268
Учился Семён плохо, на одни двойки. Отца у него не было. Вернее, был когда-то, но кто и куда делся – этого Семён так никогда и не узнает. Жил он в Манушкино – страшной дыре под Ленинградом, куда два раза в сутки ходил «подкидыш», утром – в школу, вечером – со школы. Мать пила. Пили, вообще, все кругом. И Семён, в том числе. Жили они в комнате в бараке. Выглядел Семён плохо. Худой, как черт, бритый каждый год наголо, имел он квадратный череп и какой-то с рождения дегенеративный вид двоечника-идиота, которому на роду написано попасть прямо с училищной скамьи за тюремную решетку. Питался Семён через раз, дома почти не ночевал, уроки не делал, воровал еду в бакалее, и мечтал в 14 лет, наконец, получить свой первый срок по «малолетке». Пока вдруг, в шестом классе не случилось с ним чудо.
Лазя с дружками по каким-то развалинам вокруг родных пенатов, Семён сорвался с трехметровой высоты, упал на кирпичи, и слегка побился. Ударился головой о камни, потерял сознание, и… очнулся совсем уже другим человеком. Что-то в нём чудесным образом переменилось. Семён встал, оглянулся – друзья его от страха разбежались – отряхнулся, и пошел домой. В бараке он выгнал материных собутыльников, уложил пьяную спать, убрался кругом, наварил сестрёнке картошки, наквасил целую кадку капусты, и сел за уроки.
К концу четверти Семён подтянул все предметы. Двоек больше у него не было. Тройки попадались, но в основном, ставили ему теперь четверки. Лучше всего пошла у Семёна алгебра. Никто не мог понять, откуда у него взялись такие способности в математике? И хотя пятёрку ему пока не ставили, опасаясь какого-нибудь тут подвоха, но даже отличникам стал он теперь помогать решать сложные задачки.
Если кто думал, что после летних каникул Семён сдуется, и снова станет двоечникам, то он таких сомневающихся страшно разочаровал. Всё лето Семён трудился на халтуре в колхозе и заработал 750 рублей, приличные по тем временам деньги, которые отложил на сберкнижку, и стал аккуратно их тратить на семейные нужды. Мать его, устыдившись, что ребенок стал показывать ей самой пример, как нужно себя вести, пить перестала, и больше времени теперь уделяла хозяйству.
В седьмом классе из хорошистов Семён перебрался в отличники, попал на городскую олимпиаду по математике, и показал там такой результат, что вытянул всю школьную свою команду. Его приметили, и рекомендовали записаться в математическую секцию Дворца Пионеров. Ездить из Манушкино на Невский проспект стало совершенно невозможно, а потому Семён уговорил мать сделать обмен, и разменяться из барака на город. Она устроилась на Красный треугольник, и получила сначала комнату на Крюковом канале, а после, когда Семён отдал ей все заработанное за лето – разменялась на Мойку.
Стали они жить в центре. Семёна перевели в физико-математическую школу. Никто из его новых товарищей и предположить не мог, каким был Семён два года назад. Блестяще отучившись, после школы Семён без экзаменов поступил в университет, а поскольку был круглым отличником, стал получать повышенную стипендию. Мать на фабрике выдвинули в профсоюз. Сестренка училась на одни пятерки. Дали Семёну место в общаге, но оно было уже без надобности: снова они разменялись, переехали на Миллионную, в две комнаты в «трёшке» с видом на Неву и с такими потолками, что решили сделать второй этаж. Семён купил стройматериалов, и на зимние каникулы приступил к ремонту: собрал козлы, и полез красить потолок, да неудачно закрепил, и свалился с пятиметровой высоты об пол. Потерял сознание. Очнулся он совсем другим человеком. Долго смотрел на молоток и гвозди, не понимая, зачем взялся за этот ремонт? Зачем вообще что-то, за что надо браться? Зачем суетиться, добиваться что-то, доказывать кому? Всё – тлен и бессмыслица в этом мире. Плюнул, и бросил ремонт, не начав даже.
