112
Для тех, кто не читал первые четыре части:
первая,
вторая,
третья,
четвертаяМОЙ ДРУГ ПО ИМЕНИ «БУТЕРА»В камере первое время ты сжимаешься в точку, инстинктивно пытаясь понять, куда ты попал, кто тебя окружает, и какие порядки установлены в твоём новом доме. Это «сжимание в точку» свойственно даже тем, кого перевели из другой камеры этой же тюрьмы, свойственно даже для тех, кто сидит по тюрьмам больше 10 лет. Человек становится тихим, как бы скромным, и остерегающимся всех и всего, начинает вести себя очень аккуратно, присматриваясь к тому что происходит. Это описание поведения подходит ко мне ещё в большей степени чем к другим новичкам камеры,– ведь я не из здешних, – не араб, не мусульманин, без родни, без денег, без друзей, приехавший с другого края планеты. Первые дни, даже первые недели, я чувствовал себя человеком, сжавшимся до молекулы, все силы и чувства которого направлены на то, чтобы не накосячить в камере перед другими арестантами. Даже мои движения стали походить скорее на человека, вышедшего в открытый космос - плавные, в голове я просчитывал траекторию движения рук и ног в течении всего дня, чтобы ко мне не было претензий! Если мне задавали вопрос, то как робот приходилось подбирать ответ, который бы не скомпрометировал самого себя, не обидел собеседника, казался бы относительно дружелюбным и веселым. В таком состоянии сверхмобилизации приходилось находиться постоянно, без перерыва. Но всё равно доводилось по мелочи косячить и получать окрики от арестантов.
Возможно, что первый раз, когда мне удалось расслабиться — это встреча с Бутерой, человеком, с которым мы в последующие 4 месяца дружили «на жестах», потому что я не знал арабского, а он не знал ни одного другого языка. Бутера - это мужик лет 45-ти, простой как сибирский валенок, без всякого выпендрежа по жизни, по сравнению с другими арестантами – очень, очень скромный. Слово «самомнение» как будто бы полностью искоренено богами из его души и он жил простой жизнью, не гонясь ни за чем, не выбивая себе место под солнцем, и не участвуя в «кольцевой гонке дебилизации» о чём было выше, и, как выяснилось позже, Бутера - очень работящий. Коренастый, невысокого роста. Голова, если смотреть на неё в фас, напоминала больше квадрат, нежели овал, была посажена на квадратное же туловище Бутеры почти вплотную так, что он почти не имел шеи. На его лице были запечатлены большие глаза, большой нос «картошкой», крупный рот, нижняя губа которого выпирала вперед из-за почти полностью отсутствующих во рту зубов. Зубов действительно было мало: передние отсутствовали все и на нижней, и на верхней челюсти. Но, как ни странно, эта беззубость Бутеры нисколько не портила впечатление, не вызывала к нему отторжения. Бутера был добродушный мужик и помогал даже тем людям, чисто по-человечески, в то время как вся камера над такими потешалась, но я в первый раз оценил Бутеру и это было как гром среди ясного неба, за то, что он – художник-самоучка. И какой!
Проходя однажды в туалет, я увидел в его руках тетрадь с рисунками. Бутера согласился дать мне полистать его тетрадь и тут я увидел, что человек рисует жреческие/философские сюжеты, по наитию: одним из первых меня встретил рисунок с грифом и слоном, рядом с которыми стоял тигр. С грифом! Это в стране, где люди говорят, что грифов вообще не существует! Вторым рисунком в его тетради была страдающая женщина, голова которой была прошита змеей в 4-х местах, а голова змеи (кобра с раскрывшимся капюшоном), смотрела в лицо этой женщине, источая из своих зубов яд. По впечатлению этот рисунок сильно напоминал Медузу Горгону, хотя змея была всего одна. Ещё один, зацепивший меня рисунок -это ангел, попирающий демона, в одной руке которого находятся весы, а второй рукой он придерживает этого самого демона за цепь, обернутую вокруг его шеи. Чем не описание философской статьи Слаты которую она когда то писала?
