3 дня на Оби, октябрь 2013 г.

И вот Малый Атлым.

Уже у причала чувствуется дыхание цивилизации. Покачиваются на волнах несколько больших катеров, вроде нашей КС'ки, с баркадера (плавучая баржа-пристань) мужики забрасывают спиннинги, толпится народ, ожидая "Зарю" (пассажирское судно типа "Ракеты", но в половину меньше, в первом отчете третье фото), снуют меж причалом и поселком легковушки.
Атлым на языке ханты — брат. Но Малый брат выглядит куда солиднее и основательнее своего старшего родственника, который мы покинули сегодня утром.

Напоровшись на крепость Большого Атлыма, казаки разбили неподалеку свой аванпост, чтобы присматривать за Пам-Сотником и его войском. Позже в станице был организован ям — перевалочный транспортный пункт, где летом ямщики и купцы могли передохнуть и подлатать свои струги, а зимой — сменить лошадей. Ям оброс народом и стал селом Малый Атлым. Кстати, по Оби и Иртышу многие сейчас существующие села изначально были ямами (не от слова яма, а слова ям), например Демьяновское. Даже Ханты-Мансийск, который изначально являлся резиденцией остяцкого князька Самара (его крепость стояла на чугасе, который и ныне называется Самаровским), разбитого Ермаковским казаками, очень долго существовал, как Самаровский ям. Отзвук этого слышен и поныне — самый старый район города, там где к Иртышу приклеился речпорт, называется Самарово.

Раз я начал о ямщиках, сделаю небольшой исторический экскурс. К концу XIX-го века слова "кучер" и "ямщик" стали почти синонимами. Но изначально разница в них была такая, как между таксистом и дальнобойщиком. В районе Тобольска есть степные участки, там были кое-какие дороги, оставшиеся еще от татар. Но на север, где суша пряталась под дремучей тайгой, вели только водные пути. Проложить дорогу в тайге задача не из простых, и даже не из-за того, что требуется валить бесчисленное количество деревьев. В тайге каждая низина — болото. Так что строить грунтовую дорогу на север никто и не помышлял. Но сообщение (почтовое, военное, грузовое) между Тобольском и Березовым (а это около 1000 км, учитывая изгибы и петли рек), было необходимо, вот ямщицкая гоньба и выручала.

Профессиональный сибирский ямщик разбирался как в лошадях, так и в судоходстве. Он знал особенности рельефа местности, реки и климата. Он знал, где есть заимки, или охотничьи сторожки, в которых можно переночевать и дать коням отдых. По таким сторожкам они летом заготовляли сено, делали припасы продовольствия.
Местные (остяки, вогулы, ненцы, селькупы) платили русскому царю ясак — оброк, как правило, пушниной. До конца XVII-го века у России не было своего серебра и золота, серебряный рубль чеканили из персидских монет. То есть, может быть кустарщики втихую где и добывали благородные металлы, но ни одного промышленного рудника не существовало. А пушнина была международной валютой, за которую охотно платили серебром и золотом. Вот пример: в конце XVI-го века стрелец тобольского пехотного полка получал в год жалования 9 рублей (казак 16), плюс несколько пудов ржи, соли и еще там что-то по мелочи. Обмундирование и харчи за государев кошт, конечно. А соболиная шуба стоила 100 рублей. Вот и шли из Сибири караваны «мягкой рухляди», жирели на них тобольские воеводы и чиновники Сибирского приказа, куда ж без этого, но и до казны доходило много. Бесценный для Руси груз шел из Сибири, и его требовалось охранять, а без ямщицких транзитных пунктов сделать это было крайне сложно.

Для организации ямов выделялись казенные средства. Ямщикам давали лошадей, зерно, деньги, их слободы на многие годы избавляли от налогов. Иди на реку, ставь себе избу, заводи хозяйство, вгрызайся в сибирскую землю. Но возникнет надобность — костьми ляжь, но депешу доставь. Так что, если Сибирь покорили казаки, стрельцы укрепили власть русского царя, то обжили эту землю ямщики и их семьи.

