31
Мало-помалу отряд Оноды (напоминаю, их осталось четыре человека) наработал такой алгоритм действий, чтобы как можно дольше не быть пойманным. Островитян люди Оноды считали врагами и всячески избегали встреч с ними. "Партизаны" не спускались в долины и не выходили к морю, а постоянно оставались в горах (ну как, горах, высшая точка составляла 400 м над уровнем моря, но будем следовать Оноде, который называет эти холмы горами). При появлении местных японцы прятались. Когда все же японцев замечали, они отгоняли крестьян выстрелами. Партизаны тщательно оценивали место по следам, как давно оно посещалось людьми. Население острова составляло тогда около 12 тысяч человек, но люди жили преимущественно в северной, равнинной части. Гористая, где скрывался отряд Оноды, находилась в южной.
Японцы непрерывно двигались, оставаясь на одном месте 3-5 дней. Постепенно они наработали цепь стоянок, представлявших собой грубый овал в гористой местности. Каждая постоянная стоянка получила свое название, вроде Две Горы, или Пять Сотен. Полный круг по маршруту японцы делали за месяц-два. Все нужное брали с собой, каждый тащил около 20 килограммов.
***
Рядовой Акатсу, как было сказано в первой части, был человеком слабым физически и нестойким морально (по крайней мере, с точки зрения Оноды). Он, по видимому, с самого начала усомнился в том, что война продолжается. К 1949 году Акацу несколько раз уже пытался дезертировать, но каждый раз его товарищ, Симада, с которым они постоянно работали в паре, приводил его назад. Онода ему не доверял, и скрывал от него тайники с патронами. Наконец, в указанный год, Акацу исчез окончательно. Онода посчитал, что он не выживет один, тем более, в сезон дождей. Однако Акацу выживал в джунглях полгода, пока не сдался филиппинским властям. Через десять месяцев отряд Оноды нашел записку, где Акацу призывал остальных скорее сдаться, заявляя, что с ними не случится ничего плохого.
Через некоторое время партизаны услышали обращение по громкоговорителю: "Вчера мы сбросили листовки с самолёта. У вас есть три дня, то есть семьдесят два часа, чтобы сдаться. В случае если к этому моменту вы не сдадитесь, мы будем вынуждены выслать за вами специальный отряд".
Голос обращался к ним на чистом японском языке, однако партизаны посчитали словесные обороты, типа "семьдесят два часа", американскими и не поверили. Через три дня они действительно увидели филиппинский поисковый отряд, но легко от него уклонились.
"После сдачи Акатсу мы смогли начать действовать более продуктивно. Мы ускорили наши путешествия по цепочке стоянок, которые стали считать патрулированием "оккупированной" нами территории. Когда мы замечали врага, мы открывали огонь без предупреждения. В конце концов, враг должен был узнать от Акатсу где и когда можно нас ожидать. Мы считали любых людей, одетых как жители острова, солдатами противника или шпионами. Доказательством этого мы считали то, что каждый раз как мы обстреливали одного из них, вскоре прибывала поисковая группа.
Количество вражеских войск увеличивалось с каждым разом, и казалось, что они хотят окружить и убить нас. Снова и снова я удивлялся, почему они не организуют поисковый рейд по всему острову. Чтобы обыскать все холмы и долины в центральной части острова за раз, однако, понадобилось бы не меньше одного-двух батальонов, и было не похоже, что у врага найдётся столько людей просто чтобы найти трёх людей. Я предполагал, что противник никогда не пошлёт больше пятидесяти или ста человек. Мы были уверены, что сможем ускользнуть от отряда именно такой численности, не более. У нас было преимущество, что мы знали центральный Лубанг как свои пять пальцев. Фактически же самый большой искавший нас отряд насчитывал не более сотни человек, как правило же было около пятидесяти".
В популярных статьях об Оноде мне встречалась нелепая цифра в 13 тысяч человек, которые, якобы, прочесывали остров. Как мы видим, сам Онода считал, что для этого хватит тысячи-полторы, но у филиппинских властей столько людей не находилось.
