Пишу и стираю. Я не могу сформулировать мысль, все плывет. Я плачу.
Когда-то в сети я прочла историю. Сохранила ее. Я перекопирую ее сюда. Прочтите.
Всю свою жизнь хотела поделиться этой историей.
Эта история страшная. О жестокости. Впрочем, понятие о степени жестокости у всех разное. Хочу поделиться своими воспоминаниями. Не будьте строги. Ведь мне тогда было всего 11 лет.
Всё началось с книги. Я её потеряла. Проверила все книжные полки – нет. В семье все знают, что я этой книгой дорожу. Помнила, что последний раз её аккуратно упаковала в полиэтиленовую тоненькую папочку. Увидев, как я тщетно роюсь в многочисленных книжных шкафах нашей квартиры, муж бросился помогать. Искали дети. Когда я уже готова была заплакать – она нашлась! Лежит на книжной полочке, спрятанная за тройным рядом книг.
Потрёпанная. Зачитанная. Но ещё проглядывается узорное теснение светло – бежевой тканевой обложки. 1950 года издания. Автор Д. Медведев. "Это было под Ровно". Ленинградское газетно – журнальное и книжное издательство. Как и автор этой книги, я тоже вначале хочу написать, что в моей истории нет вымысла. Только - правда.
В 1972 году мы поехали с мамой в Ленинград. Был месяц июнь. Погода солнечная вперемежку с моросящим, но кратковременным тёплым дождиком. Что – то не сложилось и, нас на вокзале никто не встретил. Телефон не отвечал. Мама знала город не плохо и, мы отправились сами по нужному нам адресу.
Путь наш лежал через сквер, на скамеечках которого сидели мамочки с малышами, бабулечки в белых панамках. Пожилые мужчины играли в шахматы, расставив их на доске, прямо на лавке.
Мама очень крепко держала меня за руку, так как, я умудрилась потеряться в метро ещё в Москве, из которой мы и приехали «Стрелой» в Ленинград.
Вернее, в числе первых посетителей ранним утром, мы спустились в метро. Успела зайти в вагон, а мама нет. Увидела только испуганные от ужаса происходящего глаза мамы за закрытыми дверями вагона. Почему – то ни капельки не испугалась я. Просто вышла на следующей остановке и смирненько встала у колонны в ожидании мамы, пологая, что сейчас она подъедет следующей электричкой. Так и произошло.
Только, после этого случая мама всегда держала меня крепко за руку, вызывая тем самым моё возмущение. Всё – таки мне было 11 лет! Ведь я – взрослая. С чем категорически не соглашалась мама.
В сквере мы присели на скамейку. Одна из бабулечек, сидящих рядом, разговорилась с мамой. Узнав, что, мы приехали из далека, а, нас никто не встретил, она предложила маме пожить временно у неё. От этой бабушки шло такое тепло и сочувствие. Мама согласилась.
Хорошо помню, что это была улица рядышком с Невским проспектом. Двор был, как колодец. Маленький. С высокими стенами серых угрюмых домов. Лестницы в подъезде – широкие с красивыми резными перилами. А на площадке между этажами по две массивные двери, крашенные коричневой масляной краской.
Поднявшись на третий этаж, бабушка Юля ( так звали нашу неожиданную новую знакомую) открыла ключом дверь, а за ней оказалась ещё одна. С цепочкой! Я никогда ранее такой не видела.
Оказалась, что за дверями скрывалась коммуналка, в которой жило ещё несколько семей. Кухня и ванная с туалетом были общими. Для меня это было необычным. Я не знала, что так можно жить. У моих родителей всегда были квартиры, в которых и ванная и туалет были раздельными и принадлежали только нам. В любом новом городе предоставлялось жильё современной планировки, куда переезжали по направлению молодые специалисты – энергетики!
Бабушка Юля занимала длинную, не широкую, с окном, выходящим во двор, комнату. Очень высокие стены были оклеены солнечно – бежевыми обоями с проглядывающими на них красивыми розами. На самом видном месте висела большая чёрно - белая фотография девочки, приблизительно, одного со мной возраста. С такими же, как у меня, косичками. С такими же бантиками. Девочка улыбалась.
