5
Утро у Николая Петровича началось с того, то он опрокинул кофе на брюки. Оно бы может и черт с ним, но в этих брюках, кроме восьмидесяти процентов шерсти, имелось примерно пятьдесят – Николая Петровича, и этой половине пришлось несладко, несмотря на две ложки сахара.
Потом он, как ошпаренный, бегал в поисках телефона. Телефон нашелся в брюках, которые сушились на батарее. Вообще, утренний кофе полнит энергией, даже если внутрь, а не на фаберже; телефон от кофе замкнулся в себе и перестал подавать признаки жизни. Оно бы может и черт с ним, но этот телефон был дорог ему как сто двадцать тысяч невыплаченного кредита.
Фаберже, сдобренные сладеньким, липли куда ни попадя. Николай Петрович, чертыхаясь, разделся и снова залез в ванную. Душ отказался выдавить хоть капельку тепла, как бы ни сжимали кран холодеющие руки. Где-то сатанинским смехом рассыпался директор управляющей компании. Оно бы может и черт с ним, но пена. Никогда еще потомкам Адама не доводилось взбивать такую густую, трудносмываемую пену. Она проникала везде, даже туда, где раньше не бывала рука человека. Очень гигиенично.
А из тропического душа сочился Ледовитый океан. В какой еще стране мира люди, не выходя за порог, могут освежиться водами Арктики? Коммунальщики лучше нефтяников, они природные блага тянут в каждую квартиру. Зима у них начинается в январе, когда они роют теплотрассу, чтобы подготовиться к отопительному сезону, зато уж лето, когда можно не думать о грядущих холодах, не кончается до самого декабря.
Из ванной Николай Петрович вышел покрытый тонкой корочкой изморози. Фаберже отливали хрустальным блеском. Хотелось окунуться в вулкан. Или хотя бы облиться горячим кофе. Оно бы может и черт с ним, но, убедился Николай Петрович, лед и линолеум – это сочетание, которое так и провоцирует на поступок. На действие. На какую-то суету. Николай Петрович сделал «ХА!» и погрузил ногу в телевизор по самое колено. Телеведущей Марине снесло зад. Охальник получил током, ударился головой о журнальный столик и потерял сознание.
Очнулся от привкуса гари. Сизый дымок дразнил запахом судебных исков, возмещения ущерба, банкротства, короче - первыми признаками неконтролируемого горения.
Николай Петрович побежал. Он руководствовался чувством, а не смыслом. Эмоция привела в ванную, где заставила открыть воду на предмет тушения, затем забросила на ощупь куда попало. «Зачем?» спросил себя Николай Петрович, когда приложился лбом о зеркало. Задорно брызнули осколки. Они очень хорошо входили в босые ноги. По полу пошлепали кровавые отпечатки. Теперь еще и несчастье приключится, огорчился Николай Петрович.
Виновница задымления нашлась на кухне. Еще с утра молоденькая и невинная, еще не оскверненная прикосновением жадных мужских губ, аппетитная, нагая, пылающая вожделеющим румянцем, сейчас она растеряла целомудренное совершенство, ее черты заострились и исказились, вся она стала неприятной на вид. Не каждый диверсант смог бы так испохабить курочку.
Николай Петрович опустился на стул и опустил руки. Хотелось спрятаться под одеяло и больше никогда оттуда не показываться. Потому что мир ужасен. В нем горят куры и рушатся мечты, люди убивают друг друга и находят в этом повод для гордости, а в магазинах продают просроченный майонез. Никакой романтики.
Уехать бы на юга, помочить ноги в теплом океане, развеяться в компании заграничных красоток…
Так думал Николай Петрович, как вдруг океан явился сам. Хотелось, правда, Индийский, а вышло – Ледовитый. Потому что воду в ванной надо выключать, а перелив – прочищать. Зато, в какой еще стране можно помочить ножки в водах Арктики, не покидая собственной квартиры?
Приходил сосед снизу, рассказал в какой. В левое ухо. А потом добавил в правое, что очень уж мучает бессонница, когда капает за шиворот. Пообещал, что еще раз и визуализирует в оба глаза, для лучшей картины. Николай Петрович открестился, что любит ушами. И до обеда тер пол, потому что на самом деле любил вкусовыми сосочками. Но тут не дай Бог.