На самом деле, у филиппинского правительства были проблемы посерьезнее, чем кучка долбанутых японцев. После войны за независимость 1946 года началась гражданская война между правительством и коммунистами, после окончания которой в 1948 году коммунисты сопротивлялись еще тридцать лет. А еще были исламистские и прочие сепаратисты.
***
Онода рассказал о своей клятве командиру дивизии (Вкратце: бороться, ждать своих, живот не резать). Его товарищи, Кодзука и Симада выразили готовность ее исполнить, чего бы это им не стоило.
Хотя Онода был формальным командиром, отношения в группе были полностью равноправными, решали, что делать, вместе, работали на равных. Это равенство поддерживалось иногда с комичной серьезностью.
“Иногда мы стригли друг другу волосы маленькими импровизированными ножницами. Я стриг Симаду, Симада стриг Кодзуку, Кодзука стриг меня. Если бы двое из нас стригли друг друга, одному из них пришлось бы стричь и третьего, а это было бы нечестно. Стрижка занимала около сорока минут, и если один из нас стриг бы двоих, он бы работал почти полтора часа, в то время как кто-то из троих не работал бы вовсе.
Отношения были самыми товарищескими, но безоблачными их не назовешь.
Я не скажу, что у нас совсем не было ссор. Далеко не так! Были моменты когда мы ругались до пены у рта и давали друг другу затрещины. ... Когда это начиналось, мы продолжали, пока кто-нибудь не сдавался. Симада и Кодзука иногда доходили до драк, так что случились и ссадины, и разбитые губы. Когда они доходили до такого, я обычно медитировал, но иногда просто садился неподвижно и позволял им решить спор между собой ... В долгосрочной перспективе, эти редкие драки лишь сближали нас.
Однажды до драки дошло у нас с Симадой. Мы говорили о бегстве Акатсу, и Симада высказался о нем сочувственно, а я, со своей стороны, не видел никаких поводов к сочувствию солдату, который дезертировал прямо у меня на глазах. Вскоре спор перерос в потасовку, и мы покатились вниз по склону холма, пиная друг друга.
***
Несмотря на трудности молодого государства, жизнь филиппинцев понемногу улучшалась, и японцы это отмечали. Лесорубы в горах стали оставлять недоеденный рис. А однажды (в 1950-м) японцы с огромным удивлением увидели в деревне Тилик электрический свет. К острову стали причаливать большие пассажирские лайнеры.
В дождливый сезон крестьяне и солдаты не заходили в горы. Можно было расслабиться. И японцы предавались долгим разговорам о Родине. Однажды Симада (напоминаю, самый старший и единственный женатый из троих) сказал: "Интересно, это был мальчик или девочка?". Когда он уходил на войну, жена была беременна вторым.
В 1952 году филиппинский самолет сбросил на остров листовки. В них были напечатаны письма родственников Кодзуки и Симады, а также фотографии их семей. Японцы сочли их подделкой, даже фотографии. Через месяц они нашли оставленную для них газету. Это была первая газета, которую "партизаны" прочли за семь лет.
"В разделе последних новостей была заметка жирным шрифтом, озаглавленная: «Подполковник Джимбо отправился на Филиппины чтобы убедить Филиппинское правительство отменить карательную операцию против Японских солдат на Лубанге». Статья была обведена красным.
Мы прочитали остальную газету страница за страницей и пришли к выводу, что враг нашёл какой-то способ вставить эту статью в настоящую японскую газету. Упоминание «карательной операции» в конце концов подтверждало, что война продолжается. Я сказал остальным, что эта газета- отравленная конфета, хорошо выглядит, но смертельно опасна".
В 1953 году японцы обнаружили на "своей" территории рыбаков и отогнали их выстрелами. Однако один из филиппинцев выстрелил в японцев из карабина и попал Симаде в голень. Рана была тяжелой. Товарищи отнесли Симаду в лес и, как смогли, обработали рану. Онода каждый день промывал рану кипяченой водой и высасывал гной, пока не показывалась кровь, затем прикладывал свежий коровий жир. Кроме этого и перевязок, они больше ничего не могли сделать для раненого. Раненый долго не мог двигаться, и Оноде приходилось выносить из под него дерьмо, пока Кодзука стоял на часах или добывал пищу.
