Дядя Кока (глава 5-6 и еще сколько-то там....)
Странное дело, но дядя Кока лишь ушибся, спрыгнув с ковша. Ни трактора, ни мусорщика, ни крыс рядом уже не было. Он встал, оглянулся, обвел печальным взглядом все тот же унылый мусорный пейзаж и побрел сам не зная куда, обходя работающую технику, ревущие краны, разгрузочный терминал...
Прошло несколько дней. Укусы по-прежнему ныли и саднили, особенно по ночам. Дядя Кока многое понял, к кое-чему уже начал привыкать. Он выбрал себе тихий, не хоженый техникой участок свалки. Тут не так сильно воняло, было поменьше живности. Где-то раздобыл брюки, свитер, нехитрую обувку, не Brioni, конечно, но по ночам грели не хуже. Из старой, поломанной мебели соорудил себе что-то вроде навеса со стенками. Там и хоронился, размышляя. Часто плакал, вспоминая жизнь земную. Нет, он скучал не по роскоши, в которой утопал, не зная, чего еще пожелать, и не по беспределу, чинимому им многие годы. Он плакал от стыда, жгучего, испепеляющего сознание стыда за то, что безнаказанно творил многие годы. За то, что ходил по людским головам, за то, что обагрил руки человеческой кровью, за то, что в безумной погоне за прибылью распродал, разворовал, растоптал все то, что было доверено бережно хранить и приумножать.
А еще голод, даже не жажда, а нестерпимый голод истязал его сутками, отнимая все силы. Ему снились то изысканные яства, то простая еда. Вот она – дымящаяся, светящаяся изнутри золотистым светом, вареная картошечка. А рядом огурчик, маленький в пупырышках, темно-зеленый красавчик, так и просит надкусить его с громким хрустом, растворяясь на языке солеными ароматами пряных трав. Тут же на тарелке - серо-розовый кусок селедочки в винном соусе, терпеливо ожидает своей очереди. А во главе этого великолепия – черный, тонко порезанный хлебушек. Мучительный аромат теребит ноздри, сводя с ума. Глотая тягучую слюну, дядя Кока протягивает руку, чтобы надломить кусочек хлеба и обмакнуть его в соус, а потом, вожделенно закрыв глаза, положить в рот и, посасывая, долго смаковать непередаваемую симфонию вкусов и запахов. Но как только руки касаются хлеба, он тут же плесневеет, обрастая серо-бурой коркой, картошка чернеет, покрываясь зеленой слизью, в разложившейся селедке копошатся мелкие белые опарыши... Дядя Кока в ужасе, с отвращением отталкивает от себя тарелку, сглатывая голодную слюну. Еда во сне всегда разная, а сюжет один и тот же: все приходит в несъедобное состояние, стоит только прикоснуться. Мужчину будит среди ночи собственный надрывный плач, он вскакивает, в бешенстве круша свое нехитрое укрытие, потом опускается на землю и начинает тихо, обреченно скулить.
Устав бороться с голодом, дядя Кока с некоторых пор начал ходить на станцию разгрузки и ковыряться в недавно привезенных отходах, выискивая полупустые упаковки от молока, йогурта, перезревшие плоды, овощные и мясные очистки. Подобную картину он часто видел в той, земной жизни. Проезжая в бронированном лимузине по улицам города, дядя Кока сквозь затемненные окна не раз с безразличием наблюдал как люди, между прочим, его избиратели, вот так же ковырялись в мусорных баках в поисках еды, одежды и много еще чего, на что не хватало пенсий, зарплат, копеечных социальных выплат. Главной проблемой было вовремя увернуться от манипулятора, иначе можно было легко уехать на кране на одну из далеких мусорных вершин.
Иногда ему везло в поисках пропитания, и попадалась вполне свежие, недоеденные остатки пищи. А однажды, вообще, случился праздник – он нашел целую коробку конфет, и плевать, что они были давно просроченные, с белым налетом. Эту находку он берег, экономил, в день надкусывая только самую малость. Долго смаковал кусочек во рту, не решаясь проглотить, все боялся, что больше ему так не повезет.
Однажды, это случилось через несколько недель, после того, как свалка стала обиталищем дяди Коки. Среди ночи его разбудили чьи – то прикосновения. Кто-то робкими, несмелыми движениями, прикасался в рукам, пробегал вдоль туловища, подползал к лицу, ежесекундно принюхиваясь и щекоча жесткими усами. «Крыса!», - эта мысль паникой взорвалась в мозгу. Первым желанием было отшвырнуть от себя грызуна, пока хищные зубы не впились в глотку. Он не встречал зверьков с того памятного вечера возле трактора. Но тут вмешался более мощный инстинкт – голод. «Лежи тихо, не дыши, замри и подпусти ближе!» - скомандовал он мозгу. Зверек обосновался где-то в районе плеча, все больше смелея, принюхиваясь к лицу и уже пробуя куснуть свежую плоть. Резким рывком дяде Коке удалось схватить грызуна за шею. Это был небольшой крысенок. Он отчаянно пищал, пытаясь извернуться и укусить, стискивающие шею сильные пальцы.
Не долго рассматривал мужчина свой трофей. В следующий миг, удерживая крысенка другой рукой за мягкое шерстяное брюшко, он без труда оторвал голову и замер, уставившись на подрагивающее в конвульсиях тельце. Дядя Кока никак не мог решиться начать трапезу. Где-то среди потаенных извилин его мертвого мозга голод и отвращение, два старых врага, вели между собой смертельную битву. Голод победил, и мужчина, закрыв глаза, начал рвать зубами серую шерстку. Рвал и сплевывал, рвал и сплевывал, до тех пор, пока не почувствовал языком теплое мясо. Первый крысенок дался ему тяжело, это потом он научится ловить их и мастерски освежевывать, утоляя голод. А в первый раз, справившись с тушкой, дядя Кока, помимо сытости, вдруг остро ощутил странную смесь отвращения и жалости к самому себе. Он ненавидел себя за то, что сделал, и еще больше ненавидел необходимость испытывать муки голода.
Размазывая по лицу крысиную кровь он опять заплакал, рыдая в голос, и вдруг впервые обратился к Господу: «Ну прости ты меня! Неужели тебе недостаточно моих мук?! Я давно во всем раскаялся, я все понял! Я все осознал! Дай ты мне покоя уже...» - кричал он сквозь слезы, глядя в черное беззвездное небо, видневшееся среди, грозно нависающих над ним, мусорных вершин.
Прошло еще несколько недель. Дядя Кока приноровился, приспособился. Такова человеческая натура, постепенно привыкнуть можно даже к аду. Свалка исправно поставляла свежую крысятину, пищевые отходы, одежду. Даже постоянная вонь больше не казалась такой уж нестерпимой, и скорее присутствовала фоном где-то на периферии сознания. Но одна мысль не давала покоя ни днем ни ночью, вводя в исступление, заставляя выть по ночам подобно зверю: «Я тут застрял навечно, я буду бесконечно ходить, подобно крысам, этими лабиринтами, копошась в том, что людям больше не понадобится. Людям, которые имеют возможность жить, любить, ошибаться и исправлять свои ошибки, и наконец умереть и упокоиться. У меня такой возможности больше нет, я проклят! Я проклят и останусь тут навсегда. Я проклят!».
Текли однообразные, как две капли воды похожие друг на друга дни. Мало-помалу сформировался некий ежедневный ритуал, которому дядя Кока строго следовал, чтобы окончательно не сойти с ума. Он просыпался с первыми лучами солнца, как только кусочек неба, видимый среди высоких мусорных насыпей, начинал розоветь. С помощью большой, гладкой палки, найденной тут же, он начинал свой неспешный обход. Далеко от своей лежки не отходил, потеряться было очень легко, потому, что кругом громоздились совершенно одинаковые кучи мусора. А к своему месту он уже привык, натаскал туда кучу всякого хлама, создавая некое подобие домашнего уюта. Уж очень не хотелось начинать все заново. Чтобы не заблудиться, ставил себе ориентиры, метки, что-то яркое, за что можно было зацепиться взглядом. Через несколько метров от лежки – облупленный, красно-белый треугольник дорожного знака «Осторожно обвал». Еще через десяток метров - черное, изъеденное молью драповое пальто, еще дальше – ржавый, детский велосипед «Орленок». Так потихоньку он выставил метки на все свои маршруты, и следовал им, стараясь не уходить в сторону.
Однажды дяде Коке все же пришлось уйти с маршрута. Он возвращался с разгрузочного терминала с солидным куском чуть подгнившей дыни в рюкзаке. Вдруг у основания одной из куч, он заметил торчащий среди отходов черный гитарный гриф. Потоптавшись в нерешительности, он оглянулся в поисках подходящего предмета и, выставив ориентир – серую пластмассовую коробку, некогда бывшую принтером – двинулся в направлении находки. Гриф, словно чья-то иссохшая черная рука, взывающая о помощи, выделялся среди разноцветного хлама. Дядя Кока подошел поближе и с радостью обнаружил на нем струны. Тогда осторожно, стараясь не повредить инструмент, он извлек гитару из мусорного плена, да так и встал, как вкопанный, отказываясь верить глазам.
Эта была гитара из его далекого детства. Да-да, именно та самая гитара. Он помнил каждую царапинку на деках, даже наклейку внутри резонаторного отверстия мог процитировать наизусть - «Ижевский Завод Музыкальных Инструментов», гласила круговая надпись. А чуть ниже адрес: г.Ижевск ул. Буммашевская, 11/А. Дальше шел артикул, цена 18 руб, и ниже РСТ РСФСР, республиканский стандарт.
Скинув рюкзак, забыв обо всем, дядя Кока благоговейно сжимал гриф, осторожно проводил по декам, проверял сохранность колков и струн. Потом медленно осел на землю, и удерживая гитару в руках, как живую, стал покрывать инструмент тихими, скупыми поцелуями. Слезы навернулись на глаза, словно встретил старинного друга, с кем когда-то, очень давно был бесконечно близок. Воспоминания навалились большой, горячей волной, и дядя Кока задышал часто-часто, захлебываясь под грузом далекого прошлого, внезапно ожившего в голове с фантастической четкостью.
Ему было восемь, когда впервые речь зашла о музыке. Нравились ему печальные, задумчивые струнные переливы. Гитара плакала, рассказывая о безответной любви, а мальчик Коля слушал, прислонившись к косяку кухонной двери, прямо возле радио. Семья была бедная, мама работала на трех работах, чтобы одеть и прокормить Колю и его старшего брата Васю. Отец пил и систематически поднимал на жену руки. Хорошо, если он приходил домой в той степени подпития, когда не то, что кулаками махать, а стоять на ногах не представлялось возможным. Тогда отец с грохотом валился на пол в прихожей. И так лежал до вечера, а порой и до утра, приложившись багровым лицом к потертому, дырявому линолеуму, пуская слюну, которая вскоре образовывала лужицу. Детям оставалось только сильно не шуметь и осторожно перешагивать через отца, стараясь ненароком не разбудить спящего.
Бабушка Люся, в чьей квартире они жили, папина мама, приносила из спальни плед и подушку, укрывая сына. Она жалела его и во всем винила Колину маму. Мол, женился на этой, и стал алкоголиком. Мысли свои баба Люся не скрывала, периодически высказывая их невестке. В общем, мира в доме не было никогда. Или отношения выясняли мама с бабушкой, или папа приходил пьяный и злой. Тогда под его горячую руку попадались все без разбору. Мальчики учились плохо, в школу ходили с синяками. Но, так уж трагически сложилось, что никого - ни школу, ни соседей, не интересовала обстановка в семье Рокотовых.
Много позже, уже сам будучи отцом, дядя Кока задал матери вопрос, который давно мучил его: «Почему ты не разошлась с ним тогда? Ты что не видела в каком аду мы росли? Многое бы сложилось иначе, если бы не ты...». Мать, поджала губы, в тайне соглашаясь с сыном, и не находя, что ответить. Лишь однажды призналась: «Куда мне было идти, и кому я была нужна с двумя детьми?». Этот ответ взбесил дядя Коку, и он, схватив мать за сгорбленные, старушечьи плечи, прокричал в сердцах: «Себе! Ты нужна была прежде всего самой себе, и нам с Васей! Все, что с ним случилось на твоей совести!». Знал, что делает ей больно, режет по- живому, но это была месть, за растоптанное, искалеченное детство.
Именно в этот тяжелейший период жизни, восьмилетний Коля попросил мать купить ему гитару. Она отказалась, сославшись на отсутствие денег. И тогда он с детским упорством начал копить сам, по десять, пятнадцать копеек, выкраивая из завтраков. Деньги хранил под матрасом, в старой, жестяной банке из под чая. Однажды, вернувшись со школы, застал старшего брата у своей кровати. Вася держал в руках его банку, вопросительно глядя на Колю.
- Отдай! Не трогай, это мое!- заплакал отчаянно, испугавшись, что сейчас потеряет последнее.
- Зачем тебе? – Вася удерживал банку, уворачивая руку и не давая Коле схватить свое сокровище.
- Отдай, я коплю!
- На что?
Поняв, что силы не равны, и сам он забрать деньги не сможет, мальчик повалился на пол и зарыдал, в бессильной злобе, колотя по полу руками и ногами.
Вася присел над братом и повторил вопрос:
- Так на что ты копишь?
Слезы душили ребенка, но он, захлебываясь, прохныкал:
- Хочу гитару....
Этот ответ сильно удивил Васю, он даже переспросил:
- Гитару? - и когда Коля отчаянно закивал, открыл банку и внимательно пересчитал, - Шесть рублей восемьдесят копеек.
- Отдай....
- А сколько гитара стоит?
- Двадцать рублей – как приговор произнес Коля и заплакал еще сильнее.
Вася молча вернул брату банку с мелочью. Мальчик схватил деньги и, понимая, что тайна раскрыта и хранить заначку под матрасом уже не получится, в ожидании уставился на старшего брата.
- Не бойся, не трону, - угадал Вася, что-то выискивая в своих карманах. Наконец он извлек оттуда смятую рублевую купюру, протягивая Коле.
- На, возьми. Бери-бери! Я помогу, – взгляд двенадцатилетнего мальчика потеплел, как будто он по-новому взглянул на младшего брата.
Вася всегда опекал Колю, в школе в обиду не давал, дома, когда отец устраивал скандал, забирал брата в спальню, где они, прижавшись друг к дружке, пережидали пьяный дебош. Но Васю никогда не занимал внутренний мир Коли, его увлечения. Братья росли каждый сам по себе, имея свой круг интересов.
Братья собрали деньги на гитару через пару месяцев. Продавщицы в магазине музыкальных инструментов, молодящиеся пергидрольные дамы, со сложными конструкциями на голове и кричащими оттенками помады, видели Колю чуть ли не каждый день. От них не ускользнуло то, каким взглядом мальчик смотрит на выставленный в витрине ряд акустических гитар. Женщины жалели ребенка и разрешали потрогать самые дешевые экземпляры. Коля осторожно прикасался к гитаре, перебирая пальцами струны, и тогда хмурый, затравленный взгляд, становился мягче и теплее, блуждающая улыбка ложилась в уголки губ, и что-то светлое расцветало в больших, серых глазах.
В тот памятный день они пришли в магазин вдвоем с Васей. Гитары, той, что за двадцать рублей, на витрине уже не было, остальные были совершенно недосягаемы по стоимости. Коля прохаживался вдоль стройных рядов с инструментами, не веря своим глазам. Еще пару дней назад, его гитара, объект вожделения нескольких месяцев, стояла тут, между черным, глянцевым «Аккордом» и светло-бежевой «МL-C4». А сегодня ее уже не было. Подбородок предательски дрожал, глаза медленно наполнялись слезами.
- Будем заходить на неделе, ведь должны подвезти, – увещевал старший брат, пытаясь успокоить ребенка.
Но Коля ничего не хотел слышать. После стольких дней ожиданий и жесткого отказа от всего того, что могло, хоть как-то приукрасить его безрадостное детство, он хотел гитару сегодня! Сейчас! Не в силах больше сдерживаться, мальчик заплакал навзрыд, возвещая всему миру о своем горе.
- А, это ты! - раздалось вдруг из-за прилавка. Высокая, дородная продавщица, уложив на стеклянный прилавок роскошную грудь, ласково поманила Колю. Всхлипывая, мальчик медленно подошел к ней.
- А ведь я как знала, что ты все же придешь за гитарой, - заговорщически зашептала она, игриво подмигивая, - ну-ка подожди тут.
Женщина исчезла за темно-вишневыми, бархатными складками занавеса, отделявшего торговый зал от складских помещений. Через минуту она вернулась с гитарой и, с торжествующей улыбкой, протянула инструмент мальчику:
- Позавчера пришла небольшая партия, ее быстро раскупили, а одну я для тебя приберегла, как чувствовала.
Мальчик Коля, чуть дыша, держал в руках заветный инструмент, боясь поверить собственному счастью. Наконец он выдохнул, лучезарно улыбаясь. Братья заплатили восемнадцать рублей, а на оставшиеся деньги купили простой, черный чехол и несколько наборов струн.
Через неделю Коля был записан в кружок игры на гитаре в местном Доме пионеров, и исправно посещал занятия два раза в неделю. Педагог- седоватый, неопределенного возраста мужчина с помятым лицом и большими, карими, печальными глазами побитой собаки, вел урок, спокойно, не повышая голоса. От него часто несло спиртным, но Коле находиться тут, в казенных стенах класса, было гораздо уютнее, чем дома. Вячеслав Анатольевич, тихо вздыхая, ставил мальчику руки, объяснял как правильно сидеть, как держать кисть.
Придя домой после школы, Коля забрасывал портфель в угол, трепетно расчехлял любимую гитару и садился отрабатывать сложные пассажи. Не чувствуя усталости, или раздражения от однообразия тех или иных упражнений, он мог часами предаваться любимому занятию. Его усердие вскоре принесло плоды. Ребенок осваивал игру на гитаре, демонстрируя серьезные успехи. Вячеслав Анатольевич, удовлетворенно кивал, тихо радуясь и распространяя вокруг себя винный перегар. После занятий, он ставил Коле пластинки с разными мировыми исполнителями. Очарованный виртуозным игрой Франсиско Гойи, Карлоса Сантаны, Джими Хендрикса, мальчик уносился далеко за пределы не только класса, но и окружающей действительности. Он полностью растворялся в музыке, наслаждаясь профессиональным исполнением.
- Хочу играть так же, как они, – сказал однажды Коля учителю.
- Будешь стараться и все получится, все эти люди, когда-то впервые держали гитару в руках...
- с готовностью отозвался Вячеслав Анатольевич.
Описанные выше события совпали с некоторыми переменами дома. Однажды отец вернулся домой жестоко избитым. Он скрывал от семьи кто и по какой причине сотворил это с ним, но мать подозревала, что это дело рук его приятелей – собутыльников. На предложение снять побои и написать заявление в милицию последовал агрессивный отказ. Как бы то ни было, отец на работу не ходил.Трезвый и злой, он слонялся по квартире, раздавая подзатыльники сыновьям по поводу и без, придираясь к матери в течение дня и вымещая раздражение на жене по вечерам. Уставшая после работы, с отваливающимися от тяжелых сумок руками, она принимала его агрессию, как что-то само собой разумеющееся, даже не пытаясь защитить себя и детей. А он только зверел от этой животной покорности, становясь просто невыносимым. Пару раз Коля ловил взгляды, которые Вася кидал на отца. Океан черной ненависти клокотал в них, готовый выплеснуться в любую минуту.
Через год, что-то решив про себя, отец закодировался, завязав с выпивкой. Только семье от этого не стало легче. Злой и трезвый, он стал настоящим домашним деспотом. Вялые поиски работы чередовались с диванной рефлексией, под монолог телевизора и дым сигарет. В эти дни заходить в гостиную можно было только матери и то, дня того, чтобы, обнаружив сына в плотном сизом тумане, подать к дивану еду и заодно опорожнить пепельницу с окурками. Васе было уже почти четырнадцать лет. Он сильно вытянулся за последнее время, став высоким, нескладным подростком. В этом он пошел в отца, тот тоже был рослым и плечистым. А Коля, наоборот, пошел в мать, переняв ее невысокий рост. Старший брат, словно боясь того, что день ото дня росло и крепло в нем, старался пореже бывать дома, избегая встречи с отцом. Он приходил только поздно вечером, что-то перекусывал на кухне, ложился спать, чтобы рано утром, пока отец спит, тихо уйти, затворив за собой дверь. Родителей не интересовало, чем живет паренек, как учится и учится ли вообще, где и с кем проводит свое время.
Только с Колей Вася был откровенен. Как-то перед сном, он вскользь сказал о том, что собирается уйти из дома навсегда.
- Возьми и меня с собой, я не хочу тут оставаться – горячо зашептал в темноте младший брат.
- Возьму, устроюсь и возьму, ты только подрасти немного...
А через несколько месяцев Коле предстоял первый творческий конкурс молодых исполнителей. Мальчик, наспех сделав уроки, целыми днями занимался, нарабатывая нужную технику. Они с учителем готовили сильную программу, со множеством трудных пассажей, которые требовали пристального внимания и тренировок. Пальцы левой руки послушно бегали по грифу, выдавая нужный звук и темп. В тяжелых, ежедневных, многочасовых занятиях ковалось драгоценное мастерство.
Отец был в это время дома, переживая очередное состояние между жаждой активного труда и черной меланхолией. По своему обыкновению, развалившись на продавленном диване, он был трезв, хмур и неразговорчив. Было три часа дня. Вася заскочил на минуту, перехватив на кухне бутерброд, он переодевался в спальне. Коля занимался, находясь в одной комнате с братом. Один из пассажей, особенно трудный, приходилось повторять помногу раз, пальцы не слушались, съезжая на соседние струны. Но мальчик упрямо шел к цели, раз за разом отрабатывая этот фрагмент.
Внезапно дверь в спальню распахнулась, ударившись о стену. На пороге стоял отец. Его тяжелый, давящий взгляд был направлен в сторону младшего сына.
- Ты надоел мне со своей музыкой, сворачивай этот концерт, голова болит - мрачно процедил он.
Коля, встал, неосознанно убрав гитару за спину и уставив на отца испуганные глаза:
- У меня послезавтра прослушивание....
- Да плевал я на твое прослушивание, убери к черту эту гитару, а то разобью об твою дурную голову.
- Но пап...
Отец не намерен был больше разговаривать, он двинулся на сына, чтобы реализовать угрозу. Спрятав за спину свое сокровище Коля с полными ужаса глазами наблюдал, как отец, словно в замедленной съемке неотвратимо надвигается на него. Между ними оставалось пол шага, когда Вася встал перед отцом, загораживая брата.
- Уйди – коротко бросил он, не сводя с мужчины глаз.
От неожиданности отец сглотнул и остановился. То, что он увидел в глазах старшего сына не удержало его, заставив задуматься. Наоборот, этот внезапный отпор вызвал в нем новую волну ярости:
- Ты как на отца смотришь, щенок?!
- Уйди – повторил Вася, выхватывая из кармана перочинный нож.