Бутера очень здорово рисовал женщин: в его тетради уже была какая-то поп-звезда из 60-х, а ля Мерлин Монро, но француженка, позже он нарисовал портрет женщины, фото которой показывали по телевизору. О боже, как великолепен был этот рисунок! И несмотря на то, что нарисованная красотка совсем не похожа была на оригинал, сам рисунок от этого не терял шарма и женского очарования, это был высокохудожественный портрет выполненный цветными карандашами и черной шариковой ручкой.
Мохамед Бутера сидел за воровство, ему дали 10 лет. Мне так и не удалось выяснить что именно он своровал. Сидел он бедно, как церковная мышь, и за все 4,5 месяца, что я его видел - он не получил ни единой передачки с воли и денег у него тоже не было. Однако благодаря тому, что Бутера рисовал и днём и ночью, оформляя художественным способом письма арестантам на волю (пририсовывал завернутый пергамент, птичек, цветочки), то за это он получал от арестантов сигареты, кофе и что-нибудь съестное. Судя по рисункам в его тетради, Бутера работал на воле автослесарем - на двух разворотах тетради я увидел разобранный до винтика мотор мотоцикла со всеми кольцами, поршневой, свечами зажигания, шатунами и всем-всем, названия чего я даже не знаю.
По моему наблюдению Бутера рисовал двумя стилями, в зависимости от настроения и внутреннего состояния души. Первый стиль условно можно назвать «тюремный лубок», – все наверное видели вещи, изготовленные в российских тюрьмах: нарды, ножи, табуретки. Всё это сделано в грубоватой манере, всегда видно, что эта вещь пришла из «зоны». Рисунки в стиле «тюремного лубка» также отличались грубостью и некоторым отсутствием вкуса, на них лежал отпечаток чего-то тюремного в худшем смысле этого слова. Так Бутерой оформлялись все проходные рисунки под заказ, за сигареты и кофе: на волю уходили письма с угловато нарисованными птичками, и если бы это были певчие попугаи, то грубым хрипловатым голосом они, надо полагать, пели бы со страниц письма русский шансон. Угловато-простоватые цветы и листы, скрученные в папирус, заштрихованный абы-как, обрамляли сдвоенный лист тетради, внутри которого довольный арестант писал письмо своей родне.
Второй стиль, которым Бутера рисовал - был доступен ему только в минуты или часы вдохновения: Горгона, ангел попирающий демона, французская поп-звезда и женщина с местного телеканала - кардинально отличались от ремесленного «тюремного лубка» Бутеры. Эти рисунки писал совсем другой человек. Другой Бутера. Однажды, подойдя к его «рабочему месту», Бутера и продемонстрировал мне портрет девицы с местного телеканала. «Посмотри!», – говорил он мне своим взглядом. Его глаза горели, в них была жизнь, и я знал, что Бутера жив, не сломлен. Я знал, что однажды он выйдет из тюрьмы человеком и никогда не скажет: «Я не жалею ни о чём».
МОИ РИСУНКИНе помню точно, когда я начал рисовать сам - до того, как ознакомился с тетрадью Бутеры или после. Помню только, что купил тетрадь в первый же поход в буфет, но эта тетрадь долго оставалась чистой. Дело в том, что ещё в Бушуше Меняйлов сказал мне писать всё, что я увижу в тюрьме, учитывая правда, что тетрадь будет проверять следователь. Эта просьба Меняйлова сидело у меня в голове и я укорял себя тем, что всё тяну с началом описания своих злоключений. Я пытался выяснить то у одного, то у другого заключенного правила относительно тетрадей - что можно, а чего нельзя писать, рисовать и получал по первости совсем противоречивые советы. Один из арестантов (на тот момент я не знал, что он - тахан) на отмашь мне «посоветовал»: «Ты можешь писать всё что тебе вздумается. Если хочешь писать мемуары о тюрьме, – это твоё дело. Потом без проблем выйдешь с этой тетрадью из тюрьмы». Кабран камеры мне посоветовал совсем противоположное: «Если ты будешь писать в тетради, тем более о тюрьме, тем более на своём языке, то тетрадь у тебя тут же отберут, а сам ты попадешь в изолятор на 10 дней, где нет ни курева, ни телевизора». Более умеренные арестанты говорили, что писать ничего не нужно, просто наблюдай, что происходит вокруг тебя, а когда ты выйдешь на волю то напишешь всё что хочется.
