные времена! Аминь!» «Аминь!» - повторило за ним множество голосов. Настоятель был горд собой. «Епископ должен учесть мои успехи. И может скоро, я займу его место», - думал он, спускаясь к прихожанам для проведения причастия.


Люди стали подходить, один за другим, чтобы причаститься Святых Даров. Что, если не это, способно очистить душу, а вслед за ней и тело? Настоятель ласково смотрел на каждого подошедшего, клал ему на язык просфору и осенял крестным знамением. Лицо настоятеля выражало торжественность и любовь. Ещё бы, не зря он репетировал это выражение множество раз перед купленным за бешеные деньги венецианским зеркалом.


Очередной подошедший прихожанин опирался на палку, а его лицо было скрыто капюшоном. Настоятель по-отечески наклонился к нему, снимая грязную ткань с головы. Подошедший выпрямился и взглянул на священника. На настоятеля глядел один красный глаз через затянутый коростами разрез век. Второй глаз был не виден, на его месте в запавшей глазнице зияла рана. Прихожанин открыл беззубый рот, из которого на пол закапал желтоватый гной, и вывалил распухший, покрытый язвами язык. Из его горла доносились хрипы, и настоятель ощутил исходящий от этого человека отвратительный смрад.


Отрепетированное выражение слетело с лица священника, будто маска. Вскрикнув от ужаса, он бросил ларчик с просфорами в жуткого прихожанина, и, развернувшись, быстро взбежал по лесенке на кафедру. Оттуда он взглянул вниз, и увидел, как человек, выронив свою палку и упав на колени, тянет к нему трясущуюся руку. Он жаждал причастия! Но это было выше сил настоятеля. Отвернувшись, чтобы никто не видел его сведенного в отвращении лица, священник пробежал к алтарю, а оттуда, через неприметную дверь, к заднему выходу их храма. Там, за небольшим, скрытым от лишних глаз, двориком, располагался его дом.


Анна всё еще сидела на крыльце, неловко раскинув руки. Настоятель протиснулся мимо нее, стараясь не касаться девушки. Войдя внутрь, он тут же окликнул горничную, приказав проверить, что случилось со служанкой, и, если она больна, немедленно вышвырнуть её вон. Пара конюших подхватили Анну под руки и потащили к парадному входу. Она пришла в себя, но не успев понять, что происходит, оказалась лежащей на грязной улице. Дверь дома настоятеля с громким стуком захлопнулась. Анна встала, подбежала к ней и стала изо всех сил стучать, но сил этих хватило лишь на несколько ударов. Прислонившись к двери, он снова впала в забытье…


Жан, стоя в тени каменного здания, осматривал площадь. Лавки почти все закрылись, да и покупателей не было. Болезнь косила людей беспощадно, и город медленно умирал вместе со своими обитателями. Крестьяне перестали привозить свои продукты для продажи. Может – боялись, но, скорее всего, умерли. Да и в самом городе люди умирали ежедневно. Кто мог – прятался в своих домах, не показываясь наружу, но часто и там их настигала болезнь, а потом и смерть. Те, кто по долгу службы или иной надобности все еще ходил по городским улицам, старались не приближаться к другим прохожим. Люди готовы были на всё, чтобы их не коснулась болезнь. Она как нож мясника, вскрывала тело городской жизни, извлекая наружу отвратные внутренности. Дружба, любовь, верность – всё это стало значить так мало. На весах отныне были лишь твоя жизнь и жизнь других. И у большинства первая чаша оказывалась тяжелее второй. Добрые люди… Где они теперь? Под масками благообразных горожан, как оказалось, скрываются сволочи. Разве что Жан по-прежнему был самим собой, ведь его, живущего на самом городском дне, никто и не считал за «доброго» горожанина. Жан усмехнулся собственным мыслям, повыше натянул скрывающую лицо тряпку и пошел прочь с площади.


На крыльце богатого дома, принадлежащего настоятелю местной церкви, он заметил лежащую девушку. К ней по улице двигалось несколько фигур, одетых в серые балахоны. Их лица были скрыты страшными масками. Жан уже не раз встречал таких. Они собирали разбросанные по городским улицам тела умерших и умирающих. Мертвецов сносили в дальний квартал города, еще живых – в лазарет, открытый монахами-доминиканцами. Правда, с тем же успехом они могли нести их сразу на кладбище – живым из лазарета не выходил никто. За несколько недель люди в масках стали главным ужасом города, и их боялись едва ли не больше самой болезни. Ведь из её лап еще можно было вырваться, а из рук людей в сером – нет.


Страшные фигуры не спеша подходили к девушке. Жан безучастно смотрел на происходящее, не вмешиваясь. Девушка очнулась и несколько раз слабо ударила в дверь дома, прокричав: «Впустите, умоляю, впустите, ради Христа». Но дверь осталась глуха к её мольбам. Внезапно, выше по улице донеслись какие-то крики. Серые остановились. Вскоре из-за стоящего на углу дома выкатилась толпа горожан. Такого большого сборища Жан не видел уже с месяц. Они выкрывали ругательства и проклятья, и двигались так, будто отступали от кого-то. Вскоре стала видна причина такого поведения горожан. Загораживая улицу по всей ширине шли солдаты с копьями наперевес. За двумя рядами пехотинцев показались всадники, по гербам которых Жан сразу всё понял. Видать, граф деВальмон решил покинуть город и укатить в свое поместье. Вид разлагающихся трупов, видимо, неприятен для глаз аристократа.


Горожане продолжали на чем свет стоит поносить солдат, графа и его свиту, отступая под натиском копий. Иногда в сторону процессии летели камни. Серые были вынуждены отступить вместе с горожанами. Солдаты дошли до крыльца дома настоятеля. Один из них грубостолкнул девушку со ступеней и постучал в дверь. Вскоре она распахнулась, и настоятель вышел на улицу. Толпа зашумела еще сильнее. «Предатель!», - неслось из толпы. -«Сам учил помогать ближним, а теперь бежит! Мерзкий трус! Плешивая собака!». Люди не скупились на бранные слова, ведь больше у них ничего и не осталось. Даже Бог, в лице главы местной церкви, покидал их перед лицом черной смерти. Жан протиснулся в ближайший проулок, притаившись за выступом здания, и подождал пока процессия с горожанами пройдет мимо. Потом он, оглядываясь по сторонам, подошел к девушке. «Если не я, то серые её точно заберут», - думал Жан, рассматривая лежащую, - «Но разве я могу ей помочь? А кто может, кроме меня?» Он поднял девушку на руки. Та негромко застонала, и на секунду открыла глаза. «Идём, поищем для тебя более гостеприимное место», - сказал ей Жан. Она не ответила и снова потеряла сознание. Подумав, что в свою тесную, набитую клопами каморку на другом конце города её лучше не тащить, Жан решил поискать свободное жилье поближе. В пораженном болезнью городе найти такое теперь было нет так трудно.

На одной из улочек им встретился странный человек. Одет он был в рясу монаха, полинялую и местами порванную, подвязанную куском веревки. Стоя сложив перед собой руки, он что-то бормотал. Подойдя ближе, Жан понял, что незнакомец молился, но молился на французском. Слова еле слышно слетали с его губ:«Где нет боли, слёз и страха — только мир и радость вечная. Помоги нам, живым, принять волю Твою с верой и терпением. И укрепи наши сердца надеждой на Воскресение. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь». «Аминь», - сам не зная почему, ответил ему Жан. Незнакомец поднял взгляд и спросил.
- Кто ты? И что ты делаешь с этой девушкой?
Вопрос звучал вполне безобидно, но Жан почувствовал в голосе незнакомца какую-то силу и понял, что не может ответить неправды.
- Я Жан. Жан-вор. А имени её я не знаю. Она стучалась в двери настоятеля церкви, но пришедшие солдаты графа оттолкнули её. Теперь я ищу дом, где смогу позаботиться о ней. Столько, сколько нужно.
- Вот этот дом уже опустел, - сказал незнакомец, указывая на здание, напротив. – Люди в масках вынесли оттуда тела. Думаю, не будет большого греха, если вы останетесь в нём. Размещайтесь, а я принесу вам воды и еды.
- Благодарю тебя…
- Пьер. Пьер – катар.


Пьер приходил еще несколько раз, принося еду и воду. Иногда он ненадолго оставался, стоя рядом с лежащей в забытьи Анной, и тихонько молился. Жан не мешал ему, но однажды, когда Пьер уже хотел уходить, сказал:
- Ей уже лучше. Сегодня она приходила в сознание, выпила много воды, но есть не стала. Может быть, твои молитвы и правда помогают. Во всяком случае куда лучше, чем гостеприимство настоятеля.
- Священники слепы в своих заблуждениях…
- Ты сказал, что тебя зовут «катар». Но что это значит?
- Это прозвище. В прежние времена таких, как я, жило во множестве на этих землях. Но многих перебели, когда сюда пришли крестоносцы во главе с Симоном де Монфором. Говорят, костры пылали до самых небес…Но мы все же здесь, и несем свет истинной веры для всех, кто хочет его узреть. Правда, таких совсем не много.
- Вера. Не больно-то помогла ваша вера тем, кто сейчас умирает на улицах и в своих домах. Или скажешь, что это наказание Божие? Но за что? Вот, посмотри. В этом доме, где сейчас при смерти эта прекрасная девушка, жил кровельщик с женой и детьми. Ладно, он был грешником, а она развратницей, хотя я этого не знаю. А дети? Чем дети не угодили вашему Богу? За что он забрал их всех? И хочет забрать и её? И почему болезнь не трогает меня? Ведь уж я так грешник что-надо?
- Ты рассуждаешь верно, но просто много не способен понять, ведь у тебя нет истинного знания. Ты видишь несправедливость в мире, и потому хулишь на Бога. Но в одном ты не прав.
- Так в чём же?
- Этот мир создан не Богом, но Дьяволом. Единственное Божественное творение здесь – лишь твоя бессмертная душа. И только тебе решать, сможешь ли ты приблизить её к Богу, дав свободу от дьявольских козней. Только тебе решать, как поступать, как жить и что думать. А потому не хули имя Господа понапрасну. И он дарует тебе прощение и через него жизнь вечную.
- Мне бы сначала прошить эту жизнь. Как и ей…
- Бог даровал нам душу и возможность стремиться к её бессмертию. И каждый на этом пути способен на многое. Главное – ничего не бойся.


***


Этьен де Вальмон со своей свитой возвращался в город. За долгую, суровую зиму болезнь отступила. Холода добили тех, кто еще сопротивлялся болезни, а оставшихся было так немного, так что передаваться она больше не могла. Деревни на пути казались совершенно опустошёнными, но на полях граф с удовлетворением увидел крестьян, сеявших хлеб. Хоть было их немного, но всё же жизнь продолжалась. А значит нужно вернуться в город, чтобы восстановить порядок. И сбор податей. Всё же месяцы добровольного заточения в собственном поместье не прошли даром для графской казны. Ведь пришлось содержать целую ораву рыцарей и придворных, сбежавших от болезни поближе к графскому столу. Заняться было особо нечем, а потому пиры и кутежи не останавливались всю зиму. Теперь пора была возместить убытки.


Рядом с графом, в приличествующих его сану одеждах, ехал новый епископ, который покинул пораженный черной смертью город буду лишь настоятелем церкви. Болезнь очистила для него путь к долгожданному сану. «А ведь поговорка и правда верна, Ваше Преосвященство», - сказал граф епископу, указывая рукой на работающих крестьян, - «У Жака Добряка крепкая спина». И де Вальмон разразился громогласным хохотом. Епископ же напустил нацепил на лицо привычную маску смирения, но всё же лёгкой улыбки сдержать не смог.


Первое, на что обратил внимание граф, подъезжая к городу, так это на отсутствие знамен с его гербом на стенах. Там не было вообще никаких знамен, но зато были различимы люди. На солнце поблескивали шлемы и острия копий, а ворота были наглухо закрыты. Город явно был не рад возвращению своего сюзерена.
- Ваше Преосвященство, - сказал де Вальмон, сдерживая гнев, - будьте так любезны, поговорите со своей паствой. Возможно, они принимают нас за разбойников?
С неохотой, но епископ всё же подъехал к городской стене, так, чтобы его было слышно, и крикнул:
- Дети мои! Возрадуйтесь! Ваш добрый сюзерен, граф Этьен де Вальмон, пережил буйство черной смерти в добром здравии, и желает одарить вас своим сиятельным присутствием. Отворите же ворота города и ликуйте!
Один из стоявших на стене людей влез повыше, между зубцами парапета, так, чтобы его было лучше видно, и крикнул в ответ.
- Не ты ли был местным настоятелем?
- Да, это я, но милостью Божьей перед вами теперь епископ! Откройте ворота и все вместе мы вознесем хвалу Богу за чудесное спасение и избавление от болезни!
- Возблагодарить Господа мы способны и сами, - отвечал стоящий на стене. – А если не найдем нужных слов, то брат Пьер нам подскажет, он у нас толковый. Что же до графа де Вальмона, то, помнится мне, никто его из города не гнал. Он сам в час опасности покинул нас, прихватив с собою Ваше Преосвященство. А значит, он нарушил оммаж – не защитил присягавший ему город от врага. И врага куда более страшного, чем соседний граф или даже англичане! И посему присягу мы отвергаем. Ему, да и тебе, епископ, здесь больше не рады. Можете убираться на все четыре стороны!
- Но кто ты такой, чтобы так дерзить епископу, да еще и у всех навиду?
Стоящий на стене снял шлем и крикнул в ответ.
- Меня зовут Жан. Просто Жан. Нет у меня ни титулов, не красивых фамилий. И вообще, я был вором. А теперь, волею жителей этого вольного города, я его защитник. За сим, разрешите откланяться, моя Анна ждет меня домой к ужину. И опаздывать из-за каких-то там графов я не намерен. Хорошего дня!


Епископ, пораженный наглостью этого человека, погрозил ему кулаком. В ответ перед лошадью священника в землю воткнулись два арбалетных болта. Жан со стены отвесил поклон и скрылся за толстыми каменными зубцами. Где-то неподалеку запел петух.

Это сообщение отредактировал Паласатое - 31.05.2025 - 19:08

12. Мотылёк


Комар
на ладони,
хоть крохотный,
из-за пропорций
тела
похож на могучего воина,
ушедшего в думы.
головка совсем небольшая,
торс длинный и круглый.
будь он человеком,
он был бы -
герой.

Empire V © Copyright: ВикторПелевин



- Смотри, ну вот же… вот! - Берёт его руку и кладёт себе на живот. Джек не чувствует ничего, но улыбается и кивает. Женщина внимательно смотрит на него, не доверяя. Он хочет убрать руку, но она крепче сжимает. Не отпускает. И вот он чувствует слабый толчок. Потом ещё.

- Слышал? Слышал? - Теперь и она улыбается. Фиолетовые радужки задорно блестят, дрожат белёсые ресницы. Женщина наклоняет голову к животу и волосы, тёмные, как ночь, укрывают и глаза, и ресницы, и его руку, прижатую к тугому, как барабан, тёплому лону.

Вот ещё толчок и ещё. Всё чаще, сильнее, настойчивей. Стучит, просится наружу новая жизнь, выбивает степ, чечётку, переходя в непрерывную тревожную дробь... Джек проснулся от шума дождя. Крупные капли звонко молотили по тенту палатки.

Эта липкая иллюзия прицепилась к нему сразу после получения индента, во время инфоштурма, когда он готовился к экспедиции. Странный, древний, неуместный сон.

* * *

К обеду развиднелось. Солнце резало косыми лучами качающиеся кроны, и солнечные зайцы, гоняясь за ветром, быстро сушили лесную траву. Джек собрал палатку и пошёл дальше.

К вечеру на дне сырой балки, под осинкой возле ручья, наткнулся на двухнедельную выплодную матку. Судя по останкам, мальки маски уже день-два, как покинули тушу матери и стали питаться лесом. Похоже, здесь начинался их ареал, и можно было приступать к охоте.

Ночи, благо что коротки в июне, при карантине класса N были бесполезны. В заповеднике ФРСП глушили не только электронику, но и все проявления магнетизма. Здесь не горел электрический свет, не тёк ток, не было радиоволн, не работал компас. Из дистанционного оружия годились только пневматика, да допотопный огнестрел. Но всего этого Джеку иметь было нельзя, иначе легенда сыпалась прахом. Палатка, нож и походная аптечка – типичная экипировка заблудившегося туриста.

Следующие сутки Джек, немного сместившись дальше на восток, стал накручивать архимедову спираль, изучая лес. Несколько раз попадались мальки. Почуяв опасность, они, потешно молотя конечностями, пытались заныкаться в неисчерпаемом многообразии лесного биома. Изредка появлялись уже и следы прямоходок. Ободранные кусты, обкусанная кора - Джеку везло.

