117
Одним летним вечером мы сидели с другом на его кухне, потягивали пиво и в полглаза поглядывали в телевизор, где в криминальной хронике очередной мелкий мошенник опять оставил какого-то толстосума-простачка без больших денег.
И черт и дьявол и сатана, говорю я! Не перестаю удивляться, откуда только эти простачки берут такие деньги не считая валюты, что так нелепо и легко с ними расстаются?!
Этот загадочный экономический феномен требовал самого серьезного и глубокого научного исследования, а пока я резюмировал избитый криминальный сюжет не менее избитой мыслью.
– Да, – вздохнул я. – Да, наглость просто второе счастье, но прах его побери, почему так несправедливо сконструирован этот мир?
Сей риторический извечный вопрос не требовал ответа, но друг Петров основательно пригубил пива и сказал:
– Ничего подобного, друг мой. Наглость не второе счастье, а самое что ни есть первое. Даже первое в квадрате, чего уж там. Но при этом мир устроен очень справедливо и благоразумно.
– Мм?!.. – удивился я подобному дуализму.
А друг и говорит:
– Приведу пример. Как-то много лет назад, мы возвращались с моей будущей женой из первой самостоятельной поездки на Черное море. Ах, эти первые самостоятельные поездки на Черное море! Ну, ты понимаешь... Вам всего-то по восемнадцать-девятнадцать, денег одноглазый кот наплакал, но эти пальмы, дешевое вино, эти закаты и рассветы, ммм!.. – мечтательно промычал Петров и глаза его уехали под самые брови. Наскоро отдав должное милым внутричерепным видам былого, Петров вернул глаза на место и продолжил:
– Одним словом были мы загорелы, белозубы, стройны, любили и мечтали. Жизнь впереди рисовалась веселой и разноцветной, состоящей из одних приятностей вперемешку с большими приятностями. Окружающие представлялись вполне славными адекватными дыхательными организмами, как и мы сами. В общем, я тогда ещё был уверен, что никого неприятней зубного врача в жизни не встречу.
Даже старый, душный плацкартный вагон с шеренгами голых пяток, торчащих в проход, с пьяным мордобоем через перегородку, неприглядным туалетами и «с пылу, с жару!» прокисшими пирожками, купленными у торговки на станции, не могли поколебать веры в благородное человечество и счастье.
Не могли, покуда в нашу плацкарту не подсела дама лет шестидесяти с хвостиком как у питона, с обильными румянами, яркой помадой и маникюром. Эдакий молодящийся бальзак плюс плюс. Короче, – старушка, да простят меня старушки.
Сразу тебе скажу, что «Здравствуйте!», это было первое и последнее человеческое слово, которое мы от нее слыхали.
Усевшись на своей нижней полке, бесцельно и оглушительно похрустев пакетами в сумке и оглядевшись вокруг, первое что новенькая пассажирка сделал, это предложила мне уступить ей мою нижнюю полку, поскольку по ходу движения на ее полку дуло из приоткрытого окна.
Старость надо всячески уважать, уверен я. Потому с готовностью свернул расправленную постель и передал лежанку попутчице.
В ответ, вместо приличествующего «спасибо», та снисходительно похлопала меня по плечу и благословила: – Бог тебе не забудет, так держать, дружок, хе-хе.
Жена так и прыснула в кулачок, мне тоже подобная непосредственность показалась забавной и, казалось таковой целых три минуты, пока тетка не попросила скинуть ей сверху скатанный матрас и одеяло.
Что я с готовностью и исполнил и, конечно, невольно поднял облако пылищи. Старуха так вся и скривилась, бухтит:
– Фу, пыли-то, пыли напустил! Аккуратней надо! Э-эх, кулема!.. – и, стала стелиться, в полголоса проклиная старый матрас и колючее одеяло, серое казенное белье и вообще все человечество, неосмотрительно придумавшее железную дорогу.
Когда, наконец, улеглась пыль и вспыльчивый нрав попутчицы, она как ни в чем не бывало попросила меня дословно «по-молодецки сгонять» за кипятком.
– Да смотри не разбей, не расплатишься! – предупредила она, вручая мне здоровенную кружку. При махровом царизме такие уважали неимущие каторжане, потому что и под чай она, и под суп хороша, а также подойдет быстренько утопиться, если тебе все окончательно опостылело.