Мужчина отпрянул лишь на секунду, потом охваченный дикой злобой, не раздумывая кинулся на подростка. Он не успел занести руку для удара, напоровшись на лезвие ножа. Дикая боль в животе согнула его пополам, но не умерила ярость. Отец вскрикнул, прижав одну руку к кровоточащей ране, другой схватил Васю за горло. Подросток захрипел и начал наносить удары ножом наугад. Несколько ударов пришлось отцу в шею. Истекающий кровью мужчина повалился на пол, увлекая за собой сына. Рука, удерживающая горло давно разжалась, а Вася все колол неподвижное тело, что-то хрипло выкрикивая. Эксперты насчитают потом несколько десятков колотых ран на теле мужчины и установят, что бОльшая часть из них была нанесена уже посмертно.
На шум прибежала баба Люся и, увидев сына на полу в крови, истошно закричала. И лишь мальчик Коля, ставший свидетелем трагедии, оцепенев от ужаса, не проронил ни звука, молча наблюдая кошмарную сцену. А когда вокруг тела отца начала расползаться большая лужа крови, лишь медленно, короткими шажками отходил назад, стараясь не запачкать носки.
Дядя Кока, вынырнул из воспоминаний, как из кошмарного сна, вновь переживая ужас сорокалетней давности. Его трясло мелкой дрожью, он озирался по сторонам, плохо соображая, где находится. Наконец глаза начали различать хаотичные нагромождения мусора вокруг. Гитара лежала у ног, словно верная подруга, свидетельница тех далеких событий. Но было что-то еще, неосознанное, не успевшее сформироваться в мысль, хотя смутная догадка уже маячила где-то в подсознании. Непослушными руками мужчина похлопал себя по карманам брюк, и выудил оттуда перочинный нож с дешевой, гравированной, пластиковой рукояткой. Он нашел его несколько дней назад. Это был не первый нож, который дядя Кока находил на свалке, но именно этот ножик показался ему смутно знакомым. И теперь, при свете дня, удерживая его на ладони, он отчетливо различил забившуюся в пазы, между узорами гравировки, почерневшую отцовскую кровь. Мужчина почувствовал, как до жути подробное прошлое, вновь нахлынуло на него, выбросив из реальности, и заставив снова стать перепуганным мальчиком, оказавшимся в тисках обстоятельств.
Квартира постепенно начала заполняться людьми. Сначала на крик бабы Люси прибежали соседи, потом, кто-то вызвал скорую и милицию, позвонил на работу маме. Врач скорой констатировал смерть, едва глянув на окровавленное, неподвижное тело. Вася, выпустив из рук нож, да так и остался сидеть над телом отца, уставившись немигающим взглядом в одну точку. Казалось, он выпал из действительности, не обращая внимания на вопли бабы Люси и срочно приехавшей с работы матери, на быстро заполняющуюся посторонними людьми комнату. Даже приезд сотрудников опер. группы, не смог вывести парня из оцепенения. На их вопросы отвечал односложно тихим, глухим голосом. Они и Коле задали несколько вопросов, но тот был в еще большем шоке, чем брат, и поэтому оперативники оставили их в покое и принялись заполнять протоколы. Вася и не думал отпираться, картина и так была ясна. Приехали судмедэксперты и после тщательного осмотра и заполнения кучи бумаг, наконец погрузили тело отца в черный пластиковый пакет и вынесли из квартиры.
Никто из присутствующих не удосужился вывести ребенка из комнаты, все то время, пока работали оперативники и судмедэксперты. Бабе Люсе и в лучшие времена было не до внуков, а сейчас, она выкрикивала проклятия в адрес Васи, и, удерживаемая соседями, готова была выцарапать ему глаза. Мать голосила не меньше свекрови, совершенно не обращая внимания на, шокированных случившимся, сыновей. Забытая деталь, которую мозг заблокировал в попытке уберечь детскую психику, вновь ожила в памяти дяди Коки, окрасившись яркими красками. Когда остывший труп отца с окровавленным лицом и застрявшими в волосах сгустками крови, грузили в пакет, глаза вдруг открылись: один смотрел куда-то в потолок, а второй уехал в бок. Рот безобразно раскрылся, оскалившись в кривой усмешке и обнажив ряд гнилых зубов. Жуткая маска смерти еще долго преследовало мальчика Колю, постепенно стираясь в череде последующих событий.
Через пару часов лишь черная лужа крови и сладковатый запах смерти, витающий в комнате, напоминали о, разыгравшейся тут, трагедии. Васю забрали в изолятор, отца - в морг, бабу Люсю сердобольные соседки отпаивали на кухне валерьянкой, а мать сидела на любимом папином диване, отрешенно глядя в окно, плача и причитая. Ей даже в голову не пришло хоть раз повернуться в сторону младшего сына и как-то утешить мальчика. А предоставленный разбираться с произошедшим кошмаром собственными силами, Коля, продолжал сжимать побелевшими пальцами гитарный гриф, не сводя глаз с большой лужи в спальне.
Васе, не смотря на нежный возраст, дали шесть лет колонии. Устав от бесконечных скандалов со свекровью, мама взяла Колю и переехала в крохотную комнатку в общежитии, которую ей выделил профком. Это был особый мир, со своими законами и порядками. Местная шпана быстро объяснила Коле кто тут главный, и чьи приказы не обсуждаются. Васи рядом больше не было, приходилось рассчитывать только на свои силы. А их у десятилетнего мальчика было немного. Он часто приходил домой битым до крови, но подчиняться местному авторитету, высокому, чернявому шестнадцатилетнему парню по имени Кирилл, не спешил. Так, давая горькие и подчас жестокие уроки, судьба учила Колю выживать.
Особенно тяжело приходилось мальчику с гитарой. Игра на ней спасала от недавно пережитой трагедии, все еще стоявшей перед глазами ребенка. Он часто вскакивал по ночам, просыпаясь от одного и того же кошмарного сна. А как только пальцы касались струн, Коля словно бы уносился в другое измерение, где не было места крови, жестокости, унижениям. Где мама любила и понимала его, люди вокруг были добрыми и участливыми, а Вася был рядом, готовый прийти на выручку в любую минуту. Но смолкали последние аккорды и иллюзия таяла, бесследно исчезая в тесноте каморки.
Ездить на занятия к Вячеславу Анатольевичу теперь приходилось на другой конец города. Но беда была даже не в этом. Местные мальчишки уже знали в какие дни и во сколько Коля выходит из дому и всей компанией поджидали его во дворе, чтобы всласть поглумиться над новеньким, унизить и заставить признать, наконец, главенство Кирилла. Разумеется, в первую очередь они использовали гитару, как рычаг управления Колей. Начиналось с того, что мальчик, прижимая к себе драгоценный инструмент и затравленно озираясь, выходил из подъезда. Не обнаружив своих мучителей, он шел через двор, чтобы на соседней улице сесть на автобус, идущий до Дома пионеров. Между двумя параллельными улицами располагался обширный пустырь. Во тут ему местные и устраивали облаву. Жестоко избивали, отнимали гитару, угрожая разбить инструмент, заставляли вставать на колени и присягать на верность вожаку. Коля плакал, размазывая кровь по лицу и делал все, что они просили, только лишь бы инструмент остался цел. Наигравшись в свое удовольствие пацаны отпускали мальчика. И тот, поскуливая от обиды и унижения, тихо плелся на остановку.
На занятия он приходил с опозданием, побитый, затравленный и заплаканный. Тут уж было не до виртуозных пассажей. Педагог знал о трагедии, разыгравшейся в их семье. Знал он и о том, что мальчик переехал в один из самых неблагонадежных районов города и приезжает теперь издалека. Но, как и все, кто в тот период окружал Колю, Вячеслав Анатольевич не предпринял ничего, для того, чтобы хоть как-то облегчить участь ребенка.
Обстоятельства оказались сильнее Коли. Музыку он вынужден был бросить, не в силах бороться с трудностями в одиночку. Гитара теперь валялась в том же углу, что и портфель с учебниками. А в ожесточившемся сердце мальчика росла и крепла, распуская черные бутоны, ненависть и злоба.Он ненавидел школу за унылые, неинтересные уроки и необходимость присутствовать на них. Ненавидел маму, за то, что ее интересовал только физический аспект его жизни. Он не понимал и не принимал ее мышиную возню в сиюминутных, ничего не значащих делишках, и абсолютную незаинтересованность мыслями, чаяниями собственного чада. По ее мнению, он должен был быть сытым и одетым, на этом ее материнская миссия заканчивалась. Ненавидел двор со всеми его обитателями, злобных, окрысившихся старух, сакральными идолами сидящих на лавочках у подъездов жилых домов, окружающих их общежитие. Всех, от мала до велика, проживающих в этом рассаднике преступности, они обливали щедрой порцией подозрительности и презрения. Коля ненавидел соседей за тонкой, практически фанерной стенкой, систематически устраивавших пьяные оргии. Ненавидел грязные, замусоренные коридоры общежития, женские визги и нецензурную брань во время баталий, часто устраиваемых хозяйками на общих кухнях. Ненавидел своих мучителей во главе с Кириллом. Вот так, в одно прекрасное утро, мальчик Коля проснулся, окинул детским взглядом унылую, обшарпанную каморку и жестко возненавидел весь окружающий мир, и в первую очередь свою юную и абсолютно никчемную жизнь.
И только воспоминания о старшем брате служили неким утешением и давали надежду на то, что не все в этом мире так безнадежно. Но и этой тонкой нити суждено было оборваться. Они с мамой ездили в колонию всего два раза. Этих скупых посещений было достаточно, чтобы заметить, как изменился брат. Теперь глаза юноши источали холодную, стальную злобу. Не потеплел его взгляд даже тогда, когда он увидел лица родных. С серым безразличием, не выражая никаких эмоций по поводу встречи, он сидел напротив, словно, совершенно чужой человек. Мама, что-то тихо мямлила о переменах в их жизни, о том что ждет сына и планирует устроить его к себе на завод. Юноша, казалось не слушал ее, глядя куда-то мимо. Через пять минут, им уже не о чем было говорить. Васю явно начинало тяготить присутствие родных. А Коле так нужна была эта встреча. Он все пытался поймать взгляд старшего брата, рассказать о том, каким кошмаром обернулась его жизнь, и как он ждет возвращения Васи, чтобы вместе наказать всех тех, кто обижал и продолжает обижать мальчика по сей день. А потом уехать с ним далеко-далеко, подальше от неустроенности, от безысходности, от безразличия взрослых, от жестокой, неприкрытой, суровой правды жизни, окружающей его последнее время. Но встретившись глазами со старшим братом, Коля вздрогнул, больно уколовшись, и с отчаянием понял, что Васи больше нет. Он пропал, сгинул в длинных, решетчатых коридорах колонии, в переполненных заключенными камерах, в серой, как их роба, арестантской жизни, выстроенной строго по режиму, от звонка до звонка.
Стояла середина апреля. Коле только стукнуло тринадцать. Он возвращался из школы, когда в дверях общежития его внимание привлекло объявление. Свеженаклеенное, напечатанное на дешевой, желтоватой бумаге, оно вещало о наборе в секцию смешанных единоборств. Судя по адресу, это место находилось где-то недалеко. Мальчик стоял, покусывая губы, уставившись невидящим взглядом на бумажку, трепетавшую плохо заклеенными уголками на холодном, апрельском ветру. После неудачи с самовоплощением в музыке, он остерегался пробовать что-то еще, а так как посоветоваться было не с кем, он замкнулся в себе, ожидая, как минимум совершеннолетия, чтобы покинуть это постылое место, и забыть вместе с его обитателями.
Но приглашение в спортивную секцию, и не просто в спортивную секцию, а туда, где его научат драться, открывало перед Колей совершенно другие перспективы. Он давно уже имел в голове «черный» список тех, кому жаждал отомстить. Сполна и за все. Список этот был живым, активным. Он периодически пополнялся новыми членами. Более того, изо дня в день, в зависимости от того, как менялась ситуация, менялась и очередность его членов. Кто-то, негативные воспоминания о котором затирались в памяти, отодвигался в конец, освобождая место тем, кто по мнению Коли, был к нему несправедлив и груб, впечатления о которых были еще свежи и мучительны.
Стоит ли говорить о том, что «белого» списка у мальчика не было по определению, так, как «по – белому», с пониманием, сочувствием и добротой, к нему не относился никто. Коля оглянулся по сторонам и аккуратно сорвал объявление, засунул его в карман куртки.
Касумов Сослан Мурадович, невысокий, плечистый брюнет сорока двух лет от роду, начал заниматься тренерской деятельностью лишь недавно. Сам в прошлом борец, победитель многих чемпионатов, он не хотел заниматься ничем, кроме любимого спорта. Откровенно говоря, Сослан и не представлял себя в ином качестве. Тренерство – единственное, что ожидало бывших спортсменов, решивших навсегда остаться в спорте, другой альтернативы заниматься любимым делом у них и не было. Администрация города выделила из нежилого фонда подвальное помещение площадью девятьсот квадратных метров на организацию спортивной школы. Планировалось открытие многих секций: бокс, карате, самбо, тяжелая атлетика. Не забыли и про девочек, их ждали секции художественной и спортивной гимнастики.
Положение дел нигде не афишировалось, но ситуация с бурно растущей детской преступностью в городе, берущей свое начало именно в том районе, где проживали Коля с мамой, уже принимала угрожающие размеры. Это была вынужденная мера со стороны администрации, таким образом отцы города пытались решить проблему свободного времени детишек, взяв под контроль их бурлящую гормонами агрессию и такое естественное желание самореализации.
Помещения были спешно отремонтированы за счет городского бюджета, из того же кармана было закуплено все необходимое оборудование, снаряды и школа начала набор юных дарований. Сослан, и еще несколько человек с профессиональным спортивным прошлым нашли свое место в преподавательской сфере, в рамках того, что умели делать лучше всего.
Невысокого, рыжеволосого подростка Сослан приметил сразу. Было что-то недетское в его больших, серых глазах. Мальчик был немногословен, но в двух словах выразил определенное желание заняться смешанными единоборствами. От его стального взгляда веяло холодом, но тренер не придал этому значения, списывая все на трудный возраст подростка. Да и мало ли какие дети приходят записываться в секцию. Сослану нужно было трудолюбие, старание, послушание, дисциплина, желание достигнуть высоких показателей. Все это юный Коля Рокотов сполна демонстрировал тренеру из занятия в занятие. А то, что мальчик почти не разговаривает и вообще не улыбается, ну что ж, тренер ведь не психолог, чтобы разбираться в тонкостях развития личности ребенка.
Как и с гитарой, успехи не заставили себя долго ждать. Очень скоро Коля стал одним из перспективных учеников Сослана. Правда была пара инцидентов, заставивших тренера посмотреть на ученика другими глазами. Как только подростка ставили в спарринг с соперниками из его же группы, пацанами такого же возраста, мальчик начинал драться в полную силу, нанося сопернику серьезные травмы, даже несмотря на специальное, предохраняющее снаряжение. Раздасованный тренер прекращал учебный бой, делая замечания Коле, а однажды пригрозил выгнать из секции за подобное поведение. Но больше всего Сослана озадачивало выражение лица мальчика во время боя. Перекошенное злобой, оно не выражало ничего, кроме лютой ненависти.
- Пойми, это спорт, мы тут учимся владеть своим телом, но прежде всего мы учимся уважать соперника. А ты ведешь себя так, будто перед тобой кровный враг. Что с тобой? – озабоченно спрашивал Сослан.
Коля не находил, что ответить тренеру. Как он мог объяснить, что не в силах совладать с тем, что уже давно и основательно поселилось в его душе. Объяснить, что ему доставляет удовольствие наносить серьезные, травмирующие удары, и не важно, что перед ним соперник, такой же мальчишка, который не сделал Коле ничего дурного. Объяснить, что с каждым ударом он представляет себе грязное, замызганное общежитие, его зачуханных, нетрезвых обитателей. Представляет себе Кирилла и компанию, до сих пор отравляющих мальчишке жизнь. Представляет себе холодные, бездушные глаза старшего брата, поставившего жирный крест на способности младшего когда - нибудь научиться радоваться этой жизни со светлой душой.
Но, как мальчик способный и умный, Коля все же прислушался к угрозам тренера. Ему жизненно необходимо было иметь здоровое, сильное тело, уметь хорошо драться. Значит нужно было научиться управлять эмоциями, умело маскировать их, не вызывая ни у кого подозрений. Оставаясь в комнате один, он подходил к зеркалу, из которого на него хмуро смотрел прыщавый подросток с рыжими, чуть вьющимися волосами, и пробовал улыбнуться. Улыбка получалась мертвой, резиновой, глаза излучали холодный металл. Он продолжал пробовать, стараясь улыбнуться искренне, добавить теплоты в серый взгляд. Потихоньку ему удалось запомнить, ощутить, зафиксировать то выражение лица, которое люди назвали бы добродушным. Это было несложно, так же как с тренировками. Несколько занятий перед зеркалом и отработанные маски послушным калейдоскопом сменялись на лице подростка.
Теперь он выглядел так, чтобы не вызывать ни у кого подозрений. В спарринге научился сдерживать себя, обуздывать черных, мятущихся демонов, загоняя их глубоко в подвалы своей души, чтобы выпустить на свободу только тогда, когда представится подходящий случай. И случай не заставил себя долго ждать.
Стояла середина октября. Холодные, с пробирающей моросью ветреные дни сменялись, тихим, солнечным безветрием. Деревья скидывали последние листья, покрывая землю рыжим ковром. Казалось, природа замерла в преддверии грядущих холодов, давая людям возможность насладиться последними солнечными днями. Коля шел из школы, сбежал с последних двух уроков. Педагога по алгебре, как и учительницу по английскому он одинаково недолюбливал. И надо сказать, что неприязнь эта была взаимной.
Школа уже давно махнула рукой на Рокотова, переводя тихого троечника из класса в класс, без попытки как-то поправить уровень образования мальчика. Ставить двойки и уж тем более оставлять учеников на второй год, преподаватели избегали. По негласному приказу ГорОНО, нужно было блюсти статистику и сводить подобные случаи к минимуму. Тем более, что кроме весьма посредственных знаний по всем дисциплинам, других хлопот Коля не доставлял. Обычно он занимал задние парты, не шумел, не мешал вести занятия, так, как почти ни с кем в классе не общался.
Проигнорировав последние уроки, Коля возвращался домой, когда на пустыре увидел две фигуры. Одну он узнал сразу, а ко второй долго приглядывался, пока, подойдя поближе не приметил девушку из класса на два года старше себя. Кирилл и компания все меньше досаждали Коле, словно стали меньше ненавидеть его после того, как он бросил гитару. Но этот факт никоим образом не мог изменить отношения мальчика к обидчикам, равно как и сместить их с первого места в «черном списке» Кирилл сидел на, оставленной тут с незапамятных времен, широкой бетонной балке, бережно приобнимая подругу. Они о чем-то увлеченно разговаривали, глядя друг на друга, и не замечая никого вокруг. Парень заметно повзрослел за последнее время, став высоким, статным юношей с выразительными черными глазами. Многие девушки в школе грезили Кириллом, стараясь привлечь его внимание.
Коля тоже вступал в тот замечательный возраст, когда слабый пол начинал представлять для парня вполне определенный интерес. Но куда ему было до красавца Кирилла. На невысокого, прыщавого паренька, молчуна и любителя посидеть в одиночестве, мало кто обращал внимания. Само собой это только усиливало злобу и ненависть ко всему окружающему. С недавних пор, без того обширный список тех, кому следовало отомстить, пополнили все симпатичные девочки в поле зрения Коли, которые в упор не желали замечать паренька.
Парочка сидела прижавшись, явно наслаждаясь обществом друг друга. Девушку звали Илона, и она училась в девятом классе. Коля давно заприметил ее милое личико, тоненькую фигурку. И не один он. Она не была яркой, броской красавицей, но было в ее облике, что-то притягательное для жадных юношеских взглядов. Русую голову девушки украшал венок из огненно-красных кленовых листьев. Кирилл что-то рассказывал в пол голоса, Илона периодически хохотала, задорно запрокинув голову. Судя по взгляду, который парень бросал на девушку, в этот момент, он готов был покрыть ее шею, запрокинутый подбородок, смеющийся рот, пылкими, страстными поцелуями. Наверное так бы и произошло, не вмешайся Коля в их нежное, влюбленное воркование.
Не сбавляя шага, уставившись на сидящих тяжелым, целеустремленным взглядом, он пошел прямо них. Портфель бесшумно скинул в листву метров за десять, чтобы не мешал. Кирилл заметил Колю и повернулся, когда между ними оставалась пара шагов. На лице еще блуждала довольная, пьяная, от близкого общения с девушкой, улыбка, он так и не успел осознать, что произошло. Последний метр Коля покрыл одним прыжком, прицельно метясь парню в челюсть. В следующую секунду кулак смачно впечатался Кириллу в нижнюю часть лица, голова дернулась и парень мгновенно обмякнув, повалился на спину, опрокидываясь на землю.
Илона вскрикнула, и с ужасом уставилась на Колю. Не меняя выражения лица, он повернулся к ней, протянул пятерню, и медленно стянув с головы венок, прижал его к лицу девушки, и рывком оттолкнул назад, так, что она повалилась на землю, больно ударившись спиной.
- Ты сумасшедший что ли?! – крикнула она, медленно поднимаясь и отряхивая с себя пожухлую листву.
Коля, ничего не ответил. Расставив ноги, он встал над распростертым на полу Кириллом. Не обращая никакого внимания на девушку, спокойно расстегнул ширинку и стал мочиться на лежащего, целясь струей в лицо. Кирилл только начал приходить в себя, когда почувствовал что-то мокрое и горячее. Открыв глаза, он попытался увернуться, но Коля наступил ему на ключицу, больно прижав шеей к земле. Парень закашлялся, отплевываясь и поворачивая голову в стороны. Слабыми после беспамятства руками, он старался убрать с себя Колину ногу. Голова, принявшая неожиданный удар в челюсть, дико кружилась. Кирилл безуспешно брыкаясь ногами, пытался достать до Коли. Где-то в стороне, боясь подойти ближе, плакала Илона, умоляя прекратить. Коля деловито доделал свое дело, не спеша встряхнулся, застегнул ширинку и нагнувшись к самому лицу парня, вкрадчиво сказал:
- Еще раз подойдете ко мне, перережу глотку каждому, по одному – у лица юноши блеснуло лезвие ножа, - запомни и дружкам своим передай.
Он шел от них не оборачиваясь. Перед глазами стояло растерянное, мокрое лицо Кирилла, его размытый после обморока, удивленный взгляд. А когда юноша почувствовал у шеи холодную сталь ножа, в глазах явственно проступил страх. Коля ничего не видел перед собой, сосредоточившись на том, что сейчас происходило в его душе. Он даже ненадолго закрыл глаза, постаравшись сосредоточиться на ощущениях. Месть оказалась, хоть и холодным, но необыкновенно вкусным блюдом, распробовав его один раз, Коля на всю жизнь запомнил упоение, эйфорию, быстро заполнившую все его существо.
