10
Немец
Рассказ
Посыпанная красным песком пешеходная дорожка, немного петляя, плавными изгибами привела меня к берегу Ольховки. Присев на широкий каменный парапет ограждения, я долго смотрел вниз, прислушиваясь к веселому журчанию мелкой речушки, словно змейка, скользящей мимо валунов, прочно устроившихся в донном основании речки и укрепленных россыпью булыжника и намытого толстым слоем желтого песка.
Моя прогулка по волшебному парку заканчивалась и я присел на ближайшую лавочку, наслаждаясь еще теплым сентябрьским солнышком, запахами хвои, трав и цветов, перемешанными с влажным запахом речного ила. Мое трепетное отношение к этому парку в ту же минуту было подтверждено восторженными словами другого человека – со стороны Колоннады двигалась группа из 10-12 человек (поляки, почему-то подумал я) и девушка – экскурсовод громко, чтобы все слышали, высоким голосом вещала:
–Этот парк, друзья мои, поистине волшебный – не только потому, что это самый большой городской парк в Европе, не только потому, что здесь чудесно сочетаются горы и долины, речки и пруды, гроты и красные камни, удивительно мягкий климат и 360 солнечных дней в году, но и из-за обилия завезенных со всех уголков планеты редких растений, что создало здесь причудливые и почти не совместимые соседства: пихты и китайской павловнии, ели и пробкового дерева, бука и черного ореха, ириса карликового и дуба черешчатого. За много-много лет прекрасные люди высадили в этом райском уголке и вырастили сотни видов краснокнижных растений. Заложенный еще по приказу генерала Ермолова парк развивался и рос все эти 150 лет. А неуемная страсть к прекрасному нашего великого князя Воронцова позволяет нам сегодня наслаждаться ставшими классическими примерами садово-паркового искусства и архитектуры не только в крымской Алупке, Одессе, Таганроге но и здесь у нас, в Кисловодске, – группа, состоявшая в основном из средних лет и младше прилично одетых женщин, прислушиваясь к экскурсоводу, загалдела при упоминании имени князя Воронцова (ну, точно – поляки!) и, крутя головами во все стороны, медленно продефилировала мимо меня.
По дорожке в мою сторону тоже медленно шла семейная пара, останавливаясь у каждой таблички перед очередным деревцем или кустом и пытаясь прочитать его «легенду». Я с интересом поглядывал на них, потому что говорили они на немецком, что мое натренированное ухо расслышало еще за тридцать-сорок метров. Они почти поравнялись со мной, мужчина мельком посмотрел в мою сторону, потом что-то тихо сказал даме и они присели на мою скамеечку. Да, это были немцы. Не ожидал их здесь встретить, хотя война закончилась уже 30 лет назад и мы с ними вроде бы помирились.
–Извините, мы вам не слишком помешаем? – он улыбался широкой добродушной улыбкой и, несмотря на заметный акцент, говорил по-русски довольно сносно. Я не стал ему отвечать, только улыбнулся, неопределенно пожал плечами и хотел было уже уходить.
–Спасибо! – вновь заговорил незнакомец, – мы с Ингой весь этот целый день бродим по этому великолепному парку и не можем отдышаться чистотой и запахами этого прекрасного воздуха! – Его непосредственность и легкие ошибки в построении слов и фраз забавляли меня. – Познакомьтесь, Инга – есть моя жена! – фрау лучезарно улыбнулась и подала мне свою руку.
Ну, что ты будешь делать, он явно напрашивался поболтать со мной! Языковая практика? Не хотелось быть невежливым с иностранцами, я встал, обошел его, легонько пожал даме руку, улыбнулся и галантно склонил голову.
–Инга! – представилась она, – а как вас зовут? – голос был мягкий, я бы сказал кошачий, в интонациях звучало расположение и интерес, но по-русски, она явно умела говорить лишь несколько фраз.
–Меня зовут Петр, фрау Инга.