Так или иначе, мысль писать о тюрьме я откинул и решил начать рисовать. Это решение было вынужденным, потому что на 2-й неделе моего нахождения в камере, моё психологическое состояние было столь плачевно, что я думал «ещё немного - и я сойду с ума». Представьте себе стресс, от которого Вы не можете никак избавиться и этот стресс с каждой минутой только усиливается, сводя тебя с ума... Стресс, от которого уже физически начинает стучать в висках, колотиться сердце. Тебе некуда при этом бежать, ты не можешь прогуляться или обсудить с кем-либо свои проблемы, просто выговориться. Ты не можешь сделать ничего...
Первый мой рисунок по смыслу больше был похож на молитву: я выводил линии синей ручкой в тетради для того, чтобы сохранить свой рассудок. Первое что я написал - это имя, сделав буквы объемными, с тенями: «Сталин Иосиф Виссарионович», а ниже имени я нарисовал, как мог, и как помнил, Гориджвари (главный холм с храмом рядом с городом Гори) и Горисцихе (древняя крепость в центре города Гори), колоннаду у входа в музей подарков Сталину (тоже в центре города Гори). Очень жалел, что как Сережка Тюленин я не в силах нарисовать портрет Сталина и даже не стал пытаться это делать, но нарисовав пусть то немногое о чём пишу - мне стало во сто крат легче. Физически я почувствовал облегчение, меня отпустил страх сойти с ума, и я успокоился.
В последующие дни я писал имена Героев Советского Союза: Зоя Космодемьянская, ниже имени я рисовал дом из Петрищева, который видел, но который я, конечно, не запомнил, поэтому на рисунке была запечатлена обычная деревянная хата и тропинка на снегу, ведущая к виселице. Потом был Саша Чекалин с деревянным домом из трубы которого идёт дым, позже - Николай Гастелло, с нарисованным горящим самолётом, которой вот-вот протаранит поезд, тянущий вагоны и технику. Последним из ГСС я написал имя Аркадия Гайдара, дополнив подпись рисунком книги, пера с чернильницей и аммонитом. Все эти рисунки и во время того, как я их рисовал и во время того, как я концентрировался, разглядывая их, поднимали настроение, стабилизировали психическое состояние, придавали сил жить и, если можно так сказать, бороться дальше.
После ГСС я решил отдать дань Музею Героев и нарисовал, довольно неплохо наш Музей из Суворова, дорисовав сфинксов и колонны. Тут надо сказать, что к тому времени я уже немного «разрисовался» и в рисунках получался хороший контраст свет/тень, аккуратная штриховка полутеней довершала дело. Из архитектурных проектов был также Мавзолей из Хейдры, глядя на который один парень, говорящий по-французски сказал: “c’est un travail parfait!” [превосходная работа!]. Но, пожалуй, высшей точкой моего мастерства (если его можно так назвать) был нарисованный ручкой коллаж, где были изображены Гриф, снизу вверх смотрящий на дракона, который в свою очередь смотрел на грифа снизу, и всё это на фоне тюрьмы и полумесяца. Однако, эта работа никого не трогала, и я до сих пор не понял почему.
ТАХАНЫ РАБОТАЮТ БРИГАДАМИ («Тахан», – араб., тун. диалект – стукач)
Интересующиеся фильмами про тюрьму знают, что первым в камере к тебе подойдет человек, который будет долго и нудно выспрашивать почему ты здесь оказался, попутно уверяя тебя, что уж он то - точно твой друг. Другими словами – первый твой контакт может начаться с общения с провокатором и стукачём. Так было и со мной: первым ко мне подошёл парень невысокого роста, в очках, с интеллигентной внешностью, которая выгодно отличалась от простолюдинов, сидевших в камере. Как оказалось он – доктор наук по менеджменту, работавший раньше в госструктуре Туниса, однако, по стечению обстоятельств был «слит» своим начальством в качестве козла отпущения и теперь, сидит в тюрьме, по политической статье, под статусом «криминель классе». Почёсывая свои причиндалы, он с блестящим взглядом начал свой расспрашивать кто я, откуда, и почему нахожусь здесь в тюрьме? Уже позже, на прогулках, он начал к нашему разговору добавлять вкрадчиво: «Я ведь не судья по следствию, ты можешь рассказать мне всю правду, а я помогу тебе».