Что-то в нём опять переменилось на сто восемьдесят градусов. На другой день пошел он в пивную, назло, где спустил всю свою стипендию малознакомым собутыльникам. Стал Семён поддавать. Приходил домой теперь пьяный, к ужасу матери и сестры. Потом еще хуже стало: как напьется, сразу садится играть в карты. А поскольку имел математическую память – стал в карты выигрывать. Пошли у него большие деньги. Хватало и на выпивку и на женщин легкого поведения. Из университета его попёрли. Взял академический отпуск по алкоголизму, чтобы совсем уже не бросать. Напился в каких-то гостях, прищучил шулера за картами, вынул нож и два раза мошенника ударил. Арестовали, отвезли в Кресты. Стали шить хулиганство с причинением тяжких телесных. Шулер, слава богу, не помер, а потому дали всего четыре года – легко ещё отделался. Отправили Семёна в Мордовию.
В колонии Семён работать не стал – западло, надел черную фуфайку. Лежит на нарах, плюёт в потолок, обыгрывает всех в карты, курит анашу, пьет чифирь и водку, когда кто пронесет. Совсем от рук отбился. Кинули его за такое поведение в карцер, а после БУРа – на работу погнали, в лес, дрова пилить. А он лежит на пригорке, работать не хочет. Ну, бригадир его со злости поленом по голове и вмазал. Семён сознание потерял.
Очнулся, кругом себя глянул, и будто пелену с глаз снял. Весь мир перед ним радугой заиграл. «Во что же», - думает, «Я, себя, скота, превратил? Мне природа счастье дала родиться, а я своим счастьем пренебрег». И заплакал Семён горючими слезами. С того дня опять он переменился в совсем другую сторону. Пошел Семён на работу в самый захудалый цех, и стал там вкалывать, рук не покладая. А когда свободное время выходило – стал Семён рисовать, всё, что кругом видел: людей, бараки кругом, вышки, пейзажи. Так навострился, что в скором времени руку себе набил, портреты пишет. Ленинскую комнату оформил, плац плакатами изукрасил. Уволили его из цеха, дали мастерскую, трудись, товарищ, видим, встал ты на путь исправления. Дали ему холст, масло, кисти, и он все начальство в живописи воспроизвел, не хуже Рембрандта на его картине «Ночной дозор». За что и получил условно-досрочное.
Приехал домой, к матери и сестре. Родные его с опаской встретили. Но, разглядев, видят – новым человеком вернулся. Поселили в третьей комнате, которую у соседей теперь выкупили. Стала у них уже не коммунальная, а отдельная квартира на Миллионной улице, рядом с Эрмитажем. Мать его на хорошей работе оказалась, в профсоюзе, начальником. По заграницам ездит, опыта набирается. Семён университет заканчивать не стал, а поступил в Академию, на станковую живопись. Очень ловко у него пошло, как будто он с младых ногтей рисованию учился.
Отучился на отлично, вступил в Союз Художников, участвует в зональных выставках, в Манеже каждый год висит. Дали ему мастерскую, на Владимирском проспекте, 60 квадратных метров. Познакомился с красивой девушкой, Марией, тоже художницей. Только собрались жениться, вышел Семён из дома в магазин, за кефиром, и в подворотне его хулиганы водопроводным обрезком по затылку вмазали…
Теперь Семён живет на Пряжке. В палате у него три человека, немного. Комфортабельно устроился. Мама постаралась. Семён уже приноровился. Если себя в ухо слева ударить – феноменальные у него способности открываются, сразу садится Семён за кандидатскую по топологии. Уже половину сделал, к осени допишет, если ему никто не помешает. Но долго он так не выдерживает. Недели через две бьет себя Семён в правое ухо. Сразу начинается – шалман-вокзал, прощай, паровоз, и прочие художества. Может и соседа пырнуть – было бы чем. Закидывает ногу за ногу, и ничего три недели не делает. А лучше утащит у сестры спирт, и потихоньку тянет. Потом снова – в левое. Головой встряхнет, будто наваждение прочь опрокидывает. Хватает ручку, и писать роман, гениальный. Без вранья. Уже трем филологам показывали. Уверяют, текст – чудо, автор – изумительный, чертяка, такие образы выкаблучивает. Усидчивости не хватает, но к лету обещал доделать. Потом – снова в правое. Так и живет. А по-другому – никак не получается. Уникум.
© Игорь Поночевный
yaplakal.com