Часы перевалили за полдень. Оставалось примерно минус три часа до новой работы. В ней было прекрасно все: зарплата, коллектив, место нахождения, и лишь один маленький недостаток – начинать там хотели в девять. И ни минутой позже. Чертовы педанты. В Эстонии все, что меньше трех суток считается вовремя, а тут из-за каких-то трех часов можно лишиться средств к существованию.
«Если опоздаете хоть на пять минут, - объявил на собеседовании будущий бывший босс, - можете смело приходить. Мы вернем вам документы».
Хуже уже быть просто не могло.
Симпатичная соседка на площадке спросила, кто это у него так визжал в душе?
Могло.
Николай Петрович покраснел, промямлил, что настоящие джентльмены о таком не распространяются, и сбежал по лестнице. Физически Николай Петрович принадлежал к классу наездников на лифте, а не всяких там маргиналов, которые предпочитают собственные конечности, но что-то ему подсказывало, что сегодня в лифт соваться не надо. Да и десять этажей вниз совсем не то же самое, что столько же вверх.
На первом этаже Николаю Петровичу повстречалась неизвестная морда собачьего вида. Морда ласково щурилась. С клыков капала пена. А еще с ней была собака, породы «Сдохну, но ногу не пущу». Намордника не было ни на ком. Николай Петрович, следуя чувству собственного достоинства собаки, впереди на этаж, проводил парочку до десятого и немного даже в чердак. Симпатичная соседка вскричала «Ой, Витенька вернулся» и принялась обнимать пса. Хозяину досталось игриво-женственное: «Выкинь мусор, падло».
Хотелось бы сказать, что вниз Николай Петрович порхал как бабочка, но нет. Беременная утка, тяжело страдающая с похмелья и без одной лапы, была в сравнении с ним, подобна грациозной лани. А спуститься ему помог случай: в районе пятого этажа ноги подкосились и остаток пути пролетел как миг. Внизу Николай Петрович выглядел так, будто его переехал грузовик.
Мысль о грузовике очень воодушевила. Каждый достоин чуда и разве не чудесно будет, если кое-кого размажет через перекресток? К тому же нельзя исключать рояль. Помниться, знакомая рассказывала, как по ошибке, вместо окурка, щелкнула в форточку рояль. Или тот мужик, который принял жену за банду фальшивомонетчиков и изрешетил на месте? У них потом тройня родилась: китаец, негр, эскимос. А ведь мог и кончить.
Так что не все потеряно, размышлял Николай Петрович, быть может, и ему фортуна подбросит грузовик. На худой конец - бледно-желтый фургон, из которого торгуют хот-догами ассимилировавшиеся краснокожие индейцы из штата Оклахома. Приободрившись таким образом, отправился на работу.
По дороге накатило вдруг: тоска не тоска, горе не горе – так плохо на душе стало, что хоть бери и организовывай курсы по личностному росту и позитивному мышлению. Подмывало лечь, растянуться на дороге километра на полтора-два (три, если каток хороший).
Почему так, спрашивается? Жизнь прожил ведь как монах, без греха, ни добавить, ни прибавить, жил – да и Бог с ним! Зла от него никому не было. Жил себе для себя, озабоченный лишь тем, чтобы поддерживать свое существование. Так так ли это плохо? Разве не ты для себя – первостепенная важность? Разве не о себе должен ты заботиться в первую очередь? Не для тебя ли одного весь этот мир? Он так крепко задумался, что совсем не разбирал куда идет.
Оживил его визг тормозов и отчаянный, полный радостного обещания клич клаксона. Николай Петрович закрыл глаза и раскинул руки. Он знал, знал, что так будет!
Тонко, болезненно взвизгнуло, и еще, и еще! Словно кто-то ударил в грудь, чья-то властная рука пронзила плоть, ребра, схватила, сжала сердце, стиснула так, что подкосились ноги! Николай Петрович распахнул глаза и огляделся. Он весь дрожал. Живой! Но что же тогда? Откуда это?
Вот оно, вот – источник этой боли!
По дороге, в стальном потоке, метался котенок. Совсем крошечный, жалкий, растрепанный, он отчаянно перебирал передними лапками, визжал, кричал от боли, а задние безвольно волочились по асфальту. Кто-то сбил, разломал несчастное существо и трусливо скрылся, растворился в безликом сонме безжалостных зрителей.
