2 МашруМ Я прочитал. Мне понравилось. Пусть о многократно уже описанных банальных истинах добрым образным языком. Истины потому так и называются, что куда же от них деться-то. Красивое.
Несколько перекликается с одним из рассказов предыдущего конкурса по духу и сути. Там тоже было про осколки. И про любовь.
А ещё чем-то неуловимо напомнило стилистику Брэдбери "Вино из одуванчиков", например.
Вот я и подумал, а если бы Брэдбери взялся за такой рассказ? Что бы у него вышло? Заранее прошу прощения у обоих (автора рассказа и Брэдбери), если что не так.
11. Осколок Память похожа на августовский звездопад: одни звёзды вспыхивают и тут же гаснут, другие прочерчивают в небе длинные серебряные линии, а третьи... третьи навсегда остаются светиться в твоём сердце, как маленькие тёплые маяки, указывающие путь домой.
Я стою у окна своей квартиры, и зимние сумерки медленно заполняют комнату, словно синие чернила, пролитые на промокашку. Где-то внизу мальчишка бежит в магазин за хлебом, и его шаги отдаются эхом в морозном воздухе. Тяжёлые, беременные снегом облака висят так низко, что, кажется, можно дотянуться до них рукой. Я выдыхаю на стекло, и облачко пара расцветает на нём подобно ледяному цветку.
И вдруг - это волшебное "вдруг", которое случается только в детстве и в воспоминаниях о нём - я оказываюсь там, в том лете, когда мне было десять, и кукуруза на колхозном поле была выше любого великана из сказок.
Машка - вся состоящая из острых коленок, веснушек и смеха - учит меня варить суп. Настоящий суп, из настоящих куриных ног, которые на самом деле кукурузные кочерыжки. Она говорит голосом своей мамы, и слово "вермишелька" выкатывается из её рта круглым и тёплым, как свежеиспечённая булочка. Я изображаю её отца, и газета в моих руках такая же невидимая, как император в новом платье, но мы оба верим в неё всем сердцем.
О, эта наша поляна в кукурузном лесу! Сто рядов от угла поля, потом направо, мимо белого камня-метки, и ты попадаешь в место, где время течёт по-другому. Здесь шалаш из согнутых стеблей превращается в индейский вигвам, а маленькая алюминиевая кастрюлька становится котлом алхимика, в котором варится не просто суп - варится само детство, со всеми его запахами, звуками и чудесами.
Солнце просвечивает сквозь кукурузные листья, расцвечивая их всеми оттенками зелёного, каких нет ни в одном наборе акварельных красок. Сосновые иголки - наша "вермисэлька" - плавают в кастрюльке, как крошечные золотые рыбки. Мы лежим на спине, глядя в небо сквозь просветы между листьями, и счастье накатывает тёплой волной, как летний дождь.
Кто мог знать тогда, что через пятнадцать лет я узнаю Машку по этой её особенной улыбке, по этой смешной привычке морщить нос? Что она станет моей женой, что мы проживём вместе тридцать счастливых лет, и что однажды зимним вечером я буду стоять у окна, держа в руках её фотографию в траурной рамке?
Стекло рамки разбивается, и осколки разлетаются по полу, как застывшие капли того далёкого летнего дождя. В кухне горит одинокая лампочка, и её свет падает на замороженные куриные ножки в пластиковой упаковке. "Запоминай", - слышу я голос Машки, - "две куриные ножки в холодную воду..."
Память - это машина времени, которую ещё не изобрели учёные, но которой владеет каждый из нас. Она переносит нас туда, где мы были по-настоящему счастливы, где вкус варёной кукурузы слаще мёда, где любовь начинается с игры в суп, а солнце никогда не заходит насовсем.
Ты говорила, что не помнишь того дня, Маш. Но я помню за нас обоих. Я помню каждую секунду, каждый солнечный блик, каждый взмах твоих ресниц. И пока я помню - где-то там, в бескрайних кукурузных полях вечного лета, два ребёнка всё ещё варят свой волшебный суп, и их смех летит к облакам вместе с дымом костра, как молитва о счастье, которое обязательно сбудется.