Через сорок дней рана зажила. Онода заставлял товарища разрабатывать ногу. Но большой палец перестал сгибаться, так что Симада хромал и передвигался не очень быстро.
В целом Симада восстановился за полгода, хоть и прихрамывал. Но рана, как будто бы надломила его. Раньше очень разговорчивый и жизнелюбивый, теперь он подолгу хмуро молчал. По вечерам он подолгу рассматривал фотографию своей семьи, которую сбросили с самолета.
Симада теперь часто разговаривал сам с собой. Однажды Онода услышал, как Симада шепчет, уставившись в фотографию: “Десять лет. Целых десять лет”. Ему было уже почти сорок.
В мае 1954 года у подножия гор отряд Оноды наткнулся на поисковый отряд филиппинцев. Нужно было уходить через горы на другую сторону острова, но Симада заявил, что не может идти и останется на месте. Кодзука стал грозить ему винтовкой, но Онода уговорил его опустить оружие и спрятаться пока на месте.
Они переночевали на краю леса, казалось все обошлось. Японцы стали выходить на открытую местность, чтобы завялить фрукты, и тут их увидел филиппинец. Японцы в него выстрелили, и он залег за камень. Онода и Кодзука залегли в лесу, но Симада остался стоять открыто, во весь рост, целясь из винтовки, но не стреляя. Из долины раздался выстрел и Симада упал, убитый наповал.
“Примерно два месяца спустя, мы снова побывали в долине, где был убит Симада. У меня случались с Симадой и споры, и стычки, но он был преданным другом, с которым мы сражались бок о бок целых десять лет. Я простоял там некоторое время, с руками сложенными в молитве. Вместе с Кодзукой мы поклялись, что отомстим за смерть Симады.
Начинало смеркаться, и Кодзука сказал «Пойдёмте, Лейтенант, пора идти». Я вытер щёки тыльной стороной ладони. Впервые после приезда на Лубанг, я плакал.”
***
Много раз к ним обращались по громкоговорителю, сбрасывали листовки. Ход мыслей Оноды и Кодзимы лейтенант описывает так:
В один из дней, в густом лесу недалеко от места, где был убит Симада, я обнаружил японский флаг, на котором были написаны имена моей семьи и нескольких моих родственников. Среди имён были «Ясу» и «Норико», предположительно означавшие жену моего старшего брата Ясуе и двоюродного брата по имени Нори. Но если подписи были настоящими, почему отсутствовала буква «е» в имени Ясуе, и добавлено «ко» к Нори? Я пришёл к выводу, что этот флаг, должно быть, подделка.
Мы ни секунды не верили в то, что война закончилась. Напротив, мы ждали, когда же японская армия пошлёт десант на Лубанг или, по крайней мере, пошлёт секретных агентов, чтобы установить с нами связь.
Пока я держал в руках флаг с неправильно написанными именами моего двоюродного брата и свояченицы, мне казалось, что он как будто хочет мне что-то сказать. Наконец, я решил, что это было какое-то сфабрикованное послание из японского генштаба. ... Следовательно, флаг, якобы предназначенный для меня, должен был попасть в руки врага. Теперь американцы пытаются использовать его, чтобы заманить нас к нашей базе в центре Лубанга. На такой случай, японский штаб решил принять меры предосторожности и написать имена моей сестры и свояченицы неправильно. Поскольку эту ошибку я никак не мог не заметить, она предостережет меня о том, что всё это подделка.
...
Сегодня эти рассуждения звучат нелепо, но в Футамата (разведшкола) меня учили всё время начеку, выявлять поддельные знаки и сообщения, и собственное поведение не казалось мне чрезмерно подозрительным.
Не я один посчитал флаг дезинформацией. Кодзука согласился со мной, что он не мог быть ничем иным. Я передал Кодзуке немалый объём знаний о принципах тайной войны, и он не меньше чем я сам выработал привычку видеть подтекст даже в прочитанном между строк. К тому времени он уже дал бы фору любому выпускнику Футаматы.