Место мне определили за высоким старинным буфетом, за стёклами которого стояли необычной красоты чашки на блюдечках и красивейший кувшин. Бабушка Юля называла его «молочником».
Удивительной формы, в резной, как кружевной, оправе из какого - то тонкого метала, рюмочки поражали своей изысканностью. Я это всё рассматривала, как в музее! Засыпала на кровати, любуясь невиданными мной предметами.
Утром в общей кухне бабушка Юля варила нам кофе в эмалированном узком и высоком кофейнике. С молоком. Жарила из кусочков белого хлеба гренки. Завтракали втроём в комнате. На столе расстилались белые накрахмаленные салфетки. На них ставились блюдца с чашками. Сахар кусочками надо было брать специальными щипчиками и, аккуратно, без звяканья, фигурной кофейной ложечкой размешивать.
Естественно, я не готова была к такому. Нет, я была довольно воспитанным ребёнком, но сидеть за столом и не болтать ногами – это было выше моих сил. Да и ногти грызла ко всему. За что получала от мамы строгие выразительные взгляды и замечания. А бабушка Юля очень ласково объясняла, как необходимо барышне вести себя за столом. Хоть, и сама передвигалась при помощи палочки, однако, преподала мне урок правильной и красивой походки.
Целью нашей поездки было посещение музеев и достопримечательностей славного города. Бабушка Юля советовала нам куда сходить, как и чем доехать до нужного нам музея, что посетить обязательно в первую очередь.
Я много увидела в ту поездку. Эрмитаж и дом – музей Пушкина, Русский музей и Петергоф, Казанский и Исаакиевский соборы. Это только маленькая часть того, что оставило восхищение в моём сознании на всю жизнь.
Мы прошли пешком по всем знаменитым, упомянутыми ещё классиками, улочкам и мостикам. Гуляли в Летнем саду, где мама читала мне наизусть «Евгения Онегина». А по вечерам возвращались в комнатку бабушки Юли, где нас ждал сервированный к чаю стол.
Месяц пролетел незаметно. Куплены билеты. Наше последнее чаепитие у бабушки Юли. Все сидели взгрустнувшие. Печально заговорила наша гостеприимная хозяйка, обращаясь к моей маме:" Знаешь, Любочка, я, ведь, когда увидела твою Аришку в сквере, чуть не заплакала. Она так похожа на мою доченьку Верочку. А когда узнала, возраст Аришки, то и совсем не по себе стало. Сердце защемило. Боль не отпускает. Душа страдает уже столько лет…. Верочке моей 12 было.
Когда ты звонила своим родственникам, чтобы узнать, почему вас с Аришкой не встретили, а, я сидела в комнате и боялась, что тебе ответят, ты соберёшь Аришку и, вы уедите от меня.
Не обижайся! Мне очень хотелось пожить рядом с вами. Аришка твоя такая же болтушка и хохотушка, как и Верочка. Она также ногти грызёт, как и моя девочка грызла, а, я её за это ругала ( тут же мама наградила меня строгим взглядом). Глядя на Аришу, я себя молодой ощутила, как будто опять стала мамой. На время. Мне опять было о ком заботиться. Столько лет одиночества… . Ни кому не пожелаешь. Не дай, Бог, тебе такое пережить.
Когда –то я была молодой и быстрой. Не знала о болях в ногах. Успевала и работать, и учиться. На заводе состояла на руководящей должности. Всегда и везде первая. Приходилось много разъезжать по Союзу. Да и по делам партийным с выездными комиссиями постоянно по области моталась. А муж был инженером. Тоже постоянно по командировкам. Серьёзным был, спокойным. И – очень тихим, в отличие от меня. Я же – задорная. Да ещё и хохотушка.
Перед самой войной я возглавила партком на заводе. Избрали секретарём. Ещё больше прибавилось хлопот и забот.
