глава 3
Хоть и торопился подьячий, хоть и спешил, а внутри острога притормозить пришлось. Стрельцы же кругом. Пусть их, сейчас и поменьше, а всё же за колдуном крепкий догляд. Следят неусыпно, поскольку от его пребывания в тюрьме зависят их барыш и дальнейшая, государева служба. Пропадёт Рожа и поставят охранников к позорным столбам. Вон они, столбы-то. А Щука Иванович быстро объяснит нерадивым, почему у него такое смешное прозвище. Все знают, умеет плёткой махать Верхотурский кат. Дал Бог и сил и умения. Кончиком плети так кожу на спине погладит, что звук выходит особенный, с причмокиванием. Потому и называют его “Поцелуй”. Вот и сейчас, несмотря ни на какой летний зной, вокруг тюремной избы прохаживались служивые. Гуляли они налегке, без бердышей и кафтанов, но зато все были при саблях и пистолетах. А ночная стража ещё и факелы принесёт. Не подойти, не пробиться и будь ты хоть сам дьяк, а всё равно начнутся расспросы. Куда? Зачем? Зато казаков к тюрьме пускают свободно. Только плати. Эти приходят, почитай, каждый день и мочатся, целясь в маленькое, почти у земли, окошко с железными прутьями. Безродным де, мстят. А стрельцы лишнему грошику - всегда рады. Хари отвернут и насвистывают. Но ведь и не уходят. Всегда поблизости. Нет, тут грошиком не отделаешься.
Истома посмотрел на тюремный дом, подумал, да и побежал искать своего приятеля - Гришку Носатого.
Подьячий, Гришка Носатый, по должности своей относился к Разбойному приказу. Всё на него спихнули - кражи, убийства, утопленников, конокрадов, беглых крестьян и погорельцев, однако же самого такого приказа, в Верхотурье, как бы и не было. Вернее сказать, приказ такой был, но в Тобольске и потому страдал Гришка необычайно.
Начальство, почитай, за триста вёрст от него сидит, по бумагам он другому приказу подчиняется, а на деле всё совершенно не так. Дядюшка Истомы верёвки из него вьёт, воевода-батюшка карами да бедами грозит, ежели чего не по его слову, да и кроме них, полно всяких знатных, коим не угодишь так и дух вышибут без расспросов. Угождай, закрывай глаза, всех убалтывай, а не сделаешь как прикажут - оставят без всякого пропитания. Кто сидит на казне? А кто жалованием заведует? Вот и то-то. Служи справно разбойник и не кусай руку, которая тебя кормит иначе враз замену найдут.
Гришка нашёлся у старого поруба. Допросы вёл. Истома поздоровался с ним и прислушался стонам доносившимся из глубокой обнесённой брёвнами ямины.
— Кто это там?
— Конокрад. Вздумал увести коров у боярина Аплетнева. Дак, я его, по сапогам и состерёг, — похвалился Гришка и показал приятелю пару стоптанных сапог лежавших неподалёку.
— Ух-ты! Ума палата! — восхищённо покачал головой Истома. — И только по сапогам?
— Не только, но во-перву голову, они указали. Левый сапог с подковкой, а правый - нет. Сначала следы нашли, потом подковку с правого сапога, ну, а уж опосля, мне в кабаке шепнули, когда он деньгой сорить начал. Девки тамошние, кто распутничает, всё мне про своих охотников говорят, — хохотнул Гришка.
— Ловко придумал, — похвалил затею Истома, хотя и так знал, что к гулящим девкам лучше не подходить. Гришка всегда узнаёт первым: кто с кем спит. А не сыграть ли ему на этом?
— А то, — продолжал Гришка. — Мне надо ухо востро держать. Неизвестно с какой стороны прилететь может, а ты зачем пожаловал? Не иначе дядюшка подослал?
— Нет. По своей воле пришёл, по собственной надобности… — Истома с подозрением глянул в поруб, не подслушает ли конокрад и начал рассказывать приятелю сказки. Он рассказал, что познакомился с одной видной и богатой женщиной, и что он хочет добиться её внимания, а для того ему нужно зелье изготовленное самим Рожей, что бы уж точно у него дело сложилось.
Гришка слушал и понимающе усмехался.
Истоме пришлось сделать вид, что он очень стесняется. А после того, как он изобразил своё смущение, стал намекать, чтобы ему хотелось бы, провести переговоры с колдуном без свидетелей и потому он обратился не к стрельцам, а к своему лучшему другу и можно сказать верному товарищу.
— Два рубля серебром, — выслушав его сказки категорически заявил верный товарищ.
