8
Пить надо так, чтобы было что не вспомнить.
Так думал Витька, пока однажды не очнулся в полицейском отделении и не смог вспомнить почему. При себе у него нашлись невнятные сожаления, несвежее дыхание и незавидная перспектива. И честь, с облегчением ощутил он. В тюрьме это большой бонус. Все-таки пить надо так, решил он тут же, чтобы вспоминать было нечего.
В камере Витька был один, и пообщаться вышло только с дверью. Он высказал ей все, что подсказывал абстинентный синдром. Дверь оказалась из обидчивой породы. Она наговорила Витьке всяких гадостей, вроде того, что он алкаш, отщепенец и содомит, и в завершение добавила, что только сильно блаженный недоумок мог бы вляпаться в транснациональную историю. Витька в ответ обозвал ее бревном и чем похуже.
Дверь сильно оскорбилась и сказала своим маленьким смотровым окошечком, что сам он – бревно и, особенно, что похуже, а она… то есть он – старший лейтенант Чурочкин, и если он, то есть Витька, будет продолжать в том же духе, то он, то есть старший лейтенант Чурочкин, выпишет ему, то есть Витьке, пятнадцать суток за не уважение к нему, старшему лейтенанту Чурочкину.
Витька сразу догадался, что диалог с ним вела не дверь, а старший лейтенант Чурочкин. Это многое объясняло, хотя и жаль было прощаться с теорией о Буратино. Смущало, правда, количество старшего лейтенанта Чурочкина и транснациональная история. Витька очень надеялся, что старший лейтенант Чурочкин ничего не перепутал, и она на самом деле транснациональная, а не транссексуальная. И снова начал переживать за честь.
Дипломатический инцидент, рассказал старший лейтенант Чурочкин и вернул Витьке честь взад, случился в баре «Поющее животное». Это было одно из тех заведений, где синтезировали деньги из чужого тщеславия и алкоголизма, а Витя хотел синтезировать удовольствие из тщеславия и алкоголизма девочки Оли.
У Оли были очень аккуратные ушки, такие маленькие, что в них никак не могла протиснуться нота, и Оле приходилось гадать, маневрируя голосом. Это было негуманно. В уголку тихо отходил преподаватель по вокалу. Его песенка была спета. Витя краснел и пил. Олин голосок разрушал его представление о природе вещей и толкал к вакхическому исступлению.
Все произошло совершенно неожиданно, когда вместо русской водки Вите подали китайскую. Он выпил и в нем пробудился Джеки Чан.
Джеки Чан оказался матершинником и драчуном, чего от него, конечно, никто не ждал. Он показывал приемы кунг-фу и вдребезги разнес Витькину репутацию; он устроил бой с тенью и сломал мизинец; он раздробил официанту стакан; он по-черному ругался на китайском.
Когда актера попытались урезонить, он телесно унизил представителя закона и скрылся в Китае, а Витька не смог. В полицейском отделении Витька требовал китайского посла, чтобы объяснить, как было дело, но в отделении не говорили на китайском. На китайском говорил только бомж Володя, потому что его тоже никто не понимал, но никто так и не понял, что тот хотел сказать и его, на всякий случай, выкинули к черту.
Скандал с заграничной кинозвездой грозил Витьке тремя-четырьмя годами изоляции и санкциями. Без дипломатии было не обойтись.
В окошечко двери, за которой скрывался старший лейтенант Чурочкин, Витька просунул немного перегара и свои самые искренние извинения, но возникло неожиданное препятствие. У старшего лейтенанта Чурочкина, после пережитого, крепко ныло чувство собственного достоинства: Джеки Чан прилюдно сделал ему «сливу» и пнул под зад. С точки зрения Конфуция это было назидательно, с точки зрения старшего лейтенанта Чурочкина – двести тысяч.
Столько искренних извинений у Витьки не было. Последними он рассчитался за Джеки Чана, хотя вот уж тот-то мог бы и сам…
Старший лейтенант Чурочкин предложил хорошенько подумать. Годика три или четыре.
