Подмосковный сосновый лес, едва заметная в темноте тропинка в окантовке из пустых бутылок (дворник уберёт). Невысокий забор, наклонившийся под неведомым углом, запахи Сааба и открываемая лишь ключами собутыльников дверь на заброшенный участок, где посреди гордых холмиков спизженного возвышается двухэтажным дом, сделанный из проводов и микросхем.
Поднявшись по скрипучей, но электрифицированной лестнице, мы попадаем в богатейшую палитру грязных полов и ласкающей взор цветовой дифференциации тазиков.
Где-то в чулане слышны всхлипы ребёнка, а по центру большой комнаты огромный диван с неглаженными, но зато серыми простынями, ласково сдобренными по краям остатками макарон и тюбиками средств от ожогов.
Стены украшены наборами фаллоимитаторов разного калибра и степени раздражённости к любимому партнёру. Рядом величественно подвешены ржавые серпы на случай пьяной кастрации. Подушки заземлены по всем правилам.
И посреди этого великолепия трудится одинокая заброшенная всеми мать, бросающая порой тускло-безнадёжные взоры на чулан и на прикроватный столик, где должна была, но никогда не лежала трудовая книжка любимой. Которая чередует запои с больничными, за что регулярно получает зарплату, достаточную для многомиллионных долгов.