И еще один урок, вынес Рокотов из случившегося сегодня. Люди боятся напор, силу и агрессию. Понял он одно, очень важное для себя правило: пока ты робкий, беззащитный, слабый – тебя открыто презирают, оскорбляют, вытирают об тебя ноги. Никому нет дела, до того, что в этот момент творится в твоей душе. Что систематические унижения вытравливают из тебя все доброе и светлое, насаждая ожесточение, озлобленность, ненависть. А вот когда ты становишься бессердечным, жестоким, злым и беспощадным, тебя начинают бояться, в тайне ненавидеть и бояться. Нет, не уважать, и не любить, этот путь уже был закрыт, так и оставшись непознанным, а вот как подавлять, вселяя в людей страх своей необузданной злостью и агрессией, он запомнил на всю жизнь. А еще это непередаваемое, животное удовольствие, от осознания того, что кого - унизил, растоптал чье-то достоинство, а потом перешагнул, коверкая душу и пошел по жизни дальше, все более уверенный в себе, в своих силах и возможностях.
С того дня в душе мальчика начал формироваться прообраз дяди Коки. Слух о произошедшем быстро распространился в школе. На Колю начали поглядывать с опаской, сторониться. Но были и те, кто тайно или явно стали проявлять некое подобие уважения, заискивать, набиваться в друзья, рассчитывая на опеку и защиту в обмен на преданное служение. Вокруг паренька незаметно начала сколачиваться группа единомышленников. Нет, это была еще не банда, но первые, стойкие ростки уже начали пускать корни, змеиться, опутывая юные, неокрепшие души твердой уверенностью в том, что миром правит тот, за кем сила - злая, грозная, жестокая и беспощадная.
Когда волна воспоминаний наконец отступила, оставив после себя горечь и опустошение, над свалкой царила непроглядная темень. Дядя Кока нащупал в карманах фонарик и в узком луче света увидел гитару. Он шел к своей лежке, выискивая из совершенно одинаковых куч, только одному ему знакомые ориентиры. Крысы, приглушенно визжа, изредка пробегали рядом, пересекаясь с ним практически вплотную. Они больше не представляли опасности, одномоментно признав главенство дяди Коки в пищевой цепочке.
Дойдя до дома, теперь его домом был закуток с навесом и топчаном, спрятанный среди мусорных нагромождений, мужчина принялся настраивать гитару. Струны, колковый механизм, гриф, обе деки – все это отлично сохранилось, хотя там, на земле, дядя Кока не видел инструмент несколько десятилетий. Сначала простыми, незатейливыми мелодиями, потом все больше усложняя исполнение, он постепенно вспоминал репертуар, который на тот момент успел изучить с Вячеславом Анатольевичем. Дядя Кока и учителя своего вспомнил, тихого, забитого алкоголика с большими печальными глазами. «Почему он не помог мне, он же видел, что происходило? Решил, что его не касается? Смалодушничал?», - дядя Кока задавал вопросы, которые оставались без ответа.
Он выключил фонарик, рабочие батарейки были на свалке большой редкостью. В абсолютной темноте пальцы по памяти перебирали струны.Над зловонными мусорными кучами разливалась тихая, нежная музыка. Светлое, давно позабытое прошлое медленно возвращалось в спокойных, мелодичных переливах. Дядя Кока плакал беззвучными, кроткими слезами, переосмысливая свою жизнь. Усвоив тот старый урок на пустыре, он решил, что это единственная, правильная модель жизни. Ведь для того, чтобы успешным и всегда побеждать, нужно быть жестким, беспощадным к чужим интересам, к чужой боли, попирая законы морали, поменяв местами полюсы добра и зла. Однако, быстро выяснилось, что мало взгромоздиться на вершину власти, богатства, благополучия. Гораздо сложнее было удержаться там, в каждый момент времени доказывая всем и каждому, что именно ты заслуживаешь этого, как никто другой. Ведь именно ты самый хитрый, изворотливый, коварный, деспотичный, бессердечный, кровожадный, аморальный.
«Господи, так вся моя жизнь, от рождения и до смерти оказывается была адом, он и сейчас, после смерти не оставил меня!» - не выдержав, отчаяно крикнул дядя Кока в, плотно обступившую его, черную пустоту. Когда последнее эхо стихло где-то на ближайшей мусорной вершине, внимание мужчины привлек какой-то шорох поблизости. Чуткий, музыкальный слух уловил, что это не был звук, производимый острыми крысинными коготками, царапающими мусорный хлам в поисках пищи. В непосредственной близости от дяди Коки, стояло что-то гораздо крупнее. А еще до слуха мужчины донеслось приглушенно частое дыхание и запах, еще более отвратительный, чем тот, к которому мужчина привык за последнее время.
Тело отреагировало моментально. Кока отпрыгнул назад, спрятавшись за топчан, одновременно пронзая густую тьму зыбким лучиком фонаря. Он успел заметить крупную, в многочисленных проплешинах собаку. Старый, седой кобель пришел на звук гитарных мелодий. И не было в его облике никакой агресии, желания перегрызть глотку. Напротив, живой, почти человеческий взгляд его карих глаз выражал любопытство и заинтересованность. Пес, вытянув морду, нюхал воздух между собой и мужчиной, несмело перебирая несуразно длинными, худыми лапами. «Бедолага, ты то за что тут оказался? Перегрыз глотку хозяину?», - подумал дядя Кока, не сводя глаз с собаки и медленно вылезая из своего укрытия. Приглядевшись повнимательнее он нашел источник смрада, идущего от животного. Весь левый бок собаки полностью сгнил, обнажая желтоватые ребра. В остатках плоти копошились крупные, жирные опарыши, доедая бедного пса.
Превозмогая отвращение, дядя Кока попытался приблизиться к животному. Нет, он не собирался полакомиться псом, ему вполне хватало крысятины. Пронзительный собачий взгляд выражал столько спокойствия и дружелюбия, что сердце мужчины вдруг прониклось состраданием.
- Как же ты мучаешься, что мне сделать для тебя? – обратился он к псу, словно тот мог ему ответить.
Собака, задрав к ночному небу морду, коротко взвизгнула и снова уставилась на дядю Коку. Словно угадав что-то, рука сама потянулась к инструменту, и через минуту печальные струнные переливы вновь заполнили небо над маленьким пятачком необъятной свалки. Пес замер, а потом, будто именно это и просил от человека, уселся напротив, скрестив передние лапы и уложив на них большую, кудлатую голову.
Свет фонаря мигнул пару раз на прощание и погас. А дядя Кока все играл, не переставая, и теперь лишь угадывал, где сидит его неожиданный гость и слушатель. Это было несложно, поскольку собака, заслушавшись, периодически вскидывала морду вверх и самозабвенно скулила, демонстрируя свое восхищение музыкой. Пальцы продолжали перебирать струны, воспроизводя одну мелодию за другой. Имея собственную память, они быстро наверстали давно забытое умение бегать по грифу, прижимая нужные струны в нужном месте. Правая рука, послушно вторила левой, вспоминая переборы. Дядя Кока уже и не помнил сколько это продолжалось, где-то на востоке начало розоветь небо. Все явственее проступали черные силуэты мусорных насыпей вокруг. Вот и собачья голова с темными домиками ушей абрисом выделялась в паре метров от дяди Коки.
Внезапно что-то заставило мужчину прекратить игру. Он вдруг увидел кого-то прямо за всклокоченной собачьей спиной. Чье-то ужасное, далекое по восприятию от человеческого, лицо смотрело из-под насыпи прямо в глаза дяде Коке. Второй раз за ночь мужчина перепугался, метнулся в карман за ножом и нащупав возле топчана второй фонарик, направил луч в сторону следившего. Тут же в глаза ударил яркий луч света. «Это что же выходит, я сам себе свечу что ли? Там зеркало?», - мелькнула догадка. Он выключил фонарь, и в подтверждение этой версии, исчез слепящий луч света. Тогда он поднялся, убрав гитару, и двинулся в противоположную сторону, взяв чуть левее лежащего пса. Страшный незнакомец синхронно двинулся навстречу и через минуту дядя Кока стоял перед большим, в человеческий рост зеркалом, практически уперевшись носом в стекло. Не было тут зеркал никогда. Он помнил каждый предмет, окружающий его лежку, потому,что сам приволок все сюда. Зеркала точно не было.
Даже в предрассветных сумерках было видно какую страшную печать оставил Ад на внешности дяди Коки. Черное от грязи, в кровавых подтеках, безобразно исхудавшее, с впадинами вместо щек, лицо вызывало только отвращение, и ни капли жалости. Некогда ухоженные, вьющиеся, рыжеватые с благородной проседью волосы на голове, так же как и у собаки кустились островками, чередуясь с заплесневелыми серо-зелеными проплешинами. Лишь глаза оставались чистыми, серыми, бездонными колодцами, в которых трепетала жизнь. Мужчина вскрикнул, отпрянув от зеркала, тоже самое проделал жуткий тип в обносках с той стороны стекла. В следующий момент раздался характерный звук, и отражение в зеркале разбилось на тысячу осколков, помножив во сто крат безобразный облик. Это дядя Кока с глухим стоном запустил в свое отражение первым попавшимся предметом.
Отойдя, он сел на топчан и опять зарыдал. Восход окрасил свалку с красно-розовые тона, когда мужчина, успокоившись, поднял голову и не обнаружил возле себя пса.
Дядя Кока вспомнил, как однажды, в земной жизни, уже бил зеркало в припадке ярости. Это случилось, когда он был уже авторитетом в определенных кругах. Мать по-прежнему ютилась в каморке общежития, продолжая горбатиться на заводе. Он давно мог бы забрать ее оттуда, освободив от необходимости ежедневного тяжелого труда, учитывая предпенсионный возраст женщины, и поселить в лучших апартаментах города. Но не делал этого намеренно. А однажды пришло известие, которое давало ему шанс доконать мать окончательно.
Дядя Кока пришел под вечер, выгадав время, когда мама только вернулась с работы. Она стояла над столом, наливая себе чай. Он вошел без стука, не здороваясь, по ее изнуренному лицу пробежала невнятная, растерянная улыбка:
- Сынок....
Дядя Коку била мелкая дрожь, но он старался не подавать виду, и без вступлений, с порога обрушил на ее голову:
- Васю на зоне зарезали, – выбросил быстро, скороговоркой, как пулеметную очередь, но голос предательски задрожал, и из глаз покатились слезы.
Мама вскрикнула, прижав руки ко рту и осела на стул, взвывая и покачиваясь из стороны в сторону. Дядя Кока беззвучно плакал, проклиная себя за эмоциональность. Сам того не осознавая, он подошел к платяному шкафу, и глядя на отражение, убитой горем матери, яростно выстрелил кулаком по большому зеркалу в центральной створке. Трещины разбежались по кругу от места удара, и в каждом из них отражалась рыдающая мама. Кровь капала с разбитых костяшек пальцев, но дядя Кока это не чувствовал. Он посмотрел на отражения и прошипел:
- Это все ты виновата! Ненавижу тебя...
Затем вышел вон, громко хлопнув дверью.
Дядя Кока провалялся все утро, периодически забываясь коротким, неспокойным сном. Ему снился старший брат. Вася стоял перед братом, облаченный в длинное, черное пальто. Редкий ежик темных, отливающих медью, волос пробивался упрямой порослью, покрывая слегка продолговатый череп с едва заметной впадинкой на макушке. Темно-серые глаза Васи глядели на дядю Коку прямо, не мигая, обдавая ледяным холодом, заражая немым отчаянием и черной, безысходной тоской. Будто сама смерть смотрела на Коку, и тот коченел под ее взглядом, сложив губы трубочкой, и выпуская тоненькой струйкой пара последнее, теплое дыхание.
- Вася... - Кока снова чувствовал себя маленьким мальчиком, остро нуждающимся в защите старшего. С надеждой и ожиданием, он продолжает заглядывать в глаза брату, надеясь увидеть, отыскать там, в серой глубине бесконечно близкого, родного, любимого Васю. Но тот, кто стоит сейчас перед маленьким Колей, лишь мерно качает головой, жевалки его ходят от едва скрываемой ярости. Внезапно, одним коротким движением плеч он скидывает с себя пальто и предстает перед Колей совершенно обнаженным. Грубый, толстый, небрежный шов тянется от темного паха вдоль всего тела и, разделяясь надвое возле ключиц, уходит, змеясь по бокам шеи, под левое и правое ухо, завершаясь там грязными, серыми перевязками. Замирая от ужаса, маленький Коля проводит взглядом вверх, вдоль всего шва, пока глаза не останавливаются на уровне подбородка брата. И тогда Вася начинает медленно растягивать губы в жуткой улыбке, открывая рот все шире и шире. Коля, завороженный этим зрелищем не замечает, как черная пустота, вырываясь из раззявленного рта, начинает заполнять все пространство вокруг, пока не поглощается мальчика целиком. Тот бьется в попытке освободиться, как мошка, попавшая в паутину. Но липкая, тягучая тьма держит цепко, заливаясь через, открытый в немом крике, рот, заполняя внутренности, проникая в трепещущую, как испуганная пташка, душу ребенка...
Дядя Кока вскочил, освобождаясь от утреннего кошмара. Проснувшись окончательно, первым делом проверил гитару. Предметы в этом странном месте имели свойство появляться из далекого прошлого и потом также неожиданно пропадать, растворяясь в небытие. Пошарив рукой, он наткнулся на инструмент. Гитара, как верная подруга, лежала рядом, с готовностью ответив на его прикосновение тихим струнным звоном. Немного успокоившись, дядя Кока прилег на топчан. Мыслями вновь вернулся к старшему брату.
Ведь после той, первой отсидки, братья больше не испытывали родственной близости. Между походами на зону Вася ненадолго появлялся в их с мамой жизни. Что-то пережидал, от кого-то скрывался. Казалось, воля тяготила его, отторгая, как инородный предмет. Это был чуждый ему мир, в отличие от зоны, такой знакомой, понятной, родной. Наверное поэтому он сводил свое присутствие на свободе к минимуму, возвращаясь в привычную среду обитания после очередного преступления. Однажды, где-то там, в одной из, затерянных в мордовских степях, тюрем, Вася принял смерть от рук сокамерников, став разменной фигурой в чьих – то кровавых, зековских играх.
Дядя Кока поехал на зону, привез оттуда урну с прахом, похоронил в родном городе, на местном кладбище. Он больше не захотел видеть свою мать, не хотел смотреть как она, прижавшись щекой к свежей, влажной земле, безутешно рыдает на могиле сына. Он уехал, не дождавшись конца церемонии, распорядившись по окончании отвезти старуху обратно в общежитие. Больше живой он маму не видел.
От тяжелых мыслей отвлек шорох поблизости. Старый, плешивый кобель с изъеденным червями боком стоял неподалеку, рассматривая дядю Коку внимательным, умным взглядом.
- Ну чего тебе, бедолага? Концерт по заявкам слушателей окончен!
Мужчина демонстративно отвернулся, давая понять, что не намерен заигрывать с собакой. Пес коротко гавкнул, привлекая внимание. Дядя Кока не отреагировал, продолжая демонстрировать животному спину. Наступила тишина. Минут через пять мужчина обернулся. Пес сидел неподалеку, сложив голову на скрещенные, передние лапы. Сейчас, при свете дня, он представлял зрелище еще более жуткое, нежели ночью в скудных лучах фонарика. Как только их глаза встретились, животное вскочило и затрусило в сторону одной из громоздившихся мусорных куч. Отбежал от Коки на несколько метров, пес обернулся, взглядом приглашая за собой.
- Чего тебе надо? Уйди, и без тебя тошно! – в сердцах крикнул мужчина.
Услышав в ответ нетерпеливый лай, дядя Кока наклонился, сделал вид, что поднимает с земли что-то тяжелое, чтобы метнуть им в животное, и замахнулся. Псы из земной жизни обычно убегали в испуге, этот же остался стоять, глядя на дядю Коку, как на идиота.
- Я никуда не пойду.... отстань, - раздраженно пробурчал мужчина, снова укладываясь. Он закрыл глаза, в надежде, что упрямая животинка уберется сама по себе, но через минуту вскочил от вполне ощутимого укуса за ногу.
- Ты чего?!
Пес стоял рядом, обдавая Коку волнами непереносимого смрада. Пристально глядя мужчине в глаза, он вдруг глухо зарычал, демонстрируя острые клыки и свое раздражение. Как только дядя Кока сел на топчане, пес отбежал на несколько метров и опять позвал за собой. Это могло не закончиться никогда, делать нечего, пришлось встать и пойти за собакой. Они прошли метров пятьдесят, петляя между мусорных нагромождений, когда взору неожиданно открылась картина, заставившая дядю Коку остановиться, раскрыв в изумлении рот.
Сразу же за кучей мусора начинался пролесок. Сначала шла узкая полоса с высокой луговой травой, а затем молодой, редкий березняк, переходивший в более густые, темные заросли смешанного леса. Обалдевший мужчина долго не мог поверить собственным глазам. Он ходил тут много раз, выставляя ориентиры. Дядя Кока оглянулся по сторонам и убедился, что и сейчас некоторые из них оставались там, где он положил их в последний раз. Николай Петрович протянул руку и внезапно ощутил под ладонью прикосновение шершавых стебельков. Он закрыл глаза, наслаждаясь этой, утраченной с некоторых пор способностью, а сейчас милостливо подаренной кем-то вновь.
Тихим, приглушенным визгом пес поманил дальше в лес. Медленно передвигаясь, ощущая под ногами молодую, зеленую поросль, чувствуя, как высокие, жесткие стебли трутся о бедра, затрудняя каждый шаг, Кока шел, пьяный от неожиданно изменившейся реальности. Но глядя на худую, жуткую спину, идущего впереди кобеля, он понимал насколько они оба чужды в этом мире, так внезапно ставшим доступным для них. Через несколько минут густой, темный лес окружил их, простирая высоко на головами ветвистую зелень. Кока остановился, запрокинув голову, и задышал, глубоко затягиваясь, наслаждаясь ароматом лесной свежести, как курильщик опиумом. Как давно он не чувствовал этих запахов! Как же он соскучился по ним! Как же ему их не хватало! Мужчина протянул руку, трепетно поглаживая рыжую, чешуйчатую сосновую крону, как нечто драгоценное, святое. Он не замечал тихих слез упоения, льющихся по впалым, черным щекам.
Короткий собачий лай заставил обратить на себя внимание. Пес стоял рядом, нетерпеливо перебирая лапами, давая понять, что времени не так уж много и нужно спешить. Они прошли еще сотню метров, когда впереди вдруг забрезжила пронзительно синяя полоса воды. А через минуту человек и собака вышли к живописному озеру, сверкавшему зеркальной гладью, словно бриллиант.
- Озеро Синее! – воскликнул дядя Кока, узнавая эти места, - Договор..., - взвыл он с досадой, вспоминая, как отписал столичной фирме за солидный откат эти земли под строительство подземного хранилища радиоактивных отходов. Нет, нет! Этого никак нельзя было допустить!
- Что я наделал, господи! – мужчина отчаянно схватился за голову, осознавая весь ужас того, что сотворил. Пес стоял рядом, внимательно наблюдая за дядей Кокой.
- Что мне надо делать?! Как все исправить? Помоги! – встав на колени перед псом, он вопрошал жадно, понимая, что эта, внезапно подаренная ему, экскурсия на природу, была вовсе не для того, чтобы скрасить унылое мусорное существование. Кобель кивнул, ну совсем по-человечески, и мотнул головой куда-то в сторону. Проследив за направлением, дядя Кока увидел стоящую в сотне метров группу мужчин в касках и несколько единиц техники, а конкретно два новеньких бульдозера и три экскаватора.
Буянов Глеб Сергеевич, коммерческий директор АО «Канопус», нервно теребил инкрустированный бриллиантами Rolex из восемнадцати каратного белого золота, пока шел в кабинет генерального директора. Он прекрасно знал, зачем его вызывают, и перспектива вяло обороняться ссылаясь на идиотские аргументы, его вовсе не радовала. Вот уже три месяца как договор с городскими властями был подписан, подвезена техника к месту работ, наняты сотрудники, начиная с управляющего и заканчивая рабочими, а строительство объекта даже не начиналось. Причиной всему были слухи, домыслы о том, что видели что-то странное, пугающее в этом месте. Причем видения накрывали не одного, не двух человек, а целые бригады. Не обошлось и без жертв, кто-то сходил с ума, не покидая рабочего места, кто-то и вовсе пропадал бесследно. Вскоре люди начали массово увольняться, отказываясь там работать за любые деньги. Нанимали новую бригаду и все повторялось вновь. Среди людей быстро сформировалось мнение, что место это проклято и несчастья ждут каждого, кто посягнет на целостность этих земель. Народ в том краю был простой, в большинстве своем набожный. Страх быстро завладел умами. «Вся земля вокруг Синего проклята, там не то,чтобы копать, там по лесу гулять небезопасно!», - кто со страхом, кто с осторожностью, но все с глубокой верой в сказанное, передавали информацию дальше, сея страх, ужас среди земляков.
Следующей, попыткой запустить строительство бункера для отходов было решение учредителей «Канопуса» привезти на объект людей, не имеющих никакое отношение к данной местности. Приехала группа таджиков, людей разделили на три смены, чтобы работы велись круглосуточно. Это была вынужденная мера, потому что, время уже не просто поджимало, а белой, холодной рукой держало цепко за глотку, беспристрастно вглядываясь зрачками стрелок в отчаянные попытки запустить строительство и уложиться в срок. Ситуация усугублялась тем, что, руководство АО «Канопус», стараясь поскорее окупить начальные капиталовложения, успело заключить несколько договоров с заказчиками, в том числе и с зарубежными, на прием и хранение радиоактивных отходов с АЭС и других предприятий атомной промышленности. Были получены немалые авансы и оговорены сроки приема. Через пару месяцев первый состав с двенадцатью тысячами тонн отработанного урана должен был прибыть в Россию из Италии, а затем найти свое постоянное хранение в бункере на берегу Синего.
- Глеб, ты ведь знаешь, какие там суммы фигурируют! Ты же сам договор с итальянцами читал, видел, какая там неустойка указана, если наступит просрочка по приемке! А сколько мы тогда местному царьку отстегнули, помнишь?! Даром, что подох, паскуда! Гори он в аду! – по-поросячьи визжал генеральный директор. Это был круглый, маленький человечек с красной, бычьей шеей и, глубоко посаженными, черными булавками глазок на багровом, мясистом лице. Сейчас его дико раздражало меланхоличное, бледное лицо Буянова с глазами, скрытыми за темными диоптриями очков.
Смешно, по –детски взмахивая ручонками, начальник Буянова слез с кресла, и раздираемый эмоциями забегал по комнате, мелко перебирая ножками и периодически останавливаясь перед Глебом. После очередного забега по огромному, неуютному кабинету, он остановился перед Буяновым и, высоко задрав большую, косматую голову, визгливо, по- бабски, закричал:
- Учти, мой дорогой, если у тебя и с таджиками обломится, сам поедешь и носом будешь рыть этот проклятый бункер, лишь бы к сроку успеть, - угрозы вылетали из плюющегося, перекошенного злобой, багрового рта. Буянов, морщась от начальственного визга, напоминающего работу бензопилы, и, долетающей до него ядовитой слюны генерального, с тоской думал о том, с каким бы удовольствием он прихлопнул бы этого старого, жирного, надоедливого таракана, если бы не родственные связи. Генеральный приходился ему тестем, и не раз прозрачно намекал, что уйдя на заслуженный покой, сделает Глеба Сергеевича своим приемником. Первые обещания были даны одиннадцать лет назад, в тот день, когда Буянов надел каратник в платиновой оправе на пухленький, безымянный палец младшей дочери генерального, Нелли.