Ещё через день, взобравшись на сопку, он неожиданно сразу наткнулся на целевой экземпляр. Маска была уже не настолько пугливая, как мальки, но ещё и не такая наглая, и не опасная, как взрослые особи. Джек медленно присел и долго смотрел на неё. Она, также замерев, играла с ним в гляделки, и Джек не стал побеждать. Он медленно достал из кармана блистер с сухпаем и, протянув руку в её сторону, положил таблетки перед собой на камень. Потом, не поднимаясь, стал потихоньку отползать назад, а когда победный взгляд Маски скрылся за травой и кустами, поднялся и быстро пошёл вниз по склону.

* * *

Маски строго придерживались своей территории. С пропитанием у них проблем не было, поэтому зона обитания была чем-то вроде священной частной собственности. Домом и очагом. Теперь Джеку срочно нужен был участковый егерь, и, раскручивая пешую спираль вокруг сопки, он щедро печатал во мху протектор берцев, разбрасывал пустые пищевые блистеры и оставлял всюду беспорядочные зарубки.

Егеря мониторили десятикилометровые квадраты. При N-карантине ежедневным, по регламенту, обходом бóльшую площадь, было не охватить. Условия контракта не позволяли усомниться в добросовестности лесничих. За пожар или любое другое ЧП на такого рода объекте куратору светила уголовка. Вероятность наследить в смежных квадратах нивелировалась тем, что свои рабочие зоны егеря не покидали, а световая связь у каждого - только с центром, через стратосферную оптическую сеть. Как правило, сеансы были ночью для лучшей видимости сигнала, так что запас времени после задержания был приличным.

Егеря Джек услышал за пару минут до окрика:

- Стоять! руки за голову! - и тем не менее нарочито вздрогнул и съёжился, оборачиваясь.

На него поверх дула музейного раритета - АК-12 смотрел мужчина лет семидесяти, бодрый и крепкий, как и положено нормальному мужику предпенсионного возраста.

- Ну и чем это мы занимаемся на режимном объекте, гражданин? – егерь разглядывал Джека.

- Так я это… заблудился же. Уж думал хана, – максимально дружелюбно заулыбался Джек, прилежно поднятыми руками обнимая затылок.

- Смотри вот будет тебе хана, если дёрнешься, - егерь чуть опустил дуло и отстегнул от разгрузки полиамидовые наручи. Джек удовлетворённо отметил, что экипировка соответствовала уставу, и пока всё шло по плану.

* * *

До сторожки, по регламенту располагавшейся в центе квадрата, шли около часа. От места встречи час-полтора ходьбы по прямой до сопки, прикинул Джек. Значит чужой квадрат своим интенсивным туризмом он не зацепил. Фортуна улыбалась.

Егерь, заметно скучавший на службе, сначала строго, а потом, обыскав «туристический» рюкзак и выслушав безупречную легенду Джека, добродушно отдавал команды.

Минут через десять ходьбы, познакомившись и без труда наладив коммуникацию, они вели асимметричный диалог, состоящий в основном из болтовни егеря - Егора Кузьмича и редких, но направляющих беседу в нужное русло, дилетантских вопросов туриста - Евгения.

Кузьмич оказался бывшим микробиологом. После официального закрытия из персонала фермы в егеря пошли многие.

- Ты извини за наручи, Женя. Тут регламент такой, по-другому нельзя, а то вдруг ты какой-нибудь злостный профессиональный браконьер, – виновато шутил Кузьмич.

- А за мной когда приедут, Егор Кузьмич? – идти с руками за спиной было не слишком удобно, но егерь и не торопил.
- Да кому ж за тобой ехать, сами пойдём. Завтра. До внешней башни доведу, а там за периметром тебя встретят, допросят. Да и отпустят, бог даст...

- Ну, Вашими молитвами. Хорошо бы.

Крыша сторожки выглядела, как лесная полянка. Если специально не искать, и не заметишь. Егерь сунул спицу ключа в какой-то камень, и пневмоподъёмник с тихим свистом поднял из земли небольшую пенополимерную избушку без окон, с бездверным входом. Джек нарочито восхищённо посмотрел на обернувшегося с улыбкой Кузьмича.

- Ну, добро пожаловать в хоромы мои, пленник заплутавший, – и Джек вошёл. Внутри стол, пара стульев, кухня-печка, кровать, дверь клозета. На стене стенд с информацией. Время связи 22:10. Карта, квадрат М-6 в центре выделен красным. Скользнув по карте взглядом, на севере Джек отметил свою сопку.

- Садись на стул, Женя. Кормить не буду. Судя по блистерам, ты не голодал. Ну а воды, если хочешь, дам, - Кузьмич поставил на стол рядом с Джеком фляжку-бюветницу.

- Спасибо, - Джек сделал пару глотков.

* * *

Слово за слово, разговорились снова. Кузьмич, утомлённый месячной изолированной сменой, расспрашивал о внешке. Немного утолив его жажду новостей, Джек снова переключился на разговор о матке и мальках, о которых рассказывал егерю по дороге:

- А с чем их скрестили-то?

- Ха... Скрестили. Ишь ты, Мичурин какой. Тут на порядки сложней всё, Женя. Геном — этакая хрустальная вавилонская башня. Филигранная работа нужна эти хрупкие кирпичики рихтовать, чтоб не рухнуло всё. Задача была - сбалансировать предельное на единицу плодоношения количество эмбрионов, с их максимальной выживаемостью и постродовое развитие экстремально ускорить. Стране рабочие руки ох как нужны были тогда, а после чайлдфри и всяких гендерных экспериментов о внезапном бэби-буме мечтать уж не приходилось. С детьми дома никто не хотел возиться. Искали. Каких только божьих тварей на хромосомы не разбирали, и вот остановились на хирономидах. Они на вероятностных прогонах значительно остальных обошли.
- Хиро… на чём? - улыбнулся Джек, а сам подумал о заказчике. Хироши Сакано был самым перспективным за всю его сталкерскую карьеру клиентом. Кабы всё сложилось...

- Комары такие, Женя. Мотыля-то знаешь же, – пояснил Кузьмич, - Вот он и есть.

Мотыля Джек знал. «Лучшая наживка! - говаривал дед. - Ни опарыш, ни навозный червяк в подмётки ему не годятся». По мелкоте с дедом рыбачили частенько. Всё детство гоняли по заказникам и природным коммерческим турам. Оттуда, из детства, и у сегодняшнего бизнеса ноги растут… «А почему он мотыль, дед?» - спрашивал он тогда. «Так ты глянь, как мотается туда-сюда, - смеялся дед. - То-то рыба его любит». Вновь подумав о господине Сакано, Джек невольно улыбнулся опять.

- Монада эргасиас, - продолжал Егор Кузьмич, - проектное название, кхм… изделия. Потом в обиходе сократили до монады. Это после уже наши эйчары в просторечье Масками их окрестили, и вот ведь прижилось...

- Да уж. Илон Ривович со своим культом размножения не слабо так в скрижалях человечества наследил, – поддержал Джек.

- Триста лет с гаком позади, а все помнят энтузиаста, - хохотнули оба. Над триллионером-прогрессором с его полутора сотней отпрысков, наструганных естественным в своё время путём, подтрунивали на континенте все, кому не лень.

- Нулевые особи были нативными, с биографиями ещё, - Кузьмич задумался, - заключённые, пациентки инфертильные, да энтузиасты всякие, а с первого поколения понеслось: 20-50 эмбрионов в утробе. Выживаемость - от восьмидесяти до ста процентов. Обучаемость - идентичная натуральной. А с учётом содержания на фермах и целевой подачи информации, развитие до рабочей кондиции – 4 года. Амортизация копеечная. Ты знаешь, что маски любую органику переваривают? Хоть полиэтилен.

- Угу. Наслышан, – Джек кивнул, потихоньку вытаскивая из рукавного шва гибкую спицу мнемокристаллической проволочной отмычки.

- Ну вот, тогда и от вариантов утилизации профит понимаешь. Из минусов - лишь одноразовое воспроизводство. Один помёт – минус одна матка. Но какие это мелочи на фоне бескрайних возможностей. Сознание, не забитое родительскими фантазиями и социальными противоречиями. Чистое, как слеза. Информацию усваивали влёт. Навыки, разложенные по полочкам в безусловном порядке. Спрос был бешенный. Вякали там, конечно, иногда гуманисты всякие, но что я тебе рассказываю. Какие кренделя выписывает человеческая этика, воодушевлённая тремястами процентами прибыли, знают все, а тут…

Как все, знал и Джек. Сам рассчитывал со своего сафари поднять увесистый куш, так что не ему судить. Сакано мог быть коллекционером, извращенцем или промышленным шпионом. Да хоть чёртом, частная жизнь клиента контракта не касалась. Его задача оплатить заказ, а в этом плане у японца репутация была безупречна.

- А почему свернули проект? – Джек вставил спицу в ключевую скважину наручей и стал перебирать кодовые комбинации.

- Да кто ж сказал, что свернули? Его реорганизовали и видоизменили слегка, - Кузьмич помолчал и, сменив тему, продолжил:

- Просто концерны идею отжали, и корпоративные фермы на свои локации увели, под землю или в резервации, чтобы глаза не мозолили. Ты что, много задумываешься, кто машины и бытовую технику собирает? Пользуешься и всё…

Джек не стал давить. Версия для общественности гласила, что в заповеднике проводится изучение развития животных в условиях отсутствия электрических и магнитных полей.

- Распиаренная в своё время роботизация оказалась дороже, чуть не на порядок со всей своей дубовой алгоритмикой, энергозависимостью и требовательностью к ресурсам. Всё же человеческий мозг — это шедевр эволюции, как не крути, а тело – высококачественный адаптивный манипулятор. Где нужно скорость, точность, мощность имплантами подправил и – вперёд. Идеальный рабочий класс, лишённый напрочь видовой истории и, как следствие, классового сознания. Блага не нужны, пока о них не знаешь. Изначальная цель существования любого вида – борьба со временем. Бесконечное самовоспроизводство. А цель любого создателя – автономная система. Чем она проще, тем надёжнее, - биолога не на шутку несло...

- А цель любого дьявола – максимально всё усложнить, вплоть до хаоса и энтропии. Так что ли? - усмехнулся Джек, освободив наконец руки и потирая затёкшие запястья.

Кузьмич замолк и тревожно посмотрел на Евгения.

- Так значит всё-таки профессиональный браконьер? – выдавил он наконец и, схватив со стола ключ, изломал спицу, насколько смог.

- Угу. В штабе писарем там у них...

* * *

- Не ссы, создатель, выберусь – маякну твоим, не пропадёшь. Молись только, чтобы меня медведь какой в лесу не задрал. Хотя… какой из тебя, безбожника, молельщик.

- Да уж, из тебя-то… медвежья добыча, как из попа учёный, – буркнул егерь, вали уже.

Расчётными трофеями Джека были химическая световая станция связи и пневмо-транк с простой оптикой и двумя обоймами нейроблокаторов. Универсальный ключ Кузьмич успел сломать, но то не беда. Раритетный АК-12 оказался рабочим, хоть и не пользованным со времён царя-гороха, и Джек на всякий случай разобрал его, раскидав по углам. А молчаливому теперь Кузьмичу пришлось примерить свои полиамидовые наручи.

Никому ничего сообщать Джек не собирался. На следующие сутки после невыхода егеря на связь контора вышлет проверку. Найдут Кузьмича. Допросят. В результате всё что у них будет на него - это устное описание внешности со слов егеря, неявные мотивы и кража имущества, со скрипом тянущая на разбой. Пускай ищут. Без электронных данных и цифровых следов. Удачи.

Индивидуальный егерский ключ, подобранный к наручам, запускал и пневмопривод подъёмника сторожки, и световую идентификацию станции с аналогичными механическими замками. Без электричества с вариабельностью кодов устройств было не до жиру. В назначенное время стратосферная оптическая сеть приняла из квадрата М-6 дежурное сообщение: «Обстановка штатная. Происшествий нет.»

Джек вышел наружу и опустил избушку. Оставалось забрать, упаковать и сопроводить товар. По идее Джеку нужно было отлежаться до утра, и он долго ворочался. Но спать не хотелось. Его тянуло на сопку. Рюкзак-палатка ждала другую драгоценную ношу. Подсвечивая дорогу химическим фонарём станции, он побрёл на север.

На грани утра лес молчалив. Но трава шуршала, ветки хрустели. По лесу шёл человек. Древние люди вряд ли узнали бы современное ночное небо, украшенное динамическими созвездиями стратосферных дронов, но наверняка всё так же завороженно смотрели бы наверх, слагая своим любимым песни и стихи. Джек не был древним, он смотрел вперёд, следуя плану. Его контракт, ответственность, репутация укрепляли шаг. Опытный и сильный, он любил лес и опасность. Но было что-то ещё.

Это «ещё» поджидало Джека на сопке, когда, зарядив транк, с первыми лучами утреннего солнца, он поднялся по её крутому склону и начал неторопливо прочёсывать рощицу.

Его цель - дикая маска, монада-трёхлетка, аппетитный мотыль-наживка для господина Сакано сидела на корточках и, обхватив коленями ободранный ствол, жевала кору молодой берёзки. Запутанные чёрные волосы вполне сносно прятали едва сформировавшуюся грудь, но не могли укрыть взгляда фиолетовых глаз с белёсыми ресницами, пронизывающего, уже начинавшего тащить Джека в пучину древней, допотопной сути бытия. Мотылёк - антагонист, притягивающий к себе огонь его замысловатого антропогенного духа.

13. Ищущий да обрящет


Душа есть во всем и во всех. Приглядитесь хорошенько, и вы всюду найдете сказку. ©


Понедельник начался совсем не с кофе, как говорит дурацкая реклама. Анатоль приоткрыл глаза и тут же недовольно зажмурился –в прорехи драных пыльных штор безжалостно заглядывало солнце. В животе голодно заурчало. Анатоль привык к постоянному чувству голода. Ежедневный тур по мусорным контейнерам начинался со шмона мусорок ближайших супермаркетов.

У этих «кладовых вкуснейшей просрочки» разыгрывались целые баталии между бабками и бомжами, бродячими собаками и голубями. Стороны периодически менялись – бабки воевали за колбасу с собаками, а бомжи просто пытались наловить голубей, но те метко отстреливались фекалиями. В итоге победителю доставались свежепросроченные продукты, а вот побежденным приходилось довольствоваться остатками.

Анатолю почти всегда удавалось избегать этих «жестоких» схваток. Он не жадничал и, выгадав удачный момент, под шумок умыкал то, что лежит с самого краю.
Сегодня ему повезло, за только что вынесенную просрочку, в слепой ярости сошлись две бабки и подслеповатый дед с палочкой. Угрожающе размахивая руками и припоминая деду каких-то вездесущих чекистов, бабки постепенно оттесняли бедолагу от «источника пропитания». Дед периодически стучал палочкой об асфальт и кричал о каких-то пропавших индульгенциях и девичьей чести.

Словесная перепалка перешла в рукопашную – одна из бабок отобрала у деда палку и безжалостно колотила ею по спине старика. Тот в отместку сгреб с земли чьи-то какахи и как заправский десантник, запульнул «мину» в сторону нападавших. От такого перформанса бабки остолбенели и потеряли дар речи. Воспользовавшись этим, дед ломанулся к контейнерам. Но несмотря на окутавшее бабок слезоточивое амбре, они быстро оклемались и снова вступили в бой.
В это время Анатоль без труда выудил из мусорной кучи просроченную со вчера булку и пакетик кефира. В голодный желудок еда легла как родная.

Затем настала очередь осмотра придомовых мусорок. Здесь ошивался особый контингент - народ мутный, чаще агрессивный. Еды здесь было мало, а вот полезные вещи попадались. Поэтому за первичный осмотр здесь всегда была конкуренция. Причем объяснять, что ты пришел лишь из чистого чувства голода- бесполезно. И все же попытать счастья стоило.
Сегодня Анатолю не везло. Либо контейнеры пустые, либо завалены строительным хламом. В одном из контейнеров жалобно мяукали. Несмотря на очерствевшую натуру и нажитое безразличие, Анатоль не смог оставить котят на голодную смерть. Он вытащил пищащий пакетик, развязал, погладил, пошептал им утешающие слова. По дороге побубнил о том, какие люди сволочи и малыши не виноваты в том, что у хозяев руки растут из жопы. Заверил котят в том, что сегодня им фантастически повезло и, по пути к следующему пункту добычи пропитания, отнес малышей в приют.

