Зверства фашистов во время Великой Отечественной войны наш народ помнит и не забудет никогда.
Но, оказывается, даже в советские времена об этих ужасах правду говорили не до конца.
Сегодня становится ясно, что во времена СССР партийное руководство, исходя из ложно понятой «дружбы народов», делало все возможное для того, чтобы скрыть от народа вопиющие факты участия в этих зверствах националистов из Украины и Прибалтики. Да, эта публика не умела воевать и была способна только на то, чтобы жечь деревни и расстреливать беззащитных женщин, детей и стариков.
Один из самых ярких примеров такого рода - киевский Бабий Яр. Наш большой поэт Евгений Евтушенко, который в 60-е годы написал поэму о массовом расстреле в Киеве советских граждан, и главный редактор «Литературной газеты» Валерий Косолапов, эту поэму напечатавший, совершили настоящий подвиг. Потому что они пошли против «линии партии», понимая все последствия этого поступка. Пошли, потому что не могли поступить иначе...
ЧТО СТАЛО ТОЛЧКОМИтак, «Литературная газета», выходившая в СССР миллионным тиражом и позволявшая себе некоторые вольности, 19 сентября 1961 года пошла, можно сказать, на практически открытый конфликт с советской идеологией и опубликовала «Бабий Яр».
А началась вся эта история с того, что молодой писатель Анатолий Кузнецов рассказал Евгению Евтушенко о Бабьем Яру. Это место на окраине Киева, где в сентябре 1941 года гитлеровцы расстреляли десятки тысяч людей, в подавляющем большинстве - евреев. В советской печати мало писали о Бабьем Яру. Но 10 октября 1959 года в «Литературной газете» появилось письмо, озаглавленное «Почему это не сделано?». Его автор - известный тогда и знаменитый позже писатель Виктор Некрасов - писал:
«На окраине Киева, на Лукьяновке, за старым еврейским кладбищем есть большой овраг... Это Бабий Яр. И вот я стою на том самом месте, где в сентябре сорок первого года зверски были уничтожены тысячи советских людей, стою над Бабьим Яром. Тишина. Пустота. По ту сторону оврага строятся какие-то дома. На дне оврага - вода. Откуда она?
По склону оврага, продираясь сквозь кусты, поднимаются старик и старуха. Что они здесь делают? У них погиб здесь сын. Они пришли к нему... У меня тоже погиб здесь друг. В Киеве нет человека, у которого бы здесь, в Бабьем Яру, не покоился бы отец или сын, родственник, друг, знакомый...»
Писатель Кузнецов рассказал знаменитому поэту Евтушенко об этом трагическом месте и процитировал еще один пронзительный отрывок из письма писателя Некрасова: «Сейчас в архитектурном управлении города Киева мне сообщили, что Бабий Яр предполагается «залить» (вот откуда вода!), иными словами, засыпать, сровнять, а на его месте сделать сад, соорудить стадион... Возможно ли это? Кому это могло прийти в голову - засыпать овраг глубиною в 30 метров и на месте величайшей трагедии резвиться и играть в футбол?»
Потрясенный рассказом товарища, Евгений Евтушенко попросил Кузнецова отвести его к оврагу и был совершенно ошеломлен: «Я увидел самую обыкновенную свалку, которая была превращена в такой сэндвич дурнопахнущего мусора. И это на том месте, где в земле лежали десятки тысяч ни в чем не повинных людей, детей, стариков, женщин. На наших глазах подъезжали грузовики и сваливали на то место, где лежали эти жертвы, все новые и новые кучи мусора».
Евтушенко не мог понять, почему налицо какой-то странный, если не сказать подлый, заговор молчания. А Кузнецов уже тогда рассказал ему свою версию: примерно 70% участников расстрела были украинскими полицаями. Фашисты поручали им самую отвратительную, черную работу по убийству невинных евреев. Вот, мол, именно поэтому вопрос становится довольно щекотливым. Формально получается, что одни советские граждане стреляли в других советских граждан, ну а немцы, дескать, просто стояли рядом с автоматами. Сегодня мы знаем совершенно точно, что так и было, но в то время даже говорить об этом было опасно...
ПОЭМА И СТРАСТИ ВОКРУГ НЕЕРассудив, что все это постыдная и подлая демагогия, Евтушенко почувствовал себя устыженным, больным от всего услышанного и увиденного. Такой человек молчать просто не мог.
За одну ночь поэт написал пронзительную поэму «Бабий Яр». Говорят, он читал ее наутро коллегам-литераторам и кто-то стукнул киевским чиновникам от КПСС, после чего концерт Евтушенко хотели отменить. Но он пообещал скандал, и ему дали прочитать «Бабий Яр» в переполненном зале.
Сам поэт позже вспоминал: «Была там минута молчания, мне казалось, это молчание было бесконечным. Там маленькая старушка вышла из зала, прихрамывая, опираясь на палочку, прошла медленно по сцене ко мне. Она сказала, что она была в Бабьем Яру, она была одной из немногих, кому удалось выползти сквозь мертвые тела. Она поклонилась мне земным поклоном и поцеловала мне руку. Мне никогда в жизни никто руку не целовал».
Уже в Москве поэт принес текст в «Литературную газету», которую возглавлял тот самый Валерий Косолапов. Он работал уже после знаменитого Твардовского, его тоже считали человеком очень порядочным и, насколько это было возможно в то время, широких взглядов.