–О, майн Гот, Питер! Приятно быть знакомство! – она жеманничала и забавно коверкала слова. Хорошо уложенные слегка вьющиеся светлые волосы, чистая белая кожа северной европейки, выразительные голубые глаза, ямочки на щечках и тонкие губы, обведенные ярко-красной помадой, -– типичная немка, – почему-то подумал я.
Я еще раз любезно улыбнулся и наклонил голову. Мужчина встал, поправил свой пиджак и сказал:
–Позвольте вам представился, меня зовут Клаус. Клаус Мюллер, мы ехали из Мюнхена.
Мы пожали друг другу руки.
–Итак, вы немец с очень известной в Союзе фамилией Мюллер! У вас хороший русский язык! Откуда? – спросил я
–О, Мюллер по-русски – это как просто «мельник»! Я много лет жил в Россия. Если быть точно – десять лет! – я сделал удивленное лицо, а он заговорщически подмигнул, – я здесь был в плен. Целых десять лет! А вы, я
этот раз заметил, тоже воевал? – он указал на орденские планки на моем пиджаке.
–Да, воевал, – я был несколько сбит с толку и выжидательно смотрел на собеседника.
–А вы бывали в Германия тоже?
–Был. 30 лет назад. В Берлине. 156 Бранденбургский полк связи.
- Старший сержант. – он понимающе кивнул, посерьезнел и отвел взгляд.
–А я воевал здесь – 1-я горнопехотная дивизия. Вермахт. Горный батальон связи. Сержант. Так что мы с вами коллеги – мы оба связь.
Он покрутил пальцем как будто набирал номер телефона и прижал к уху несуществующую трубку.
Мы улыбнулись друг другу, помолчали, думая каждый о своем.
«В принципе, нормальный немец, – рассуждал я, – дружелюбный, старается говорить просто и просто держится. Служил в вермахте, а не в СС. Нужно поддержать разговор, тем более спешить мне некуда, жена освободится только через час, как раз встречу ее с работы».
–А какие дела привели вас в Союз, извините за любопытство? – поинтересовался я.
–О, это необычный история. У нас с Ингой есть свой большой отель под Мюнхен, в горы. Там лыжный курорт. Слышали что есть такая гора – Цугшпитце? – я отрицательно покачал головой, – это самая высокая гора в Германия, в Альпы. Так вот, последние лет у нас очень популярным стали прогульки лошадей с туриста на горные тропинки. Это прекрасный отдых, много прибыль, и мы с Ингой порешали купить себе несколько лошадей для таких прогулька. Поэтому приехали сюда, здесь за Кисловодском есть конный завод и мы там нашли, что искали.
–Странно, – сказал я, – неужели в Европе не нашлось подходящих лошадей?
–А я и говорить, что это необычная история. Это долг памяти, моей памяти. Дело в том, что, он задумался и начал свой рассказ.
–В 1939 году меня призвали в вермахт (чтобы не мучить читателя запишу-ка я его рассказ по-русски, без особенностей его произношения), поскольку я родился и жил в деревушке у самой горы Цугшпитце, – вспоминал Клаус, – у меня были неплохие навыки скалолазания и вообще, понимания условий жизни в горах, поэтому, когда мне исполнилось 24 года, меня перевели в горную дивизию. Это было в 1942 году, уже вовсю шла война. Сама дивизия
наступала очень быстро и уже подходила к перевалам Кавказа, и нас, связистов, срочно перебросили сюда из-под Ростова. Это было в августе. Бои были жестокие, никто не хотел уступать, – он прикрыл глаза и яркие картины боев сами всплывали перед его взором.
