12
Закрыл дверь квартиры на все три замка, повернулся к прихожей спиной и, наконец, позволил себе то, на что не решался даже в самой глухой уборной на работе: он прошипел. Длинно, зло и вибрирующе, как лопнувшая струна контрабаса. Всю дорогу от офиса он носил в себе этот комок невысказанного: отчет с опечаткой, взгляд начальницы, наглый голодный вздох кофе-машины, съевшей его последние десять рублей, и молчание в лифте с соседкой Мариной, которое стало таким густым, что им, казалось, можно было замазать щели в оконных рамах.
«Всё, хватит, – мысленно процитировал он ролик психолога с квадратными очками. – Эмоциям нужен выход. Безопасный. Экологичный». Он сел в свое кресло-мешок (покупка 2019 года, попытка «добавить интерактивности в пространство»), закрыл глаза и представил начальницу Ольгу Петровну. Не просто представил – визуализировал с бухгалтерской точностью: родинку над губой, холодный блеск часов, фирменную улыбку, которая никогда не доходила до глаз. И затем, сделав глубокий вдох, Лев Сергеевич закричал. Мысленно, конечно. Но так ярко и подробно, что внутри черепа будто включили салют.
– …И ваши таблицы – ужас дурновкусия! – закончил он свой тихий мысленный пассаж, ощущая призрачное удовлетворение. – И ваши планерки – издевательство над биоритмами! И вообще…
Он открыл глаза. В комнате было тихо, пахло пылью и одиночеством, как и всегда. «Экологично», – с грустью подумал Лев и пошел готовить себе ужин из замороженных пельменей, ровно тринадцать штук, как рекомендовано на пачке на одну порцию.
А на следующее утро его разбудил странный звук. Не будильник (до его звена оставалось еще ровно семь минут), а причмокивание. И запах. Не свой собственный, нейтральный запах спальни, а наглый, похабный, божественный запах жареной колбасы.
Лев Сергеевич босиком, в пижаме с медведями (подарок тёти на сорокалетие), замер в дверном проеме кухни. На его стуле, в его фирменных тапочках-иммортлях, сидел… Некто. Лохматый, в мятом бардовом халате поверх майки «Я кофе, молчи и не трогай меня», он с аппетитом уплетал колбасу, жаренную на его сковороде, и при этом комментировал утренние новости по его планшету.
– О, да ты проснулся, Лёвик! – весело сказал Некто, облизывая палец. – Колбаску доедаю. Твоя, кстати, странная какая-то. Докторская? Надо брать краковскую, с чесночком! И смотри, опять инфляцию гонят, сволочи. Кофе будешь?
Лев Сергеевич молча ухватился за косяк. Голос этого… существа… был ему до ужаса знаком. Это был его собственный внутренний голос. Тот самый, что обычно бубнил где-то в глубине черепа: саркастичный, ленивый, паникующий, абсурдный. Теперь он материализовался, оброс волосами и ел его колбасу.
– Кто… что… – выдавил Лев.
– Гоша, – просто сказал материализовавшийся внутренний голос. – Ну, если тебе так надо формальностей. Хотя по факту я – твоё «а что, если», твоё «ой, всё» и твоё «сейчас бы плюнуть и разбежаться». Приятно познакомиться, наконец, в лицо. Вернее, в халат.
Так началось их сожительство. Гоша был воплощением всего, что Лев Сергеевич десятилетиями прятал под слоем электронных таблиц, правил тайм-менеджмента и пар носков, аккуратно свернутых попарно. Гоша спал до обеда, называл фикус «тощим меланхоликом», пытался готовить «оргазмические» тосты с авокадо (оставляя после себя кухню, похожую на место преступления) и включил в семейные расходы графу «Взятка себе любимому».
Кризис наступил вечером в четверг. Марина, соседка сверху (симпатичная, работала дизайнером и, как подозревал Лев, имела какую-то тайную печаль в уголках глаз), позвонила в дверь. Попросить соль. Лев, сердце которого застучало как швейная машинка «Зингер», засуетился. Гоша, развалившись на диване, только фыркнул.