Нас встречают наши электромонтеры, отец и сын. Я их так и буду называть: Старший и Младший. У них уазик-булка. Мы грузимся, едем к нашему участку связи. Старшему лет 50, он крупный, грузный, лицо одутловатое, огромный треугольный нос, похожий на клюв тупика, в синих прожилках, бахрома нависших бровей, широкие грубые ладони. Младший — точная копия Старшего, только моложе лет на двадцать, а потому стройнее, резвее в движениях, и бестолковее. Если кто-то из нас что-то говорит, он тут же оглядывается на говорящего, слушает с открытым ртом и удивлением в глазах, несмотря на то, что он за рулем и смотреть ему надо строго вперед. Старший бухтит не затыкаясь, все на что-то жалуется, или комментирует совершенно неинтересные нам события. От Младшего шума поменьше, и уже только этим он выигрывает.

Малый Атлым угнездился в ложбине меж четырех белоярых гор: Катушки, Голубища, Городища и Юртошная. Поселок лесист, улочки лентами бегут с холма на холм, серпантинятся, обвивают нетронутые лоскуты соснового и пихтового леса. Деревья все как на подбор стройные, крепкие, пахучие. Поселок прямо напитан пьяным духом сосновой смолы. В пушистых кронах пересвистываются желтобрюхие синицы. Улицы опрятные, пестрые. Тут забор выкрашен в малиновый цвет, там синяя крыша, а дальше видимо проживает электрик, его кирпичный забор украшен изоляторами зеленого стекла от высоковольтных линий. У каждого свое понимание прекрасного, я местным жителям не указ и не критик.
С Малого Атлыма есть дорога на Большие Леуши, а оттуда через Карымкары на Сургут, то есть поселок связан с цивилизацией постоянно. Это сказывается — повсюду кирпичные новостройки, на улицах суета, бегают дети, ездят машины.

В периметре нашего участка шеф останавливается, недовольно оглядывается по сторонам.
— Я же говорил, — обращается он к Старшему, — участок должен быть выкошен.
— Так это… две недели как покосили.
— А это что?! — главный инженер указывает на куцые кусты в углу.
— Так это… это я оставил. Пусть будет. Малина же.
Главный инженер смотрит на домовитого электромонтера с оторопью, потом указывает на сухие заросли, заславшие решетку ограждения с противоположной стороны блок-контейнера, говорит:
— И там малина?!
— Нет, там оставил, чтобы заросло, чтоб летом тенек давало, а то нагревается шибко…
— Ты понимаешь слово «всё»?! — шеф начинает выходить из себя. — Я сказал скосить ВСЁ! Никакой малины, никакого тенька, все должно быть скошено!
— Так что… все надо было? — Старший в недоумении осматривает свой несостоявшийся малинник.
— Вот именно, всё! Тенёк, блин! В блок-контейнере система климат-контроля, какой нахрен тенёк!
Кабельщики отворачиваются, смеются.
В блок-контейнере бедлам. Стол завален бумагами, под ногами кучи проводов, какие-то железяки, конструкции, кросс-панели столетней давности, сломанные инструменты и прочий хлам.
— Что за бардак! — кричит главный инженер.
— Ну так это… чего ж выбрасывать то? Пригодится может… — бубнит Старший.
Младший удивленно лупает глазами, что твой филин. Хозяйственные мужики, ничего не скажешь. Я выхожу на улицу, кабельщики идут за мной следом, откровенной ржут. Нам вслед летит негодование шефа:
— Съезди в Большой Атлым, посмотри, какой у Саши порядок! В следующий раз приеду, если будет такое же, лишу премии!
— Ну так это… убрать что ли надо?..
Шеф, не находя больше слов, выходит на улицу, поспешно достает сигарету, закуривает.
— Бывают же настолько деревянные люди, — говорит он, потом смотрит на наши улыбающиеся физиономии, и сам облегченно смеется.

Я забираю неработающий системный блок, на этом моя работа в Малом Атлыме заканчивается. У главного инженера, кроме как заставить папу с сыном навести порядок на участке связи, тоже работы нет. Зато у кабельщиков ее хватает. Где-то порван кабель, часть абонентов без связи, а наши местные специалисты своими силами решить проблему не в состоянии. Едем решать проблему все вместе.
Время к вечеру, солнце баловало недолго, небо снова затянулось, нахмурилось. Кабельщики определили местоположение кабеля и теперь Старший и Младший неторопливо ковыряют ямку. Занятие это столь любопытное, что вскоре вокруг них образуется кучка интересующихся из местных.
— Что мужики, клад роете?
— Ага, клад.
— А поделитесь?
— Ну, возьми лопату, покопай, тогда поделимся.
— Не, спасибо.
Меня удивляет, что местные ходят в резиновых банных тапочках. А кто не в тапочках, тот в калошах. А на улице +2, между прочим. Ну, пусть не хватает им денег на Wrangler, но зимние берцы то можно купить, стоят они вполне демократично. Видимо, я что-то не понимаю.