Вся в папашу, она была такой же низкорослой. Но бывают маленькие женщины, идеально сложенные, эдакие миниатюрные статуэтки. Очень много мужчин предпочитает видеть рядом именно такой тип женщин. С Нелли случилась несколько иная история, она была полновата для своих метр сорока восьми сантиметров и с годами только набирала вес. С тридцати двум она устойчиво напоминала карликовую свиноматку. «Моя маленькая Пигги», - за спиной называл жену Буянов, испытывая к супруге смесь неприязни, раздражения, злости. Но говорил о ней всегда тепло и ласково, и вообще, старался делать вид, что в семье у него царит, уж если и не любовь, то хотя бы мир, покой и взаимопонимание.
Все это было конечно же не так. Нелли попрекала мужа по любому поводу, выбешивала бесконечными претензиями. Основным поводом всегда служили ее сравнения с семейной жизнью многочисленных подруг. И почти всегда проводимые параллели складывались далеко не в пользу семьи Буяновых. Вон у подруг и муж внимательней, и дом на триста квадратов просторнее, и личный шеф-повар аж из самой Италии выписан, а уж машин, шуб, цацок и прочих атрибутов богатой жизни несоизмеримо больше. Когда уже и ей будет не стыдно демонстрировать себя, любимую в антураже собственного дома, окруженную золотым блеском роскоши и великолепия, да так, чтобы все от зависти просто лопнули?
Глеб часто ловил себя на мысли,что после работы не хочет идти домой. Не помогали даже связи на стороне. Женщины, эпизодически разбавляющие его постылое супружество, лишь еще больше отвращали от него Нелли. Порой, измученный внутренней борьбой, он задавал себе вопрос: «А не слишком ли дорого я заплатит за финансовое благополучие?». Ответом ему были пронзительно синие глаза единственного сына Максима. Такой же бледный и худой, как отец, Максим, не смотря на свои девять лет, рос серьезным, рассудительным. Свободное от занятий в элитной школе время, проводил за чтением книг, хотя дом ломился от самых разных игрушек для детей его возраста. В отличие от матери, с обслугой был мягок и приветлив, весь день скучал по отцу, с нетерпением ожидая его прихода.
У них с сыном был ритуал, Глеб заглядывал к нему перед сном, Максим был уже в постели в обнимку с очередной книжкой. Когда в спальню заходил отец и усаживался с краю, он не спеша, с удовольствием пересказывал ему прочитанное за день. Делился впечатлениями, просил высказать свое мнение о том или ином фрагменте. Ведь именно отец, заметив интерес сына к литературе, советовал прочесть книжки, которыми сам зачитывался в детстве. В глубине души Глеб был рад, что ребенок, несмотря на окружение, растет именно таким непохожим на сверстников из соседних семей, одного уровня достатка. То, что правда жизни совсем не такая, какую познает сын, зачитываясь литературой, и рано или поздно Максиму придется серьезно пересмотреть мировоззрение, нисколько Глеба не беспокоило. Он сам когда-то понял, что жизнь полна противоречий и для достижения цели порой приходится не только наступать на принципы, почерпнутые когда-то из гениальной классики, но и совершать вещи прямо противоположные морали и нравственности, уподобляясь мерзавцам и проходимцам, так искусно описанным во многих произведениях высокой литературы. Ну что ж, такова суровая правда-либо ты жертва, либо охотник, третьего не дано. А попав в категорию элитных охотников, по праву можешь позволять себе вещи, которые многим покажутся неприемлемыми. Но это всего лишь их слабости, которые с высоты своего финансового благополучия, можно рассматривать, как атрибут принадлежности к низшему сословию.
После неожиданной кончины Рокотова, его обязанности временно взял на себя Мамонтов. Именно Глебу Сергеевичу пришлось вести переговоры с этим неприятным типом с вонью изо рта и вороватыми глазками. Но Мамонтов покорно подписывал все подсунутые ему бумажки и заминок со строительством бункера не предвиделось, до той поры, пока нанятый по трудовому договору экскаваторщик не начал копать в трехстах метрах от берега озера Синее.
Это был сорокасемилетний местный житель Полохов Дмитрий Витальевич. Конечно, его физическое состояние на момент трудоустройства оставляло желать лучшего, но боли в пояснице, хронический геморрой и запущенный панкреатит никак не могли повлиять на мировосприятие мужчины, тем более, что психически он был гораздо более здоровым. Как выяснилось потом, на фоне порочных пристрастий многочисленных соотечественников, его можно было смело отнести к категории умеренных трезвенников. Во всяком случае, относительно здоровый физически и абсолютно здоровый психически, к тому же, в то утро трезвый, как стеклышко, Полохов Дмитрий Витальевич, сел за руль вверенной ему землеройной техники и приступил к работе.
Ровно через семь минут после начала, он явственно, при свете дня, увидел, как из леса вышло жуткое существо, очень отдаленно напоминающее человека, которого перед этим сильно пережарили на вертеле, доведя бедолагу до состояния черной, дымящейся, матовой корки, которая местами отваливалась, открывая миру нежное, бледно-розовое мясо, едва удерживающееся на костях. Несмотря на свое состояние, загадочный тип передвигался очень резво. Причем для стороннего наблюдателя движения его были фрагментарными, как если бы в каждый момент времени он занимал определенную точку в пространстве, покрывая расстояние между точками моментально, невидимыми глазу движениями.
Сложно сказать, что из выше перечисленного вызвало панику у Дмитрия Витальевича, само ли существо или манера его передвижения, но, пожалуй, самую бурную реакцию здоровой человеческой психики вызывало животное, крадущееся рядом с лесным типом. Это было что-то среднее между огромной и жутко худой собакой и сильно оголодавшим, умирающим медведем. Его седоватая шерсть покрывала тощее тело редкими, клочковатыми островками, между которыми располагались обширные гноящиеся язвы и струпья. А левый бок был полностью лишен шерсти, кожи и мяса, пестря желтоватыми, обглоданными ребрами, сквозь которые, как через прутья решетки проглядывали зеленовато-бурые внутренние органы, пожираемые извиваюшимися белыми опарышами.
Экскаваторщик заметил жуткую парочку не сразу, сначала он учуял вонь, явственно указывающую на наличие поблизости сильно разложившейся мертвечины. Этот въедливый запах быстро просочился сквозь приоткрытое оконце, и с каждой секундой становился все сильнее, заполняя тесное пространство кабины. Дмитрий Витальевич заворочался в поисках источника вони, но ничего поблизости не заметил, и тут боковым зрением углядел движение справа, метрах в двухстах от себя. Тут на опушке работало еще человек пять. Кто-то устанавливал бытовки, кто-то налаживал работу техники, но так уж вышло, что первым заметил гостей с того света именно Дмитрий Витальевич. Он зажмурился и покрутил головой, стараясь отогнать жуткое видение, но упрямая парочка никуда не пожелала исчезать. Более того она направилась аккурат в сторону экскаватора, покрывая расстояние между ними с ужасающей скоростью, появляясь все ближе к мужчине в каждый последующий момент времени.
Буквально через минуту обгорелый тип и его плешивый спутник остановились прямо перед ковшом, преграждая путь машине. Мозг сопротивлялся изо всех сил, отказываясь принимать и переваривать информацию, которую передавали, лезшие из орбит от ужаса, глаза. Слишком уж нереальным было, внезапное появившееся перед экскаватором, препятствие. «Нет, не может быть...Этого просто не может быть», - мелко подрагивая, шептали побелевшие губы. В следующий миг мужчина механически отметил про себя горячую струю мочи, пробежавшую по левой ноге. Он на секунду перевел взгляд вниз и увидел расползающееся от паха темное пятно намокшей ткани.
Ох как не хотел поднимать глаза Дмитрий Витальевич, умоляя кого-то на небесах избавить его от жуткого видения. Но взгляд самопроизвольно поднялся сам и встретил две пары глаз, принадлежащих абсолютно чуждым этому миру существам. Он задышал часто-часто, отчаянно продолжая бороться с видением. Вон там, в паре сотен метров - лес, вот заросшая высокой травой, поляна, с которой, согласно проекту, решено начать раскопки, вот рядом ходят такие же, как он рабочие, все его знакомые, потому,что живут в одном поселке, каждый занят своим делом. А прямо перед ним, снаружи, под ковшом, готовым в любую минуту погрузиться в мягкий лесной грунт, распахнулась жуткая картина, словно окно в другой мир, откуда на него таращатся два кошмарных создания, прожигая взглядом, заставляя чувствовать себя даже не букашкой, нет, а пылинкой, несущейся в бесконечности пространства и времени, чья бесполезная, краткая как миг, жизнь может прерваться в любую секунду и вселенная не заметит этого.
Слегка подвисая над поверхностью земли, плывя, словно марево, бок об бок, адская парочка смотрела на экскаваторщика строго. Их суровый взгляд таил в себе смутную угрозу и предупреждение. Нет, они не проявляли активной агрессии, не пытались проникнуть в кабину и как-либо навредить мужчине. Они лишь стояли и смотрели, но от этого потустороннего взгляда кровь стыла и тряслись поджилки. Наконец, что-то неслышно сломалось в голове у бедолаги, и хрупкая человеческая психика посыпалась, не выдержав стойкого, кошмарного видения.
Устойчивая конструкция мировосприятия Дмитрия Витальевича рухнула одномоментно, крепкую доселе психику накрыла черная, мутная пелена безумия. Рабочих, находившихся неподалеку привлек его дурной, походивший на низкие, рыкающие завывания, скулеж. Побелевшего лицом мужчину, било крупной дрожью. Тоненькая, влажная полоска слюны потянулась от уголка рта, упругой, прозрачной стрункой свисая с гладко выбритого подбородка. Троим рабочим с трудом удалось выволочь его большое, непослушное тело из тесной кабинки. Сам на ногах он не стоял, положили на траву и попытались расспросить.
- Там! Они были там! Аааааа, - успевал прошептать он между завываниями, указывая трясущимся пальцем в направлении леса.
Совершенно адекватный еще пять минут назад мужчина, вдруг сделался невменяемым, рыдающим, скулящим безумцем. Его глаза все еще хранили чудовищный ужас пережитого. Люди столпились над Дмитрием Витальевичем, не зная, что и подумать. Наконец подошел бригадир- крепкий, степенный мужик примерно одного возраста с экскаваторщиком.
- Почему техника стоит? Что случилось?- он растолкал рабочих и приблизившись к Полохову, изменился в лице, - Дима? Что с тобой? – он попытался потрясти за плечи плачущего, как маленькая девочка, мужчину, своего хорошего знакомого, но тот резко отмахнулся, полоснув очумевшим взглядом, не узнав своего земляка. Так и лежал экскаваторщик на траве, обняв руками, прижатые к груди колени, втянув голову в плечи и обиженно поскуливая. Через час приехала, вызванная из областного центра скорая, психиатрическая помощь. Лишь после того, как мужчине вкололи солидную дозу успокоительного, он расслабился, стал подвывать потише, перемежая скулеж быстрым, нечетким шепотом. Дал надеть на себя смирительную рубашку и под растерянные и откровенно испуганные взгляды сослуживцев был помещен в медицинский уазик, который отвез пострадавшего в областную психиатрическую клинику.
В этот день занять рабочее место за рулем землеройной техники никто не рискнул. Люди ходили поникшие, картина лежащего в позе эмбриона, рыдающего Полохова, которого все знали как спокойного, рассудительного, трезвого и уж точно не трусливого мужика, все еще стояла у них перед глазами. В Москву ничего сообщать не стали, мало ли что происходит на строительной площадке. На следующий день в восемь утра бульдозерист Ганин завел технику и проехал на ней всего лишь несколько метров, соскребая и скручивая валик из верхнего слоя почвы и подготавливая грунт под раскопки. Через пять минут он выскочил из кабины белый, как полотно и что-то отчаянно крича, забежал в ближайшую бытовку. Смачно щелкнул замок. Ганин, продолжая что-то невнятно и отрывисто выкрикивать, выглядывал сквозь мутное от грязи и пыли, зарешеченное окно. Обезумевшими от страха глазами он выискивал что-то там, на строительной площадке среди техники, вглядывался в нестройные ряды березовых, дубовых стволов, начинающихся сразу же за площадкой, в уходящий вдаль густой и темный лес.
Первым обратил внимание на простаивающий, пустой бульдозер бригадир Захар Маслов. Закусив губу, он почувствовал что-то недоброе. Ведь сам, еще двадцать минут назад объяснял Ганину откуда нужно начинать работы, а Ганин – хоть и пьющий, как черт, но трудяга необыкновенный. Работа у него всегда на первом месте, а уж кто как отдыхает и снимает напряжение после трудового дня – личное дело каждого. Главное для бригадира, что с утра Ганин был на месте, как штык, и не важно сколько литров разнообразного пойла прошло через его глотку накануне. А сейчас происходило что-то невообразимое – Ганину не работалось, неужели по той же причине, что вчера Полохову? Нехорошее предчувствие черным змеем поползло откуда - то из межреберья и, свернувшись колечком, улеглось где-то между ключиц.
- Ганин, Толя! – позвал бригадир
- Захар Петрович! Беги сюда, они опять тут! – помахал рукой рабочий, схоронясь от непрошеных гостей в бытовке.
- Кто они, Толя? – Маслов подошел к окошку и увидел перепуганное лицо Ганина. Мужчина непрерывно, мелко крестился.
- Да те, вчерашние, из-за которых Димка головой поехал... Я их видел...
Маслов помрачнел и оглянулся кругом:
- А сейчас они здесь?
Ганин поискал глазами:
- Да вроде не вижу, но минуту назад были тут...
- А кто они? Как выглядят?
Ганин побелел, вспоминая жуткие образы, и через силу сказал:
- Горелый... вроде мужик и собака большая, дохлая – он опять неистово крестился, - оба воняют мертвечиной, мертвяки и есть. Хоспади спаси и сохрани!
- Выходи Толя, нет тут никого, показалось тебе,- как можно спокойнее сказал Маслов. «Управление по головке не погладит за срыв сроков строительства, мало ли что кому привиделось и не объяснишь ведь, враз уволят и наберут новых рабочих. Им и так повезло, что набрали почти всех поселковых. Работы ни дома, ни в областном центре нет, все, кто помоложе в Москву да в Питер подались. Кто на вахту, кто на постоянку. Семью видят раз в месяц, а то и реже. А тут и платят по - божески и до дома рукой подать. Зимой эти денежки ох как пригодятся, нельзя им сейчас без работы остаться, никак нельзя», - рассуждал бригадир.
- Толя, привиделось тебе с перепоя, нет тут никого, выходи!
В глазах Ганина страх сменился возмущением:
- А знаешь что, Захар Петрович, вот тебе надо ты и работай, а моей ноги тут не будет. Я увольняюсь, не хочу как Дима в психушке оказаться. Говорю тебе, что видел их, вот как тебя! Ох, не приведи господи!
Внезапно из-за леса резко потянуло тошнотворным, трупным запахом. Маслов поморщил нос и оглянулся. Может зверь какой издох в лесу, вот ветром и тянет. Метрах в десяти работал монтажник Суркевич Паша. Сын покойного товарища, молодой парнишка, за которого Маслов просил руководство лично. Он занимался установкой столбов для протяжки проводов. Паша тоже почувствовал запах и стал озираться в поисках источника. Оба одновременно заметили движение прямо у кромки леса. Какие-то неясные, плавающие силуэты медленно уходили в чащу, теряясь между стволов. Странное, расплывчатое марево сопровождало их. Будто бы в этой конкретной точке пространства произошла расфокусировка и движущиеся фигуры смотрелись нечетко, как сквозь мутное стекло. Запах шел именно оттуда.
Маслов, бывший афганец, прошедший все ужасы войны, был человеком неробкого десятка. Ну не могли люди, которых он знал много лет как надежных, верных товарищей, с которыми не раз приходилось работать бок об бок, вести себя как дети. А про Полохова и говорить нечего, картина перепуганного, обмочившегося от страха мужчины до сих пор стояла перед глазами. Решение в голове бригадира созрело сразу. Не сводя глаз со странных силуэтов, он подбежал к бульдозеру и запустил двигатель. Паша, бросил работу, наблюдая за Масловым. Что-то происходило с маревом, почти растаяв в лесной гуще и унося с собой размытые, странные абрисы, оно вдруг возникло вновь. Очертания фигур внутри стали приобретать резкость. Через минуту Маслов смог различить черный силуэт человека и животного. Пока бульдозер стоял на месте, фигуры не шевелились, словно выжидали чего-то. Рука сама легка на рычаг управления, переводя машину в режим движения. Бульдозер, поворчав немного, медленно двинулся с места.
Сначала Маслова обдало резкой волной вони. Он сжал зубы, зажмурился и продвинулся еще немного. Когда бригадир через мгновение открыл глаза, взору его представилась картинка тяжелая для восприятия, да чего уж там, просто чудовищная. Размытые, дальние фигурки, овеваемые живым, колеблющимся маревом, мгновенно приблизились, приобретая жуткие подробности. Ожившей кинолентой перед внутренним взором Маслова вдруг пронеслось боевое прошлое, картины смерти друзей и врагов. Парочка, внезапно материализовавшаяся в трех метрах от бульдозера, навевала именно эти воспоминания, только выглядела во сто крат страшнее, чем самый жуткий кошмар, виденный бригадиром на поле боя.
Он вспомнил молоденького рядового Бергетова, совсем еще мальчика, сразу после учебки попавшего в Афганистан. У него было тяжелое осколочное ранение, разворотившее весь кишечник. В жутких подробностях увидел Маслов юношу, придерживающего окровавленными руками собственные кишки. Сколько же боли, страдания, страха было в этих распахнутых, устремленных в небо глазах. Рука сама тогда потянулась за оружием, чтобы прекратить жуткие мучения, ведь и так было ясно, что пацан больше не жилец. Но он смалодушничал, испугался, не сделал этого, предоставив мальчишке медленно помирать, уставившись в белое от нестерпимой жары афганское небо.
Но даже всплывшие в тяжелых подробностях воспоминания тех далеких лет не шли ни в какое сравнение с тем, на что сейчас смотрел Маслов, отказываясь принимать окружающую реальность. Он вдруг явственно почувствовал, насколько сильно натянула невидимая нить, удерживающая его сознание над черным бушующим океаном безумия. Понял, что если это продолжится еще хоть мгновение, то путь в здоровое, адекватное восприятие действительности будет закрыт навсегда, и он повторит судьбу бедняги Полохова.
Маслов зажмурился, отгоняя кошмар, выключил двигатель и только сейчас услышал жалобный, почти детский плач. Стараясь не смотреть перед собой, он скосил глаза и увидел справа от бульдозера побелевшего Пашу Суркевича. Парень плакал жалобно, по- детски, уставившись туда, куда только что с ужасом таращился бригадир. Словно юноше вдруг привиделась жуть. Для того, чтобы избавиться от нее, нужно было проснуться, а этого Паша сделать не мог, потому,что продолжал смотреть на то, что человеческая психика вынести была не в состоянии. Парень скулил жалобно, обиженно, словно давая понять, что силы уже на пределе, и помощь нужна немедленно, а иначе...
Бригадир, стараясь унять дрожь, выскочил из кабины и подбежал к Суркевичу. Как маленького, обнял паренька и прижал к себе, успокаивая:
- Закрой глаза! Не смотри туда!Сейчас Паша, сейчас все закончится, потерпи немного.
- Захар Петрович, что же это? – не унимался пацанчик, всхлипывая.
Так и стояли они, обнявшись, зажмурившись, пережидая жуткий морок. Как и предполагал бригадир, через минуту видение растворилось в воздухе, и лишь расплывчатое марево вдалеке, да легкий, неприятный запах напоминали о том, что здесь произошло.
Через час на стол управляющего легло коллективное заявление об увольнении всей бригады с формулировкой «в виду небезопасности условий труда». Слухи о том, что происходит на берегу Синего разбежались как круги по воде. «Бродит там жуть какая-то, землю эту охраняет. Говорят, видели огромных собак, и вонь стоит нестерпимая! Кто-то бережет эти места, стройку из-за этого остановили, представляете?», - передавали люди друг другу. «Да бросьте чушь молоть! Вон у меня муж каждую неделю рыбачит на Синем, так он ничего такого ни разу не видел, болтают всякое, а вы верите!», - не обошлось и без скептицизма. Как бы то ни было, новость это взбудоражила все население края. Нашлись и любители острых ощущений, рыскающие в тех местах в поисках подтверждения слухам. Но, разумеется, им «повезло» гораздо меньше, чем рабочим бригады Маслова.
Дядя Кока провалялся все утро, периодически забываясь коротким, неспокойным сном. Ему снился старший брат. Вася стоял перед братом, облаченный в длинное, черное пальто. Редкий ежик темных, отливающих медью, волос пробивался упрямой порослью, покрывая слегка продолговатый череп с едва заметной впадинкой на макушке. Темно-серые глаза Васи глядели на дядю Коку прямо, не мигая, обдавая ледяным холодом, заражая немым отчаянием и черной, безысходной тоской. Будто сама смерть смотрела на Коку, и тот коченел под ее взглядом, сложив губы трубочкой, и выпуская тоненькой струйкой пара последнее, теплое дыхание.
- Вася... - Кока снова чувствовал себя маленьким мальчиком, остро нуждающимся в защите старшего. С надеждой и ожиданием, он продолжает заглядывать в глаза брату, надеясь увидеть, отыскать там, в серой глубине бесконечно близкого, родного, любимого Васю. Но тот, кто стоит сейчас перед маленьким Колей, лишь мерно качает головой, жевалки его ходят от едва скрываемой ярости. Внезапно, одним коротким движением плеч он скидывает с себя пальто и предстает перед Колей совершенно обнаженным. Грубый, толстый, небрежный шов тянется от темного паха вдоль всего тела и, разделяясь надвое возле ключиц, уходит, змеясь по бокам шеи, под левое и правое ухо, завершаясь там грязными, серыми перевязками. Замирая от ужаса, маленький Коля проводит взглядом вверх, вдоль всего шва, пока глаза не останавливаются на уровне подбородка брата. И тогда Вася начинает медленно растягивать губы в жуткой улыбке, открывая рот все шире и шире. Коля, завороженный этим зрелищем не замечает, как черная пустота, вырываясь из раззявленного рта, начинает заполнять все пространство вокруг, пока не поглощается мальчика целиком. Тот бьется в попытке освободиться, как мошка, попавшая в паутину. Но липкая, тягучая тьма держит цепко, заливаясь через, открытый в немом крике, рот, заполняя внутренности, проникая в трепещущую, как испуганная пташка, душу ребенка...
Дядя Кока вскочил, освобождаясь от утреннего кошмара. Проснувшись окончательно, первым делом проверил гитару. Предметы в этом странном месте имели свойство появляться из далекого прошлого и потом также неожиданно пропадать, растворяясь в небытие. Пошарив рукой, он наткнулся на инструмент. Гитара, как верная подруга, лежала рядом, с готовностью ответив на его прикосновение тихим струнным звоном. Немного успокоившись, дядя Кока прилег на топчан. Мыслями вновь вернулся к старшему брату.