Мина ударила в отвесную скалу. Обломки камней накрыли мотоциклистов, посекли лобовое стекло головного грузовика и пробили брезентовый тент над кузовом. Колонна остановилась, солдаты с криками и ругательствами сыпались с грузовиков. Вторая мина ударила точно в кузов третьего грузовика и оттуда полетели тела замешкавшихся бойцов. Миномет не замолкал, ухал и ухал. Офицер дал команду и около 20 автоматчиков двинулись перебежками вперед по ущелью. Миномет бил из-за пригорка, а за ним в полукилометре был виден аул. Русские заметили приближающихся автоматчиков, оставили миномет, заняли оборону и стали отстреливаться. Их было всего трое. Это были умелые, обученные солдаты. То справа, то слева от Клауса вскрикивали и падали его боевые товарищи, поливая кровью эти чужие камни.
Скоро бой затих – у русских кончились патроны.
Клаус прекратил свой рассказ, и надолго замолчал, но память продолжила показывать ему эпизоды дальнейших событий.
Немцы осторожно подошли поближе и увидели двоих уже убитых, а третий был еще жив и смотрел на них безумными глазами, полными ненависти. Его пытались взять в плен, но он крикнул что-то и подорвал прижатую к груди гранату. Кровь разлетелась на несколько метров и обрызгала немцев. Они, ругаясь, пытались вытереть свою одежду и лица – получалось плохо. Потом командир приказал обыскать аул. Там случился еще один ожесточенный бой – аул защищали оставшиеся там мужчины с винтовками и дробовиками. Их было четверо – один старик и три мальчишки по 12-15 лет. Они выполняли свой долг перед своим родом, перед своими женщинами матерями и сестрами. В этом коротком бою мальчишки успели стать взрослыми мужчинами и умереть. Когда бой закончился из хижин донесся все возрастающий вой женщин и плач детей. Офицер приказал зачистить аул, солдаты побежали по улочке и в жилища полетели гранаты.
Скоро стало тихо.
Клаус вошел в один из таких домиков, и увидел лежащих на полу женщину и ребенка. Кровь была на полу, стенах, на утлой мебели – везде. Комната была маленькая, с маленьким же окошком. На столе стояла горка пустой посуды, стены – голые камни, кое-где замазанные глиной и побеленные известью. На руке убитой женщины Клаус заметил обручальное колечко, а на открывшейся шее – золотую цепочку. Он с трудом снял кольцо и сорвал цепочку.
–Тебе это больше не понадобится, – сказал Клаус, достал из кармана маленький мешочек, похожий на кисет, положил в него колечко и цепочку к остальным украшениям, снятым ранее с других убитых женщин, и спрятал в карман мундира. Обычно он менял такие трофеи на рейхсмарки и отсылал деньги родителям в Мюнхен, но здесь, в горах, такая функция была недоступна. Вдруг он услышал всхлипывания. Он заглянул за перегородку и вытащил оттуда девушку, лет семнадцати, красавицу – горную серну в огромными черными глазами. Она кричала, сопротивлялась, кусалась…
–О, трофеи войны, – густо заржал заглянувший в хижину офицер, – возьми ее себе, солдат, пригодится!
Молчание продолжалось долго и Петр не выдержал:
–Так что же было дальше? – Спросил он.
–Однажды, – встрепенулся Клаус, умолчав о своих видениях, – меня с напарником послали восстановить связь. Обрыв провода случился на крутом склоне и было очень трудно пройти его и протянуть новую линию. Я помню, что наши точно «держали» северный склон, но атакуя следующий перевал, по- моему Марухский, мы уже не совсем ориентировались где наши, а где ваши. Шел мелкий дождь, мины часто взрывались то тут, то там, стрелковые бои не прекращались ни на минуту, как и надрывные стоны раненых. В горах солнце садилось стремительно. Я даже не успел заметить, как сумерки перешли в ночь, и я остался на склоне, в ложбине, засыпанной снегом и покрытой коркой льда, размышляя, что же делать дальше. Вдруг, ниже подо мной ударила мина и весь снежный массив «поехал».
Он даже вздрогнул, передернув плечами, вспоминая этот эпизод и было видно, что он испытал тогда настоящий ужас.