Опершись на лопаты, Старший и Младший разговаривают с местными о всяких важных вещах: вспоминают, как пьяный электрик подал на ноль фазу и у всей улицы сгорели электроприборы, как кто-то уронил новый сотовый телефон в колодец, как народный умелец Валька хотел себе на халяву подключить телефон, сверзился со столба и сломал мизинец… Я понимаю, что эта работа будет долгой и безрезультатной.
По улице дефилирует пара. Парень в ядовито-зеленых штанах, заправленных в носки, на ступнях — резиновые тапочки. На ногах девушки резиновые калоши. Она крепко держится за своего спутника, но их обоих ощутимо покачивает. Поравнявшись с нами, парень говорит:
— Что, земляки, клад ищите?
Я оставляю коллег и долго иду по улице, пока она не делает резкую петлю, открывая моему взору бескрайний равнину сора. От моих ног холм круто стекает дрожащей травой вниз. Слева булатной сталью тускло отсвечивает лезвие Оби, от ее кромки вправо насколько хватает глаз, зеленым бархатным покрывалом раскинулась пойма. Она ровная и гладкая, как футбольное поле. Через нее тянутся нитки электропередач, и по ним медленно ползет небесный отсвет. А там, на другой стороне, в мохнатой шубе сумрачной тайги, иголочками огней продырявили вечер светящиеся окна игрушечных домиков поселка Заречный.
Я сажусь на березовое бревно, и смотрю на лоснящуюся в тихом вечернем свете долину, пока на Оби не гаснут последние блики.

Обь. Часть IV. Комсомольский — Большие Леуши — Октябрьское

По грунтовке, укутанной мраком раннего вечера, мы движемся в Комсомольский. В строе таежных стражей, одетых в остропикие шоломы и шипастые кирасы сучьев, фары то и дело выхватывают то ли мохнатые еловые ветви, то ли лапы менквов и кулей — местных демонов. Все же я излишне усердствовал в изучении мифологии Обских угров, теперь мерещится бог знает что. Впрочем, сказывается усталость и холод. Проведя весь день на улице, я основательно продрог, хотя одет соответствующе. Кабельщик внимательно меня рассматривает, потом роется в сумке, выуживает бутылку водки, молча протягивает мне. Я беру ее, делаю глоток, по желудку растекается живительное тепло. В конце концов, рабочий день давно закончен, вокруг жуть, а в костях студеная дрожь.

Комсомольский расположен не далеко от Матлыма, всего 8 километров, но когда мы приезжаем, поселок уже плотно придавлен ночью. Кое-где горят огни, но разглядеть что-нибудь невозможно. Комсомольский — молодой поселок, его построили лесорубы, древней истории у него нет.

Наш участок хорошо освещен. Мы выгружаемся, просим провожатых одолжить нам газовую плиту и сковороду. Обязательно нужно поесть горячего. Младший живет тут, в Комсомольском, он уезжает за плитой, Старший водит нас по участку, бухтит о том, как ведет хозяйство. Хозяйство он ведет хреново, снова щетина нескошенной травы, в углу гора ржавого железа демонтированный станции. Но следуя логике электромонтера, во всех его бедах всегда виноват кто-то посторонний. С правой стороны ступеней в блок-контейнер не хватает перил. Шеф спрашивает Старшего об этом, тот отвечает:
— Стащили. Кому-то уголок понадобился, залезли и отломили.
По периметру ограждения спираль колючей проволоки, калитка запирается на замок. На территорию попасть крайне сложно, если ты не Сергей Бубка. Бухтение Старшего сомнительно, я бы не удивился, узнав, что наш домовитый электромонтер сам и отломил эти перила. Мы переглядывается с шефом, но не комментируем. Я знаю, что главный инженер с радостью бы уволил папу с сыном, но заменить их абсолютно некем. Найти в деревнях толкового связиста невозможно. Саша в Батлыме — счастливое исключение.
Узнаем, что местный магазин работает до 10 вечера, отправляемся туда. Покупаем воду, хлеб, одноразовую посуду. Продавщица, глядя на фирменные бушлаты наших кабельщиков, вежливо интересуется о цели нашего приезда. Вообще, я заметил, что по деревням местные к связистам относятся доброжелательно. Связь нужна всем и везде, и нашего брата ценят.