Дочка наша Верочка росла очень самостоятельной и ответственной. Училась на отлично. В классе заводилой была. Вся в меня – везде первая. Очень хорошо стихи декламировала. В концертах участвовала. С детворой возиться любила. Не могла на улице пройти мимо малыша. Обязательно остановиться. Пощебечет с ним. Да и в коммуналке нашей тогда только молодёжь жила. В каждой семье, в каждой комнате детские голоса звенели.
Теперь из тех, довоенных, жильцов я одна осталась в квартире. Кто погиб на фронте, кто в блокаду от голода умер, кто не смог пережить тягот и одиночества, а кто – то умер от полученных ран.
Любочка, вы, когда с Аришкой гуляли, может, обратили внимание, что на стенах написаны предупреждения об опасности артобстрела?" Мама тихо кивнула (видели, и не один раз, только, не знали, зачем они нужны). "С 41 – го. Память. Чтобы не забыли. Не мы – пережившие блокаду, а те – кто будет жить после.
Война перевернула всю нашу жизнь. Муж погиб в ополчении. У него зрение очень плохое было. На фронт не брали. Так он ушёл с нашими, заводскими ,одним из первых. Мы и не попрощались. Я не успела. Прибежала домой, а его уже не было. Ушёл… . Ушёл и не вернулся. Погиб."
Мне расхотелось болтать ногами. Навострив уши, слушала пожилую женщину, поглядывая на девочку, улыбающуюся нам с фотографии. Представляла её жизнь. "Счастливая – думала я – жила среди такой красатищи!" Мне, на мой детский ум, тогда казалось, что все жители Ленинграда только тем и занимались, что ходили по музеям.
А женщина продолжала свой рассказ:
- Началась полная мобилизация. Я служила тут же. Комиссаром. Фронт то – вот он, рядом. Постоянно моталась: передовая – тыл. Тыл – передовая. Мужиками командовала. Слушались. Уважали. Смерти в глаза смотрела не раз. Очень боялась попасть в плен. У меня личный пистолет был. Думала, если, вдруг, немцы схватят, то успею застрелиться.
А дома Верочка жила одна. Под присмотром соседей. Уже блокада началась. Мне приказали вернуться на завод. А завод то на самой считай передовой. Сутками на нём пропадала. Заскочу на короткий срок домой, Верочку проведаю и обратно. Спала на ходу. Тогда все так жили. Для кого – то пустой звук слова "Всё для фронта, всё для победы". А для нас, переживших – это было делом жизни и смерти.
Люди умирали от голода. Просто падали. На ходу. У меня паёк был. Чуть- чуть лучше, чем у других. Но тоже ноги таскала еле – еле. Верочке всё отдавала. Она очень жизнерадостной была. Даже тогда помогала другим.Ходила по квартирам с такими же пионерками, как и сама и, деток собирала и относила в приют. Обходили каждый подъезд, каждую квартиру. Часто было так, что мать умрёт от голода, а, руками прижимает к себе ещё живого грудничка. Чтобы согреть. Закутав того в одеяло. Ребёнок уж и кричать не может. Поэтому девочки и проверяли жильцов. Живы ли ? Бывало, что придут, а только закоченевшие трупы в квартире.
Списки жильцов вывешивались на дверях. Иной раз просто перечеркнутые крест на крест. Значит, вымерла вся квартира.
Электричества не было. Топили дровами. За водой на Неву ходили. Варили голенище сапог и ели. Подмётки от сандалий кожаных тоже варили. Страшно было. Жутко смотреть на почерневших от голода и горя людей. Это жестоко – умирающий от голода человек.
Я боялась за Верочку. Просила, чтобы одна в темноте не ходила без подружек. Но она была слишком ответственной. Слишком доброе сердце было у ребёнка. Уже совсем еле передвигалась, а всё одно - находила осиротевших малышей и в приют отводила.
Однажды, прихожу домой. Пусто в квартире. Соседей уже никого не было в живых. Дочь не отзывается. И к вечеру домой не пришла. И на вторые сутки – нет. И на третьи – ребёнок не появился.
До снятия блокады оставалось совсем чуть – чуть. Самая малость.