–Это конец, – продолжал Клаус, – сейчас упаду с отвесного обрыва глубоко в пропасть. И всё! На мое счастье, обрыв оказался совсем не глубокий, метров 10 и на дне уже скопилось много снега и льда. Я пролетел эти 10 метров, отчаянно барахтаясь в воздухе и неистово вопя, упал на снег, но все же неудачно – сломал ногу и руку и потерял сознание.
Клаус снова поежился, как будто вновь переживал эти события.
–Очнулся – темень вокруг, тишина, дождик прекратился, но небо было затянуто тяжелыми черными тучами. Попробовал отползти с кучи снега, но острая боль в ноге и руке сковывала меня. Медленно, почти час, я сползал с этой кучи, потом обессилел и снова потерял сознание. Очнулся оттого, что, что-то теплое и влажное касалось моего лица. Я открыл глаза и смутно понял, что мое лицо лизала лошадь. От боли я стонал и стонал, а она стояла надо мной и дышала мне в лицо. От холода и сырости я не просто дрожал – меня колотил
озноб, все тело извивалось в конвульсиях, боль не проходила. Вдруг я увидел, что лошадь опустилась на колени и легла рядом со мной. Это был шанс. Я пополз к ней и невероятным усилием смог переместить свое тело ей на спину. Она медленно поднялась, а я снова потерял сознание. Дальше я не помню. Помню только то, что так я оказался в плену! – он надолго замолчал.
–А что было потом? – спросил я.
–Мне повезло. Лошадь привезла меня в расположение русских, – тут я вздрогнул и теперь особо внимательно слушал рассказ немца, – они не убили меня, а смогли быстро переправить в лазарет, потом в госпиталь в Сухуми. Там меня и оставили на 10 лет, сначала в лагере – мы строили дороги. Потом через несколько лет там был организован закрытый городок, привезли много немцев – ученых из Германии, они занимались чем-то секретным, я думаю – ядерной бомбой. Вот в этом городке я и работал. У нас была бригада обслуживания – сантехники, электрики – все, что касается быта сотрудников.
–Вы так и не сказали, почему именно местные лошади вам потребовались? – спросил я, хотя ответ уже знал, ведь еще до войны, мальчишкой я жил с родителями в этом поселке и работал там, ухаживая за лошадьми и готовя их к скачкам.
–Этот конезавод выращивает особую породу лошадей специально приспособленную к горной местности. Она называется – карачаевская порода. Очень дружелюбные и умные кони. Их даже не нужно подковывать такие крепкие у них копыта. Здесь они стоят сильно дешевле, чем Европе. И потом та лошадь, что спасла меня – она тоже была этой породы. Хотим таких же, вот поэтому! А помог нам сюда добраться один ваш русский дипломат из консульства в Мюнхене. Большой любитель лошадей.
Мы снова замолчали, снова каждый вспоминал свое.
* * *
Меня призвали в Красную армию 15 июня 1941 года – за неделю до начала войны. Мне было неполных 19 лет. Привезли в Батуми, в 9-ю горнострелковую дивизию и направили в школу младших командиров. Потом направили в Кутаиси. Там я стал пулеметчиком и почти всю войну протаскал на своих плечах тяжелый ДП-27. На моих плечах от этой тяжелой штуки сначала появились натертости, потом волдыри, потом кожа привыкла, затвердела и стало полегче. Но, скажу я вам, хоть штука и неудобная, и тяжелая, но в бою – вещь незаменимая, ни разу не подвела, хотя так надоело с ней таскаться, сил нет! Но нужно, значит нужно! Только к концу войны, после четырех ранений меня перевели в связисты.
А в августе 1942 года всю нашу школу подняли по тревоге и перебросили на Клухорский и Марухский перевалы – против дивизии «Эдельвейс».