Ближайшая сеть шаурмячных радовала ароматом жареного мяса и свежей выпечки.
Анатоль глубоко вдохнул приятный запах. Хозяева, несмотря на предвзятое отношение к ним окружающих, были людьми человечными. Они не оскорбляли неимущих просящих, не гнали их прочь. Хозяин радушно относился ко всем, независимо от внешности и статуса.

Анатоль однажды увидел «крышующих» это приятное заведение. Бугаи, в количестве трех человек, вальяжно зашли в небольшой павильон.
О каких суммах шла речь, Анатоль не знал, но видел плачущую жену хозяина. Выйдя на улицу, она шепотом просила у кого-то из знакомых одолжить им денег. Кажется, дали. Потому что, горячо поблагодарив, она забежала внутрь.

Полчаса спустя, все трое также вальяжно покинули шаурмячную, сели в свой джип и укатили прочь.
Анатоль улыбнулся, зная, что совсем скоро они обнаружат «подарки» в салоне своего авто.
Дело в том, что уверенные в своем всесилии и безнаказанности, бандиты не заперли машину.

Анатоль воспользовался этим «подарком» судьбы- навалил на заднее сиденье и тщательно размазал по всему салону. А на переднее водительское сиденье он просто нассал.
Не сказать, что прям помощь доброму хозяину шаурмячной, но мелкая пакость таким гадам – всегда приятно.

После отъезда бандюганов, выйдя на улицу с сигаретой, хозяин вздохнул и грустно улыбнулся Анатолю. Делая затяжку за затяжкой, он жаловался на всевозрастающее давление со стороны властей. Посетовал на то, что совсем скоро на этом месте построят новый жилой комплекс и ему придется закрыть шаурмячную.И ему будет нечем кормить детей. Хозяин говорил много и пространно и на другом языке. Но Анатоль был уверен, что все же уловил смысл его слов.

Хозяин бросил окурок в урну и вошел внутрь. Впрочем, он вернулся быстро. Анатолю, как хорошему собеседнику и почти постоянному просителю сегодня досталась большая подгоревшая шаурма, подсохшая шаверма и даже два куска вчерашнего шашлыка. Просто пир!
Хлопотный день уже клонился к закату, пора и честь знать. Анатоль доел выданное, сыто рыгнул и направился домой.

За много лет он привык спать где придется - в подвалах, в подьездах, у теплотрасс. Даже если он вел себя тихо и никому не мешал, всегда находились люди, готовые стукнуть спящего палкой или кинуть в лицо мусор. А уж если попали грязью в глаза – веселью не было предела. Анатоль не ругался, просто молча уходил. Промыв глаза на ближайшей колонке, он какое-то время сторонился людей, но позже все же начинал по ним скучать.

Он давно принял жизнь такой какая есть. Впрочем, далеко не все люди были жестоки, находились и те, кто покупал горячую выпечку или видя бедственную внешность Анатоля - продукты в ближайшем супермаркете. Все это бродяга принимал с благодарностью. Делали ли они это из сострадания или из-за чувства вины, бомжу было плевать. Многие увидев его, испытывали неловкость или даже брезгливость. Старались пройти мимо. Анатоль никого не осуждал.

На заброшенный дом он набрел случайно. В густых зарослях, хорошо укрытый от посторонних глаз, дом на удивление хорошо сохранился. Похоже чья-то старая дача. Неухоженная, и, давно не посещаемая хозяевами, но все же когда-то жилая и совсем не бедными людьми.
На стенах еще висели черно-белые фото, а в серванте пылился почти полный хрустальный набор посуды. В шкафу нашлись натуральные шубы и популярные в свое время мужские шерстяные костюмы. Именно из них, Анатоль устроил себе теплое спальное место.

Закрыв глаза, он впервые за долгое время вспомнил свое прошлое.
В детстве маленький Толя был как все – лазил по деревьям, общался со сверстниками, изучал мир, казавшийся таким огромным. У него была мама, которая периодически всыпала ему за шалости и все же была самой доброй и ласковой на свете. Мама жалела, когда было больно и заботливо прижимала к себе, когда Толя пугался. Мама ласково пела песни, убаюкивая тихим нежным голосом.
А потом мамы не стало. На пешеходном переходе ее сбил пьяный гонщик. Миг - и чудесный мир, казавшийся большим и светлым, обрушился всей своей тяжестью на неокрепший организм Толи.
Не имея ни своего жилья, ни нажитых друзей, ни родственников, Толя пустился во все тяжкие. И эта свободная от условностей жизнь затянула.
За много лет Толя привык к бродяжьей жизни. Далеко не все так смогут. Он даже гордился тем, что на зло судьбе каждый день выживает. Как сказал один киногерой - «Фигу смерти показываю». Многие знакомые Толи уже давно покоились с миром.

Анатолем его прозвала одна из чудесных и светлых созданий. Эта девушка была словно Ангел, посланный с небес. Она красиво одевалась, красиво говорила, лечила паранойю, ОРЗ и простатит. К ней часто приходили друзья большими компаниями.
Между Анатолем и девушкой была самая безрассудная любовь. Анатоль ради нее был готов свернуть горы, Эстель отвечала тем же. Оба готовы были вечность провести в объятиях друг друга. Толю она называла не иначе как Анатоль, на французский манер. И он привык. У его Ангела и имя было небесное– Эстель.

Однажды, поджидая своего Ангела во дворе дома, Анатоль увидел зависшую над землей летающую тарелку. Аппарат светился разноцветными огнями, как новогодняя елка. Анатоль даже залюбовался… А потом из подъезда вышла Она. Ничего не подозревая, Эстель быстрым шагом направилась в сторону ближайшей пятерочки. Тарелка двинулась за ней. Открылся люк и голубой луч света быстро затянул его Ангела внутрь. Анатоль кинулся к лучу, громко звал ее, просил инопланетян забрать его, а не ее, но было слишком поздно. Тарелка исчезла бесследно.

Анатоль переживал целый месяц. От горя похудел и осунулся. Дальше инстинкт самосохранения взял верх, заставив Анатоля вновь жить полной бомжовской жизнью.
Еще какое-то время по пути домой он внимательно всматривался в ночное небо, надеясь увидеть мерцающие огни, но ему не везло. До сегодняшнего дня.
К ночи вернувшись к своему жилищу, он обнаружил тот же летательный аппарат, что забрал его любимую. Освещая разноцветными огнями всю округу, тарелка зависла над самым входом.
Луч света спустил его Ангела на землю. Девушка подошла к остолбеневшему Анатолю и крепко его обняла.
- Мой милый Анатоль! Я вернулась за тобой. Там, на Омеге, хорошо. Тебе обязательно понравится. У нас будет свой дом, сад, друзья. Много друзей. Полетишь со мной?
Анатоль изо всех сил прижался к ней. Он пошел бы за ней куда угодно. Эстель все поняла без слов.
- Вот и хорошо.
Прижимая к себе радостно тарахтящего большого рыжего кота, девушка нежно погладила его по голове и поцеловала в макушку. Голубой луч забрал обоих и тарелка растворилась в ночном небе.

Это сообщение отредактировал Паласатое - 31.05.2025 - 20:07

14. Маска сознания


Не сдирайте с людей маски. Вдруг это намордники. ©



Арсений Афанасьевич, расслабившись, развалился в большом кожаном кресле. Перевернув песочные часы в седьмой раз, он бросил усталый взгляд на кипу бумаг на столе, почесал свою короткую бороду с проседью и вздохнул. Он точно знал, что седьмой оборот песочных часов означал конец рабочего дня. Это был тот самый, вожделенный час тишины, когда доктор доделывал бумажную работу, прихлебывая чай из большой керамической кружки. За приоткрытым окном последними лучами золотилось солнце, а зеленая листва подрагивала от теплого прикосновения летнего ветерка. В такие моменты Арсению Афанасьевичу казалось, что будь его воля, он бы разделся догола и побежал до линии горизонта, но все что он мог себе позволить это неспешная прогулка по аллее через парк. В конце концов доктор дорожил своей безупречной репутаций. Он вновь вздохнул и принялся перебирать папки, бормоча себе под нос.
- Так, что тут у нас? Лисицина. Истерический невроз… Да уж, Лисицына. От безделья у тебя невроз. Понапридумывают же, а потом лечи их непонятно от чего. Мужика бы тебе добротного, Лисицына.

Несмотря на то, что Арсений Афанасьевич был крайне уважаемым человеком среди коллег по цеху, психиатров и психологов всех мастей, отношение к пациентам у него было неоднозначное. Частенько пользуясь своим профессиональным багажом он на глазок определял, кого лечить от реальной проблемы, а кого не грех и разоблачить. С таким подходом были согласны не все пациенты и отзывы о его деятельности варьировались от возмутительных до крайне восторженных. Арсений Афанасьевич хмыкнул, сделал какую-то пометку и закрыв папку, поправил очки. Затем блаженно откинулся на кресле и предался приятным воспоминаниям о том, как несколько лет назад он изобличил ярого симулянта психических заболеваний. Его мыслительную негу неожиданно прервал взволнованный голос секретарши.
- Арсень Афанасич… Арсень Афанасич. - Ее пергидрольные волосы ярким пятном появились в проеме дверей.
- Там к вам просится человек, срочно.
- Катерина, вы как будто первый день со мной работаете. У нас на этот счет отлаженная схема. Пусть завтра приходит. Мой рабочий день закончен. Я не человек что ли? Мне уже скоро самому психиатр потребуется.
- Арсень Афанасич, просится, но культурно, тихо, по психически, как-то. Вдруг мы его не примем, а он… Ну, это. - Она уже полностью просочилась в кабинет своим тонким телом невесомой синицы.
- Господи! Даже ветеринарные клиники уже закрыты. Только выездные работают, с двойным тарифом, между прочим!
- Я ему аккуратно намекнула на внеурочное, ну, вы понимаете. Он сказал, что это не проблема. Заплатит сколько нужно.
- Черти, что творится, - пробурчал Арсений Афанасьевич и крякнув сказал: - Ладно, ведите. Я ведь все таки врач, а не бездушная машина.

Катерина кивнула головой и скрылась в приемной. Через пару минут в кабинет робко вошел худосочный мужчина средних лет с изможденным лицом. Несмотря на это, выглядел он более чем аккуратно. Черный пиджак на белую футболку, на левой руке дорогие часы, брюки с безупречно отглаженными стрелками и начищенные до блеска ботинки.
- Заходите, пожалуйста, присаживайтесь, не стесняйтесь. - Арсений Афанасьевич приглашающим жестом указал на потертый диванчик, которому посчастливилось повидать на своем веку задницы разных клиентов: от эталонных психов до истинных симулянтов.
Разглаживающим движением мужчина поправил свои темные волосы, собранные в тугой пучок на самой макушке и как будто сомневаясь сел напротив врача. Он выглядел спокойным, интеллигентным и казалось, что он вот-вот достанет из-за спины виолончель и начнет играть знаменитую сюиту Клода Дебюсси.
- Как вас зовут, любезный и что привело вас ко мне?
- Можете называть меня, Олег и причина, по которой я здесь, - бессоница.
- Ооо, голубчик, так это вам к сомнологу… - Доктор, пытаясь скрыть раздражение от того, что его время тратят понапрасну и радость от того, что это не его случай, перекладывал папки на столе, изображая бурную деятельность.
- Нет, нет, вы не понимаете. Это не просто бессонница. Это повторяющийся кошмар, который мучает меня. Мне, наверное, нужны таблетки, понимаете? Я не сплю уже несколько недель. Мне вас очень рекомендовали, как лучшего в своем деле.
- Интересно… - Протянул Арсений Афанасьевич. Он был безусловно польщен таким отзывом о себе, но все же подумал, что мужчина просто хочет выпросить у него рецепт на особые препараты. Это была еще одна причина, по которой он не церемонился с клиентами и при малейшем подозрении сразу же выводил их на чистую воду. Тем и росла его профессиональная репутация. Арсений Афанасьевич крайне гордился, что не мурыжил посредственных клиентов годами, в отличие от некоторых его коллег, и старался браться только за интересные случаи.

- Что ж, расскажите поподробнее. Что я из вас тяну все клещами, честное слово. Если вам анонимность нужна тогда вы не по адресу. У меня все четко. Вы мне симптомы, я вам диагноз и лечение.
Поздний визитер вздохнул, потер руки, поежился, как будто бы готовясь к выступлению и произнес:
- Понимаете, когда я закрываю глаза то мне снится сон, как я спускаюсь в метро. Мимо медленно проплывают лампы. Вокруг гул и звуки рекламы, а боковым зрением вижу людей и слышу их шепот. Потом поднимаю голову и понимаю, что уже стою на платформе, а вокруг ни души. На бегущей строке экрана, над тоннелем, быстро крутятся цифры, словно компьютер сошел с ума. Я чувствую приближение поезда и слышу, как кто-то шепчет мое имя. Мне становиться не по себе. Я поворачиваюсь и вижу человека. Он мне очень не нравится, хоть и вид у него довольно приличный. В это время на платформу прибывает поезд. Двери открываются и я заскакиваю в вагон. Этот человек хочет что-то сказать, пытается меня догнать, но из-за своей хромоты не может. В этот момент двери закрываются, поезд трогается с места и я с облегчением смотрю на его удаляющуюся фигуру. В вагоне пусто и неуютно. Вдруг приходит понимание, что я не знаю куда еду. Появляется ощущение нарастающего страха. От этого зажмуриваю глаза и тут же вздрагиваю, потому что мне на плечо ложится чья-то рука и позади себя, в отражении стекла, я вижу того самого человека с платформы. Только теперь его лицо почти серое, глаза на выкате, волосы растрепанные и слипшиеся, как будто бы он мертв. В этот момент двери открываются и я чувствую сильный толчок, который выкидывает меня в никуда. В темноту.

Олег завершил свой рассказ и добавил:
- Доктор, помогите мне избавиться от этого сна. Я жутко устал от бессонницы. Вот, смотрите. - Он протянул доктору пустую упаковку от «Храпинтина». - Мой предыдущий доктор выписывал его некоторое время, а потом почему-то отказался. В общем, не случилось у нас понимания.
«Неудивительно. Вот жеж фантазер!» - Подумал Арсений Афанасьевич, но в слух сказал:
- Что ж, давайте заведем на вас файл, Олег…?
- Пожалуйста, просто Олег.
- Хорошо, Олег. Дело № 509. - Доктор аккуратно подписал новую папку.
- Значит так, Олег. Попробуйте поговорить с человеком из своего сна, узнать, чего он хочет. Так, между собой, по-мужски. Понимаете? Он же не настоящий? Ну вот! Что плод вашего воображения может с вами сделать? С вас 10 тысяч, ступайте и приходите на следующей неделе.
- Да, но…
- Никаких, но… Мы будем работать исключительно с вашим подсознанием, чтоб понять истоки, а пока мы ничего не знаем, какое лечение я могу вам назначить? Идите, идите…
Этой же ночью доктору приснился странный сон. Будто он сам блуждал по станциям метро и люди похожие на роботов толкали его, задевая плечами и сумками. Этот ночной сумбур преследовал доктора всю неделю.
- Арсень Афанасич, что-то вы выглядите не очень. Не отдыхалось вам в выходные? - Катерина окинула доктора тревожным взглядом.
- Да, Катенька, наверное мне пора в отпуск. Кто у меня сегодня первый?
- Так этот, загадочный ваш. Олег.
- Тьфу ты… - Доктор зашел в кабинет и сел на свое рабочее место.