Истома охнул. Для него это были большие деньги.
— Да ты же…Помилосердствуй! Без ножа режешь, Гришенька! — взмолился он.
Разбойный подьячий философски пожал плечами.
— А ты как хотел? Дружбой тут не отделаешься. Мне, стрельцам платить надобно за слепоту с глухотой. Риск, опять же, а ну как колдун на тебя порчу наведёт? Поэтому меньше взять не могу, тут уж не обессудь.
— Нет у меня таких денег, — опустив глаза захныкал Истома. — Хотел с богачкой сойтись, да поправить своё положение. Может в долг?
— Нет. Деньги вперёд. Ну, или…
Гришка задумался.
—... Не знаешь ли ты, чего, про своего дядюшку, что мне на пользу пойдёт? Тогда снижу цену. По пятаку, каждому стражнику и лады. А себе ни копеечки.
Истома хлюпнул для вида носом, по заговорщицки оглянулся, не подсматривает ли кто и за рукав отвёл товарища в сторону.
— У меня есть, кое-чего, получше, — зашептал он на ухо разбойному подьячему. — Тайный ход, в комнатку секретную, прямо к дядюшке моему в рабочую избу. В сердце Разрядного приказа. Возьмёшь ли друже такой секрет?
Одна мысль о том, что разбойный приказ может получить доступ к тайнам другого приказа привела Гришку в состояние радостного возбуждения, а чтобы тот меньше раздумывал Истома ему и ключик всучил.
— Ну же, томлюся я. Мне бы зелье скорей, — поторапливал он товарища.
— Да погоди ты с зельем. Ты что думаешь, он тебе его разом сделает? — отмахивался подьячий. — Два раза тебе ходить придётся. В первый раз он тебя за “гридиентами” отошлёт. Я его всю науку учёную ведаю. Думаешь, почему стрельцы возле Рожи так здорово службу несут? Он им тоже продаёт, но чего попроще. Я сам у него покупал, аж три раза. Но вот так, без свидетелей? Поостерёгся бы ты, Истома. Давай я в сторонке постою, покараулю вас.
— Ну пожалуйста Гриш, я боюсь огласки. В первый раз у меня такое.
— А если выгорит дело, позовёшь на свадьбу?
— Что свадьба, она замужняя. Христа ради… — отводя глаза прошептал Истома.
— Ладно, — смилостивился разбойный подьячий. — Пошли ужо, а то твоя боярыня заскучает, да Истому на другого сменяет. Только не слушай Безродных, оборзели они что-то сёдня.
Они вместе пошли к тюрьме. Гришка впереди, а Истома ему в спину пристроился.
— Я знаю. Кат в приказе, на них пожаловался. Инквизитором обозвали, — на ходу говорил он уже более весёлым голосом.
— Да если бы только это… На весь город его ославили, — хмыкнул Гришка.
— А разве этого мало?
— Ну, скажем…Не мало. Только они, каким-то образом, подучили стрельцов и сидячих величать Щуку Ивановича иным, более срамным именем. Боюсь, кабы к вечеру - все про то не узнали.
— И как же? Я кажись, все словечки, доподлинно записал. Страшнее сатрапа, сатанаила да инквизитора там и не было.
— Сего дня, его начали величать не иначе как Сукой Ивановичем. Но если кто спросит, ты это на улице услышал. Лады?
Разбойный подьячий коротко переговорил со стражниками, сам выдал им денег и они ушли, но не так чтобы далеко. Они уселись возле позорных столбов, постелили плат и начали играть в кости. Гришка подмигнул Истоме - действуй мол и тоже отошёл к позорным столбам, встал рядышком с игроками, но глаз от тюремных окон не отводил. Истома вздохнул, собираясь с духом, мелкими шажками подобрался к деревянной стене и присел на корточки. В лицо пахнуло смрадом и нечистотами да так сильно, что ему пришлось зажать пальцами нос. Обоссали всё окаянные казаки, пометили. Ну прям коты, а не люди!
— Рожа-а. Эй, Рожа? Разговор есть, — тихо позвал он обращаясь к маленькому разделённому железными прутьями оконцу.
За окном послышался шум. Некто зашевелился, а затем к прутьям прильнули белые костлявые руки. Истома машинально отпрянул. Руки показались ему необычайно страшными. Как у мертвеца с яркими синими венами и с длинными почерневшими от земли ногтями. Лица колдуна он не видел. Зато он услышал голос. Вкрадчивый и отчётливый. Словно змея шипела.
— Истомушка, гнидушка, ты ли это?
