54
Третья часть моих американских воспоминаний. Если кому интересно, первые две части можно найти в моих старых постах.
***
Долг в девятьсот долларов угнетал. Нужна была работа. С самого утра я слонялся по расплавленным улицам Бруклина как привидение, вваливался во все попадавшиеся мне на пути магазины, офисы, рестораны. Тупо бормотал под нос:
- Ай лукин фор э джаб.
На меня смотрели, словно сквозь стекло. В лучшем случае, обещали перезвонить. Говорили еще что-то, но это «что-то» я уже не понимал.
Наше школьное «май нэйм из Борис» и «зис из э тэйбл» за английский язык тут не прокатывало. Я абсолютно не улавливал, о чем говорили вокруг. Все сливалось в одно нелепое горловое карканье.
Однажды меня пригласили на собеседование. Пригласили по протекции. Протежировала меня женщина без возраста — Инна. В Советском Союзе она заведовала дефицитным обувным отделом в киевском универмаге «Украина». В Нью-Йорке же Инна за три доллара в час присматривала за четырехлетней сопливой девочкой Синди в семье умеренных еврейских хасидов.
Первая встреча с Инной запомнилась ее стартовой, произнесенной с неуместным пафосом фразой:
- Огромная удача и счастье, что ты попал в эту великую страну. Но чтоб стать здесь человеком и вытащить сюда родителей, тебе нужно будет съесть два ведра говна.
Я слегка смутился. Мне не хотелось есть говно даже в объеме спичечного коробка. Но слушал я ее внимательно. Она продолжала планировать мою жизнь в Америке по следующей схеме:
- Лет семь-восемь никаких пьянок-гулянок, никаких дискотек и путешествий, никаких клубов-ресторанов, никаких девочек-подружек. Только работа и учеба.
Работать, я так понял, мне предстояло в нескольких местах сразу.
- Иначе, не выплывешь, – подводила итог моя американская наставница из киевского универмага.
А мне тогда не исполнилось еще и двадцати трех. Перспектива не впечатляла. Такими жертвами становиться человеком можно было и в Зимбабве.
Самое интересное, что она была почти права.
Ее американо-еврейские работодатели держали шляпный салон и кондитерскую лавку. Собеседование мне предстояло пройти на вакансию продавца конфет. Инна уверила хозяйку, что английский у меня на уровне.
Пришел я на собеседование раньше назначенного времени. Инна уже была на месте. Прогуливалась с коляской вдоль тротуара. Я присоединился к ней.
Хозяйка конфетного бизнеса имела пустое американское имя — то ли Шелли, то ли Келли.
Шелли опоздала не более, чем на полчаса. Абсолютно непримечательная, словно выцветшая на солнце простынка, женщина, с вычурной шляпкой на яйцевидной голове. Деревянная американская улыбка во весь рот, без малейших признаков желания улыбаться людишкам второго сорта. Традиционный выкрик «How are you doing?!», ответа от нас с Инной не требовал.
Я сосредоточился, чтоб правильно улавливать ею произносимое. В случае чего, буду со всем соглашаться, улыбаться и утвердительно качать головой, - решил я. Не повредит.
Она стала что-то говорить, активно жестикулируя. Речь ее больше напоминала перекатывание камней-окатышей во рту. "Блядь",- выругался я мысленно. Я абсолютно ничего не понимал. Но головой мотал исправно и время от времени вставлял в ее монолог своё дебильное «окэй» и «йес».
Через пять минут она закончила и вопросительно посмотрела на меня. Я с радостью и готовностью пони к извозу, утвердительно кивнул копной своих длинных и неухоженных волос, выдав очередное «йес!». Она что-то повторила из ранее сказанного, мило и фальшиво улыбнулась. Я предположил, что меня спрашивают о готовности приступить к работе. Махая радостно гривой, я повторял свое идиотское:
- Ноу проблемс, Окэй!
В третий раз эту же загадочную фразу конфетная хозяйка произносила уже с явными признаками раздражения, хотя ртом еще пыталась улыбаться. Я не предполагал ответа хуже, чем громкое «окэй». Что и выпалил тут же. Шелли-Келли напряглась и застыла на пару секунд, став похожей на восковую фигуру Маргарет Тэтчер из музея мадам Тюссо.