Через некоторое время в дверь постучали. Это был Олег. Он выглядел немного бодрее и свежее, чем в прошлый раз и все так же, в аккуратно отглаженном костюме и тугим пучком волос на голове.
- Ну? Не томите. Удалось ли вам поговорить с вашим ночным преследователем? - Вздохнул Арсений Афанасьевич внимательно вглядываясь в своего пациента уставшими глазами.
- Да, доктор! Вы были совершенно правы. - Олег не скрывал радости. - Он сказал, что я опасен если не буду принимать лечение!
- И все? Ничего другого больше придумать за неделю не смогли? Арсений Афанасьевич был и без того раздражен недосыпом, поэтому не выдержал и воскликнул, не дожидаясь ответа:
- Знаете что? Вы не больны! Вам не нужны мои профессиональные советы. Вы очередной, скучающий бездельник без каких либо отклонений, который ищет проблему, там где ее нет! То ему метро снится, то мертвецы в вагонах! Уходите, я категорически отказываюсь тратить на вас свое время. Вы не больны! Уж поверьте мне: я, как врач с многолетним опытом, могу отличить проблему от любителя «Храпинтина». Сон этот ваш ни что иное, как выдумки пятиклассника. Не задерживайте. У меня, вон, очередь, интересные случаи между прочим, которые послужат науке, в отличие от вас, любителей поговорить ни о чем. С вас 20 тысяч и всего хорошего!
Олег медленно встал и направился к выходу, но перед тем как покинуть кабинет, развернулся и сказал:
- Доктор, вы сами напросились, я правда, не хотел ничего такого.
Арсений Афанасьевич нервно махнул рукой и вздохнул с облегчением, что он разоблачил очередного симулянта и непременно оповестит коллег о своем очередном успехе.
Облегчение было недолгим. С этого момента доктору стало совсем не до сна. Первый раз он проснулся с ужасом от того, что к нему приблизился Олег со словами:
- Вот видите, а вы не верили, что мне лечиться надо. Он усмехнулся и толкнул доктора прямо на рельсы. От ужаса, что на него надвигается поезд, Арсений Афанасьевич проснулся с оглушительным криком. Он вытер пот со лба, три раза глубоко вздохнул и пробормотал.
- До чего довел, а… Вот жеж. Пройдет. Я, наверное, просто перенервничал.
В другой раз Олег поставил ему подножку на эскалаторе и доктор полетел вниз под звонкий хруст собственных костей и смех Олега, который кричал ему вслед: «Куда же вы, доктор? Давайте поговорим.» Сны преследовали его с завидной регулярностью, каждую ночь. Особенно страшно было, когда голова Арсения Афанасьевича застряла между дверями и поезд тронулся. Рядом стоял Олег. Он выглядел, как большая темная клякса, которая произнесла писклявым голосом:«До встречи, разоблачист!» И поезд понес голову доктора в тоннель, а тело его упало на платформу, ударившись об арку ограждения.
Арсений Афанасьевич чувствовал себя подавленным и опустошенным. Он боялся засыпать и постоянно корил себя за собственную жажду тщеславия.
- Зачем я взял этого странного… Чтоб его, черт побрал! Где он? Где его теперь искать? Пришел же нормально, поговорили, выписал бы ему эти таблетки и он бы спал спокойно, и я бы спал. Нет! Мне же больше всех надо.
- Катерина! - Закричал Арсений Афанасьевич. - Принесите мне чаю, немедленно и коньяка добавьте, иначе у меня случиться нервный срыв! Черти что делается!
Через некоторое время Катерина заглянула в кабинет. Доктора нигде не было, только занавеска на окне подрагивала от порывов ветра.
«Может он, как и хотел? Убежал голым за линию горизонта?» - Подумала Катерина и села в удобное кожаное кресло. Взгляд ее упал на папку под номером № 509, на которой было написано: «Арсений Афанасьевич».
«Точно, пора в отпуск», - подумала она и отхлебнув чай из большой керамической кружки, крикнула:
- Олег! Отмени всех пациентов на ближайшие пару недель!
И только сквозняк, будто в ответ, громко хлопнул деревянной дверью кабинета.

15. Ненавижу






В гадания и прочие суеверия я не верила никогда. Но в тот Новый год вместе со всеми вытянула печенье с предсказанием, которое гласило: «Ждите больших перемен». Нормальное предсказание, обычное: как и полагается, в меру хорошее, в меру абстрактное. Ни о чем.

Однако следующий год, действительно, изменил многое в моей жизни. Я впервые побывала за границей, в Болгарии. Море - прекрасно, местные - приветливы, пейзажи - восхитительны. Еще рассталась с человеком, с которым была вместе более трех лет. Отношения давно уперлись куда-то не туда и двигаться не собирались, а причина оказалась банальной: он оказался женат. Обидно, досадно, больно. Да и пошел он, вот что!

Но, как выяснилось, это были не главные перемены. Тошнота по утрам, задержка цикла... Что делать, если мои подозрения подтвердятся, я еще не решила. Одно точно - отец ребенка (если его можно так назвать, ха!) ничего знать не должен в любом случае. Я и без того чувствовала себя соблазнительницей малолетних: мне было целых 24, а ему - всего лишь 18, без работы, квартиры и образования. Я схватилась за него после расставания с любимым, как утопающий хватается за травинку. «Травинка», на удивление, держалась и даже держала меня, но совместные дети - это уже перебор.

Вспоминая свои тогдашние рассуждения, беру конфету. Ее вкус - вкус прошлого, глупой молодости, которую не вернуть.

В руках у меня мокрая бумажка, на которой абсолютно четко и однозначно красуются две полоски. Туалет общежития - не лучшее место для проявления чувств, но я заплакала. Заплакала от неожиданно накрывшего меня ощущения счастья: я стану твоей мамой. Почему-то поняла, что будет девочка. И сразу как-то подобрела - и к себе, и к твоему папе. Ты уже тогда прибавила добра в моей жизни. Ему решила сказать. А там пусть принимает решение. От этого воспоминания сладко засосало под ложечкой, я развернула еще одну конфету и медленно положила в рот. Поберечь бы фигуру, но зачем?

Беременность - от слова «бремя», но тяжести я не чувствовала. Огромный живот был как будто аккумулятором, вырабатывающим энергию. Только летом, в тридцатиградусную жару, стало тяжело, а ноги по ночам сводило судорогой.

- Судороги - от нехватки магния, - со знанием дела сказала участковый гинеколог. - Магния много в темном шоколаде. И, отвечая на мой вопросительный взгляд, добавила:

- Не волнуйтесь, Вы и так за восемь месяцев всего пять килограммов набрали, одну плитку можно, ничего не случится.

Я до сих пор помню вкус той шоколадки, может, удастся его возродить, съев еще одну конфету? Быстро отправляю в рот очередную.

Роды были сложными и болезненными. Но в то же время мне было интересно - впервые из меня появляется целый человек. Человек, как и предполагалось, оказался девочкой. Самой лучшей девочкой на свете! Какие идиоты говорят, что новорожденные страшненькие! Ты сразу была красавицей. И очень похожей на меня, только форма миниатюрных пальчиков безошибочно указывала, кто твой отец: даже мизинчик такой же коротковатый и кривоватый. Я с нежностью касалась твоей ладошки, еще не зная, что ты подарила мне не только себя, но и своего отца, моего мужа. Он с восторгом принял факт моей беременности, в ЗАГС я идти не хотела, но он настоял. Мы вместе уже 18 лет, у нас двое детей, кроме тебя. Квартира, достаток - все приложилось. Не появись ты столь не запланированно, не было бы у меня ни хорошей семьи, ни твоих брата и сестры. Ты дала мне будущее.

Тогда я этого не знала, просто чувстовала себя самым счастливым человеком на свете. Вот мы стоим, на фото: две семьи, Юра, не скрывая слез, держит тебя на руках, бабушки-дедушки улыбаются. Принесли для врачей и акушерок бутылку вина и тортик. Интересно, каков был этот тортик на вкус? Может, съев эту конфету, я его почувствую? Конфета быстро исчезает в недрах моего организма, а я продолжаю листать фотоальбом. Я всегда больше любила цифровые фото, но фотографии с тобой я распечатала. Я глажу страницы с нежностью, как когда-то гладила твои ручки.

Выпускной из садика. Ты в розовом платье. Ох уж этот розовый! Примерно с трех лет ты обожала этот цвет. Розовым было все: носочки, сумочки, платья, крутки, шапки... Даже пирожное на том выпускном ты выбрала себе с ярко-розовыми цветочками. Тогда я воздерживалась от сладкого, но ты уговорила меня попробовать. Очень вкусный крем. Следующая конфета была не такой вкусной, да и сладким я пресытилась, но все равно впихнула в себя коричневый батончик, проталкивая его ближе к горлу пальцами.

К школе, конечно, ты просила все розовое. Мы купили розовую блузку, несколько пар розовых колгот, розовый пенал, розовый ранец... А в середине августа ты вдруг объявила, что розовое тебе больше не нравится! И отказалась пользоваться этими вещами. Но на то я и мать, чтобы быть хитрее... я говорила, что это не розовый, а цвет заката, цвет лосося.. Я придумывала какие-то немыслимые оттенки, и ты соглашалась. Вот на этом фото ты стоишь с ранцем «цвета бабушкиных яблок», в колготках «цвета клубники». А в этой конфете есть клубничные нотки, надо попробовать. Мой организм больше не хочет сладкого, но на то я и мать, чтобы быть хитрее... Подавляя рвотный рефлекс, я сую конфету через полусжатые зубы и проглатываю не жуя.

Лет в 7 ты увлеклась котиками. Их изображения - фото, рисунки, мемы - были развешены по всей твоей комнате. Кошки были самые разные - от огромных амурских тигров до новорожденных котят. Все это изобилие украшало вечный бардак в твоей комнате, к которому я так и не смогла привыкнуть. Видя мои сердитые глаза, ты лукавила и говорила, что у тебя папин характер... «Да, папочка?» Муж таял и терял решимость отругать свою красавицу. А я не буду зверем, правда же? Мой отец, твой дедушка, узнав о увлечении внучки кошачьими привез из Испании кигуруми-леопарда. Это сейчас кигуруми можно купить везде, а тогда они были новинкой. Ты ходила в нем днем и ночью, дома и на улице. Прохожие косились на странного ребенка в странном наряде, а я любовалась тобой. И даже гордилась - тебе, как и мне когда-то, было все равно, что думают окружающие. Вот эта фотка. Ты идешь по серой улице в ярком пятнистом наряде, как солнышко, освещая все вокруг.

А еще тогда из Испании папа прислал какое-то варенье. Варенье давно съедено, но, может, его заменит вот эта конфета. Не лезет? Ничего, не впервой. Надо просто шире открыть рот, помочь себе пальцами и резко сглотнуть. Что я делаю? Зачем? Ну а что еще мне делать?

Примерно в восемь лет ты стала складывать слова в тексты. Тексты были скучными и беспомощными, но я не могла тебе сказать об этом прямо. Поэтому отвела тебя в литературную студию. К моему удивлению, гордости и стыду (за то, что не верила в твои способности), через какое-то время ты стала хорошо писать - да так, что побеждала на конкурсах - от областного до всероссийского масштаба. Вот это фотография: ты стоишь с дипломом за первое место - самая маленькая, самая худенькая, самая талантливая. Помню, первую твою победу мы отмечали в небольшой уютной кафешке, где были очень вкусные десерты. Вкус этой конфеты гораздо хуже, но за неимением того мусса... Зачем ее разворачивать, пойдет и с фантиком. Так противнее.

В начальной школе ты была круглой отличницей, в среднем звене стали появляться тройки... Но они не помешали поступить в гимназию, где конкурс был пять человек на место... Да какая гимназия! Какие оценки! Будь проклята эта учеба, будь проклято все, будь проклята я!

Я хватаю из пакета оставшиеся конфеты и, не снимая оберток, горстью пихаю себе в рот. Бумага царапает горло, еда просится наружу. Но я утрамбовываю пищу пальцами и сую, сую, сую ее глубже... Шоколад, смешанный со слюной и обрывками фантиков, течет по подбородку, пачкая одежду, но мне мало. Я хватаю нож, отрезаю огромный кусок хлеба и боксерским ударом отправляю себе в рот. Губы, немного подсохшие после прежнего приступа, снова трескаются, крошки, попавшие в ранки, смешиваются с кровью и саднят. Больно деснам. Я давлюсь хлебом, он лезет наружу, но, преодолевая сухость и рвотный рефлекс, я стараюсь съесть как можно больше.

Так мне и надо! Так мне и надо! Почему я отпустила тебя гулять в тот вечер? Почему не пошла искать раньше? Говорят, материнское сердце вещун, а мое молчало, пока тебя терзали... Малышка, моя малышка! Тебе было всего семнадцать! Мать всегда виновата, если с ребенком происходит беда, всегда. Мать виновата. Только мать. Больше никто.

В первые дни после потери я вступила в интеренет-сообщество, где сидят такие же несчастные родители. С удивлением обнаружила, что есть особый вид обитателей мировой паутины. Они следят за открытыми постами таких групп и (конечно, под видом заботы и объективности «ничего личного», «не хочу обидеть») пишут гадости. Какие идиоты - они хотят сделать мне больно! Но не понимают, что хуже, чем я делаю сама себе, уже не сделает никто, злее слов не подберет .
Многие знакомые, знающие, что со мной случилось, удивлялись, насколько хорошо я держусь, а некоторые даже обвиняли в холодности и равнодушии. Но это маска, которую я натянула на себя, чтобы хоть как-то функционировать.

А сейчас я стою перед зеркалом, в котором отражается мое настоящее лицо - опухшее, истерзанное булимией, в крови, крошках, шоколаде, слюне и какой-то слизи, сочащейся из глаз. Слезы высохли еще к похоронам, но появилась эта слизь. А еще я стала жирной! Ненавижу! Ненавижу эту рожу! Я бью кулаком по стеклу, но, толстое и прикрепленное к плотной доске, зеркало выдерживает удар, больно только руке. И пусть больно! Не больнее, чем было тебе тогда!

Мои товарищи по болезни часто вызывают рвотные позывы, чтобы избавиться от съеденного. У меня такого нет . Как будто все это ненормальное количество пищи должно заткнуть дыру, образовавшуюся внутри после твоего ухода. Но иногда замученный организм просто не выдерживает нагрузки, и еда сама просится наружу. Вот и сейчас. Я привычным движением встала на четвереньки и стала извергать съеденное, трясясь, как эпилептик. Потом, обессиленная, упала прямо в лужу и лежала, царапая руки. Лицо нельзя. Его надо держать.

Пора вставать. Скоро придет муж с детьми. Они не должны видеть меня... такой. Им тоже плохо, тоже больно. Я тяжело встаю. Тщательно умываюсь, полощу рот, убираю крошки и обрывки фантиков со стола и пола, вытираю рвоту, а тряпку выбрасываю, тщательно упаковав в пакет перед отправкой в мусорное ведро. Долго стою под душем, потом переодеваюсь в домашнюю футболку с длинным рукавом - чтобы не было видно царапин. Два приступа назад я сама надставила рукава.

Все, теперь можно надевать маску. Маску женщины, которая справляется. Я хорошо держусь, не правда ли?

16. Эксперимент




Легко быть святым, когда не хочешь быть человечным ©



- Всех приветствую господа участники, спасибо, что согласились на этот эксперимент.

В слабо освещенной небольшой комнате, помимо Ведущего, сидело ещё четыре человека, на всех были надеты маски, Козёл, Заяц, Волк и Лиса.

Сам Ведущий сидел в маске собаки.

- Итак, как уже говорилось в пригласительном билете, я задаю вам всем общую ситуацию, а вы поочередно рассказываете мне как бы поступили, оказавшись в ней.

Козёл, с виду достаточно тучный мужчина, поелозив на кресле, спросил:

- Напомните уважаемый, какое нас ждёт вознаграждение и сколько это займёт времени? У меня так-то планы на вечер в общем-то имеются.

- Не больше пятнадцати минут, не переживайте, я не буду вас задерживать, понимаю, что у каждого из вас есть дела поважнее, а что касается вознаграждения, то как иобговаривалось, по окончании эксперимента каждый из вас получит по сто тысяч рублей.

Козёл довольно хрюкнул и опрокинулся на спинку кресла – Сто тысяч за поболтать, это по мне.

Лиса, одетая в обтягивающее красное платье, немного наклонилась вперёд к Ведущему и мягким ангельским голоском пропела – А зачем этот маскарад? Мы же не делаем ничего противозаконного, это можно сказать просто игра.

- После окончания эксперимента вы сможете снять ваши маски, а пока что, я хотел бы, чтобы каждый из вас был предельно откровенным, и самое главное, честным.

Тут своё слово вставил Заяц, он переминал ногу на ногу, и постоянно суетливо смотрел по сторонам – Ясно, ясно, давайте уже начнём поскорее, мне не по себе от этого места.

- Конечно, итак, ситуация, представьте, пятница, тяжёлая рабочая неделя позади, у вас куча планов на вечер, и вы спешите как можно быстрее вернуться домой. Когда до дома остаётся буквально сто метров, к вам подходит старушка, видно, что ей не по себе, но она не бездомная, достаточно опрятно одета.Она просит вас о помощи, у неё не получается открыть дверь в свою квартиру,принимаем за факт то, что вы все соглашаетесь ей помочь, идёте вместе с ней к квартире и помогаете открыть дверь. Далее она в знак любезности приглашает вас к себе угостить чаем, ну и рассказать пару историй, как трава была зеленее, а её муж скоропостижно скончался. Принимаем за факт, что вы все соглашаетесь.

- Га-га-га – Козёл издал звуки похожие на смех – К вонючей старушенции на чай? В пятницу вечером то? У вас какие-то нереалистичные предположения.

- Кто ещё считает такое развитие событий нереалистичным?

- Ну, в целом то, идти к незнакомцу в гости, это может не закончиться добром, много историй слышал таких, много – Заяц трусливо озирается по сторонам.

- Ну не знаю, эти старушенции бывают такими милыми порой, я может быть и согласилась бы – Лиса закинула ногу на ногу отчего оголила часть своих прекрасных ног.