Однажды, я сделал вид, что действительно раскрываю свою душу этому доктору и сказал ему, что однажды я снимал центральную улицу Хейдры и на камеру попала полицейская машина и здания суда. Эта информация, что я что-то снимал – уже была у полицейских, потому что первым делом в телефоне они будут проверять фото и видео, твою переписку, поэтому говорить это моему собеседнику было не опасно, - рассудил я. Он ответил мне, что в том, что я сделал нет ничего противозаконного, потому что если видео и фото-съемка запрещена, то об этом будет сообщать специальная табличка на здании, а во-вторых: я снимал публичное место, фото которых доступно через сервисы гугл, поэтому бояться мне нечего. Каково же было моё удивление, когда через некоторое время после разговора с «профессором» я узнал, что в камере бродит слух о том, что «русский снимал на телефон военные базы»! «Русский говорит неправду!».
Описывая этого доктора наук, который работал в госструктуре Туниса, можно отметить, что он — фантастически тупой. Будучи, сам осужден по политической статье, то есть по заказу, он с горящими глазами пересказывал мне основы юрисприденции, говоря следующее: «Судья-следователь принимает решение независимо от других властей. Он может, при желании, возбудить дело и арестовать самого премьер-министра! И никто ему не указ, он абсолютно независим! Есть только закон, сам судья и Аллах!». С жаром и большим энтузиазмом этот бывший чиновник по имени «Монги» рассказывал мне о тунисских законах, судебных процедурах, подпунктах и параграфах статей, сроках содержания заключенных под стражей и тому подобному... И всё это было подозрительно: отсидев уже больше 2,5 лет как бы ни за что, человек до сих пор верит в «юридическую науку на кончике пера».
Помимо того, что Монги призывал меня «рассказать ему всю правду, потому что он - не судья следователь», помимо того, что он верует в независимое правосудие, и даже помимо того, что он ходил на тюремной прогулке, подминая каким-то странным образом ягодицы и ноги, отчего складывалось впечатление, что он подпидренный, был и ещё один жирный знак, что он — из лагеря сволочей, которые могут подставить в любую минуту и с ним надо держать ухо в остро.
ПАОЛО.
Забавно, но все таханы, о которых будет в этом повествовании жили «у параши» - все четверо активных таханов были расселены на кровати, ближайшие к туалету. Паоло - второй тахан, в этом повествовании, жил на соседней шконке с Монги, тем самым профессором. И жирный знак, говорящий против Монги заключался в том, что он жил с Паоло душа-в-душу, делясь с ним всей информацей, которую он успел натаханить в камере.
Моё знакомство с Паоло началось с того, что в первые же дни он подвалил ко мне на прогулке и начал рассказывать о том, какой он продуман: при задержании он держал себя с полицейскими так, что ему нечего скрывать, тем самым он окрутил ментов вокруг пальца. Каким образом ему это помогло - я не очень понял, ведь в итоге ему припаяли 8 лет. Однако ж, он очень гордился тем, что «со всей открытой душой к полицейским сказал: пожалуйста, обыскивайте машину где нужно, это ваша работа, мне нечего перед вами скрывать». Историю про «открытую душу» он повторил раза 3, говорил он это покровительственным тоном, дескать и я должен учиться его мудрости. Паоло поведал мне, что те, кто занимается наркотраффиком в Тунисе, приезжают в Кассерин и покупают там наркотики килограммами, затем везут их в столицу и продают там в пять раз дороже. Правительство знает эту историю, поэтому всех приезжающих в Кассерин допрашивает полиция и у тебя должно быть основание вроде приглашения друга на свадьбу или что-то около того. Обыски машины на въезд в Кассерин. Обыски машины на выезде из Кассерина. Поэтому лучшие и самые надежные люди, занимающиеся наркотраффиком - это сами полицейские.
Паоло один из первых начал «анализировать» мой непростой юридический случай и поделился со мной по-секрету, что Рзуга (ещё один тахан, о котором ниже), говорит: «Я не верю русскому, он говорит неправду!».