Я не стал говорить этому немцу, что именно наш взвод принял его тогда. Судьба так распорядилась. Мы в ночной тишине расслышали движение, остановили коня и именно я стащил с его спины этого немца, а потом по приказу командира мы тащили его на самодельных носилках по дну каменистого ущелья, спотыкаясь в этой темени, проклиная все на свете, но тащили в лазарет – 5 километров. И, да, это был конь, а не лошадь. Старый конь, мы назвали его Буян. Абсолютно черный, без единого пятнышка, только грива была белая, вернее седая. Видимо, он отстал при перегоне табуна из Ставрополья в Грузию при наступлении немцев. Отстал из-за старости – дальше идти не мог. Его не пристрелили, а просто бросили. И спасибо, потому что через три дня при минометном обстреле Буян погиб и тем очень помог бойцам, потому что доставка продуктов на передовую была организована плохо из-за плотных ожесточенных боев, а голод, изводивший нас, был постоянно сопровождавшим нас состоянием. Как и холод.
Рядом с лазаретом был штаб роты, и мы, как велел взводный, доложили ротному, что поймали «языка». Он пришел, вынул из его кармана документы, прочитал, потом из того же кармана достал кисет, перевернул его и встряхнул. На ладони оказались несколько женских колец и цепочек.
–Видимо, с убитых снял, – вздохнул командир, – вот сволочь, пристрелить бы его как собаку! – потом одумался, велел сообщить, когда немец придет в себя и вышел. Я все это видел. И теперь с нескрываемым презрением смотрел на этого немца.
Не сказал я этому веселому тирольцу, которому так и не довелось испробовать крепкой русской пули, про то, как в бессильной злобе, не сумев отразить наши удары, немцы чудовищно зверствовали. Мои однополчане – 12 автоматчиков, попали в окружение и погибли в жестком мужском бою, перешедшем в рукопашную. Немцы не простили. Всем 12 бойцам, уже после их смерти, они отрезали головы. Полковая разведка часто находила в немецких землянках изуродованных, замученных до смерти наших женщин. Мы всё это видели! И, да, мы этого не забыли!
Дешевые лошадки, говоришь?! Я-то знал, что Клаус никакой не обычный солдат вермахта, выполнявший приказы, а что такой же мародер и убийца, как любой эсэсовец.
Странно, после войны я мечтал встретить хоть бы кого-то из тех однополчан, кого знал по имени и помнил в лицо, тех, с кем делил последнюю корку хлеба в окопе, наполненном холодной глинистой жижей, с теми, кто раненного меня выносил с поля боя, с теми девчушками, которые лечили меня в госпиталях от ранений и тифа, вечно измученные усталостью, слезами, бессонницей и жившими рядом бесконечными страданиями – вырывали меня из лап смерти. Война – грязное, кровавое, подлое дело, девочкам там не место, девочек наших нужно беречь и любить, ребята! Моих одногодков, рожденных в 1922 году, после войны в живых осталось только 3 процента. Наверное, потому и не встретил никого. Ни одного! Ни одного! А судьба сделала невероятный кульбит и организовала мне встречу вот с этим…
–Ты, Клаус, – говорил я твердо и нарочито медленно, артикулируя каждый слог, – наверное, очень жалеешь, что русские забрали у тебя золотишко, снятое с убитых тобой женщин? А, Клаус? – он отшатнулся как от удара, смотрел на меня испуганно, не мигая и глотал воздух открытым ртом.
Фрау Инга хлопала глазами не понимая что происходит.
Я больше не желал длить это знакомство, встал, слегка кивнул и не оборачиваясь ушел.
* По воспоминаниям Козадерова Петра Николаевича, Ветерана войны, орденоносца, прошедшего от Северного Кавказа через Новороссийск, Днепр, Вислу, Одер до Берлина и расписавшегося на Рейхстаге. Могучего человека. Моего отца.
Кисловодск-Москва-Краснодар. 2025 год.
Это сообщение отредактировал Laputa - 23.11.2025 - 11:29
yaplakal.com