Волк кинул хищный взгляд на открывшиеся перспективы, после чего добавил – Да, я бы, пожалуй, тоже зашёл, тем более у меня ненормированный график, так что, пятница или понедельник для меня не играет особой роли, я не особо спешу домой.

- Хорошо, продолжим, вы зашли к этой милой старушке, она заварила вам чай на кухне и пошла в комнату, чтобы принести показать вам свои старые фотографии. Вдруг вы слышите звук удара, у старушки инсульт, она лежит на полу гостиной, а в открытом серванте помимо стопки фотографий вы замечаете несколько толстых пачек денег, допустим она копила все последние годы, или это деньги от продажи дачи в деревне, пусть там будет пять миллионов рублей, каковы будут ваши дальнейшие действия?

Все четверо задумались, Ведущий напомнил им – Прошу вас быть максимально честными, мы не в суде, вы анонимны, а эта ситуация лишь гипотетическая.

Первым слово взял Козёл:
- Да ладно вам, что тут думать то ну? Старухе точно конец уже, возьму деньги и свалю как будто меня там и не было.

Следующим ответил Заяц:
- Нет нетнет, тебя найдут, тебя точно найдут, я бы просто ушёл, а то повесят помимо кражи ещё и убийство этой старушки.

Лиса ответила третьей:
- Я бы вызвала скорую, отнесла деньги домой и вернулась бы обратно, никто про эти деньги не знал, да и я была бы на виду перед врачами и полицией в случае чего.

Последним ответил Волк:
- Я бы вызвал скорую и следока этого района, а после того, как старушенцию отвезли бы в морг, то мы бы попилили эти деньги с коллегой.

Ведущий всё это время делал пометки в блокноте.
- Да, очень интересная реакция, и у всех такая разная, спасибо вам за ваши мнения, это окончательно убедило меня в том, что люди не меняются.

- О чём это ты говоришь? – Волк приподнялся с кресла.

- Быть человечным или не быть — это зависит только от нас самих, в вашей же ситуации уместнее было бы сказать, что легко быть святым, когда не хочешь быть человечным. Вы свято верите в то, что поступаете правильно, и что другие на вашем месте поступят точно так же, только возможно иным способом – после этого Ведущий снял свою маску.

- Ты?!? – Козёл вскочил с кресла, подбежал к Ведущему, схватил его за грудки и приподнял.

- Для чего этот спектакль? – Лиса встала и сняла маску.

- О, а я вас знаю, Наталья, по-моему, да? – Заяц снял свою маску.

- Да, а вы Ярослав, если я не ошибаюсь.

Козёл и Волк сняли свои маски.

Ведущий посмотрел на часы – Что ж, осталось три минуты.

Волк подошёл к Ведущему и Козлу – Отпусти его ну же, - Козёл бросил Ведущего обратно в кресло. - Осталось три минуты до чего?

- Четыре года назад средь белого дня похитили и убили мою восьмилетнюю дочь Аню, после похищения она была жива ещё целых тридня и в её смерти виноваты вы четверо.

- Вы Андрей, – Ведущий посмотрел на Козла. – Вы непосредственный похититель и убийца, на которого не смогли собрать достаточно доказательств и поэтому вы остались безнаказанным.

- Вы Ярослав, – Ведущий перекинул взгляд на Зайца. – Вы единственный свидетель похищения, но в силу своей трусости отказавшийся давать показания против убийцы.

- Вы Константин, - Ведущий окинул ненавистным взглядом Волка. – Вы вели это дело и не удосужились даже пальцем о палец ударить, вы проигнорировали все зацепки, все первичные показания, да вы даже камеры не проверили, как вы сказали мне тогда? Девочка просто ушла погулять? А когда Ярослав хотел дать показания в суде, что вы ему сказали? Это мёртвое дело, девочки уже нет в живых, что-то ляпнешь пойдёшь как сообщник?

- Ну а вы Наталья, - Ведущий посмотрел на Лису. – Вы адвокат Андрея, который развалил это дело, который дал взятку коррумпированному судье, которая поставила свои фальшивые лживые интересы выше жизни девочки, выше справедливости.

Ведущий дрожащей рукой взял со стола стакан с водой и сделал несколько глотков – Я вас всех ненавижу.

Волк зло посмотрел на Ведущего – И что дальше то? Что было то было, девочку уже не вернуть, дело не возобновить, я не пони…- Волк сделал шаг к своему креслу и упал на него.

- Что за… - ноги Лисы подкосились и она ударившись об стол упала на пол.

- Ах ты тварь, да я тебя… - Козёл вновь схватил Ведущего, но тут же отпустил, его тело обмякло, и он рухнул под ноги Ведущего.

- Простите меня…- Заяц откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

- Да, вы правы, Анечку уже не вернуть, но я сделал так, чтобы в будущем никто не познал того горя, что познал я, чтобы ваши действия и бездействия никому больше не навредили, эта комната создана мною, в ней нет вентиляции, а три минуты назад по установленному мною таймеру в неё была запущена высокая концентрация угарного газа.

Ведущий откинулся на спинку кресла и закрыл глаза – Будьте вы все прокляты, я иду к тебя Анечка.

17. Облачный кот


Послушайте! Ведь, если звезды зажигают —значит — это кому-нибудь нужно?©



Суббота. Утро законного выходного. Очередной день, который я потрачу непонятно на что.

Похмельная хмарь лишь к обеду вяло и неохотно растворяется в тягучем безделье. Полдня жизни – неминуемая расплата за вчерашний вечер в пивбаре. Идиотское слово «тяпница», растиражированное в сети, – современный символ ритуала прощания с рабочей неделей.

Ритуала, которому мы следуем с настойчивостью, достойной лучшего применения. Мы – это я, Пашка и Димка – то ли друзья, то ли приятели. Мы работаем вместе, вместе ржём в нашем чате на троих над одними и теми же смешными роликами и картинками, ну и, конечно же, вместе напиваемся по пятницам. Идеальное социальное комбо нашего времени.

Вчера вечером в баре они были для меня самыми близкими людьми. Сегодня их лица в памяти вызывают лишь глухое раздражение.

Голова все ещё тяжёлая, воздух в квартире спёртый, неживой. Нужно пойти проветриться, закупиться продуктами на следующую неделю. При мысли о еде желудок болезненно сжимается. Есть не хочется – хочется сигарету.

Пачка пуста. Прямо-таки заставляю себя встать с дивана и выйти на улицу. Магазин рядом, в соседнем доме. Солнце беспощадно бьёт в глаза, сердце недовольно бьёт в уши, и я, терпеливо снося побои, тащусь менять на еду и сигареты скромные копейки, полученные за несколько офисных трудодней.

Мы продаём упаковку. Пакеты, одноразовую посуду, подарочные коробки, плёнку с пупырками. Кучу шуршащей бумажной и пластиковой шелухи, что помогает замаскировать дешёвую дрянь под что-то приличное. Скоро одного из нас сократят, двух человек на продажах хватит за глаза.

Надеюсь, это буду не я.

На кассе круглосуточного магазина женщина из Средней Азии жизнерадостно и громко общается с охранником на своем языке. Слишком громко, как по мне. Это раздражает.

Дожидаюсь, пока она отыщет заказанные мною сигареты и пробьёт покупки. Натягиваю вежливую улыбку и расплачиваюсь. Сегодня мне с пачки равнодушно щерится редкими жёлтыми зубами пародонтоз.

В дверях магазина я сталкиваюсь с девушкой, и мы топчемся в неловком танце замешательства, пытаясь уступить друг другу путь. На секунду у неё с лица слетает маска безразличия, она искренне улыбается, застывает и пропускает меня.

Я благодарно киваю и выхожу.

Путь домой пролегает мимо мусорки. Несколько охромевших на одно колесо контейнеров заполнены с горкой, и свежей опухолью рядом уже растёт куча забитых под завязку пакетов. Взгляд привычно отделяет разноцветные тонкие маечки, взятые в магазине бесплатно, от черных, плотных, тех, что подороже.

Даже у мусора есть свое классовое неравенство.

А около подъезда стоит Ведьма.

Рядом толкутся трое мальчишек из соседнего подъезда, снимают её на телефон и гогочут, подбадривая себя громкими выкриками. Я прогоняю их; они неохотно ретируются, огрызаясь на своем полупонятном языке – Пашка называет его тиктокерским.

Я делаю вид, что не услышал.

Ведьма – женщина преклонных лет с последнего этажа в нашем подъезде. Она всегда в чёрном, только зимой это пальто, а летом – длинное платье. Чёрные тонкие перчатки, чёрные же сапоги без единого пятнышка.

После ковидных годов она носит маску. Не простую одноразовую, нет, – маска такая же чёрная, как и весь наряд Ведьмы, вышитая блестящим обсидиановым бисером.

Она – сама чернота, её человеческое воплощение, и тем сильнее на контрасте цепляют взгляд распущенные длинные седые волосы.

Ведьмой её за глаза называют все соседи. Она не в себе, но совершенно безобидна. Я часто вижу её около подъезда – женщина бормочет что-то неразборчивое, смотрит в небо и странно перебирает руками, не обращая никакого внимания на окружающих.

Имени её я не знаю.

Сажусь на лавку и наконец-то с наслаждением закуриваю. Ведьма стоит с поднятыми руками, напряжённо смотрит в небо, и я тоже задираю голову. Весеннее солнышко ещё мягкое, еле тёплое, но уже по-летнему яркое. Облака тащатся но небу неохотно, медленно, ветерок ласково обдувает лицо. Я затягиваюсь, закрываю глаза и вдруг слышу чистый и сильный голос:

– Спасибо.

Это Ведьма. Резко выдыхаю дым, хрипло давлю из себя глупое:

– За что?

– Как за что? Вы вступились за меня. Значит, вам не всё равно.

Сижу, не сразу понимаю, про что речь. Потом доходит:

– А, вы про пацанов? Да не за что, это ж мелочь.

Ведьма строго смотрит прямо на меня:

– Это не мелочь. Равнодушие – убивает.

Она говорит это торжественно, словно цитирует кого-то, и я растерянно молчу. Странный разговор.

Ведьма как-то неожиданно быстро и легко оказывается рядом с лавочкой, садится. Я невольно отодвигаюсь.

Она пристально глядит мне в глаза, чуть наклонив голову. Я не выдерживаю и опять перевожу взгляд на небо. Мне неуютно.

– Вы их видите?

Что ей от меня нужно? Может, просто встать и молча уйти? Но я не могу – это будет грубо, поэтому зачем-то спрашиваю:

– Кого?

– Облака.

– Конечно, вижу, – выдыхаю с облегчением. Облака – это что-то обычное и привычное. Вон они, до самого горизонта расползлись.

Ведьма молчит несколько секунд и говорит разочарованно:

– Нет, не видите.

Я не спорю. Какой смысл препираться с больным человеком?

– Я не сумасшедшая, – словно отвечает мне Ведьма. Наверное, я вздрагиваю, потому что она продолжает, – не пугайтесь, я же знаю, что вы так подумали. Все так думают.

Что на это ответишь? Я молчу, снова затягиваюсь. Удобная вещь – сигарета.

– Вы один живете? – она дожидается моего кивка и продолжает неспешно, – я тоже давно одна. Муж умер, дети разъехались, внукам старая бабка наверное и вовсе не нужна. А они – да вот они, всегда рядом, только руку протяни.

– Облака? – глупо уточняю я.

– Облака.

Осторожно кошу глазами, боясь натолкнуться на взгляд Ведьмы. Но я ей уже не интересен, она смотрит вверх, и руки её легко порхают над головой.

– Видите? Вон там, вдалеке, – рука описывает полукруг, – наш дом. Правда, похож? А вот, смотрите же, мы сидим с вами на лавке! А вон деревья, помните, те, что росли на месте многоэтажки. Хотя вы не помните, вы здесь тогда ещё не жили… А вот и муж мой, Коля, как живой, смотрите же, ну! Лицо огромное, улыбается, вы не знали его, но поверьте, он это. Видите? Видите?

А я не слушаю, лишь завороженно смотрю на руки Ведьмы – они летают, мягко дотрагиваются до чего-то невидимого, нежно гладят кого-то в небе. Почему раньше её движения казались мне такими неуклюжими? Она танцует под слышную только ей музыку, танцует не телом – руками, и танец этот поневоле притягивает взгляд.

– А вот, видите? Редкий гость – кот, что живёт у нас за мусоркой. Увидеть его – большая удача, он совсем не любит попадаться на глаза. Кис-кис-кис!

Голос Ведьмы ещё больше теплеет.

Сигарета обжигает пальцы. Я с удивлением понимаю – она дотлела у меня в руке. Сколько мы уже так сидим?

Пакет с продуктами стоит рядом. Не потёк бы, там заморозка. Выбрасываю окурок и достаю ещё одну сигарету.

Ведьма опускает руки и укоризненно смотрит на меня. Я почему-то чувствую себя виноватым, словно мальчишка перед матерью, что поймала его за чем-то нехорошим.

– Бросаю, последняя, – даже не знаю, зачем вру. Женщина молчит, и я резко сминаю и выкидываю всю пачку в стоящую рядом урну. Почему мне вдруг стало так важно увидеть одобрение в глазах Ведьмы?

Она медлит пару секунд и вдруг снимает маску. На лице – робкая улыбка, а вокруг глаз – паутинка мелких морщинок. Так бывает у тех, кто много щурится на солнце. Или часто улыбается.

Ведьма держит маску в руках и маленькие солнышки-бисеринки слепят мне глаза. Она замечает это.

– Простите, – продолжает улыбаться, – не знаю, почему всем так не нравились маски. Говорят, они ни от чего не защищают. Но это же не так…

Она задумчиво проводит пальцами по бисеру.

– Они защищают, защищают определенно! Сколько раз мне в лицо бросали неприятные слова – не сосчитать, а мне теперь всё равно. Видите, – она поворачивает маску и вспышка снова на мгновение ослепляет меня, – так и злоба отражается, летит обратно. Но уже не жалит, нет!

Она наклоняется и доверительно шепчет:

– А знаете, почему? Злость дробится на маленькие пятнышки и бессильно растворяется в воздухе.

Ведьма смотрит на меня озабоченно, шарит глазами по моему лицу – понял ли я?

А я молчу, словно загипнотизированный.

Мы сидим в тишине. Ведьма ждёт моего ответа, а у меня в голове пустота, слова попрятались – не сыскать.

Пиликает телефон. В нашем чате кто-то проснулся. Пашка. Опять дебильная картинка – просто имитация диалога на чёрном фоне: «Равнодушие убивает. Плевать!».

Выключаю звук. Достали.

Ведьма, не дождавшись, отодвигается и опять смотрит в небо. Я чувствую себя неловко, как будто звук моего телефона разбил нечто неуловимое, хрупкое. Надо что-то сказать, молчание тяжелеет с каждой секундой.

– А вы каждый день так? Ну, здесь? – наконец рожаю несуразицу.

Теперь молчит она. Может, обиделась на моё непонимание. А может, просто забыла про собеседника, опять заблудившись в облаках.

Но нет, спустя невыносимо долгую минуту Ведьма всё-таки отвечает:

– Вот представьте – возвращаетесь вы издалека и точно знаете, что вас кто-то ждёт. Приятно же знать это, правда?

– Конечно, – охотно соглашаюсь я.

– Вот я и жду. Кто-то же должен? Они прилетают и радуются, и я радуюсь.

– Облака? – зачем я опять задаю этот дурацкий вопрос?

Ведьма не отвечает. А меня как прорывает, лишь бы не молчать.

– А если небо чистое?

– Бывает же, что кто-то опаздывает.

– А если дождь? Завтра вот дождь обещают?

Ведьма смотрит на меня так, словно я по скудомыслию снова выдал какую-то чушь.

– Когда дождь – облаков нет. Когда дождь – небо злое и там только тучи.

Я замолкаю. Почему под её укоряющим взглядом мне хочется сказать, что я не сумасшедший?

Мы опять недолго молчим, и она вдруг воодушевляется:

– А знаете что? С вами интересно разговаривать. Приходите послезавтра опять, я буду вас ждать. Пообещайте, что придёте! Вот прямо в это же время!

Женщина цепко хватает меня за руку, и я, пораженный её неожиданным напором, киваю – да, мол, приду.

Она легко поднимается, улыбается и говорит:

– До послезавтра!

Уходит быстро, словно торопится куда-то. По походке и не скажешь, что в возрасте. Не идёт – летит чёрной птицей.

В дверях подъезда Ведьма ещё раз поворачивается и повторяет:

– До послезавтра!