“Откуда ему про меня известно? Я никогда не разговаривал с ним”, — испуганно подумал тот, но вовремя вспомнил, что у него мало времени.
И он снова прильнул к окошку.
— Я бы хотел поговорить с безродными. Они меня слышат? У меня срочные вести. Они живы ещё?
— Живы. Они тебя слушают, — откликнулся злой колдун.
Истома смутился, в его планы не входило посвящать Рожу, но уже ничего было нельзя поделать и он решившись, рассказал о сегодняшнем сговоре воеводы, дьяка и казацкого сотника, и о том, что “всего города хозяин” знает о их изначальном замысле, а кроме того о том, что всем известно, что безродные знатного происхождения.
Руки исчезли. В темноте послышался шёпот, а затем Рожа появился снова и спросил:
— Чего ты хочешь?
Сглотнув слюну Истома рассказал, что он всецело на их стороне и готов помочь с побегом, особенно если покровитель безродных за него поручится, и когда произойдёт законный сыск, ему отдадут место приказного главы. А уж он, от себя посодействует. Даст с собой, беглецам, большую суму с важными бумагами и это будет для воеводы пострашнее чем весть о огуляной дочери. В бумагах, многое спрятано. И с кого подарки какие брали, и какую казну утаили. Всего в достатке. А он, ихнему покровителю, уж тут, верным псом станет. До самой смерти. До гробовой доски. Соглашайтесь. Жизнью ведь ради вас рискую.
Снова послышался шум. Рожу оттеснили от окошка и показалось чумазая харя одного из безродных. Истома его сразу признал. То был Валерка.
— Значит говоришь, языки нам сёдня отрежут? — щурясь от яркого света спросил он.
— Да. Щука Иванович уже получил на то указание. А опосля, могут отрезати и и другое, — подтвердил Истома.
— Я понял. Сейчас Рожа скажет, что нам принести ближе к вечеру, а лучше к полуночи и кроме того захватишь нам, два самых острых ножа.
— А бумаги? — испуганно спросил подьячий.
— Ну и бумаги. Как там тебя, Истома? Не боись - Истома. Мы тебя отблагодарим - век нам воли не видать.
— Значит я могу рассчитывать на вашу милость? — обрадовался тот.
— Конечно можешь, ты я смотрю, парень расчётливый. Лошадей же от тебя не дождёшься? Значит притащишь свою котомку с бумагами. Адью!
И он исчезнув во тьме сказал кому то.
— Эх, давно я жопу ничем нормальным не вытирал.
Рожа забубнил, что ему необходимо семь церковных свечей маканых, свиные пятаки и куриные лапы, а окромя того, перцу чёрного щепоть да собачью шерсть…да разве можно столько зараз запомнить? Истома занервничал и зашарил в подряснике, где у него были спрятаны писчие принадлежности. А тут ещё Гришка, не вовремя, засвистал по птичьи. Будто бы голубей пужал, но то были вовсе не голуби. Это Щука Иванович воротился. Оглянулся Истома, увидал телегу возле ворот и инстинктивно поёжился — вот они, плети-то. Сейчас узрит его Верхотурский палач и за сношения с колдуном плетей выпишет, а там и на дыбу. Подьячий дослушал наспех, чего от него вечером принести требовалось, да быстренько дёру дал.
Слава Богу, Щука Иванович, как приехал, с телеги то спрыгнул и ни на кого не глядя сразу к пытошной побежал. Пытошная — рядом с кузней располагалась, так он сначала забежал в кузню, кузнеца Ганса покликал, а потом уж к себе. Истома проследил за катом, выдохнул облегчённо и кивнул Гришке, что всё мол, в порядке и пора, стало-быть, стражников возвращать.
Ну, стрельцам не привыкать, они плат с костями за пазуху и снова вокруг тюрьмы, как ни в чём не бывало, а Гришка не удержался, полез к другу с расспросами. И чего же это Поцелуй сегодня бегает словно в жопу пчелой ужаленный? Не знаешь ли?
Истома и тут выгоду для себя нашёл, нашептал Гришке на ухо про языки и про наказание для безродных, а от себя не забыл приврать, что следом велено запытать колдуна Рожу до смерти ибо надоел тот, и видом своим премерзким воеводу смущает. И вот именно поэтому он, Истома, решил заранее подсуетиться и добыть любовное зелье впрок. А ну как выполнит Щука наказ воеводы-батюшки? Тогда уж совсем, никаких любовных надежд.