Филиппинские ВВС устраивали на острове учения, которые японцы, конечно, воспринимали как ведение войны. Они пытались “зачистить” от филиппинцев юг острова, где обязательно должен был высадиться японский десант. С этой целью “партизаны” отгоняли оттуда островитян.
“С вершины Шести Сотен слышался голос из громкоговорителя, говоривший «Хиро, выходи. Это твой брат Тосио. Брат Кодзуки Фукудзи приехал со мной. Это наш последний день здесь. Пожалуйста, выходи, чтобы мы увидели тебя.»
Голос определённо звучал как голос Тосио, так что вначале я подумал, что противник проигрывает сделанную им запись. Однако, чем больше я слушал, тем меньше голос казался мне записью. Я подошёл чуть ближе, чтобы лучше слышать.
На вершине Шести Сотен стоял человек и честно говорил в микрофон. Я подошел на расстояние около ста пятидесяти метров от него. Я не осмелился подходить ближе, так как это могло сделать меня хорошей мишенью.
Я не мог видеть лица этого человека, но сложён он было очень похоже на моего брата, и голос был идентичным.
«Вот это да» - подумал я, - «Они не только нашли коллаборациониста или военнопленного, похожего издали на моего брата, он ещё и научился в совершенстве подражать голосу моего брата». Тут человек начал петь, «Восточный ветер дует в небе над столицей…» это была известная студенческая песня токийской Первой вышей школы, где учился мой брат, и я знал, что она ему нравится. Это стало интересным представлением, и я слушал с интересом. Но постепенно в голосе стала появляться натужность, и сам он стал выше, и под конец стал совсем фальшивить.
Я посмеялся про себя. Имитатор не смог держаться долго, и под конец стал пробиваться его настоящий голос. Мне это показалось забавным, в особенности потому, что вначале им удалось меня убедить.
Внезапно пошёл дождь. Начиналась буря. Человек на вершине холма подобрал что-то лежавшее у него под ногами и пошёл вниз с холма с поникшими плечами. Убедившись, что я вне зоны его видимости, я скользнул обратно в джунгли.
Когда я вернулся в Японию, я узнал, что это действительно был мой брат. «Когда я услышал, что ты стал фальшивить в конце песни» - объяснил я, - «Я решил что это имитатор». Печально глядя на меня, мой брат сказал – «Когда я пел, я стал думать о том, что то был мой последний день на Лубанге, и меня стали душить слезы… Но в конце концов, ты слышал меня.» \
Определённым образом газеты (оставленные)и подтверждали, что война продолжается, а именно – тем, что в них много говорилось о жизни в японии. А если бы Япония действительно проиграла войну, там не было бы ни единой живой души. Все должны были бы умереть.
Когда я прибыл на Филиппины в 1944, боевые действия шли плохо для Японии, и на родине фраза «ичиоку гокусай» («сто миллионов душ умирают с честью») была у всех на устах. Фраза буквально значила, что всё население Японии погибнет до последнего человека, но не сдастся. Я принимал это за чистую монету, как, я уверен, принимали многие другие молодые японцы.
Я искренне верил, что Япония не сдасться, пока останется хотя бы один живой японец. И наоборот, пока остались живые японцы, Япония не сдалась. В конце концов, именно в этом мы, японцы, клялись друг другу. Мы клялись, что будем сопротивляться американским и японским дьяволам пока все до одного не погибнем. Если понадобится, женщины и дети будут сражаться бамбуковыми палками, пытаясь убить как можно больше вражеских солдат, пока их самих не убьют. Газеты военного времени все повторяли эту мысль в самых суровых выражениях. «Сопротивляться до конца!», «Защищать империю любой ценой!», «Сто миллионов умрут за дело!». Я буквально вырос на таких разговорах.
Когда я стал солдатом, я принял цели моей страны. Я клялся, что сделаю всё, что в моих силах, чтобы достичь этих целей.
...
Кто сказал, что мы проиграли войну? Газеты доказывали, что это не так. Если бы мы проиграли, наши сограждане все были бы мертвы, и не было бы больше Японии, не говоря уж о японских газетах.