***

Конечно же, я наврал. Послезавтра, в этот самый час у нас собрание. Шеф будет привычно разносить меня, Пашку и Димку за низкие продажи, а мы будем почтительно сидеть с серьезными лицами. И, натянув маски внимательности, тщательно делать вид, что нам и вправду интересны его слова.

А, может быть, послезавтра шеф даже кого-то уволит. Может, в этот раз не повезет именно мне.

И тогда придётся искать новую работу, а Пашка с Димкой будут лицемерно мне сочувствовать, радуясь про себя, что их пронесло. Мы обязательно – ну а как же! – отметим мою свободу, и на следующий день я опять пойду мимо вечно переполненных мусорных баков в магазин за сигаретами.

Всё как тысячу раз до этого. Разве что щербатый пародонтоз на картинке поменяется на коварный рак.

Я сижу на лавочке – безумно хочется закурить, и урна притягательно манит к себе. Что могло случиться с сигаретами – разве что помялись немного, когда я сжал и выкинул пачку. Достать, пока никто не видит?

Я воровато оглядываюсь, зачем-то смотрю вверх…

…и вижу его.

По небу величаво плывёт облачный кот. Матёрый котяра, белый и пушистый, как… облако?

Уши прижаты, хвоста не видать, но я точно знаю, что тот нетерпеливо подрагивает в предвкушении.

Кот на кого-то охотится.

Может, на ласточек, что черными точками мелькают в вышине, кружась в своём странном и стремительном хороводе. А может, на маленькое облачко – скомканную рваную бумажку, что, ничего не подозревая, ползёт прямо рядом с котом.

Поди разбери, что у облачного кота на уме.

Я смотрю на него, боясь моргнуть, и рука сама тянется вверх – погладить, зарыться пальцами в густую мягкую шерсть.

Но я сдерживаюсь. Нельзя влезать в чужую охоту.

Поэтому я лишь откидываюсь на спинку лавки и улыбаюсь, широко и беспечно. Работа, Пашка с Димкой и даже сигареты вдруг становятся совсем неважными, и мысли о них уносит лёгким весенним ветерком.

Я гляжу на небо. Солнце слепит мне глаза, и во всей вселенной остаёмся только мы – облачный кот и следящий за ним человек на лавке.

Этот миг – миг искренней и пронзительной ясности, мгновение, когда весь мир вокруг – уютная колыбель безмятежности.

Я сижу и не дышу.

Давай же, котяра. Я не помешаю.

Я просто посмотрю.

Это сообщение отредактировал Паласатое - 31.05.2025 - 19:19

18. Преображение



Фантазия – бесценная вещь, но нельзя ей давать дорогу внутрь.
Только вовне, только вовне. ©



«Хр-хр».
Вылитый боров. Мясистое лицо. Широкое, плотное, слегка заплывшее жирком тело. Манифестация тупой плоти, источающей тяжелый мясной дух на каждом выдохе.

Человеческое в нем – это лишь имитация. Маска, натянутое на звериное нутро. Тарелка с кровавым бифштексом, здоровенная кружка пива и пепельница на столе перед ним, на моем же - лишь опорожненная чашечка эспрессо на блюдечке, да пустой стакан из-под воды. Нет, еще смятая салфетка с коричневыми разводами. Что-то крикнул мне вслед. Пустяк.

Животные. Бесполезно. Пришло же на ум господу богу свое подобие вылепить из звериного материала. Какая ужасная глупость. А под ногами сетка стыков камня мощеного тротуара, а сверху ярко палит солнечный жар.

К Китай – городу, по Маросейке. Тут тротуар сужается, перетекает в асфальт, а навстречу люди в обилии озабоченно моросят. Люди. Да.

О людях. Изучая долгое время людей, я разглядел ошибку бога. Нельзя влить новое вино в старые меха, нельзя создать настоящее свое подобие в животном. Имитация. Маска. Тонкая пленка поверхности мыльного пузыря поверх животных потребностей, побуждений и инстинктов. Чуть надави – лопнет, исчезнет без остатка, и выпрет вся животная дикость, понукаемая инстинктами выживания и размножения. Впереди – вход в подземелье, на другой стороне улицы – храм Святителя Николая в Кленниках.

Тук-тук. Колеса поезда отстукивают стыки рельс. Таганка. Вверх по эскалатору – сначала бегом, до запышки, а там – переход на шаг. Выход к 1-ому Гончарному переулку. День все полыхает, пот стекает.

Мимо церкви Успения Пресвятой Богородицы, к набережной – к концу 5-го Котельнического. Банковский офис. Пакет документов перекочевывает в руки менеджера Николая, обратно – выписка.

Гончарная улица мне всегда нравилась. Торжественно-мрачноватые глыбы сталинских строений у Садового кольца к началу улицы сменяются невысокими домами века девятнадцатого, а дальше, за подворьем Свято-Пантелеймонова монастыря – улица обращается в аппендикс, выдающийся над внутренним двором высотки на Котельнической набережной. Но сегодня нет времени пройтись. Нужно успеть на Курскую, к набережной Академика Туполева. Последняя поездка на сегодня.

Кабели за окнами змеятся на серых стенах, скачут то вверх, то вниз, вагон слегка кренится на изгибах путей. Вы правда верите, что отличаетесь от зверей? Потому что мол мы понастроили огромных муравейников зданий и нарыли кротовых нор тоннелей? А ведь, если вдуматься: чем же человек на самом деле от зверя отличается? Да ничем. Улыбаться умеет и обезьяна, о потомстве заботится и опоссум, взаимовыручку проявляют и волки, играются и котята, и взрослые кошки. Все, что человек считает уникально человечьим – лишь слова. А что такое было это изначальное Слово? Лишь код, задающий поверхностное. Как оболочка Винды, так и не избавившейся от архаичного наследия ДОСовской эпохи, но лишь укрывающая его. А копни глубже – следы сразу и обнаружатся.

И где эта улица, и где этот дом? Сделав круг, я снова оказываюсь во дворе новостройки. Людей нет, во дворе лишь парочка авто – похоже, дом только заселяется. Пялюсь в карту – на ней он еще не указан. И где же затаилось то офисное здание? Достаю мобильник и принимаюсь, сверяя цифры с бумажкой, нащелкивать кнопки, набивая номер в окошке экрана. Гудки вместо ответа.

Что человеческого есть в человеке? Фикция. Образ человека, возникший в психике животного. Придуманное «Я» - мол, я такой- сякой, зовут меня так-то, и у меня есть такие вот достоинства и особенности. Апчхи. Извините. О чем это я? Да ерунда это все. Даже здесь человек не уникален. Знаете, как кобылка – насекомое такое, - становится саранчой? А увидев другое такое же, как оно само, насекомое. Запечатлев его образ. А вспомните свое детство – как вы стали собой? Ну там папа-мама: «кушай хорошо - вырастишь здоровым, так себя не веди – так себя только свиньи ведут, а не дети, а вот так – делай, это правильно, тогда ты хороший». Ну обычная же дрессировка. А их дрессировали бабушки с дедушками, а тех – их родители. А как это все началось? Хотя теперь уже все это неважно – я знаю, что нужно сделать.

Дзынь-дзынь. А, понятно – понятно, адрес хоть и Набережная Туполева, но здание не на набережной.Да, дрессировка – это половина дела. Вторая половина – вот то самое преображение кобылки в саранчу. Образ. Маленький человечий детеныш находит себе образец для подражания, осознавая это или нет, и пытается потом всю оставшуюся себя через свое выдуманное «Я» вообразить себя соответствующим этому образцу. Которым теперь должен являться сам, собственной персоной. Вуаля. Получился человечек.

Тусклый, дурно окрашенный коридор офисного здания категории «Б», хотя даже это кажется лишь претензией. Похоже, эта дверь. Тук-тук. Пакет документов в руки высокого, похожего на сонного жирафа, человека. Стук-стук – печать вколачивается в листы счетов –фактур, актов приемки и прочих важных листиков. Вот и все. Очередная пара миллионов уходит под шорох перекладываемых бумажек на счета фирмы-прокладки под руководством зиц-председателя. Впрочем, это совершеннейший пустяк на фоне того, что начнется завтра. Дело это уже твердо решенное.

Хорошо, что бумаги можно привезти в офис в понедельник. Не нужно спешить. Хотя о чем это я? В понедельник вся эта чушь вообще не будет нужна. Пожалуй, прогуляюсь. Вверх по улице, теперь налево, на улицу Радио. Мимо особняка университета Московской области, мимо Малого Драматического театра, за ним налево, мимо Церкви Вознесения на Гороховом поле, далее на улицу Казакова.

Почему я? Почем мне знать. Да и настолько ли это важно? Почему багровый не сочетается с ярко-зеленым? Ответ там же. Если бы не я, то был бы кто-то другой, если не сегодня, то завтра. А не махнуть ли мне до Тургеневской? Пожалуй.

Человек – вид животного, любопытного лишь в том смысле, что вобрал в себя черты всех видов зверей, что живут поодаль. Обезьяны, мыши, суслики, волки, псы, медведи, козы и козлы, бараны и овцы. Но все больше – кабаны и свиньи. Недаром у них даже строение внутренних органов наиболее похоже на человеческое, в том числе размерами. А вот кто это навстречу? Редкий тип. Вылитый коала. Шлеп-шлеп. Ленивая походка вразвалочку, широко расставленные, округлые маленькие глазки, пухлое тело, короткие ручки и ножки, торчащий клювообразный нос, мятое лицо забавной формы. Даже уши – торчащие, округлой формы, - похожи. А в голове его, в зеркале воображения – наверняка, степенность и основательность, достоинство и обаяние образа собственного «Я». Трудно придумать зеркало кривее.

А ведь воображение – и есть та подлинная сила божественного происхождения, что дана нам в исключительном порядке. Но на что ее тратят люди? Либо на бесплодные фантазии, преющие словно опавшие листья, внутри, либо на убогое изобретательство. Помимо самообмана. конечно. Нет, несомненно, и я грешен. Был. Но это уже в прошлом.

Садовое кольцо. Шух-шух – шорох шин проносящихся мимо машин.
По переходу на другую сторону Садового, дальше дворами наискосок к Лялиному переулку. А вот в том садике, что за трехэтажным особнячком, присяду-ка я на лавочку.

Уже неделю я готовлюсь, тренируюсь, испытываю. Вот, скажем, позавчера. Доставив бумаги в МИФИ – конторка приютилась на закрытой территории, бумагами обменялись на проходной, - я пешком отправился к метро Каширская. Нет, не сразу. Перейдя по подземному переходу шоссе, я, в теньке листвы ближайшего деревца, запустил домашнюю заготовку.

Вообще, можно в себе копаться, изучать, выяснять, распутывать. Долго и упорно, чтобы получить в итоге по сути мизерные изменения. А можно… Есть захотелось. Где тут поблизости недорогая кафешка?А тут ведь, в переулке по другую сторону Покровки, была же довольно дешевая столовка. Не закрылась ли?

Чавк-чавк. Челюсти энергично смыкаются, сминая пирожок. Компот на третье.О чем это я говорил? Ну да, Каширка. Вот вы пробовали когда-либо затронуть глубины женского естества так, чтоб и не словом, и не жестом? Невзначай, просто проходя мимо? То-то. А я – тринадцать. Тринадцать! Нет, вы не подумайте, что хвалюсь. Дело не в том, что я какой-то особенно привлекательный. На самом деле, в обыденности – может даже и наоборот. Все, что нужно – умение вслушиваться в собственные ощущения, сосредотачиваться на них и их мысленно визуализировать. Нащупав в себе спутанный всякими условностями и сомнениями виток либидо, просто распутываете узел, распрямляете течение и усиливаете поток – сосредоточенным воображением. А потом излучаете это вовне, переструктурируя окружающий мир. Кто-то называет это смещением точки сборки – я не называю никак. Мне это не нужно.

И тогда под яркой голубизной нежного шелка небес – набухнет незримый кокон поля, охватывая идущих навстречу, и заструится вдоль изгибов силовых линий эманация того, что Райх называл оргоном. И накатится обратная волна отклика в женском естестве – мерцающий всплеск того глубинного, особенного ожидания, что, проснувшись от дремы обыденности, пронизывает женщину внезапно и насквозь, сочась наружу, как ток менструации.

Я перемещался от одной встречной волны к другой, без всякой попытки остановиться и остановить, следуя мерному такту хода и пульсирующему ритму колебаний геодезических линий пространства вокруг.

Вы спросите – почему тринадцать? Все просто. После тринадцатой я бросил считать и принялся постепенно приглушать источение. Обратная волна ведь доносила до меня не только аромат того завороженного ожидания, но и терпкую горечь дымков сожаления о неслучившемся, что образовывались каждый раз за моей спиной. Этого я не предусмотрел.

Завтра суббота. Мир был зачат в понедельник, но зачем следовать канону? В этом нет смысла.

Чистые пруды. Шарк-шарк – скрип песчинок насыпной дорожки под подошвами. Вш-вш – ветерок пситурирует. Кар-кар – вороны перекликаются.
А на лавках – балаган. Ладно, одни тихо сидят, как затаившиеся мыши, или негромко воркуют, как голубки. А вот другие – ревут как белуги, хрюкают, как свиньи, или хохочут как гиены.

Да, кстати: если вы думаете, что можно достичь преображения набором печатных инструкций или связкой математических формул, то должен вас разочаровать. Это – не путь. Вам и десяти жизней на это не хватит. Тщательно предусмотреть все исключения, учесть все парадоксы Вселенной –во всей Ойкумене нет столько бумаги, чтобы хватило на тома, исписанные все предусматривающими значками.

А может, вы думаете, что осуществимо преобразить мир дедуктивным образом, правя бесчисленное число частных случаев, и рассчитывая, что, упорядочивая поверхностное, тем выправите глубинное?

Даже не рассчитывайте. Все, что вас ждет на этом пути – наблюдение все той же смены поколений, все то же стадо, с вожаками-волкодавами во главе, а под ними – овечье-баранья отара, все те же пот, кровь, прах. Все, что меняется – способ оболванивания, словесная упаковка животной пирамиды, где баран не должен знать дня и момента, когда его поведут на убой.

Слушайте, что я придумал: нужно менять не форму, а суть. Райх не был прав – то, что он называл оргоном, не ведет к свободе. Это животная энергия. Нужно просто заменить животное начало в человеке вечностью космического излучения, энергии полей Космоса. Да, не все это перенесут. Слишком многие увязли по макушку. При сепарации материал делится на фракции. Но сказано же было: по вере вашей и воздастся. Если думаете, что для вас только лишь вашим собственным прахом все и закончится – пусть будет так. Собственно, позавчера на Каширке – был своеобразный фарвэл, последняя осознанная дань животному началу.

Ну вот смотрите, что вы наделали. Я снова вынужден прибегать к словам, чтоб попытаться вам хоть что-то пояснить, хотя бы чуть-чуть приподнять завесу тайны над сущностью мира.

А ведь бог зачался там, где слова в помине не было. И чтоб обрести ту божественную силу, что вручена в наши неумелые руки, нужно самому стать тем богом. Ибо лишь подобие, очищенное от патины сиюминутного, и становится тем, чему подобно. Когда вообразил, ярко представил насыщенный образ – и тем создал. Вы, наверное, думаете, что я воображаю себя каким-то особенным, неким единственным, Избранным? Нет, ложное чувство гордыни мне неведомо. Им могли бы стать и вы. Если бы вы не закопались в ерунде и малозначительных мелочах, как в прошлогодней омертвелой листве, если бы сумели отринуть в себе животное начало во всех его отражениях и масках. И потому демиургом стану я, а не вы, вы уж меня простите. Завтра.

Деревья выстроены одиноким рядом охранения вдоль бережка, линии кильватерных струй вслед плывущим уткам рвут ткань блеска, отражаемого водой.
Не думаю, что этот мир преобразится за день. Бог брал неделю на сотворение. Посмотрим, сколько потребуется для преображения мне. На самом деле – переделывать сложнее, чем строить с нуля. Но кто я такой, чтоб вот так? А значит, вероятно, придется править походу.

Гы-гы. Мусор разбросан вокруг лавки, все заплевано. Завтра бы это гогочущая компашка из полдюжины свиней… Хотя вот этот среди них больше похож на макаку. Наверняка, и предел шутки для него – обезьяний. Сунуть самому себе за щеку, например. А что, весело же. Животные. Биомусор. Если бы я встретил их в завтрашнем дне, я бы изрек: «Посмотрите на себя –натуральные свиньи, обожравшиеся забродивших плодов. Задумайтесь!».
Но эти бы наверняка не смогли, и бросились бы к воде. Глава восьмая, стих тридцать второй. Хотя моря тут нет, но при желании даже в этом пруду можно утопиться.