Мои близкие сношения с Паоло начались после того, как он увидел, что я неплохо рисую и, подозвав меня к себе, попросил, чтобы я нарисовал в его тетради несколько рисунков за оплату: он обещал мне пачку сигарет, кофе и, если нужно, - он будет давать мне поспать на его кровати. По внутреннему ощущению мне даже нравилось рисовать для тахана, делал я это с энтузиазмом уверяя себя, что я «учусь работать» и даже если Паоло - говнюк, то своей добросовестной работой буду делать своего заказчика более человечным. Наверное, всё это полный бред, но Паоло ко мне лип, а у меня не было внутренних сил ему сопротивляться, прокачать по-человечески на само-психоанализе этого персонажа я не успел, поэтому у меня не было особых оснований отказаться от предлагаемой им работы.
Тетрадь Паоло была подписана как «Пабло Эксобар», а на вопрос «почему?» он сказал, что просто очень сильно уважает знаменитого Эскобара и, видимо, следует по его пути. Заказы Паоло меня смущали - сначала он попросил, чтобы я нарисовал ему поезд, а уже следующим заказом он попросил нарисовать меня самолёт. «Это опасно, рисовать объекты инфраструктуры», – сказал я прямо своему «благодетелю», после чего он переменил свои хотелки и просил нарисовать то собаку, то льва, то сделать копию рисунка из тетради Бутеры. Последним заказом, кажется, была дочь этого самого Паоло, и я со скрипом согласился. Дело в том, что рисовать женские лица, а тем более лицо 10-12 летней девочки, фотография которой сделана в фас — занятие очень трудное. Мужские лица, особенно грубые, с горбатыми или крупным носами, крупным бровями, с мешками под глазами – рисовать куда как проще. В женских и, особенно, в детских лицах - гораздо тяжелее показать объемы век, щёк, носов, это нужно делать аккуратной штриховкой, которой на тот момент времени я не владел.
И вот, я сижу на своём ведре, меня как неприкаянного шпыняют все арестанты, которым надо помолиться/поесть/пройти в туалет, отчего мне приходится пересаживаться, мне постоянно загораживают свет от лампы люди, которые встали рядом со мной, чтобы посмотреть телевизор или с кем-то поболтать, несколько любопытствующих дают бесконечные комментарии как мне рисовать, а в руках у меня - огрызок карандаша, в длину не больше 5-ти сантиметров, практически неотточеный, с закругленной головкой грифеля. Я пытаюсь нарисовать портрет - но не получается ничего, я стираю и начинаю заново. Опять ничего. Я с нечеловеческим упорством снова и снова ищу ошибки в рисунке, стираю и рисую заново глаза, нос, брови... Камера вокруг тебя в это время как будто бушует, перекатывается как море, готовясь то к молитве, то к еде, то к просмотру сериала, повсюду стоит постоянный крик, арабская матерщина... А на моих коленях лежит тетрадь, в которой надо нарисовать школьницу в тёмно-лиловом берете, с двумя подсолнухами, прикреплённых к её жилетке...
Как это непохоже на обучение художественному мастерству в фильмах, когда у ученика есть холст, мольберт, карандаши и всё время мира, чтобы он успел неспешно подумать над своими этюдами! Пребывая в стрессе от того, что я подвязался на выполнение работы, которую делаю в первый раз, с самым скверным инструментом, который когда-либо мне доставался при рисовании, пыхтя от усердия и пуская от напряжения пар из ушей я всё-таки нарисовал свой первый портрет и не поверил своим глазам! Портрет маленькой девочки, настоящий портрет карандашом! Стресс, в котором я находился так сильно сконцетрировал меня, что я сделал доселе для себя невозможное!
Паоло был доволен портретом и то и дело говорил мне, что когда откроют буфет, то непременно для мне будет «гранд кадо» [большой подарок]. К этому моменту я получил от Паоло пачку хороших сигарет «Mars», бутылку питьевой воды и заводское пирожное “Moulin D’or”. С Паоло было оговорено, что два рисунка оплачиваются одной пачкой “Mars”, а я их нарисовал уже 5 или 6, в сумме потратив на рисунки в его тетради что-то около 17-20 часов работы. При нехитрой арифметике получалось, что пачкой сигарет, бутылкой воды и пирожным были оплачены первые 3 рисунка, а за последующие меня ждет ещё какой-то «Гранд кадо» [большой подарок].