Кодзука полностью со мной согласился. Когда мы читали газеты, он поднял глаза и заметил – «Жизнь на японских островах стала гораздо лучше, чем была, когда мы уезжали, правда? Посмотри на рекламу. Там, должно быть, теперь вдоволь всего. Я рад, а ты? Из-за этого я думаю, что мы не зря держались здесь всё это время.»
Постепенно в голове у Оноды и Кодзуки сложилась причудливая, но стройная картинка нового мира, которой бы позавидовал любой писатель в жанре альтернативной истории.
Собирая вместе то, что мы вычитывали из газет и частицы информации (или дезинформации), полученной из листовок и подобных источников, мы сложили общую картину Японии и ее военное положение на 1959 год.
Мы знали, что Великая Японская Империя стала демократической Японией. Мы не знали когда и как, но было совершенно ясно, что там теперь было демократическое правительство и военная структура была реформирована. Также было похоже, что Япония теперь была вовлечена в культурные и экономические отношения с большим количеством стран. Японское правительство всё ещё работало над установлением Великой Восточно-Азиатской Сферы взаимного процветания, а армия всё ещё была вовлечена в военный конфликт с Америкой. Новая армия, похоже, была модернизированным вариантом старой армии, и мы полагали, что она теперь ответственна за оборону Юго-восточной Азии в целом, включая Китай.
Китай теперь был коммунистической страной под руководством Мао Цзедуна: не было сомнений, что Мао пришёл к власти с поддержкой Японии. Без сомнения, он теперь сотрудничал с Японией над установлением сферы взаимного процветания. Хотя в газетах об этом ничего не говорилось, единственны логичным выводом было то, что американские спецслужбы, готовя для газеты для нас, удалили все упоминания об этом.
Мы рассчитали, что для Японии могло быть выгодно установить Мао Цзедуна лидером Нового Китая, потому что это сделает доступными для Японии деньги богатых китайских финансистов. Мы заключили, что чтобы обеспечить поддержку Японии, Мао согласился выгнать американцев и англичан из Китая и сотрудничать с новой японской армией.
В сущности, Япония и Китай работали на одну цель. Представлялось естественным, что они образуют союз. Мы стали называть его Восточно-азиатской Лигой взаимного процветания, и решили, что Манчжу-го тоже было его активным участником, участвуя в области производства вооружений.
Кодзука спросил «Полагаешь, эти три страны единственные участвуют в Лиге?» «Нет»- ответил я, - «Я думаю, что восточная часть Сибири теперь отделилась от Советского Союза и присоединилась к Лиге».
«Сибирь?» - спросил он недоверчиво.
«Почему нет? Думаю, это был лишь вопрос времени, пока белые русские в восточной Сибири восстанут против коммунистического атеизма и отделятся от Советского Союза.»
«Значит, ты думаешь, что может существовать независимая «Сибирская Христианская Республика»? Возможно, ты прав – это имело бы смысл. Как насчёт южных регионов?»
«Ява и Суматра вне всяких сомнений были освобождены от владычества Голландии. Думаю, теперь они тоже входят в лигу.»
Были у них и другие интересные концепции, рассказывать о которых было бы слишком долго. Кто хочет узнать больше, отсылаю к книге Оноды, указанной в конце поста.
За последующие пятнадцать лет этот воображаемый мир стоял не поколебавшись ни со смертью Кодзуки, ни с прибытием множества поисковых отрядов из Японии. Он оставался со мной до дня, когда майор Танигути отдал мне мои последние приказы. В дни, когда я остался один, он казался даже более реальным, чем раньше. Именно поэтому я психологически был не способен ответить, даже когда видел членов своей семьи и слышал, как они зовут меня. Пока я не вернулся в Японию и не посмотрел из окна своей гостиницы на улицы Токио, я не понимал, что мой мир был не более чем плодом моего воображения.
Когда наконец я увидел тысячи машин на улицах Токио, движущиеся по улицам и эстакадах, и никаких признаков войны, я проклял себя. Тридцать лет на Лубанге я ежедневно чистил свою винтовку. Ради чего? Тридцать лет я думал, что делаю нечто ради своей страны, но теперь всё выглядело так, что я просто принёс множеству людей множество неприятностей.
yaplakal.com