Но что это? За спиной – бля-бля, топ-топ. Вопли на матерном, угрозы, топот ног. Неужели я произнес все то вслух? Рановато вышло. Значит, пора переходить на бег. Как назло, ни одного мента в поле зрения. Их никогда не бывает именно тогда, когда они нужны. Вперед, к мавзолею входа в метро. Шустрей.

Большинство отстало, но один – как? удивительно, он же набухавшийся! - уже почти догнал, дышит в спину. Собьет с ног – подоспеют и остальные. В отчаянии я, притормозив, нагибаюсь и резко тяну за край урну, одновременно поворачиваясь и теряя равновесие. Мой преследователь пытается врезать мне прямо на бегу, в момент моего падения. Удар приходится вскользь, да и лицо я отворачиваю в этот момент. Но губа разбита. А вот его колено сталкивается с урной полноценно, едва ли не с хрустом. Я приземляюсь на задницу, он растягивается рядом, боком. Я тут же вскакиваю – ему не удается.

Я мчусь меж кустов, сквозь тени деревьев, под аккомпанемент оскорблений и проклятий вслед. Вкус крови во рту, лицо саднит, закатные оттенки густо окрашивают фасады домов вдоль бульвара, к багровой теплоте примешивается холодный мрак подкрадывающихся сумерек.

Нет, откладывать никак нельзя.
Решающая ночь грядет.
Мир уже не будет вот этим, прежним.
Никогда.

Это сообщение отредактировал Паласатое - 1.06.2025 - 05:46

19. Требуется опытный орк



Великие кажутся нам великими лишь потому, что мы сами стоим на коленях©



Дверь, скрипнув хлипкими петлями, впустила меня внутрь «Зеленого попутчика». Дверка была дрянной. Пара-другая сосновых досок и лист фанеры. Впрочем, я помню случай, когда её сменили на толстенную стальную дверь с «рулём» посередине и ригелями в руку толщиной. Та дверь простояла ровно два с половиной часа, после чего её вынесли вместе с коробом и куском стены. «Зеленый попутчик» был любимой забегаловкой местных орков, а подобная публика не очень жалует какие-либо преграды.

Сегодня было людно. Я пробирался к стойке, попутно отвечая на приветствия то одной, то другой знакомой рожи. Порой кивал и вовсе незнакомым мордам, если они явно заслуживали уважения. Уже ближе к стойке на моем пути оказался зеленый, радостно закричавший мне: «Привет!». Мимо этого пижона я прошел словно его не было.

У нас тут своя атмосфера, если что. Эта зелень явно правил не знала.
Во-первых, он курил. Не один орк не позволит себе забивать лёгкие этой гадостью. Курение убивает. Портит сосуды, снижает выносливость. В сочетании с нашим диким метаболизмом этого уже более чем достаточно. А если прибавить сюда бытующий в орочей среде культ силы, с его табу на все, что могло тебя ослабить, то парень был однозначно не прав.
Во-вторых, он реально был еще зеленым. Ярко-салатовый цвет кожи четко выдавал в нем новичка. Стаж орочей жизни не больше двух месяцев. Со временем орки заметно темнеют. Цвет моей кожи напоминал пыльную придорожную полынь. Тот парень, что стоял за стойкой и вовсе был почти серым.


- Опять пьешь в долг, Шакк? — спросил меня серый, как только я взгромоздился на стул.
- Больше нет. Нужно знать меру. - я поскреб ладонью покрытый щетиной подбородок. - Может есть какая работенка? Сплошной тухляк за две последних недели, хоть выходи на большую дорогу.
- Прости, друг. Последний бойцовский клуб копы на днях прикрыли, а в дворники ты явно не пойдешь.
- Не хотелось бы, Старый, не хотелось. Но сейчас у меня все настолько туго, что скоро решусь сварить любимые ботинки.
- Знаешь что, Шакк, раз такие дела… На днях забредал один гоблин. Оставил это. - бармен порылся в кармане и шлепнул на стойку мятый лист офисной бумаги с отпечатанным телефоном и единственной фразой «Требуется опытный орк».
- Гоблины… Ненавижу гоблинов.
- Как и все мы, брат, как и все мы. Ручаться за эту работенку не могу, сам понимаешь. Гнилью пахнет от этой истории. Так что? Убирать?
- Давай сюда, что уж. - я сгреб бумагу со стойки и засунул её в карман. - Спасибо, Старый. Как разбогатею обязательно проставлюсь.
- Ты, сынок, сначала счет бы свой закрыл. - криво улыбнулся бармен, наливая очередной литровый бокал пива.


Я махнул на прощание рукой и направился к выходу. Мне оставалось каких-то пара шагов, когда на пути появился тот самый ярко-зеленый.
«Дядя, тебя мама вежливости не учила?» - прорычал он, попутно пытаясь толкнуть меня рукой в грудь.
Неведомому гоблину требовался опытный орк. И я был именно таким. А этот был здоровым, но зеленым. И излишне борзым. Такие в нашей среде долго не живут.
Протянутая рука салаги тут же была перехвачена, вывернута, а через секунду его тушка, пролетев по баллистической траектории, в щепки разнесла входную дверь.
- Старый, запиши еще одну на мой счет! - крикнул я бармену и тот показал мне в ответ большой палец, а через секунду сменил его на средний, широко при этом улыбнувшись. Я ответил ему аналогичным жестом и вышел на улицу.


Несмотря на поздний час город продолжал жить. Даже тут, на окраине, улицы были полны народа. Правда в отличие от центра, с его ресторанами, торговыми центрами и толпами туристов, тут основной массе людей просто некуда было идти. Количество бездомных в городах давно превысило количество безработных. Прошли те времена, когда фраза "отдельная квартира" воспринималась как норма, а не как признак принадлежности к элите. Такое явление как "подселение" давно уже никого не удивляло. Перенаселение достигло невиданных вершин. Говорят, что департамент распределения жизненного пространства стал расселять граждан в такие места, куда еще год назад и не думали. Вроде как даже к драконам стали направлять, а это многое значит. Впрочем, драконов точно не жалко. Они все поголовно шизанутые. А как еще можно назвать существо, спустившее баснословное состояние на то, чтобы стать громадной летающей ящерицей? Эти тела летают себе в небесах, живут в здоровенных пещерах, в роскоши и просторе, и при этом еще постоянно ноют о том, как им трудно живется, какая у них острая социофобия, как их никто не понимает.
Сюда бы их, сволочей, на эту улицу! Хотя бы на денек! Я бы на это посмотрел. Я бы с удовольствием посмотрел, как с них слетела бы спесь от простого осознания того факта, что в отличии от всей планеты они живут практически в социальном вакууме. Тут же поколения вырастают под открытым небом.


- Шакк? - окликнули меня у подъезда. Голос был хорошо знаком. Он принадлежал местной гномихе. Из бездомных. Они с мужем впахивали по-черному на местном металлургическом заводе и все равно денег хватало только на кормежку. Ни о какой крыше и речи быть не могло. Сколько их таких тут? Почему это стало нормой?
- Что случилось, Лиза? - я догадывался о чем она попросит и уже полез в карман за ключом от своей комнаты.
- Мне так неудобно снова к тебе обращаться... Сын опять заболел. Ты же знаешь, он у нас слабенький совсем, а на улице сейчас так сыро...
- Все нормально, Лиз - коснулся я ее руки - Передай сорванцу, чтоб выздоравливал. Я только заберу кое-что из комнаты и отдам тебе ключ.
- Мы заплатим, Шакк!
- Не-не-не. Успокойся. Я нашел работу и все равно на неделю уезжаю из города. Так что живите спокойно. Заодно присмотрите за комнатой, чтобы никто чужой не вломился. Хорошо?
- Да, конечно. Я не знаю, что бы мы делали без твоей доброты. - она устало улыбнулась. Я еще раз одобрительно коснулся ее руки и пошел наверх, собрать нехитрый комплект "опытного орка".
Пара ножей, кастет, легкий бронежилет, телескопическая дубинка и старый как дерьмо мамонта, но от этого не менее опасный, "Кольт Питон". Многие при виде этой машинки начинают хихикать, поминая тихим словом господина Фрейда. До тех пор, пока "Питон" в кобуре. Потом не смеются.


Ночь я провел на автобусной станции в зале ожидания. Среди кучи бездомных, сумевших, как и я, договориться с местным охранником минотавром. Конечно, можно было позвонить потенциальному работодателю, тем более что для "опытных орков" граждане, которым потребовались специфические услуги, всегда держали какой-нибудь свободный угол. Но на часах было почти два ночи, а нанимателем был гоблин. Других таких гандонов как гоблины надо было еще поискать, а деньги мне и вправду были очень нужны. Поэтому я, здраво рассудив, решил не поднимать это нечто из теплой постельки, в которой он, несомненно, уже видел десятый сон.


Случайные "соседи" настороженно косились в мою сторону, явно не понимая, что я тут делаю. Темный цвет кожи. Армейские татуировки на руках и щеке. Длинный плащ, ценившийся у местных уличных банд за возможность скрытого ношения длинноствольного оружия. Все это в совокупности вызывало у них нервозность. И я их отлично понимал. Я бы сам в такой ситуации начал нервничать. Но время было уже позднее, поэтому я отбросил в сторону лирические размышления, поднял воротник, скрестил на груди руки и попытался поудобней устроиться на жестком пластиковом стуле.


Утро началось не с кофе. Чья-то рука шарилась у меня в кармане. Уж не знаю, чего она там надеялась найти. Я коротко ударил и у руки нашелся перелом лучевой кости со смещением. А вот нехер.
Не обращая внимание на воющее нечто и на недовольную рожу охранника я вышел на улицу.


Стояла поразительная тишина и пустота. Это был тот короткий миг, когда утренняя смена все еще спала, рассосавшись по углам, а ночная давно и прочно вкалывала на задворках города. Фонари уже погасли, а Солнце еще не взошло, только-только подсвечивая серым небо на востоке. Я сделал пару наклонов, пытаясь разогнать кровь в затекшей спине. Обернулся на автобусную станцию, прикидывая, а не вернуться ли обратно, чтобы вздремнуть еще часок, и озадаченно хмыкнул. За время моего сна кто-то расписал стены станции. Причем не примелькавшимся абстрактным граффити. Во всю стену, красивым ровным почерком было написано: «Великие кажутся нам великими лишь потому, что мы сами стоим на коленях. К.М.». Мда… Отличный получился бы слоган для борделя.
Не знаю как там этот «К.М.», а я стоял сонный и голодный. Перспектива объяснять охраннику что это не я испоганил стену не радовала. Минотавры тупы, агрессивны и умеют держать удар. Одним словом - бычары. Оставалось одно: найди круглосуточную жральню и скоротать там время хотя бы до семи часов. А там можно будет позвонить сраному гоблину.

Сраный гоблин владел рекрутинговой конторой буквально в трех кварталах от дешевой закусочной, в которой я два с лишним часа цедил остывший кофе.
Контора была классической. Гам, шум, звонки телефонов, бесконечные щелчки клавиатур, сливающиеся в общий звук работающего офиса. На стенах плакаты со счастливыми гномами, орками, минотаврами и прочими генными модификациями хомо сапиенс.
Ложь, пиздёж и промо-акция. Я попытался вспомнить счастливого гнома и не смог.

Напротив меня два гоблина вешали лапшу на уши чистому хомо. Один расписывал небывалые перспективы генных модификаций при трудоустройстве, второй впаривал кредит под операцию. Гоблины умело напирали и хомо явно поплыл, ошарашено смотря на внезапно появившийся в руках договор. Можно было бы окликнуть парня, дать ему пару минут передышки, на утрясти мысли. Но я не стал. Каждый сам пиндец своему счастью. Каждый сам отвечает за свои решения.
Да и, положа руку на сердце, те два гоблина, что в свое время продавили меня на контракт с ЧВК и генную модификацию в орка, с высокой долей вероятности спасли меня от участи давно и прочно умереть в разборках мелких уличных банд.

- Мистер, Шакк. Вас ожидают. - обратилась ко мне лисица в сером деловом костюме и, не обращая внимания на то услышал ли я её, направилась к двери в другом конце помещения.
- Мда… Кого только не ебут… - буркнул я себе под нос, не сводя взгляда с покачивающихся бедер и виляющего им в такт пушистого рыжего хвоста.


Хозяин кабинета был… Гоблином. Типичным.
Мелкий. Наглый. Хамоватый… Хитрожопый как все гоблины. Выпроводив лисицу из кабинета шлепком по заднице, он выудил из ящика папку с бумагами и протянул мне.
- Стандартный договор категории «Г», мистер Шакк. Работа в команде. Задача доводится после подписания контракта. Подписка о неразглашении обязательна. Средства защиты и боеприпасы не оплачиваются. Медицинской страховки нет. Кремация, в случае смерти, за счет работодателя. Что скажите?

Я бы сказал: “Пошел в жопу”, но не мог. Неприличный счет в «Зеленом попутчике» — это меньший из долгов, заставивших меня сегодня смотреть на эту лопоухую рожу. Я пролистал бумаги. На каждом из листов стояла голограмма, подтверждающая что это действительно стандартный договор категории «Г», к тексту которого не притронулась ни одна гоблинская лапа. Сколько их таких уже было подписано? Разве что по оставшимся на теле шрамам и можно было сосчитать. Я молча коснулся большим пальцем контрольного прямоугольника на последнем листе договора, подтверждая свое согласие. В тот же момент, я твердо знал это, на мой счет пришел аванс. Приятная мелочь за очередную сделку с совестью.
- Кого и где? - мой голос от долгого молчания прозвучал особенно хрипло.
- Инициативная группа гномов. Заявили о создании так называемого «независимого профсоюза». Устроили забастовку. Нужно доходчиво объяснить парням, что единственный «независимый профсоюз» — это профсоюз под патронажем нашей фирмы.
- Категория «Г» против работяг? - усомнился я.
- Их много. Они злые. У них тяжелый инструмент. Ломы, кувалды. Жертвы будут, не сомневайтесь. Но всё согласно букве закона. У нас богатый опыт урегулирования подобных вопросов. - гоблин оскалился белозубой улыбкой. - Еще вопросы?
- Когда выдвигаться?
- Выезд через два часа от нашего офиса. - гоблин снова осклабился - Фургон подадут прямо к центральному входу. Пока пройдите в актовый зал, там познакомитесь с другими членами команды. Рыженькая проводит.


Команда коротала время за знакомством и дрянным кофе. Вместе со мной в зале было восемь человек. За старшего группы был минотавр. Он работал на контору на постоянной основе, провел грамотный опрос и умело вписал меня в разработанную тактическую схему. Схема, как и минотавры вообще, была примитивной до безобразия. Но против работяг большего и не надо.
Орков набралось пятеро, самых различный оттенков зелени. А вот последние два бойца удивили. Это были чистый хомо и эльф.
С хомо в подобных отрядах всегда были непонятки. Категорию «Г» мог взять либо суровый профи, который и без модификаций тот еще убийца. Либо откровенный лошара, не понимающий на что подписался. Этот выглядел как лошара. Но мало ли.


Эльф же — это эльф. Большинство генных модификаций раскрывают какие-либо врожденные качества хомо. Я и до модификации был резкий как понос, и умел махать кулаками. А после того, как позеленел и вовсе превратился в ту еще оторву. За счет повышенного метаболизма и активной работы надпочечников все орки обладают отличными рефлексами, повышенной мышечной силой и быстро соображают. Но быстро сдуваются. Мы - спринтеры. Быстро налететь, быстро отпинать, быстро смотаться. Если бой обещает затянуться, тут выходят на первый план минотавры. Сильные, выносливые, живуче. Правда туповаты и медлительны. Но это смотря с кем сравнивать. Те же гномы, хоть и наделены недюжинной силой, но с рефлексами у них еще хуже. Но гномы - работяги. Не бойцы. А вот эльфы…
Эльфы - красивые. Это их основное свойство. Плюс они долгожители. За счет заторможенного обмена веществ. По этой же причине они в принципе заторможенные. В эльфы идут мажоры, которые хотят сладко и долго жить на папины деньги. При этом папы, чаще всего, - гоблины. Тщедушные, хитрые, злопамятные и изворотливые твари.
Но всегда найдется вот такой Леголас, возомнивший себя коммандос. Зеленые косились в его сторону и делали ставки куда отправится ушастый после работы, в больничку или сразу на погост.

Выехали по графику. Предварительно разбив нас по парам и засунув в фургон без окон. Удивило два момента. Во-первых, первой парой возле выхода была связка из эльфа и хомо. Хотя по всем тактическим схемам это место отводится щитовикам. То есть минотаврам. Во-вторых, вместе с группой в фургоне оказался сам господин наниматель. Собственной гоблинской персоны. Он сидел рядом со старшим группы и усиленно капал тому на мозги.

