Мирная война: необычные находки на поле боя

Когда год за годом ездишь в бывшие фронтовые леса и поля, когда возвращаешься оттуда и ждешь нового выезда - незаметно привыкаешь к тому, что война донельзя стандартизирована. Ты уже примерно знаешь, что найдешь в заплывших окопах, где бы они ни находились. Научишься за полсекунды определять, чьи это окопы - по стреляным гильзам, по оставленным под брустверами гранатам, по другим армейским приметам, которые везде и всегда одинаковы.

© Дым Отечества via

Иногда - довольно редко и всегда неожиданно - прямо среди военного мусора попадаются вещи, которые вдруг крикнут тебе: это все - истории людей. Их личные победы и трагедии, боль и счастье, их привычки и тоска по родному дому. Как-то мы наткнулись на место возле старой фронтовой дороги, где, по всей видимости, был большой солдатский привал с полевой кухней.

То тут, то там попадались брошенные стальные кружки, крышки от котелков; по поляне были разбросаны затянутые мхом кучки углей с гвоздями: жгли костры из пустых армейских ящиков. И вдруг из-под очередной кочки выкатился к нам под ноги странный угловатый предмет. Мы долго его вертели в руках, разглядывали, пока не обнаружили надпись "Калуга".

И тут кто-то из нас понял, что это: гирька от старинного ручного безмена, которые как раз делали калужские артели. Представилось, как полковой повар - скорее всего, обычный мужик родом из какой-нибудь деревни - прихватил этот безмен с собой на войну. Чтобы привычнее было отмерять положенные по довольствию солдатские граммы.

...

А потом из затопленной воронки на болоте мы поднимали целую роту пропавших без вести солдат, и у всех - все как обычно: подсумки с патронами, гранаты, саперные лопатки, ремни, каски. Все одинаковое, все строго уставное, выданное по армейским нормам и положениям.

И вдруг у одного из солдат - кожаный кошелек. И в нем нет ничего, кроме квадратного тонкого стеклышка - наподобие того, что вставляют в рамки с фотографиями. И обрывок картонки с изображением, которое мы долго крутим в руках, пытаясь понять - что это? А это игральная карта, джокер. Одна-единственная, других нет.

Талисман на удачу? Напоминание о чем-то важном? Или одно из суеверий, наполняющих людскую жизнь мистическими совпадениями и туманом тайны? Не знаю. Но болото вообще удивительным образом сохраняет вещи - иной раз кажется, что вот ты только что достал ее из черной жижи - а она до сих пор хранит тепло рук своего прежнего владельца.

Так было с карманными часами из бездонной воронки на легендарном Хлебном болоте - казалось, что стрелки остановились только что, буквально секунду назад. Хотя, как говорят, часы замирают тогда, когда перестает биться сердце хозяина. Кто его знает, может быть, мы держали тогда в руках чей-то последний вздох.

А бывает, что вещи становятся будто печальной иронией. Однажды мы нашли среди карельских скал погибшего красноармейца, у него в сапоге была обычная, как казалась солдатская ложка. Алюминиевая, уставная - такие выдавали все по норме довольствия.

Есть в поисковом деле обязательные процедуры - в частности, ложки всегда нужно тщательно мыть и чистить - нередко солдаты оставляли на них инициалы, а то и всю фамилию целиком. И теперь, почти век спустя, часто это единственный способ выдернуть из небытия конкретную человеческую судьбу.

На этой ложке ни фамилии, ни инициалов не было. Но обнаружилось послание, которое солдат хотел оставить самому себе на будущее. Чтобы не забывать то, что пришлось пережить и передумать за самый первый год великой войны. Красноармеец погиб в 1944-м и так остался лежать в глухом лесу с этой своей ложкой за голенищем. Хотел сохранить память о своей фронтовой жизни, но вышло так, что ложка стала памятью о нем.

А иной раз случайные находки зримо сворачивают время в тугую спираль, где между десятилетиями, веками, эпохами - всего пара сантиметров. В какой-то из неисчислимо обычных дней мы с товарищем копали стрелковую ячейку, в которой в 1941-м держал оборону один из красноармейцев.

У нас были документы, согласно которым в этом районе пропали без вести порядка 450 солдат, и цеплялись за каждый сигнал в земле, чтобы отыскать их следы. А этот маленький окоп на вершине песчаной сопки был просто завален стреляными гильзами.

И я сначала не обратил внимания, когда из-под бруствера выкатилось что-то бесформенное и изрядно поеденное коррозией. Но потом присмотрелся - на дне раскопа лежал странного вида узорчатый предмет

...