«МЫ РЕШИЛИ БЫТЬ УВОЛЕННЫМИ»Коммунист Косолапов прочитал поэму вслух прямо при авторе и признал, что эти стихи очень сильные и нужные.
Евтушенко ждал обычных в таких случаях слов: «Но печатать их сейчас нельзя». Однако Косолапов повел себя неожиданно, просто попросив знаменитого поэта немного посидеть в приемной. А сам главный редактор вызвал к себе на работу... жену! Да-да, он понимал, что принимает важнейшее для своей карьеры решение, что отразится на его работе, зарплате, и считал, что без одобрения супруги совершать такой поступок не имеет права.
Но текст поэмы он в набор отправил, видимо, понимая, что жена его поддержит. Хотя, конечно, удаление из номенклатуры, потеря работы, лишение привилегий, пайков, путевок - не каждый с этим согласится. И сегодня тоже.
...Евтушенко ждал, пока поэма набиралась в типографии. Он вспоминал позже, как к нему пришел старичок-наборщик: «Принес мне чекушечку водки початую и соленый огурец с куском чернушки. Старичок этот сказал: держись, ты держись, напечатают, вот ты увидишь».
Ну а жена Косолапова, фронтовичка-санитарка, оказалась женщиной не из пугливых. Она вышла из кабинета главреда и «глаза у нее были на мокром месте. Смотрит на меня изучающе и улыбается. И говорит: «Не беспокойтесь, Женя, мы решили быть уволенными», - вспоминал Евтушенко.
Газета наутро продавалась в киосках всего СССР, а кураторы из ЦК КПСС прискакали с выпученными глазами и с криком: «Кто разрешил, кто пропустил?..»
Критические статьи в прессе, травля были организованы по всем правилам и на самом высоком уровне. Даже первый секретарь ЦК КПСС Никита Хрущев буркнул нечто неодобрительное в адрес Евтушенко.
Зато мировая реакция удалась на славу: за одну неделю потрясающая поэма была переведена на 72 языка и напечатана на первых полосах всех крупнейших газет, в том числе американских. Поэту позвонил великий композитор Дмитрий Шостакович и спросил, не даст ли автор «Бабьего Яра» разрешения написать музыку на текст поэмы...
Ну а Валерий Косолапов спокойно и вполне достойно принял свое увольнение. Он знал, что прав и по совести, и по всем иным параметрам. Видимо, остыв, партийные начальники позже вернули его в мир литературы и поставили руководить журналом «Новый мир». Но в памяти людей он остался как тот человек, который вместе с Евтушенко подарил миру великолепные трагические строки об одном из чудовищных преступлений фашизма.
Над Бабьим Яром памятников нет.
Крутой обрыв, как грубое надгробье.
Мне страшно.
Мне сегодня столько лет,
как самому еврейскому народу.Мне кажется сейчас —
я иудей.
Вот я бреду по древнему Египту.
А вот я, на кресте распятый, гибну,
и до сих пор на мне — следы гвоздей.
Мне кажется, что Дрейфус —
это я.
Мещанство —
мой доносчик и судья.
Я за решеткой.
Я попал в кольцо.
Затравленный,
оплеванный,
оболганный.
И дамочки с брюссельскими оборками,
визжа, зонтами тычут мне в лицо.
Мне кажется —
я мальчик в Белостоке.
Кровь льется, растекаясь по полам.
Бесчинствуют вожди трактирной стойки
и пахнут водкой с луком пополам.
Я, сапогом отброшенный, бессилен.
Напрасно я погромщиков молю.
Под гогот:
«Бей жидов, спасай Россию!»-
насилует лабазник мать мою.
О, русский мой народ! —
Я знаю —
ты
По сущности интернационален.
Но часто те, чьи руки нечисты,
твоим чистейшим именем бряцали.
Я знаю доброту твоей земли.
Как подло,
что, и жилочкой не дрогнув,
антисемиты пышно нарекли
себя «Союзом русского народа»!
Мне кажется —
я — это Анна Франк,
прозрачная,
как веточка в апреле.
И я люблю.
И мне не надо фраз.
Мне надо,
чтоб друг в друга мы смотрели.
Как мало можно видеть,
обонять!
Нельзя нам листьев
и нельзя нам неба.
Но можно очень много —
это нежно
друг друга в темной комнате обнять.
Сюда идут?
Не бойся — это гулы
самой весны —
она сюда идет.
Иди ко мне.
Дай мне скорее губы.
Ломают дверь?
Нет — это ледоход…
Над Бабьим Яром шелест диких трав.
Деревья смотрят грозно,
по-судейски.
Все молча здесь кричит,
и, шапку сняв,
я чувствую,
как медленно седею.
И сам я,
как сплошной беззвучный крик,
над тысячами тысяч погребенных.
Я —
каждый здесь расстрелянный старик.
Я —
каждый здесь расстрелянный ребенок.
Ничто во мне
про это не забудет!
«Интернационал»
пусть прогремит,
когда навеки похоронен будет
последний на земле антисемит.
Еврейской крови нет в крови моей.
Но ненавистен злобой заскорузлой
я всем антисемитам,
как еврей,
и потому —
я настоящий русский!
https://mirnov.ru/rubriki-novostey/yeto-int...babem-jaru.html
yaplakal.com