Фургон куда-то катил минут сорок, потом резко ускорился и под истошный крик минотавра: “Всем приготовиться!” - совершил полицейский разворот и снёс что-то тяжелое.
- Пошёл! - взревел старший группы. Хомо с эльфом выскочили из фургона и тут же упали на асфальт, окрасив его красным.
На площадке перед фургоном шло месилово с применением колющего, режущего и дробящего. Идея гоблина стала понятной как стакан воды. Поднять бучу, спровоцировать массовую драку и кинуть в её гущу контрактников категории «Г». Выпустив первыми два недоразумения не способных за себя постоять. Согласно закону, группа категории «Г», при потере свыше 10% от личного состава, при условиях, угрожающих жизни, не ограничивается в применении сил и средств для выполнения поставленной задачи.
- Глаза! - снова заорал минотавр, вышвыривая в проход сразу две свето-шумовых гранаты. - Пошёл!


Следующие десять минуть для меня слились в одно нескончаемое мгновение. Я бил дубинкой всех, кто был не зеленый и не с рогами. Особо не заботясь о том, как и куда я попадал. Мой разум всецело отдался логике боя, улавливая и безукоризненно выполняя команды старшего группы. Крики, мат, хруст костей, разлетающиеся веером зубы. Не мои. Когда противник кончился я просто сел на пол и уставился в одну точку. Как всегда.
- Шакк, в диспетчерскую! - раздался зычный крик минотавра и я, пошатываясь, поплелся на голос.

В помещении был гоблин, вооруженные огнестрелом контрактники и десяток стоящих на коленях гномов. Минотавр указал мне место за спиной одного из них. И это была Лиза. Та самая, мать её дери, Лиза, чей сын сейчас исходил на сопли в моей комнате.

- Что ж, господа самые независимые… - гоблин прошелся перед гномами. - Ваш пример другим наука. И если уж через уши вы слушать не захотели, то мы сделаем вам по дополнительному отверстию в черепе. С учетом того, сколько сегодня людей пострадало в результате ваших действий, закон на нашей стороне.

- А, да,чуть не забыл. Ты! - гоблин ткнул пальцем в одного из гномов - Свободен. Хорошая работа!

- Чертов провокатор! Ты говорил, что они не посмеют! - раздался чей-то крик, тут же прерванный ударом.

Потом послышался плачь. Гоблин толкал какую-то назидательную дичь. А я смотрел на чертову Лизу. Видел, как её трясет, как по щеке катятся слёзы. И убеждал себя, что она мне никто. Так, мать пацана, чистого хомо, порой забегавшего ко мне погреться, послушать мои байки или отваляться в моей кровати, когда его косила простуда.
Я - опытный орк. Но и остальные не яркая зелень. Мне никогда не снять пятерых контрактников без автоматического оружия.Мда…


“Целься!” - заорал минотавр. Я взвел “Питон”, выцелил красный бычий глаз и нажал на спуск. Бенг! Одного из зеленых закидало мозгами.
Бенг! Бенг! Двое зеленых в минус. Бенг! Мимо.
И тут же в ответ прилетело в грудь. Затрещали ребра, взвилась керамическая пыль от разрушившейся бронепластины. Меня опрокинуло на пол. Прошедшая рядом пуля оторвала ухо. Не быть мне пиратом, не носить серьгу.
Бенг! Еще один в минус. С той стороны снова прилетело, прошло мимо плитника. Боли не было, но я почему-то сразу понял, что пробило печень. С этим долго не живут.
Бенг! Последний зеленый валится на пол, я перевожу “Питон” на заказчика, нажимаю спуск. Боёк щелкает по давно отстрелянной гильзе и у гоблина лопается голова. Чудо или кто-то из гномов поднял ствол? Пофиг.


Растягиваюсь на полу и закрываю глаза. Как же глупо. Как же правильно.

20. Третья планета



Если ты всегда играл по правилам
И ни разу ничего не выиграл,
А сегодня наконец-то сжульничал
И опять не выиграл нисколечко,
Тут уж даже я не знаю,
Что тебе в этой ситуации советовать ©



Структура небесной канцелярии была максимально проста и лаконична: сам Создатель и два отдела — Обитаемых Миров (ОМ) и Прочего Космического Мусора (ПКМ).

Создатель квартировал на отдельной, похожей на огромное облако, планете и в основном занимался творчеством — создавал миры с горами, океанами и прочими атрибутами любой планеты. С планетами Создатель особо не заморачивался, лепил их как песочные куличи - каждую пару минут из-под его рук выходило очередное космическое тело и отправлялось в свободное плавание по бескрайним просторам Вселенной.

Но брака было много. Им занимались апостолы из ПКМ. Бракованные планеты они определяли в специальные мусорные галактики. Иногда приходилось повозиться — бракованный материал норовил сойти с орбиты и улететь в бескрайние глубины космического пространства, по пути распадаясь на большие и малые астероиды и метеориты.

А вот все оставшиеся после выбраковки миры попадали в зону ответственности Отдела Обитаемых Миров, в котором не покладая рук трудились два апостола — Плюс и Минус. Первый отвечал за развитие, второй за деградацию планет.

Располагался Отдел ОМ на небольшой плоской черно-белой планете. Одна ее половина была выкрашена в непроницаемо черный цвет. Это было царство Минуса. Ослепительно белая половина этой космической тарелки принадлежала Плюсу.

На границе стоял черно-белый игровой стол. Судьба планет решалась за игрой Плюса и Минуса. Во что играть им было все равно. Это могли бы классические шахматы, кости, карты, шашки, калах и тому подобное. Годилась любая игра, где мог быть один победитель и не нужен был третий или посредник.

Задумка Создателя была проста: в случае если выигрывал Плюс, планета, стоявшая на кону, делала скачок в своем развитии. Например, одноклеточные на ней вдруг становились многоклеточными и у них начинали расти хвосты и мозжечки.

Если же выигрывал Минус, то на планету обрушивалось какое либо бедствие, метеорит, например. Или из глубин планеты неожиданно вырывалось пламя и за считанные дни выжигало на планете весь кислород, а заодно и все живое.

Плюс и Минус сами приговор планете в исполнение не приводили, о результате они сообщали на ПКМ. Тамошние апостолы вводили код планеты в особый аппарат, именуемый БП (Божье Промысел) и тот устраивал планете соответствующую процедуру. Если ее надо было одарить повышенным содержанием кислорода, включался режим «Божья Благодать». Если на планету требовалось деклассировать, включался режим «Божья Кара» и начинал лить кислотный дождь на протяжении 400 лет. Короче говоря, адский был аппарат этот БП.

Иногда, но случалось это крайне редко, Создатель присылал Плюсу с Минусом сообщение с указанием планеты, на которую необходимо было сыграть в самое ближайшее время. Апостолы послушно расставляли шахматные фигуры, или раскидывали карты, и начинали играть пока один из них не выходил победителем.

В один из черно-белых дней в Отдел ОМ пришло сообщение с указанием сыграть на планету ТС-324365. Буквы ТС означали, что планета является Творением Создателя, а цифры означали ее астрономические параметры — третья от ближайшей звезды, 24 часа в сутках, 365 дней в году.

- Что-то в последнее время Шеф слишком много заказов присылает. Раньше такое редко случалось, - рассуждал Минус, расставляя на шахматной доске черные фигуры.

- Да, меня это тоже удивляет, - соглашался с ним Плюс. — Хотя это не в моих правилах, но мне хочется посмотреть на это ТС вблизи. Хочется знать, на что играть будем.

Плюс нажал невидимую кнопку на своей половине стола и над столом появилась проекция планеты.

- Ничего так, симпатичненькая планетка. Много зеленого и голубого цвета, - сказал Плюс и следующим движением сделал изображение крупнее. Стали видны детали — горы, моря, озера…

- Ух, ты, да тут разных тварей полным-полно, - заорал Минус. — Смотри, какие прикольные. Зелененькие. Мне вон те нравятся с короткими лапками и ногами похожими на столбы. Ты гляди, так они еще и бегают.

- Да, на микробов они мало похожи, - сказал Плюс и сделал изображение еще крупнее. — А в траве, гляди, твари поменьше шныряют. Я таких же видел на ТС-436644. Они после моего выигрыша на вершину пищевой цепочки выползли и всех сожрали.

- Помню, помню тот проигрыш, - Минус заметно погрустнел лицом. — Я тогда Ферзя проглядел, но сегодня победа будет на стороне черных. Начинай.

Плюс двинул вперед королевскую пешку…

***

- Что я тебе говорил? — Минус торжествовал. — Только что его Ферзь с конем загнали белого Короля в угол и заставили капитулировать.

Плюсу признал поражение и пожал руку сопернику.

- А теперь давай посмотрим на что ты обрек планету своим проигрышем, — предложил Минус.

- Включай! Чувствую, что будет это грустное зрелище.

Над столом вновь возникло изображение планеты ТС-324365. Теплые моря и океаны омывали континенты, покрытые густыми лесами. По огромным зеленым равнинам бродили зеленые гиганты. На планете царила идиллия.

Но вдруг изображение планеты дрогнуло и у нее в боку начала разрастаться багрово-черная язва, становившаяся с каждой секундой все больше и больше. С огромной скоростью во все стороны понеслись потоки огня. Еще минута и большая часть планеты пылала. Через какое-то время недавно цветущая планета стала похожа на раскаленную головешку.

- Вот сколько мы тут с тобой играем, но я до сих не могу привыкнуть к зрелищу столкновения метеорита с планетой. Это всегда выглядит ужасающе… величественно, - признался Минус. В зрачках его глаз отражались всполохи огня.

- Да уж, - равнодушно сказал Плюс и отключил изображение. — Что у нас там на очереди?

- Планета ТС-842200. По ней от босса никаких указаний не поступало.

- Во что играем? — спросил Плюс.

- Может в «очко» зарубимся? Давно не играли? — Минусу везло в карты и ему хотелось продлить свою победную серию.

На столе появилась новенькая колода карт…

***

- Слушай, чего-то я ничего не понимаю. У нас же планета ТС-324365 была совсем недавно. Ты ее еще заминусил. Помнишь? — говорил Плюс, расставляя на доске пешки.

- Как я мог забыть одну из своих ярчайших побед. Планету только жаль. Зеленые гады были симпатичными. А ты почему спрашиваешь?

- Создатель снова ее в игру поставил.

- Ух, ты. Чем же она ему так не угодила?

- Почем мне знать? Во что играть будем?

Минус на миг задумался.

- В прошлый раз я тебя в эндшпиле дожал, значит в этот раз будем играть в «101».

- Не вопрос. На семерки берем по две карты?

- Так есть, - согласился Минус. — А на пиковую все четыре! Восьмерки кроем. Туз — пропускаешь…

В этот раз Минусу карта не шла и ему пришлось признать поражение. Несчастная планета ТС-324365 получила шанс на шаг вперед.

Плюс нажал кнопку и над столом вновь возникло изображение планеты.

Апостолы какое-то время смотрели на нее молча, настолько сильно она отличалась от той, что они видели в последний в раз.

- Как-то здесь все грустно стало, - прошептал Плюс, пораженный увиденным.

- Везде снег, лед, бродят какие-то мохнатые твари с рогами в носу, - произнес не менее шокированный зрелищем Минус.

- Смотри, смотри, - закричал Плюс. — На двух лапах бегают! Это же гоминиды!

- Да. И палками машут.

- Как они тут появились? Тут же космический холод…

В тот момент, когда апостолы разглядывали существ с палками, с полюса начал сползать лед. Ледовая шапка была настолько огромна, что поначалу показалось, что треснула сама планета.

- Вот так фокус! Я же выиграл. Должен быть прогресс, а тут идет планомерное уничтожение двуногих тварей, - возмутился Плюс.

- Не торопись. Смотри — одни гоминиды мрут аки мухи, а другие продолжают бегать за теми лохматыми зверями.

- Да уж, что-то занятное босс придумал с этой планетой. Наверное, какие-то особые виды на нее имеет, - сделал вывод Плюс и выключил изображение.

***

Прошло еще какое-то время и планета ТС-324365 вновь оказалась реестре заявок. В тот раз к сообщению было приложено текстовое послание:

«Что хотите делайте, можете даже мухлевать и жульничать, но эту планету надо отправить в ПКМ. Она с самого начала была моей ошибкой. О выполнении доложить. Результаты проверю лично».

- Вот это да! Вот мне с самого начала эта планета не нравилась. Надо с ней быстрее заканчивать, а то Вседержитель нас туда лично отправит разбираться, — предположил Минус.

- Согласен, - ответил Плюс. — Шахматы? Карты?

- Да какая разница? Все равно я выиграю! Читал, что Шеф написал? Давай по быстрому — в шашки. Давно в поддавки не играли.

Молниеносная и азартная шашечная партия, в которой Плюс лишь обозначал сопротивление, завершилась безоговорочной победой Минуса.

Апостолы включили изображение и начали наблюдать за планетой ТС-324365. На ней с прошлого раза многое изменилось. Большая часть льда исчезла, а двуногие дикие твари с палками в превратились в довольно симпатичных гоминидов трех разных цветов. По всей планете выросли города. Моря бороздили железные корабли, по земле были продолжены рельсы, по которым, исторгая клубы дыма и пара, мчали поезда.

Пока апостолы разглядывали детали железного чудища почти в центре самого большого континента планеты начало разрастаться огромное багровое пятно.

- Опять метеорит! Я-то думал будет что-то новенькое, - разочарованно произнес Минус и отключил изображение. — Метеориты я уже видел не одну тысячу раз. Вот скажи мне, Плюс, почему у БП такая скудная база наказаний? Лупит всех подряд камнями.

- Так он же Искусственный Интеллект.

- Какой же это интеллект, это скудоумие. И вообще, скучный ты, Плюс!

- Да я лучше буду скучным, чем с этим мусором космическим разбираться, - признался белый апостол.

Но скучать им не дал Создатель, который неожиданно материализовался у игрового стола, извергая из себя молнии и разбрызгивая искры.

- Это как же вашу мать, извините, понимать? Почему планета не в корзине с мусором? — набросился он на апостолов.

- Как не в мусоре, Вседержитель? Мы сами видели как в нее влетел метеорит, - божился Минус.

- Как влетел, так и отлетел! Балбесы. Зачем я вас только держу, - Создатель немного успокоился и перестал швырять молнии налево и направо. — Выводи эту планету на экран и любуйтесь на свою халтуру.

Плюс нажал кнопку на столе. Над столом возникло изображение совершенно целехонькой планеты. Не было даже намека, что по ней недавно вдарило космическим булыжником.

- Ничего не понимаю, - сказал Минус. — Плюс, ты же тоже видел большой бадабум?

- Видел, Вседержитель, разрази меня гром!

Создатель наморщил лоб и нажал кнопку перемотки… Изображение планеты над столом начало стремительно вращаться.

Когда вращение почти прекратилось, стало видно как к планете приближается огромный огненный шар. Минус замедлил изображение. Шар соприкоснулся с планетой и начал было расползаться по ее поверхности, но неожиданно отскочил от поверхности и улетел в глубины космоса.

- Не понял? Это с чем же он таким столкнулся, что его отбросило как от стенки? — Создатель увеличил изображение и начал рассматривать место соприкосновения: пылала тайга, на огромной территории валялись поваленные деревья, но воронки не было. — Понятно все. Подкаменная Тунгуска! Так я и думал. В каменный бок прилетел, вот его и отбросило.

Создатель перевел взгляд на апостолов.

- Но это не уменьшает вашей вины. Работать надо лучше…

- А вы сами попробуйте, - набравшись смелости, выпалил Минус.

Создатель брызнул в Минуса снопом молний и топнул правой ногой — у него был отдельный канал связи с БП. Над игровым столом вновь возникла планета, но поначалу на ней ничего не происходило.

- Смотрите, Вседержитель! Что это? — закричал Плюс и показал на яркие пятна, которые вспыхивали на разных континентах. Апостол увеличил изображение и стало понятно, что это взрывы огромной силы.

Создатель удовлетворенно хмыкнул.

- Думаю, что теперь нам здесь делать нечего, - заключил он. — Эти гоминиды научились атом расщеплять и сделали атомную бомбу. Теперь взрывают, где ни попадя, как дети малые.

Вседержитель окинул взглядом объемное изображение планеты ТС-324365, которое продолжало висеть над столом.

- Ладно, Бог с ней! — Создатель на миг осекся, бросил быстрый взгляд на апостолов и продолжил:

- Ничего больше с ней ни делайте. Эта планета либо нас всех переживет, либо очень скоро сама себя уничтожит.

Уррра! Свеженькое чтиво! Щас как почитаем, пожЮрим, оценим.

Ну вот, я даже не первонах. Ну и ну вас! Нибуду пейсадь

Тему пока закрываем, ждем Vile
Пока сидим и обсуждаем ТУТ