Я отложил тогда в сторону эту штуку, подумав, что это какая-то пряжка или часть лошадиной упряжи. Но дома стал разглядывать внимательнее - странным показался и узор, и заколка на обратной стороне.

Вскоре интернет подсказал: у меня в руках - карельская фибула 8-9 веков нашей эры. Бронзовое женское украшение, которое было в ходу у финно-угорских народов, живших на этих землях за тысячу лет до нас. Похоже, что солдат, копая себе окоп, случайно вывернул артефакт из земли - и сам того не заметил. Так и лежала фибула следующие 80 лет под песчаным бруствером.

Я показал находку археологам из Института материальной культуры РАН, вместе с ними мы еще раз съездили на место: было подозрение, что красноармеец в 1941-м году случайно потревожил древнее захоронение. Но нет - больше ничего в земле не оказалось. А фибула отправилась пополнять коллекцию петербургской Кунсткамеры.

Машина времени, которую запускают подобные находки, работает в обе стороны, и стрелки истории крутятся как назад, так и вперед. В прозрачном сосновом бору мы долго и упорно исследовали место скоротечного боя августа 1941-го года: красноармейцы тогда окопались у небольшого озера, финны давили на них со все сторон и в итоге взяли в кольцо.

Гильзы, гильзы, гильзы - от них скоро стало рябить в глазах. И тут вдруг - прямо в очередной россыпи стреляной латуни - совершенно не воинственная алюминиевая спичечница, сделанная когда-то артелью "Мосштамп". Сфинкс смотрел с нее так изумлённо, как будто вообще не ждал, что кто-то когда-то снова возьмет его в руки.

Я уже представлял себе - стихла стрельба, все успокоилось, солдат сел прямо на землю, отложил в сторону горячий автомат и закурил. А потом пошел дальше - вслед за грохочущим колесом войны. И не заметил, что обронил свою спичечницу.

...

Но все оказалось куда проще. Чуть позже я выяснил, что подобные спичечницы, посвященные городам Золотого Кольца, на Мосштампе выпускали в 60-х годах прошлого века.

А это значит, что спустя как минимум 15 лет после войны какой-то грибник присел отдохнуть да перекурить - и вряд ли подозревал, что в этот самый момент его линия жизни пересеклась с линией солдата, стрелявшего тут по врагу в августе 1941-го. В следующий раз, когда мы оказались на этом месте, я бросил в ту ямку современную монетку. Чтобы кто-нибудь из копателей будущего тоже смог представить себе всю эту чехарду времен.

А через полчаса в низине возле ручья я нашел очередной солдатский окоп. В нем была ржавая красноармейская каска, рядом валялся котелок и маленький, почти игрушечный ножик. Я даже не могу сказать, чем именно он меня так впечатлил, но я решил, что у него будет вторая жизнь.

Вот уже год у меня дома лежал большой красивый сувель, подобранный где-то в дебрях Карельского перешейка. Как раз наступала зима, и долгими северными вечерами я занимался тем, что счищал ржавчину с маленького лезвия - но так, чтобы сохранились некоторые каверны и следы истории этого ножика.

Потом вырезал из сувеля ручку и ножны, из стреляных авиационных гильз - ободки, из остатков кожаного советского подсумка - проставки. Шлифовал, варил в льняном масле, сушил, снова шлифовал. Сувеля осталось так много, что руки сами собой сделали еще маленькую лесную кружку и ложку к ней. Эти вещи теперь стоят у меня на полке, и только я знаю, почему они - особенные. Это мой лесной секрет.

...

...

...

...

Необычные находки с поля боя попадаются мне с завидной регулярностью. Большие и маленькие, целые и разбитые. Возле старых фундаментов и в самых неожиданных местах - посреди густого леса, где до ближайшего жилья - пара-тройка километров сквозь бурелом.

Одни рассказывают средневековые легенды, другие лаконично гордятся именем производителя, третьи - намекают на незримую связь с загадочными цивилизациями Латинской Америки. Но главное - каждый раз, когда я беру их в руки - кажется, что они еще горячие. Что тепло дома, канувшего в пропасть истории, еще не остыло. Я говорю про печные дверцы.

Мы от души смеялись над нашим товарищем, когда из тьмы августовского вечера он припер в лагерь разбитую пополам дверцу, на которой можно было угадать пару гарцующих лошадей, колесницу и человека на ней. Он нашел ее прямо межу заплывших окопов, где в таком же августе 1941-го красноармейцы упорно пытались остановить наступающих финнов.