Однако, в преддверии открытия буфета Паоло начал нагличать, выкрикивая по 5 раз за вечер моё имя, с тем смыслом, что я должен подбежать к нему и принять новый заказ. Происходило это так: я сижу и ем собу и слышу повелевающее «Алекс! Вьян иси!», поворачивая голову к Паоло приходилось показывать ложку и свою тарелку, что дескать ем я, и после еды подойду. Закурив сигарету после еды, окрик повторяется дважды, через минуту: «Алекс!» и так до 5 раз за вечер. При наглом окрике я уже начинал чуть ли не подпрыгивать на своём ведре. Было мерзко то, что другие люди видят, как приёбнутый Паоло так позволяет себе ко мне относиться. На 5-й окрик в этот и последующий день я начал говорить Паоло о том, что мне надо рисовать других людей для себя, в своей тетради, а его заказы я успею принять позже.
Когда же буфет открылся, то «гранд кадо» осталось лишь воспоминанием, о чём я получил уведомление от Паоло: «Тебе надо рисовать портреты в своей тетради, что ж, рисуй, а за работу для меня - я с тобой расплатился в полной мере». Как выяснилось позже, моего друга Бутера в этот же день Паоло также кинул. Так моё «сотрудничество» с Паоло было прервано, чему я был только рад, потому что и сигареты от этого «работодателя» курились без особого удовольствия.
РЗУГАВ «друзьях» у Паоло и Монги был старичек лет под 60, по имени Рзуга. Этот просидел что-то около 6 лет в финской тюрьме за торговлю наркотой, а потом, после депортации, начал заниматься «любимой профессией» в Тунисе, за что получил ещё 7 лет. Рзуга несколько был похож по поведению на Брукса из «Побега из Шоушенка» — такой же ласковый и добрый старичек, эдакий одуванчик, непонятно откуда озарённый благодатью. Именно он принёс мне тот первый стакан молока, когда я в первое утро проснулся в камере, он же пытался мне покровительствовать, выдавая сигаретки по утрам и угощая кофе. Рзуга держал рядом с собой ещё одного молодого паренька, невысокого роста, щуплого телосложения и с огромными лошадинными, вечно испуганными глазами. Как позже мне подумалось, Рзуга любил няньчиться с молодежью, если они готовы были находиться при нём в качестве «лошадок» или «собак».
Паоло, еще до конфликта на тему оплаты рисунков, как то сказал мне: «У тебя есть немного денег, купи то, что тебе нужно в буфете и отдай на хранение Рзуге. Рзуга известен тем, что очень боится Аллаха, поэтому твои вещи будут в сохранности».
Делать нечего: в моей камере говорят по-французски всего четыре человека: Монги, Паоло и Рзуга, – все оказались из этой «фантастической четверки». Знать бы мне тогда, что все четверо франкофонов – чистопородные таханы!
Наивно глядя на Рзугу, мы составили с ним первый список для моих покупок в буфете, которую я должен был совершить на свои оставшиеся 110 динар. В списке, утвержденном мной, были зубная паста и щетка, бутылка воды и упаковка сока, килограмм сахара, 20 пакетиков кофе, 4 пачки дешевых сигарет и упаковка порошка. По истечении где-то 5-8 дней оказалось, что в ведре у богобоязненного Рзуги не осталось ни кофе, ни сахара, ни последней пачки сигарет, ни порошка! «У нас тут всё общее и всё уже кончилось»,— объявил мне Рзуга. И это при том, что Рзуга и остальные из его команды знали, что эти деньги у меня - последние и никто и никогда не переведет мне больше. Разграбить последнее у арестанта из другой страны - наверное в этом есть какой-то особый шик для тахана, и они готовы поучавствовать в этом «проекте» сообща.
Утешало лишь то, что те «подарки», которые он мне носил в первые дни, за исключением сахара и порошка, почти полностью перекрывали то, что разграбила бригада таханов впоследствие.
Брукс - с первого взгляда милый парень. Но именно такой типаж подставит или сдаст вас при первой возможности вертухаям.
yaplakal.com