К великой нашей радости Младший привозит сковороду, плиту и газовый баллон. Папа с сыном нас покидают, а мы занимаемся ужином. На сковороду высыпаем банку тушенки и две банки каши, и блок-контейнер тут же заполняет сводящий с ума запах гречихи и тушеного мяса. Шкварчит, перекипает жир, тянутся к сковороде нетерпеливые руки с кусками хлеба, хрустит огурец, шуршит обдираемая с яйца скорлупа. Утром мы наскоро перекусили в КС'ке, но с обедом не срослось, и теперь все голодны, как волки. Минут десять едим жадно и молча, и только оттаяв, почувствовав, как в теле унимается дрожь, а на щеках проступает румянец, разомлевшие, делаем передышку. И вот уже потек, покатился, звеня рюмками, тот смешной и дурацкий разговор, в котором нет глубоко смысла, но есть удовлетворение от проделанной за день работы, светлая грусть от виденных с палубы катера Обских пейзажей, и та человеческая теплота, которая согревает людей, объединенных вдали от дома одним общим делом.

В 6 утра я с кружкой горячего чая сижу на ступенях блок-контейнера.
На востоке белёсыми прогалинами в сумрачном небе неохотно светлеет утро. На чёрном теле земли мертвенно белеют примороженные ночью песочные матежины. Нотами на проводах расселись непривычно молчаливые сороки. В чьём-то дворе жалобно тявкает голодная собака. В зябкой дрёме посёлка ее голос звучит одиноко и скорбно. Небо наливается светом, посёлок обретает цвета.
И тут, словно картина из сказок Толкиена, в утренней дымке прорисовывается очертание лошади. Контур становится четче, я отчетливо вижу мощный гнедой круп, густо-коричневую, почти черную гриву, острые треугольники ушей. Жеребец приземист, у него ноги тяжеловоза, но идет он бесшумно, копыт не видно, и кажется, что он парит над землей. Следом материализуются еще лошади, одна, вторая… всего пять кобыл, а за ними, кланяясь каждому шагу, семенят шесть жеребят. Если бы я увидел стадо оленей, так бы не удивился. Я сижу с открытым ртом, забыв про чай, и во все глаза таращусь на табун лошадей, который беззвучно дрейфует в сонной одури утра.

В 8 часов на улицах появляются люди. Лошади не ушли, снуют вокруг нашего участка, щипают остатки сухой травы, роняют навоз. Следом за табуном ходит старуха, совком подбирает удобрение, складывает в ведро.

Мои коллеги все еще спят. Я пью пятую чашку чая. Приезжает Старший, я спрашиваю у него, с какой целью разводят лошадей.
— На мясо, — сказка закончилась, меня грубо возвращают на землю.
— А не лучше коров держать? — удивляюсь я.
— Нет. Коровам зимой сено надо, их на улицу не выгонишь — померзнут. А лошади копытами под снегом траву отрывают, сами по себе круглый год кормятся.
Конечно, я знаю, что конина съедобна, хотя ни разу не доводилось ее пробовать. Лошади не ассоциируются у меня с забойным скотом. В детстве в деревне я часто катался верхом, даже коров пас, те лошади были послушные, ласковые… Я не ханжа, понимаю, что жизнь в тайге не мёд, и все же думать о том, что коней забивают на мясо мне неприятно. Смотрю на Старшего — похоже ему без разницы. Чтобы отвлечься, решаю приготовить горячий завтрак.

Два часа спустя наши работы в Комсомольском закончены, мы грузимся в «булку», возвращаемся в Матлым. Снова на катер, курс на юг — в Большие Леуши.

Кабельщиков гложут сомнения в целесообразности этой части маршрута. Они созвонились с нашим электромонтером Виталиком в Больших Леушах, и по интонации его голоса установили, что он пьян. Официально Виталик в отпуске, следовательно, быть пьяным имеет право. Беда №1 в том, что кроме него никто нашим кабельщикам помощь не сможет. Беда №2 — Виталик запойный. Неизвестно, когда он ушел в запой, и когда из него выйдет. Но работа есть работа, мы упрямо идем в Большие Леуши.
Я оглядываю палубу и отмечаю, что ведра с щурогайкой не видно.
— Рыбаки, куда рыбу дели? — спрашиваю кабельщиков.
— Отпустили, — недовольно сопит один из них.
На Оби спортивная рыбалка не в почете, и отпустить пойманную рыбу для наших кабельщиков, как ножом по сердцу. Я смеюсь, кабельщики мрачно на меня косятся.