Иван Петрович сам не понял, как оказался на дороге, как раздробил, разбил на отдельные части сплошной металлический поток, как схватил и прижал к груди маленький кровоточащий комок, как завизжали тормоза, как загрохотало, рассыпалось стеклянным блеском, обдало лицо пугающим жаром. И он кинулся бежать, под рев сигналов, под чьи-то проклятия, завернул в какой-то закуток и там нащупал за пазухой маленькое, измученное, с бешено бьющимся сердечком.
И снова побежал. Неистовый порыв швырнул ему в лицо пятитысячную и какую-то бабку. От бабки Николай Петрович избавился, потому что на кой черт? А деньги не пахнут.
Неподалеку синим крестом сверкнула ветлечебница.
Котенок цеплялся за одежду, вонзал в ладони бессильные коготки, тихонько потерянно и жалко мяукал; глаза молили не отдавать, не предавать, прижать к груди, глаза говорили, как мало ему надо: толику тепла и может быть немного молочка, и как много он может дать взамен.
У Николая Петровича были пятитысячная и мечта о завтраке. Тот, прежний, утрешний Николай Петрович уже сидел бы в баре, опьяненный уютной жалостью к себе. Мысли о том, как ему плохо, о том, как несправедливо с ним обошлись, о том, что ничего нельзя сделать и как он им еще покажет когда-нибудь потом, однажды, как разбогатеет и вырвется на самый верх, а те абстрактные они станут грязью у его ступней, грели лучше доброго стакана виски.
Нынешний он отдал ветеринарам все что было, включая пятитысячную и мечту о завтраке. Вырвал из сердца окровавленную, безобразную, раздувшуюся опухоль жалости к себе и раздавил как гадкого паразита. Он и думать забыл, что у него изрезаны ноги, что у него, вероятно, сотрясение, что по всему телу синяки и ссадины, что он без пяти минут безработный и непонятно, чем платить за квартиру. Все его существо тянулось туда, в операционную, чем-то помочь, что-то предпринять; все так и зудело жаждой действия.
Ничего непоправимого, сказали ему, когда он совсем уже извелся, и выдали сокровенное. Завернутый в тряпицу котенок тихо посапывал. Иногда у него дергалась тревожно мордочка, дрожали усы, морщился нос, но потом снова накатывала счастливая безмятежность. Будешь Шансом, - прошептал Николай Петрович и устроил котенка за пазуху.
У него не было денег, почти не было работы, но впервые в жизни был Шанс.
На работе он очутился за полчаса до конца рабочего дня. Это было лучшим результатом в истории компании. Таких неудачников, сообщила ему секретарша, она еще не видела.
Следом явился шеф. Рука у него была в гипсе, а голова забинтована. Он последними словами ругал какого-то сумасшедшего бомжа с котом, которые выскочили под колеса. Оно бы и черт с ними, но шеф, с перепугу, обесчестил грузовик. Вошел, стыдно сказать, по самый руль. У КАМАЗа аж фары полопались.
Потом шеф заметил Николая Петровича, который скромно устроился в уголку. Николай Петрович стал звездой вечера. Его хвалили за терпение, за ответственность, за отзывчивость, за то, что дождался. Другой бы распсиховался, а этот – сразу видно, свой человек, морально устойчивый, дисциплинированный, надежный. Можно и повыше назначить. Секретарша поперхнулась. Николай Петрович взглядом пообещал ей тортик, сердце и остальные органы, включая филе и субпродукты. Секретарша смягчилась. Взглядом она согласилась на тортик и руку (починить смеситель, а никакого там), насчет остальных членов обещала поразмыслить.
Николай Петрович не отработал и секунды, как его повысили. Это было лучшим результатом в истории компании.
Возвращаясь домой, он улыбался. Впервые за долгое время. За пазухой тихо посапывал Шанс.
В душе, брызгаясь в Ледовитом океане, Николай Петрович пел.
Теперь все будет хорошо, думал он, растираясь полотенцем, иначе и быть не может.
Он заварил себе кофе, пошел в зал, поскользнулся на луже, оставленной котенком, ударился головой о журнальный столик и потерял сознание.
Фаберже, сдобренные кофеем, прилипли куда попало.
В духовке медленно тлели бутерброды с колбасой.
Шанс дремал за диваном. Ему, наконец-то, повезло.
©GRomychman
yaplakal.com