Это очень мотивировал. Даже лучше, чем электрошок. Три или четыре минуты понадобилось Витьке, чтобы добраться до одного из тех интересных заведений, которые безо всякого обмана вытаскивают у клиентов такие деньги, какие никак бы не вытащить из них с помощью всякого обмана, и доверяют клиенту с улицы любые средства, беря плату за доверие тысячами процентов и разными страховками, которые страхуют клиента от всего на свете, кроме того, что действительно могло бы с ним случиться.
В общагу Витька возвращался раздавленный морально и материально, алкая сочувствия, девочку Олю и опохмел. На проходной его ждали вещи и приказ на отчисление. В приказе звучали всякие обидные выражения вроде «моральное разложение», «коллаборационизм» и еще «скотина» (последнее от руки и Олиным почерком). Витька догадался, что девочке Оле он больше не нравится. И ректору тоже.
Звонили друзья с деревни, спрашивали, когда Витенька-Чан соблаговолит к родным пенатам, спрашивали, сколько же надо выпить, чтобы так прославиться. Из разговора Витька догадался, что в ближайшее тысячелетие домой ему нельзя.
Он был настоящим мужиком, суровым аграрным мачо, поэтому рыдал только в гордом одиночестве. Темный переулок подходил для этого как нельзя лучше. Два поддатых парня тоже так считали. Они прониклись горем и сочувственно помогли Витьке с лишним бременем, включая сумку с вещами, телефон и самоуважение. Джеки Чан, воспользовавшись случаем, не явился.
Буквально в один миг Витька из благополучного студента, уверенного в завтрашнем дне, превратился в бомжа с уголовным прошлым и кредитным настоящим. Возможно, впереди и маячило светлое будущее, но заплывшим глазом было не рассмотреть.
А виновник Витькиных несчастий мелькал по телевизору, улыбался, как будто ничего не произошло, и, кажется, снял еще один фильм, в то время как сам Витька не знал, как снять хотя бы комнату.
Жизнь катилась по наклонной и Витька приготовился катиться вслед: устроиться на завод, получить жилье, обустроить быт, попробовать восстановиться в институте, короче, пасть на самое дно трудового разврата, растлиться повседневностью, занять место доминирующего альфа-сальца в какой-нибудь семейной ячейке. Тут мог бы случиться непредумышленный рабоче-крестьянский хэппиэнд, но случился Женька, и хэппиэнд, шаркнув ножкой, попятился-попятился и скрылся в сумерках.
Женя был другом детства, закадычным товарищем, крупным специалистом по поиску неприятностей на Витькину шею. В этом плане он превзошел самого Джеки.
Как-то, когда им было лет по восемь, Женя раздобыл упаковку спичек и газовую горелку. В его представлении это был великолепный способ занять время. Чтобы не досталось от взрослых, они укрылись в безопасном месте – под навесом, где дед Митя хранил сено. Каким-то чудом загорелось все и сразу. Это был очень неожиданный эффект. Тут-то Женька и проявил себя как носитель большего числа извилин: он драпанул сразу. А Витька пытался тушить. Когда его вытащили из огня, подкопченного, растрепанного, со спичками в кармане, он сразу догадался, что надо было бежать за Женькой. Дед Митя смотрел на него как на врага. Расплачивались отец и Витькина задница. Женя счастливо спал дома.
Когда им было лет по четырнадцать, Женя раздобыл где-то бутылку самогона. Расположились у деды Мити под навесом – он намедни отгрохал новый. Что случилось ребята не помнили, но выгорело все подчистую. Рядом с пожарищем нашли подкопченного Витьку с бутылкой самогона и спичками. Дед Митя впервые за семьдесят лет испытал дежавю. На Витьку он смотрел как на французского оккупанта. Расплачивались отец и Витькина задница. Женя счастливо спал дома.