У причала Больших Леушей промышленный гам. Огромная баржа разгружает щебень, рокот камазов, рык бульдозеров, горы уже выгруженного щебёнки. Отсюда на Сургут строят трассу.

Нас встречает Виталик и его товарищ Дима. Виталику лет 35, он худощав, жилист, имеет вполне симпатичное худощавое лицо. То есть оно было бы таким, если бы не затяжной запой. Как у всех пьющих людей, его губы живут самостоятельной жизнью, ползают пиявками по подбородку, кривятся в оскале. Они и цвет имеют пиявочный — синие, почти черные. Но хуже всего глаза — они мутные, потерявшие смысл, а края век налиты кровью, от чего кажется, будто на его глазах свернулись колечками дождевые черви. Когда смотришь на глубоководного моллюска, отвращения не возникает, напротив, находишь некую своеобразную гармонию. Но когда человек похож на моллюска, это вызывает инстинктивное отторжение. Я отворачиваюсь. К счастью, приятель Виталия Дима трезв и вполне адекватен. Он с упреком поглядывает на своего товарища, и видно, что ему перед нами за него неудобно.

У Виталика уазик, избавленный от задних сидений и обшивки. Мы чуть ли не штабелями грузимся в машину, умудряясь запихнуть еще и оборудование, едем на наш участок связи.
Виталик за рулем и это меня беспокоит. К тому же он сворачивает с асфальтированной дороги, несмотря на то, что Дима настойчиво просит его этого не делать, и ведет машину по грунтовке мимо размытого дождями яра. Слева полуторометровый обрыв, если уазик туда кувыркнется, получится консерва «Связисты в собственном соку». Шеф тихо матерится, я смотрю в потолок, чтобы не смотреть в окно, по спине ползет неприятный холодок. Уазик вдруг кренится и, задрав правое переднее колесо, сипло чихает, глохнет. Виталик невозмутимо заводит его, включает пониженную передачу. Машина медленно переползает гребень, и яр остается позади. В задней части уазика четыре человека одновременно переводят дух.

Наш участок стоит в стороне от поселка, в лесу. Виталик открывает блок-контейнер, мы входим внутрь. Я проверяю свое оборудование, выясняю, что не работает сеть. Спрашиваю об это хозяина, но тот похоже компьютером не пользуется, и о том, что сеть не работает не подозревает. Он ходит по блок-контейнеру, машет рукой, безумолку тараторит:
— Смотрите. Делайте. Все тут. Эта пара не работает. Эта не работает. А мне звонят. Постоянно. Это сейчас. А что потом будет? Проблемы. Как-то так…
У него писклявый детский голос, который совершенно не сочетается с сущностью пьющего человека.

Я настроил сеть, интернет и почту, больше мне тут делать нечего, выхожу на улицу.

Тайга везде разная. В Октябрьском она разлаписта ельником, по границам поселка заросли можжевельника со спелой пахучей ягодой. В Малом Атлыме много пихты, чьи кроны пушисты, а смола прозрачна, как слеза. А в Больших Леушах лес горит желтыми свечками модниц-лиственниц.

Кабельщики грузятся в уазик, Виталик везет их искать обрыв. Отчаянные ребята наши связисты. Я поворачиваюсь к шефу, говорю:
— Я с ним больше никуда не поеду.
— Я тоже, — мрачно соглашается шеф.

Два часа я брожу по окрестному лесу. Главный инженер тоже мается бездельем, нашел старую газету, прочел от корки до корки. Решаем идти к нашим кабельщикам, вместе все ж веселее. Закрываем блок-контейнер, отправляемся в поселок.