Ведь после той, первой отсидки, братья больше не испытывали родственной близости. Между походами на зону Вася ненадолго появлялся в их с мамой жизни. Что-то пережидал, от кого-то скрывался. Казалось, воля тяготила его, отторгая, как инородный предмет. Это был чуждый ему мир, в отличие от зоны, такой знакомой, понятной, родной. Наверное поэтому он сводил свое присутствие на свободе к минимуму, возвращаясь в привычную среду обитания после очередного преступления. Однажды, где-то там, в одной из, затерянных в мордовских степях, тюрем, Вася принял смерть от рук сокамерников, став разменной фигурой в чьих – то кровавых, зековских играх.
Дядя Кока поехал на зону, привез оттуда урну с прахом, похоронил в родном городе, на местном кладбище. Он больше не захотел видеть свою мать, не хотел смотреть как она, прижавшись щекой к свежей, влажной земле, безутешно рыдает на могиле сына. Он уехал, не дождавшись конца церемонии, распорядившись по окончании отвезти старуху обратно в общежитие. Больше живой он маму не видел.
От тяжелых мыслей отвлек шорох поблизости. Старый, плешивый кобель с изъеденным червями боком стоял неподалеку, рассматривая дядю Коку внимательным, умным взглядом.
- Ну чего тебе, бедолага? Концерт по заявкам слушателей окончен!
Мужчина демонстративно отвернулся, давая понять, что не намерен заигрывать с собакой. Пес коротко гавкнул, привлекая внимание. Дядя Кока не отреагировал, продолжая демонстрировать животному спину. Наступила тишина. Минут через пять мужчина обернулся. Пес сидел неподалеку, сложив голову на скрещенные, передние лапы. Сейчас, при свете дня, он представлял зрелище еще более жуткое, нежели ночью в скудных лучах фонарика. Как только их глаза встретились, животное вскочило и затрусило в сторону одной из громоздившихся мусорных куч. Отбежал от Коки на несколько метров, пес обернулся, взглядом приглашая за собой.
- Чего тебе надо? Уйди, и без тебя тошно! – в сердцах крикнул мужчина.
Услышав в ответ нетерпеливый лай, дядя Кока наклонился, сделал вид, что поднимает с земли что-то тяжелое, чтобы метнуть им в животное, и замахнулся. Псы из земной жизни обычно убегали в испуге, этот же остался стоять, глядя на дядю Коку, как на идиота.
- Я никуда не пойду.... отстань, - раздраженно пробурчал мужчина, снова укладываясь. Он закрыл глаза, в надежде, что упрямая животинка уберется сама по себе, но через минуту вскочил от вполне ощутимого укуса за ногу.
- Ты чего?!
Пес стоял рядом, обдавая Коку волнами непереносимого смрада. Пристально глядя мужчине в глаза, он вдруг глухо зарычал, демонстрируя острые клыки и свое раздражение. Как только дядя Кока сел на топчане, пес отбежал на несколько метров и опять позвал за собой. Это могло не закончиться никогда, делать нечего, пришлось встать и пойти за собакой. Они прошли метров пятьдесят, петляя между мусорных нагромождений, когда взору неожиданно открылась картина, заставившая дядю Коку остановиться, раскрыв в изумлении рот.
Сразу же за кучей мусора начинался пролесок. Сначала шла узкая полоса с высокой луговой травой, а затем молодой, редкий березняк, переходивший в более густые, темные заросли смешанного леса. Обалдевший мужчина долго не мог поверить собственным глазам. Он ходил тут много раз, выставляя ориентиры. Дядя Кока оглянулся по сторонам и убедился, что и сейчас некоторые из них оставались там, где он положил их в последний раз. Николай Петрович протянул руку и внезапно ощутил под ладонью прикосновение шершавых стебельков. Он закрыл глаза, наслаждаясь этой, утраченной с некоторых пор способностью, а сейчас милостливо подаренной кем-то вновь.
Тихим, приглушенным визгом пес поманил дальше в лес. Медленно передвигаясь, ощущая под ногами молодую, зеленую поросль, чувствуя, как высокие, жесткие стебли трутся о бедра, затрудняя каждый шаг, Кока шел, пьяный от неожиданно изменившейся реальности. Но глядя на худую, жуткую спину, идущего впереди кобеля, он понимал насколько они оба чужды в этом мире, так внезапно ставшим доступным для них. Через несколько минут густой, темный лес окружил их, простирая высоко на головами ветвистую зелень. Кока остановился, запрокинув голову, и задышал, глубоко затягиваясь, наслаждаясь ароматом лесной свежести, как курильщик опиумом. Как давно он не чувствовал этих запахов! Как же он соскучился по ним! Как же ему их не хватало! Мужчина протянул руку, трепетно поглаживая рыжую, чешуйчатую сосновую крону, как нечто драгоценное, святое. Он не замечал тихих слез упоения, льющихся по впалым, черным щекам.
Короткий собачий лай заставил обратить на себя внимание. Пес стоял рядом, нетерпеливо перебирая лапами, давая понять, что времени не так уж много и нужно спешить. Они прошли еще сотню метров, когда впереди вдруг забрезжила пронзительно синяя полоса воды. А через минуту человек и собака вышли к живописному озеру, сверкавшему зеркальной гладью, словно бриллиант.
- Озеро Синее! – воскликнул дядя Кока, узнавая эти места, - Договор..., - взвыл он с досадой, вспоминая, как отписал столичной фирме за солидный откат эти земли под строительство подземного хранилища радиоактивных отходов. Нет, нет! Этого никак нельзя было допустить!
- Что я наделал, господи! – мужчина отчаянно схватился за голову, осознавая весь ужас того, что сотворил. Пес стоял рядом, внимательно наблюдая за дядей Кокой.
- Что мне надо делать?! Как все исправить? Помоги! – встав на колени перед псом, он вопрошал жадно, понимая, что эта, внезапно подаренная ему, экскурсия на природу, была вовсе не для того, чтобы скрасить унылое мусорное существование. Кобель кивнул, ну совсем по-человечески, и мотнул головой куда-то в сторону. Проследив за направлением, дядя Кока увидел стоящую в сотне метров группу мужчин в касках и несколько единиц техники, а конкретно два новеньких бульдозера и три экскаватора.
Буянов Глеб Сергеевич, коммерческий директор АО «Канопус», нервно теребил инкрустированный бриллиантами Rolex из восемнадцати каратного белого золота, пока шел в кабинет генерального директора. Он прекрасно знал, зачем его вызывают, и перспектива вяло обороняться ссылаясь на идиотские аргументы, его вовсе не радовала. Вот уже три месяца как договор с городскими властями был подписан, подвезена техника к месту работ, наняты сотрудники, начиная с управляющего и заканчивая рабочими, а строительство объекта даже не начиналось. Причиной всему были слухи, домыслы о том, что видели что-то странное, пугающее в этом месте. Причем видения накрывали не одного, не двух человек, а целые бригады. Не обошлось и без жертв, кто-то сходил с ума, не покидая рабочего места, кто-то и вовсе пропадал бесследно. Вскоре люди начали массово увольняться, отказываясь там работать за любые деньги. Нанимали новую бригаду и все повторялось вновь. Среди людей быстро сформировалось мнение, что место это проклято и несчастья ждут каждого, кто посягнет на целостность этих земель. Народ в том краю был простой, в большинстве своем набожный. Страх быстро завладел умами. «Вся земля вокруг Синего проклята, там не то,чтобы копать, там по лесу гулять небезопасно!», - кто со страхом, кто с осторожностью, но все с глубокой верой в сказанное, передавали информацию дальше, сея страх, ужас среди земляков.
Следующей, попыткой запустить строительство бункера для отходов было решение учредителей «Канопуса» привезти на объект людей, не имеющих никакое отношение к данной местности. Приехала группа таджиков, людей разделили на три смены, чтобы работы велись круглосуточно. Это была вынужденная мера, потому что, время уже не просто поджимало, а белой, холодной рукой держало цепко за глотку, беспристрастно вглядываясь зрачками стрелок в отчаянные попытки запустить строительство и уложиться в срок. Ситуация усугублялась тем, что, руководство АО «Канопус», стараясь поскорее окупить начальные капиталовложения, успело заключить несколько договоров с заказчиками, в том числе и с зарубежными, на прием и хранение радиоактивных отходов с АЭС и других предприятий атомной промышленности. Были получены немалые авансы и оговорены сроки приема. Через пару месяцев первый состав с двенадцатью тысячами тонн отработанного урана должен был прибыть в Россию из Италии, а затем найти свое постоянное хранение в бункере на берегу Синего.
- Глеб, ты ведь знаешь, какие там суммы фигурируют! Ты же сам договор с итальянцами читал, видел, какая там неустойка указана, если наступит просрочка по приемке! А сколько мы тогда местному царьку отстегнули, помнишь?! Даром, что подох, паскуда! Гори он в аду! – по-поросячьи визжал генеральный директор. Это был круглый, маленький человечек с красной, бычьей шеей и, глубоко посаженными, черными булавками глазок на багровом, мясистом лице. Сейчас его дико раздражало меланхоличное, бледное лицо Буянова с глазами, скрытыми за темными диоптриями очков.
Смешно, по –детски взмахивая ручонками, начальник Буянова слез с кресла, и раздираемый эмоциями забегал по комнате, мелко перебирая ножками и периодически останавливаясь перед Глебом. После очередного забега по огромному, неуютному кабинету, он остановился перед Буяновым и, высоко задрав большую, косматую голову, визгливо, по- бабски, закричал:
- Учти, мой дорогой, если у тебя и с таджиками обломится, сам поедешь и носом будешь рыть этот проклятый бункер, лишь бы к сроку успеть, - угрозы вылетали из плюющегося, перекошенного злобой, багрового рта. Буянов, морщась от начальственного визга, напоминающего работу бензопилы, и, долетающей до него ядовитой слюны генерального, с тоской думал о том, с каким бы удовольствием он прихлопнул бы этого старого, жирного, надоедливого таракана, если бы не родственные связи. Генеральный приходился ему тестем, и не раз прозрачно намекал, что уйдя на заслуженный покой, сделает Глеба Сергеевича своим приемником. Первые обещания были даны одиннадцать лет назад, в тот день, когда Буянов надел каратник в платиновой оправе на пухленький, безымянный палец младшей дочери генерального, Нелли.
Вся в папашу, она была такой же низкорослой. Но бывают маленькие женщины, идеально сложенные, эдакие миниатюрные статуэтки. Очень много мужчин предпочитает видеть рядом именно такой тип женщин. С Нелли случилась несколько иная история, она была полновата для своих метр сорока восьми сантиметров и с годами только набирала вес. С тридцати двум она устойчиво напоминала карликовую свиноматку. «Моя маленькая Пигги», - за спиной называл жену Буянов, испытывая к супруге смесь неприязни, раздражения, злости. Но говорил о ней всегда тепло и ласково, и вообще, старался делать вид, что в семье у него царит, уж если и не любовь, то хотя бы мир, покой и взаимопонимание.
Все это было конечно же не так. Нелли попрекала мужа по любому поводу, выбешивала бесконечными претензиями. Основным поводом всегда служили ее сравнения с семейной жизнью многочисленных подруг. И почти всегда проводимые параллели складывались далеко не в пользу семьи Буяновых. Вон у подруг и муж внимательней, и дом на триста квадратов просторнее, и личный шеф-повар аж из самой Италии выписан, а уж машин, шуб, цацок и прочих атрибутов богатой жизни несоизмеримо больше. Когда уже и ей будет не стыдно демонстрировать себя, любимую в антураже собственного дома, окруженную золотым блеском роскоши и великолепия, да так, чтобы все от зависти просто лопнули?
Глеб часто ловил себя на мысли,что после работы не хочет идти домой. Не помогали даже связи на стороне. Женщины, эпизодически разбавляющие его постылое супружество, лишь еще больше отвращали от него Нелли. Порой, измученный внутренней борьбой, он задавал себе вопрос: «А не слишком ли дорого я заплатит за финансовое благополучие?». Ответом ему были пронзительно синие глаза единственного сына Максима. Такой же бледный и худой, как отец, Максим, не смотря на свои девять лет, рос серьезным, рассудительным. Свободное от занятий в элитной школе время, проводил за чтением книг, хотя дом ломился от самых разных игрушек для детей его возраста. В отличие от матери, с обслугой был мягок и приветлив, весь день скучал по отцу, с нетерпением ожидая его прихода.
У них с сыном был ритуал, Глеб заглядывал к нему перед сном, Максим был уже в постели в обнимку с очередной книжкой. Когда в спальню заходил отец и усаживался с краю, он не спеша, с удовольствием пересказывал ему прочитанное за день. Делился впечатлениями, просил высказать свое мнение о том или ином фрагменте. Ведь именно отец, заметив интерес сына к литературе, советовал прочесть книжки, которыми сам зачитывался в детстве. В глубине души Глеб был рад, что ребенок, несмотря на окружение, растет именно таким непохожим на сверстников из соседних семей, одного уровня достатка. То, что правда жизни совсем не такая, какую познает сын, зачитываясь литературой, и рано или поздно Максиму придется серьезно пересмотреть мировоззрение, нисколько Глеба не беспокоило. Он сам когда-то понял, что жизнь полна противоречий и для достижения цели порой приходится не только наступать на принципы, почерпнутые когда-то из гениальной классики, но и совершать вещи прямо противоположные морали и нравственности, уподобляясь мерзавцам и проходимцам, так искусно описанным во многих произведениях высокой литературы. Ну что ж, такова суровая правда-либо ты жертва, либо охотник, третьего не дано. А попав в категорию элитных охотников, по праву можешь позволять себе вещи, которые многим покажутся неприемлемыми. Но это всего лишь их слабости, которые с высоты своего финансового благополучия, можно рассматривать, как атрибут принадлежности к низшему сословию.
После неожиданной кончины Рокотова, его обязанности временно взял на себя Мамонтов. Именно Глебу Сергеевичу пришлось вести переговоры с этим неприятным типом с вонью изо рта и вороватыми глазками. Но Мамонтов покорно подписывал все подсунутые ему бумажки и заминок со строительством бункера не предвиделось, до той поры, пока нанятый по трудовому договору экскаваторщик не начал копать в трехстах метрах от берега озера Синее.
Это был сорокасемилетний местный житель Полохов Дмитрий Витальевич. Конечно, его физическое состояние на момент трудоустройства оставляло желать лучшего, но боли в пояснице, хронический геморрой и запущенный панкреатит никак не могли повлиять на мировосприятие мужчины, тем более, что психически он был гораздо более здоровым. Как выяснилось потом, на фоне порочных пристрастий многочисленных соотечественников, его можно было смело отнести к категории умеренных трезвенников. Во всяком случае, относительно здоровый физически и абсолютно здоровый психически, к тому же, в то утро трезвый, как стеклышко, Полохов Дмитрий Витальевич, сел за руль вверенной ему землеройной техники и приступил к работе.
Ровно через семь минут после начала, он явственно, при свете дня, увидел, как из леса вышло жуткое существо, очень отдаленно напоминающее человека, которого перед этим сильно пережарили на вертеле, доведя бедолагу до состояния черной, дымящейся, матовой корки, которая местами отваливалась, открывая миру нежное, бледно-розовое мясо, едва удерживающееся на костях. Несмотря на свое состояние, загадочный тип передвигался очень резво. Причем для стороннего наблюдателя движения его были фрагментарными, как если бы в каждый момент времени он занимал определенную точку в пространстве, покрывая расстояние между точками моментально, невидимыми глазу движениями.
Сложно сказать, что из выше перечисленного вызвало панику у Дмитрия Витальевича, само ли существо или манера его передвижения, но, пожалуй, самую бурную реакцию здоровой человеческой психики вызывало животное, крадущееся рядом с лесным типом. Это было что-то среднее между огромной и жутко худой собакой и сильно оголодавшим, умирающим медведем. Его седоватая шерсть покрывала тощее тело редкими, клочковатыми островками, между которыми располагались обширные гноящиеся язвы и струпья. А левый бок был полностью лишен шерсти, кожи и мяса, пестря желтоватыми, обглоданными ребрами, сквозь которые, как через прутья решетки проглядывали зеленовато-бурые внутренние органы, пожираемые извиваюшимися белыми опарышами.
Экскаваторщик заметил жуткую парочку не сразу, сначала он учуял вонь, явственно указывающую на наличие поблизости сильно разложившейся мертвечины. Этот въедливый запах быстро просочился сквозь приоткрытое оконце, и с каждой секундой становился все сильнее, заполняя тесное пространство кабины. Дмитрий Витальевич заворочался в поисках источника вони, но ничего поблизости не заметил, и тут боковым зрением углядел движение справа, метрах в двухстах от себя. Тут на опушке работало еще человек пять. Кто-то устанавливал бытовки, кто-то налаживал работу техники, но так уж вышло, что первым заметил гостей с того света именно Дмитрий Витальевич. Он зажмурился и покрутил головой, стараясь отогнать жуткое видение, но упрямая парочка никуда не пожелала исчезать. Более того она направилась аккурат в сторону экскаватора, покрывая расстояние между ними с ужасающей скоростью, появляясь все ближе к мужчине в каждый последующий момент времени.
Буквально через минуту обгорелый тип и его плешивый спутник остановились прямо перед ковшом, преграждая путь машине. Мозг сопротивлялся изо всех сил, отказываясь принимать и переваривать информацию, которую передавали, лезшие из орбит от ужаса, глаза. Слишком уж нереальным было, внезапное появившееся перед экскаватором, препятствие. «Нет, не может быть...Этого просто не может быть», - мелко подрагивая, шептали побелевшие губы. В следующий миг мужчина механически отметил про себя горячую струю мочи, пробежавшую по левой ноге. Он на секунду перевел взгляд вниз и увидел расползающееся от паха темное пятно намокшей ткани.
Ох как не хотел поднимать глаза Дмитрий Витальевич, умоляя кого-то на небесах избавить его от жуткого видения. Но взгляд самопроизвольно поднялся сам и встретил две пары глаз, принадлежащих абсолютно чуждым этому миру существам. Он задышал часто-часто, отчаянно продолжая бороться с видением. Вон там, в паре сотен метров - лес, вот заросшая высокой травой, поляна, с которой, согласно проекту, решено начать раскопки, вот рядом ходят такие же, как он рабочие, все его знакомые, потому,что живут в одном поселке, каждый занят своим делом. А прямо перед ним, снаружи, под ковшом, готовым в любую минуту погрузиться в мягкий лесной грунт, распахнулась жуткая картина, словно окно в другой мир, откуда на него таращатся два кошмарных создания, прожигая взглядом, заставляя чувствовать себя даже не букашкой, нет, а пылинкой, несущейся в бесконечности пространства и времени, чья бесполезная, краткая как миг, жизнь может прерваться в любую секунду и вселенная не заметит этого.
Слегка подвисая над поверхностью земли, плывя, словно марево, бок об бок, адская парочка смотрела на экскаваторщика строго. Их суровый взгляд таил в себе смутную угрозу и предупреждение. Нет, они не проявляли активной агрессии, не пытались проникнуть в кабину и как-либо навредить мужчине. Они лишь стояли и смотрели, но от этого потустороннего взгляда кровь стыла и тряслись поджилки. Наконец, что-то неслышно сломалось в голове у бедолаги, и хрупкая человеческая психика посыпалась, не выдержав стойкого, кошмарного видения.
Устойчивая конструкция мировосприятия Дмитрия Витальевича рухнула одномоментно, крепкую доселе психику накрыла черная, мутная пелена безумия. Рабочих, находившихся неподалеку привлек его дурной, походивший на низкие, рыкающие завывания, скулеж. Побелевшего лицом мужчину, било крупной дрожью. Тоненькая, влажная полоска слюны потянулась от уголка рта, упругой, прозрачной стрункой свисая с гладко выбритого подбородка. Троим рабочим с трудом удалось выволочь его большое, непослушное тело из тесной кабинки. Сам на ногах он не стоял, положили на траву и попытались расспросить.
- Там! Они были там! Аааааа, - успевал прошептать он между завываниями, указывая трясущимся пальцем в направлении леса.
Совершенно адекватный еще пять минут назад мужчина, вдруг сделался невменяемым, рыдающим, скулящим безумцем. Его глаза все еще хранили чудовищный ужас пережитого. Люди столпились над Дмитрием Витальевичем, не зная, что и подумать. Наконец подошел бригадир- крепкий, степенный мужик примерно одного возраста с экскаваторщиком.
- Почему техника стоит? Что случилось?- он растолкал рабочих и приблизившись к Полохову, изменился в лице, - Дима? Что с тобой? – он попытался потрясти за плечи плачущего, как маленькая девочка, мужчину, своего хорошего знакомого, но тот резко отмахнулся, полоснув очумевшим взглядом, не узнав своего земляка. Так и лежал экскаваторщик на траве, обняв руками, прижатые к груди колени, втянув голову в плечи и обиженно поскуливая. Через час приехала, вызванная из областного центра скорая, психиатрическая помощь. Лишь после того, как мужчине вкололи солидную дозу успокоительного, он расслабился, стал подвывать потише, перемежая скулеж быстрым, нечетким шепотом. Дал надеть на себя смирительную рубашку и под растерянные и откровенно испуганные взгляды сослуживцев был помещен в медицинский уазик, который отвез пострадавшего в областную психиатрическую клинику.
В этот день занять рабочее место за рулем землеройной техники никто не рискнул. Люди ходили поникшие, картина лежащего в позе эмбриона, рыдающего Полохова, которого все знали как спокойного, рассудительного, трезвого и уж точно не трусливого мужика, все еще стояла у них перед глазами. В Москву ничего сообщать не стали, мало ли что происходит на строительной площадке. На следующий день в восемь утра бульдозерист Ганин завел технику и проехал на ней всего лишь несколько метров, соскребая и скручивая валик из верхнего слоя почвы и подготавливая грунт под раскопки. Через пять минут он выскочил из кабины белый, как полотно и что-то отчаянно крича, забежал в ближайшую бытовку. Смачно щелкнул замок. Ганин, продолжая что-то невнятно и отрывисто выкрикивать, выглядывал сквозь мутное от грязи и пыли, зарешеченное окно. Обезумевшими от страха глазами он выискивал что-то там, на строительной площадке среди техники, вглядывался в нестройные ряды березовых, дубовых стволов, начинающихся сразу же за площадкой, в уходящий вдаль густой и темный лес.
Первым обратил внимание на простаивающий, пустой бульдозер бригадир Захар Маслов. Закусив губу, он почувствовал что-то недоброе. Ведь сам, еще двадцать минут назад объяснял Ганину откуда нужно начинать работы, а Ганин – хоть и пьющий, как черт, но трудяга необыкновенный. Работа у него всегда на первом месте, а уж кто как отдыхает и снимает напряжение после трудового дня – личное дело каждого. Главное для бригадира, что с утра Ганин был на месте, как штык, и не важно сколько литров разнообразного пойла прошло через его глотку накануне. А сейчас происходило что-то невообразимое – Ганину не работалось, неужели по той же причине, что вчера Полохову? Нехорошее предчувствие черным змеем поползло откуда - то из межреберья и, свернувшись колечком, улеглось где-то между ключиц.