Интуиция подсказывала, что конфеты продавать мне уже не придется, но надежда еще теплилась. Я глупо улыбался. Инна сквозь зубы процедила мне на ухо:
- Она просит тебя выйти во двор, подождать результатов апойтмента. Просит уже в третий раз, идиоооот....
Конечно, меня не взяли.
Английский язык — мой любимый школьный предмет, становился лютым врагом и основным препятствием для поиска работы.
***
На следующий день я уныло побрел к отцовскому другу детства - Алику Фельману. Я много о нем слышал. Даже припоминал его героический отъезд, в средине семидесятых.
В доме имелась куча фотографий, где мой отец, еще юноша, с Фельманом играет в волейбол, с Фельманом на танцах в горпарке, с Фельманом на пляже с девчонками.
У меня, как у Дартаньяна, имелось сложенное вчетверо письмо, написанное папиным каллиграфическим почерком. В письма отец просил друга юности, во имя их вечной дружбы, пристроить сыночка хоть на самую плохонькую, грязненькую, но работу. Алик владел строительной компанией. Думалось, что место разнорабочего он мне найдет.
Строительный магнат встретил меня на пороге своего дома на Ocean Park Way широкой золотозубой улыбкой и с тревогой во взгляде. Из дома выпорхнула его жена. Она была похожа на большую, ярко накрашенную стрекозу.
Наша беседа проходила на пороге большого фельмановского дома. Мы стояли на коврике с надписью « Welcome». Вовнутрь дома никто меня не приглашал.
Говорили недолго. Строительный босс спрашивал об отце, удивлялся его желанию переехать в Америку. Жена, реагируя на мой рассказ о сложностях жизни на бывшей родине, время от времени взвизгивала противным фальцетом «Анбиливибал!!!», взмахивая костлявыми руками-крыльями, в порыве притворного удивления.
Папино письмо Фельман читал бегло, как инструкцию к применению мелкого электроприбора или аннотацию к лекарству. Мне припомнилось, что отец морально готовился к написанию прошения дня три и еще столько же его крапал. Прочитано же все было за полминуты.
Отцовский друг молодости купил мне жестянку пива за полдоллара, посоветовал выучиться на медбрата и попрощался.
Еще один выстрел мимо.
***
Работу я все же нашел. Кстати, в строительной компании. Правда, владел ею не отцовский друг, а совершенно мне незнакомый львовский еврей Майлах.
Меня взяли «шлеппером». В переводе со сленга — чернорабочим. Пять долларов в час. Столько стоили мои руки. Контора находилась в Квинсе.
Рабочий день с половины девятого утра до полшестого вечера. В одиннадцать утра — пятнадцатиминутный кофе-брейк. Во время кофе-брейка присаживаться запрещалось. Только стоя можно было пить кофе и жевать свой чизкейк. Причем, это контролировалось бдительным бригадиром — Лёней, маленьким веселым и чернявым еврейчиком , боссовским шурином. Перерыв на ланч — полчаса, с двенадцати до полпервого. Обедать можно было сидя. Вот такое вот расписание.
В первый рабочий день Лёня отправил меня на ответственный участок — в котлован. Снабдил киркой, лопатой и одноколесной тележкой. В котловане Америка вконец потеряла для меня голливудские очертания.
В напарники дали гуталинового негра Джоуи. А скорее, это меня ему дали в напарники. Рыть котлован под опалубку было дешевле силой четырех рабочих рук за десять долларов в час, чем нанимать экскаватор за двести.
Джоуи был невысоким, жилистым, типично гарлемским ниггером. Широкие джинсы по-рэповски висели на бедрах в десяти сантиметрах ниже трусов. Во рту сверкал золотой зуб с выгравированной заковыристым вензелем буквой «J».
Наше рабочее задание было наипростейшим. Джоуи копал вглубь, грузил мне землю в тележку, а я должен был вывозить ее из котлована по деревянному настилу и вываливать в отвал наверху.
Тележка меня не слушалась. Передвигать одноколесный механизм по прямой мне никак не удавалось. Несколько раз я не доезжал до отвала вовсе, вываливая содержимое то влево то вправо. Пару раз тележка катилась на меня обратно с крутого, уходящего вверх деревянного настила. Я был похож на мультяшного волка из «Ну погоди!». Там он, кажется, в двенадцатой серии, тоже убегал от тележки с песком. Веса во мне тогда было не больше шестидесяти пяти килограмм, серьезно я никем и никогда не работал. А тут сразу в котлован.