Когда я вернулся и поставил перед старушкой посудину, она перегнулась и заглянула в эту «сиротскую супницу» и холодно сказала:
– Воды-то будто украл... Ну да ладно. – хотя кипятку достало бы повторить Бостонское чаепитие 1773 года или хотя бы устроить банный день.
Я не нашелся что ответить, но про себя решил, что с такой непосредственной попутчицей ехать следует в ящике под полкой, не подавая признаков жизни, иначе и там она тебя достанет…
А тут жена надумала застелить свою верхнюю лежанку и завалиться с книжкой. Она скинула шлепанцы и едва встала на нижние полки, чтобы раскатать матрас, как раздался окрик.
– Эй! Куда на мою постель ногами!! – визгливо прикрикнула бабка, хотя жена сунула маленькую свою изящную ножку в белоснежном носочке всего лишь под старухин матрас.
От страха девочка моя спрыгнула мимо шлепок на грязный пол и, хлопала на бабку испуганными глазами, лепеча и заикаясь: – Я же... вы же… я вас не понима… ма….
Отодвинув блеющую жену, я как более крепкий, не опираясь на «вражескую» полку, застелил постель и подсадил жену наверх. Потрясенная несправедливостью, впечатлительная бедняжка забыла про книгу и долго лежала тихо и неподвижно, устремив разверстый немигающий взгляд в потолок. Так ведут себя незаслуженно обиженные доверчивые дети и котики. Без слез не взглянешь, короче…
Но нет худа без добра, решил я. Теперь этой старой склочнице обратиться ко мне за помощью будет не с руки. Что ж, я здорово ошибался…
Меж тем, скандалистка пересела от окна к проходу и разговорилась с женщиной на боковом месте. Слово за слово, и вот уже бабка вместо цен на мясо и масло, безо всякого логического перехода накинулась как коршун на современную молодежь, и ну костерить. Это она про нас, конечно же, про меня! Потому что, едва она с коровьего масла перепрыгнула что блоха на молодежь, я стал так неудержимо громко икать, что подскакивал на полке что кузнечик.
И икал бы как заводной, пес знает сколько, да к счастью случилась большая остановка. Народ как один повалили на перекур, а бабка увидала на перроне дыни, плюнула на молодежь, икота тут же и отступила. Я тоже засобирался наружу, подальше от этой колдуньи.
Однако заметив, что я беру сигареты, она вцепилась в меня и говорит:
– Ты курить? Отлично! Заодно купишь мне две дыни, вот деньги. Не хватит, добавишь свои, потом сочтемся.
Клянусь, я не знал, смеяться мне или плакать. Таких наглых и беспринципных пенсионерок я отродясь не встречал. Настолько растерялся, что даже принял у нее деньги.
Вовсю железнодорожно опускалась ночь, – измученный жарой, долгой дорогой, вагон неумолимо затихал, мягкий перестук круглого о длинное убаюкивал, заснули все дети и многие пассажиры. Тут-то бабка положила на стол оглушительно хрустящий пакет (других эта мировая вражина, кажется, не признавала), на него водрузила дыню и запаслась ножиком.
Сами-то мы дыни не любим, но всем в вагоне они пришлись весьма по душе. Всем, кроме…
– Тьфу! Не дыня, а трава какая-то! Абсолютно не сладкая! Абсолютно. – заявляет старуха, проглотив второй ломоть и, обращается к давешней собеседнице на боковом месте: – А ваша сладкая была?
– Как мед. – отвечает та сквозь дрему.
– А у меня как силос. Вообще не сладкая. Выбирать-то надо уметь, ага… Деньги на ветер… – язвительно, с подковыркой говорит старуха, а сама убирает кусок за куском.
Живо съев половину увесистой дыни, уведомила всех вокруг: – Ем ее только как мочегонное! Для почек. Трава-травой, а не дыня…
А сама, хлюпая и причмокивая на весь вагон, опять орудует ломтями, шибче чем лубочный киношный фашист губной гармошкой, когда захватчик еще не получил отпор от героической Красной армии.