– Лёвик, не пыли. Ты сейчас будешь молчать, как рыба об лед, и смотреть ей в переносицу. Скучно.
– Отстань, – прошептал Лев, роясь в шкафчике.
– Ой, всё! Смотри-ка, она в носках с одуванчиками. Критикуй! Скажи, что одуванчики – символ непостоянства. Или спроси, выжил бы её кот в постапокалипсисе. Отличный повод для беседы!
Марина стояла на пороге, и Лев, передавая соль, с ужасом почувствовал, как его собственный язык, подчиняясь не ему, а какому-то внутреннему вихрю, произнес:
– Прекрасные носки. Одуванчики. Вы… не боитесь, что они облетят?
Марина подняла брови. Гоша на диване закатился от хохота.
– Это… метафора? – осторожно спросила соседка.
– Забудьте, – пробормотал Лев, чувствуя, как горит все его лицо. – У меня сегодня… мигрень. Внутренний диалог слишком громкий.
– Понимаю, – неожиданно улыбнулась Марина. – У меня иногда целый внутренний комитет собирается. Солью верну завтра.
Когда дверь закрылась, Лев обернулся к Гоше с яростью.
– Ты что творишь?!
– Что? Развеял атмосферу! Она же улыбнулась! Ты сам бы про стоял тут, как столб, и мычал. Надо меня слушать, Лёвик. Я же твой пилот в мире живых людей!
Но пилот, как выяснилось, был склонен к экстремальным полётам. На планерке в пятницу, когда Лев должен был презентовать квартальный отчет, Гоша явился с ним, невидимый для других, но для Льва – более реальный, чем ноющая спина от стула. Пока Лев кликал на первую слайд-презентацию, Гоша вздохнул прямо у него в ухе так громко, что вздрогнула Ольга Петровна.
– Скучища-то какая, Лёвик. Давай развеем.
– Не смей… – проскрипел Лев сквозь улыбку.
– А что это за диаграмма? «Динамика прибыли»? – вслух сказал Гоша голосом Льва. – Напоминает грустного моржа. Давайте добавим ему глазки и улыбочку!
Палец Льва самопроизвольно дернулся, и на следующем слайде, поверх графика, появился нарисованный маркером усатый смайлик. В зале повисла тишина. А потом раздался смех молодого стажёра из IT. Ольга Петровна покраснела. А Гоша уже нёс дальше, овладев, казалось, не только внутренним, но и внешним голосом хозяина:
– Коллеги, если вдуматься, все эти цифры – лишь тщетная попытка навести порядок в хаотической Вселенной офиса. Предлагаю минутку медитации… на счёт дыхания.
В кабинете воцарилась ступорозная тишина. Лев хотел провалиться сквозь землю, но не провалился. А потом начальница неожиданно фыркнула. «Лев Сергеевич, вы… неожиданны сегодня. Продолжайте. Без моржей, пожалуйста».
После этого Лев понял – так жить нельзя. Нужен специалист. Настоящий.
Кабинет психолога, Вероника Аркадьевна, пахло лавандой и серьезными намерениями. Лев, примостившись на краю кожаного кресла, начал сбивчиво объяснять ситуацию. Про стресс. Про внутреннее напряжение. Про… голос.
– Интересная проекция, – делала заметки Вероника Аркадьевна. – А как этот «голос» себя проявляет?
И тогда Гоша, до этого мирно разглядывавший сертификаты на стене, не выдержал. Это был его звёздный час.
– Проявляет?! – завопил он голосом Льва, перебив его. – Дорогая Вероника Аркадьевна, я не проявляюсь, я – суть! Я – тот, кто хочет кричать, когда он молчит, спать, когда он бежит, и купить надувной единорога для ванной! Он живет как шкаф для документов, а я пытаюсь хотя бы один ящичек оставить приоткрытым!