- Ганин, Толя! – позвал бригадир
- Захар Петрович! Беги сюда, они опять тут! – помахал рукой рабочий, схоронясь от непрошеных гостей в бытовке.
- Кто они, Толя? – Маслов подошел к окошку и увидел перепуганное лицо Ганина. Мужчина непрерывно, мелко крестился.
- Да те, вчерашние, из-за которых Димка головой поехал... Я их видел...
Маслов помрачнел и оглянулся кругом:
- А сейчас они здесь?
Ганин поискал глазами:
- Да вроде не вижу, но минуту назад были тут...
- А кто они? Как выглядят?
Ганин побелел, вспоминая жуткие образы, и через силу сказал:
- Горелый... вроде мужик и собака большая, дохлая – он опять неистово крестился, - оба воняют мертвечиной, мертвяки и есть. Хоспади спаси и сохрани!
- Выходи Толя, нет тут никого, показалось тебе,- как можно спокойнее сказал Маслов. «Управление по головке не погладит за срыв сроков строительства, мало ли что кому привиделось и не объяснишь ведь, враз уволят и наберут новых рабочих. Им и так повезло, что набрали почти всех поселковых. Работы ни дома, ни в областном центре нет, все, кто помоложе в Москву да в Питер подались. Кто на вахту, кто на постоянку. Семью видят раз в месяц, а то и реже. А тут и платят по - божески и до дома рукой подать. Зимой эти денежки ох как пригодятся, нельзя им сейчас без работы остаться, никак нельзя», - рассуждал бригадир.
- Толя, привиделось тебе с перепоя, нет тут никого, выходи!
В глазах Ганина страх сменился возмущением:
- А знаешь что, Захар Петрович, вот тебе надо ты и работай, а моей ноги тут не будет. Я увольняюсь, не хочу как Дима в психушке оказаться. Говорю тебе, что видел их, вот как тебя! Ох, не приведи господи!
Внезапно из-за леса резко потянуло тошнотворным, трупным запахом. Маслов поморщил нос и оглянулся. Может зверь какой издох в лесу, вот ветром и тянет. Метрах в десяти работал монтажник Суркевич Паша. Сын покойного товарища, молодой парнишка, за которого Маслов просил руководство лично. Он занимался установкой столбов для протяжки проводов. Паша тоже почувствовал запах и стал озираться в поисках источника. Оба одновременно заметили движение прямо у кромки леса. Какие-то неясные, плавающие силуэты медленно уходили в чащу, теряясь между стволов. Странное, расплывчатое марево сопровождало их. Будто бы в этой конкретной точке пространства произошла расфокусировка и движущиеся фигуры смотрелись нечетко, как сквозь мутное стекло. Запах шел именно оттуда.
Маслов, бывший афганец, прошедший все ужасы войны, был человеком неробкого десятка. Ну не могли люди, которых он знал много лет как надежных, верных товарищей, с которыми не раз приходилось работать бок об бок, вести себя как дети. А про Полохова и говорить нечего, картина перепуганного, обмочившегося от страха мужчины до сих пор стояла перед глазами. Решение в голове бригадира созрело сразу. Не сводя глаз со странных силуэтов, он подбежал к бульдозеру и запустил двигатель. Паша, бросил работу, наблюдая за Масловым. Что-то происходило с маревом, почти растаяв в лесной гуще и унося с собой размытые, странные абрисы, оно вдруг возникло вновь. Очертания фигур внутри стали приобретать резкость. Через минуту Маслов смог различить черный силуэт человека и животного. Пока бульдозер стоял на месте, фигуры не шевелились, словно выжидали чего-то. Рука сама легка на рычаг управления, переводя машину в режим движения. Бульдозер, поворчав немного, медленно двинулся с места.
Сначала Маслова обдало резкой волной вони. Он сжал зубы, зажмурился и продвинулся еще немного. Когда бригадир через мгновение открыл глаза, взору его представилась картинка тяжелая для восприятия, да чего уж там, просто чудовищная. Размытые, дальние фигурки, овеваемые живым, колеблющимся маревом, мгновенно приблизились, приобретая жуткие подробности. Ожившей кинолентой перед внутренним взором Маслова вдруг пронеслось боевое прошлое, картины смерти друзей и врагов. Парочка, внезапно материализовавшаяся в трех метрах от бульдозера, навевала именно эти воспоминания, только выглядела во сто крат страшнее, чем самый жуткий кошмар, виденный бригадиром на поле боя.
Он вспомнил молоденького рядового Бергетова, совсем еще мальчика, сразу после учебки попавшего в Афганистан. У него было тяжелое осколочное ранение, разворотившее весь кишечник. В жутких подробностях увидел Маслов юношу, придерживающего окровавленными руками собственные кишки. Сколько же боли, страдания, страха было в этих распахнутых, устремленных в небо глазах. Рука сама тогда потянулась за оружием, чтобы прекратить жуткие мучения, ведь и так было ясно, что пацан больше не жилец. Но он смалодушничал, испугался, не сделал этого, предоставив мальчишке медленно помирать, уставившись в белое от нестерпимой жары афганское небо.
Но даже всплывшие в тяжелых подробностях воспоминания тех далеких лет не шли ни в какое сравнение с тем, на что сейчас смотрел Маслов, отказываясь принимать окружающую реальность. Он вдруг явственно почувствовал, насколько сильно натянула невидимая нить, удерживающая его сознание над черным бушующим океаном безумия. Понял, что если это продолжится еще хоть мгновение, то путь в здоровое, адекватное восприятие действительности будет закрыт навсегда, и он повторит судьбу бедняги Полохова.
Маслов зажмурился, отгоняя кошмар, выключил двигатель и только сейчас услышал жалобный, почти детский плач. Стараясь не смотреть перед собой, он скосил глаза и увидел справа от бульдозера побелевшего Пашу Суркевича. Парень плакал жалобно, по- детски, уставившись туда, куда только что с ужасом таращился бригадир. Словно юноше вдруг привиделась жуть. Для того, чтобы избавиться от нее, нужно было проснуться, а этого Паша сделать не мог, потому,что продолжал смотреть на то, что человеческая психика вынести была не в состоянии. Парень скулил жалобно, обиженно, словно давая понять, что силы уже на пределе, и помощь нужна немедленно, а иначе...
Бригадир, стараясь унять дрожь, выскочил из кабины и подбежал к Суркевичу. Как маленького, обнял паренька и прижал к себе, успокаивая:
- Закрой глаза! Не смотри туда!Сейчас Паша, сейчас все закончится, потерпи немного.
- Захар Петрович, что же это? – не унимался пацанчик, всхлипывая.
Так и стояли они, обнявшись, зажмурившись, пережидая жуткий морок. Как и предполагал бригадир, через минуту видение растворилось в воздухе, и лишь расплывчатое марево вдалеке, да легкий, неприятный запах напоминали о том, что здесь произошло.
Через час на стол управляющего легло коллективное заявление об увольнении всей бригады с формулировкой «в виду небезопасности условий труда». Слухи о том, что происходит на берегу Синего разбежались как круги по воде. «Бродит там жуть какая-то, землю эту охраняет. Говорят, видели огромных собак, и вонь стоит нестерпимая! Кто-то бережет эти места, стройку из-за этого остановили, представляете?», - передавали люди друг другу. «Да бросьте чушь молоть! Вон у меня муж каждую неделю рыбачит на Синем, так он ничего такого ни разу не видел, болтают всякое, а вы верите!», - не обошлось и без скептицизма. Как бы то ни было, новость это взбудоражила все население края. Нашлись и любители острых ощущений, рыскающие в тех местах в поисках подтверждения слухам. Но, разумеется, им «повезло» гораздо меньше, чем рабочим бригады Маслова.
Пауза закончилась так же внезапно, как началась. Ветер, живой, хищный, подкрался, незаметно теребя верхушки деревьев, отчего те проникновенно перешептывали друг дружке последнее предупреждение. Потом опускаясь все ниже и набирая силу с каждой секундой, мощной волной погнал расползающееся серое облако прямо на лесную поляну. Согнулись и затрещали, как от боли, старые дубы и сосны, завизжала, трущимся о землю металлом, техника. Глеба, как пушинку, отшвырнуло в сторону бытовок . Он инстинктивно прикрыл голову руками, больно ударившись о что-то твердое. В следующий миг к вою ветра присоединился чудовищный скрип, будто кто-то медленно, с трудом открывал гигантские деревянные ворота, наглухо запертые целую вечность. Секундой позже раздался звон бьющегося стекла и скрежет металла.
Сильный, холодный ливень обрушил на голову Глеба хлесткие струи, мешал посмотреть, что же произошло. Куда-то делись очки, без которых в этих потемках, Буянов был слеп, как крот. Что-то очень больно упиралось в спину, и, кажется, была повреждена голова. Мужчина провел ладонью по затылку, нащупав большую, выпирающую шишку. В следующий момент руки слепо шарили по образовавшимся кругом лужам в поисках очков. Встав на колени Буянов ощупывал землю, пядь за пядью, погружая руки по локоть в ледяную воду. Очки удалось нащупать через пять минут. В кромешной темноте он схватил оправу, пытаясь вытащить очки из лужи, но что-то мягко удерживало их. Содрогаясь от ужаса он опустил руку ниже и нащупал чью-то кисть, ледяными пальцами впившуюся в его оправу.
Буянов заорал от страха, резко выдернув из лужи руку. «Бежать!Бежать! Бежать!», - с надрывом кричало сознание. Мужчина встал, ураганный ветер и ливень не давали выпрямиться. Согнувшись почти по пояс и выставив вперед руки, он слепо двинулся туда, где, по его мнению, должен был стоять джип. «Быстрее в машину!», - умоляло сознание. Вой ветра в ушах и оглушающий ливень не помешали Глебу вспомнить, что в джипе осталась его сумка с документами. Там, в одном из отсеков, хранилась запасная пара очков. Мерседес с водителем нужно было отыскать во что бы то ни стало.
Порывшись в карманах куртки, Буянов нащупал телефон. Каким же зыбким, призрачным показался ему желтоватый лучик фонаря мобильника, едва освещающий в метре от себя плотную стену дождя. Но джип непременно нужно было отыскать, найти очки, выяснить, почему молчит водитель и, в конце концов, укрыться в теплом и сухом салоне. Все остальное обдумать можно было потом, а пока нужно было запереться в кабине "Мерседеса" и переждать этот ад.
Глебу повезло. То ли поредели капли дождя, то ли ближе к краю поляны деревья лучше защищали от непогоды, но луч фонаря в трясущейся от страха и холода руке, выхватил из темноты глянцевый, черный бок "Мерседеса". До машины оставалась пара шагов, когда мужчина снова закричал, на сей раз от досады: прямо вдоль кузова джипа, проломив высокую, ребристую крышу, разбив лобовое стекло, лежал толстый ствол дерева, разделивший машину почти пополам. Кажется слезы отчаяния полились сами собой, смешиваясь со струями дождя. Буянов подошел вплотную, направив луч фонаря в покореженный салон. Водителя в кабине не было, зато на заднем сидении лежала нетронутая сумка. Все двери оказалась заблокированными, поэтому влезать пришлось через лобовое окно. Изогнувшись как цирковой акробат, Буянов протиснулся в салон, добрался до сумки и надел очки. Он, перекрикивая ураган, позвал водителя, но того нигде не было видно. Кругом продолжали страшно скрипеть деревья. Оставаться в машине было опасно, пришлось тем же способом вылезать обратно в непогоду.
Ветер неожиданно стих, ливень превратился в легкий, моросящий дождик. Буянов, мокрый насквозь, продрогший до костей, продолжал звать водителя. Но тот не отзывался. Глеб попытался выяснить время, но часы на мобильнике издевательски продемонстрировали четыре нуля. Та же ерунда произошла и с датой. Буянов озираясь, стоял посреди поляны, в густом, сером сумраке, плохо понимая, что вообще происходит.
Внезапно сам по себе затарахтел двигатель одного из экскаваторов. Зажглись габаритные огни, яркие лучи фар рассекли плотный полумрак и немного осветили поляну. В следующую секунду экскаватор развернулся и неторопливо двинулся в сторону Буянова, направив слепящие лучи прямо в лицо мужчине. Глеб успел разглядеть широкий, хищный зев, слегка приподнятого над землей, обрамленного зубами, ковша. Мужчина сощурился, неосознанно выставил вперед руки, и попытался отбежать в сторону, но споткнулся о какой-то бугорок и неуклюже растянулся на мокрой траве. Экскаватор с пустой кабиной, плотоядно урча, приближался к Буянову. Глеб пытался встать и бежать отсюда без оглядки, но лишь неловко водил руками и ногами но скользкой, сырой траве, как подстреленная жертва охотника.
Паника, царившая в сознании, никак не желающем принимать окружающую действительность, отняла возможность рационально мыслить. Глеб мог лишь фиксировать, что вокруг него происходит нечто, не поддающееся никакому объяснению. Он в последний раз посмотрел на приближающуюся к нему громадину экскаватора. Потом истошно закричал, закрыл лицо руками, приготовившись принять жуткую смерть. Техника остановилась, когда до Буянова оставалось метра два с половиной. Фары продолжали светить в лицо. Устав от неожиданной паузы, Глеб убрал от лица руки и, сощурившись, посмотрел перед собой.
Плавно опустились фары экскаватора, переведя лучи света в землю, перед, сидящим на земле, мужчиной. Глеб, как завороженный, следил за манипуляциями техники. Ковш медленно поднялся над землей, угрожающе навис над Буяновым, потом с оглушительным грохотом опустился на землю, и одним движением зачерпнул солидный кусок влажной от непрекращающегося дождя, комковатой земли. Совершенно обалдевший, мужчина продолжал таращиться в образовавшуюся прямо у его ног, глубокую яму. Экскаватор снова поднял ковш высоко над землей, да так и замер. Казалось, кто-то невидимый, сидя в кабине, с издевкой, насмехаясь над перепуганным до ужаса Глебом, молча наблюдает за ним. Мужчина, запрокинул голову, посмотрел на слегка опущенные фары, в следующий миг экскаватор подмигнул ему, выключив и снова включив освещение. Все, что происходило, уже давно было за пределами понимания, но этот жест казалось, окончательно добил психику Глеба. Он, вытянув вперед голову, подполз к краю ямы и заглянул вниз.
Всего в полутора метрах от поверхности, среди быстро натекающих лужиц дождя и влажных комьев земли, находилось захоронение. Хорошо видимый в свете фар, почерневший от влаги и тлена, гроб был слегка повернут на бок, отчего куполообразная крышка, одним боком сползла вниз, обнажая мертвое тело. Судя по внешнему виду, захоронению было не больше пары месяцев. Лицо мертвеца, безобразно распухшее от разложения, было фиолетово-черным. Дорогой, темно- синий костюм, залитый черными пятнами гниения, должен был вот-вот треснуть от раздувшегося тела. Непомерно оттекшие руки, уже не помещались в гробу и, нависая, покоились сверху.
Буянов был не в силах оторвать взгляд от этой картины, он лишь часто задышал, выдыхая воздух с каким-то мучительным стоном. Прошло не больше минуты, вдруг раздался пронзительный сигнал экскаватора, Глеб аж подпрыгнул на месте, едва не скатившись в могилу. Как по сигналу, покойник разлепил глаза и уставился мутными зрачками на Буянова. «Да, вставай уже, идиот! Уноси ноги, пока совсем не свихнулся!», - кричало сознание. Но тело словно приросло к мокрой траве, ноги не слушались, безвольно раскинувшись на земле. Одним, коротким движением рук, не спуская с Буянова мутного взора, покойник сбросил крышку и довольно резво сел в гробу. Пара пуговиц рубашки покойника, не выдержала давления и выстрелила подобно пулям, просвистев рядом с лицом Буянова. Где-то совсем рядом раздался жалобный скулеж, чуть позже к Глебу пришло осознание того, что звук вырывается из его горла.
Покойничек, между тем, времени даром не терял, вцепившись мертвой хваткой в раскисшую от дождя, глинистую почву, он начал ползти наверх, резко, дергано перебирая конечностями. Было что-то невероятно жуткое в движениях мертвого тела. Оно явно никуда не спешило. Каким-то образом ему было известно, что жертва, парализованная собственным страхом, прикована к земле. Глеб, неимоверным усилием воли заставил себя отползти от ямы и маленькими, едва заметными движениями начал пятиться назад, мелко, судорожно перебирая ногами и руками. Встать в полный рост и убежать отсюда к чертовой матери он не мог. Какая-то неведомая сила, удерживала его у поверхности земли.
Вот уже в свете фар показалась рыжеватая шевелюра покойника, затем почерневший лоб, и наконец, мутно-серые глаза, который тут же уставились на Глеба кошмарным взглядом. Буянов закричал громко, истошно, отчаянно. Казалось его крик добавил сил мертвецу, потому как тот, ловко подтянулся на руках и тут же закинул правую ногу, обутую в дорогой ботинок,на траву. Буянов продолжая орать, подсознательно отметил про себя, что уже где-то видел этого мужчину, разумеется, на тот момент живым. И правда, несмотря на распухшие, обезображенные черты, лицо мертвеца казалось ему знакомым.
Всматриваясь в приближающегося покойника, Глеб в абсолютной панике лихорадочно двигал руками и ногами, но в итоге перемещался крайне медленно, пробуксовывая конечностями на мокрой траве. В отличие от него, внезапно оживший труп, двигался гораздо эффективнее, и через минуту дергающиеся ноги Буянова уже были в пределах его досягаемости. В следующий момент покойник резко выбросил вперед правую руку и впился разбухшими сосисками пальцев в лодыжку Глеба. Мужчина каблуком ботинка свободной ноги пнул мертвеца в лоб, отчего гниющая плоть лопнула, истекая чем-то желтовато- серым и обнажая белую кость. Казалось, покойник не заметил этот удар, неумолимо приближаясь к Глебу.
- Что тебе надо от меня?! – исступленно кричал Буянов, молотя свободной ногой по месиву, что когда-то было человеческим лицом. Плоть смачно чавкала, отваливаясь от черепа крупными, черными лоскутами.
Покойник продолжал наползать, не сводя глаз с Глеба. В какой-то момент он остановился. Распухшие синие губы начали подергиваться, будто мертвец хотел что-то сказать, но не мог открыть рта. Обе ноги Буянова были зажаты покойником. В нос ударил чудовищный смрад гниения. Мужчина почти осип от непрекращающегося крика, и запрокинув назад голову лишь хрипел, выставив обе руки перед собой. Когда его правая рука уперлась в мертвую плоть, а потом провалилась в нее, как в кисель, Буянов дернулся, повернул голову вперед и снова посмотрел на мертвеца. Тот будто ждал этого зрительного контакта, ему наконец удалось разлепить синие губы и изо рта щедро потекло на Буянова что-то отвратительное, склизкое, вонючее.
- Аааааа, - Глебу казалось, что он кричит, но это был всего лишь хриплый стон. Он разрыдался, глядя в жуткие бельма глаз и спросил:
- Ну что ты хочешь ?
В ответ покойник очень старательно ворочая распухшим языком, прошипел всего три слова:
- Убирайтесь отсюда вон.
Это было последнее, что запомнил Буянов, проваливаясь в беспамятство.
Когда Глеб в следующий раз открыл глаза, близорукий взгляд уперся в белый, больничный потолок, освещаемый казенным, холодным светом массивных светильников. Что-то слегка сдавливало виски. Он перевел взгляд вправо и заметил небольшой пучок проводов, идущих от тихо жужжащего аппарата у кровати к голове. Медленно, тягуче, словно патока, возвращались воспоминания. Кто? Как зовут? Возраст? Пол? Родители? Род занятий? Эта информация возникает в голове любого человека, как только он просыпается утром. К Глебу память приходила медленно, неохотно, словно впечатления о позавчерашнем фильме, или давно прочитанной книге. Он осторожно поднял руку, и потрогал голову. Пальцы нащупали мягкую, силиконовую сетку, надетую в виде шапочки. От нее шло много проводков. Глеб приподнялся и, упершись локтями в кровать, огляделся.
Стандартная одноместная больничная палата. Компактный аппарат в углу, подсоединенный проводами к сетке на голове. На фронтальной панели Глебу подмигивает бегущими молниями диаграмм, осциллограф. Слева от кровати система с тонкой прозрачной трубочкой, заканчивающейся иглой чуть выше запястья. «Где я? Что со мной случилось?», - в голове кто-то пытался запустить заржавевший от долгого простаивания, механизм мышления. Со скрипом, словно вековые жернова, ворочались колеса сознания. Глеб фрагментарно прокручивал в голове события последнего времени. Вдруг перед ним отчетливо встал образ мертвеца, уставившегося на Буянова мутными бельмами глаз.
Паника моментально охватила мужчину. Он резко сел на кровати, отчего голова, опутанная множеством датчиков, запрокинулась назад. Диаграммы на осциллографе запрыгали как бешеные, аппарат отреагировал достаточно громким, противным писком. Звук только усилил негативную реакцию. Глеб одним движением сорвал с себя силиконовый шлем. «Немедленно бежать и прятаться!» - диктовало сознание. Встать с кровати помешала прибежавшая медсестра.
- Вы пришли в себя? Это хорошо, но вставать пока рано, - она мягко удержала мужчину, попытавшись уложить его обратно в кровать.
- Я в больнице? Как я сюда попал? – Глеб услышал звук собственного голоса, стоя возле койки. Голова немного кружилась, близорукость сделала окружающую комнату расплывчатым светлым пятном.
Сестра посмотрела на него сочувствующим взглядом:
- Я сейчас позвоню родным, они приедут.
- Жена с сыном на отдыхе, - вспомнил мужчина.
- Вам пока рано вставать, - она продолжала подталкивать его к кровати.
Внезапно палата поплыла,ускоряясь и закручивая вокруг Буянова крутые спирали. Он пошатнулся и тут же присел на койку.
- Ну вот, я же говорила, что рано встали. Полежите пожалуйста. Сейчас приедут близкие. Вот ваши очки, - сестра услужливо подала Буянову оправу.
«Какие они мне к черту близкие?», - с горечью подумал Глеб, надевая очки и присматриваясь к обстановке.
Девушка поправила выбившуюся из под больничной шапочку темную прядку, аккуратненько натянула на Буянова одеяло, улыбнулась мимолетным взглядом и собралась уже выпорхнуть из палаты, когда он удержал ее за полы халата:
- Как я здесь оказался?
Сестра неопределенно повела плечами:
- Вас привезли на скорой...
Глеба ответ не устроил, но предвосхищая его следующий вопрос, девушка сказала:
- Давайте дождемся родных.
Буянов поджал губы:
- Я в Москве, или Борчанске?
- Это Москва.
- Дайте мне мой телефон.
Во взгляде медсестры промелькнула растерянность:
- Кажется телефон остался у вашей супруги.
- Какого черта! Это мои личные вещи.
Девушка кивнула:
- Я сейчас все выясню, вы только не вставайте... пожалуйста, вам пока нельзя.