Негр Джоуи на самом деле работал как негр. Наполнял он тележку молниеносно и с энтузиазмом. Джоуи был правильным негром — не пил, не курил, развивал мышечную массу. Сорокаградусная августовская жара ему не мешала.
К обеду я понял, что больше не довезу до отвала ни одного грамма земли. Предложил напарнику поменяться ролями. Он с удовольствием согласился. Теперь у меня была кирка и лопата, у него тележка. Временно стало легче. Появились хоть какие-то перерывы в работе. Но чертов Джоуи так быстро возвращался, что я не успевал даже прикурить сигарету. Кроме того, когда он катил наполненную землей тележку, то производил руками движения вверх-вниз. Я спросил его, зачем. Он ответил, что таким образом хорошо развивается группу мышц, не задействованных при других видах работ. "Идиот лиловый, - подумал и сплюнул под ноги чем-то вязким.
К концу рабочего дня я открыл жестяную банку дешевой газировки со вкусом имбирного эля и вылил липкую жидкость себе на голову. Ей богу, не вру. Я просто, не знал, откуда мне ждать облегчения. До полшестого оставалось десять минут. Я просчитывал время посекундно. А в пять тридцать Леня предложил всем желающим остаться на овертайм. Десять долларов к зарплате лишними никому не показались. Все взяли и согласились. Я тоже. Из трудовой солидарности, что ли.
Как я дожил до конца того рабочего дня, я не понимаю до сих пор. Может быть, у меня открылось второе дыхание, а может я, просто, потерял сознание на те дополнительные два часа. Я не помню.
Дома уже еле добрался до душа. Весь пропах сладкой газировкой. До сих пор запах имбирного эля вызывает у меня позывы к рвоте.
Но отступать мне было некуда. Долги, аренда, еда, в конце концов.
Порвались даже последние носки…
А через две недели я понял, что начал потихоньку привыкать к этому каторжному труду. Тележка уверенно держала баланс, лопата не вываливалась из рук, кирка,- та вообще, казалась орудием труда, которое я держал в руках с рождения. А самое отрадное из всего этого было то, что я начинал понимать их английский язык. Сотрудничество с гарлемским негром пошло мне впрок. Кашеобразная словесная блевотина начала приобретать очертания понятных мне предложений. Месяца через два я спокойно мог изъясняться на любую тему. Вот такие вот курсы английского разговорного.
В ответ я обучал Джоуи русскому. А чему я его еще мог научить...
Спрашивал у него, например,для смеха:
- Джоуи, а ю блатной?
Он деланно злился и с вызовом переспрашивал:
- Am I blackной? Did you call me black, fucking russian lazy bom?! – и мы оба не сдерживали смех от этого лингвистического каламбура.
Временами, когда работать не хотелось совсем, над Квинсом неслось громогласное негритянское:
- Ду самсинг, русски хуй!!!
Я опять хохотал.
***
Вскоре наша бригада стала еще интернациональней. К нам добавили Габриеля - американца пуэрториканского происхождения, в вечно натянутой на голове бандане. К счастью, Габи оказался ленивым. Очень ленивым. Он гармонично уравновешивал производственный порыв Джоуи и мою трудовую импотенцию. Габриель считался порочной, даже падшей личностью. Выражалось это в том, что раз в месяц он мог уйти в запой.
Пуэрториканский запой выглядел так: латинос не выходил на работу, с утра разбавлял двести пятьдесят грамм джина с тоником в одинаковой пропорции, вставлял в емкость трубочку и пил этот коктейль на протяжении всего дня. Был весел, навещал нас с Джоуи на работе, балагурил, переходя с английского на родной испанский. Одним словом, гулял.
Окружающие не знали признаков русского запоя. Иначе, не назвали бы коктейльное баловство пуэрториканца столь грозным словом.
Как-то, в ноябре я решил «выставиться. По поводу своего дня рождения. Большинство работяг в нашей шаражке были поляками. Еще несколько русских, вернее, русских евреев, негр Джоуи, и этот самый пуэрториканец — Габриель.
По такому случаю, в польском магазине я приобрел пластиковую бутыль недорогой водки «Popoff», примитивную славянскую закуску в виде чесночной колбасы, оранжевого острого шпика, черного ржаного хлеба и еще какую-то консервацию в стеклянных банках.