Несмотря на то, что Виталик больше мешал, чем помогал, каши кабельщики нашли поврежденную муфту, и уже заканчивают ее ремонт. Уазик стоит в пяти метрах от нас, Виталик сидит в нем один и втолковывает невидимому нам слушателю суть своей нелегкой жизни. Его речь становится все неразборчивее, видимо Виталик не забывает прикладываться к бутылке.
— Не найдут ничего. Я знаю. А они звонят. Постоянно звонят. А я в отпуске. Я в лес хочу. Как-то так…
Кабельщики смеются, Дима сокрушенно качает головой. Мимо проходят мужики, один в резиновых тапочках, второй в калошах. Навстречу им бежит детвора, обуты так же.
— Нет там ничо, не там копают, — пищит из уазика Виталик. — А они звонят. Я в лес хочу!
— Вот дурында! — в полголоса ругается Дима. — Нашли уже все, и все сделали.
Кабельщики зарывают яму, грузят в уазик оборудование. Виталик угадывает знакомое лицо, расплывается в улыбке.
— Я те мяса дам! — кричит он. — Я тя люблю! У тя море мяса буит!

Наша миссия на этом завершена, запланированные работы выполнены по максимуму. К вечеру нужно добраться до Октябрьского, до Приобья не успеем, капитан ночью катер не поведет.
Мы заходим в ближайший магазин. На стеллажах алкоголя только коньяк. Я к коньяку лоялен, но он совершенно не подходит для путешествий. К тому же наши кабельщики — адепты водки. Виски, ром, джин, текила — все это в их понимании гадость несусветная. На наш вопрос, куда подевалась водка, продавщица, стройная молодая женщина с восточными чертами лица, улыбаясь, говорит невозможное:
— Закончилась.
Мы переглядываемся, не в силах постигнуть совместимость двух несовместимых слов: «водка» и «закончилась».
— Завтра завоз будет, — добавляет продавщица.
— А если поискать? — осторожно спрашивает шеф.
— Ну, если поискать, — улыбка продавщицы становится шире, в ее раскосых глазах прыгают озорные огоньки. — Можно найти… по 110 рублей.
— Не-не-не! — в страхе отшатывается шеф. — Нам такую не надо!
Я покупаю огурцы и хлеб. При магазине своя пекарня, и на прилавках горячие караваи источают густой сладковатый дух, лоснятся румяными боками. У нас есть хлеб, но устоять невозможно.
В соседнем магазине обнаруживаем заставленные водкой прилавки, благополучно затариваемся, грузимся в уазик. Сейчас за рулем Дима, и я не опасаюсь за наши жизни. До самого причала Виталик не затыкается, его писклявая речь сливается в сплошную клейкую ленту, она уже полностью избавлена от внятных слов и интонаций. Под конец у меня звенит в ушах. Запой — это страшно.

Мы переносим на катер оборудование. Дима вручает нам короб сушеных язей.
— Ты как с ним? — спрашивает его кабельщик, кивая на оставшегося в уазике Виталика. — Буянить не будет?
— Да ерунда, — отмахивает Дима. — Копытом в харю и на нары, что б отоспался.
Мы жмем ему руку, благодарим за рыбу, забираемся на катер и отчаливаем.

Спустившись к горизонту, вечернее солнце заглянуло под серую простынь неба и залило тайгу теплым розовым светом, обещая чудесный закат.

Но любоваться видами удается не долго. С севера налетает шквал, вода за бортами кипит пеной, лицо обжигают брызги. Резко холодает. Мы оглядываемся. На поводьях ветра летит нам навстречу черный водяной вал. Катер врезается в него, как в глиняную отмель, задирая нос, натужно переваливает гребень и тяжело ухает вниз, поднимая фонтан ледяных струй. Палубу заливает шипящей водой, а следом уже идет другая волна. Мои ноги промочены до колен, в ботинках хлюпает. Икры жгутами стягивает холод. Мы поспешно спускаемся в каюту, рассаживаемся за крохотным столиком. Спиной я чувствую, как по корпусу судна волнами ходит вибрация.
— Надо выпить, — говорит кабельщик, демонстрируя бутылку водки. — Вдруг утопнем, водка пропадет.
— Не каркай, — советуем ему, протягивая стаканы.

Ветер вскоре стихает. Это и штормом назвать было нельзя. Обь всего лишь напомнила, что шутить с ней опасно. Сколько людей и техники каждый год уходит на дно. Своенравная река, вспыльчивая, не понравится что, прихлопнет судно своей тяжелой ладонью и отправимся мы не корм налимам. Я люблю эту реку, но ей моя любовь до лампочки.
Но угомонившись, Обь дарит самый красивый вид, виденный мною за эти дни. Над горизонтом пылает линза заката, разливая по окоёму кипящее золото, обжигая кромку тайги. Но в холодном небе закат остывает, и красит небесный пух малиновыми и розовыми перьями. Свинцовое тело реки покрывается медной вязью. Я возвращаюсь на свой наблюдательный пункт — на теплый люк багажной камеры, и до самого Октябрьского не свожу с заката глаз.