Не смогли, попали в окружение, многие где-то тут остались и до сих пор не найдены. Я смотрел на эту дверцу в бликах костра и представлял, как кто-то из солдат поставил ее как импровизированный бронещиток на бруствере своего окопа. Как прилетел осколок, жарко ударил в чугун, как треснула от удара античная колесница вместе с возничим.

А вот товарищ мой видел совсем другое. Он держал обломок в руках и рассказывал про деревянный дом, про гудящий в печке огонь и маленькую девочку, которая подносит перышко к отверстиям в этой дверце и смотрит, как жар колышет это перо. И про ее брата, который входит в комнату и ласково гладит девочку по голове.

Да, мы от души смеялись тогда над нашим впечатлительным другом. А потом в один из дней я вдруг почувствовал сильный ожог, когда доставал из земли совсем другую дверцу - со странным узором, напомнившим мне иероглифы майя. Даже снял перчатку - посмотреть, не вздулся ли на ладони волдырь. Нет, не вздулся.

А потом мы случайно забрели в поросшую густым ельником сырую низину. Была осень, вода стояла повсюду, и в этом ландшафте хорошо были видны черные прямоугольники затопленных блиндажей.

Маленьких, выкопанных на скорую руку зимой 1939-го года - впереди у красноармейцев был штурм линии Маннергейма, вокруг них трещал лютый мороз, и спасались от него кто как - кто-то складывал в своем блиндаже печку из кирпичей и патронных цинков, кто-то разводил огонь прямо так, на сыром полу землянки.

Но вот в одной из них - могучий, протяжный сигнал металлоискателя. На дне лежит удивительной красоты маленькая разборная печка. И опять - кажется, что она еще теплая. Что человек, зажигавший в ней последний огонь, вот-вот вернется, зябко потирая руки. Но нет, не вернется уже никогда.

...

Точно так же из июня 1944-го никто никогда не придет за вещмешком, оставленным в глубокой воронке на подступах к линии VT. Почти восемь десятилетий солдатское имущество будет лежать среди тины и прелых корней, все глубже и глубже будет уходить котелок с ложкой и бритвой внутри, пачки патронов, саперная лопатка.

И большое старинное старообрядческое распятие - когда товарищи вынули его чавкающей трясины, я не поверил глазам - думал, это у них шутка такая неудачная. Но нет, большой киотный старообрядческий крест был одним из артефактов давней войны - неожиданным, впечатляющим и трогательным.

Представлялось, как мама, а может, и жена когда-то сняла его с полки в красном углу, бережно завернула в ткань и положила в сидр своему мужчине, уходящему на фронт. Да, я знаю, что скорее всего все было совсем не так. Но представлялось именно это.

Болото вообще останавливает время. И вещи, которые давным-давно должны были бы сгнить, остаются в нем почти такими, какими их в последний раз видели красноармейцы восемь десятилетий назад. Если научиться слушать их рассказы - даже вечность покажется мимолетной.

Большое, мрачное болото перед той же линией Маннергейма. Кривые, чахлые сосны, изредка - березы. Как правило, там, где лежат погибшие люди. Черная промоина, кажущаяся бездонной. Но на самом краю щуп ударяется во что-то железное. Не очень глубоко - можно разгрести трясину и дотянуться рукой. Это каска. Советская "халхинголка", СШ-36.

Слегка поеденная ржавчиной по краям, но сохранившая краску на куполе. И что-то сразу бросается в глаза: красная звезда: кривая, не уставная, нарисованная солдатской рукой. Где-то нашел боец эту краску, старую, загустевшую, нарисовал как смог. Зачем? Чтобы не получить на орехи от командира? Или потому, что ему важно было быть не просто винтиком в большой военной машине, а бойцом Рабоче-крестьянской Красной Армии? И то, и другое могло быть.

А там, по другую сторону невидимой линии противостояния, кто-то из финских солдат смотрел на серые фигурки, медленно приближающиеся по бескрайней заснеженной глади болота. Смотрел, и хотел запомнить все это. Я не знаю, что именно он чувствовал, но понимаю, что он хотел это запомнить. Потому что спустя восемь десятилетий я найду в его окопе оборванный самодельный то ли браслет, то ли подвес для часов. Ототру грязь и прочитаю: "Muisto". По-фински это означает "Память".

Память земли красноречивее любого музея.

Поиск продолжается...

Автор - Сергей Загацкий, командир поискового отряда "Озёрный".

Всё, спасибо за внимание!