В усадьбе

Усадьба Горбунова стояла на пригорке, и от её длинного, когда-то белого, а ныне серого фасада веяло таким безмолвным запустением, что, казалось, самый воздух здесь стал гуще и неподвижнее. Липы в старом парке, не стриженные с незапамятных времён, сплелись ветвями в сплошной тёмный навес, сквозь который едва пробивался свет угасающего сентябрьского дня.

В гостиной, где тяжёлая дубовая мебель давно потеряла лоск, сидел сам хозяин, Игнатий Васильевич Горбунов. Он был не стар — лет сорока пяти, — но какая-то апатичная старость уже поселилась в его медлительных движениях и в потухшем взгляде. Перед ним на столе стоял недопитый стакан холодного чая, и он лениво следил, как мушка барахтается в его тёмной поверхности.

Рядом, у окна, вязала что-то шерстяное его сестра, Анна Васильевна, худая, высокая женщина с вечно испуганным выражением лица. Она изредка поглядывала на брата, словно желая что-то сказать, но не решаясь нарушить тягостное молчание.

— Дождь, кажется, собирается, — произнёс наконец Игнатий Васильевич глухим голосом, не отрывая взгляда от стакана.

— Да, похоже, — тихо отозвалась Анна Васильевна. — Надо будет Марфе сказать, чтобы окна в зале закрыла.

Снова наступило молчание. Было слышно, как за стеной монотонно тикают старинные часы-ходики, отсчитывая время, которое здесь, в усадьбе, будто и не двигалось вовсе.

— В город надо съездить, — сказал Игнатий Васильевич, помолчав. — По делам. Хлеба продать.

— Тебе виднее, — ответила сестра.

Он знал, что не поедет. И дела эти были призрачны, и хлеба осталось всего ничего. Эта мысль о поездке возникала у него каждый день, как невыполнимое обещание, данное самому себе, и так же ежедневно она таяла в безволии и тоске.

Вдруг со стороны парка донёсся смех — молодой, звонкий, такой незнакомый и живой, что оба обитателя гостиной вздрогнули, будто от неожиданного стука. Игнатий Васильевич подошёл к окну. По аллее, усыпанной жёлтыми листьями, шла горничная Маша с дочерью соседского лесника. Они о чём-то болтали, смеялись, и Маша, заметив в окно барина, вдруг смутилась и умолкла, торопливо прошмыгнув за угол дома.

Игнатий Васильевич долго смотрел на опустевшую аллею. Ему вспомнилась его молодость, университет, друзья, горячие споры о будущем России, о прогрессе, о счастье человеческом. Каким энергичным, полным сил он был тогда! Он собирался писать диссертацию, ездить по свету, улучшать своё имение... А вместо этого вот — тиканье часов, мушка в стакане и этот бесконечный, бессмысленный день, за которым последует такой же бесконечный вечер.

— Всё проходит, Анна, — тихо произнёс он, возвращаясь к своему креслу. — Всё. И жизнь проходит.

— Бог даст, утро вечера мудренее, — без особой веры проговорила сестра.

Но он уже не слушал. Он снова уставился в стакан, где мушка, наконец, утонула. Ему было жаль эту мушку. И было жаль девушку, что так весело смеялась. И было невыразимо, до боли в сердце, жаль себя, свою загубленную, никчёмную жизнь, которую он сам же и загубил, даже не заметив как.

А за окном медленно, лениво заморосил дождь. Крупные капли застучали по заржавелой крыше. Стемнело совсем. В усадьбе Горбунова наступал ещё один длинный, ничем не отличающийся от других, вечер.

Размещено через приложение ЯПлакалъ

Что за нытьё? Тыж барин - поди да выеби!