Убрав дыню без остатка, бабка широко утерлась, тоненько рыгнула, и по складам, громко констатировала: – Ни-ка-кого удовольствия! Ноль!
Весь так и клокоча, я поднялся с полки, чтобы вернуть несносной деньги за дыни, а она за свое: – Никак в туалет собрался? Захвати в мусорку, а? – и сует мне пакет с корками, с которых даже мыши поживиться нечем.
Ей богу, я был в каком-то шаге от того, чтобы не швырнуть в окно это нарумяненное, токсичное исчадье преисподней, порожденье самоих её отхожих мест!! Чудом сдержался! Лишь сунул старой ведьме дулю под нос.
– Уф-уф-уф… – профырчала она и отвернулась в окно. Как с тефлонового гуся вода…
Утром прибыли в конечный пункт. Тут попутчица напоследок поразила нас еще раз.
– Вас случайно не на машине встречают? А то подвезли бы меня. – говорит мне мечтательно.
Не отвечая, мы поскорее покинули позабытый всеми богами вагон. Снаружи мы испытали откровенное облегчение, слово скинули незримое энергососущее ярмо, даже задышалось легче. Вот до чего довела, проклятая…
На автобусе добрались домой, распаковали вещи, помылись, отдохнули и чертовски голодные и счастливые возвращением домой, оправились к моей матушке, покушать чего домашнего, потому что холодильник пуст.
Едва мы с мамой расцеловались на пороге, как с кухни донеслись подозрительные звуки и я спросил, кто там?
– Это троюродная тетя Анжела, ты ее не можешь помнить, мал еще был. Приехал вступить в наследство. Умер ее родственник, осталась комната в коммуналке. Пока поживет у меня.
С кухни донеслось чавканье и возглас: – Мм, не дыня, а мед! Объеденье!
При этих безошибочно знакомых звуках загорелая жена побелела до предотпускного состояния, пошатнулась и привалилась ко мне. У меня так изменилось лицо, что мамаша всполошилась: – Что с тобой, мальчик мой?!
А с кухни спросили: – Кто там, Валя?
Валя это моя мама и, она отвечает: – Дети приехали с моря!
С кухни послышался звук отодвигаемого стула, а через мгновенья пред нами возникла та, которую я чудом не скинул с поезда.
– Оо, какая приятная встреча, котятки! – заявляет она с самой лучезарной улыбкой и широко раскрытыми навстречу нам объятьями. Я стал неудержимо икать, жена вот-вот отключится.
Устраивать склоку не были ни желания, ни моральных сил. Я соврал матери, что вспомнил о срочном деле, и мы немедля убыли на всех скоростных парусах. Мы были потрясены, слова были бессильны. Я даже подумал, что придется покинуть любимый городишко… Ночь прошла в кошмарах. Жена трижды вскакивала и искала стоп-кран…
А уже утром, в районе обеда, позвонила встревоженная мама и поведала новость, от который я немного воспрял духом, ну, как если бы выиграл в лотерею автомобиль.
Потому что утром тетка отправилась осмотреть наследство. На месте она столкнулась с еще одним претендентом, – самозванцем почище всех Лжедмитриев вкупе и законченным сыном лейтенанта Шмидта в отдельности. Тетка разбежалась подавить его беспрецедентной наглостью и нахрапом, да не тут-то было. Как говорится «Ученик превзошел учителя». Самозванец пригрозил связями в полиции, криминале, а чтобы отбить охоту к наследству, для верности прошелся кулаками по теткиной шее и бокам.
Уходила в прекрасном настроении, а вернулась, что старая каракатица, потрепанная стаей игривых дельфинов – прихрамывая, охая и попеременно хватаясь за бока и поясницу. Жалкое зрелище.
А сейчас тетка лежит на диване, ест валидол, плачет и причитает: «Где справедливость, люди добрые?! О, какая же наглость! Какая вопиющая наглость!..», и поутру собирается восвояси, ибо лишиться жизни за какие-то пятнадцать квадратов, это извини-подвинься… В общем, наглость безусловно поначалу счастье, но и справедливость не дремлет. На сём и аллилуйя!
– Чертовски душеспасительная история! – говорю я закончившему повествовать другу. – За это непременно стоит выпить холодненького!
А. Болдырев
yaplakal.com