Это сообщение отредактировал nemetss - 7.01.2014 - 09:12

В мифологии Обских угров есть свой Посейдон — Ас Ики. «Ас» на языке ханты означает Обь, «Ики» — старец, мудрец. Оба повелители вод, но если Посейдон властвовал морями, озерами и реками, то есть всей водой вообще, то Ас Ики ограничился одной Обью и ее притоками. Для людей, никогда не бывавших на Оби, этот бог может показаться незначительным, ведь ему не подвластны моря и океаны. Но здесь и сейчас, когда я смотрю на безграничные водные просторы, вибрацией катера ощущая колоссальную мощь реки, я понимаю, что для коренных жителей Обь и была всей водой мира. Река, на протяжении тысячелетий кормившая живших тут людей, река, на берегах которой вершилась история Сибири, есть самостоятельная стихия, заслуживающая своего бога.

Конец.

Спасибо за пост, порадовал, очень люблю северную природу, в особенности реки, рыбалка там отменная.
Когда прочитал про копчёную стерлядь чуть не захлебнулся слюной.
Вот только мало ...

Это сообщение отредактировал Freedom2parrots - 7.01.2014 - 09:40

из-за ограничения вставок изображений в пост, очерк пришлось сильно урезать на фотки, так что не обессудьте.

Частенько бываю в Салехарде, Лабытнангах, Обской, Харпе. В последний год работа встала, обидно, что таким судам в таком хорошем (поверьте состояние этого толкача очень даже хорошее) состоянии приходится магазин таскать. Ведь он владельцу до 200 тысяч в день при нормальной работе чистыми может приносить только своим ходом.

отличный пост.
Поправь только - Бийск он на р. Бия стоит. А Обь начинается с Быстрого Истока, где Бия с Катунью сливается)))).
Да и Лангепас какбэ не на Оби.

Это сообщение отредактировал Andrey1967 - 7.01.2014 - 10:03

DrPutnik, я говорил с людьми, Обское судоходство не в лучшем состоянии (особенно транспортное), люди берутся за любую работу, потому что ее все меньше и меньше. ко многим населенным пунктам проложили автодороги, отняв тем самым работу у транспортных судов.

nemetss
Бро, из тебя все же вышел писатель.. правильно воспитательница в дет.саду говорила..

За Обь всегда зелёнка.
Как говорят у нас в Новосибе:
Ты мне мозги не еби,
Я родился на Оби!

Andrey1967, ну я не думаю, что это ошибка, р. Бия - исток Оби, я это имел в виду.


Добавлено в 10:05
atarin, это точно)

Штирлиц, в Новосибе был несколько раз, город мне очень нравится.

А там створы,бакены хоть горят?
Это я к тому что капитан ночью катер не поведет..

Аккуратней на плавмагазине :)

atarin, что такое створы? бакены которые фарватер обозначают есть по всей Оби, но они без фонарей.

а вот место с первой фотографии ) я от туда недел назад приехал ) протока замерзла

я так понимаю приобский притчал

Это сообщение отредактировал ssb74 - 7.01.2014 - 10:41

ssb74, все верно, приобьский причал)

nemetss
Два больших треугольных знака один позади другого и чуть выше..
Рулевой если видит один над другим,значит идет по фарватеру.. подходит к повороту реки,смотрит чтобы следующие створные огни совместились-тогда поворачивает..а бакены обозначают мели с двух сторон.. по Лене раньше на протяжение всей реки стояли, путейцы на катерах аккумуляторы на них меняли.. буксиры караваны по 10 барж по ночам водили, как мы машину по освещенной трассе..

atarin, я не силен в делах речфлота, знаю что кое-где стоят пирамидальные знаки по берегам Оби. вообще, я смотрел как капитан рулит - у него планшет на котором навигатор курс отмечает, по нему и идет.

За рассказ зеленка, сам родом из Печоры, упомянутой в начале повествования.

отличный материал, хочУ исчио

А из моего окошка
Обь видна немножко