Она вышла, неслышно притворив за собой, а Глеб остался лежать на больничной койке, повернув голову к окну. Последнее, что он помнил, это жуткое, полуразложившееся лицо покойника и его слова. Потом, да не было никакого потом, сознание поглотила густая, черная бесконечность, будто мозг, словно пылесос, выключили, выдернув вилку из розетки. Свет, проникающий сквозь занавешенное окно был однотонным, белым. «Интересно, который час?», - Буянов поискал настенные часы, упираясь взглядом в розоватые больничные стены, но заветного циферблата так и не нашел.
Минут через пять отворилась дверь и в палату вошел плотный мужчина средних лет в белом халате. Молча, по- деловому он уселся возле койки и неторопливо взял Глеба за кисть, очевидно нащупывая пульс.
- Как вы себя чувствуете? – спросил врач, проникновенно глядя в глаза Буянову.
- Да в общем-то нормально, только голова немного кружится и слабость.
- А что помните?
Вопрос удивил Глеба, он недоуменно посмотрел на врача и сказал:
- Все помню, а что, я должен был что-то забыть? Послушайте, я что-то не пойму, больница, аппарат этот с шапочкой, игла в вене. Может объясните, что, собственно, произошло?
Врач, казалось не слышал замечаний Буянова. Он проверил зрачки пациента, потом, словно фокусник достал из кармана маленький фонарик и бесцеремонно посветил Глебу прямо в глаза. Это окончательно вывело Буянова из себя. Он мотнул головой и, схватив врача за руку, раздраженно спросил:
- Вы можете сказать мне, где я нахожусь?
- Клиника им. Бурденко, отделение нейрофизиологии.
- И что я тут делаю?
Врач и медсестра обменялись взглядами, потом, внимательно глядя на Глеба мужчина сказал:
- До сего дня вы были в коме.
- Я в коме? Вы шутите? – ответ врача показался Буянову нелепой шуткой, как если бы доктор сказал, что они в медицинском отсеке звездолета летят на Марс. Окончательно всплывшие в памяти события вызывали ощущение того, будто все это произошло с Глебом накануне. Мозг категорически отказывался верить в сказанное.
- Этого просто не может быть! Еще вчера я был в Борчанске. Какая к черту кома?
Во взгляде врача профессиональная заинтересованность сменилась неприкрытым сочувствием:
- А какой был месяц?
- Сентябрь, конец сентября,- Глеб ответил не задумываясь.
Доктор взглянул на медсестру, и она поняла его без слов. Девушка, не сказав ни слова подошла к окну и отодвинула плотную штору. За окном плотной стеной шел снег, и, словно на картинах русских живописцев, слегка покачивалась от ветра большая сосновая ветвь, сплошь укрытая в белое зимнее одеяло. Когда Буянов перевел ошалевший взгляд на врача, тот тихо заметил:
- Сегодня десятое января, вот с утра метет...
Глеб бессильно откинулся на подушку и в полной растерянности пытался понять, что же произошло? Как могло случиться, что он выпал из жизни почти на четыре месяца. Между тем, жуткое мертвое лицо никак не хотело уходить из головы Буянова, вновь и вновь возвращая его в лес, в раскисший от дождя сумрак, в раскрывшуюся в пронзительном свете фар экскаватора, могилу... И вдруг Глеба обожгла догадка, он наконец вспомнил это лицо. В памяти всплыл отвратительный, напыщенный тип с манерами обыкновенного, поселкового бандита. Его холодный и в то же время алчный взгляд, дурацкая манера поправлять рыжие волосы всей пятерней, неторопливая, хозяйская походка вразвалочку. В этом человеке Буянова раздражало все. Уже через десять минут после знакомства он вынужден был преодолевать в себе глухое раздражение. А что поделать, на кону стояли немалые деньги и контракт с областью нужен был, как воздух. Глеб вспомнил тот, последний разговор с Рокотовым, приглашение то ли на охоту,то ли в баню. Буянова тогда передернуло от перспективы провести рядом с этим человеком еще пару-тройку часов. Он сослался на неотложные дела и прощальное рукопожатие на улице воспринял как неприятную, но необходимую формальность.
Последующее известие о смерти Рокотова Буянов встретил даже с некоторым злорадством, мол так ему и надо. «Это все он! Он это со мной сотворил!», - Глеб и не заметил, как произнес эту фразу вслух.
- Кто и что с вами сотворил? – жадно ухватился за эту реплику врач.
Буянов смерил мужчину оценивающим взглядом и подумал: «Ну да, после комы прямая дорога в психушку. Так я тебе все и расскажу. Я пока сам не понял, что же там в лесу произошло...». Он усмехнулся и заметил:
- Перенапрягся на работе, мой генеральный – мужик суровый и требовательный.
Эта фраза опять заставила врача и медсестру переглянуться. В это время закончился физраствор в системе и девушка ловким, профессиональным движением, вынула иглу из вены и наложила повязку. Вскоре они оставили Глеба в покое.
Нелли приехала минут через сорок. Ее высокий, с характерными интонациями голос и цокот высоких каблуков, Глеб услышал, еще в коридоре. Через минуту дверь в палату распахнулась и на пороге предстала его Пигги. Глеб глянул на жену холодно, бесстрастно. Нелли этот взгляд нисколько не покоробил, она его просто не заметила.
- Слава богу, ты очнулся, мы уже и не надеялись, - она вбежала в палату и привнесла с собой шумную суету, волнение, переживание.
Как и любая женщина, Нелли была эмоциональна. Но все, что касалось мужа: его работы, жизни вне семьи, внутреннего мира, вызывало у нее отстраненность, безучастность. Словно, в ее понимании, муж- это всего лишь некая административная должность в их общем предприятии под названием «Семья». Разумеется, в этом альянсе она занимала главенствующий пост, во всяком случае, так ей казалось, а в планы Глеба никогда не входила кадровая перестановка в рамках отдельно взятой семьи. Он слишком ценил свой тихий, внутренний мирок, чтобы допускать там какие-то разрушительные катаклизмы. И вообще, сложившееся с годами положение дел, его вполне устраивало, исключая короткие периоды душевного кризиса, когда он рвался покончить с этим ненавистным браком. Максим вошел вслед за матерью и, уставившись на отца, нерешительно остановился, облокотившись о спинку кровати.
Взгляд Глеба заметно потеплел, он протянул обе руки, подзывая сына к себе. Когда мальчик подошел, Буянов обнял его, так крепко, как только позволяло самочувствие. Потом поцеловал его в макушку, вдохнув родной, любимый запах волос. «Господи, а ведь я мог больше никогда его не увидеть!», - эта мысль внезапно обожгла сознание Глеба, и он еще сильнее прижал сына к себе. Нелли что-то говорила, суетливо доставая из пакетов фрукты, соки, бульоны и все то, что обычно носят в больницу к приболевшим родственникам.
- Где мой телефон? – успел вставить Глеб, в образовавшуюся в потоке слов, паузу.
Нелли кивнула и, порывшись в сумочке, достала Буяновский мобильник.
- Он заряжен. Тебя уже покормили?
- Да, сестра принесла чашку бульона, сказали на еду пока не налегать. Как ты себя чувствуешь? – во взгляде Глеба мелькнуло участие, он намекал на беременность жены.
- Все в порядке, я наблюдаюсь. Это я должна была тебя спросить о самочувствии!
- Все нормально, только голова немного кружится,- Буянов присмотрелся к фигуре жены, пытаясь увидеть признаки скорого материнства, но при Неллиной полноте, беременность можно было успешно маскировать вплоть до родов.
- Неля, ты не расскажешь мне как я сюда попал?
Жена перестала суетиться, взгляд ее был направлен в себя, как это часто бывает у беременных. Она затихла, замолчала, раздумывая над чем-то. Глеб неосознанно напрягся, такое поведение Нелли демонстрировала очень редко, да, собственно, никогда. Значит произошло что-то неординарное, так повлиявшее на его жену.
- Неля, что случилось?
- Пока ты был в коме много чего случилось, - она говорила тихо, как бы про себя, озвучивая свои раздумья.
Вопрос повис в глазах Глеба, он не знал, что и подумать : «Ну по крайней мере, жена с сыном живы и здоровы, остальное уже не важно», - утешал он сам себя.
- Нель, не томи...
Округлый, многоярусный подбородок жены внезапно задрожал, полное лицо исказила гримаса боли, глаза наполнились слезами:
- Папы больше нет...
Новость эта шокировала Буянова. Он конечно ненавидел тестя всем сердцем, но смерти ему никогда не желал.
- Как так? – Глеб аж подскочил в кровати.
- Уже больше двух месяцев... - всхлипывая, она утирала слезы, - проклятое место, я ему сразу сказала.
Глеб осторожно уселся на кровати, удерживая себя одной рукой за спинку, а другую положив на Неллину ладонь:
- Как это случилось? Давай-ка, расскажи мне все по порядку, что я там пропустил?
Жена перевела взгляд на Максима, который, глядя на маму, тоже намеревался заплакать, и мягко попросила:
- Сынуля, сходи в коридор, там телевизор работает посиди- посмотри, а мы тут с папой поговорим.
Когда дверь за мальчиком закрылась, Нелли вздохнула и посмотрела на мужа:
- Ты ведь помнишь, как отправил нас с Максом на Бали?
- Нель я все помню до того, злосчастного дня, ты мне расскажи все, что я пропустил! Уже почти два часа я лежу тут, как идиот и ничего не понимаю, а еще ты со своей новостью. Давай! Выкладывай все быстро и по порядку.
Было видно, как жена сосредоточилась, выстраивая в голове хронологию событий четырехмесячной давности, потом скороговоркой, порциями начала выдавать информацию:
- Короче, мне на Бали позвонил папа, рассказал, что тебя нашли там, в лесу, без сознания и привезли в Москву, вот сюда, - она указала рукой на палату.
- Кто меня нашел?
- Как кто? Твой водитель, этот... новенький, ну как его? – она наморщилась, пытаясь вспомнить имя.
- Его зовут Евгений, он живой?
- Конечно, он тебя и нашел. Сначала на месте пытались привести в чувство, потом вызвали скорую. Папа экстренно все устроил, и определили сразу сюда. Я с ребенком все бросила и первым же рейсом вылетела в Москву, - Нелли шмыгнула носом и утерла уголки глаз, - я очень переживала, четыре месяца ожиданий. Врачи сказали, если через неделю не придешь в себя, то могут наступить необратимые изменения...
Глеб досадливо скривился от лишней информации и бесцеремонно перебил жену:
- Как он меня нашел?
- Позвони ему, подробности я не знаю.
- Дальше...
- А что дальше? В компании наступил полный бардак. Папа очень нервничал, а ему ведь нельзя, ты же знаешь!? Решил лично посмотреть, что там за место такое заколдованное. Будь оно трижды неладно! И зачем только он поперся туда? Его все отговаривали! Поверишь? Я на коленях умоляла не ехать. Всегда был упрямый... , - Нелли окончательно раскисла и разрыдалась в голос.
Глеб страдания жены не разделял, но заботливо приобнял женщину, утешая:
- Ну-ну, возьми себя в руки, тебе нельзя сейчас переживать...
Она вдруг резко скинула с плеча руку мужа и визгливо воскликнула, уставившись на Глеба полными слез глазами:
- Представь каково мне было одной, в положении! Ты в коме, папа умер, в компании творится черте что!
Буянов прижал к себе Нелли и примирительно сказал:
- Ты у меня умница, все преодолела. Теперь ты не одна, я рядом, а вместе мы все осилим, все переживем.
Казалось, женщине только этого и надо было. Она приникла к Глебу, ища поддержку в муже. Так, обнявшись, они просидели в полной тишине какое-то время. Неля продолжала всхлипывать, а Буянов, поглаживая ее по округлому плечу пытался прояснить для себя, какова сейчас ситуация в компании. Впереди было много деловых звонков, переговоров с сотрудниками с членами совета директоров. Нужно было быстро войти в курс текущих дел, понять обстановку. Ведь после смерти генерального первым претендентом на этот пост был Буянов и это в компании никогда не обсуждалось. Но четыре месяца комы вполне могли внести свои серьезные коррективы в текущее положение дел. Мда, Глебу необходимо было восстановиться в кратчайшие сроки. Может Нелли могла бы хоть немного пролить свет на то, что сейчас происходило в компании. Но прежде, были вопросы, ответы на которые он хотел знать немедленно.
- Нель, как это случилось с отцом? Расскажи...
Она опять шумно вздохнула, потом, теребя платок в руках, продолжила:
- Ты был в коме больше двух недель, когда на фирме начались серьезные проблемы. Какие-то иностранные заказчики выставили штрафные санкции, папа тогда места себе не находил. Глеб я правда не знаю подробностей, ты ведь знаешь, меня ваша работа никогда не интересовала. Однажды он приехал к нам домой поздно вечером в жутком волнении и сказал, что по твоей милости вынужден все разгребать сам, потому, что просить больше некого. Заявил, что завтра утром поедет в тот город, чтобы лично убедиться в том, о чем люди говорили. А к тому времени слухи уже дошли и до Москвы. Никто из совета директоров не пожелал даже просто сопровождать его, представляешь? С ним поехали только Никита Афанасьевич и Алик.
Глеб кивнул, когда жена упомянула референта генерального и его водителя. «Значит сильно таракана приперло раз он сам поехал в Борчанск, мда...», - внимательно слушая Нелли, он делал свои выводы, попутно задавая вопросы, спеша узнать все побыстрее:
- А дальше? Как он умер, в аварию попали что ли?
- Да нет, я знаю все со слов Никиты Афанасьевича, папа у него на руках умер. Доехали нормально, добрались до стройплощадки. Середина октября, а там солнышко, безветренно и тепло, как летом. Идут по поляне, осматриваются. Вроде ничего подозрительного. Алик рассказал, что пошел в сторону озера, там рядом лесное озеро есть, ты знал? – Нелли посмотрела на мужа, когда тот кивнул, она продолжила:
- А Никита Афанасьевич остался с папой. Они стояли рядом с бытовками, отец громко возмущался, он не мог понять, что тут можно было найти пугающего, мистического? Лес как лес. Потом пошли в сторону техники. Они стояли возле какого-то трактора, или бульдозера... не помню, в общем папе вдруг резко стало плохо. Только сначала он сильно испугался, будто увидел что-то и сразу за сердце схватился, - Нелли опять начала всхлипывать, переживая трагедию заново.
- А что он увидел? Или может кого? Он сказал? – где-то внутри, между ребрами сжалась, звенящая от напряжения пружина, сердце бухало в районе горла, Глеб и не заметил, как холодный пот, мгновенно покрывший все тело, крупными каплями покатился со лба.
- Нет, не успел, обширный инфаркт. Сначала он перепугался, вскрикнул громко, а потом резко зажмурился, схватился за сердце и только успел схватить Никиту Афанасьевича за руку, - Нелли будто почувствовала напряжение Глеба, она повернулась и внимательно посмотрела на мужа:
- Ты че белый такой? – она провела рукой по взмокшей Буяновской физиономии, - и мокрый. Ты тоже что-то там видел, да? – тихо, вкрадчиво спросила жена, потом прижав руки ко рту, с ужасом прошептала:
- Глеб, неужели это правда?
- Что правда?
- Ну что люди говорят, будто там ужасы какие-то творятся.
Буянов глубоко вздохнул, ему вовсе не хотелось делиться своими впечатлениями, переживаниями. Кто знает, как она может воспринять услышанное. Опять же, беременность жены заставляла Глеба относится к ней бережно. А если честно, то он категорически не хотел ворошить сейчас то,что старательно пытался забыть, прикрывая пережитый ужас призрачными надеждами похоронить все в голове и жить дальше. Нелли продолжала вглядываться в лицо мужа, она словно чувствовала внутреннюю борьбу, разрывающую Буянова на части.
- Глеб, что ты скрываешь, почему не хочешь рассказать?
Буянов мотнул головой:
- А нечего рассказывать...
Нелли вздохнула и отвел взгляд:
- Ну как хочешь, тем более, что папу это все равно не вернет.
Он встала, подошла к окну, и потерялась глазами в белом, снежном неистовстве.
Глеб лежал, откинувшись на подушках, обдумывая последние новости. «Неужели и тесть что-то увидел перед смертью? Ну тогда немудрено, что сердце не выдержало...», - в отсутствии достоверной информации ему оставалось только строить догадки. Затем Буянов повернул голову в сторону окна:
- Нель, мне правда нечего вспомнить, может быть это последствия комы? Я могу сказать только одно: в этом мире есть вещи, выше нашего понимания.
Что-то в последней фразе мужа, то, каким тоном он произнес ее, вывело Нелли из задумчивого оцепенения. Она повернулась, посмотрела на мужа, потом тряхнула головой, соглашаясь. В этот момент дверь приоткрылась и Максим робко просунул голову в образовавшуюся щель.
- Максимка иди сюда, родной, я же так соскучился по тебе, - Глеб потянул подошедшего к кровати сына за руку, усадил возле себя и уже никуда не отпускал.
- Схожу за доктором, посмотрю, что насчет твоей выписки, - Нелли вышла, оставив Глеба наедине с сыном.
Появление Буянова в офисе произвело эффект разорвавшейся бомбы. Все знали, что он наконец вернулся из четырехмесячного небытия, но никто не мог подумать, что Глеб нарисуется в в компании через несколько дней после того, как очнется. Его встретили сдержано, без особой радости. Собственно, он и не ждал каких-то положительных эмоций в свои адрес. Офис компании и в лучшие времена напоминал больше серпентарий, нежели человеческий коллектив. А во время глубочайшего кризиса, тем более никто и не собирался выказывать что-то теплое при встрече с Буяновым. Люди в своем большинстве предпочли утаить эмоции, чтобы не демонстрировать откровенную досаду , а для откровенной радости никогда не было предпосылок. И все же, как и в любом коллективе, у Буянова были приверженцы, не друзья, а всего лишь единомышленники, но были и враги, все больше тайные, от этого более опасные. Всех до единого сотрудников интересовало одно, что Буянов предпримет в отношении сложившейся в компании ситуации. Были и те, кто возлагал на Глеба какие-то надежды, но это больше по причине того, чтобы в одночасье не оказаться на улице, если компания объявит себя банкротом.
Еще находясь в больнице, Глеб сделал несколько необходимых звонков. В основном, это были переговоры с исполнительным директором и главой юридического отдела. Буянова быстро ввели в курс дела. АО «Канопус» реально находилась на грани банкротства, и чтобы как-то облегчить положение были предприняты экстренные меры. Как всегда в таких ситуация фирма спешно избавлялась от лишних ртов, а оставшимся сильно сократила ежемесячный доход. Пострадали сотрудники низшего и среднего звена. Многие рабочие на объектах, разбросанных по всей России, операторы на уборочной технике, администраторы, секретари, менеджеры, уборщики, курьеры и прочие офисные сотрудники оказались на улице с минимальным выходным пособием. Штат в полном составе сохранил только головной офис. Тут ждали, как судьба распорядится с Глебом, и как это обычно бывает, было припасено несколько сценариев развития событий в зависимости от того выберется ли Буянов из комы вообще, и если да, то насколько дееспособным.
Глеб действительно, с момента пробуджения, стремительно шел на поправку. Кроме семьи его навещали знакомые и сослуживцы. Но человек, единственный их всех, кто мог бы пролить свет на случившееся с Глебом, почему-то тянул с визитом. Поэтому прождав водителя пару дней, Буянов сам позвонил к нему. Тот вежливо справился о самочувствии шефа, потом с выражением умеренного восторга, высказал пожелание дальнейшего сотрудничества с Буяновым, и уже собрался было откланяться, как Глеб выдал скороговоркой:
- Женя, есть у меня пара вопросов к тебе... Не мог бы ты навестить меня?- потребовалось определенное мужество, но он решил во что бы то ни стало восполнить в памяти последовательность событий в лесу под Борчанском.
По возникшей в трубке секундной паузе Буянов следал вывод, что и водитель не горит желанием ворошить тяжелое прошлое, поэтому не дожидаясь ответа, спешно добавил:
- Мне это для себя нужно, пойми. И потом, к чему откладывать, рано или поздно мы все равно пришли бы к этому разговору.
- Хорошо, буду, Глеб Сергеевич,- согласился Евгений.
Головокружения практически прекратились, врачи уже разрешали Глебу небольшой променад по больничным коридорам. Евгения он встретил на пороге своей палаты и тут же пригласил пройтись.
- Женя, знаю, что тебе тяжело вспоминать, но поверь, что мне во сто крат хуже. Я должен восполнить пробелы. А помочь мне можешь только ты. Поэтому напряги память и вспомни еще раз, что же случилось в проклятом лесу.
Водитель озадаченно посмотрел на Глеба, потом закусив нижнюю губу, шумно выдохнул носом, и ощутимо напрягся, будто готовился принять удар. Буянов впился взглядом в лицо водителя: « Неужели и ты что-то видел там? Ну не могло же мне одному все это привидеться! Ну давай же, не тяни!».
- А что тут рассказывать, Глеб Сергеевич? Вы же наверное сами помните какая погода в тот день была. Как я вас просил вернуться туда на следующее утро, помните?
- Да помню конечно! Ты мне расскажи, что потом случилось, как ты нашел меня?
Евгений оглянулся по сторонам пустынного коридора, будто собирался посвятить Глеба в страшную тайну, потом приметив у стены скамью, пригласил Буянова и сам уселся рядом.
- Вы меня не послушали и пошли дальше, - от Глеба не ускользнул вполне прозрачный укор в интонациях водителя, - Ветер, помните какой был ветер? Ураган! Деревья вокруг страшно трещали. Я испугался, стал вас звать, но вы будто сквозь землю провалились. Тогда я решил вывести машину в безопасное место, а потом вернуться за вами. Да только мотор не завелся... Вот когда мне по-настоящему стало жутко. Я выскочил из машины в полной темноте, и ведь вовремя! Как только я покинул салон, услышал громкий треск, скрежет металла. Понял что нашему джипу кирдык. Меня немного зацепило ветвями рухнувшего дерева, но это все уже давно зажило. Я продолжал звать вас, но при таком ветрище, разве что услышишь? – Евгений сделал паузу, сжав кулак до белых костяшек.
Глеб не мешал, каким-то чутьем он понял, что водитель сам пережил немалый ужас и возможно именну ему, Буянову рассказывает то, что случилось на самом деле. Но что-то мешало ему продолжать, Евгений запнулся, обдумывая, то, что собирался сказать. «Ну вот оно! Дождался, сейчас он по большому секрету скажет тебе, что видел что-то невообразимое на поляне», - Глеб, затаив дыхание ждал продолжения.
- Вы уж простите меня, Глеб Сергеевич... Наверное я должен был пойти туда за вами и попытаться отыскать вас в этом хаосе. Но я почему-то до сих пор уверен, что меня туда бы не пустили.
- Кто не пустил? – осторожно спросил Буянов.
Водитель неопределенно пожал плечами:
- Те же силы, что не дали завести машину. Я уверен, что все это было неспроста. В один момент мне показалось, что я услышал ваш крик. Но я испугался, очень. Начал искать дорогу обратно и когда нашел, то бросился бежать оттуда к чертовой матери. Вышел на трасу, в город поехал на попутке, а за вами вернулся только на следующее утро.
Евгений опять посмотрел в глаза шефу:
- Вы сейчас не смотрите на меня так, осуждать легко! А вы знаете какого страху я натерпелся? Я же просил, отговаривал вас! Если бы вы тогда послушались меня, ничего этого не произошло.