Лев попытался сжать губы, но они двигались сами. Он рассказывал о страхе быть непринятым частушками, о тоске по спонтанности басней Эзопа в переложении для TikTok. Вероника Аркадьевна сначала оторопела, потом приложила ладонь ко рту, а через минуту её строгое лицо дрогнуло, и она рассмеялась. Искренне, до слёз.
– Боже мой, Лев Сергеевич, – вытерла она глаза. – Вы… невероятно остроумны. В таком самобичевании! Это прорыв!
– Это не я! – хрипло прошептал Лев уже своим голосом, когда Гоша наконец успокоился.
– А кто же? – улыбнулась психолог. – Ваши губы. Ваш голос. Ваш страх и ваша тоска. Может, пора его… легализовать? Не как врага, а как… коллегу по психике.
Обратная дорога была молчаливой. Гоша, неожиданно присмирев, шёл рядом, засунув руки в карманы халата.
– Ну что, Лёвик, – наконец сказал он. – Объявили меня официальным представителем.
Лев ничего не ответил. Но что-то щелкнуло.
На следующий день он, не советуясь с Гошей, надел носки: один серый, другой – с единорогом, подаренный кем-то на прошлый день рождения и заброшенный в дальний угол. Гоша просто молча поднял бровь. Лев купил не краковскую, а странную сырокопчёную колбасу с можжевельником. «На любителя», – пробурчал Гоша, но съел два куска. Лев не стал переделывать презентацию с моржом, оставил смайлик. Коллеги стали здороваться чуть оживлённее.
И тут Лев заметил странность. Контуры Гоши, обычно чёткие, как грань нервного срыва, стали размываться. Он стал чуть прозрачнее утром, после того как Лев громко спел в душе фальшивым голосом. Он потускнел ещё больше вечером, когда Лев, встретив в лифте Марину, спросил не про соль и не про одуванчики, а про её впечатление от новой выставки в городском музее (он видел афишу на её двери).
– Ты таешь, – констатировал Лев однажды за ужином.
Гоша ковырял вилкой в салате. Он был похож теперь на старую плёнку, наложенную на реальность.
– Ну да. Я же и был твоей сгустившейся тоской, Лёвик. Чем больше её наружу – тем меньше меня внутри. Логично.
В его голосе не было обиды. Была усталость старого солдата, которому наконец-то сказали, что война окончена.
В последнее утро Гоша был совсем призрачным. Он сил на кухонном столе, почти невесомый, и доедал прямо из банки вишнёвое варенье, которое Лев берег «на особый случай».
– Вкуснятина, – сказал Гоша, и голос его звучал как шелест листьев. – Надо было раньше.
– Оставайся, – неожиданно для себя сказал Лев. Ему было… непривычно пусто.
Гоша покачал головой, и сквозь неё уже был виден холодильник с магнитиком из Суздаля.
– Нельзя, Лёвик. Один из нас должен быть материален. И это – ты. Я… я всегда в тебе. Но теперь, надеюсь, мы будем… сотрудничать. Без переработок. А варенье – ешь, чёрт с ним. Особый случай уже наступил.
Он улыбнулся своей саркастичной, знакомой до боли улыбкой – и растворился. Окончательно. В воздухе повис лишь сладкий запах вишни да чувство тишины. Но не той, прежней, давящей тишины одиночества. А новой, просторной.
Лев Сергеевич вздохнул. Подошёл к шкафу. Достал два носка: один в зелёную полоску, другой – с коалами в самолёте. Налил чай в самую неудобную, но смешную кружку с надписью «Я не псих, я – пилот своего безумия». Он вышел из квартиры и постучал к Марине. Вернуть соль? Нет. Спросить, не хочет ли она сходить в ту самую выставку, а после – на кофе. Где, возможно, он расскажет ей теорию о выживании кошек в постапокалипсисе. Или не расскажет. Посмотрим.
В лифте он поймал себя на том, что тихо насвистывает. И где-то глубоко внутри, в самом тёплом и безопасном уголке его психики, чей-то знакомый голос с усмешкой прошептал: «Ну вот, Лёвик. Совсем другое дело».
yaplakal.com