Ночью пришли ребята из розыска. Накануне, обратилась к ним с мольбами о помощи. Да и знали друг друга ещё с довоенной поры. Не отказали. Всё, что было в их силах – сделали, не смотря на свою занятость. Бандитов тогда хватало.
Просто протянули мне узелок. В платочек ( шалочку эту носила Верочка, такую серенькую, из козьего пуха) были завёрнуты косточки. Ребята сказали, что её съели. Сварили и съели. Останки опознали по одежде."
Я очень испугалась. С ужасом смотрела на смеющуюся девочку на фотографии. Мне, сытой и обласканной родителями и бабушками, не верилось, что такое могло произойти с такой же, как я девочкой.
- Сколько времени просидела, прижимая узелок? Не знаю. Я не плакала. Зачем? Ведь, я умерла. Умерла вместе с дочерью. Слёз нет и сейчас. Мёртвые не плачут."
Опомнившись от услышанного, мама выпроводила меня за высокий старинный шкаф, где стояла кровать и уложила спать. Я не сопротивлялась. Меня охватил ужас. Женщины ещё долго о чём – то говорили. Я не слышала – о чём. Лёжа на кровати, я думала о девочке, которая, когда – то жила в этой комнате, может, и спала на этой же кровати. И так же, как и я, засыпая, любовалась чашками и молочником за стеклом высокого шкафа.
Наш поезд отходил поздно ночью. Я знала, что мама хотела в последний день походить по магазинам. Купить подарки родственникам и друзьям. Но, вместо этого, мы втроём поехали на Пискарёвское кладбище.
Тихо лилась из больших серых репродукторов, висящих на столбах, печальная, щемящая сердце, музыка. Почему – то, очень хотелось плакать. Бабушка Юля водила нас вдоль огромных захоронений блокадников. Её дочь ( вернее, косточки и платочек – шалочка) тоже была похоронена среди них. Плакала мама. Бабушка Юля – нет. Она сказала, что Верочке хорошо лежать среди людей, а не одной в могиле. Шёл мелкий, моросящий дождик. Было очень тепло и душно. А мы всё бродили, и бродили.
Перед отъездом на вокзал, бабушка Юля протянула мне великолепную чашку с блюдцем из своего шкафа. Но мама отказалась от подарка. Уже потом она объяснила мне, что это кузнецовский дорогой фарфор прошлого века ( а в наши дни – позапрошлого). Мама посчитала этот подарок слишком щедрым для маленькой девочки. Неудобно принимать дорогую вещь. Да и хозяйка не взяла с нас ни копейки за проживание.
В благодарность, по приезде в Казахстан, где в то время на Джамбульской ГРЭС работали мои родители, мама отправила в Ленинград две посылки с вкуснейшими яблоками и сухофруктами.
Зато, подаренная бабушкой Юлей книга со словами, чтобы помнила о ней, о поездке, о Ленинграде, хранится у меня 41 год. Книга пережила несколько десятков переездов. Мне становится не по себе, когда забываю о её местонахождении. Почему? Сама не знаю. Может, потому, что напоминает о страшном рассказе, поразившем детское сознание и оставившем след в душе? Потрёпанная, изданная ещё в сталинские времена, свидетельница жестокости, лишившей матери своего ребёнка.
Не так давно, находясь в обществе молодых людей, стала невольным участником разговора, вернее размышлений о терроризме и, войнах вообще. Молодёжь спорила о том, что каждый защищает свою правду. С чем – то соглашалась, о чём – то мягко спорила. Но, когда зашёл разговор о неофашистах, высказалась эмоционально и жёстко. Тут же получила в ответ:" НУ! Тёть Арин, Вы даёте! Как совок из прошлого века рассуждаете. Нельзя так жестоко и резко судить людей!"
Да, детки. Я из прошлого века. Внучка двух молодых парней, погибших в пекле войны. Внучка двух вдов. Дочь детей войны.
Жестоко осуждаю? Может быть – жестоко. Но! Не более, чем тот, из моей детской памяти, образ женщины, прижимающей к груди узелок с косточками своего ребёнка.
(Автор Арина "Таежница")
yaplakal.com