Когда им было лет шестнадцать, Женя раздобыл фейерверк и позвал Витьку устроить праздник. Фейерверк был какой-то китайской подделкой реплики индийской баллистической ракеты, но Женька пообещал, что бахнет здорово. Витька, которого горький опыт учил ровным счетом ничему, поджег. Бахнуло и вправду здорово. Деревня сотряслась до основания. В небе полыхнула тень ядерного взрыва. Маланья родила два неспрогнозированных ребенка, хотя врачи обещали не больше одного. И то только после того, как забеременеет. У бабки Зои пропало молоко. В корове, а не всякие шуточки. У деда Мити занялся навес. В этом была какая-то злая предопределенность, фатальная неизбежность, какая-то навесоненавистническая детерминанта, которая никак не давала пенсионеру насладиться покоем и сеном. Витька принял это с философским смирением. Он, конечно, побежал тушить, но без надежды. Дед Митя тоже не удивился, хотя на лице и были вопрос и грусть. Все выгорело подчистую. Расплачивались отец и Витькина задница. Впервые в истории ремень стерся до самой пряжки. Женька счастливо целовался с Витькиной подружкой, ради которой был затеян фейерверк.
Потом Женька переехал в город и пропал из виду. Дружба закончилась раньше Витьки.
Дед Митя снова отгрохал навес и запасся сеном. Все подчистую сгнило. Так выяснилось, что сено деду Мите нафиг не нужно, и что Витька, если не диверсант, то неплохой парень. Главное – совершенно случайно не встретиться с Женей.
Когда Женька с Витькой совершенно случайно встретились, у деды Мити, который до этого два года подряд сгнаивал все сено подчистую, а нынче заготовил вдвое от прежнего, потому что не хватало, как-то нехорошо екнуло на сердце. Он даже пошел справиться насчет юного пиротехника, но, сказали ему, тот покончил с подрывной деятельностью и учится в институте. Витенька там на хорошем счету и его хотят отправить на стажировку в Китай. Может даже встретит Джеки Чана.
Знали бы они тогда, что Витенька уже... И что теперь он с Женькой, который никогда не мог придумать ничего, чтобы бы хорошо кончалось, думают о том, где бы так подзаработать, чтобы все хорошо кончилось. На Женьке была теория, на Витьке – дурные предчувствия.
Справились ребята с блеском. Женя раздобыл где-то дорогущую иномарку, которую нужно было перегнать в другой город за хорошее вознаграждение, настолько хорошее, что можно было усомниться в здравомыслии заказчика; Витька сгрыз ногти под корень, терзаясь предчувствиями. Услышав цену за работу, он сразу догадался, что заказчик – идиот. Дешевле было отправить машину самолетом.
Посовещавшись, друзья решили, что лохов пусть ищут в другом месте, а они такую выгоду точно не упустят. Выезжать, правда, нужно было немедля, буквально вот сейчас, два часа сроку, гони, гони, гони!
Витя погнал. Неподалеку надрывались полицейские сирены.
Есть какая-то особая прелесть, что-то удивительное, будоражащее кровь, гаденькое, в этой чувственной, сладострастной мыслишке, что кто-то (кто угодно, лишь бы не вы!) напрягает каждый усталый мускул, рвет каждую жилку, тщась скрыться от безжалостного загонщика, но вы-то знаете, вы-то уверены, что все это напрасно, что от этого загонщика еще никто не уходил, что несчастная жертва обречена, и мелочно, скабрезно сочувствуете беглецу, а сами втихомолку подленько радуетесь от того, что это-то не за Вами.
Это за нами, сказал Женя, приглядевшись в зеркало.
Витьке стало худо. Ему не было так худо, когда Женька устроил его первый поджог. Даже в камере ему не было так худо. Ему, наверное, никогда не было так худо. Весь уголовный кодекс пронесся у него перед глазами. Там все было для преступников. Витьке ничего не подходило.
Он выжал педаль газа до упора и помчался прочь из города. За ним, весело подмигивая фарами, расплескивая вокруг красно-синие огни, как разукрашенные мультяшные тачки, неслись две патрульные машины.
Уши закладывало от скорости. Двигатель пел что-то лихое, моторно-масляное, гулкое, и в этом гуле отчетливо слышалось: «Что же ты делаешь, ду-у-урик?! Тормози-и-иии!!» А Витьке уже виделось, как его выводят из машины, как надевают наручники, виделось заплаканное лицо матери, суровое – отца, который тянется за ремнем, но находит одну лишь пряжку, счастливое – деды Мити, который стоит и ласково наглаживает стог, укоряющее – почему-то Джеки Чана, хотя тот бы мог и постыдиться, и он жал и жал на педаль газа, лишь бы отдалить, отсрочить, оттянуть неотвратимую развязку.