Гришка охнул и почесал затылок. Рожа приносил стрельцам хорошую выгоду. Помимо зелий, страже за него немножко приплачивали, сверх жалования, да и ему самому, откровенно говоря, кое-чего перепадало. Странные дела затеял воевода-батюшка. Неужели, те безродные виноваты. Не иначе они.
А Истома между тем спрашивал, можно ли ему прийти вечером, после того как последние колокола прозвонят? Да намекал, что за тайну полагается сбавить цену.
Гришка затеял было торговаться, но тут из пытошной словно куры из курятника повылетали катовы подмастерья - Глузд да Ерёма. Оба были разуты, растрёпаны и с поясами в руках. Подьячие с усмешкой переглянулись. Всё правильно: явился Щука Иванович с проверкой, а подмастерья на сене спят.
Всем в Верхотурье ведомо: честен палач да на расправу скор и суров, и потому такая ситуация никакого удивления не вызывала. Щука, тем временем, всё ж таки увидал Гришку с Истомой на другой стороне острога и двинулся в их сторону. Подьячий несколько испугался - ну де, опять врать придётся, однако же Щука был рад его видеть и как смог, немногословно, объяснил причину своей несказанной радости.
— Хочет, чтобы мы свидетелями на казни были, — перевёл Гришке Истома. — Он будет языки рвать, а мы смотреть и если безродные слабину дадут, тут же, на месте записывать.
— А чё я то? — подивился Разбойный подьячий такой невиданной щедрости. — У меня конокрад в порубе, а для ваших сластолюбцев, есть Голиков. Подите к нему домой и пусть работу работает.
— Голиков захворал. Ледяной водой от жары спасался, а теперь лежит, кашляет, — припомнил Истома, — вот Щука Иванович и просит нас ему услужить.
Отказ Разбойного подьячего можно было понять. Не почину палач обращается. В других-то острогах, палачи-каты секут только по их приказу или по первоочередной царской милости, а тут, в Верхотурье, какой-то Щука вздумал, что слуги Разбойного приказа ниже его стоят. И кроме него, слишком много развелось начальников, никакого отношения не имеющих к сыску. Этого отпусти, того - нам отдай, а вот того - не вздумай трогать не то гнить тебе живьём в мешке с дождевыми червями. Вот пусть лучше кат побегает, поищет писаря, а где они все? На реке? Вот пусть там и ищет.
— А, ну тады, передай Щуке Ивановичу, что мне некогда, — посоветовал Гришка. — Ибо без бумаги от дьяка моего приказа не имею права присутствовать на какой либо казни. Моё дело искать, а уж для пытошных записей - писаря есть.
Истома страдальчески закатил глаза, он тоже не желал во всём этом участвовать. Жарко, голова болит, сушит, да ещё, не дай Боже, безродные на казни начнут каяться и вдругорядь донесут на него лишь бы спасти свои окаянные члены. Ой, беда. Ой, горе горькое! И уйти нельзя. На казни-то, глядишь, отбрехаться проще. Скажу — оговор. Буду на том стоять! Сейчас, лучше всего, встать на сторону ката и уговорить строптивого Гришку. Да, именно так он и сделает.
— Ведро водки, батюшка? Гришке Разбойному, вечером, с устатку горло смочить, а он сразу туточки нам поможет, — предложил он Щуке дабы урегулировать неприятную конфликтную ситуацию.
— Хм, — недобро пробурчал кат ибо искренне считал Гришку ублюдком и белоручкой, а тот горделиво приосанился. Разговор о целом ведре пришёлся ему по нраву.
Неизвестно как бы сложилось дело, но тут помогли безродные.
— Эй! Здорово Сука Иванович! Как жизнь? Как дедуля? Он уже родил бабулю? — это подлый Валерка углядел в окошко катовы штаны и вздумал насмешничать.
Стражники дружно засмеялись, а несчастный палач аж подпрыгнул от негодования.
— Меня! Зовут!
— Сука! — подтвердил поганый Валерка и мерзко захохотал, а кат подбежал к оконцу и принялся пинать решётку целясь попасть в наглую харю.
— Убью! Убью! Запорю! — рычал он.
— Да ты обещаешь только. Как там твоё прозвище то? Поцелуй? Люди добрые! Он ко мне целоваться лезет! Вся семейка у них такая! Инквизиторы сплошь и пидоры!
— Кто-кто? — навострил уши любопытный Гришка, — а я, давеча, это прослушал. Хорошо ругаются, блудни. Жаль, не долго уже.
— Два! Два ведра! — поворотившись к подьячим, проревел кат, а затем погрозил кулаком в сторону тюремного окошка. — Ужо вам! Ужо!
yaplakal.com