За час до окончания смены начали разливать. Негр не пил, только ел чесночную колбасу, запивал колой, громко срыгивал, удивляясь, как можно есть такую вредоносную пищу. Всем остальным было разлито по половине пластикового стакана. Налили и Габриелю. Через минуту повторили. После третьей все стали благодушными и говорливыми. Поляки с русскими начали хмельной спор о роли Леха Валенсы в историческом процессе. Никто не заметил, как пропал пуэрториканец. А пуэрториканец уже мирно посапывал на дне свежевырытого котлована. Вытаскивать его оттуда никому не хотелось. Было лень. Работяги продолжали спор. Негр догрызал «жопку» чесночной колбасы, закусывая маринованным патиссоном.
За пятнадцать минут до конца рабочего дня пришел босс — огромный пейсатый и рыжеволосый еврей Майлах. Когда-то, во Львовской области он был Михаилом. Перебравшись в Израиль, стал Майлахом, принял веру. Причем, самую ортодоксальную ее ветвь – хасидскую. Каждый год, согласно Торе, жена рожала мужу рыжего и крупного отпрыска. Майлах послушно ждал Мессию. Ждать предпочитал в Америке.
При виде хозяина вся рабочая компания сосредоточенно приняла нейтральный вид. Пластиковые стаканы уже давно унесло ветром, пустая бутылка была зарыта в песок, закуска съедена. Задав пару дежурных производственных вопросов, Майлах спросил о местонахождении Габи. Поляки недоуменно пожимали плечами, русские сделали вид, что не поняли вопрос.
Габриеля выдал храп, доносившийся из котлована. Майлах разбудил его тычком совковой лопаты по заднице. Пуэрториканец осоловевшими глазами смотрел на окружающий мир, пытаясь восстановить действительность. Потом неловко начал карабкаться вверх. Несколько раз скатывался обратно. Бандана слетела с головы. Помню, все удивились тому, что латиноамериканец оказался абсолютно лыс. Лыс, как электрическая лампочка. После десятиминутной борьбы нетрезвого человека с земным притяжением, Габи, все же, выкарабкался. Он смотрел на большого еврея пьяными раскосыми глазенками, слегка покачивался, глупо и блаженно улыбался. Неожиданно, и как-то довольно резво полез к Майлаху с объятиями. Огромный хасид, вытаращив на него и без того безразмерные глаза, попятился назад. Габриель, все же, настиг свою цель уже на краю котлована. Обнял хозяина, уткнулся ему лысиной в нечесаную рыжую бороду и тихо проскулил эпическое русское:
-Do you respect me, boss?
Ну, вот откуда это берется? Скажите мне...
***
За год работы на стройке я довольно крепко сдружился со своими собратьями по кайлу и лопате. Особенно с Джоуи. Я даже по доброй советской традиции помогал гарлемцу переезжать на новую квартиру. Перетаскивал диваны и бытовую технику. Живо участвовал в расстановке мебели.
Пришло время возвращаться в Россию. Начинался мой последний рабочий день. Мне, воспитанному в духе единства, равенства и братства, захотелось что-то оставить о себе на память этому смешному и крепкому негритёнку. Ну, какой-то подарок.
Спрашиваю его, - Чего тебе подарить, мой афроамериканский товарищ?
Афроамериканский товарищ пожелал иметь на светлую память обо мне тоненькую цепочку из советского золота пятьсот восемьдесят пятой пробы, которая сиротливо болталась на моей одуванчиковой шее. Негры любят золото. Я тут же, торжественно, чуть ли не со слезой, перевесил цепочку со своей тонкой шеи на крепкую черную шею американца. Джоуи выдал в ответ свое негритянское алаверды.
Мое желание было весьма прозаичным. Я хотел на память джинсовую рубашку «Wrangler» с длинным рукавом, как у Ванн Дама в «Кровавом спорте». Джоуи не менее торжественно пообещал после работы вместе со мной поехать в магазин для приобретения столь модного предмета гардероба. Я уже представлял себя, щеголяющим в новенькой джинсовой рубашке по улице Ленина родного города.
Джоуи убежал с работы за полчаса до ее окончания. Он знал, что у меня завтра утром самолет. Больше мы с ним не виделись. Никогда. Вот такая вот дружба по-американски. Ценой в тридцать пять долларов. ©
Это сообщение отредактировал Реббе - 9.09.2017 - 16:36
yaplakal.com