Буянов понимающе кивнул, давая понять, что зла на водителя не держит, и затем спросил:
- А как ты нашел меня?
- Да искать особо не пришлось, вы лежали без сознания возле экскаватора, ну или бульдозера, точно не помню.
- И все?
- Ну да, сначала попытался привести вас в чувство, а когда не смог, вызвал скорую. Ну а дальше вам уже наверняка все рассказали.
- И ничего подозрительного рядом не было?
Евгений отвел взгляд в сторону, сосредоточившись на воспоминаниях, и через минуту сказал:
- Да вроде не было ничего, ветки валялись кругом, ну это после урагана. Вы ведь головой сильно ударились, благо, что ничего на вас не рухнуло, пока лежали там.
«А могила?», - чуть не спросил Глеб, но вовремя удержал себя.
- Ну что ж, Женя. Спасибо тебе, что помог, а то у меня в мозгах будто корова языком поработала, ничего не сохранилось о том дне.
- Это все из-за травмы головы, Глеб Сергеевич. Вам вообще повезло после всего этого выкарабкаться.
- Ладно, иди. Я позвоню, когда тебе на работу выходить.
Водитель поднялся, заметно обрадовавшись тому, что разговор окончен и он может быть свободен. Уже уходя, он обернулся и просительно посмотрел на Глеба:
- Вы на меня зла не держите, Глеб Сергеевич?
- Да нет же, я сам виноват, Женя, не мальчик уже, и за свои поступки отвечать надо.
Водитель кивнул, заулыбался и стремительно попрощался с шефом.
К удивлению многих, Глеб ни одной лишней минуты не потратил на восстановление и, появившись в офисе одним будничным, зимним утром, буквально с порога самоотверженно кинулся разгребать бедственную ситуацию, царившую в компании. Через двадцать минут после его прихода, было созвано экстренное совещание совета директоров. В большой переговорной на тридцать пятом этаже сидели не больше десяти человек. Первым взял слово исполняющий обязанности генерального Петр Максимович Диденко. Плотный, лысый, коренастый мужчина с идеально сидящим костюмом и тяжелым взглядом глубоко посаженных зеленых глаз. Если бы не привилегированное положение Буянова, то Диденко был бы весьма серьезным конкурентом в погоне за главенством в «Канопусе». Наверное он был первым из числа тех, кто желал Глебу никогда не вернуться из комы. Еще при жизни Буяновского тестя, Диденко не раз прозрачно намекал Глебу на то,что с удовольствием сожрал бы его не поперхнувшись, не будь он женат на дочери генерального.
Намеки эти Глеб спокойно пропускал мимо ушей, зная, что Диденко не опасен и просто в холостую щелкает зубами перед его носом. Сейчас, глядя на Петра Максимовича, Глеб понимал, какую игру сломал своим неожиданным появлением на работе. Конечно, Диденко уже был осведомлен по поводу счастливого возвращения Буянова из комы. Но даже сейчас не мог скрыть откровенную злость во взгляде. Они сидели друг напротив друга за длинным стеклянным столом для заседаний. Так уж вышло, что по одну сторону сидели сторонники Диденко. Одному Господу было известно, каким образом Петр Максимович вербовал их в свои ряды, но Буянова они встретили сдержанно, стараясь не встречаться с ним глазами.
По правую руку от Глеба сели те, кто ждал его, надеялся на то, что с приходом Буянова дела на фирме пойдут наконец в гору. Представители обоих лагерей сидели напротив, словно политики высочайшего ранга двух враждующих стран, вынужденных в силу обстоятельств сесть за стол переговоров. Воздух в кабинете буквально звенел от напряжения. Словно в унисон с накаленной атмосферой в переговорной, погода за стеклом совсем испортилась. Метель пригорошнями швыряла в окно мелкий, сухой снег, и он с глухим шелестом бился о стекло, оставляя после себя крупные замерзшие капли.
- Вы же понимаете, Глеб Сергеевич, что это была вынужденная мера. Судебный иск в миллионы евро, это не шутки. Самое неприятное в том, что примеру итальянцев вскоре последовали и другие заказчики. Сейчас, пока дело разбирается в суде, наши адвокаты тоже времени даром не теряют, но тут и так понятно, что решение суда будет в пользу истцов. И если мы проиграем по всем, выставленным нам искам, то общая сумма может возрасти до сотен миллионов евро. А вот этого «Канопус» точно не переживет, - Диденко закончил краткий экскурс в дела фирмы, пока отсутствовал Глеб, и тяжело вздохнув, сел на место.
Буянов был в курсе почти всех фактов, упомянутых Петром Максимовичем, но выслушав доклад и.о. генерального, еще раз убедился в том, в какой непростой ситуации находится фирма. Он молчал, обдумывая услышанное. А речь в докладе Диденко шла о том, что «Канопус» был вынужден распродать немалую часть активов, сократить в общей сложности более тысячи работников, урезать заработную плату оставшимся вплоть до сотрудников высшего звена. Все эти действия были направлены на то, чтобы выплатить истцу необходимую по суду компенсацию и уберечь фирму от банкротства. Глеб, медленно взвешивал в голове все «за» и «против». В переговорной повисла тяжелая пауза, нарушаемая лишь неловкими покашливаниями, шепотом и звуками вибрирующих мобильников.
Буянов наконец одобрительно закивал головой:
- Вы поступили совершенно правильно, Петр Максимович. Это действительно были необходимые меры. Жаль конечно объекты в Тюменской области, они всегда приносили нам немалый доход, но что поделаешь... А вот полигоны в Красноярске и так были убыточны. Мне потом нужен будет финансовый отчет и итоги, чем мы располагаем, готовы ли к судебным выплатам.
Сначала в глазах Петра Максимовича промелькнуло изумление, затем он закивал, приободрился, и вообще, после слов Буянова обстановка за столом ощутимо разрядилась. Люди облегченно вздохнули, многие с благодарностью посмотрели на Глеба. Никто из присутствующих не хотел стать свидетелем противостояния двух титанов «Канопуса», а их пусть и не долговечный союз обеспечивал всем возможный благоприятный выход из ситуации, и как следствие, сохранение рабочих мест.
- Я думаю, что каждый из присутствующих здесь должен быть благодарен вам за вовремя принятые, правильные решения. После трагической кончины шефа и моего тяжелого состояния вы не остались в стороне, не наблюдали пассивно, как компания погружается в ситуацию, из которой один выход-банкротство, - Глеб решил довести до конца дипломатический порыв, и теперь с признательностью обращался к Диденко.
Через несколько дней, уже в более тесной обстановке в кабинете Глеба, они с Диденко обсуждали дальнейшие действия по спасению фирмы.
- Сейчас мы располагаем суммой, способной погасить судебный иск от итальянцев, ну а потом будем решать проблемы по мере их поступления , - деловито сообщал Петр Максимович, сверяясь с последними данными департамента финансов.
- Это хорошо, что есть хоть какая-то финансовая подушка, - кивнул Глеб и пригласил Диденко к небольшому, импровизированному фуршету, организованному тут же на столе. Петр Максимович плеснул себе немного горячительного и выжидающе посмотрел на Буянова, тот покачал головой:
- Я бы с удовольствием, но пока воздержусь, принимаю таблетки.
Диденко взял в руку фужер, понимающе кивнул, задумчиво отвел взгляд, собираясь с мыслями, потом посмотрев Глебу в глаза, сказал:
- Не время сейчас разборки устраивать, нужно сплотиться и решить проблемы, которых у нас немало. Спасибо, что поддержал меня на совещании.... Ну что ж, за твое назначение Генеральным, - он кивнул на приказ, лежащий на столе у Буянова,- ты мне одно скажи: как поступим с Борчанском?
Стакан с водой с руке Глеба чуть затрясся, он поспешно поставил его на стол и глухо заметил:
- Петр Максимович, забудь о Борчанске, забудь как страшный сон... я же тебя вот по какому поводу позвал: как ты смотришь на то, чтобы пересмотреть основной профиль компании?
Диденко замер, непонимающе уставившись на Глеба:
- В каком смысле пересмотреть профиль? Предлагаешь кардинально сменить направление деятельности?
- Да нет же.... у нас основной профиль это хранение и переработка бытовых и промышленных отходов, так?
- Ну...
- А я предлагаю сделать акцент не на хранении, а на переработке, да это затратнее, чем строить огромные мусорные полигоны, но ведь и они со временем истощают свои ресурсы, тогда приходится опять выкупать землю и строить новые ... Может хватит уже? Ведь процесс переработки мусора можно оптимизировать. И потом, зачем изобретать велосипед, когда есть опыт европейских коллег? Ну что ты уставился на меня, будто я несу какой-то бред...
- Не в этом дело. Что-то изменилось в тебе...
Глеб усмехнулся:
- Ну да, пока я был в коме мои мозги перепрошили зеленые, и я очнулся ярым природоборцем. Ерунда это все, Петр Максимович. Я лишь хочу сделать все цивилизованно, ну когда-нибудь надо начинать...
Диденко продолжал в упор и с интересом смотреть на Глеба. Едва заметная усмешка легла в уголках его губ:
- Нет, ты определенно изменился, это смерть тестя так на тебя повлияла, или вступление в должность?
Буянов вздохнул, меньшее, чего ему сейчас хотелось, это объясняться с Диденко:
- Будем считать что и то, и другое... – он поднялся, давая понять Петру Максимовичу, что диалог окончен.
На ближайшем заседании совета директоров большинством голосов было принято решение о смещении направления деятельности компании в сторону переработки отходов. Потом, в течение полугода половина имеющихся в активе объектов была перепрофилирована под переработку мусора. В числе многих, гигантский полигон в Борчанском районе был переделан под мусороперерабатывающий комбинат. Было закуплено оборудование, химикаты, предоставлены рабочие места местным жителям из числа уволенных ранее. Через пару месяцев предприятие вышло на необходимые объемы переработки. Еще через некоторое время «Канопус» владел сетью предприятий так или иначе связанных с производством вторсырья.
Согласно судебным решениям, компания должна была заплатить неустойку истцам в полном размере. «Канопус» исполнил все обязательства по суду, обладая к моменту выплат достаточным финансовым потенциалом, чтобы спокойно пережить это событие.
Озеро Синее, и окружающий его лесной массив сохранили первозданную неприкосновенность. В первое время о происходивших тут событиях напоминали ямы, вырытые техникой. Но вскоре технику и бытовки перебросили на другие полигоны, а ямы густо поросли молодой травкой. И слухи об ужасах, творящихся здесь некоторое время назад, постепенно забылись. Люди, как и много лет назад, ловили рыбу в озере, собирали грибы и ягоды в окружающем Синее лесу. Никто из них ни разу не заметил ничего пугающего, ужасного. И лишь горстка людей из ближнего окружения семьи Полоховых не могла игнорировать тот факт, что отец семейства Дмитрий Полохов, пребывая в состоянии неадекватного восприятия реальности, находится в районной психиатрической лечебнице без перспектив когда-нибудь покинуть это место здоровым человеком.
Черный квадрат беззвездного неба над головой наводил жуткую тоску. Она, как голодная волчица, впившись острыми клыками сожалений, рвала на части измученную, истомившуюся душу. Дяде Коке не спалось. Где-то, совсем рядом громко тарахтела техника, вороша застарелые, спрессованные временем, глубокие слои мусора. Сегодня зловоние накатывало волнами, нависая над лежкой ощутимым, тяжелым смрадом. Кока лежал навзничь, уставившись в видневшуюся между гигантсткими кучами мусора черную бездну. Он во, что бы то ни стало решил выискать хоть одну, маленькую, едва заметную звездочку, в предоставленном ему на обозрение узком клочке. Но, то ли зрение подводило мужчину, то ли звезды в этой части неба были слишком малы для невооруженного глаза. А возможно и то, на что сейчас смотрел Кока, вовсе и не было теми небесами, о которых привыкли говорить живые, а скорее некая декорация, обозначающая в этом месте смену времен суток.
«Я тут застрял на веки...» ,- в голове самопроизвольно запустилась шарманка с привычным хороводом мыслей. В последнее время, особенно после той незабываемой экскурсии в настоящий, земной лес, Кока почти не спал. Две старые подруги - бессонница и тоска мучили Рокотова каждую ночь. С наступлением темноты он забывался на низком, жестком, колченогом топчане, поверх грязного, вонючего тряпья. И где-то, через час, сознание будто кто-то дергал, беспардонно встряхивал. Мужчина вскакивал, озираясь по сторонам, упираясь воспаленным взглядом в окружающий, унылый пейзаж. Потом снова ложился в попытке заснуть, но рядом работала техника и сон улетучивался в миг. Трактора, бульдозеры, экскаваторы и краны неумолимо приближались, делая невозможным даже краткосрочный ночной отдых. Кока понимал, что в скором времени придется менять место дислокации, но как же не хотелось снова создавать некое подобие уюта среди этих хаотических нагромождений. С упорством крота выискивать и собирать предметы, с помощью которых можно будет себя хоть чуть - чуть приобщить к земной жизни, о которой он так тосковал, или тащить по необъятной свалке за собой груз «нажитого» подобно жуку- навознику. Ему отчаянно не хотелось ни того, ни другого.
Единственным желанием было уснуть и не проснуться... никогда. Но проходила унылая бессонная ночь и наступал унылый, однообразный день. С рассветом приходил голод, мощной, костлявой рукой больно стискивал горло, выкручивал гнилые внутренности и гнал на просторы свалки за очередной порцией крысятины или чьих-то недоеденных остатков пищи. Коке порядком надоела эта ежедневная гонка на выживание. Сначала он решил больше не рыскать по свалке в поисках пропитания, лежать, не вставая, уставившись в видимый клочок неба, в надежде окончательно и бесповоротно подохнуть и более не ощущать ничего. Но потом он понимал, что уже умер, и второй раз пройти тот же путь ему не удастся. Ночь будет сменять день, голод - его единственный, вечный спутник, будет с методичностью опытного палача, навещать его ежечасно, превращая существование в непереносимую муку. И длиться это будет вечно!
Кока тяжело вздохнул, и повернулся на правый бок. Рука зацепила гитарный гриф и инструмент живо отозванлся тихим, мелодичным звоном. Рокотов устало прижал к себе деку, словно любимую женщину обнял за бедра, и закрыл глаза, в сотый раз пытаясь уснуть. Сначала грохот техники ушел куда-то на периферию сознания, превратившись в глухой гул. Затем мысли начали размазываться словно ложка сметаны по большому, плоскому блюду. Где-то в извечном хороводе маячили сожаление и тоска, но и они вскоре растворились в белом, густом тумане забытья...
Кока шел по извилистой горной тропе. С одной стороны взлетала ввысь серая, каменистая вертикаль, с другой- среди густых, рваных облаков угадывалась чудовищная пропасть, распахнувшая страшную пасть далеко внизу. Кока шел, прижимаясь к ощетинившейся острыми камнями стене. Расцарапывая в кровь плечо и руку, он не имел возможности обернуться назад, продолжая изнурительный подъем вверх по узким, крутым ступенькам. Между тем, кто-то гораздо более прыткий, преодолевал этот путь, с легкостью нагоняя дядю Коку. Вот уже было слышно тихое, призрачное дыхание преследователя. Рокотов спиной ощущал, как неизвестный, преодолевая несколько ступенек одним прыжком, тянет к нему острые длинные когти. За очередным витком серпантина, Кока мог оказаться в пределах досягаемости, поэтому он в панике прибавил шаг. Уставшая нога дрогнула на узенькой ступеньке, Рокотов опасно накренился и неуклюже перебирая ногами и руками с диким криком полетел вниз.
Он летел настолько долго, что успел переосмыслить свое положение. Сначала он испугался, что разобьется, ударившись о землю, а затем обрадовался возможности навсегда прекратить свои мучения. Поэтому остаток пути он пролетел с закрытыми глазами, приготовившись еще раз умереть, в надежде, что теперь уже окончательно. Кока ударился об острые камни и отчетливо услышал как захрустело все, что могло в нем сломаться. Вместе с хрустом пришла адская, непереносимая боль. Он открыл было рот, чтобы закричать, но губы сжались, пропуская лишь тихое мычание. «Почему я до сих пор в сознании?! Так не честно!», - отчаяние било через край. Сверху, вслед за Кокой посыпались камни – большие и маленькие. Рокотов лежал распластавшись, неестественно вывернув поломанные руки, ноги и шею, не с состоянии даже отвернуть лицо от падающих сверху камней. Несмотря на затуманенное от боли сознание, он вдруг увидел в небесной выси его, своего спасителя. «Ну вот и конец», - облегченно подумал Кока, уставившись на быстро увеличивающийся в размерах валун, черным, растущим пятном закрывший для Рокотова все небо.
В следующий момент его череп размозжило огромным весом упавшего на голову камня. Кока не умер, продолжая ощущать страшную боль, к которой прибавилась и нехватка воздуха. Огромный камень, похоронив под собой Рокотова, так и не убил его, а лишь перекрыл воздух. «Теперь я буду задыхаться и ощущать сумасшедшую боль вечно!», - едва осознав это, дядя Кока неожиданно проснулся и с диким воем подпрыгнув на топчане.
В следующий момент он с ужасом понял, что воздуха действительно не хватает. Все видимое пространство было окутано густым, черным дымом. Он валил отовсюду, а кое- где виднелись оранжевые языки пламени. Свалка горела.
Дядя Кока закашлялся, глаза слезились и горели так, что их было не разомкнуть. Он попытался подняться и спрятаться от дыма, но тот, черными, маслянистыми клубами так плотно окутал небольшой Кокин пятачок, что мужчина остался сидеть на топчане. Он опустил голову,обхватив руками колени, да так и замер в этой позе. «Интересно, а гореть я тоже буду вечно? Или утром трактор вместе со сгоревшим мусором уберет и кучку пепла, в который я скоро превращусь?». Дышать было нечем, из груди вырывался нескончаемый кашель, едкий дым проникал сквозь плотно сомкнутые веки, вызывая жуткий зуд. Вскоре огонь охватил и нехитрый Кокин скарб, загорелся топчан, задымились тряпки, служившие Коке постелью, зазмеился перегретый пластик бутылочек и емкостей. Гитара – вот что отчаянно не хотелось приносить в жертву огню.
В этот момент что-то шершавое коснулось руки Рокотова. Он на миг приоткрыл один глаз и увидел перед собой жуткую собачью морду. Очевидно огонь и дым были псине нипочем, она их словно и не замечала. Они с Кокой не виделись со времени происшествия в лесу. Собака повернулась, и поманив Коку взглядом, нырнула в черный, клубящийся дым. «Что это? Приглашение в новый круг Ада? Или попытка спасти меня?», - как же не хотелось в этом месте что-либо менять, в данном случае одни мучения на другие. Но Кока поднялся и схватив гитару, вслепую, на ощупь побрел за собакой. Он не имел понятия в каком направлении двигается, рисковал в любую минуту угодить в открытое пламя или нарваться на дымящуюся кучу. Но странное дело, путь его был свободен, а через некоторое время едкий дым перестал заполнять легкие и резать глаза.
Наконец Кока задышал свободно, вдыхая привычную вонь свалки. Разомкнув глаза, он увидел, что стоит посреди площадки, расчищенной от отходов. Метрах в пятидесяти несколько бульдозеров и экскаваторов активно ворошили мусорные залежи, словно и не замечая, что рядом все горело. Старый, плешивый кобель с изъеденным опарышами боком стоял рядом с Кокой и как-то странно смотрел на него. Внезапно вся техника остановилась, заглохли двигатели, наступила такая непривычная для этого места тишина. Кока напрягся, не ожидая ничего хорошего. В возникшем безмолвии было слышно как шуршит и повизгивает многочисленное крысинное население свалки. Далеко на горизонте, наглухо закрытом мусорными кучами занималась заря. Оттуда доносились едва слышные крики чаек.
Отворилась дверца ближайшего бульдозера и знакомый мусорщик в черных, резиновых сапогах тяжело спрыгнул на площадку. Будто многотонная масса ударилась о поверхность, и земля содрогнулась. А мусорщик так и остался стоять возле машины, тяжело уставившись на Рокотова. Сегодня он выглядел как-то странно, облик его был бесплотен, почти прозрачен. И лишь черные немигающие глаза буравили дядю Коку, словно хотели сотворить с ним то, что не удалось огню. А дальше одна за другой начали открываться дверцы остальных машин. Оттуда спрыгивали мусорщики, как две капли воды похожие на первого. Их было так много, что Рокотов не рискнул сосчитать. Не сводя с дяди Коки тяжелого взгляда, они вдруг грузно зашагали в сторону ближайшего собрата. Движения их были жутки в своей слаженной синхронности. Дойдя до первого, они стали сливаться с ним, отдавая ему свою телесную плотность. А первый мусорщик из полупрозрачного становился плотным, объемным, наливался силой и мощью.
Красное, мясистое, откормленное на адских харчах лицо было угрюмым и задумчивым. Взгляд, полный укора продолжал высверливать в дяде Коке огромную дыру с опаленными краями. Когда последний двойник неслышно слился с оригиналом, мусорщик вбивая в трепещущую землю обутые в сапоги ноги, как сваи, двинулся в сторону Рокотова. Он приближался с неумолимостью злого рока. Дядя Кока сжался, он бы с удовольствием превратился в крысу, или на худой конец в червя, только бы не видеть эти глаза, и принять скорую смерть под одним из резиновых сапог. Мусорщик остановился в паре шагов от Рокотова. Плешивый кобель подошел и встал по правую руку от хозяина, глянув на Коку таким же взглядом.
Рокотов заставил себя посмотреть на мусорщика, как смотрят в глаза судьбе. Что-то странное происходило с лицом подошедшего. Едва заметная судорога пробегала от тяжелого, квадратного подбородка до низкого, покатого лба, кривила полные , как у негра, губы, дергала обвисшие, безволосые щеки, щурила черные с фиолетовыми всполохами глаза. Наконец мусорщик открыл рот, сверкнул металлическими коронками и гортанно пробасил:
- Ну вот что, болезный! В этот раз обойдемся без напутственных речей и долгих проводов. Это бесполезно, я перепробовал все, но ты возвращаешься раз за разом, так и не усвоив урок.
- Погоди, ты о чем? – попытался разобраться Рокотов.
- Ты думаешь, что попал сюда в первый раз? Нет! Ты только что видел сколько версий меня уже встречали и провожали тебя в этом месте. Меняются времена, эпохи, антураж, декорации, обстоятельства и причины смерти, не меняемся только ты и я!
Мусорщик вдруг обмяк, вмиг утратив грозное величие, взгляд его потух. Он лишь горько покачал головой и, повернувшись к собаке, бросил:
- Проводи..
- Куда это?- встревоженно спросил Кока, и вновь остался без ответа.
Старый, плешивый кобель отбежал в сторону и опять поманил Рокотова взглядом. Выбирать не приходилось.
- Прощай, мусорщик! - на всякий случай крикнул дядя Кока.
- Ой, не зарекайся, - пробурчал тот в ответ.
Господа читатели, это еще не фсе! Будет эпилог, над ним корплю, уворачиваясь от ваших тухлых яиц и гнилых помидороф. !!! Наслаждайтесь, и продолжайте пинать...
yaplakal.com