В этом момент ему казалось ужасно глупым, несправедливым, что одно – всего одно! – дурацкое, необдуманное, молодое решение грозит отправить всю жизнь под откос, что мимолетная ошибка стоит стольких будущих лет…
Как они влетели в родную деревню, Витька не понял: вроде мчали по трассе, как вдруг по обочинам замелькали знакомые заборы. На миг, в свете фар возникло ошеломленное лицо деды Мити, который схватился рукой за сено и осел наземь. Витька вывернул руль, машину бросило в поля за деревней и она запрыгала по кочкам. Позади дружно скакал отряд ДПС.
Сине-красные огни окружали, жгли глаза, болезненным ознобом разливался по телу вой сирен; выхода не было, капкан должен был схлопнуться, и тогда двум мышкам несдобровать. Женя тихо молился. Он уверовал недавно, поэтому слегка отходил от канона. Молитву он посвятил криворуким водителям, чрезмерно усердным представителям закона и, почему-то, президенту Гватемалы. В ней было всего одно цензурное слово и это было на одно больше, чем в предыдущей. Так Витька догадался, что Женька стремится к свету.
Сам Витька стремился во тьму, где можно было бы укрыться от навязчивых, жгучих, слепящих глаз, под форменными фуражками, от требовательных, ищущих фар, но все пути были отрезаны.
Впереди показался знакомый навес. Это было знамение. Витька понял, что ничего нельзя изменить. Что все было предопределено давным-давно, задолго до того, как они впервые встретились с Женькой и еще даже не помышляли о том, чтобы расправиться с несчастным навесом, задолго до их рождения, еще до того, как появился первый человек, как в Большом взрыве родилась вселенная; это была таинственный, грандиозный галактический замысел, величественная воля небес и крошечная песчинка, инфузория, тля по имени Витька никак не могла противостоять этой поистине божественной мощи. Навес должен быть уничтожен. В этом была цель и смысл существования Витьки, Женьки, деда Мити, человечества, самой Вселенной. Все они были жертвами, сопутствующим ущербом в безжалостной игре космогонических сфер.
Витька отпустил руль. Машина вильнула, обогнула навес и врезалась в березу. Женька выронил сигарету. Загорелось все и сразу. Это был очень неожиданный эффект. Если не знать, что деда Митя намедни расплескал тут сдуру канистру бензина. Пламя быстро подобралось к сену и огненное зарево взметнулось к небесам, засвидетельствовав исполнение древнего замысла. Небеса откликнулись серебристым лунным смехом.
Неподалеку тоскливо взвыло. Дед Митя, догадался Витька и потерял сознание. В него тут же вселился Джеки Чан. Кажется, он ночевал на чертовой березе.
Джеки Чан знал выход из любой ситуации и не знал Женьку. Для него тот был на одно лицо.
Вокруг все горело и трещало. Мотор неровно, прерывисто всхрапывал. Стоило поторопиться. Поджариваться заживо Джеки не хотел. Ему еще в Китай возвращаться. Он чуть сдал, объехал березу и на последних тактах замирающего железного сердца прорвал огненную блокаду, вырвался в поле на подветренную сторону. Вдали послышались крики и сирены: погоня продолжалась!
Джеки бросил машину, аки ниндзя нырнул в дым и вынырнул уже в Китае. Витьку он оставил в баре «Поющее животное», потягивать алиби из маленьких китайских рюмочек. Из экономических соображений Витька пил так, чтобы вспоминать было нечего.
Женьку осудили. Условно. Еще ему присудили цену сожженной машины. Так что днями он отрабатывает в поле, а по вечерам восстанавливает деду Мите навес. Дед Митя замыслил в его вдвое от прежнего, потому что не хватает. С Витькой Женя теперь не общается, потому что, считает он, коли натворили, то и отвечать должны вместе, а не так, что отдувается только один. А если так, что один, то, какие же это друзья?
Витька был полностью согласен. Теперь он знал, что целью вселенной был вовсе не навес.
©GRomychman
yaplakal.com